Стальнов Илья. На острие углы

   - Зонненберг говорил иное. Он считает, что это благая земля.
   - И это верно. Местные жители непоследовательны и непостижимы, так что разбой и добро здесь переплетены и связаны не рвущимися нитями.
   - Удивительно это.
   - Нам, немцам-рационалам, этого не понять. Поэтому давайте-ка выпьем, и все станет на свои места.
   Он вынул из своей сумки, с которой был неразлучен, неизменную бутылку, взял серебряные стаканчики с полки и наполнил их. Если бы я был молод, то имел бы все основания опасаться, что Кессель, большой любитель вина, приучит меня к этому занятию. Но я был уже в возрасте, достаточно опытен, и бояться мне было нечего.
   Я пригубил вино - оно было иное, чем-то, которым меня потчевал гость раньше, но тоже было изумительным.
   - Итальянское вино, - вспомнил я этот странный, горьковатый вкус. Лакрима Кристи.
   - Верно. Переводится, как вы знаете...
   - Слезы Христа...
   - Да. Оно сделано из винограда, который произрастает на склонах Везувия.
   Я откинулся на спинку стула, повернул голову и с какой-то тоской взглянул в окно. Моя душа наполнилась непонятной грустью. На черном небе, как прибитая гвоздями, красовалась серебряная, с желтым отливом луна.
   - Сегодня полнолуние.
   - Ну да, - усмехнулся Кессель. - Разгул темных сил. Бросьте, Фриц Лучше выпейте...
   Но отбросить, по его совету, тревоги я был уже не в силах. И после ухода соседа, с которым разговор у нас перестал клеиться, они вновь навалились на меня. Опять появился необъяснимый страх.
   Страхи вообще имеют обыкновение набрасываться на человека с приходом темноты, терзать и разрывать душу на части, когда так вот сидишь один в пустом, наполненном безмолвием и тьмой доме, а в окно светит луна.
   В целом я человек не пугливый и не отличаюсь болезненной страстью к самобичеванию. Но в тот вечер я был безволен. Вскоре дремавший в глубине сознания ужас окончательно овладел мной. Я не хотел смерти, боялся врагов... Мне запали в сознание слова вчерашнего гостя: где-то в трактире Боров Геншель мечтает о моей смерти.
   Геншель! Да, это он. Он единственный из смертельных врагов, известный мне на сегодня.
   И тут я понял, что не должен больше идти на поводу у своего благородства. Не должен больше ждать Я обязан нанести удар первым, использовав новую, еще неизведанную до конца силу.
   И еще я понял, когда будто помимо своей воли, толкаемый посторонней волей, которой не мог противиться, встал с места и вскрыл пол, извлекая ларец, что прочно становлюсь на путь зла и не только получаю над ним власть, но и сам подчиняюсь ему Для меня, добропорядочного христианина, такая мысль еще недавно стала бы оскорбительной, невозможной, но сейчас я без колебаний смирился с ней.
   А потом был неприятный скрип мела о пол... Было тепло оплывающей свечи рядом со мной, над которой я проводил ладонью, не ощущая ничего. И непонятно откуда возникший запах- сладкий, неясный...
   И вот гулко, будто отдаваясь эхом, прозвучали в тишине пустого дома мои слова, почерпнутые из колдовской книги, дающей власть над стихиями и духами
   - Призываю тебя, дух Луны. Властью, данной мне самим сатаной, Асмодеем и Бельфегором. Приди и отдайся под волю мою!
   Голова моя шла ходуном. А в глазах то мутнело, то предметы приобретали необычайную четкость...
   Вокруг меня начал вращаться, набирая силу и скорость, смерч. И в этом смерче стали возникать заскорузлые руки и безумные глаза. Потоками лились кровь и гной. Чьи-то желтые когти рвали свое брюхо и оттуда вываливались внутренности, которые тут же уносил страшный вихрь. Но ничто не могло проникнуть внутрь круга, очерченного мелом и украшенного пентаграммами и именами черных царей Террора.
   Дух Луны явился ко мне в теле широком и белом. Он был огромен, лицо его выражало бешенство и неуемную злобу. Точнее, не лицо, а лица Четыре. Одно там, где и положено, второе на затылке, и еще два на коленях. Он колыхался и, казалось, отражался в кривом зеркале.
   - Чего хочешь, Магистр?
   - Я жажду смерти.
   - Чьей?
   - Ты знаешь!
   - Я знаю, повелитель...
   * * *
   С трудом я оторвал голову от подушки, будто голова моя весила не меньше пуда. И по этой голове били палками, как по пустому чугуну... Но, конечно, по ней никто не бил. Просто кто-то барабанил в дверь.
   - Кто? - через силу прохрипел я.
   - Зонненберг, - донеслось из-за дверей. - Подождите минутку, сейчас!
   Я встал, торопливо оделся. Плеснул на пол воду из бадьи и наспех вытер очерченный мелом круг
   - Вы опять больны, - с укором, будто утверждая печальную, неопровержимую истину, покачал головой Зонненберг, еще в дверях остановившись и оглядев меня изучающе.
   - Немного прихворнул...
   Ночная мистерия вытянула из меня все силы, Было ощущение, что вчера я очень крепко перебрал крепкого местного зелья, именуемого медовухой Со временем, может быть, это пройдет. Когда силу темного мира я буду вызывать таким же небрежным и легким движением, как сегодня ставлю кружку на стол. Но вчера я еле дополз до кровати.
   - Нужно будет снова направить к вам Винера.
   - Нет, ни в коем случае! - чересчур поспешно возразил я.
   - О, мой друг. Вам не следует его опасаться. Он обладает непривлекательной внешностью, зато душа и помыслы его чисты и высоки
   - Вы забываете, что я сам врач, и уж как-нибудь о себе позабочусь... К тому же плохая рекомендация, когда врача лечит его коллега, не правда ли?
   - Верно, ха-ха! - гость рассмеялся с каким-то облегчением.
   - Вы не представляете, как я благодарен вам за постоянную заботу.
   - Бросьте, просто вы мне по сердцу, Эрлих. Кроме того, я считаю своим долгом заботиться о соотечественниках по праву старейшины нашей общины в этом городе. Только в последнее время заботы эти становятся все печальнее.
   - Опять что-то случилось?
   - О да. Ночью погиб еще один наш соотечественник. Его звали Геншель. Непонятно все это. Ему вонзили кинжал в сердце. И инкрустация на рукоятке оружия точно такая же, как на кинжале, которым закололи Бауэра. Такого рисунка я еще никогда не встречал - змея, оплетающая солнце.
   Я воспринял эту весть совершенно спокойно. Ни один мускул не дрогнул на моем лице.
   Да, сообщение Зонненберга меня не поразило. Иначе и не могло быть. Я не знал, как именно это произойдет, но то, что возжаждавший смерти Магистра самонадеянный Боров к утру будет мертв, в этом я не сомневался.
   - Здесь кроется какая-то страшная тайна, - заметил я.
   - Кроется... Только бы не было больше крови... - согласно кивнул Зонненберг. - До свидания, мне нужно выполнить скорбный долг...
   Когда Зонненберг покинул мой дом, я посмотрел ему вслед и рассмеялся. Смеялся я так, как не смеялся никогда - зловеще и невесело...
   Аппетита у меня не было, так что обед я пропустил. Я заметил, что ем все меньше. И в зеркале в углу отражалось мое осунувшееся лицо, И мои горящие глаза сразу приковывали взор...
   Полтора часа после полудня какой-то мальчишка принес записку. Он бесцеремонно стучал в мою дверь, а когда я открыл, деловито протянул мне сложенную вчетверо бумажку.
   - Возьмите, барин.
   - От кого?
   - Не велено говорить.
   Я хотел схватить его за рукав, но он проворно вывернулся и бросился прочь.
   - Прощевайте, барин!
   Я развернул бумажку. Там шел убористый текст на немецком языке. Почерк был немножко корявый, но не от того, что писавший был недостаточно грамотен. Наоборот, это был почерк человека, для которого письмо - занятие ежедневное и порядком поднадоевшее.
   "Магистр, пишу письмо, поскольку мною движет одно стремление - помочь тебе. Твоя воля и мощь вызывают уважение и трепет, твои помыслы черны, как безлунная ночь. Но ты знаешь, как тебе не хватает Жезла Мудрых! Все твои беды от того, что нет его в твоих руках. Мы можем соединить наши устремления, и тогда у наших ног по-рабски будет распростерт весь мир. Как узнать, говорю ли я правду? Ответь мне, кто, кроме посвященных, знает о Жезле Мудрых? И помни тайную заповедь: "Сбргвито казрст". Жду вечером у входа в монастырь Спаса на Всходне.
   Будь смел и зол, Магистр! И да пребудет с нами Тьма!"
   Ерунда какая-то. "Сбргвито казрст" - это ж надо придумать! Полная бессмыслица. Вроде нет на земле такого уродского языка. Но мне казалось, что я слышал эти два глупых слова.
   Слышал? Или, может быть, читал?
   Я потянулся к ларцу, открыл книгу на первой странице. Все верно, вверху красной краской выделены эти два слова.
   Что они означают? Может быть, когда-нибудь мне и это станет известно.
   За заботами и визитами (меня представили еще одному важному лицу) прошел весь день. И все это время я старался не думать о вечере, о предстоящей встрече, о том, что я опять шагну во тьму и опасность. Но я знал, что это произойдет, поэтому заблаговременно выспросил, как добраться до указанного в загадочном послании места.
   Вечером возвратился домой. Аппетита все так же не было, но я заставил себя съесть кусок черствого хлеба с сыром и запил его несколькими глотками вина.
   Когда стрелки моих верных часов подползли к заветному делению, я окончательно решился. Пора было собираться.
   Сунув за пояс два пистоля и кинжал, столько раз выручавший меня, я накинул плащ и вышел на улицу. Погода испортилась. Поднялся ветер. Рваные облака накатывали на луну, и создавалось впечатление, что твердь небесная несется куда-то с огромной скоростью.
   Зная теперь по опыту, что ночью в Москве ходить одному опасно, я держал руку под плащом, и пальцы мои сжимали холодный металл. Однако до монастырских ворот - места встречи - добрался спокойно.
   Я облокотился о скользкий кирпич каменной стены, не отпуская рукоятку пистоля и ожидая в любой момент нападения. Так, застыв, будто боясь нарушить баланс в окружающем мире и спугнуть что-то важное, я прождал несколько минут. И ощутил, что у меня затекла рука, потер ее пальцами.
   Наконец время вышло. Но никто не спешил ко мне навстречу. И я начал уже подумывать, что меня разыграли - надо сказать, зловеще разыграли. Умело разыграли...
   Я определил, что жду еще пять минут и ухожу...
   Но тут со стороны густого кустарника, уходящего в глубокий овраг, возникла фигура человека.
   Она приближалась, и у меня возникало какое-то неприятное ощущение. Что-то с этим человеком было не в порядке.
   Когда тучи на миг приоткрыли полную луну, я лучше рассмотрел его... Контур фигуры был какой-то корявый, неестественный. Человек был очень низок. Походка вертлявая. Но не это главное. Он был горбат! И горб был уродливый, большой...
   - Здравствуй, незнакомец, - произнес я по-немецки, когда он приблизился ко мне на расстояние трех метров, но ответа я не услышал. Тогда я перешел на русский: - Вечер тебе добрый.
   - Здравствуй, колдун, - ответил незнакомец. Свойственного моим соплеменникам акцента я не различил.
   - Ты писал письмо и приглашал меня?
   - Да, я.
   - Врешь, ты не мог его написать. Ты же не знаешь немецкого языка.
   - Это неважно, колдун. Главное, что ты пришел. Покажи брошь, чтобы я мог убедиться, что ты - это ты.
   - Какую брошь?
   - Брошь Магистра.
   - Покажи Жезл.
   Незнакомец удовлетворенно хмыкнул и потряс юродиво головой, будто не понимая.
   - Ты плохо умеешь хитрить, - угрожающе произнес я. - Кто тебя подослал?
   - Не все ли равно? Главное, что ты - Магистр.
   - Ты говоришь непонятные вещи. И я буду говорить только с твоим хозяином, жалкий слуга.
   - Твое право. Но как без броши докажешь, что именно ты и есть Магистр? Хозяин убьет меня, если я ему приведу не того.
   Я рванулся к нему и железными пальцами схватил его за тощее, шершавое, в каких-то струпьях горло.
   - Ты, плебей, говори, кем подослан, или я заколю тебя прежде, чем это сделает твой хозяин!
   Внезапно тучи на миг снова освободили из своего плена луну, и в ее свете я узнал в незнакомце того самого нищего с базара, который уже называл меня колдуном. Не узнать его было невозможно, безобразный шрам надолго врезался в мою память.
   - Ах ты... - прошипел я, и ярость нахлынула на меня
   Не знаю, что бы я с ним сделал. Но тут я услышал настораживающий шелест, и отпрянул в сторону. Вовремя! Оглушительно прогремел выстрел, и пуля как-то влажно чавкающе ударилась в кирпич рядом с моей головой.
   Я выпустил нищего, который тут же растаял в темноте. Стреляли со стороны кустов, но кто - естественно, я рассмотреть не смог.
   Я прыгнул вперед, присел, выдернул пистоль и наугад выстрелил в том направлении.
   А затем, сломя голову бросился в противоположную сторону.
   * * *
   Когда дело касается сил неизведанных и таинственных, то промысел их непонятен и разуму нашему неподвластен. Но я не верю, чтобы так же непонятны были деяния человеческие. Они должны строиться в соответствии с логикой, основы которой заложил еще великий Аристотель, ибо и ум наш, и поступки существуют по ее законам.
   Я не мог разобраться в событиях и поступках людей, попадавшихся на моем пути за последние несколько дней. Но это не значит, что в них вообще невозможно было разобраться Я обязан понять, что происходит. Решительность не покидала меня и после бессонной ночи, когда после недавнего близкого свидания со смертью я не мог заснуть.
   Прочистив и зарядив пистоль, из которого пришлось только что стрелять, я приготовился дать отпор в случае нового нападения.
   Интересно, если мои недоброжелатели прознали про мое место жительства и желали моей смерти - что им мешало подстеречь меня, когда я возвращался домой? Возможно, они еще сделают это. И, вероятно, мне нужно сменить место жительства, затаиться где-то в дебрях Москвы... Но что-то мне подсказывало, что лучше этого не делать... Какой смысл оттягивать неизбежное? Все должно разрешиться, и лучше, чтобы разрешилось побыстрее. Вообще, негоже подставлять врагам спину. Нужно встречать их лицом к лицу!
   К середине ночи во мне начало проявляться осознание, насколько ценю жизнь и свет солнца, как мне не хочется их потерять. А то, что я без страха бросился в самые безумные предприятия, вовсе не означало, что я не боюсь умереть. Просто умею забывать о страхе, и он мучает меня лишь длинными вечерами.
   Я не хотел погибнуть. У меня была Сила, правда, я еще не мог владеть ею в достаточной степени и с ее помощью разобраться во всем. Однако у меня есть разум и решительность, и их хватит, чтобы сорвать покров с любых тайн.
   Итак, в моих руках звено, за которое можно вытянуть всю цепь. Нищий. Он схватил меня за одежду в торговых рядах. А откуда он подошел? Так, все верно, до этого он разговаривал с толстым лоточником в синей рубахе. Скорее всего я смогу его узнать...
   Поутру, засунув за пояс пистоль, поправив мой кинжал, я одел плащ.
   В торговых рядах, как всегда, было многолюдно. Я кинул монетку мальчишке-нищему, выпрашивающему вместе с одноногой старухой милостыню, и огляделся. Лоточника я узнал сразу. Он не то пел, не то кричал.
   - Подходи, народ, покупай пирог! Задешево отдам, а не возьмешь - съем сам.
   Я подошел к нему и, придав своему лицу как можно более приветливое выражение, произнес:
   - Разреши тебя спросить, торговец?
   - Покупай пирожок и спрашивай, дружок! Рифмы у него получались складно... Я дал ему монету.
   - Тут вчера нищий горбун околачивался, с тобой говорил. Такой мерзкий, низенький, вертлявый, со страшным шрамом...
   - Что-то не припомню...
   Я положил еще одну монетку, достоинством побольше.
   - В лохмотьях. Милостыню у меня просил. Колдуном по дури своей меня называл. Ну!
   - А, так ты тот самый барин, которого он принародно обсмеял? Ха-ха! Весело было!... Да то Василий. В трактире у Храпова бывает. Только он не нищий.
   - А кто же?
   - Бог его знает. Человек.
   - Спасибо тебе.
   - Возьми, барин, пирожки за свои деньги.
   - Отведай сам за мое здоровье.
   ... В уже знакомом мне трактире купца Храпова стоял запах жареного мяса и блинов. Разный люд там собрался - купцы, солдаты, работный народ. В углу играл бродячий музыкант, извлекая из струнного инструмента, именуемого гуслями, замысловатую тягучую мелодию. Местные жители сильно обделены в жизни радостями, поскольку не знают, что такое орган, но они любят простецкие песни и веселье. Два подвыпивших мужика пробовали плясать на нетвердых ногах.
   Я подошел к тощему - в чем душа держится - половому, сидевшему в углу. Поздоровался с ним Он глянул на меня не очень дружелюбно. К чужеземцам в этой стране отношение странное: или зависть и почитание, или опасение и настороженность. Зонненберг говорил, что простой люд здесь так до конца и не может поверить в то, что где-то, кроме святой Руси, есть другая жизнь. В деревнях вообще моих земляков считают нечистой силой. А то, что чужеземцы порой плохо говорят по-русски, воспринимается как свойство ума, а точнее обычное недоумие. И уж если иностранец хорошо изъясняется по-русски, это воспринимается как чудо. Как мы, например, дивимся говорящей птице.
   - Не знаешь ли такого Василия? - спросил я. - Низенького, со шрамом через все лицо.
   - Помню, как же! - кивнул половой. - Чудной человек. Смехач. Но у нас он редкий гость.
   - А где же его найти?
   - Да где ж его найдешь? Нигде не найдешь, это уж точно.
   Тут подковылял грязный одноногий мужичонка и, обнажив беззубый рот, прошепелявил:
   - Поднеси чарку, подскажу...
   - Принеси ему, - кивнул я половому.
   Мужичонка перекрестил рот, опрокинул в него содержимое чарки и, крякнув от удовольствия, прошамкал:
   - Он на окраине завсегда сшивается, в трактире Муратки Колченогого.
   - Где это?
   - Поднеси чарку...
   - Налей ему еще!
   В общем, пока я получал нужные мне сведения, вытягивая их из пропойцы, тот окончательно опьянел. Но в самом конце, на секунду протрезвев, бесплатно предупредил:
   - Только ты, заморский человек, поберегись. Там недобрый народ собирается. Немчуру всякую да аглицкий люд на дух не переносят. И тебе не поможет, что по нашему гутарить могешь...
   Даже выслушав подробные объяснения, трактир я нашел не сразу. Пришлось походить мимо старых построек, нетронутых пожаром, мимо свиней, лежащих в огромных лужах, полуголых детей и приземистых бань, откуда доносился бабий визг. И повсюду стучали топоры, визжали пилы, во все стороны разлеталась кудрявая стружка - Москва вновь отстраивалась, возрождалась, как легендарная птица Феникс из пепла.
   Перекосившийся, из черных закопченных бревен трактир держался на честном слове. Казалось, он вот-вот рухнет и погребет под собой своих вечных обитателей.
   Время было еще не позднее, но у дверей трактира уже разлегся пьяный - он был бос, с хорошенько разбитой мордой. Он время от времени поднимал голову и ожесточенно ругался. Таков местный обычай - если начинают пить, то пьют до предела, пока не пропивают все, и тогда забулдыгу в одном исподнем вышвыривают за порог. Кстати, торговлю здесь водкой, дело весьма прибыльное, держит в своих руках Государь, и незаконное винокурение карается жестоко и неотвратимо.
   В трактире было человек десять. В одном углу - большая пьяная компания, в другом - трое подозрительных типов, прятавших лица и о чем-то заговорщицки перешептывающихся. Хмурые здесь собрались людишки. Лица нечистые, недобрые, у многих изуродованные, глаза жадные. Вошел я, сразу приковав враждебные взгляды. Пришельцев, видать, здесь не жаловали.
   - Чего надо? - недружелюбно осведомился громадный мужик с рыжей бородой и черными волосами на голове - наверное, хозяин.
   - Ищу дружочка. - И я подробно описал нищего.
   - А, это Василий! - воскликнул толстый, весь заросший даже не волосами, а шерстью мужик - один из троих в углу.
   - Не знаю такого, - вызывающе посмотрел на меня трактирщик.
   - А вы, господа, кажется, знаете? - обернулся я к троице.
   - Кто же здесь Василия не знает? - добродушно откликнулся толстый. - Вот только тебе точно не скажем,
   - Почему? - удивился я.
   И тут его сосед, широкоплечий, молодой увалень, на одной руке которого не хватало двух пальцев, грузно поднялся со скамьи, медленно, среди всеобщего молчания подошел ко мне поближе и, покачиваясь, встал рядом, сопя и хмурясь.
   - Не хотим мы тебе, немчура, говорить. - Он выразительно взялся за ручку здоровенного тесака, торчавшего из-за пояса. Ткнул пальцем в мой плащ: - Не поделишься ли с нами?
   Двое его приятелей тоже неторопливо встали и начали меня окружать. Положение становилось угрожающим.
   - Не поделюсь, - презрительно кинул я и отбросил его руку.
   - Ну как знаешь, мы тебя не неволим, - оскалился беспалый, у которого вместо передних зубов зияла дыра, и когда он говорил, то брызгал слюной.
   Он медленно начал вытаскивать нож.
   Я вытащил пистоль.
   - Рыло свиное, так твою растак! - Ругаться мой учитель герр Тимошка научил меня отменно, по себе знаю, сколь важную роль играет ругань в жизни местного общества. - Сейчас устрою тебе блины с грибами, сволочь поганая!
   - А немчура-то славно гавкает! - одобрительно кивнул хозяин.
   Беспалый сделал шаг назад, но остальные, даже самые пьяные, стали приподниматься со своих мест, прихватывая кто ухват, кто нож, кто палку.
   Левой рукой я сжал рукоять кинжала, понимая, что скорее всего живым отсюда не выйду. Но может, удастся прорубить себе дорогу к выходу? Десять противников - это многовато, но некоторые из них еле держатся на ногах. К тому же они вряд ли обучены благородному воинскому искусству и правильному владению холодным оружием. Важно не выказать страха. Иначе пропадешь.
   - Подходи, собачье мясо! - крикнул я угрожающе. - Живо оставлю без ушей! Сучье племя!
   Я поднял пистоль на уровень глаз беспалого, от его красной испитой морды начала отливать кровь, с губ сползла гнусная ухмылка. Мой палец дрогнул на спусковом крючке. Еще секунду, и вырвалось бы из ствола пламя, но тут хозяин кабака "протрубил отбой" - ударил с размаху кулаком по столу.
   - Тихо, тати! Пусть немец идет. Он не робкого десятка... Уважаю!
   Его послушались! Видимо, хозяину тут не перечили и его слово было законом, и все стали нехотя рассаживаться расселись по своим местам, раздраженно матерясь.
   - И все же я хочу знать, где найти Василия.
   - Иди, немец, отсюда. И радуйся, что остался жив. Благодари меня за душевность и незлобивость, - примирительно произнес хозяин, и я понял, что больше здесь ничего не узнаю. Не стоило дальше испытывать судьбу.
   Я вынужден был покинуть кабак с его недоброжелательными посетителями, утешаясь тем, что в состоявшемся споре достоинство мое ни пострадало.
   Но просто так, ничего не узнав, отказаться от своей затеи я не собирался. Чего бы мне это не стоило, я должен был найти нищего.
   На улице, у самого забора, скрывшись за телегой с сеном, я устроился так, что выход из кабака был прекрасно виден, и стал ждать. Слава Богу, народу там шаталось немного, и мое присутствие ни у кого не вызвало ненужного любопытства.
   Наконец из дверей, покачиваясь, вышли беспалый и толстяк. Они огляделись и, нетвердо ступая, направились в сторону чахлого леса, прилично прореженного местными жителями, но постепенно густеющего.
   Скрыться там им не удалось. Я следовал за ними по пятам. Годы странствий научили меня в случае необходимости быть легким, быстрым и невидимым, как ветер. Они не заметили меня еще и потому, что чувства их были притуплены съеденным и выпитым.
   Пройдя метров сто, они уселись на корягу. Толстый, отдуваясь, посетовал:
   - Жалко упустили того немца.
   - Да вот потеха была бы. Да и поживиться с него неплохо можно было бы. Один плащ чего стоит!
   Я решил не оттягивать момента и, как в театре, вышел из-за дерева, воскликнув:
   - Вот он я! Если сможете - поживитесь...
   Беспалый вскочил, но тут же получил сильный удар рукояткой пистоля по голове и упал в беспамятстве. Ствол уперся в брюхо толстого.
   - Мой пистоль пробьет насквозь даже такой слой сала, - многообещающе ухмыльнулся я.
   - Пощади! У меня ничего нет! - округлив глаза, воскликнул толстый.
   - Мне ничего от тебя и не нужно, гнусная твоя душонка. Кто такой Василий и где его найти?
   - Он скоморох и лицедей. Ходит с медведем по городам. Сейчас он у Сеньки Оглобли обитает. Не убивай, господин! - по-детски всхлипнул толстый.
   - Не убью, коль правду сказал.
   - Истинную правду, вот тебе крест!
   Выведав, где живет этот самый Сенька Оглобля, я на всякий случай, чтобы обезопасить себя хотя бы на время, стукнул по затылку и толстого... Бить пришлось два раза, поскольку после первого удара толстый рухнул на колени, но сознания не потерял, а только испуганно взвизгнул, как кабанчик, которого не смогли запороть с первого раза.
   ... Сенька Оглобля жил вовсе не в бедняцкой хате, а в новой богатой избе с забором и резными воротами. Я остановился поодаль, размышляя, как бы приступить к делу. Пойти туда и потребовать Василия сразу? Но этим можно было только все испортить, спугнуть скомороха, нарваться на скандал. Да и кроме того, если Оглобля такой же разбойник, то все может кончиться для меня плохо. Можно попытаться дождаться Василия здесь, на крайний случай - заглянуть тайно в окно.
   Мои размышления были прерваны внезапно. Из дома вышел сгорбленный Василий, одетый сегодня, однако, прилично - не подстать тому, каким видел я его в прошлый раз. И был он не один. Подобострастно согнувшись, он следовал за человеком в парике, одетым в щегольской европейский костюм. Что-то в фигуре этого человека показалось мне знакомым. Я присмотрелся пристальнее...
   О, святые угодники! У меня окончательно открылись глаза. Спутником скомороха был не кто иной, как лекарь Винер...
   * * *
   - Мне очень тяжело, Ханс! С каждым днем все новые и новые проблемы. И испытания мои растут неотвратимо. Мне нужно бежать из этого города. Удерживает меня здесь только чувство ответственности и обязательства в отношении моего покровителя герра Кундората, который уже в пути и скоро должен прибыть сюда...