Страница:
Гуго де Пейн уже укладывал Зегенгейма в карету принцессы, сама она села рядом, торопливо отдавая приказания кучеру.
— Князь, задержите их! — попросил де Пейн. Он вскочил на подножку, и карета промчалась мимо остановившегося экипажа Рошпора. Тот высунул из окошка голову, провожая ее взглядом, и подозвал к себе офицера. Пока они разговаривали, Гораджич, соскочив с коня, подобрался с другой стороны. Он нагнулся к рессорам, ухватил их покрепче обеими руками, и, поднатужившись, оторвал от земли, приподнял еще выше, не обращая внимания на крики начальника тюрьмы, а затем, мощным рывком, опрокинул карету на бок. Через мгновение он вскочил на своего коня и помчался вслед за увозящим Людвига де Пейном.
— …Куда мы едем? — спросил Гуго де Пейн, усевшись рядом с принцессой; напротив них лежал впавший в бессознательное состояние Зегенгейм.
— В один мой загородный дом, — ответила Мелизинда. — О его существовании не знает даже отец. Мне подарила его моя тетка, Гертруда. Там ваш друг будет в безопасности.
— Вы смелая девушка, — произнес Гуго де Пейн. — Благодарю вас. Но не обрушится ли на вас гнев отца?
— Давайте не думать об этом, — ответила Мелизинда. — Сейчас главное — спасти графа.
— Что мне сделать, чтобы выразить вам нашу общую признательность?
Мелизинда загадочно посмотрела на него, чуть улыбнувшись.
— Как бы мне хотелось, чтобы вы догадались, — произнесла она. Князь Гораджич нагнал карету и поехал рядом, постучав по окошку.
— Что с Людвигом? — крикнул он, наклонившись с седла.
— Он отравлен! — ответил де Пейн. — Нужен доктор.
— Мой Джан — лучший целитель на свете, — сказал Милан. — Куда мы направляемся? Сообщите мне адрес, и я вернусь за Джаном.
Мелизинда, приоткрыв дверцу кареты, на ходу передала месторасположение загородного дома.
— Хорошо! — крикнул Гораджич, разворачивая коня. — Через полчаса мы приедем!
Гуго де Пейн некоторое время молчал, обдумывая, как бы выразить то, что он собирался сказать принцессе. Наконец, он решился, не желая больше ставить в ложное положение ни ее, ни себя.
— Милая принцесса… — начал он с тяжелым сердцем, думая продолжить и объяснить, что он совсем не тот, кого она себе представляет, что она обманута своей детской мечтательностью, и лучше определиться раз и навсегда, чтобы остановиться в самом начале опасного и скользкого пути, потому что их настоящие дороги не пересекаются… но Мелизинда неожиданно прикрыла своей ладонью его губы.
— Молчите! — потребовала она, почувствовав что он хочет сказать. — Иначе я выпрыгну из кареты!
Гуго де Пейн потянулся и закрыл распахнутую ею дверцу. Ее темные глаза, оказавшиеся совсем рядом, снова обожгли его; они манили и дурманили голову, а легкое дыхание проникало в грудь. «Это наваждение!» — подумал он, чувствуя, как ее губы припадают к его устам.
— Кажется, мы приехали, — произнес он, некоторое время спустя; карета остановилась. Осторожно подняв Людвига фон Зегенгейма на руки, он перенес его в одноэтажный домик, окруженный живым забором из кустарника. В домике было несколько комнат. Две служанки уже зажигали свечи, растапливали камин и плиту.
— Побольше теплой воды, — велела им Мелизинда. — Свежие простыни, таз, грелки.
Она сама отерла мокрое от пота лицо Зегенгейма смоченным в уксусе полотенцем. Гуго де Пейн насильно вливал в горло рыцаря соленую жидкость. Через полчаса к домику, спрятавшемуся в кустах жимолости, подскакали князь Гораджич и Джан. Маленький молчаливый китаец разложил на столике пузырьки, пучки трав, высушенные коренья.
— Принцесса, теперь вам лучше вернуться назад, — промолвил де Пейн, наблюдая за приготовлениями китайца.
— Можете не беспокоиться, — поддержал его князь Гораджич, чье просмоленное всеми ветрами мира лицо, выражало олимпийское спокойствие и уверенность. — Я сам когда-то получил смертельный укус кобры, и если бы не Джан… Он мастер по ядам и противоядиям.
— Я тоже скоро вернусь в Тампль, — произнес де Пейн. — А князь останется здесь, вместе с Людвигом.
— И мы вернем его вам в целости и сохранности, еще лучше чем прежде, — ответил Гораджич, уверенный в том, что принцесса Мелизинда помогает им исключительно из-за своей любви к Людвигу фон Зегенгейму. И эта его уверенность, как ни странно, имела некоторые основания. Еще первое появление двух рыцарей в декабре прошлого года в тронном зале, их поединок с шестью стражниками, гордые взгляды и особое благородство и того, и другого, — смутили ее сердце, заставили его биться сильнее и трепетнее. Колеблясь, она отдала предпочтение Гуго де Пейну; но где-то в глубине души, в тайных ее покровах, скрывалось и нежное, еще неосознанное до конца чувство к его товарищу — Людвигу фон Зегенгейму.
Глава VII. ВОЯЖ ГРАФА НОРФОЛКА
— Где Зегенгейм? — с порога начал барон-подагрик.
— Вы имеете в виду графа Людвига фон Зегенгейма? — любезным тоном произнес де Пейн, не вставая, однако, с кровати. — И закройте дверь, дует!
— Да, да, именно его! — завопил Рошпор. — Вы увезли его ночью в карете — я сам видел!
— Кстати, вы не сильно ушиблись? — поинтересовался рыцарь.
— Принцесса Мелизинда находится под домашним арестом, — вставил барон. — А вы, видно, хотите занять место Зегенгейма. Так где он?
— Спрыгнул и убежал, — зевнул де Пейн. — Не угодно ли горячего молока?
— К черту молоко! Вы играете с огнем! — крикнул Рошпор.
— Послушайте, милейший! — посмотрел на него Гуго, и начальник тюрьмы под его стальным взглядом попятился к двери. — Чем вы накормили или напоили вверенного вам узника, что он пребывал на краю жизни? Чем вы отравили его — мышьяком, серой? Я сейчас вас из окна выброшу! — и Гуго сбросил ноги с кровати. Но толстяк Рошпор спрятался за спину барона Глобштока и уже оттуда завопил:
— Клевета! Никто не виноват, коли у него слабое здоровье!
— Ладно, оставьте! — поморщился барон. — Гуго де Пейн, с сегодняшнего дня вы находитесь также под домашним арестом. Выходить из дома и перемещаться по городу вам запрещено! Потрудитесь выполнять распоряжения графа Танкреда, иначе мы отыщем для вас свободное местечко в Мон-Плеси!
И он вместе с перетрусившим Рошпором покинул Тампль. Час спустя слуга Жан принес весточку от князя Гораджича, который сообщал, что самое страшное позади — кризис миновал, и Людвиг понемногу приходит в себя. А еще через пару часов принесли короткую записку от принцессы Мелизинды. Торопливым почерком она написала, что отец, король Бодуэн I, не столько гневается, сколько смеется, и такое же настроение и у графа Танкреда, хотя для видимости они и пошли на уступки барону Глобштоку: но страшного ничего нет. «Скоро увидимся, — приписала она в конце. — Целую». Это последнее слово вывело Гуго де Пейна из себя. Он скомкал записку и бросил ее в угол комнаты. Ну как, как объяснить милой, влюбленной девочке, что она заблуждается, что она не там ищет свое счастье? Гуго ходил по комнате и раздумывал. Эта игра могла завести далеко. Но он не хотел, не собирался ни во что играть, особенно — в любовь. Что сделать, чтобы бережно отнестись к ее чувствам и вместе с тем вразумить ее еще не окрепший, податливый мозг? О, Боже, будь сейчас рядом она — Анна! Постепенно мысли де Пейна унеслись от Мелизинды к византийской принцессе, которая словно бы издалека, наблюдая за ним, насмешливо и с сожалением покачивала своей золотистой головкой, вглядывалась в него умными, вишневыми глазами, понимая его раздумья и тревогу. Прошло девять месяцев, как они расстались, а случилось это — как будто вчера. Он все еще ощущал ее нежную прохладную кожу, вкус ее губ, аромат волос, шелест слов, ее шепот, неповторимый, бездонный мир прекрасных глаз. Его тянуло к ней, и, зримо представляя ее лицо, облик, он даже прикусил губу, чтобы внезапный стон не вырвался из груди. Достав из футляра ее миниатюру, талантливо выполненную графом Норфолком, он всматривался в ее образ, пытаясь понять: где кроется ее магическая сила, одолевая его сердце?.. А на дне отодвинутого им футляра лежала еще одна миниатюра, другой портрет, сделанный неизвестным художником почти двенадцать лет назад. Девушка, о которой он уже стал забывать и которая считалась его невестой — там, в зеленых просторах Шампани, печально глядела на него, неподвластная ни времени, ни морской пучине…
Наблюдающий за Тамплем грек Христофулос отметил для себя: к воротам подъехал экипаж, из которого двое мужчин (один из них — старик с седой длинной бородой) вытащили, как куль, сонную девушку (Алессандра?) и вошли внутрь; странно? — что бы это значило? А Раймонд в это время уже хлопотал возле супруги Виченцо Тропези, доведя ее до покоев и укладывая, слабо сопротивляющуюся, в постель. На секунду она пришла в сознание, посмотрела на Раймонда, фыркнула и строго спросила:
— Что ты здесь делаешь? Где Виченцо? — и тотчас же снова закрыла глаза, натянув одеяло до подбородка.
— Спи, ласточка! — мягко сказал Раймонд, задергивая в комнате шторы. Потом он вернулся а зал, где уже сидели Кретьен де Труа и Симон Руши и рассказывали свою историю.
— …рискуя жизнью, мы вытащили ее из лап жутких убийц, с пальцев которых стекала алая кровь, — образно, как и все поэты, говорил Кретьен де Труа. — Я пронзил своим мечом пятерых, а остальные пустились в бегство. Тогда мы спрятали ее в укромном месте, а затем поспешили сюда. Но за нами продолжали следить всю дорогу, и возможно, следят до сих пор.
— О, да! — важно подтвердил Руши, гладя свою длинную бороду и вырывая из нее волоски.
— Виченцо сойдет с ума, не найдя Алессандру, — проговорил Гуго де Пейн.
— Мы не знали, что они в тюрьме, иначе бы постарались их освободить, — сказал трувер.
— Думаю, они и сами скоро освободятся, — заметил Раймонд. — Кстати, по дороге из Яффы нам встретился наш общий друг Андре де Монбар, — произнес Руши. — Он торопился в город, чтобы помочь Бизолю и остальным.
— Надеюсь, он донесет до Виченцо весточку, что его супруга жива и здорова, — сказал де Пейн. — А пока, будьте моими гостями. Живите в Тампле сколько вам заблагорассудится. Здесь вас никто не тронет.
— На это мы и рассчитывали! — радостно откликнулись оба. — В этих проклятых гостиницах столько клопов, — добавил Кретьен и, взглянув на Руши, усмехнулся: — И тафуров.
— К сожалению, я не могу пригласить вас на экскурсию по городу: сижу, знаете ли, под домашним арестом. Но Раймонд в вашем полном распоряжении.
— Это без меня! — поспешно отозвался Руши. — Что-то у меня нет особой охоты…
— А я, пожалуй, с удовольствием навещу своего старого приятеля — Фуше Шартрского, сказал Кретьен. Поди, все пишет и пишет, старый дуралей? Да, кстати, — предупредил он, — было бы хорошо, если бы возле Алессандры, когда она проснется, находилось бы какое-нибудь знакомое лицо, а то она, видите ли, имеет привычку по всякому поводу хвататься за меч.
— Раймонд, побудь пока с ней, — произнес Гуго де Пейн.
— Хорошо! — согласился оруженосец, а его щеки, покрытые легким пушком предательски вспыхнули.
Четыре всадника, вырвавшись с тюремного двора, прежде всего понеслись к домику Виченцо и Алессандры. Но дом стоял пустой и заколоченный и не подавал признаков жизни. Взломав дверь, Бизоль и Виченцо проникли внутрь, тщетно пытаясь отыскать хоть какие-нибудь следы Сандры. Уже покидая дом, они услышали в подвале какой-то шорох. Ринувшись туда, они вытащили на свет совершенно обалдевшего и окосевшего еще больше оруженосца Нивара.
— Радость-то какая! — заплетающимся языком выговорил он. А я как спрятался тут, так и просидел два дня, и он приложился к огромной, прихваченной им из подвала бутыли.
Бизоль щелкнул его по лбу, чтобы он немного протрезвел.
— Поехали! — сказал он. — Нам здесь нельзя оставаться.
— А Сандра? — спросил Виченцо.
— Скорее! — поторопили их Жак Греналь и Роже. — Сюда могут в любую минуту нагрянуть стражники.
Вскочив на коней (Роже усадил Нивара за своей спиной), рыцари поторопились к черте города, чтобы скрыться в ближайшем лесе, и не торопясь обсудить — что делать дальше?
Расположившись на опушке, они немного отдохнули и поразмыслили. Обратно в Яффу им соваться нельзя. Если Сандра сумела ускользнуть, то она могла отправиться только в Иерусалим, в Тампль, где была их центральная база.
— Возвращаемся к де Пейну, предложил Бизоль. — И не раскисай, Виченцо!
— Нет, — возразил Тропези. Если ее похитил Чекко Кавальканти, то он попытается вывезти Сандру из Палестины. Надо перекрыть ему все пути.
— Нас слишком мало, — произнес Роже. — Бизоль прав, надо собрать людей в Тампле.
— Я еду в Акру, — твердо сказал Виченцо. — Чекко непременно проследует через нее.
— Ну тогда и я с тобой, — согласился Бизоль. — Если мы не отыщем их следы там, то мой приятель — наместник Триполи, князь Россаль, — закроет дорогу на Константинополь. Но как его предупредить?
— До Триполи я могу вывести вас кратчайшим путем, — вставил Жак Греналь. По нашим, разбойничьим тропам. Но это опасно. Кроме того, я не хотел бы появляться ни в Акре, ни в Яффе, ни в Иерусалиме, один черт, везде повесят!
— Может быть, где-нибудь натолкнемся и на Этьена Лабе, — поддержал его Роже.
— Ну, разумеется, — согласился Греналь.
— Итак, решено — в Триполи! — закончил спор Бизоль, прихлопнув усевшуюся на лоб все еще пьяного Нивара муху.
Гуго де Пейн, скучая в одиночестве в своих покоях, набрасывал проекты устава и внутренней структуры Ордена, который намеревался создать, следуя указаниям аббата Сито и велению своего сердца. Понемногу эта работа захватила его, и он, сдвинув со стола все прочие бумаги, полностью отдался только ей. Время, когда можно было объявить об истинных причинах его пребывания в Святом Городе — еще не пришло. Приор особенно настаивал на том, чтобы де Пейн не спешил: об объявлении Ордена его известят дополнительно. Кто? Очевидно тот молчаливый монах с еле заметной родинкой под левым глазом, который присутствовал в Клюнийском монастыре при их разговоре, и которого Гуго встретил на выезде из Иерусалима в толпе паломников, следовавших за Филиппом де Комбефизом. Это понятно, сначала рыцари де Пейна должны обрести признание в Палестине. Что ж, четверо из них уже прошли через тюрьму — это ли не успех? И де Пейн усмехнулся, чуть скривив тонкие губы. И один — умер. Смерть маркиза де Сетина, на знания и опыт которого он особенно рассчитывал, безмерно огорчила его. Лишь он наиболее близко подошел к той тайне, которую приоткрыл ему на смертном ложе его отец, и которая прозвучала в устах аббата Сито. Также близко около нее ходил и граф Шампанский, и прибытие в Тампль его доверенных лиц — Кретьена де Труа и Симона Руши — не случайно. Гуго де Пейн отдавал себе полный отчет, что вокруг него и еще не рожденного Ордена скапливаются многие силы, организации, люди, которые только и ждут того момента, когда он (или кто-нибудь другой?) зажжет свет, — и тогда они ринутся на этот яркий огонь, чтобы или выхватить из рук факел, или потушить его, или осветить совсем не то здание, которое должно быть построено. Но пока они таятся, прячутся, сталкиваясь иногда в темноте, следят за ним из углов, перешептываются, вступают во временные союзы, вредят и пытаются увести на ложный путь.
Де Пейн был доволен только одним — тем, что подобранные им для свершения цели рыцари, все вместе и порознь — представляют могучую силу, и здесь он не ошибся, собрав их под знамена будущего Ордена. Это была его заслуга, и он гордился ею. Но Орден должен носить не только рыцарский, военный, но и монашеский дух; поскольку ратные подвиги — лишь одна из вершин, другая — в католической вере. Две эти высоты привлекут к Ордену и сильных, и слабых. Члены Ордена должны отличаться безукоризненным поведением, безусловным героизмом, презрением к материальным благам и благородством. Все это присуще его рыцарям (исключая, конечно, мелких радостей плоти, но это — за ближайшим будущим), и не следует привлекать к Ордену никого более. Ни в коем случае! Пусть Орден обрастет славой, пусть те девять человек, которые вошли в него — так и останутся неизменной девяткой — на протяжении, допустим, девяти лет. Есть особая магия в этой цифре, и раз уж таким числом они пришли в Палестину, то на столько лет и окружат непроницаемым кольцом сам Орден.
Набросав на листке восьмиконечный крест, де Пейн подумал, что он может быть символом Ордена, отличающего его братьев. Красный крест на уровне сердца, вышитый на белом плаще. Все рыцари должны будут носить эту одежду: это будет их отличительной и легко узнаваемой чертой. Возможно, стоит подумать и о внешнем облике? Гуго де Пейн вспомнил свой разговор с молодым монахом Бернаром Клервоским в Труа. Также обуреваемый идеей создания своего Ордена, цистерианец поделился с ним своими идеями. Его Орден предполагал жесткую аскетическую жизнь монахов-воинов: безбрачие, целомудрие, бедность, послушание, милосердие, исключались все светские развлечения, зрелища, даже игра в шахматы, нельзя ни смеяться, ни петь, ни громко разговаривать. Соглашаясь сейчас мысленно с Бернаром, де Пейн подумал: попробуй запрети Бизолю его оглушительный хохот, или Роже чарку вина? А как быть с Миланом Гораджичем и его православием? Это серьезнее, чем просто выбросить в окно игральные кости. Бернар Клервоский обещал прибыть в Палестину на следующий год, и его огненный, фанатичный ум, смелость мыслей, неиссякаемый энтузиазм могут весьма пригодиться в создании Ордена, взрастающего на фундаменте древнего Храма Соломона. Что ж, вот и подходящее название: Орден Бедных Рыцарей Христа и Храма Соломонова. Орден, идея которого появилась еще у Годфруа Буйонского, а руководителем должен был стать Зегенгейм. Орден Храма. Орден Тамплиеров…
Гуго де Пейн откинулся на спинку кресла, задумался. Потребуются значительные материальные ресурсы. Сами члены Ордена не нуждаются в роскоши, но для укрепления своего влияния в Палестине необходима не только добытая ими слава: нужен и крепкий фундамент, вроде того, на котором стоит Тампль. Нужны новые крепости, построенные на средства Ордена — эти будущие форпосты, где смогут укрыться униженные и беззащитные. Такие крепости должны быть выдвинуты еще дальше уже существующих Керака, Монреаля, Газы, Тортозы, Петры. Исследуя эти районы, де Пейн уже наметил подходящие места для закладки укрепленных сооружений. Пройдет немного времени — и там вырастут неприступные бастионы тамплиеров. Они покроют сетью не только границы Палестины, но и встанут на всех торговых караванных путях, на побережье, перекинутся на близкие стратегически важные острова, переместятся в Европу. Перед мысленным взором де Пейна проплывала картина будущего величия Ордена. Ордена, который стал неотделимой частью его жизни. Его судьбой.
Из раздумий де Пейна вывел слуга Пьер, кашлянувший у входа в покои.
— К вам посетитель, мессир! — произнес он.
— Пусть войдет.
Посторонившись, Пьер пропустил в комнату того, о ком несколько минут назад думал де Пейн — клюнийского монаха, бесстрастно и непроницаемо взглянувшего на него.
— Слухи о вашей смерти оказались как всегда, преждевременны! — радостно воскликнул граф, обнимая маркиза. — Мы все переживали, когда получили глупейшее извещение от городского наместника Шартье.
— Думаю, он сделал это нарочно, — улыбнулся маркиз. — Как поживают наши друзья?
— Превосходно! Когда я уезжал, Зегенгейм был еще в тюрьме. Роже, Бизоль и Виченцо — также. — И граф поведал Хуану последние новости.
— Надеюсь, все обойдется, — промолвил маркиз, внимательно выслушав его. — Мне же здесь посчастливилось наткнуться в архивах Цезарии, из-за которых я чуть не простился с жизнью, на интересные вещи. Похоже на то, что мы и не догадываемся, на каком фундаменте вырос наш Тампль!
— На фундаменте бывших конюшен царя Соломона, — произнес Норфолк.
— Это лишь видимая часть. То, что скрыто под ним — бесценно! Мне кажется, я подошел вплотную к загадочным сокровищам иудейского царя.
— Все золото Соломона разграблено еще римлянами, — осторожно сказал граф, стараясь не волновать маркиза.
— Есть вещи, цена которых неизмеримо выше золота и драгоценных камней. Кому-то достались блестящие побрякушки, а кто-то может стать обладателем тайн мироздания! — возбужденно ответил Хуан. Думая, что болезнь маркиза еще не прошла до конца, и желая не волновать его, Норфолк промолвил:
— Конечно, конечно. Думаю, мы поговорим об этом, когда вернемся в Иерусалим.
— Граф! Вы недооцениваете мои слова, — возбуждаясь все больше выкрикнул маркиз де Сетина. — Я имею в виду сам Святой Грааль!
— Едва ли это возможно! — всматриваясь в его обострившееся лицо и почти безумные глаза, прошептал Норфолк.
— Да, да! — подтвердил маркиз. — Не считайте меня сумасшедшим. Здесь, в Цезарии, находится лишь часть тайных архивов, которые иудеи пытались вывезти из Иерусалима, когда к городу подошел Годфруа Буйонский. Больше половины из них была отправлена в неизвестном направлении. Я могу лишь предполагать — куда? Лангедок, Нарбонн или маленькая деревушка Ренн-Ле-Шато. Но даже то, что еще сохранилось тут, дает мне право думать, что главное все еще сокрыто в Святом Городе, в стенах или фундаменте бывшего Храма. И я найду это! Я не могу открыть вам все, чтобы не подвергать вашу жизнь опасности. Вы же знаете что со мною произошло? Моя смерть была кому-то необходима. Франсуа Шартье служит не Бодуэну I. Допустив меня в архивы Цезарии, он совершил ошибку. А потом попытался исправить ее. Я почти уверен, что сейчас эти архивы или опечатаны или скрыты в надежном месте, куда нам не добраться. Но главное — уже здесь, — и маркиз притронулся пальцами к своему лбу. — Я должен донести свою информацию до Гуго де Пейна.
— Все это настолько серьезно, что я вам верю! — взволнованно произнес граф. — Но тогда, тем более следует особенно опасаться за вашу жизнь. Если дело обстоит таким образом, то Шартье ни в коем случае не выпустит вас из города и постарается сделать все, чтобы ваши знания ушли вместе с вами в могилу. Навсегда.
— Со мной верный Корденаль и семь кабальерос, — промолвил маркиз.
— А также я и мой оруженосец Гондемар. Но силой мы все равно ничего не добьемся. Наоборот, этим мы лишь дадим повод применить к нам любые меры. Надо действовать хитростью, чтобы вывести вас из Цезарии.
Маркиз легко поднялся с кресла и подошел к окну. Отодвинув тяжелую портьеру, он произнес:
— Посмотрите сюда, граф! Дом находится под наблюдением. Я не сомневаюсь, что вон те верзилы, сидящие битых два часа на скамейке, и вон тот подметальщик улицы, скребущий мостовую целый день, и трое бродяг в канаве, — все они связаны одной цепочкой. Все они из ведомства Шартье. Поверьте, я бы уже давно уехал из Цезарии, если бы у меня был приемлемый план.
— Он существует… — произнес граф Норфолк, которому неожиданно в голову пришла интересная идея.
Орден Сиона, размещавшийся в аббатстве Богоматери близ Иерусалима на горе Сион, был основан еще при Годфруа Буйонском. Это был католический Орден рыцарей и каноников-августинцев, занявший место древней трапезной и могилы царя иудейского Давида. Лишь некоторые из его членов — особо посвященные в тайны Ордена знали, что католические службы и отправления являются лишь прикрытием, ширмой для иерусалимского патриарха Адальберта и короля Бодуэна, наживка для Ватикана, а истинные его цели и нити, по которым он управляется, тянутся в Нарбонн, к Старцам и Мудрецам, к Сионской Общине. Возглавлял аббатство приор Арнальдус, а великим магистром Ордена был лотарингский рыцарь, граф Рене де Жизор. Оба они прибыли в Иерусалим на корабле, который привез в Святой Город и калабрийских монахов, из среды которых и появился позднее загадочный Тафур. Именно в этом аббатстве на горе Сион, возвышающейся над вифлеемской дорогой, и был провозглашен Защитником Гроба Господня доблестный Годфруа Буйонский.
Одним из главных заданий, полученных ломбардцем Бером в Нарбонне, было: вывезти или скрыть в надежном месте остатки древнего архива в Цезарии, а также и в Иерусалиме. Подчистить то, что еще не было вычищено. Если с документами, хранящимися где-то в развалинах или фундаменте Храма Соломона было сложнее, — поскольку о точном их местоположении не знали даже Старцы, а само здание Храма занимал отныне дворец Бодуэна и тамплиеры, разместившиеся в его левом крыле, — то с архивом в Цезарии дело обстояло проще. Наместник города, Франсуа Шартье, являлся членом Ордена Сиона и обязан был беспрекословно подчиняться его великому магистру, графу Рене де Жизору. Поэтому неутомимый ломбардец, которому доставляла истинное наслаждение его трудная и опасная работа, первым делом отправился в аббатство на горе Сион. Поклонившись могиле Давида, совершив и католический обряд в церкви (если бы было надо, то он вознес бы и хвалу Аллаху, подстелив под колени мусульманский коврик), Бер встретился с графом де Жизором, и уже вместе они выехали в Цезарию.
— Князь, задержите их! — попросил де Пейн. Он вскочил на подножку, и карета промчалась мимо остановившегося экипажа Рошпора. Тот высунул из окошка голову, провожая ее взглядом, и подозвал к себе офицера. Пока они разговаривали, Гораджич, соскочив с коня, подобрался с другой стороны. Он нагнулся к рессорам, ухватил их покрепче обеими руками, и, поднатужившись, оторвал от земли, приподнял еще выше, не обращая внимания на крики начальника тюрьмы, а затем, мощным рывком, опрокинул карету на бок. Через мгновение он вскочил на своего коня и помчался вслед за увозящим Людвига де Пейном.
— …Куда мы едем? — спросил Гуго де Пейн, усевшись рядом с принцессой; напротив них лежал впавший в бессознательное состояние Зегенгейм.
— В один мой загородный дом, — ответила Мелизинда. — О его существовании не знает даже отец. Мне подарила его моя тетка, Гертруда. Там ваш друг будет в безопасности.
— Вы смелая девушка, — произнес Гуго де Пейн. — Благодарю вас. Но не обрушится ли на вас гнев отца?
— Давайте не думать об этом, — ответила Мелизинда. — Сейчас главное — спасти графа.
— Что мне сделать, чтобы выразить вам нашу общую признательность?
Мелизинда загадочно посмотрела на него, чуть улыбнувшись.
— Как бы мне хотелось, чтобы вы догадались, — произнесла она. Князь Гораджич нагнал карету и поехал рядом, постучав по окошку.
— Что с Людвигом? — крикнул он, наклонившись с седла.
— Он отравлен! — ответил де Пейн. — Нужен доктор.
— Мой Джан — лучший целитель на свете, — сказал Милан. — Куда мы направляемся? Сообщите мне адрес, и я вернусь за Джаном.
Мелизинда, приоткрыв дверцу кареты, на ходу передала месторасположение загородного дома.
— Хорошо! — крикнул Гораджич, разворачивая коня. — Через полчаса мы приедем!
Гуго де Пейн некоторое время молчал, обдумывая, как бы выразить то, что он собирался сказать принцессе. Наконец, он решился, не желая больше ставить в ложное положение ни ее, ни себя.
— Милая принцесса… — начал он с тяжелым сердцем, думая продолжить и объяснить, что он совсем не тот, кого она себе представляет, что она обманута своей детской мечтательностью, и лучше определиться раз и навсегда, чтобы остановиться в самом начале опасного и скользкого пути, потому что их настоящие дороги не пересекаются… но Мелизинда неожиданно прикрыла своей ладонью его губы.
— Молчите! — потребовала она, почувствовав что он хочет сказать. — Иначе я выпрыгну из кареты!
Гуго де Пейн потянулся и закрыл распахнутую ею дверцу. Ее темные глаза, оказавшиеся совсем рядом, снова обожгли его; они манили и дурманили голову, а легкое дыхание проникало в грудь. «Это наваждение!» — подумал он, чувствуя, как ее губы припадают к его устам.
— Кажется, мы приехали, — произнес он, некоторое время спустя; карета остановилась. Осторожно подняв Людвига фон Зегенгейма на руки, он перенес его в одноэтажный домик, окруженный живым забором из кустарника. В домике было несколько комнат. Две служанки уже зажигали свечи, растапливали камин и плиту.
— Побольше теплой воды, — велела им Мелизинда. — Свежие простыни, таз, грелки.
Она сама отерла мокрое от пота лицо Зегенгейма смоченным в уксусе полотенцем. Гуго де Пейн насильно вливал в горло рыцаря соленую жидкость. Через полчаса к домику, спрятавшемуся в кустах жимолости, подскакали князь Гораджич и Джан. Маленький молчаливый китаец разложил на столике пузырьки, пучки трав, высушенные коренья.
— Принцесса, теперь вам лучше вернуться назад, — промолвил де Пейн, наблюдая за приготовлениями китайца.
— Можете не беспокоиться, — поддержал его князь Гораджич, чье просмоленное всеми ветрами мира лицо, выражало олимпийское спокойствие и уверенность. — Я сам когда-то получил смертельный укус кобры, и если бы не Джан… Он мастер по ядам и противоядиям.
— Я тоже скоро вернусь в Тампль, — произнес де Пейн. — А князь останется здесь, вместе с Людвигом.
— И мы вернем его вам в целости и сохранности, еще лучше чем прежде, — ответил Гораджич, уверенный в том, что принцесса Мелизинда помогает им исключительно из-за своей любви к Людвигу фон Зегенгейму. И эта его уверенность, как ни странно, имела некоторые основания. Еще первое появление двух рыцарей в декабре прошлого года в тронном зале, их поединок с шестью стражниками, гордые взгляды и особое благородство и того, и другого, — смутили ее сердце, заставили его биться сильнее и трепетнее. Колеблясь, она отдала предпочтение Гуго де Пейну; но где-то в глубине души, в тайных ее покровах, скрывалось и нежное, еще неосознанное до конца чувство к его товарищу — Людвигу фон Зегенгейму.
Глава VII. ВОЯЖ ГРАФА НОРФОЛКА
Живой, на кладбище уйдет,
Мертвец вовек не оживет,
Так мир устроен с той поры,
Как движется небесный свод…
Рудаки
1
Утром Гуго де Пейн услышал перед воротами Тампля лязг оружия и громкие голоса, а затем в его покои, растолкав слуг вошли прихрамывающий барон Глобшток и толстый, багровый начальник тюрьмы Мон-Плеси Рошпор. Оба были возбуждены и разгневаны.— Где Зегенгейм? — с порога начал барон-подагрик.
— Вы имеете в виду графа Людвига фон Зегенгейма? — любезным тоном произнес де Пейн, не вставая, однако, с кровати. — И закройте дверь, дует!
— Да, да, именно его! — завопил Рошпор. — Вы увезли его ночью в карете — я сам видел!
— Кстати, вы не сильно ушиблись? — поинтересовался рыцарь.
— Принцесса Мелизинда находится под домашним арестом, — вставил барон. — А вы, видно, хотите занять место Зегенгейма. Так где он?
— Спрыгнул и убежал, — зевнул де Пейн. — Не угодно ли горячего молока?
— К черту молоко! Вы играете с огнем! — крикнул Рошпор.
— Послушайте, милейший! — посмотрел на него Гуго, и начальник тюрьмы под его стальным взглядом попятился к двери. — Чем вы накормили или напоили вверенного вам узника, что он пребывал на краю жизни? Чем вы отравили его — мышьяком, серой? Я сейчас вас из окна выброшу! — и Гуго сбросил ноги с кровати. Но толстяк Рошпор спрятался за спину барона Глобштока и уже оттуда завопил:
— Клевета! Никто не виноват, коли у него слабое здоровье!
— Ладно, оставьте! — поморщился барон. — Гуго де Пейн, с сегодняшнего дня вы находитесь также под домашним арестом. Выходить из дома и перемещаться по городу вам запрещено! Потрудитесь выполнять распоряжения графа Танкреда, иначе мы отыщем для вас свободное местечко в Мон-Плеси!
И он вместе с перетрусившим Рошпором покинул Тампль. Час спустя слуга Жан принес весточку от князя Гораджича, который сообщал, что самое страшное позади — кризис миновал, и Людвиг понемногу приходит в себя. А еще через пару часов принесли короткую записку от принцессы Мелизинды. Торопливым почерком она написала, что отец, король Бодуэн I, не столько гневается, сколько смеется, и такое же настроение и у графа Танкреда, хотя для видимости они и пошли на уступки барону Глобштоку: но страшного ничего нет. «Скоро увидимся, — приписала она в конце. — Целую». Это последнее слово вывело Гуго де Пейна из себя. Он скомкал записку и бросил ее в угол комнаты. Ну как, как объяснить милой, влюбленной девочке, что она заблуждается, что она не там ищет свое счастье? Гуго ходил по комнате и раздумывал. Эта игра могла завести далеко. Но он не хотел, не собирался ни во что играть, особенно — в любовь. Что сделать, чтобы бережно отнестись к ее чувствам и вместе с тем вразумить ее еще не окрепший, податливый мозг? О, Боже, будь сейчас рядом она — Анна! Постепенно мысли де Пейна унеслись от Мелизинды к византийской принцессе, которая словно бы издалека, наблюдая за ним, насмешливо и с сожалением покачивала своей золотистой головкой, вглядывалась в него умными, вишневыми глазами, понимая его раздумья и тревогу. Прошло девять месяцев, как они расстались, а случилось это — как будто вчера. Он все еще ощущал ее нежную прохладную кожу, вкус ее губ, аромат волос, шелест слов, ее шепот, неповторимый, бездонный мир прекрасных глаз. Его тянуло к ней, и, зримо представляя ее лицо, облик, он даже прикусил губу, чтобы внезапный стон не вырвался из груди. Достав из футляра ее миниатюру, талантливо выполненную графом Норфолком, он всматривался в ее образ, пытаясь понять: где кроется ее магическая сила, одолевая его сердце?.. А на дне отодвинутого им футляра лежала еще одна миниатюра, другой портрет, сделанный неизвестным художником почти двенадцать лет назад. Девушка, о которой он уже стал забывать и которая считалась его невестой — там, в зеленых просторах Шампани, печально глядела на него, неподвластная ни времени, ни морской пучине…
Наблюдающий за Тамплем грек Христофулос отметил для себя: к воротам подъехал экипаж, из которого двое мужчин (один из них — старик с седой длинной бородой) вытащили, как куль, сонную девушку (Алессандра?) и вошли внутрь; странно? — что бы это значило? А Раймонд в это время уже хлопотал возле супруги Виченцо Тропези, доведя ее до покоев и укладывая, слабо сопротивляющуюся, в постель. На секунду она пришла в сознание, посмотрела на Раймонда, фыркнула и строго спросила:
— Что ты здесь делаешь? Где Виченцо? — и тотчас же снова закрыла глаза, натянув одеяло до подбородка.
— Спи, ласточка! — мягко сказал Раймонд, задергивая в комнате шторы. Потом он вернулся а зал, где уже сидели Кретьен де Труа и Симон Руши и рассказывали свою историю.
— …рискуя жизнью, мы вытащили ее из лап жутких убийц, с пальцев которых стекала алая кровь, — образно, как и все поэты, говорил Кретьен де Труа. — Я пронзил своим мечом пятерых, а остальные пустились в бегство. Тогда мы спрятали ее в укромном месте, а затем поспешили сюда. Но за нами продолжали следить всю дорогу, и возможно, следят до сих пор.
— О, да! — важно подтвердил Руши, гладя свою длинную бороду и вырывая из нее волоски.
— Виченцо сойдет с ума, не найдя Алессандру, — проговорил Гуго де Пейн.
— Мы не знали, что они в тюрьме, иначе бы постарались их освободить, — сказал трувер.
— Думаю, они и сами скоро освободятся, — заметил Раймонд. — Кстати, по дороге из Яффы нам встретился наш общий друг Андре де Монбар, — произнес Руши. — Он торопился в город, чтобы помочь Бизолю и остальным.
— Надеюсь, он донесет до Виченцо весточку, что его супруга жива и здорова, — сказал де Пейн. — А пока, будьте моими гостями. Живите в Тампле сколько вам заблагорассудится. Здесь вас никто не тронет.
— На это мы и рассчитывали! — радостно откликнулись оба. — В этих проклятых гостиницах столько клопов, — добавил Кретьен и, взглянув на Руши, усмехнулся: — И тафуров.
— К сожалению, я не могу пригласить вас на экскурсию по городу: сижу, знаете ли, под домашним арестом. Но Раймонд в вашем полном распоряжении.
— Это без меня! — поспешно отозвался Руши. — Что-то у меня нет особой охоты…
— А я, пожалуй, с удовольствием навещу своего старого приятеля — Фуше Шартрского, сказал Кретьен. Поди, все пишет и пишет, старый дуралей? Да, кстати, — предупредил он, — было бы хорошо, если бы возле Алессандры, когда она проснется, находилось бы какое-нибудь знакомое лицо, а то она, видите ли, имеет привычку по всякому поводу хвататься за меч.
— Раймонд, побудь пока с ней, — произнес Гуго де Пейн.
— Хорошо! — согласился оруженосец, а его щеки, покрытые легким пушком предательски вспыхнули.
Четыре всадника, вырвавшись с тюремного двора, прежде всего понеслись к домику Виченцо и Алессандры. Но дом стоял пустой и заколоченный и не подавал признаков жизни. Взломав дверь, Бизоль и Виченцо проникли внутрь, тщетно пытаясь отыскать хоть какие-нибудь следы Сандры. Уже покидая дом, они услышали в подвале какой-то шорох. Ринувшись туда, они вытащили на свет совершенно обалдевшего и окосевшего еще больше оруженосца Нивара.
— Радость-то какая! — заплетающимся языком выговорил он. А я как спрятался тут, так и просидел два дня, и он приложился к огромной, прихваченной им из подвала бутыли.
Бизоль щелкнул его по лбу, чтобы он немного протрезвел.
— Поехали! — сказал он. — Нам здесь нельзя оставаться.
— А Сандра? — спросил Виченцо.
— Скорее! — поторопили их Жак Греналь и Роже. — Сюда могут в любую минуту нагрянуть стражники.
Вскочив на коней (Роже усадил Нивара за своей спиной), рыцари поторопились к черте города, чтобы скрыться в ближайшем лесе, и не торопясь обсудить — что делать дальше?
Расположившись на опушке, они немного отдохнули и поразмыслили. Обратно в Яффу им соваться нельзя. Если Сандра сумела ускользнуть, то она могла отправиться только в Иерусалим, в Тампль, где была их центральная база.
— Возвращаемся к де Пейну, предложил Бизоль. — И не раскисай, Виченцо!
— Нет, — возразил Тропези. Если ее похитил Чекко Кавальканти, то он попытается вывезти Сандру из Палестины. Надо перекрыть ему все пути.
— Нас слишком мало, — произнес Роже. — Бизоль прав, надо собрать людей в Тампле.
— Я еду в Акру, — твердо сказал Виченцо. — Чекко непременно проследует через нее.
— Ну тогда и я с тобой, — согласился Бизоль. — Если мы не отыщем их следы там, то мой приятель — наместник Триполи, князь Россаль, — закроет дорогу на Константинополь. Но как его предупредить?
— До Триполи я могу вывести вас кратчайшим путем, — вставил Жак Греналь. По нашим, разбойничьим тропам. Но это опасно. Кроме того, я не хотел бы появляться ни в Акре, ни в Яффе, ни в Иерусалиме, один черт, везде повесят!
— Может быть, где-нибудь натолкнемся и на Этьена Лабе, — поддержал его Роже.
— Ну, разумеется, — согласился Греналь.
— Итак, решено — в Триполи! — закончил спор Бизоль, прихлопнув усевшуюся на лоб все еще пьяного Нивара муху.
Гуго де Пейн, скучая в одиночестве в своих покоях, набрасывал проекты устава и внутренней структуры Ордена, который намеревался создать, следуя указаниям аббата Сито и велению своего сердца. Понемногу эта работа захватила его, и он, сдвинув со стола все прочие бумаги, полностью отдался только ей. Время, когда можно было объявить об истинных причинах его пребывания в Святом Городе — еще не пришло. Приор особенно настаивал на том, чтобы де Пейн не спешил: об объявлении Ордена его известят дополнительно. Кто? Очевидно тот молчаливый монах с еле заметной родинкой под левым глазом, который присутствовал в Клюнийском монастыре при их разговоре, и которого Гуго встретил на выезде из Иерусалима в толпе паломников, следовавших за Филиппом де Комбефизом. Это понятно, сначала рыцари де Пейна должны обрести признание в Палестине. Что ж, четверо из них уже прошли через тюрьму — это ли не успех? И де Пейн усмехнулся, чуть скривив тонкие губы. И один — умер. Смерть маркиза де Сетина, на знания и опыт которого он особенно рассчитывал, безмерно огорчила его. Лишь он наиболее близко подошел к той тайне, которую приоткрыл ему на смертном ложе его отец, и которая прозвучала в устах аббата Сито. Также близко около нее ходил и граф Шампанский, и прибытие в Тампль его доверенных лиц — Кретьена де Труа и Симона Руши — не случайно. Гуго де Пейн отдавал себе полный отчет, что вокруг него и еще не рожденного Ордена скапливаются многие силы, организации, люди, которые только и ждут того момента, когда он (или кто-нибудь другой?) зажжет свет, — и тогда они ринутся на этот яркий огонь, чтобы или выхватить из рук факел, или потушить его, или осветить совсем не то здание, которое должно быть построено. Но пока они таятся, прячутся, сталкиваясь иногда в темноте, следят за ним из углов, перешептываются, вступают во временные союзы, вредят и пытаются увести на ложный путь.
Де Пейн был доволен только одним — тем, что подобранные им для свершения цели рыцари, все вместе и порознь — представляют могучую силу, и здесь он не ошибся, собрав их под знамена будущего Ордена. Это была его заслуга, и он гордился ею. Но Орден должен носить не только рыцарский, военный, но и монашеский дух; поскольку ратные подвиги — лишь одна из вершин, другая — в католической вере. Две эти высоты привлекут к Ордену и сильных, и слабых. Члены Ордена должны отличаться безукоризненным поведением, безусловным героизмом, презрением к материальным благам и благородством. Все это присуще его рыцарям (исключая, конечно, мелких радостей плоти, но это — за ближайшим будущим), и не следует привлекать к Ордену никого более. Ни в коем случае! Пусть Орден обрастет славой, пусть те девять человек, которые вошли в него — так и останутся неизменной девяткой — на протяжении, допустим, девяти лет. Есть особая магия в этой цифре, и раз уж таким числом они пришли в Палестину, то на столько лет и окружат непроницаемым кольцом сам Орден.
Набросав на листке восьмиконечный крест, де Пейн подумал, что он может быть символом Ордена, отличающего его братьев. Красный крест на уровне сердца, вышитый на белом плаще. Все рыцари должны будут носить эту одежду: это будет их отличительной и легко узнаваемой чертой. Возможно, стоит подумать и о внешнем облике? Гуго де Пейн вспомнил свой разговор с молодым монахом Бернаром Клервоским в Труа. Также обуреваемый идеей создания своего Ордена, цистерианец поделился с ним своими идеями. Его Орден предполагал жесткую аскетическую жизнь монахов-воинов: безбрачие, целомудрие, бедность, послушание, милосердие, исключались все светские развлечения, зрелища, даже игра в шахматы, нельзя ни смеяться, ни петь, ни громко разговаривать. Соглашаясь сейчас мысленно с Бернаром, де Пейн подумал: попробуй запрети Бизолю его оглушительный хохот, или Роже чарку вина? А как быть с Миланом Гораджичем и его православием? Это серьезнее, чем просто выбросить в окно игральные кости. Бернар Клервоский обещал прибыть в Палестину на следующий год, и его огненный, фанатичный ум, смелость мыслей, неиссякаемый энтузиазм могут весьма пригодиться в создании Ордена, взрастающего на фундаменте древнего Храма Соломона. Что ж, вот и подходящее название: Орден Бедных Рыцарей Христа и Храма Соломонова. Орден, идея которого появилась еще у Годфруа Буйонского, а руководителем должен был стать Зегенгейм. Орден Храма. Орден Тамплиеров…
Гуго де Пейн откинулся на спинку кресла, задумался. Потребуются значительные материальные ресурсы. Сами члены Ордена не нуждаются в роскоши, но для укрепления своего влияния в Палестине необходима не только добытая ими слава: нужен и крепкий фундамент, вроде того, на котором стоит Тампль. Нужны новые крепости, построенные на средства Ордена — эти будущие форпосты, где смогут укрыться униженные и беззащитные. Такие крепости должны быть выдвинуты еще дальше уже существующих Керака, Монреаля, Газы, Тортозы, Петры. Исследуя эти районы, де Пейн уже наметил подходящие места для закладки укрепленных сооружений. Пройдет немного времени — и там вырастут неприступные бастионы тамплиеров. Они покроют сетью не только границы Палестины, но и встанут на всех торговых караванных путях, на побережье, перекинутся на близкие стратегически важные острова, переместятся в Европу. Перед мысленным взором де Пейна проплывала картина будущего величия Ордена. Ордена, который стал неотделимой частью его жизни. Его судьбой.
Из раздумий де Пейна вывел слуга Пьер, кашлянувший у входа в покои.
— К вам посетитель, мессир! — произнес он.
— Пусть войдет.
Посторонившись, Пьер пропустил в комнату того, о ком несколько минут назад думал де Пейн — клюнийского монаха, бесстрастно и непроницаемо взглянувшего на него.
2
Граф Грей Норфолк, прибывший в Цезарию, застал маркиза Хуана де Сетина поправившемся, набравшимся свежих сил и энергии. Болезнь, благодаря усилиям Роже и Бизоля, была обращена в бегство.— Слухи о вашей смерти оказались как всегда, преждевременны! — радостно воскликнул граф, обнимая маркиза. — Мы все переживали, когда получили глупейшее извещение от городского наместника Шартье.
— Думаю, он сделал это нарочно, — улыбнулся маркиз. — Как поживают наши друзья?
— Превосходно! Когда я уезжал, Зегенгейм был еще в тюрьме. Роже, Бизоль и Виченцо — также. — И граф поведал Хуану последние новости.
— Надеюсь, все обойдется, — промолвил маркиз, внимательно выслушав его. — Мне же здесь посчастливилось наткнуться в архивах Цезарии, из-за которых я чуть не простился с жизнью, на интересные вещи. Похоже на то, что мы и не догадываемся, на каком фундаменте вырос наш Тампль!
— На фундаменте бывших конюшен царя Соломона, — произнес Норфолк.
— Это лишь видимая часть. То, что скрыто под ним — бесценно! Мне кажется, я подошел вплотную к загадочным сокровищам иудейского царя.
— Все золото Соломона разграблено еще римлянами, — осторожно сказал граф, стараясь не волновать маркиза.
— Есть вещи, цена которых неизмеримо выше золота и драгоценных камней. Кому-то достались блестящие побрякушки, а кто-то может стать обладателем тайн мироздания! — возбужденно ответил Хуан. Думая, что болезнь маркиза еще не прошла до конца, и желая не волновать его, Норфолк промолвил:
— Конечно, конечно. Думаю, мы поговорим об этом, когда вернемся в Иерусалим.
— Граф! Вы недооцениваете мои слова, — возбуждаясь все больше выкрикнул маркиз де Сетина. — Я имею в виду сам Святой Грааль!
— Едва ли это возможно! — всматриваясь в его обострившееся лицо и почти безумные глаза, прошептал Норфолк.
— Да, да! — подтвердил маркиз. — Не считайте меня сумасшедшим. Здесь, в Цезарии, находится лишь часть тайных архивов, которые иудеи пытались вывезти из Иерусалима, когда к городу подошел Годфруа Буйонский. Больше половины из них была отправлена в неизвестном направлении. Я могу лишь предполагать — куда? Лангедок, Нарбонн или маленькая деревушка Ренн-Ле-Шато. Но даже то, что еще сохранилось тут, дает мне право думать, что главное все еще сокрыто в Святом Городе, в стенах или фундаменте бывшего Храма. И я найду это! Я не могу открыть вам все, чтобы не подвергать вашу жизнь опасности. Вы же знаете что со мною произошло? Моя смерть была кому-то необходима. Франсуа Шартье служит не Бодуэну I. Допустив меня в архивы Цезарии, он совершил ошибку. А потом попытался исправить ее. Я почти уверен, что сейчас эти архивы или опечатаны или скрыты в надежном месте, куда нам не добраться. Но главное — уже здесь, — и маркиз притронулся пальцами к своему лбу. — Я должен донести свою информацию до Гуго де Пейна.
— Все это настолько серьезно, что я вам верю! — взволнованно произнес граф. — Но тогда, тем более следует особенно опасаться за вашу жизнь. Если дело обстоит таким образом, то Шартье ни в коем случае не выпустит вас из города и постарается сделать все, чтобы ваши знания ушли вместе с вами в могилу. Навсегда.
— Со мной верный Корденаль и семь кабальерос, — промолвил маркиз.
— А также я и мой оруженосец Гондемар. Но силой мы все равно ничего не добьемся. Наоборот, этим мы лишь дадим повод применить к нам любые меры. Надо действовать хитростью, чтобы вывести вас из Цезарии.
Маркиз легко поднялся с кресла и подошел к окну. Отодвинув тяжелую портьеру, он произнес:
— Посмотрите сюда, граф! Дом находится под наблюдением. Я не сомневаюсь, что вон те верзилы, сидящие битых два часа на скамейке, и вон тот подметальщик улицы, скребущий мостовую целый день, и трое бродяг в канаве, — все они связаны одной цепочкой. Все они из ведомства Шартье. Поверьте, я бы уже давно уехал из Цезарии, если бы у меня был приемлемый план.
— Он существует… — произнес граф Норфолк, которому неожиданно в голову пришла интересная идея.
Орден Сиона, размещавшийся в аббатстве Богоматери близ Иерусалима на горе Сион, был основан еще при Годфруа Буйонском. Это был католический Орден рыцарей и каноников-августинцев, занявший место древней трапезной и могилы царя иудейского Давида. Лишь некоторые из его членов — особо посвященные в тайны Ордена знали, что католические службы и отправления являются лишь прикрытием, ширмой для иерусалимского патриарха Адальберта и короля Бодуэна, наживка для Ватикана, а истинные его цели и нити, по которым он управляется, тянутся в Нарбонн, к Старцам и Мудрецам, к Сионской Общине. Возглавлял аббатство приор Арнальдус, а великим магистром Ордена был лотарингский рыцарь, граф Рене де Жизор. Оба они прибыли в Иерусалим на корабле, который привез в Святой Город и калабрийских монахов, из среды которых и появился позднее загадочный Тафур. Именно в этом аббатстве на горе Сион, возвышающейся над вифлеемской дорогой, и был провозглашен Защитником Гроба Господня доблестный Годфруа Буйонский.
Одним из главных заданий, полученных ломбардцем Бером в Нарбонне, было: вывезти или скрыть в надежном месте остатки древнего архива в Цезарии, а также и в Иерусалиме. Подчистить то, что еще не было вычищено. Если с документами, хранящимися где-то в развалинах или фундаменте Храма Соломона было сложнее, — поскольку о точном их местоположении не знали даже Старцы, а само здание Храма занимал отныне дворец Бодуэна и тамплиеры, разместившиеся в его левом крыле, — то с архивом в Цезарии дело обстояло проще. Наместник города, Франсуа Шартье, являлся членом Ордена Сиона и обязан был беспрекословно подчиняться его великому магистру, графу Рене де Жизору. Поэтому неутомимый ломбардец, которому доставляла истинное наслаждение его трудная и опасная работа, первым делом отправился в аббатство на горе Сион. Поклонившись могиле Давида, совершив и католический обряд в церкви (если бы было надо, то он вознес бы и хвалу Аллаху, подстелив под колени мусульманский коврик), Бер встретился с графом де Жизором, и уже вместе они выехали в Цезарию.