Страница:
Корвет подошел почти к самому подножью острова и бросил якорь недалеко от берега, на совершенно открытом, совсем не защищенном рейде, на котором стояло на якоре одно купеческое судно да несколько местных каботажных судов.
Природа, столь богато наделившая своими дарами этот остров, обидела его берега, не устроивши в них сколько-нибудь удобной бухты, и потому стоянка здесь далеко не безопасна, особенно для парусных судов. Как только задует ветер с океана, кораблям нечего и думать укрыться от него у берегов. Напротив, опытный капитан немедленно же снимется с якоря и уберется в океан, чтобы на свободе бороться с бурей. Иначе ему грозит гибель. Бедное оплошавшее судно, не успевшее уйти, сорвет с якорей и разобьет о скалистые отвесные берега острова вдребезги.
И нет надежды отстояться, если океан рассердится. Но теперь он ласково лизал берега острова и манил своей бирюзовой прелестью.
– Эка благодать! – говорили матросы, посматривая на остров.
С берега неслись маленькие шлюпки на корвет, и скоро палуба была полна бронзовыми мадерцами с корзинами, полными фруктов. И каких тут только не было фруктов: и громадные апельсины, и мандарины, и манго, и гуавы, и ноны!..
Но морякам было не до фруктов. Корвет, зашедший на Мадеру по пути, собирался простоять на острове всего только до следующего вечера, и потому все свободные офицеры торопились поскорее на берег.
Офицерский катер быстро доставил моряков к пристани. А у пристани ожидали уж извозчики или, вернее, проводники-португальцы в своих красивых, шитых золотом куртках и маленьких, надетых на макушки черных шапочках с маленькими, воткнутыми в них черными султанчиками. Они предлагали своих небольших красивых оседланных лошадей.
Езда верхом здесь самый распространенный способ передвижения. Других способов, как оказалось, не было, если не считать каких-то допотопных коробов на полозьях, везомых на волах, и паланкинов.
Разумеется, моряки – кстати, большие охотники до верховой езды – с удовольствием воспользовались предложением проводников и, вскочив в седла, отправились в город.
Ашанин поскакал… обернулся – и что же? Проводник, уцепившись за хвост лошади, скакал сам во всю прыть. Поневоле пришлось ехать почти шагом. Это, впрочем, нисколько не избавляло от попрошайничества этих проводников, и повод к этому представлялся на каждом шагу. Остановка, чтобы полюбоваться видом, – и португалец протягивает руку с просьбой на водку; вопрос какой-нибудь – та же история; захочешь слезть с лошади и пройти пешком – опять просьба. А в случае отказа целое представление: проводник и плачет, и ругается, и смеется, и в грудь себя бьет, и хохочет…
На улицах Фунчаля пусто. Ни души. Жара невыносимая, и, разумеется, никто не показывает носа из домов, наглухо закрытых ставнями.
Но зато вечером, перед закатом солнца, все ожило в этом приюте больных иностранцев, преимущественно англичан.
Несмотря на жару, часть съехавших на берег моряков, соблазненная проводниками, отправилась в горы, Ашанин и несколько других решили совершить эту прогулку в окрестности завтрашним ранним утром до восхода солнца, а пока сделали визит консулу и заглянули в фунчальские магазины.
Перед закатом солнца вымершие днем улицы оживились. Главное место прогулки – большая широкая аллея пальм и тамариндов сейчас за городом – наполнилось разодетой элегантной публикой, среди которой были преимущественно иностранцы, и главным образом англичане. Тут были и больные, и здоровые, и в носилках, и верхами, и пешком.
К семи часам гуляющие спешили домой. Это час обеда, и грудным больным нельзя оставаться на улицах. Солнце уже закатилось, и приятная свежесть разливалась в воздухе.
А наши моряки, пообедавшие раньше, вернулись в город и продолжали бродить по улицам. Небольшая площадь, обсаженная роскошными деревьями, под которыми были скамейки, представляла соблазнительное место отдыха. Кстати, можно было и полакомиться фруктами, так как на этой же площади, под навесом из зеленой листвы, были горы всевозможных фруктов, и торговцы-португальцы тут же дремали у своих лавчонок, освещенных фонариками.
И моряки с жадностью набросились на невиданные ими доселе ноны, гуавы, манго. Но эти южные плоды показались им слишком пахучими, приторными. Один-другой плод необыкновенно нежной и ароматной белой гуавы, заключенной в зеленую игловатую оболочку, или манго… и чувствуется пресыщение.
Испробовав всех этих диковин, моряки напали на чудные, сочные мандарины. Кто-то сказал, что недурно бы выпить чайку, и все двинулись в гостиницу. Там уже собрались остальные товарищи, ездившие в горы. Они рассказывали о своей экскурсии чудеса. Какая природа! Какие виды!
Поздним вечером возвращалась шумная компания русских офицеров на корвет. Ночь была восхитительная. На бархатном высоком куполе томно светилась луна, обливая своим мягким, нежным светом и белые дома, и виллы маленького Фунчаля, и кудрявые леса гор. Город спал. Изредка встречались прохожие. Волшебная тишина чудной ночи нарушалась по временам звуками фортепиано, доносившимися из-за опущенных жалюзи.
И наши моряки невольно умерили голоса и заговорили почти шепотом.
Вдруг из одной из вилл, затонувшей в зелени, раздался чудный свежий голос, металлическое сопрано, певшее арию из «Пуритан». Моряки остановились и замерли, слушая пение.
И эта ночь, и это пение совсем околдовали нашего юношу, и он был в каком-то восторге. Так бы и слушал без конца чудный голос.
Но голос смолк. Моряки постояли, ожидая, не запоет ли певица еще. Какая-то тень мелькнула на балконе и скрылась. В вилле погасли огоньки, и моряки пошли к пристани, у которой дожидался их катер с «Коршуна».
Матросы дружно гребли по штилевшему океану, который серебрился под луной, и брызги воды, падавшие с весел, казались брильянтами. Вот и огни «Коршуна», и катер пристал к борту.
На следующее утро, до восхода солнца, Ашанин в компании нескольких моряков поднимался на маленькой крепкой лошадке в горы. Небольшая кавалькада предоставила себя во власть проводников, которые шли, держась за хвосты лошадей. Впереди ехал мичман Лопатин, так как у него был самый старый и опытный проводник.
Дорога была в высшей степени живописна и в то же время, чем выше, тем более казалась опасной и возбуждала у непривычных к таким горным подъемам нервное напряжение, особенно когда пришлось ехать узенькой тропинкой, по одной стороне которой шла отвесная гора, а с другой – страшно взглянуть! – глубокая пропасть, откуда долетал глухой шум воды, бежавшей по каменьям.
Все подвигались шагом, друг за другом. Тропа шла вниз. Лошади то и дело спотыкались. Справа – стена, слева – пропасть, Ашанину было жутко, и он взглядами призывал на помощь проводника, беспечно идущего сзади.
– Не бойтесь, не бойтесь, – говорил тот ломаным английским языком, – не затягивайте мундштука, лучше бросьте совсем поводья. Лошадь не первый раз ходит в горы, – добавил проводник, любовно трепля по шее своего хорошенького серого коника.
На половине дороги к монастырю – цель экскурсии, – построенному на верхушке одной из гор, проводники просили, во-первых, остановиться и, во-вторых, дать им на водку. Кстати тут, среди деревьев, ютилась хижина, крытая широколистным тростником, в которой продавались вино и фрукты. Порядочно уставшие моряки охотно согласились и выпили по рюмке какой-то дряни, которую хозяин кабачка называл «настоящей мадерой», и съели по куску скверного сыра с черствым хлебом. Тем временем проводники распоряжались огромной бутылкой, не переставая ругаться между собой.
В горах было хорошо – не жарко. Из окружавшего леса веяло прохладой.
Отдохнув немного, моряки поехали далее. После спуска дорога снова поднималась кверху. Тропа становилась шире и лучше. Лошади пошли скорее. Опять, как и в начале подъема, то и дело показывались из-за зелени маленькие виллы и дачи. Вот и знаменитая вилла какого-то англичанина-банкира, выстроенная на самом хребте одной из гор. Наконец, на верхушке одного из отрогов показался и монастырь – высшее место в горах, до которого можно добраться на лошадях. Выше можно подниматься только пешком.
Обыкновенная и прямая дорога, ведущая из города в монастырь, вьется белой лентой между дачами и садами. Она вымощена гладким камнем, и по ней все ходят или ездят в церковь. Та же дорога через горы, по которой приехали моряки, специально назначена для иностранцев – охотников до видов и до сильных ощущений. Для туриста, бывшего на Мадере, эта прогулка так же обязательна, как посещение лондонского туннеля или собора св. Петра в Риме.
Вид с паперти монастыря восхитительный. Маленькие фунчальские домики – как на ладони. Голубой океан расстилается со всех сторон – беспредельный, необъятный, необыкновенно красивый. А «Коршун» с высоты кажется маленькой точкой на голубом фоне.
В темном, прохладном монастыре не было никого, исключая двух-трех старух да пятка нищих у входа. Осмотревши монастырь, ничем особенным не замечательный, моряки вышли на паперть и увидали драку проводников. Дело в том, что кто-то из русских дал своему проводнику более, чем остальные, и в результате – потасовка, мгновенно прекратившаяся при появлении туристов. Они моментально были окружены проводниками, которые умоляли, кричали, плакали, ругались, чтобы и другим дали столько же, сколько получил счастливец, и только тогда успокоились и сделались веселы, когда их просьбы были удовлетворены.
Из монастыря в город наши моряки вернулись в санях – да, в санях, как это ни странно. Несколько пар саней стояло у монастыря, и вожаки при них настойчиво предлагали спуститься в город по широкой, выложенной гладким камнем, извивающейся вниз дороге.
Моряки, конечно, не отказались от такого удовольствия и, разместившись в санях, отправились одни за другими. У каждых саней было по двое вожатых. Сперва они толкали сани под гору, но с каждой минутой сани двигались все быстрее и быстрее по гладкому камню. Проводники вскочили на полозья сзади, направляя ногами путь саней. Наконец, сани уже летели с захватывающей дух быстротой… дым шел из-под полозьев. Кругом мелькали виллы, дачи, деревья, цветы и фигуры идущих в монастырь людей с молитвенниками в руках… День был воскресный.
Через десять минут этого спуска моряки были в городе. Купив фруктов и загрузив ими катер, они в первом часу дня возвратились на корвет, сказав этому маленькому, симпатичному Фунчалю, с которым познакомились на лету, искреннее «прости».
К вечеру «Коршун» снялся с якоря, имея на палубе нового и весьма забавного пассажира: маленькую обезьяну из породы мартышек, которую купил Ашанин у торговца фруктами за полфунта стерлингов. Кто-то из матросов окликнул ее «Сонькой». Так с тех пор за нею и осталась эта кличка, и Сонька сделалась общей любимицей.
Скоро Мадера скрылась во мраке быстро опустившейся южной теплой ночи, а через день «Коршун» вступил в тропики и встретил благодатный северо-восточный пассат.
«Коршуну» предстояло зайти на один из островов Зеленого мыса, которые лежали на перепутье, чтобы взять быков, живности, зелени, калиться свежей водой и затем идти в долгое-долгое плавание: прямо в Зондский пролив, не заходя ни в Рио Жанейро, ни на мыс Доброй Надежды, если на корвете все будет благополучно.
Переход предстоял длинный. По крайней мере дней пятьдесят моряки не увидят ничего, кроме океана да неба.
II
III
Природа, столь богато наделившая своими дарами этот остров, обидела его берега, не устроивши в них сколько-нибудь удобной бухты, и потому стоянка здесь далеко не безопасна, особенно для парусных судов. Как только задует ветер с океана, кораблям нечего и думать укрыться от него у берегов. Напротив, опытный капитан немедленно же снимется с якоря и уберется в океан, чтобы на свободе бороться с бурей. Иначе ему грозит гибель. Бедное оплошавшее судно, не успевшее уйти, сорвет с якорей и разобьет о скалистые отвесные берега острова вдребезги.
И нет надежды отстояться, если океан рассердится. Но теперь он ласково лизал берега острова и манил своей бирюзовой прелестью.
– Эка благодать! – говорили матросы, посматривая на остров.
С берега неслись маленькие шлюпки на корвет, и скоро палуба была полна бронзовыми мадерцами с корзинами, полными фруктов. И каких тут только не было фруктов: и громадные апельсины, и мандарины, и манго, и гуавы, и ноны!..
Но морякам было не до фруктов. Корвет, зашедший на Мадеру по пути, собирался простоять на острове всего только до следующего вечера, и потому все свободные офицеры торопились поскорее на берег.
Офицерский катер быстро доставил моряков к пристани. А у пристани ожидали уж извозчики или, вернее, проводники-португальцы в своих красивых, шитых золотом куртках и маленьких, надетых на макушки черных шапочках с маленькими, воткнутыми в них черными султанчиками. Они предлагали своих небольших красивых оседланных лошадей.
Езда верхом здесь самый распространенный способ передвижения. Других способов, как оказалось, не было, если не считать каких-то допотопных коробов на полозьях, везомых на волах, и паланкинов.
Разумеется, моряки – кстати, большие охотники до верховой езды – с удовольствием воспользовались предложением проводников и, вскочив в седла, отправились в город.
Ашанин поскакал… обернулся – и что же? Проводник, уцепившись за хвост лошади, скакал сам во всю прыть. Поневоле пришлось ехать почти шагом. Это, впрочем, нисколько не избавляло от попрошайничества этих проводников, и повод к этому представлялся на каждом шагу. Остановка, чтобы полюбоваться видом, – и португалец протягивает руку с просьбой на водку; вопрос какой-нибудь – та же история; захочешь слезть с лошади и пройти пешком – опять просьба. А в случае отказа целое представление: проводник и плачет, и ругается, и смеется, и в грудь себя бьет, и хохочет…
На улицах Фунчаля пусто. Ни души. Жара невыносимая, и, разумеется, никто не показывает носа из домов, наглухо закрытых ставнями.
Но зато вечером, перед закатом солнца, все ожило в этом приюте больных иностранцев, преимущественно англичан.
Несмотря на жару, часть съехавших на берег моряков, соблазненная проводниками, отправилась в горы, Ашанин и несколько других решили совершить эту прогулку в окрестности завтрашним ранним утром до восхода солнца, а пока сделали визит консулу и заглянули в фунчальские магазины.
Перед закатом солнца вымершие днем улицы оживились. Главное место прогулки – большая широкая аллея пальм и тамариндов сейчас за городом – наполнилось разодетой элегантной публикой, среди которой были преимущественно иностранцы, и главным образом англичане. Тут были и больные, и здоровые, и в носилках, и верхами, и пешком.
К семи часам гуляющие спешили домой. Это час обеда, и грудным больным нельзя оставаться на улицах. Солнце уже закатилось, и приятная свежесть разливалась в воздухе.
А наши моряки, пообедавшие раньше, вернулись в город и продолжали бродить по улицам. Небольшая площадь, обсаженная роскошными деревьями, под которыми были скамейки, представляла соблазнительное место отдыха. Кстати, можно было и полакомиться фруктами, так как на этой же площади, под навесом из зеленой листвы, были горы всевозможных фруктов, и торговцы-португальцы тут же дремали у своих лавчонок, освещенных фонариками.
И моряки с жадностью набросились на невиданные ими доселе ноны, гуавы, манго. Но эти южные плоды показались им слишком пахучими, приторными. Один-другой плод необыкновенно нежной и ароматной белой гуавы, заключенной в зеленую игловатую оболочку, или манго… и чувствуется пресыщение.
Испробовав всех этих диковин, моряки напали на чудные, сочные мандарины. Кто-то сказал, что недурно бы выпить чайку, и все двинулись в гостиницу. Там уже собрались остальные товарищи, ездившие в горы. Они рассказывали о своей экскурсии чудеса. Какая природа! Какие виды!
Поздним вечером возвращалась шумная компания русских офицеров на корвет. Ночь была восхитительная. На бархатном высоком куполе томно светилась луна, обливая своим мягким, нежным светом и белые дома, и виллы маленького Фунчаля, и кудрявые леса гор. Город спал. Изредка встречались прохожие. Волшебная тишина чудной ночи нарушалась по временам звуками фортепиано, доносившимися из-за опущенных жалюзи.
И наши моряки невольно умерили голоса и заговорили почти шепотом.
Вдруг из одной из вилл, затонувшей в зелени, раздался чудный свежий голос, металлическое сопрано, певшее арию из «Пуритан». Моряки остановились и замерли, слушая пение.
И эта ночь, и это пение совсем околдовали нашего юношу, и он был в каком-то восторге. Так бы и слушал без конца чудный голос.
Но голос смолк. Моряки постояли, ожидая, не запоет ли певица еще. Какая-то тень мелькнула на балконе и скрылась. В вилле погасли огоньки, и моряки пошли к пристани, у которой дожидался их катер с «Коршуна».
Матросы дружно гребли по штилевшему океану, который серебрился под луной, и брызги воды, падавшие с весел, казались брильянтами. Вот и огни «Коршуна», и катер пристал к борту.
На следующее утро, до восхода солнца, Ашанин в компании нескольких моряков поднимался на маленькой крепкой лошадке в горы. Небольшая кавалькада предоставила себя во власть проводников, которые шли, держась за хвосты лошадей. Впереди ехал мичман Лопатин, так как у него был самый старый и опытный проводник.
Дорога была в высшей степени живописна и в то же время, чем выше, тем более казалась опасной и возбуждала у непривычных к таким горным подъемам нервное напряжение, особенно когда пришлось ехать узенькой тропинкой, по одной стороне которой шла отвесная гора, а с другой – страшно взглянуть! – глубокая пропасть, откуда долетал глухой шум воды, бежавшей по каменьям.
Все подвигались шагом, друг за другом. Тропа шла вниз. Лошади то и дело спотыкались. Справа – стена, слева – пропасть, Ашанину было жутко, и он взглядами призывал на помощь проводника, беспечно идущего сзади.
– Не бойтесь, не бойтесь, – говорил тот ломаным английским языком, – не затягивайте мундштука, лучше бросьте совсем поводья. Лошадь не первый раз ходит в горы, – добавил проводник, любовно трепля по шее своего хорошенького серого коника.
На половине дороги к монастырю – цель экскурсии, – построенному на верхушке одной из гор, проводники просили, во-первых, остановиться и, во-вторых, дать им на водку. Кстати тут, среди деревьев, ютилась хижина, крытая широколистным тростником, в которой продавались вино и фрукты. Порядочно уставшие моряки охотно согласились и выпили по рюмке какой-то дряни, которую хозяин кабачка называл «настоящей мадерой», и съели по куску скверного сыра с черствым хлебом. Тем временем проводники распоряжались огромной бутылкой, не переставая ругаться между собой.
В горах было хорошо – не жарко. Из окружавшего леса веяло прохладой.
Отдохнув немного, моряки поехали далее. После спуска дорога снова поднималась кверху. Тропа становилась шире и лучше. Лошади пошли скорее. Опять, как и в начале подъема, то и дело показывались из-за зелени маленькие виллы и дачи. Вот и знаменитая вилла какого-то англичанина-банкира, выстроенная на самом хребте одной из гор. Наконец, на верхушке одного из отрогов показался и монастырь – высшее место в горах, до которого можно добраться на лошадях. Выше можно подниматься только пешком.
Обыкновенная и прямая дорога, ведущая из города в монастырь, вьется белой лентой между дачами и садами. Она вымощена гладким камнем, и по ней все ходят или ездят в церковь. Та же дорога через горы, по которой приехали моряки, специально назначена для иностранцев – охотников до видов и до сильных ощущений. Для туриста, бывшего на Мадере, эта прогулка так же обязательна, как посещение лондонского туннеля или собора св. Петра в Риме.
Вид с паперти монастыря восхитительный. Маленькие фунчальские домики – как на ладони. Голубой океан расстилается со всех сторон – беспредельный, необъятный, необыкновенно красивый. А «Коршун» с высоты кажется маленькой точкой на голубом фоне.
В темном, прохладном монастыре не было никого, исключая двух-трех старух да пятка нищих у входа. Осмотревши монастырь, ничем особенным не замечательный, моряки вышли на паперть и увидали драку проводников. Дело в том, что кто-то из русских дал своему проводнику более, чем остальные, и в результате – потасовка, мгновенно прекратившаяся при появлении туристов. Они моментально были окружены проводниками, которые умоляли, кричали, плакали, ругались, чтобы и другим дали столько же, сколько получил счастливец, и только тогда успокоились и сделались веселы, когда их просьбы были удовлетворены.
Из монастыря в город наши моряки вернулись в санях – да, в санях, как это ни странно. Несколько пар саней стояло у монастыря, и вожаки при них настойчиво предлагали спуститься в город по широкой, выложенной гладким камнем, извивающейся вниз дороге.
Моряки, конечно, не отказались от такого удовольствия и, разместившись в санях, отправились одни за другими. У каждых саней было по двое вожатых. Сперва они толкали сани под гору, но с каждой минутой сани двигались все быстрее и быстрее по гладкому камню. Проводники вскочили на полозья сзади, направляя ногами путь саней. Наконец, сани уже летели с захватывающей дух быстротой… дым шел из-под полозьев. Кругом мелькали виллы, дачи, деревья, цветы и фигуры идущих в монастырь людей с молитвенниками в руках… День был воскресный.
Через десять минут этого спуска моряки были в городе. Купив фруктов и загрузив ими катер, они в первом часу дня возвратились на корвет, сказав этому маленькому, симпатичному Фунчалю, с которым познакомились на лету, искреннее «прости».
К вечеру «Коршун» снялся с якоря, имея на палубе нового и весьма забавного пассажира: маленькую обезьяну из породы мартышек, которую купил Ашанин у торговца фруктами за полфунта стерлингов. Кто-то из матросов окликнул ее «Сонькой». Так с тех пор за нею и осталась эта кличка, и Сонька сделалась общей любимицей.
Скоро Мадера скрылась во мраке быстро опустившейся южной теплой ночи, а через день «Коршун» вступил в тропики и встретил благодатный северо-восточный пассат.
«Коршуну» предстояло зайти на один из островов Зеленого мыса, которые лежали на перепутье, чтобы взять быков, живности, зелени, калиться свежей водой и затем идти в долгое-долгое плавание: прямо в Зондский пролив, не заходя ни в Рио Жанейро, ни на мыс Доброй Надежды, если на корвете все будет благополучно.
Переход предстоял длинный. По крайней мере дней пятьдесят моряки не увидят ничего, кроме океана да неба.
II
В первый день рождества Христова, встреченный далеко от родины, под тропиками, среди тепла, под ярко-голубым небом, с выси которого сверкало палящее солнце, матросы с утра приоделись по-праздничному: в чистые белые рубахи. Все побрились и подстриглись, и лица у всех были торжественные. Не слышно было на баке обычных шуток и смеха – это все еще будет после, а теперь матросы ожидали обедни.
В палубе, у переборки, соединяющей кают-компанию с жилым помещением матросов, у образа Николая Чудотворца, патрона моряков, уже собиралась походная церковь: были поставлены маленький иконостас, аналой и подсвечник для свечей.
Ровно в десять часов боцман Федотов просвистал в дудку и крикнул: «На молитву!», и скоро палуба была полна матросскими белыми рубахами. Впереди в полной парадной форме стояли капитан, офицеры и гардемарины. Все были тут, кроме вахтенных.
Старый монах, отец Спиридоний, облаченный в новую ризу, начал обедню, и хор певчих пел стройно и согласно.
Несмотря на пропущенные виндзейли, в палубе было жарко и душно. Но матросы, по-видимому, не обращали на это ни малейшего внимания; в строгом молчании слушали они обедню и по временам осеняли себя истовым крестным знамением. И грубые матросские лица, загорелые и обветрившиеся, эти небольшие, приземистые фигуры, крепко державшиеся на покачивающейся палубе своими мускулистыми, цепкими, босыми ногами, видимо, выражали торжественность настроения и вместе с тем удовлетворенность, что праздник справляется честь-честью и словно бы переносит их туда, на далекую холодную родину, напоминая заваленные снегом избушки и маленькую деревенскую церковь.
Обедня окончена. Матросы вслед за начальством подходят к кресту и выходят наверх. Поставленный тент защищает их головы от палящего солнца. Все как-то празднично настроены.
– Команда во фронт! – раздается голос вахтенного начальника.
Боцмана ставят команду во фронт по обе стороны сияющего чистотой и блеском корвета.
Воцаряется мертвая тишина.
К фронту подходит капитан Василий Федорович и говорит своим мягким, сердечным голосом:
– Здорово, ребята! Поздравляю вас с праздником!
– Здравия желаем, вашескородие! И вас с праздником, вашескородие! – весело гаркнули матросы, глядя с видимым расположением на капитана, которого они уже успели оценить и утвердить за ним кличку «голубя».
– Всем ли довольны, ребята? – спрашивал он, медленно обходя по фронту.
– Всем довольны, вашескородие! – раздались ответы.
– Нет ли у кого претензий?
Никто не отвечал. Ни у кого не было претензии.
На лице Василия Федоровича светилась довольная улыбка.
Команда разошлась. Просвистали к водке как-то особенно громко и весело сегодня. По случаю праздника разрешено было выпить по второй чарке, пожалованной капитаном.
Пока матросы, усевшись артелями на палубе, обедали и лясничали, вспоминая Кронштадт, русские морозы и похваливая обильный, вкусный праздничный обед, – ровно в полдень на фоне синеющего тумана серыми пятнами вырезались острова Зеленого мыса, принадлежащие, как и Мадера, португальцам.
Через час-другой «Коршун» под всеми парусами лихо пронесся мимо скалистых С.-Николо, Пазя, Лючиа, Бонависта и, взяв вправо, побежал между гористыми и мрачными, подернутыми дымкой не то мглы, не то тумана островами С.-Антонио, с его высоким вулканическим пиком, и С.-Винцентом.
Скоро «Коршун» уже входил в бухту С.-Винцента, в глубине которой, на покатости, белел маленький невзрачный Порто-Гранде, весь обнаженный под палящим солнцем, почти без зелени, среди песка, под громадами обветрившихся скал. Совсем неприветный городок, не то что симпатичный Фунчаль. Но зато бухта в Порто-Гранде представляет собой отличную стоянку для судов и защищена от ветров.
«Коршун» бросил якорь невдалеке от берега. На рейде стояло несколько парусных «купцов», которые зашли в Порто-Гранде, чтобы взять свежей провизии, налиться водой, а то и просто для того, чтобы «освежиться», выражаясь языком моряков, то есть отдохнуть после длинного перехода. А острова Зеленого мыса тем и удобны, что лежат в полосе пассата и как раз на перепутье большой океанской дороги, по которой ходили до открытия Суэзского канала (а парусные суда и до сих пор ходят) из Европы в Южную Америку, на мыс Доброй Надежды, в Австралию, в страны Дальнего Востока и обратно.
Большой пароход, ходивший между Лисабоном и Рио Жанейро, гудел парами, готовый к отплытию. На палубе его толпилось много пассажиров, среди которых обращали на себя внимание моряков «Коршуна» черные рясы и уродливые, похожие на приплюснутые треуголки, шляпы католических монахов. Их было особенно много.
Ближайшими соседями «Коршуна» на рейде были два щегольских военных корвета: английский и американский. Особенно красив был последний со своими большими, слегка наклоненными мачтами, круглой поджарой кормой и красными линиями носовой части.
Едва только «Коршун» бросил якорь, как с обоих военных судов прибыли шлюпки с офицером на каждой – поздравить с приходом и предложить услуги, если понадобится. Это обычная морская международная вежливость, свято соблюдаемая моряками всех наций. Каждое военное судно, стоящее на рейде, приветствует приходящего товарища, а капитан пришедшего судна в свою очередь делает первый визит капитанам стоящих на рейде судов.
После того как оба офицера сказали свое приветствие капитану, их пригласили в кают-компанию и предложили по бокалу шампанского. Американец, между прочим, рассказал, что их корвет стоит здесь на станции, часто уходя в крейсерство в океан для ловли негропромышленников.
Постыдная эта торговля людьми еще процветала во времена нашего рассказа, и большие парусные корабли с трюмами, набитыми «черным» грузом, то и дело совершали рейсы между берегами Африки и Южной Америки, снабжая последнюю невольниками. Скованные, томились несчастные негры в трюмах во все время перехода. Нечего и говорить, что с ними обращались варварски, и случалось, этот «живой» груз доставлялся до места назначения далеко не в полном количестве.
Все правительства цивилизованных государств согласились преследовать эту торговлю, и, в силу международной конвенции, Англия, Франция и Северо-Американские штаты обязались высылать крейсера в подозрительные места для поимки негропромышленников. Кроме того, каждое военное судно держав, подписавших конвенцию, имело полное право задерживать подобные суда и отводить их в ближайшие порты. С пойманными расправлялись коротко: капитана и помощников вешали, а матросов приговаривали к каторжным работам.
Но океан велик. Суда с «черным» грузом обыкновенно бывали превосходными ходоками, а экипаж на них, набираемый из сброда самых отчаянных людей и подонков разных национальностей, с самым темным прошлым, смел и бдителен… И, наконец, одно пойманное судно в год или в два года далеко не устрашало отчаянных капитанов, занимавшихся перевозкой негров. Несколько лет такого занятия, – и они составляли состояния, бросали свое позорное дело и селились где-нибудь в дальних колониях, где их не знали и где вообще люди не особенно любознательны до чужих биографий, и занимались какой-нибудь торговлей.
– И что ж? Случалось вам поймать какого-нибудь негропромышленника? – спрашивали в кают-компании американского лейтенанта.
– Мы на станции здесь уже два года, и только раз нам удалось поймать одного такого… Если бы вы пришли сюда двумя неделями раньше, то могли бы увидать двух негодяев, вздернутых на нока-рее! – прибавил не без удовольствия американец.
– Какой нации был капитан?
– Американец, только, конечно, южанин! – брезгливо проговорил моряк. – Между нами, северянами, редко найдутся подобные молодцы.
– А что вы сделали с матросами?
– Судили их на корвете. Самых отчаянных приговорили к заточению на долгие сроки, других на небольшие сроки, а пятерых, молодых, и, по-видимому, менее испорченных, отпустили на все четыре стороны.
– А негры?
– Мы объявили им, что отныне они свободные люди.
– Куда же они отправились?
– Некоторые остались здесь – здесь ведь большинство населения негры, другие, по их просьбе, были отправлены в наши штаты… Несколько дураков, впрочем, просились на родину… Им, вероятно, хотелось быть снова проданными! – усмехнулся янки.
– И велика была партия?
– Триста человек.
– А что вы сделали с судном?
– Конфисковали и продали. Вырученные деньги были нашим призом.
Продавцы фруктов и просто любопытные уже осаждали корвет, и когда им позволили войти на палубу, то матросы могли познакомиться с представителями африканской расы, одетыми в невозможные лохмотья. Несмотря на полнейшее коверкание неграми кое-каких английских слов, матросики как-то ухитрились понимать их и торговались с ними с остервенением, покупая большие сочные апельсины и бананы из Порто-Прайя, городка на соседнем острове С.-Антонио, который и лучше и больше Порто-Гранде и изобилует зеленью и фруктами, но зато и славится своим крайне нездоровым климатом и особенно жестокими желтыми лихорадками.
Хотя вид этих черных, полуголых, а то и почти голых «арапов», как называли негров матросы, и возбуждал некоторые сомнения в том, что они созданы по подобию божию и вполне принадлежат к человеческой расе (были даже смелые попытки со стороны матроса Ковшикова, не без присущей ему отваги, приравнять негров не то к обезьянам, не то, прости господи, к бесхвостым чертям), тем не менее отношение к ним матросов было самое дружелюбное и в некоторых случаях даже просто трогательное, свидетельствующее о терпимости и о братском отношении простого русского человека ко всем людям, хотя бы они были «арапы» да еще сомнительного людского происхождения. Эту гуманную черту Ашанин подметил в Порто-Гранде и затем наблюдал ее в русских матросах при их дальнейших знакомствах с людьми всевозможных цветов и рас. Ни малейшей расовой заносчивости, ни проблеска религиозной нетерпимости.
Предположения на баке о том, что эти «подлецы арапы», надо полагать, и змею, и ящерицу, и крысу, словом, всякую нечисть жрут, потому что их голый остров «хлебушки не родит», нисколько не помешали в тот же вечер усадить вместе с собой ужинать тех из «подлецов», которые были в большем рванье и не имели корзин с фруктами, а были гребцами на шлюпках или просто забрались на корвет поглазеть. И надо было видеть, как радушно угощали матросы этих гостей.
А одного негра, необыкновенно симпатичного юношу, лет 17, который приехал в лохмотьях на корвет и начал помогать матросам, без всякого вызова, тянуть какую-то снасть, улыбаясь при этом своими влажными на выкате глазами и скаля из-за раскрытых толстых губ ослепительные зубы, – того негра так матросы просто пригрели своим расположением, и во все время стоянки корвета в Порто-Гранде этот негр Паоло, или «Павла», как перекрестили его матросы, целые дни проводил на корвете. Матросы в первый же день нарядили его в полный матросский костюм; кто дал рубаху, кто старые штаны, кто башмаки, кто отслужившую срок фуражку. Надо было видеть радость негра, когда он, бросив свои лохмотья за борт, облачился в более или менее приличное одеяние и увидал свое отражение в маленьком зеркальце, поднесенном ему кем-то из матросов. Он смеялся и прыгал, и добрые его глаза светились глубочайшею благодарностью.
– Что, небось, рад, черномазый? – смеялись, глядя на него, матросы.
В палубе, у переборки, соединяющей кают-компанию с жилым помещением матросов, у образа Николая Чудотворца, патрона моряков, уже собиралась походная церковь: были поставлены маленький иконостас, аналой и подсвечник для свечей.
Ровно в десять часов боцман Федотов просвистал в дудку и крикнул: «На молитву!», и скоро палуба была полна матросскими белыми рубахами. Впереди в полной парадной форме стояли капитан, офицеры и гардемарины. Все были тут, кроме вахтенных.
Старый монах, отец Спиридоний, облаченный в новую ризу, начал обедню, и хор певчих пел стройно и согласно.
Несмотря на пропущенные виндзейли, в палубе было жарко и душно. Но матросы, по-видимому, не обращали на это ни малейшего внимания; в строгом молчании слушали они обедню и по временам осеняли себя истовым крестным знамением. И грубые матросские лица, загорелые и обветрившиеся, эти небольшие, приземистые фигуры, крепко державшиеся на покачивающейся палубе своими мускулистыми, цепкими, босыми ногами, видимо, выражали торжественность настроения и вместе с тем удовлетворенность, что праздник справляется честь-честью и словно бы переносит их туда, на далекую холодную родину, напоминая заваленные снегом избушки и маленькую деревенскую церковь.
Обедня окончена. Матросы вслед за начальством подходят к кресту и выходят наверх. Поставленный тент защищает их головы от палящего солнца. Все как-то празднично настроены.
– Команда во фронт! – раздается голос вахтенного начальника.
Боцмана ставят команду во фронт по обе стороны сияющего чистотой и блеском корвета.
Воцаряется мертвая тишина.
К фронту подходит капитан Василий Федорович и говорит своим мягким, сердечным голосом:
– Здорово, ребята! Поздравляю вас с праздником!
– Здравия желаем, вашескородие! И вас с праздником, вашескородие! – весело гаркнули матросы, глядя с видимым расположением на капитана, которого они уже успели оценить и утвердить за ним кличку «голубя».
– Всем ли довольны, ребята? – спрашивал он, медленно обходя по фронту.
– Всем довольны, вашескородие! – раздались ответы.
– Нет ли у кого претензий?
Никто не отвечал. Ни у кого не было претензии.
На лице Василия Федоровича светилась довольная улыбка.
Команда разошлась. Просвистали к водке как-то особенно громко и весело сегодня. По случаю праздника разрешено было выпить по второй чарке, пожалованной капитаном.
Пока матросы, усевшись артелями на палубе, обедали и лясничали, вспоминая Кронштадт, русские морозы и похваливая обильный, вкусный праздничный обед, – ровно в полдень на фоне синеющего тумана серыми пятнами вырезались острова Зеленого мыса, принадлежащие, как и Мадера, португальцам.
Через час-другой «Коршун» под всеми парусами лихо пронесся мимо скалистых С.-Николо, Пазя, Лючиа, Бонависта и, взяв вправо, побежал между гористыми и мрачными, подернутыми дымкой не то мглы, не то тумана островами С.-Антонио, с его высоким вулканическим пиком, и С.-Винцентом.
Скоро «Коршун» уже входил в бухту С.-Винцента, в глубине которой, на покатости, белел маленький невзрачный Порто-Гранде, весь обнаженный под палящим солнцем, почти без зелени, среди песка, под громадами обветрившихся скал. Совсем неприветный городок, не то что симпатичный Фунчаль. Но зато бухта в Порто-Гранде представляет собой отличную стоянку для судов и защищена от ветров.
«Коршун» бросил якорь невдалеке от берега. На рейде стояло несколько парусных «купцов», которые зашли в Порто-Гранде, чтобы взять свежей провизии, налиться водой, а то и просто для того, чтобы «освежиться», выражаясь языком моряков, то есть отдохнуть после длинного перехода. А острова Зеленого мыса тем и удобны, что лежат в полосе пассата и как раз на перепутье большой океанской дороги, по которой ходили до открытия Суэзского канала (а парусные суда и до сих пор ходят) из Европы в Южную Америку, на мыс Доброй Надежды, в Австралию, в страны Дальнего Востока и обратно.
Большой пароход, ходивший между Лисабоном и Рио Жанейро, гудел парами, готовый к отплытию. На палубе его толпилось много пассажиров, среди которых обращали на себя внимание моряков «Коршуна» черные рясы и уродливые, похожие на приплюснутые треуголки, шляпы католических монахов. Их было особенно много.
Ближайшими соседями «Коршуна» на рейде были два щегольских военных корвета: английский и американский. Особенно красив был последний со своими большими, слегка наклоненными мачтами, круглой поджарой кормой и красными линиями носовой части.
Едва только «Коршун» бросил якорь, как с обоих военных судов прибыли шлюпки с офицером на каждой – поздравить с приходом и предложить услуги, если понадобится. Это обычная морская международная вежливость, свято соблюдаемая моряками всех наций. Каждое военное судно, стоящее на рейде, приветствует приходящего товарища, а капитан пришедшего судна в свою очередь делает первый визит капитанам стоящих на рейде судов.
После того как оба офицера сказали свое приветствие капитану, их пригласили в кают-компанию и предложили по бокалу шампанского. Американец, между прочим, рассказал, что их корвет стоит здесь на станции, часто уходя в крейсерство в океан для ловли негропромышленников.
Постыдная эта торговля людьми еще процветала во времена нашего рассказа, и большие парусные корабли с трюмами, набитыми «черным» грузом, то и дело совершали рейсы между берегами Африки и Южной Америки, снабжая последнюю невольниками. Скованные, томились несчастные негры в трюмах во все время перехода. Нечего и говорить, что с ними обращались варварски, и случалось, этот «живой» груз доставлялся до места назначения далеко не в полном количестве.
Все правительства цивилизованных государств согласились преследовать эту торговлю, и, в силу международной конвенции, Англия, Франция и Северо-Американские штаты обязались высылать крейсера в подозрительные места для поимки негропромышленников. Кроме того, каждое военное судно держав, подписавших конвенцию, имело полное право задерживать подобные суда и отводить их в ближайшие порты. С пойманными расправлялись коротко: капитана и помощников вешали, а матросов приговаривали к каторжным работам.
Но океан велик. Суда с «черным» грузом обыкновенно бывали превосходными ходоками, а экипаж на них, набираемый из сброда самых отчаянных людей и подонков разных национальностей, с самым темным прошлым, смел и бдителен… И, наконец, одно пойманное судно в год или в два года далеко не устрашало отчаянных капитанов, занимавшихся перевозкой негров. Несколько лет такого занятия, – и они составляли состояния, бросали свое позорное дело и селились где-нибудь в дальних колониях, где их не знали и где вообще люди не особенно любознательны до чужих биографий, и занимались какой-нибудь торговлей.
– И что ж? Случалось вам поймать какого-нибудь негропромышленника? – спрашивали в кают-компании американского лейтенанта.
– Мы на станции здесь уже два года, и только раз нам удалось поймать одного такого… Если бы вы пришли сюда двумя неделями раньше, то могли бы увидать двух негодяев, вздернутых на нока-рее! – прибавил не без удовольствия американец.
– Какой нации был капитан?
– Американец, только, конечно, южанин! – брезгливо проговорил моряк. – Между нами, северянами, редко найдутся подобные молодцы.
– А что вы сделали с матросами?
– Судили их на корвете. Самых отчаянных приговорили к заточению на долгие сроки, других на небольшие сроки, а пятерых, молодых, и, по-видимому, менее испорченных, отпустили на все четыре стороны.
– А негры?
– Мы объявили им, что отныне они свободные люди.
– Куда же они отправились?
– Некоторые остались здесь – здесь ведь большинство населения негры, другие, по их просьбе, были отправлены в наши штаты… Несколько дураков, впрочем, просились на родину… Им, вероятно, хотелось быть снова проданными! – усмехнулся янки.
– И велика была партия?
– Триста человек.
– А что вы сделали с судном?
– Конфисковали и продали. Вырученные деньги были нашим призом.
Продавцы фруктов и просто любопытные уже осаждали корвет, и когда им позволили войти на палубу, то матросы могли познакомиться с представителями африканской расы, одетыми в невозможные лохмотья. Несмотря на полнейшее коверкание неграми кое-каких английских слов, матросики как-то ухитрились понимать их и торговались с ними с остервенением, покупая большие сочные апельсины и бананы из Порто-Прайя, городка на соседнем острове С.-Антонио, который и лучше и больше Порто-Гранде и изобилует зеленью и фруктами, но зато и славится своим крайне нездоровым климатом и особенно жестокими желтыми лихорадками.
Хотя вид этих черных, полуголых, а то и почти голых «арапов», как называли негров матросы, и возбуждал некоторые сомнения в том, что они созданы по подобию божию и вполне принадлежат к человеческой расе (были даже смелые попытки со стороны матроса Ковшикова, не без присущей ему отваги, приравнять негров не то к обезьянам, не то, прости господи, к бесхвостым чертям), тем не менее отношение к ним матросов было самое дружелюбное и в некоторых случаях даже просто трогательное, свидетельствующее о терпимости и о братском отношении простого русского человека ко всем людям, хотя бы они были «арапы» да еще сомнительного людского происхождения. Эту гуманную черту Ашанин подметил в Порто-Гранде и затем наблюдал ее в русских матросах при их дальнейших знакомствах с людьми всевозможных цветов и рас. Ни малейшей расовой заносчивости, ни проблеска религиозной нетерпимости.
Предположения на баке о том, что эти «подлецы арапы», надо полагать, и змею, и ящерицу, и крысу, словом, всякую нечисть жрут, потому что их голый остров «хлебушки не родит», нисколько не помешали в тот же вечер усадить вместе с собой ужинать тех из «подлецов», которые были в большем рванье и не имели корзин с фруктами, а были гребцами на шлюпках или просто забрались на корвет поглазеть. И надо было видеть, как радушно угощали матросы этих гостей.
А одного негра, необыкновенно симпатичного юношу, лет 17, который приехал в лохмотьях на корвет и начал помогать матросам, без всякого вызова, тянуть какую-то снасть, улыбаясь при этом своими влажными на выкате глазами и скаля из-за раскрытых толстых губ ослепительные зубы, – того негра так матросы просто пригрели своим расположением, и во все время стоянки корвета в Порто-Гранде этот негр Паоло, или «Павла», как перекрестили его матросы, целые дни проводил на корвете. Матросы в первый же день нарядили его в полный матросский костюм; кто дал рубаху, кто старые штаны, кто башмаки, кто отслужившую срок фуражку. Надо было видеть радость негра, когда он, бросив свои лохмотья за борт, облачился в более или менее приличное одеяние и увидал свое отражение в маленьком зеркальце, поднесенном ему кем-то из матросов. Он смеялся и прыгал, и добрые его глаза светились глубочайшею благодарностью.
– Что, небось, рад, черномазый? – смеялись, глядя на него, матросы.
III
Володя, конечно, поехал на берег, но смотреть было решительно нечего. Маленький городишко, напоминающий наши захолустья, в котором не более двухсот домиков, расположен у подошвы голых гор. Ни кусточка, ни зелени… Только у дома какого-то портограндского аристократа стоят три одинокие тощие пальмы, заботливо обнесенные плетнем, да у виллы английского консула, построенной на горе, зеленеется хорошо разведенный сад.
Жители в Порто-Гранде негры и креолы, все, конечно, свободные и христиане. Белых здесь, за исключением португальских властей, человек пятьдесят – англичан, португальцев и тех, отечества которых не узнаешь; оно там, где можно нажить деньги. Англичане имеют здесь склады угля, а остальные занимаются торговлей и, разумеется, эксплуатируют жителей. В нескольких лавках хоть и можно все достать, но все это лежалое и очень дорогое.
По словам португальцев, портограндские негры народ ленивый: работают только в случае крайней нищеты; и если у негра есть несколько маиса или кукурузы – единственные произведения здешней почвы, то он работе предпочитает far niente [69]. Но не очень-то доверял Ашанин этим отзывам португальцев-торгашей. Во время недельной стоянки в Порто-Гранде он каждый день бывал в городе и всегда видел негров в работе. Одни работали в угольных складах, доставляя к пристани тачки; многие грузили уголь на суда; другие выгружали угольные пароходы. Целые вереницы ходили от улиц к морю с кувшинами на головах, вынося нечистоты. У моря негритянки целые дни стирали белье и немилосердно били его о камни под напев своих заунывных песен.
Побродив по городу, Володя в компании нескольких товарищей шел к пристани, как у одного из маленьких белых домиков, похожих на малороссийские наши мазанки, увидел Паоло, окруженного целой толпой негров, завистливо осматривавших его костюм.
Заметив русских офицеров, Паоло знаками пригласил их зайти к нему в дом.
– Не стоит заходить! – брезгливо проговорил проводник-португалец, один из местных коммерсантов.
– Отчего не стоит?
– Они живут, как свиньи, эти негры!
Однако все решили зайти, к удовольствию Паоло.
Они очутились в большой комнате, где сидели три женщины и двое мужчин, которые играли в засаленные карты и сильно горячились и жестикулировали.
Жители в Порто-Гранде негры и креолы, все, конечно, свободные и христиане. Белых здесь, за исключением португальских властей, человек пятьдесят – англичан, португальцев и тех, отечества которых не узнаешь; оно там, где можно нажить деньги. Англичане имеют здесь склады угля, а остальные занимаются торговлей и, разумеется, эксплуатируют жителей. В нескольких лавках хоть и можно все достать, но все это лежалое и очень дорогое.
По словам португальцев, портограндские негры народ ленивый: работают только в случае крайней нищеты; и если у негра есть несколько маиса или кукурузы – единственные произведения здешней почвы, то он работе предпочитает far niente [69]. Но не очень-то доверял Ашанин этим отзывам португальцев-торгашей. Во время недельной стоянки в Порто-Гранде он каждый день бывал в городе и всегда видел негров в работе. Одни работали в угольных складах, доставляя к пристани тачки; многие грузили уголь на суда; другие выгружали угольные пароходы. Целые вереницы ходили от улиц к морю с кувшинами на головах, вынося нечистоты. У моря негритянки целые дни стирали белье и немилосердно били его о камни под напев своих заунывных песен.
Побродив по городу, Володя в компании нескольких товарищей шел к пристани, как у одного из маленьких белых домиков, похожих на малороссийские наши мазанки, увидел Паоло, окруженного целой толпой негров, завистливо осматривавших его костюм.
Заметив русских офицеров, Паоло знаками пригласил их зайти к нему в дом.
– Не стоит заходить! – брезгливо проговорил проводник-португалец, один из местных коммерсантов.
– Отчего не стоит?
– Они живут, как свиньи, эти негры!
Однако все решили зайти, к удовольствию Паоло.
Они очутились в большой комнате, где сидели три женщины и двое мужчин, которые играли в засаленные карты и сильно горячились и жестикулировали.