Сташеф Кристофер. Леди ведьма

   Так она и сделала.
   Но когда начался следующий танец, и Корделия оказалась в объятиях незнакомого юноши, беспрерывно судачившего о чем-то, она увидела, что ее золотой кавалер танцует с леди Далилой, или Еленой Троянской, которой та прикинулась сегодняшним вечером — но движения ее были отнюдь не царскими. Медленно вращаясь в танце, она каждым движением своим завлекала партнера, всем телом извиваясь в его руках. И он отвечал Далиле самым пристальным вниманием, так, во всяком случае, казалось Корделии. Нет, он не целовал ее, не прижимался к ней так, как того хотела партнерша, но казался совершенно очарованным. Корделия ощутила, как ее захлестывает волна ревности, однако тут же смирила негодование. В конце концов он не ее собственность…
   Если только она сама не решит заявить на него права.
   И решила, что так и сделает. В конце концов, Бору она ничего не обещала, разве что не думать ни о чем, кроме него, пока длится танец. Она выполнила обещание, и с превеликим удовольствием — но в жизни есть и другие радости.
   Танец близился к концу, и она глаз не сводила со своей пурпурно-золотой добычи, рассчитав так, чтобы с последним аккордом оказаться рядом. Он выпустил из рук Далилу, поклонился ей, и тут же его оттеснила набежавшая волна ухажеров. Он поднял глаза, увидел Корделию и тут же бросился к ней:
   — Ты просто обязана подарить мне танец, прекрасная незнакомка. Я весь вечер жду только тебя.
   Его руки легли ей на плечи, и Корделия задвигалась в танце, не дожидаясь, когда заиграет музыка.
   — Ты не скучал в одиночестве, сударь. Я заметила, в каком великолепном обществе ты вращался.
   — Не буду отрицать, что вкушал и, другие плоды с Древа Жизни, — прошептал он, — но ни один из них и отдаленно не сравнится с тобой.
   — О! Чтобы оценить мои достоинства, тебе приходится сравнивать меня с другими?
   — Вовсе нет. — Он привлек ее чуть ближе к себе, и хотя тела их еще не касались друг друга, Корделия вся загорелась, будто он сжимал ее в страстных объятиях. По спине ее пробежали мурашки в предвкушении этого прикосновения.
   — Ты оставила меня одного, — вздохнул кавалер, — так что пришлось коротать время в томительном ожидании, когда ты снова окажешься в моих объятиях.
   Корделия почти поверила, особенно когда танец поглотил их, и они прошли бок о бок, потом разделились, вновь сошлись, все ближе и ближе, пока не слились в поцелуе. На этот раз она не нашла в себе сил противиться его губам; поцелуй становился все крепче и крепче, пока время не остановилась, и во всей вселенной не осталось ничего, кроме их уст, их тел, их душ, соприкасающихся и жаждущих все большей и большей близости.
   Но вот грянули цимбалы, и они разошлись. Незнакомец окинул музыкантов грозным взглядом, а Корделия даже рада была передышке. Она задыхалась, потрясенная не только силой собственной страсти, но и тем, что в последнем объятии слились воедино не только губы и тела их, но и души. Кем бы ни был этот прекрасный незнакомец, он в известной степени телепат, ибо дотянулся до ее сознания, окутал его своими сумбурными эмоциями, смешал их с ее чувствами, тем самым многократно усилив переживания Корделии. Грудь ее ходила ходуном. Она заглянула ему в лицо. Почему-то она была уверена, что он не прочел ее мысли, но, без сомнения, глубоко вник в ее эмоции, соединил их со своими, так что его желание питало ее страсть и увлекало ее к…
   Она с дрожью отбросила эту мысль. Как же сможет она теперь довольствоваться каким-то другим мужчиной, кто еще способен подвести ее так близко к экстазу?
   А она даже не знает, кто это такой!
   Танец кончился, и тут же их разделила живая стена взывающих к ней кавалеров. С облегчением она выбрала самого юного и, чинно двигаясь с ним в ритме танца, мало-помалу приходила в себя. Она почти успокоилась, когда закончился танец, и брат, ухватив ее под руку, увел подальше от прочих молодых людей.
   — Мне кажется, сестра, тебе пора немного отдохнуть.
   — Несомненно, — вздохнула она. — Благодарю тебя, брат.
   — Не стоит благодарности. Но нам придется хотя бы начать танец, иначе твоей руки станет добиваться дюжина юных дуралеев.
   Заиграла музыка, и они закружились в танце, постепенно приближаясь к высоким застекленным дверям, распахнутым на террасу. Там он остановился и предложил ей руку, точно так, как она сама его учила несколько лет назад. С внезапно нахлынувшей любовью и тоской по прошлому Корделия приняла помощь, и они вышли на каменные плиты террасы.
   Корделия, содрогнувшись, вдохнула холодного воздуха.
   — Это очень… очень волнующий вечер, брат мой… Но где же Ален?
   Джеффри сверкнул глазами, на губах его заиграла улыбка.
   — Как, за этот вечер ты танцевала с ним дважды.
   — Дважды? — она застыла, ошарашенно глядя на брата.
   Затем попыталась отмотать время назад, припоминая всех, с кем танцевала на балу. Нет, она решительно не могла сказать, который из них Ален: все казались слишком любезны, слишком возвышенны: ни один и в малейшей степени не походил на принца. — Ну, брат, скажи мне, кто именно?
   — Ни за что не скажу, сестра! — категорически отказался Джеффри. — Половина удовольствия от игры в том, чтобы не знать, с кем танцуешь. В конце концов, как еще мы обнаружим свои чувства?
   — Что ты хочешь этим сказать? — угрожающе нахмурилась Корделия.
   Он пристально посмотрел на нее и, отбросив надменность, серьезно сказал:
   — Как ты убедишься, что на самом деле любишь Алена, если не позволишь себе потанцевать с другими?
   — Кто сказал, что я люблю Алена? — рявкнула, руки в боки, Корделия. — Мне кажется, я говорила тебе прямо противоположное!
   — А если не любишь, — мягко произнес Джеффри, — то не стоит ли убедиться в этом, чтобы по-прежнему отвергать его предложения.
   Корделия отвернулась:
   — Я не говорила, что намерена отвергнуть его предложение, — лишь то, что не люблю его.
   — Королевский трон не стоит брака без любви.
   — Я стану для него хорошей королевой, — чопорно ответила Корделия. — Я способна быть хорошей женой — Но если ты его не любишь, — пробормотал Джеффри, — то станешь ему изменять, так же, как и он тебе.
   — Замолчи! — она повернулась к брату. — Что ты в этом понимаешь?! Ты не женат и сам заявляешь, что никогда не любил!
   — Зато я слышал о том, что такое любовь, способен ее себе представить и стремлюсь к ней. Да, даже я, хотя так занят сменой подруг, что времени нет красиво поухаживать.
   Корделия посмотрела на него расширенными вдруг в паническом ужасе глазами:
   — Но если я могу вдруг обнаружить, что действительно полюбила кого-то еще, значит, и он способен на это?
   — Конечно, может. И будет куда лучше, если он обнаружит это сейчас, чем после вашей свадьбы.
   Корделия вновь отвернулась, думая о пурпурно-золотом юноше, думая о Боре.
   — Да, — очень тихо ответила она. — Кажется, ты прав. Скажи мне, нравится ли вечер Алену?
   — Вполне, — несколько уклончиво ответил Джеффри.
   — Он заигрывал с другими дамами?
   — Ну… да.
   — И не с одной?
   — Не с одной. — Джеффри улыбнулся, прекрасно понимая, о какой «одной» идет речь. — И весьма успешно, должен заметить.
   В его словах она услышала гордость за ученика.
   — Джеффри, почему бы тебе не прекратить совать нос в мои дела? Моя жизнь — это моя жизнь, и твоя назойливость мне вовсе не по душе!
   — Ну-ну… — Он посмотрел ей в глаза. — Не случилось ли и тебе, сестра, обнаружить, что получаешь удовольствие от этого бала? От танцев, флирта?
   — Почему бы и нет? — вздернула она подбородок. — Я что, не имею права наслаждаться своей молодостью? В конце концов я женщина!
   — Полное право, — с абсолютной убежденностью кивнул он, — и я рад, что ты, наконец, поняла это. И влюбиться ты имеешь право. Не могу пожелать тебе большей радости, сестра.
   Надеюсь, что это когда-то случится.
   Корделия, до глубины души взволнованная искренностью брата, смотрела на него, не отрываясь.
   Наконец она отвела взгляд:
   — Не пора ли вернуться к танцам, брат? Я уже вполне освежилась.
   — Ну что, готова и дальше отплясывать? — ухмыльнулся Джеффри; вся серьезность спала с него, как неподобающий наряд, будто темный плащ. — Конечно, сестра, и я тоже.
   Она задержалась у дверей:
   — Джеффри…
   — Да, сестра?
   — Человек в пурпуре и золоте… высокий блондин…
   — Я его видел, — совершенно равнодушно сообщил Джеффри.
   — Понаблюдай за ним для меня, а? И проверь, не вмешивается ли он во время танца в сознание других дам.
   Джеффри нахмурился:
   — Странная просьба… но я, дорогая сестра, ни в чем не могу тебе отказать.
   — Поскольку до сих пор это было только то, что ты и так собирался мне дать? — Корделия улыбнулась, вспомнив щенка, подаренного братом на тринадцатый ее день рождения. — Конечно, брат. Потанцуем?
   И они вошли в зал.
   Ее глаза тут же отыскали высокого молодого человека в пурпуре и золоте. Болтая и смеясь, он танцевал с женщиной постарше. У Корделии засосало под ложечкой. Неужели он был просто вежлив?
   Она огляделась в поисках Бора.
   И, ошеломленная, уставилась на него.
   Бор танцевал с Далилой, и они прижались друг к другу так тесно, что казались чуть ли не одним существом. Он не сводил взгляда с ее лица, так же, как и она, и даже на таком расстоянии Корделия ощущала между ними почти видимую энергию, напряжение, от которого будто бы треск разносился по всему залу.
   Потрясенная, Корделия отпрянула. Так он, выходит, одинаков со всеми женщинами, и Корделия просто одна из них?
   А затем танец вдруг кончился, и к ней сквозь толпу поклонников устремился юноша в пурпурно-золотом и взял ее за руку, и сказал такие слова, что увлекли ее к танцующим. Другие молодые люди громко добивались ее внимания, но она шла в объятиях своего кавалера и задвигалась в танце, позволила соединиться губам, смешаться сознаниям — нет, не мыслям, а эмоциям, ликованию его, что снова держит ее в руках, радости от соприкосновения тел, и эти чувства рождали в ней такую дрожь наслаждения, какой она прежде никогда не испытывала.
   Именно поэтому она добилась еще одного танца с Бором, и наблюдала за пурпурно-золотым юношей в объятиях Далилы, ясно различала его смех, их болтовню, а также то, что взгляды Далилы становятся все более и более чувственными. Юноша, впрочем, только смеялся и вел свою даму, всем своим видом показывая, что наслаждается самим танцем, а не прелестями Далилы.
   Этим вечером Корделия еще раз станцевала с пурпурно-золотым кавалером и еще раз с Бором. Оба раза она начинала танец в глухой защите, но музыка и движения захватывали ее.
   Почему-то ей казалось, что она до конца жизни своей больше не испытает такого удовольствия, а потому чуть ли не с отчаянием отдавалась каждому мгновению танца.
   И вдруг загремел большой бронзовый гонг и в унисон ему загремел раскатистый голос:
   — Двенадцать ударов! Двенадцать ударов! Полночь! Полночь!
   То был дворецкий, зычный голос которого сливался с тембром гонга:
   — Бьет полночь, час, когда снимают маски! Да восторжествует истина! Обнажите лица, откройте имена!
   Все гости столпились в центре зала, хихикая и болтая в предвкушении, кто же скрывается за той или иной маской.
   — Позвольте вначале представить наших гостей! — На помост в глубине зала ступил величественный король в пурпурной мантии и картонной короне, названный легендарным Шарлеманем.
   — Друзья мои и соседи, вам известна причина этого празднества — благополучное возвращение моей дочери благодаря счастливому избавлению ее и защите двумя отважными рыцарями, лесному джентльмену, а также очаровательнейшей даме, опекавшей мою дочь. Позвольте теперь огласить имена и призвать их, дабы все мы смогли поблагодарить спасителей! Сэр Джеффри!
   Джеффри встал на помост рядом с ним и снял маску. Зал разразился аплодисментами и приветственными криками.
   — Сэр Бор Элмсфорд!
   Бор, сняв маску, занял место рядом с Джеффри. Из толпы раздалось недвусмысленное оханье и аханье дам.
   — Сэр Ален! — выкрикнул сэр Юлиан.
   Никто не вышел на этот зов.
   — Присутствует здесь сэр Ален? — осведомился сэр Юлиан. — Поищите его, кто-нибудь! — И пока молодые люди весело бросились на охоту, сэр Юлиан воскликнул:
   — Леди Корделия! Соблаговолите к нам присоединиться и снять маску!
   Большинство молодых людей заинтересованно повернулись к помосту — ведь чуть ли не каждая женщина могла оказаться леди Корделией.
   Корделия ступила на помост, и молодые люди разразились восторженными воплями, а вот она, подняв руку к маске, увидела, как юноша в золоте и пурпуре торопливо пробивается к выходу.
   Что?! Неужели его нисколько не интересует, кто скрывается под ее маской?
   Нет, все-таки интересует; он застыл на месте и уставился на нее. Их взгляды встретились; она сняла маску.
   Молодые люди вновь завопили. Пурпурно-золотой кавалер бросил на нее последний взгляд и снова направился к выходу.
   Корделия выкинула указующий перст.
   — Задержите его!
   Молодые люди загалдели, с великой радостью готовые повиноваться ее прихоти, но первой рядом с ним оказалась Далила.
   Она схватила его за руку и потянула к помосту. Юноша сопротивлялся, чуть ли не в панике, однако Далила держала крепко.
   — Так мы нашли его? — спросил сэр Юлиан. — Сэр Ален!
   Сними маску, юноша!
   Пурпурно-золотой кавалер буквально окаменел, и маску сняла Далила.
   То был Ален!
   Объятый ужасом, он смотрел на Корделию.
   Она тоже замерла, глядя на него и чувствуя, как из-под ног уходит земля. Ален? Она заигрывала с Аденом?
   Ален, такой пылкий, такой обходительный? Ален с обжигающими поцелуями? Ален, входящий в ее сознание?
   Ее Ален так настойчиво ухаживал за незнакомкой, которую знал лишь как первую красавицу на балу? Ухаживал так горячо, с вожделением, питавшим его такой страстью, что разум его охватил ее сознание.
   Ален, владеющий эмпатией?
   Она смущенно опустила ресницы, не зная, радоваться или проклинать. Ален же, бледный как мел, стоял недвижно.

Глава четырнадцатая

   — Как он мог! Как он мог? — Корделия, ломая руки, мерила шагами комнату. — Как он мог клясться мне в верности и увиваться за незнакомкой, с которой даже не знаком? Как он мог так поступить?!
   — Ну, с полной моей поддержкой. — Джеффри, откинувшись в кресле, вертел в руках кубок с вином.
   — Твоей поддержкой! — воскликнула Корделия. — Сэр! Ты когда-нибудь прекратишь совать нос в мои дела?
   — В данном случае, нет. — Джеффри тщательно подбирал слова.
   Корделия смерила его свирепым взглядом, обнаружила расстегнутый камзол, шахматную доску, бутылку на столике сбоку.
   Ей показалось странным, что он играет в шахматы сам с собой — в этом она скорее заподозрила бы своего младшего брата Грегори, — однако Джеффри играл. Еще она заметила второй кубок рядом с бутылкой, однако не придала ему значения, целиком поглощенная собственными заботами. Поставил на случай, если разобьет первый.
   А Джеффри сидел и ухмылялся, такой наглый, такой заносчивый, что хотелось глаза ему выцарапать. Правда, бывало такое и раньше. Ведь он, в конце концов, ее брат.
   — Как ты смеешь вмешиваться в мой роман!
   Джеффри, разглядывая содержимое кубка, думал о том, что само употребление Корделией слова «роман» по отношению к Алену уже говорит о многом.
   — Давай называть вещи своими именами, сестричка. — Он поднял глаза. — Ален никогда не был слишком захватывающим парнем. Нет, правда, скорей его можно назвать скучным.
   — Ну… так и есть, — согласилась Корделия. — Но только не на балу!
   — Нет, не на балу. — Джеффри посмотрел ей в глаза.
   Корделия почувствовала, как кровь приливает к лицу, и отвела взгляд.
   — Так вот зачем ты подстрекал его, — протянула она.
   — Конечно, только для этого. — Джеффри крутанул ножку кубка между большим и указательным пальцами. — И, похоже, я добился успеха, сестра моя. Разве не стал он более приятным?
   Почти, скажем… возбуждающим?
   Корделия отвернулась, вспомнив прикосновение уст пурпурно-золотого незнакомца к ее губам, его руку, обнимающую ее за талию, его сознание… Она содрогнулась и еще сильнее сжала руками плечи.
   — Но он не знал, что это я! Он думал, что это… какая-то незнакомая девка. Его это не заботило!
   — О, не будь такой простофилей, — раздраженно проговорил Джеффри. — Он знал, что это ты.
   — Что! — взвилась Корделия. — Откуда он знал?
   — Ну, это легче легкого. Я ему сказал.
   Корделия в ярости уставилась на брата, краснея все больше и больше.
   И наконец взорвалась:
   — Прекратишь ты вмешиваться?!! — Она подскочила к брату и обрушила на него свои кулачки.
   Джеффри хохотал, шутя защищаясь.
   — Умоляю, пощади, сестричка! Не думай о разрушениях, которые я натворил, а только лишь о самых моих благих намерениях.
   — Нам известно, куда ведет вымощенная ими дорога! — Все еще кипя негодованием, Корделия смилостивилась над братом: все равно от ее кулаков никакого толку. — Хотя бы скажи мне, что ты разузнал? Он заигрывал с какой-нибудь другой женщиной?
   — Н-у-у-у…
   — Правду, дитя порока! — разбушевалась Корделия. — Не мучай меня, не выводи из терпения!
   — Ну, ладно, — вздохнул Джеффри. — Ален здорово повеселился, заигрывая напропалую с другими женщинами, но только на словах, разве иногда ручку тронет. И, конечно, ни одну ни поцеловать не пытался, ни приобнять.
   Корделия на удивление быстро успокоилась и пристально посмотрела в глаза брату:
   — Была там… страсть?
   — Нет, ни в малейшей степени, — заверил ее Джеффри. — Только игра, только веселье. Я впервые увидел его таким. Даже когда мы играли в детстве, он никогда так не веселился. Всегда убийственно серьезный — выиграть или умереть. — Он покачал головой. — Я этого понять не могу.
   Вот про того, кто предпочел бы смерть проигрышу, она хорошо знала, и то как раз и был ее родной брат, но он-то за игрой всегда веселился больше всех.
   — Почему Ален никогда не говорил нам, что он эспер? — спросила Корделия.
   — Да потому что сам этого не знает! И не надо на меня так злобно пялиться! Раз он не способен читать мысли, а только чувствует эмоции, то откуда же ему знать, что у него вообще есть какие-нибудь способности? О да, он может ощущать то, что чувствуют другие, но ведь на это способен всякий, если он по-настоящему сопереживает другим. Любой чуткий человек может уловить массу невысказанных сигналов по манерам и поведению окружающих. Откуда Алену знать, что он способен на большее и действительно читает чувства, как ты или я читаем мысли?
   — Или делать своими чужие ощущения? — еле слышно произнесла Корделия.
   — А вот это большой дар, — так же тихо отозвался Джеффри. — Но он, разумеется, даже не подозревает, что способен на это. — Он помолчал немного, вглядываясь в лицо сестры, и спросил:
   — Он может?
   Чуть помедлив, Корделия кивнула.
   — Так-так-так, — задумался Джеффри. — Возможно, у нашего небезупречного ухажера еще есть надежда. — С минуту он наблюдал за сестрой, но та, потупив глаза, молчала. Джеффри улыбнулся:
   — Даже при том, что сам он не знает, насколько может расположить к себе девушку, обволакивая ее своими чувствами, закручивая их обоих в… — Он прервался, заметив, как вздрогнула Корделия. — И очень возможно, что способен проецировать только самые сильные эмоции. А потому не подозревает о своем даре и думает, что так может каждый.
   — Как же так? — воскликнула Корделия. — Ведь он всегда выглядел необаятельным, а сегодня вечером совершенно преобразился! Никогда прежде не был он таким красивым, таким внимательным! Никогда прежде он не входил в мое сознание!
   — Никогда прежде он не танцевал с тобой, — пробормотал Джеффри.
   — Нет, танцевал, на рождественских хороводах, но всегда только в общем круге; чопорные фигуры и никакой страсти! А теперь стал, как ты выразился, таким возбуждающим. Не потому ли, что на нем была маска?
   — Да, маска, — кивнул Джеффри, — а еще я заставил его выпить три кубка вина.
   Корделия нахмурилась:
   — Не сомневаюсь, что трех кубков вина недостаточно для…
   — Недостаточно, — согласился Джеффри. — Я значительно повысил крепость напитка.
   — Увы! — Корделия посмотрела на дно кубка, что вертел в руках брат. — Так, значит, он только пьяный способен на высокие чувства?
   — Вино не извлечет ничего, если нечего извлекать. — Джеффри тоже опустил взгляд на свой кубок. — Не будем обманываться. Обычно Ален ужасно скучен — ни капли юмора, убийственно серьезен и чересчур озабочен своими незыблемыми моральными устоями.
   Корделия подумала, что толика подобной озабоченности принесла бы ее брату огромную пользу, однако согласилась, что у Алена это качество развито сверх всякой меры.
   Джеффри оторвал взгляд от кубка и посмотрел на сестру:
   — Я объясняю это чрезмерностью воспитанного в нем чувства ответственности и собственной значимости как наследника престола. Нет сомнений, из него выйдет превосходный король…
   — Да, — печально согласилась Корделия, — но очень скучный человек.
   — И никчемный муж, — очень-очень нежно добавил Джеффри и щелкнул языком:
   — Берегись, сестра, а не то проиграешь его Далиле.
   — О, этого я никак не желаю! Только не это! — смятенно вскрикнула Корделия. — Не ради меня одной, но и для него тоже!
   — Если б он мог стать поживей?.. — предположил Джеффри.
   — Вот именно. Но что если он только полупьяный способен быть романтичным? О нет, Джеффри! Я этого не перенесу! — Она отвернулась, стиснув руки. — И все же я не хочу, чтобы он стал жертвой Далилы, ибо я знаю, что за вампир эта баба!
   Джеффри задумчиво склонил голову набок;
   — Это единственная причина, по которой ты не желаешь его союза с этой дамой?
   Корделия смутилась и покраснела:
   — Я не знаю. О Джеффри, не спрашивай меня! Я не знаю! — Ив полном замешательстве она выбежала из комнаты.
   Джеффри, вздохнув, посмотрел на свой кубок. Затем пожал плечами, выпил то, что там оставалось, и потянулся за графином.
   Взгляд его упал на второй кубок, и глаза загорелись. Он взял графин и налил в кубок вина, но только чуть-чуть.
   Корделия убежала к себе в спальню и послала собственным кодом мысленный клич:
   «Мама! Проснись, умоляю тебя! Ты мне нужна! — Затем, чуть менее пронзительно; — Мама! Ма-а-а-ма!»
   Ответ пришел, как только Гвен вынырнула из глубин сна.
   «Да, дочь моя. Что тебя тревожит?» — Ни раздражения, ни возмущения. Была усталость, но вместе с тем и боевая готовность, и забота о ребенке, попавшем в беду.
   «Мама, я в таком замешательстве! Мне нужно с тобой поговорить!»
   «Слушаю тебя». — Гвен уже полностью проснулась.
   «Нет, не так. — Корделия сжала руки. — Лицом к лицу. Я должна быть рядом с тобой, вместе с тобой! Я понимаю, что прошу слишком многого, но — сможешь ты встретиться со мной?»
   «В Кромхельдском лесу. Да, конечно. — Мысли Гвен были полны сочувствия. — Через полчаса. Я лечу».
   «Спасибо тебе, мама».
   Корделия разорвала контакт и, почувствовав себя теперь чуть лучше, торопливо скинула вечернее платье и облачилась в дорожное. Кромхельдский лес находился на полпути между имением сэра Юлиана и замком Гэллоуглас. Корделия схватила помело и оседлала его. Оно осело на полфута, потом приподнялось и стрелой вылетело в окно.
   А в полумиле оттуда, на лесной опушке Гвен приготовилась сделать то же самое.
   — Смотри, чтобы она тебя не заметила. — Род проснулся, услышав, как рядом с ним на коврике зашевелилась Гвен.
   — Не заметит, — заверила она мужа. — Разумеется, я пролечу Кромхельдский лес, а потом вернусь обратно. Если она увидит меня, то решит, что я лечу от замка Гэллоуглас.
   — Ужасно врать собственным детям, правда?
   — Строго говоря, я не вру, — чопорно сказала она. — Просто оставляю вопрос открытым. Спокойной ночи, супруг. Спи — тебе совершенно незачем бдеть и бодрствовать. — Она наклонилась для мимолетного поцелуя и боком, по-дамски, устроилась на метле.
   — Спокойной ночи, любовь моя, — нежно проговорил Род.
   Он провожал взглядом жену, исчезающую в ночи. А насчет того, стоит ли бдеть и бодрствовать, у него было собственное мнение.
   Он сел прямо, очень прямо, почти в позу лотоса. Закрыв глаза, он сконцентрировался на сознании своего сына Джеффри.
   Оно становилось все яснее… Род почувствовал…
   Страсть.
   Род тотчас разорвал контакт. Он, разумеется, не станет выяснять таким вот образом, что происходит в помещичьем доме.
   Если на то пошло, дело тут не в Джеффри.
   И Род сосредоточился на сознании Алена.
   Ему это было труднее, чем его жене и детям — ведь он не владел такими талантами с рождения и не развивал их в детстве.
   То есть врожденный дар у него был, разумеется, но ожил он только в общении с Гвен. Однако и после этого Род плохо знал свои способности, пока отец Алена не помог развить их в полной мере.
   Итак, он внимал с закрытыми глазами, слушая, ощущая, постигая сознание Алена…
   …и увидел сон, в котором была его дочь, а значит, тоже не стоит подслушивать.
   Он прервал и этот контакт, но остался сидеть и, бодрствуя в ночи, прислушивался, ждал…
   Корделия издали увидела мать: крохотное облачко, искра в лунном свете, кружащая над Кромхельдским лесом. Разумеется, никто другой и не подумал бы обратить на нее внимание. Корделия прошептала благодарственную молитву и направила помело вслед за Гвен.