Страница:
— Отдыхайте и проваливайте! — И, взметая юбки, прошествовала в замок.
Бор провожал ее взглядом и думал о том, что если она не самая прекрасная женщина, какую ему доводилось видеть, то, безусловно, очень к этому близка. И он уж точно не встречал особу, так пленяющую своей страстностью и внутренним огнем.
Вдобавок она еще и ведьма!
Он слышал о наслаждениях, которые ожидают ведьму и колдуна, взошедших на ложе любви — сливаются не только их тела, но и мысли, и чувства. Он гадал, настанет ли такое же исступление для тех, кто сходится не в любви, а просто жаждет удовольствий.
И с нарастающей тревогой сообразил, что для него, по крайней мере, вопрос это праздный. Он влюблялся часто и легко и прекрасно знал все признаки этой напасти. И вот, похоже, опять…
А судя по выражению ее глаз, когда они первый раз посмотрели друг на друга, Корделия, похоже, испытывает подобное чувство.
— Тебя послушать, Джеффри, так выходит, это что-то вроде ремесла, которому можно научиться! — воскликнул Ален с чрезмерным, по мнению Джеффри, возмущением.
— Ну, все же не настолько систематично, — ухмыльнулся он. — Это, скорее, мастерство, требующее таланта.
— И у тебя он есть, разумеется, — скривился Ален. — Но, похоже, даже с таким талантом очень многое нужно просто узнать.
— Одним не обойтись без науки, другие обходятся инстинктом, — пожал плечами Джеффри. — Если ты получаешь удовольствие, играя ради самой игры, научишься довольно быстро.
А если нет, никогда не станешь мастером, сколько бы времени ни потратил.
— Так значит, все-таки можно научиться!
— Ну, по крайней мере, правилам, — согласился Джеффри, — хотя от них мало толку, коли не постиг истинного смысла.
Если собрался ухаживать за девушкой, нужно устроить трапезу при свечах и, при возможности, чтобы негромко наигрывал скрипач, а лучше трое, но так чтобы их не было видно.
— Но ее компаньонка…
— Ну, допустим, что компаньонки там нет, — Джеффри поднял указательный палец. — Мы ведь говорим не только о благородных, но и о деревенских девицах. В любом случае, если собрался завоевать сердце прекрасной дамы, нужно увлечь ее хотя бы на полчаса для разговора с глазу на глаз. Для этого подойдет укромный уголок в саду или беседка, и пусть мимо, будто случайно, пройдут твои скрипачи или просто парень, наигрывающий на флейте любовные песенки.
— Так это при свечах или при лунном свете?
— Луна больше подходит, — заявил Джеффри, — если она полная или почти полная. Но свечи тоже подходят, свечи это совсем неплохо.
— А что же мне говорить? — спросил Ален.
— Ну, ты должен превозносить ее глаза, волосы, губы, румянец на ее щеках. Неплохо бы написать мадригал о ее красоте и выучить его наизусть.
— Я не владею поэтическим даром, — уныло проговорил Ален.
— О, друг мой, найдется целая куча поэтов, которые за один золотой целую книжку тебе напишут. А если ты не доверяешь своей памяти, возьми с собой листок и прочитай.
— Но разве она не поймет, что это не я написал?
— Может, конечно, заподозрить, — беспечно признал Джеффри, — но как ей узнать наверняка, если ты сам не дашь повода Для сомнений? Говори о любви, а если считаешь, что любви нет, рассказывай о чувствах, что охватывают тебя, когда ты на нее смотришь.
— Вот тут-то у меня сплошная неразбериха, — Ален нахмурился и отвел глаза. — Когда я смотрю на твою сестру, вот как сегодня, то испытываю нечто очень странное, и о некоторых из своих ощущений я бы не мог рассказать ее брату. — Он весь зарделся. — Да и вообще никому, кроме, разве что, отца.
— Рад это слышать, — пробормотал Джеффри.
— Хотя, прежде всего она предстает перед моим мысленным взором с лицом и фигурой девчонки, — растерянно добавил Ален. — Помнишь, какой она была хорошенькой?
— Я бы не назвал ее хорошенькой, — пробурчал Джеффри.
— Конечно, нет, ведь ты ее брат. А я и сейчас вижу Корделию и сразу вспоминаю ее детские проказы, острый язычок, веселый смех. Мне кажется… — Он замолчал, качая головой.
— Давай же, смелее! — подбадривал Джеффри. — Облегчи душу! Рассказывай одно за другим, говори обо всем, я же вижу, в каком страшном смятении находятся твои чувства.
— Да, и они разбегаются в разные стороны. — Ален хмуро уставился на холку своего коня. — Я ведь всегда вижу в благородной даме озорную девчонку, и хотя есть тут привлекательная сторона, но и что-то пугающее, потому что она всегда была совершенно непредсказуема, то ласковая, как ягненок, и тут же настоящая ведьма.
— Да, в ней, безусловно, жив тот ребенок, — медленно проговорил Джеффри. — Мой отец как-то сказал, что в каждом из нас живет ребенок, и это невыразимая трагедия, когда он умирает.
— Да, то же самое я слышал от нашего капеллана. — Ален пристально смотрел куда-то в сторону. — И мы должны прилагать все усилия, чтобы сохранить в себе этого ребенка, ибо Христос сказал, если не станем, как дети, не войдем в Царство Небесное.
— Вот именно, станем, а не останемся, — напомнил Джеффри.
Но Ален не слушал его.
— Я не уверен в своих чувствах к этому ребенку, Джеффри.
— Вздор! — раздраженно воскликнул Джеффри. — Ты с двенадцати лет бегал за ней, как одурманенный, Ален.
— Да, я этого не забыл, — смутился принц. — Но сейчас я вспоминаю о еще более ранних годах, когда она смела говорить со мной, будто с пустоголовым болваном.
— Ах, конечно, но точно так же она поступала, когда тебе исполнилось двенадцать, и пятнадцать, и семнадцать, да и сейчас, похоже, особо не церемонится! — усмехнулся Джеффри. — Не сомневайся, что и дальше ничего не изменится. Так что, если ты и в самом деле не способен с этим смириться, поищи себе жену где-нибудь в другом месте.
— Ну… Я бы не сказал, что совсем не способен. Конечно, это меня раздражает — иногда. А в другой раз, наряду с горечью, придает остроты нашим отношениям. Ведь розы без шипов не бывает, и дураком окажется тот, кто из-за них откажется от прекрасного цветка.
Джеффри улыбнулся, приятно удивленный. Все-таки Ален не лишен поэтического дара.
— Так какое же чувство противостоит столь пылким дифирамбам?
— Да просто она мне почти как сестра! — вспыхнул Ален. — Во всяком случае, ближе у меня никого не было: она единственная моя ровесница, которую я видел хоть изредка. Разве можно влюбиться в сестру? Это противно природе, если знаешь свою подружку так близко, так долго и с таких юных лет. Тут можно говорить о дружбе, но не о любви — во всяком случае, не о такой любви, что связывает мужа и жену.
— Да, я понимаю, — кивнул Джеффри, — хотя вовсе не уверен, что природе так уж противна, к примеру, крестьянская жизнь в маленькой деревушке, где все с малых лет знают друг друга. Когда в голову тебе приходят подобные мысли, постарайся вспомнить, о чем ты мечтал в двенадцать лет. Могу поклясться, тогда вовсе не казалось, что ты видишь в ней лишь сестру.
— Что ж, в этом есть доля истины, — вздохнул Ален. — Но если я действительно влюблен, то разве не должен ворочаться ночами, грезя о ней, ее лице, ее теле? Разве не должен потерять аппетит? И вообще, радость жизни? Не положено ли мне влачить свои дни в хандре и тяжких воздыханиях?
— Конечно, если ты дурак набитый. По правде говоря, всякий раз, когда я вижу такого воздыхателя, мне начинает казаться, что вовсе не любовь овладела им, а какое-то другое, болезненное чувство. А ты-то что ощущаешь, грезя о ней бессонными ночами?
— О, я готов разрыдаться в отчаянии, видя, как она дразнит меня, будто бы соблазняя! — воскликнул Ален и тут же прижал ладонь к губам. — Ты провел меня, Джеффри!
— Но ради твоего же блага, — усмехнулся Джеффри.
Корделия не смогла удержаться и вышла проводить непрошеных гостей. В конце концов она все же смягчилась и велела страже выставить разбойников не в полдень, а двумя часами позже. Она злилась и нервничала из-за этой вынужденной отсрочки в преследовании Алена и Джеффри, но в то же время ловила себя на постоянных мыслях о Боре и близящихся проводах. Она убеждала себя, что столь будоражащие ее ощущения вызваны нервным напряжением в ожидании часа, когда эта банда негодяев окажется наконец за воротами.
Тем не менее, когда время пришло, она, сама того от себя не ожидая, пересекла внутренний двор и направилась туда, где в некотором отдалении от своих людей, в тени кухонь, развалился на земле Бор. Когда она приблизилась, атаман тут же поднял веки, и на мгновение девушку заворожил темный взгляд, с озорным восхищением смеривший ее от гребенок до ног, взгляд, полный безразличия и наглой уверенности в собственной для нее привлекательности.
Корделия увидела это так ясно, потому что одновременно распознала некий вид сверхъестественного воздействия, неосознанный выброс обаяния, пробуждающий у женщины неодолимую тягу приблизиться, и самое возмутительное заключалось в том, что на нее это действовало. Она вспыхнула, сделала еще шаг и заговорила холодно, как могла:
— Ты не крестьянин. Что ты забыл в этой воровской шайке?
Бор сел, провел рукой по волосам и пожал плечами:
— Живу, как умею, миледи.
— Ты, несомненно, мог бы найти своим способностям лучшее применение!
— И мне так казалось. — Бор согнул колени и обхватил их руками. — Я вступил в свиту лорда, но он развязал войну с соседом и проиграл. Тогда сосед вознамерился изловить и предать смерти тех из нас, кто отказался перейти на сторону врага.
Пришлось мне бежать в леса.
То была душераздирающая история, и Корделия ощутила, как увлекло ее повествование, а в душе росло сочувствие к рассказчику. Она напряглась, чтобы на лице не проявилось и тени овладевших ее эмоций.
— Но ты же чародей! Разве трудно найти возможность использовать свои силы?
— В самом деле, полагаешь ты? — улыбка застыла на лице Бора. — Мы ведь не в точности такие, как ты и твои братья, миледи. Да-да, мы слышали о вас. Не сомневаюсь, что все молодое колдовское племя, вплоть до самых отдаленных уголков Грамария, наслышано о вашем семействе! Сыновья и дочь Верховного мага и ведьмы, равной которой не сыскать? О да, мы все слышали о вас! Но лишь очень немногие обладают столь разнообразными способностями или подобной силой! Лично я, к примеру, способен читать мысли, могу изготовить ведьмин мох, если напрягу все свои умственные способности, но не более того.
Первый дар полезен тем, что сообщает мне о приближении врага, но это еще не залог победы. Второй отнимает слишком много сил, чтобы стать чем-то большим, нежели простая забава.
Корделия преисполнилась сочувствием:
— Но ты все же отмечен особым знаком.
— Лишь образно говоря, хвала небесам! — снова улыбнулся Бор. — И только если я выставляю его наружу. Я научился мастерски скрывать свое отличие. Ручаюсь, ты никогда бы не догадалась, не будь сама колдуньей.
— Я не ожидала…
— Естественно, — пожал плечами Бор. — Ведь из всего колдовского народа ты знаешь только ведьм из Королевского Ковена и тех немногих, кто постарался захватить все, что можно, невзирая на страдания других. Они обладают могуществом, которого недостает большинству из нас. — Он снова пожал плечами. — Слишком мало для пропитания и слишком много для того, чтобы среди прочих не ощущать себя чужаком — вот судьба заурядного колдуна.
Корделии очень захотелось объяснить ему, что людей, с рождения обладающих парапсихологическими способностями, следует называть «эсперами». Но она знала, что об этом можно говорить лишь с людьми, посвященными в существование за пределами Грамария огромной земной цивилизации.
— Но ты, по крайней мере, дворянин и, если я не ошибаюсь, сын лорда!
— Не ошибаешься, — понурился Бор. — Да только я младший сын, а вдобавок мой отец из тех лордов, что еще до нашего с тобой рождения лишились всех прав в результате первого восстания против королевы Екатерины.
— Корона сохранила мятежным лордам их земли и титулы…
— Но с тех пор они постоянно под подозрением. — Бор воздел указательный палец. — Старшие сыновья живут при дворе заложниками, постигая науку верности престолу, но не младшие. Отец не без сожаления сообщил, что мне в этом мире придется всего добиваться самому, хотя он и постарается оказать посильную помощь.
— Не сомневаюсь, что перед сыном лорда открыта масса возможностей!
— А много ли среди них подобающих? — хмыкнул Бор. — У меня был выбор между армией и церковью — все остальное недостойно нашего рода. Так вот, я не создан быть попом. — И снова взгляд атамана, будто легкими, осторожными касаниями, ощупал все ее тело.
Корделия постаралась скрыть пробежавшую дрожь.
— Нет, это не для тебя, — едко бросила она. — Однако ты мог бы пойти на службу короне!
Бор ухмыльнулся:
— Я же сказал, это старшего, а не младшего отправили ко двору учиться манерам и любви к королю с королевой. Нет, я был слишком зол на них, лишивших моего отца чести, а меня будущего.
— Тебе не кажется, что король с королевой проявили милосердие? В конце концов, они не отрубили мятежным лордам головы за измену. По законам и обычаям они вполне могли обезглавить или повесить лордов, распустить их армии и лишить всех прав жен и детей, так чтобы некому было наследовать бунтовщикам.
— Да, знаю, а поместья раздать тем, кто в войне поддержал монарха, — досадливо кивнул Бор. — Ты права, они проявили милосердие, но позор родителей ложится на их сыновей, да и что мне толку, вознесись старший брат хоть как высоко.
Корделия помнила, как могут соперничать братья, и слышала о семьях, где такое соперничество оказалось куда острее, чем в ее собственной.
— По крайней мере, ты не лишился ни куска хлеба, ни Крыши над головой! Ведь жил ты, ни в чем не нуждаясь!
— Это правда, — признал Бор, — но только пока был мальчишкой, лет, скажем, до шестнадцати. А затем оказался предоставлен сам себе, ибо отец умер, а старший брат большой любви ко мне не питал. Ты можешь сказать, что мне просто не повезло, когда я присягнул не тому лорду, убежал, спасая шкуру, и зажил своим умом. А в леса меня привела собственная безрассудность.
Я, во всяком случае, спорить не стану. — Бор посмотрел на Корделию, и она, словно в омут, погрузилась в его глаза, с тревогой ощутив, как слабеют члены, как стучит в жилах горячая кровь, и все это куда сильнее и дольше, чем в первый раз — или куда приятнее, — а слова его делали ощущения еще острее.
— Не будь я так унижен и опозорен, не опустись я до нищеты и разбоя, возмечтал бы о любовных томлениях, о сладостных вздохах, о встречах и расставаниях, о любви такой прекрасной дамы, как ты, миледи.
В ушах у нее зашумело, и, хотя она прекрасно знала цену столь непомерной лести, та часть ее души, которую сама она яростно отрицала, совершенно разомлела. Корделия услышала, будто издалека, собственный голос:
— Человек всегда может изменить свою судьбу. Преданность и прилежание, искренность и настойчивость способны возродить любого человека благородных кровей, как бы низко ни пал он.
Тебе не следует терять надежду, сударь.
Глаза Бора тут же загорелись этой надеждой.
— Конечно, миледи, — выдохнул он, — раз ты так говоришь, я буду надеяться, постараюсь восстановить свое доброе имя и доказать, что достоин расположения.
Взгляд ее застыл, лицо вспыхнуло румянцем.
— Расположения моего короля, разумеется, — тихо добавил он.
Но не обманул этим ни ее, ни себя, да и не собирался.
Они смотрели друг на друга несколько мгновений, которые показались вечностью. Наконец Корделия почувствовала, что обязана разрушить это напряжение. Стиснув руки на талии, она сказала:
— А теперь, сударь, ступай вместе со своими людьми и докажи, что благородные твои слова не расходятся с делом.
Он медленно встал и подошел к девушке. Его запах окутал ее, запах пыли и пота, а еще какой-то крепкий, мускусный аромат, ей неизвестный. Он возвышался над ней, так близко, так близко, но все равно недостаточно близко…
— Как скажешь, миледи, — вздохнул Бор. — Я докажу. — Он удерживал ее взгляд еще одно долгое мгновение, пока она, наконец, не уступила, чуть подавшись назад, чтобы прекратить эту сладостную муку.
Бор печально улыбнулся, и, повернувшись, окликнул своих людей.
Со стонами и недовольным ворчанием те начали подниматься, пошатываясь со сна, а тем временем их обходил поваренок с бадьей и черпаком. За ним следовал другой с корзиной булочек.
Разбойники подставляли кружки, брали булочки и, с благодарностью глядя на Корделию, бормотали слова признательности.
— На здоровье, — надменно отвечала Корделия, с отчаянием, граничащем с паникой, впервые в жизни гадая, почему же на помощь ей не пришли отец с матерью.
Бор выкрикивал приказы, пытаясь на пути к воротам навести среди разбойников хоть какой-то порядок. Но прежде чем его поглотила тень, он бросил на Корделию долгий прощальный взгляд, и глаза его сверкали, как угли.
Затем он повернулся и скрылся с глаз ее.
Все, кто был в наружном дворе, издали единый вздох облегчения.
Все, кроме Корделии. Она, застыв как изваяние, провожала взглядом атамана разбойников.
Наверху, в окне террасы, лучезарно улыбалась ее мать и хмурил брови отец.
— Она неплохо справилась, муж мой, — сказала Гвендилон.
— Неплохо, — отозвался Род, — и он, к сожалению, тоже.
— Ах, да. — Голос Гвен звучал совершенно невозмутимо. — Он, похоже, добился ее внимания. Тем не менее, ей не повредит отыскать и другого воздыхателя.
— Ну… если ты так считаешь. — Род вовсе не казался убежденным в ее правоте. — Но этот тип мне совсем не приглянулся.
— Он сам или то, как он глядел на нашу дочь? Не могу сказать, что удивлена. Но успокойся, муж мой, она защищена от подобных посягательств не хуже любой другой девушки.
— Но и не лучше. Почему же ты не спустилась помочь ей?
— А почему ты этого не сделал?
— Главным образом потому, что ты хватала меня за руку, как только я порывался выйти.
— Действительно, — улыбнулась Гвен, — В конце концов, их заставили сдаться именно ей, а не нам.
— Все правильно, — согласился Род. — И все же мне кажется, что небольшая поддержка ей бы не помешала.
— Наша девочка знает, как обращаться с теми, кто желает ей зла, и вполне способна сама с ними разобраться. Мы не сможем вечно ее укрывать ее от опасностей, но я признаю, что когда ей приходится иметь дело с подобными людьми, нам лучше быть неподалеку.
— О, можно не сомневаться, — пробормотал Род.
Выйдя из ворот, орава головорезов скатилась по извилистой дороге с холма, на котором стоял замок.
Тут была развилка; дорога шла на восток, через лес, к Раннимеду. По ней и двинулись разбойники, но как только оказались под деревьями, тут же поднялся ропот:
— Надо сматываться, лучше ничего не придумать!
— Самое время исчезнуть в лесу, никто нас там не отыщет!
И тут же с обочин полетели камешки. Один угодил по башке последнему из крикунов и сбил с него шапку. Разбойник взвизгнул, схватился рукой за голову, нагнулся за шапкой, и тут же из-за дороги взлетела палка и звучно огрела его по заднице. Он выпрямился с новым воплем и прижал свободную руку к ушибленному седалищу.
— Похоже, Крошечный народец нас не забыл, — заметил Бор. — Пока мы не можем идти, куда вздумается.
— Так что нам делать? — выкрикнул один из разбойников.
— Ну, ты же слышал, что сказала госпожа: уповать на милость сэра Мариса!
Действительно, вскоре дорога вывела их на поляну, где поджидал сэр Марис с дюжиной всадников.
— Госпожа велела нам явиться сюда и уповать на твое снисхождение, сэр сенешаль, — с легким поклоном объявил Бор.
— Правильно сделала, — проскрежетал старый рыцарь. — Мы не думаем, что королевские темницы так уж соскучилась без вас.
— Но вы обещали… — начал один из разбойников, однако Другой тут же заткнул ему рот ладонью.
— Да, я дал слово, — согласился сэр Марис, — причем дал его от имени их величеств — так что можете отправляться на все четыре стороны. Но смотрите у меня, чтобы никогда больше не .воровать, не грабить, не браконьерствовать!
— Мы больше не будем, сэр, — уверил его Бор, а за ним нестройными голосами принялась клясться и божиться вся шайка.
— А ты, сударь, особенно! — Сэр Марис уставился на Бора. — Ты, сын благородного дворянина, опустился до разбоя на дорогах! Ты должен сгорать от стыда, стоя перед рыцарем! Ты должен трепетать, вспоминая, что и сам когда-то был посвящен в рыцари!
— Мне стыдно, — понурил голову Бор, в том числе и для того, чтобы скрыть ухмылку.
— Ладно, может быть, в тебе еще сохранилась капля чести, — проворчал старик, опираясь на посох. — Ступай и постарайся выбрать правильный путь. Распорядись жизнью и судьбой, что даровал тебе Господь, как подобает дворянину! И подумай, если когда-нибудь тебе захочется обобрать тех, кто слабее или оказался в твоей власти, что бы сделали они на твоем месте? Будь благодарен за то, что имеешь, любезный, и не хули Бога за то, что не дал тебе больше.
В глазах Бора вспыхнула досада — и негодование, тут же, впрочем, скрытые. Он снова поклонился.
— О, как близко к сердцу я принимаю ваши слова, сэр сенешаль.
— Заруби себе на носу! Прощай — и никогда не приходи ко мне с жалобами на совершенные по отношению к тебе злодеяния!
Прочь, прочь, все как один — в лес! Вы прощены и можете искать себе честное ремесло во владениях короля! Идите и больше не грешите! — И он распростер руки, отпуская разбойников.
Те не заставили себя ждать и тут же скрылись среди деревьев.
В том числе и Бор. Он продрался через кусты и быстро зашагал по прошлогодней листве, пока не оказался в ста футах от дороги.
Здесь он остановился и прислушался. До него донеслись неясные звуки: похоже, его люди снова сбивались в стаю. Бор направился в противоположную сторону. По крайней мере, он избавился от этой обузы. Наконец-то не надо думать о них! А если им так уж хочется, чтобы он и дальше верховодил, пусть сами ищут его.
Он надеялся, что этого не случится. Он снова хотел обрести свободу, быть самим собой и постараться еще раз начать все сначала. Он решил прислушаться к словам сэра Мариса и на этот раз получше использовать дарованный ему шанс. Бор зашагал по лесу к замку Гэллоугласов, и перед глазами его стояли гибкое тело, прекрасное лицо и золотистая грива.
Он решил завоевать Корделию.
Глава седьмая
Бор провожал ее взглядом и думал о том, что если она не самая прекрасная женщина, какую ему доводилось видеть, то, безусловно, очень к этому близка. И он уж точно не встречал особу, так пленяющую своей страстностью и внутренним огнем.
Вдобавок она еще и ведьма!
Он слышал о наслаждениях, которые ожидают ведьму и колдуна, взошедших на ложе любви — сливаются не только их тела, но и мысли, и чувства. Он гадал, настанет ли такое же исступление для тех, кто сходится не в любви, а просто жаждет удовольствий.
И с нарастающей тревогой сообразил, что для него, по крайней мере, вопрос это праздный. Он влюблялся часто и легко и прекрасно знал все признаки этой напасти. И вот, похоже, опять…
А судя по выражению ее глаз, когда они первый раз посмотрели друг на друга, Корделия, похоже, испытывает подобное чувство.
— Тебя послушать, Джеффри, так выходит, это что-то вроде ремесла, которому можно научиться! — воскликнул Ален с чрезмерным, по мнению Джеффри, возмущением.
— Ну, все же не настолько систематично, — ухмыльнулся он. — Это, скорее, мастерство, требующее таланта.
— И у тебя он есть, разумеется, — скривился Ален. — Но, похоже, даже с таким талантом очень многое нужно просто узнать.
— Одним не обойтись без науки, другие обходятся инстинктом, — пожал плечами Джеффри. — Если ты получаешь удовольствие, играя ради самой игры, научишься довольно быстро.
А если нет, никогда не станешь мастером, сколько бы времени ни потратил.
— Так значит, все-таки можно научиться!
— Ну, по крайней мере, правилам, — согласился Джеффри, — хотя от них мало толку, коли не постиг истинного смысла.
Если собрался ухаживать за девушкой, нужно устроить трапезу при свечах и, при возможности, чтобы негромко наигрывал скрипач, а лучше трое, но так чтобы их не было видно.
— Но ее компаньонка…
— Ну, допустим, что компаньонки там нет, — Джеффри поднял указательный палец. — Мы ведь говорим не только о благородных, но и о деревенских девицах. В любом случае, если собрался завоевать сердце прекрасной дамы, нужно увлечь ее хотя бы на полчаса для разговора с глазу на глаз. Для этого подойдет укромный уголок в саду или беседка, и пусть мимо, будто случайно, пройдут твои скрипачи или просто парень, наигрывающий на флейте любовные песенки.
— Так это при свечах или при лунном свете?
— Луна больше подходит, — заявил Джеффри, — если она полная или почти полная. Но свечи тоже подходят, свечи это совсем неплохо.
— А что же мне говорить? — спросил Ален.
— Ну, ты должен превозносить ее глаза, волосы, губы, румянец на ее щеках. Неплохо бы написать мадригал о ее красоте и выучить его наизусть.
— Я не владею поэтическим даром, — уныло проговорил Ален.
— О, друг мой, найдется целая куча поэтов, которые за один золотой целую книжку тебе напишут. А если ты не доверяешь своей памяти, возьми с собой листок и прочитай.
— Но разве она не поймет, что это не я написал?
— Может, конечно, заподозрить, — беспечно признал Джеффри, — но как ей узнать наверняка, если ты сам не дашь повода Для сомнений? Говори о любви, а если считаешь, что любви нет, рассказывай о чувствах, что охватывают тебя, когда ты на нее смотришь.
— Вот тут-то у меня сплошная неразбериха, — Ален нахмурился и отвел глаза. — Когда я смотрю на твою сестру, вот как сегодня, то испытываю нечто очень странное, и о некоторых из своих ощущений я бы не мог рассказать ее брату. — Он весь зарделся. — Да и вообще никому, кроме, разве что, отца.
— Рад это слышать, — пробормотал Джеффри.
— Хотя, прежде всего она предстает перед моим мысленным взором с лицом и фигурой девчонки, — растерянно добавил Ален. — Помнишь, какой она была хорошенькой?
— Я бы не назвал ее хорошенькой, — пробурчал Джеффри.
— Конечно, нет, ведь ты ее брат. А я и сейчас вижу Корделию и сразу вспоминаю ее детские проказы, острый язычок, веселый смех. Мне кажется… — Он замолчал, качая головой.
— Давай же, смелее! — подбадривал Джеффри. — Облегчи душу! Рассказывай одно за другим, говори обо всем, я же вижу, в каком страшном смятении находятся твои чувства.
— Да, и они разбегаются в разные стороны. — Ален хмуро уставился на холку своего коня. — Я ведь всегда вижу в благородной даме озорную девчонку, и хотя есть тут привлекательная сторона, но и что-то пугающее, потому что она всегда была совершенно непредсказуема, то ласковая, как ягненок, и тут же настоящая ведьма.
— Да, в ней, безусловно, жив тот ребенок, — медленно проговорил Джеффри. — Мой отец как-то сказал, что в каждом из нас живет ребенок, и это невыразимая трагедия, когда он умирает.
— Да, то же самое я слышал от нашего капеллана. — Ален пристально смотрел куда-то в сторону. — И мы должны прилагать все усилия, чтобы сохранить в себе этого ребенка, ибо Христос сказал, если не станем, как дети, не войдем в Царство Небесное.
— Вот именно, станем, а не останемся, — напомнил Джеффри.
Но Ален не слушал его.
— Я не уверен в своих чувствах к этому ребенку, Джеффри.
— Вздор! — раздраженно воскликнул Джеффри. — Ты с двенадцати лет бегал за ней, как одурманенный, Ален.
— Да, я этого не забыл, — смутился принц. — Но сейчас я вспоминаю о еще более ранних годах, когда она смела говорить со мной, будто с пустоголовым болваном.
— Ах, конечно, но точно так же она поступала, когда тебе исполнилось двенадцать, и пятнадцать, и семнадцать, да и сейчас, похоже, особо не церемонится! — усмехнулся Джеффри. — Не сомневайся, что и дальше ничего не изменится. Так что, если ты и в самом деле не способен с этим смириться, поищи себе жену где-нибудь в другом месте.
— Ну… Я бы не сказал, что совсем не способен. Конечно, это меня раздражает — иногда. А в другой раз, наряду с горечью, придает остроты нашим отношениям. Ведь розы без шипов не бывает, и дураком окажется тот, кто из-за них откажется от прекрасного цветка.
Джеффри улыбнулся, приятно удивленный. Все-таки Ален не лишен поэтического дара.
— Так какое же чувство противостоит столь пылким дифирамбам?
— Да просто она мне почти как сестра! — вспыхнул Ален. — Во всяком случае, ближе у меня никого не было: она единственная моя ровесница, которую я видел хоть изредка. Разве можно влюбиться в сестру? Это противно природе, если знаешь свою подружку так близко, так долго и с таких юных лет. Тут можно говорить о дружбе, но не о любви — во всяком случае, не о такой любви, что связывает мужа и жену.
— Да, я понимаю, — кивнул Джеффри, — хотя вовсе не уверен, что природе так уж противна, к примеру, крестьянская жизнь в маленькой деревушке, где все с малых лет знают друг друга. Когда в голову тебе приходят подобные мысли, постарайся вспомнить, о чем ты мечтал в двенадцать лет. Могу поклясться, тогда вовсе не казалось, что ты видишь в ней лишь сестру.
— Что ж, в этом есть доля истины, — вздохнул Ален. — Но если я действительно влюблен, то разве не должен ворочаться ночами, грезя о ней, ее лице, ее теле? Разве не должен потерять аппетит? И вообще, радость жизни? Не положено ли мне влачить свои дни в хандре и тяжких воздыханиях?
— Конечно, если ты дурак набитый. По правде говоря, всякий раз, когда я вижу такого воздыхателя, мне начинает казаться, что вовсе не любовь овладела им, а какое-то другое, болезненное чувство. А ты-то что ощущаешь, грезя о ней бессонными ночами?
— О, я готов разрыдаться в отчаянии, видя, как она дразнит меня, будто бы соблазняя! — воскликнул Ален и тут же прижал ладонь к губам. — Ты провел меня, Джеффри!
— Но ради твоего же блага, — усмехнулся Джеффри.
Корделия не смогла удержаться и вышла проводить непрошеных гостей. В конце концов она все же смягчилась и велела страже выставить разбойников не в полдень, а двумя часами позже. Она злилась и нервничала из-за этой вынужденной отсрочки в преследовании Алена и Джеффри, но в то же время ловила себя на постоянных мыслях о Боре и близящихся проводах. Она убеждала себя, что столь будоражащие ее ощущения вызваны нервным напряжением в ожидании часа, когда эта банда негодяев окажется наконец за воротами.
Тем не менее, когда время пришло, она, сама того от себя не ожидая, пересекла внутренний двор и направилась туда, где в некотором отдалении от своих людей, в тени кухонь, развалился на земле Бор. Когда она приблизилась, атаман тут же поднял веки, и на мгновение девушку заворожил темный взгляд, с озорным восхищением смеривший ее от гребенок до ног, взгляд, полный безразличия и наглой уверенности в собственной для нее привлекательности.
Корделия увидела это так ясно, потому что одновременно распознала некий вид сверхъестественного воздействия, неосознанный выброс обаяния, пробуждающий у женщины неодолимую тягу приблизиться, и самое возмутительное заключалось в том, что на нее это действовало. Она вспыхнула, сделала еще шаг и заговорила холодно, как могла:
— Ты не крестьянин. Что ты забыл в этой воровской шайке?
Бор сел, провел рукой по волосам и пожал плечами:
— Живу, как умею, миледи.
— Ты, несомненно, мог бы найти своим способностям лучшее применение!
— И мне так казалось. — Бор согнул колени и обхватил их руками. — Я вступил в свиту лорда, но он развязал войну с соседом и проиграл. Тогда сосед вознамерился изловить и предать смерти тех из нас, кто отказался перейти на сторону врага.
Пришлось мне бежать в леса.
То была душераздирающая история, и Корделия ощутила, как увлекло ее повествование, а в душе росло сочувствие к рассказчику. Она напряглась, чтобы на лице не проявилось и тени овладевших ее эмоций.
— Но ты же чародей! Разве трудно найти возможность использовать свои силы?
— В самом деле, полагаешь ты? — улыбка застыла на лице Бора. — Мы ведь не в точности такие, как ты и твои братья, миледи. Да-да, мы слышали о вас. Не сомневаюсь, что все молодое колдовское племя, вплоть до самых отдаленных уголков Грамария, наслышано о вашем семействе! Сыновья и дочь Верховного мага и ведьмы, равной которой не сыскать? О да, мы все слышали о вас! Но лишь очень немногие обладают столь разнообразными способностями или подобной силой! Лично я, к примеру, способен читать мысли, могу изготовить ведьмин мох, если напрягу все свои умственные способности, но не более того.
Первый дар полезен тем, что сообщает мне о приближении врага, но это еще не залог победы. Второй отнимает слишком много сил, чтобы стать чем-то большим, нежели простая забава.
Корделия преисполнилась сочувствием:
— Но ты все же отмечен особым знаком.
— Лишь образно говоря, хвала небесам! — снова улыбнулся Бор. — И только если я выставляю его наружу. Я научился мастерски скрывать свое отличие. Ручаюсь, ты никогда бы не догадалась, не будь сама колдуньей.
— Я не ожидала…
— Естественно, — пожал плечами Бор. — Ведь из всего колдовского народа ты знаешь только ведьм из Королевского Ковена и тех немногих, кто постарался захватить все, что можно, невзирая на страдания других. Они обладают могуществом, которого недостает большинству из нас. — Он снова пожал плечами. — Слишком мало для пропитания и слишком много для того, чтобы среди прочих не ощущать себя чужаком — вот судьба заурядного колдуна.
Корделии очень захотелось объяснить ему, что людей, с рождения обладающих парапсихологическими способностями, следует называть «эсперами». Но она знала, что об этом можно говорить лишь с людьми, посвященными в существование за пределами Грамария огромной земной цивилизации.
— Но ты, по крайней мере, дворянин и, если я не ошибаюсь, сын лорда!
— Не ошибаешься, — понурился Бор. — Да только я младший сын, а вдобавок мой отец из тех лордов, что еще до нашего с тобой рождения лишились всех прав в результате первого восстания против королевы Екатерины.
— Корона сохранила мятежным лордам их земли и титулы…
— Но с тех пор они постоянно под подозрением. — Бор воздел указательный палец. — Старшие сыновья живут при дворе заложниками, постигая науку верности престолу, но не младшие. Отец не без сожаления сообщил, что мне в этом мире придется всего добиваться самому, хотя он и постарается оказать посильную помощь.
— Не сомневаюсь, что перед сыном лорда открыта масса возможностей!
— А много ли среди них подобающих? — хмыкнул Бор. — У меня был выбор между армией и церковью — все остальное недостойно нашего рода. Так вот, я не создан быть попом. — И снова взгляд атамана, будто легкими, осторожными касаниями, ощупал все ее тело.
Корделия постаралась скрыть пробежавшую дрожь.
— Нет, это не для тебя, — едко бросила она. — Однако ты мог бы пойти на службу короне!
Бор ухмыльнулся:
— Я же сказал, это старшего, а не младшего отправили ко двору учиться манерам и любви к королю с королевой. Нет, я был слишком зол на них, лишивших моего отца чести, а меня будущего.
— Тебе не кажется, что король с королевой проявили милосердие? В конце концов, они не отрубили мятежным лордам головы за измену. По законам и обычаям они вполне могли обезглавить или повесить лордов, распустить их армии и лишить всех прав жен и детей, так чтобы некому было наследовать бунтовщикам.
— Да, знаю, а поместья раздать тем, кто в войне поддержал монарха, — досадливо кивнул Бор. — Ты права, они проявили милосердие, но позор родителей ложится на их сыновей, да и что мне толку, вознесись старший брат хоть как высоко.
Корделия помнила, как могут соперничать братья, и слышала о семьях, где такое соперничество оказалось куда острее, чем в ее собственной.
— По крайней мере, ты не лишился ни куска хлеба, ни Крыши над головой! Ведь жил ты, ни в чем не нуждаясь!
— Это правда, — признал Бор, — но только пока был мальчишкой, лет, скажем, до шестнадцати. А затем оказался предоставлен сам себе, ибо отец умер, а старший брат большой любви ко мне не питал. Ты можешь сказать, что мне просто не повезло, когда я присягнул не тому лорду, убежал, спасая шкуру, и зажил своим умом. А в леса меня привела собственная безрассудность.
Я, во всяком случае, спорить не стану. — Бор посмотрел на Корделию, и она, словно в омут, погрузилась в его глаза, с тревогой ощутив, как слабеют члены, как стучит в жилах горячая кровь, и все это куда сильнее и дольше, чем в первый раз — или куда приятнее, — а слова его делали ощущения еще острее.
— Не будь я так унижен и опозорен, не опустись я до нищеты и разбоя, возмечтал бы о любовных томлениях, о сладостных вздохах, о встречах и расставаниях, о любви такой прекрасной дамы, как ты, миледи.
В ушах у нее зашумело, и, хотя она прекрасно знала цену столь непомерной лести, та часть ее души, которую сама она яростно отрицала, совершенно разомлела. Корделия услышала, будто издалека, собственный голос:
— Человек всегда может изменить свою судьбу. Преданность и прилежание, искренность и настойчивость способны возродить любого человека благородных кровей, как бы низко ни пал он.
Тебе не следует терять надежду, сударь.
Глаза Бора тут же загорелись этой надеждой.
— Конечно, миледи, — выдохнул он, — раз ты так говоришь, я буду надеяться, постараюсь восстановить свое доброе имя и доказать, что достоин расположения.
Взгляд ее застыл, лицо вспыхнуло румянцем.
— Расположения моего короля, разумеется, — тихо добавил он.
Но не обманул этим ни ее, ни себя, да и не собирался.
Они смотрели друг на друга несколько мгновений, которые показались вечностью. Наконец Корделия почувствовала, что обязана разрушить это напряжение. Стиснув руки на талии, она сказала:
— А теперь, сударь, ступай вместе со своими людьми и докажи, что благородные твои слова не расходятся с делом.
Он медленно встал и подошел к девушке. Его запах окутал ее, запах пыли и пота, а еще какой-то крепкий, мускусный аромат, ей неизвестный. Он возвышался над ней, так близко, так близко, но все равно недостаточно близко…
— Как скажешь, миледи, — вздохнул Бор. — Я докажу. — Он удерживал ее взгляд еще одно долгое мгновение, пока она, наконец, не уступила, чуть подавшись назад, чтобы прекратить эту сладостную муку.
Бор печально улыбнулся, и, повернувшись, окликнул своих людей.
Со стонами и недовольным ворчанием те начали подниматься, пошатываясь со сна, а тем временем их обходил поваренок с бадьей и черпаком. За ним следовал другой с корзиной булочек.
Разбойники подставляли кружки, брали булочки и, с благодарностью глядя на Корделию, бормотали слова признательности.
— На здоровье, — надменно отвечала Корделия, с отчаянием, граничащем с паникой, впервые в жизни гадая, почему же на помощь ей не пришли отец с матерью.
Бор выкрикивал приказы, пытаясь на пути к воротам навести среди разбойников хоть какой-то порядок. Но прежде чем его поглотила тень, он бросил на Корделию долгий прощальный взгляд, и глаза его сверкали, как угли.
Затем он повернулся и скрылся с глаз ее.
Все, кто был в наружном дворе, издали единый вздох облегчения.
Все, кроме Корделии. Она, застыв как изваяние, провожала взглядом атамана разбойников.
Наверху, в окне террасы, лучезарно улыбалась ее мать и хмурил брови отец.
— Она неплохо справилась, муж мой, — сказала Гвендилон.
— Неплохо, — отозвался Род, — и он, к сожалению, тоже.
— Ах, да. — Голос Гвен звучал совершенно невозмутимо. — Он, похоже, добился ее внимания. Тем не менее, ей не повредит отыскать и другого воздыхателя.
— Ну… если ты так считаешь. — Род вовсе не казался убежденным в ее правоте. — Но этот тип мне совсем не приглянулся.
— Он сам или то, как он глядел на нашу дочь? Не могу сказать, что удивлена. Но успокойся, муж мой, она защищена от подобных посягательств не хуже любой другой девушки.
— Но и не лучше. Почему же ты не спустилась помочь ей?
— А почему ты этого не сделал?
— Главным образом потому, что ты хватала меня за руку, как только я порывался выйти.
— Действительно, — улыбнулась Гвен, — В конце концов, их заставили сдаться именно ей, а не нам.
— Все правильно, — согласился Род. — И все же мне кажется, что небольшая поддержка ей бы не помешала.
— Наша девочка знает, как обращаться с теми, кто желает ей зла, и вполне способна сама с ними разобраться. Мы не сможем вечно ее укрывать ее от опасностей, но я признаю, что когда ей приходится иметь дело с подобными людьми, нам лучше быть неподалеку.
— О, можно не сомневаться, — пробормотал Род.
Выйдя из ворот, орава головорезов скатилась по извилистой дороге с холма, на котором стоял замок.
Тут была развилка; дорога шла на восток, через лес, к Раннимеду. По ней и двинулись разбойники, но как только оказались под деревьями, тут же поднялся ропот:
— Надо сматываться, лучше ничего не придумать!
— Самое время исчезнуть в лесу, никто нас там не отыщет!
И тут же с обочин полетели камешки. Один угодил по башке последнему из крикунов и сбил с него шапку. Разбойник взвизгнул, схватился рукой за голову, нагнулся за шапкой, и тут же из-за дороги взлетела палка и звучно огрела его по заднице. Он выпрямился с новым воплем и прижал свободную руку к ушибленному седалищу.
— Похоже, Крошечный народец нас не забыл, — заметил Бор. — Пока мы не можем идти, куда вздумается.
— Так что нам делать? — выкрикнул один из разбойников.
— Ну, ты же слышал, что сказала госпожа: уповать на милость сэра Мариса!
Действительно, вскоре дорога вывела их на поляну, где поджидал сэр Марис с дюжиной всадников.
— Госпожа велела нам явиться сюда и уповать на твое снисхождение, сэр сенешаль, — с легким поклоном объявил Бор.
— Правильно сделала, — проскрежетал старый рыцарь. — Мы не думаем, что королевские темницы так уж соскучилась без вас.
— Но вы обещали… — начал один из разбойников, однако Другой тут же заткнул ему рот ладонью.
— Да, я дал слово, — согласился сэр Марис, — причем дал его от имени их величеств — так что можете отправляться на все четыре стороны. Но смотрите у меня, чтобы никогда больше не .воровать, не грабить, не браконьерствовать!
— Мы больше не будем, сэр, — уверил его Бор, а за ним нестройными голосами принялась клясться и божиться вся шайка.
— А ты, сударь, особенно! — Сэр Марис уставился на Бора. — Ты, сын благородного дворянина, опустился до разбоя на дорогах! Ты должен сгорать от стыда, стоя перед рыцарем! Ты должен трепетать, вспоминая, что и сам когда-то был посвящен в рыцари!
— Мне стыдно, — понурил голову Бор, в том числе и для того, чтобы скрыть ухмылку.
— Ладно, может быть, в тебе еще сохранилась капля чести, — проворчал старик, опираясь на посох. — Ступай и постарайся выбрать правильный путь. Распорядись жизнью и судьбой, что даровал тебе Господь, как подобает дворянину! И подумай, если когда-нибудь тебе захочется обобрать тех, кто слабее или оказался в твоей власти, что бы сделали они на твоем месте? Будь благодарен за то, что имеешь, любезный, и не хули Бога за то, что не дал тебе больше.
В глазах Бора вспыхнула досада — и негодование, тут же, впрочем, скрытые. Он снова поклонился.
— О, как близко к сердцу я принимаю ваши слова, сэр сенешаль.
— Заруби себе на носу! Прощай — и никогда не приходи ко мне с жалобами на совершенные по отношению к тебе злодеяния!
Прочь, прочь, все как один — в лес! Вы прощены и можете искать себе честное ремесло во владениях короля! Идите и больше не грешите! — И он распростер руки, отпуская разбойников.
Те не заставили себя ждать и тут же скрылись среди деревьев.
В том числе и Бор. Он продрался через кусты и быстро зашагал по прошлогодней листве, пока не оказался в ста футах от дороги.
Здесь он остановился и прислушался. До него донеслись неясные звуки: похоже, его люди снова сбивались в стаю. Бор направился в противоположную сторону. По крайней мере, он избавился от этой обузы. Наконец-то не надо думать о них! А если им так уж хочется, чтобы он и дальше верховодил, пусть сами ищут его.
Он надеялся, что этого не случится. Он снова хотел обрести свободу, быть самим собой и постараться еще раз начать все сначала. Он решил прислушаться к словам сэра Мариса и на этот раз получше использовать дарованный ему шанс. Бор зашагал по лесу к замку Гэллоугласов, и перед глазами его стояли гибкое тело, прекрасное лицо и золотистая грива.
Он решил завоевать Корделию.
Глава седьмая
— Ален? Але-э-э-н! Ален!
Ален открыл глаза, и яркий свет, будто огненная стрела, пронзил ему мозг. Он крепко зажмурился, а потом заставил себя чуть-чуть приподнять веки. Свет по-прежнему причинял боль, а в ушах, раскалывая череп, гудел этот нечеловеческий голос:
— Ален! Хвала небесам! Я боялся, что совсем тебя потерял!
— Я тоже, — с трудом выдохнул Ален. — Умоляю, Джеффри, потише! Незачем так орать!
— Я не ору. — Джеффри ухмыльнулся, поняв состояние приятеля Он встал на колени и, просунув руку за спину Алена, осторожно приподнял его. — Вот, выпей. Пора тебе разговеться.
— Похорони меня, — простонал Ален, — потому что я, кажется, умер. — Тем не менее он взял кружку и отпил. Но, распробовав содержимое, выпучил глаза и сплюнул. — Тьфу! Этим мерзким пойлом ты вчера уничтожил меня!
— Это добрый деревенский эль, — все так же ухмыляясь, возразил Джеффри, — и он мигом приведет тебя в чувство. Но куда ты подевал… А-а, вижу.
Ален нахмурился. О чем это он? Проследив за взглядом Джеффри, он обнаружил, что не мог примять папоротник на столь обширном пространстве в одиночку, а еще увидел чулок, забытый девушкой, прокравшейся на рассвете домой. Ален мутным взглядом уставился на этот чулок:
— Но я… но я ведь не мог… — Затем проснулись воспоминания, он закрыл лицо руками и простонал:
— Это было!
— Ну так радуйся! — Джеффри хлопнул его по плечу, слегка. — Ты победил чудовище, ты лихо напился и улегся с девицей! Ты живешь, Ален, ты сейчас живой, как никогда!
— Я мертв, как никогда, или близок к тому. Тебе не понять, Джеффри.
— Отчего же? Все понятно.
— Ничего ты не понимаешь! Я принц, и это обязывает меня заботиться о подданных, печься об их благе, а не использовать и не совращать их!
— Сомневаюсь, что ты кого-нибудь совратил, — медленно проговорил Джеффри.
— Да ведь ты сам это сказал!
— Ничего подобного я не говорил, — резко отозвался Джеффри. — Я сказал и могу повторить, что ты должен только радоваться случившемуся. Девчонка не просто была согласна, она страстно тебя возжелала! Я сам видел, как она сперва заигрывала, потом завлекала и совсем тебе голову вскружила. Что там было, когда она тебя увела, сказать не могу — не видел, но, припомни, ведь она и дальше подгоняла тебя и ни разу не сказала: «Хватит!»
— Нет, сказала. — Ален прижал ладонь ко лбу. — Теперь вспоминаю, она сказала; «Милорд, это грех! Вам не пристало!»
На губах Джеффри заиграла улыбка.
— И как же ты поступил?
— Ну, как всякий дворянин на моем месте: отпрянул и убрал руку.
— И что она на это сказала?
— Она взяла мою руку и вернула на прежнее место со словами: «Нет, продолжайте, если желаете». Я стал уверять ее, что очень даже желаю…
— И потом она сама объясняла тебе, куда положить руку.
Ален покраснел, как свекла.
— Да, хотя необязательно словами.
Джеффри покачал головой:
— Ты зря терзаешь себя муками совести. Она сама этого хотела, а ты был слишком пьян, чтобы уклониться или сдерживать собственные желания. Тебе не в чем винить себя, кроме, разве, того, что выпил лишку, так это ведь я тебя подначивал и готов разделить ответственность.
Ален открыл глаза, и яркий свет, будто огненная стрела, пронзил ему мозг. Он крепко зажмурился, а потом заставил себя чуть-чуть приподнять веки. Свет по-прежнему причинял боль, а в ушах, раскалывая череп, гудел этот нечеловеческий голос:
— Ален! Хвала небесам! Я боялся, что совсем тебя потерял!
— Я тоже, — с трудом выдохнул Ален. — Умоляю, Джеффри, потише! Незачем так орать!
— Я не ору. — Джеффри ухмыльнулся, поняв состояние приятеля Он встал на колени и, просунув руку за спину Алена, осторожно приподнял его. — Вот, выпей. Пора тебе разговеться.
— Похорони меня, — простонал Ален, — потому что я, кажется, умер. — Тем не менее он взял кружку и отпил. Но, распробовав содержимое, выпучил глаза и сплюнул. — Тьфу! Этим мерзким пойлом ты вчера уничтожил меня!
— Это добрый деревенский эль, — все так же ухмыляясь, возразил Джеффри, — и он мигом приведет тебя в чувство. Но куда ты подевал… А-а, вижу.
Ален нахмурился. О чем это он? Проследив за взглядом Джеффри, он обнаружил, что не мог примять папоротник на столь обширном пространстве в одиночку, а еще увидел чулок, забытый девушкой, прокравшейся на рассвете домой. Ален мутным взглядом уставился на этот чулок:
— Но я… но я ведь не мог… — Затем проснулись воспоминания, он закрыл лицо руками и простонал:
— Это было!
— Ну так радуйся! — Джеффри хлопнул его по плечу, слегка. — Ты победил чудовище, ты лихо напился и улегся с девицей! Ты живешь, Ален, ты сейчас живой, как никогда!
— Я мертв, как никогда, или близок к тому. Тебе не понять, Джеффри.
— Отчего же? Все понятно.
— Ничего ты не понимаешь! Я принц, и это обязывает меня заботиться о подданных, печься об их благе, а не использовать и не совращать их!
— Сомневаюсь, что ты кого-нибудь совратил, — медленно проговорил Джеффри.
— Да ведь ты сам это сказал!
— Ничего подобного я не говорил, — резко отозвался Джеффри. — Я сказал и могу повторить, что ты должен только радоваться случившемуся. Девчонка не просто была согласна, она страстно тебя возжелала! Я сам видел, как она сперва заигрывала, потом завлекала и совсем тебе голову вскружила. Что там было, когда она тебя увела, сказать не могу — не видел, но, припомни, ведь она и дальше подгоняла тебя и ни разу не сказала: «Хватит!»
— Нет, сказала. — Ален прижал ладонь ко лбу. — Теперь вспоминаю, она сказала; «Милорд, это грех! Вам не пристало!»
На губах Джеффри заиграла улыбка.
— И как же ты поступил?
— Ну, как всякий дворянин на моем месте: отпрянул и убрал руку.
— И что она на это сказала?
— Она взяла мою руку и вернула на прежнее место со словами: «Нет, продолжайте, если желаете». Я стал уверять ее, что очень даже желаю…
— И потом она сама объясняла тебе, куда положить руку.
Ален покраснел, как свекла.
— Да, хотя необязательно словами.
Джеффри покачал головой:
— Ты зря терзаешь себя муками совести. Она сама этого хотела, а ты был слишком пьян, чтобы уклониться или сдерживать собственные желания. Тебе не в чем винить себя, кроме, разве, того, что выпил лишку, так это ведь я тебя подначивал и готов разделить ответственность.