Страница:
— Это призраки замученных им людей: тех, кого он обманывал и грабил! — прошептал Грегори. — Сейчас начнется битва призраков, и да поможет им Правая сила!
— А также их количество, — присовокупил Джеффри. — Преимущество будет не на стороне быка, пусть только зайдет туда.
— В самом деле, — смятенно пробормотал Ален. — Он не может тронуться ни вперед, ни назад. Там его останавливают свечи и молитвы, а с другой стороны — призраки. Все против него. И что они будут с ним делать дальше?
— Не думаю, что они станут его трогать, — скривился Джеффри. — Монахи просто хотят его успокоить навечно, чтобы он больше не возвращался. А наказывать его будут уже силы неземные.
— И что же они: собираются загнать этого огромного быка в гроб? — удивился Ален.
— Вроде того, — отвечал Грегори, не сводя глаз с монашеских рядов и их ревущего противника. — Посмотрим, что они будут делать дальше.
Все теснее и теснее становился круг, смыкаясь вокруг быка — точно сверкающее в ночи ожерелье из жемчужин, стягивающееся на его шее. Наконец раздался еще один сотрясающий землю рев, и бык метнулся за церковную ограду, на освященную землю.
— Но он же не может туда проникнуть! — возмутился Ален. — Слышишь, нечистый дух! Там же святая земля!
— Может, но будет тут же наказан: гореть ясным пламенем, — пояснил Грегори. — Что может быть страшнее такого возмездия для злодея?
— Значит, бык поджарится, как на вертеле? — хмуро пробормотал Джеффри.
Церковь огласилась криком агонии — это кричал бык; звук раскатывался, отражаясь от фасада церкви, гудел в колоколах, в нем были боль и гнев, и отчаяние столь глубокие, что все трое содрогнулись. Даже Джеффри почувствовал легкие уколы страха, овладевшего призраком, таким глубоким и непреодолимым был его испуг.
Но монахи стояли неколебимо возле ворот, выдвигаясь дальше к церкви и оттесняя призрака.
— Я должен пройти туда! — решительно сказал Грегори. — Кто знает, на что эта тварь способна, когда окажется загнанной в угол?
— Вот именно, — возразил Джеффри, — поэтому тебе не следует там появляться…
Но Грегори уже исчез, произведя небольшой грохот, подобный удару молнии с неба.
— Никак не уймется! — воскликнул Джеффри. — Куда он вляпается на этот раз? — Джеффри повернулся к Алену. — Добирайся, как сможешь! — И с таким же точно шумом исчез следом, оставив Алена сотрясать вечерний воздух цветастыми проклятиями, которые не должны быть известны ни одному благовоспитанному принцу.
Грегори появился в церкви с точно таким же громоподобным ударом, который вырвал у быка рев испуга и ненависти. Сидений здесь не было, как в большинстве средневековых храмов, а широкий пол был выложен плитняком. Бык стоял в центре, и два ряда монахов решительно двигались вдоль стен к алтарю: остальные отсекали путь к дверям. Церковь наполнилась странным свечением и речитативом дружных молитв, которые звучали теперь громче и уверенней, чем дикий рев быка. Как он ни крутился, как ни вскидывал рогами, наступавшие были неумолимы и продолжали идти на него, стойко перенося любые атаки со стороны рассвирепевшего животного. Наконец он понял, что его вот-вот загонят в кольцо — и отступил к восточной стене: туда, где находился алтарь. Там, пригнув голову и угрожающе выставив рога, он забил копытами.
— Он крошит гранит!
Грегори обернулся и увидел перед собой брата. Шум его прибытия был заглушен песнопениями и ревом быка.
— Гранит только трескается, — ответил Грегори. — И потом, сейчас это не причинит вреда никому, кроме него самого. Сейчас его неукротимый нрав принесет ему лишь слабость.
— Смотри! — удивленно воскликнул Джеффри, — Что с ним происходит?
Грегори посмотрел: бык стал уменьшатся в размерах. Наверное, он понял, что по-другому не выкрутиться.
Внезапно Грегори стали понятны намерения быка.
— Берегитесь! — крикнул он монахам. — Сейчас этот призрак…
Бык выпустил весь накачанный воздух в продолжительное мычание, стараясь задуть им все окружавшие по сторонам свечи. Волна морозного воздуха прокатилась по храму, и вдруг стало темно. В полной темноте, в церкви, заполненной мраком, заголосили монахи — и их тут же заглушил торжествующий рев быка.
— Молекулярная реверберация! — бросил Грегори брату и уставился во тьму, стараясь отыскать там хоть крошечный след недавнего свечения.
— То, что надо, — откликнулся Джеффри и сделал то же самое.
Один за другим крошечные огоньки пламени вспыхнули. Монахи радостно подхватили песню, и бык яростно взревел, отчаянно пятясь. Но чем дальше наступали монахи, тем тоньше становился этот рев. Теперь они сблизились в центре храма настолько, что бык стал виден со всех сторон, и всем открылась картина того, что с ним происходило: бык стремительно уменьшался в размерах и все тоньше становился его яростный рев. Подкова окружения наконец замкнулась тесным непроницаемым кольцом. Гимн, который пели монахи, стал торжественным и победоносным, а рев чудовища стал сначала жалким блеянием, затем птичьим щебетом, и закончился писком летучей мыши.
— А теперь брат Хендрик! — Объявил один из монахов-священников, и другой его коллега выступил вперед с коробочкой-трутницей. Он осторожно поднял крошечное создание, положил его туда и захлопнул крышку.
Грегори и Джеффри издали рев восторга. Еще один голос присоединился к ним: у дверей они тут же заметили Алена, приветственно махнувшего рукой.
Однако монахи особого веселья не выразили, спев лишь благодарственный молебен. Вскоре песня замолкла, и церковь погрузилась в тишину. Лишь золотой свет свечей плясал на истертых, отполированных ступнями плитках.
Затем раздался тонкий писк из трутницы, похожий на скрип сверчка, в котором можно было различить слова:
— Что вы делаете? Сжальтесь надо мной! Милосердия!
— О каком милосердии может идти речь к тому, кто первый начал насилие? — спросил один из монахов.
— Ты достоин той же участи, что и твои жертвы, — подтвердил другой.
— Так сделайте со мной то же, что я с ними! — умолял еле слышный писк. — Оставьте меня в этой коробке под мостом у протоки, что проходит через деревню, чтобы я не остался в полном одиночестве!
— Нет, парень, — сурово отказал старший из братьев ордена. — Мы знаем, какое зло кипит в твоем сердце.
— И знаем о силах, которые могут быть у призрака, даже такого крошечного, — присоединился к ним еще один седой монах, в котором возраст выдавал старшего. — Потом у каждой беременной на этом мосту начнет случаться выкидыш.
— Включая отелых коров, и «тяжелых» овец, — присовокупил третий.
Из коробки послышались шум и возня, лихорадочные и истеричные. Словно там дрались за жизнь сразу несколько насекомых.
— Проклятье на ваши головы, слишком подозрительные умы!
— Если он проклинает нас, значит, мы оказались правы, не веря в его посулы, — с суровой усмешкой произнес старший. — Ничего, грубиян, мы обложим эту коробку свинцом, и отправим ее с каким-нибудь рыбаком, чтобы он забросил тебя поглубже в пучину.
— Подумайте о милосердии! — завопил тонкий голос из коробки. — Неужели вы навечно похороните меня в таком безотрадном темном месте?
— Если тебе это не по нутру, отправляйся за пределы этого мира, где получишь заслуженное воздаяние за свои зверства и жестокости.
— Это вы изуверы, если способны на такое — проклясть меня на веки вечные! Это надо же — какая жестокость! Вы же знаете, что за пределы этого мира мне путь зарыт — адский огонь ожидает меня там!
— Ты сам себе выбрал такую судьбу, — строго сказал один из братьев ордена, — за то, что ты сделал с людьми, среди которых жил.
Грегори выступил вперед, воздев руку:
— Дозволено ли мне будет сказать, святые отцы, почтенные братья?
Монахи застыли, обратив на него внимание. Затем старший сказал неторопливо:
— Я еще тогда удивился, что наши свечи нежданно-негаданно зажглись. Сначала я принял это за знак Провидения, но теперь вижу, что оно послало тебя. Это ты пробудил к жизни божественный огонь, и, само собой, заслужил право участвовать в нашем разговоре, незнакомец, кто бы ты ни был.
— Благодарю вас, досточтимый, — Грегори внимательно посмотрел на трутницу, в которой содержался монстр, словно пронизывая ее взглядом насквозь:
— А не могли бы вы с помощью ваших песнопений уменьшить этого быка, ну допустим, до комариных размеров, так, чтобы эта коробка была бы для него как дворец?
Братья ордена обменялись недоуменными взорами:
— Естественно, — заявил старший, — во имя милосердия, мы можем сделать это для него.
— Но я никогда не увижу света! — пищал голос из трутницы.
— Не верьте ему, — посоветовал Грегори. — Он всего лишь призрак, и не отвечает за свои слова. При уменьшении размеров увеличивается концентрация энергии — и, если он сейчас вырвется оттуда в таком состоянии, то может сжечь здесь все единым взором.
— Проклятье тебе, всезнайка! — возопили из коробки.
— Отчего же, — возмутился монах, — ты проклинаешь того, кто заступился за тебя, и позаботился создать уют в твоем заключении? Теперь я вижу, ты просто не заслуживаешь даже этого снисхождения!
— Нет, нет! — завопил бык. — Я это так, сгоряча сказал! Войдите в мое положение! Уменьшите меня своим чудодейственным пением, доблестные мужи!
— Видимо, не только сила вызвала такой приступ раскаяния, — вздохнул монах, — будем, по крайней мере, на это надеяться. Но мы можем уделить ему милосердия, которое он не заслуживает, во имя божественной справедливости.
При этих словах Грегори заметил, как заиграл румянец на лице принца, и как побагровел Джеффри, словно человек, который готов не то рассмеяться, не то немедленно разрыдаться, тронутый простодушием святых отцов.
— Споем, братья, — призвал старший монах.
Ален, Джеффри и Грегори покинули церковь при первых словах песни. Их присутствие здесь уже не требовалось. На мгновение они остановились, окинув церковь прощальным взглядом, прислушиваясь к гармоничным звукам, царившим там, и наслаждаясь растущей в душе гармонией мира.
— Всякий может найти место в этом сказочном мире, — почти благоговейно пробормотал принц.
— Угу, — откликнулся Джеффри. — Даже комар в своей шкатулке.
— Достаточно того, что гармония восстановилась и восторжествовала в этой маленькой деревушке, пусть даже в какой-то части этого мира, а значит день прошел не напрасно. — Грегори завороженно посмотрел в небо. — Однако все заняло гораздо больше времени чем предполагалось, друзья. Смотрите, заря уже золотит небеса.
— Вот это да! — сказал Ален, забираясь в седло. — И все же, как ни тянуло на ночлег, отчего-то у меня нет желания оставаться в этом месте ночью или днем.
А теперь, поскольку наш путь будет освещен хотя бы бледными лучами рассвета, преодолеем еще несколько миль и разобьем свой лагерь где-нибудь на поляне среди благоуханной растительности здешних краев.
— Неплохая мысль, — поддержал Джеффри, садясь верхом. — Лично я ничуть не жалею, что пришлось провести ночь в пути.
— И я тоже, — подхватил Грегори, ставя ногу в стремя. — В путь, джентльмены, посмотрим, вдруг нам удастся встретить место для ночлега получше, чем это.
Однако, когда они выехали на бревенчатый мост, ведущий к лесу, Джеффри повернулся к брату с недовольной гримасой:
— Что это ты все время улыбаешься, Наблюдатель?
— При мысли о том, что, как известно, добрая слава бежит впереди, как ни скор твой конь. А у монахов нет причины хранить случившееся в тайне.
— Случившееся?
— Ну да, то, что произошло этой ночью. — отвечал Грегори. — Думаю, здешние жители не скоро осмелятся ездить по этому мосту.
— У тебя не завалялось хоть одного бисквитика, Корделия? — спросила Ртуть. — Мои запасы вышли, остались только вяленые мясные обрезки.
— А у меня как раз наоборот: четыре бисквита и ни грамма мяса, — и Корделия раздала сухари. — Один отложим про запас.
Голод терзал желудок Алуэтты — он как будто вгрызался в нее, запуская свои зубы и когти, словно некий дикий зверь, когда она передала сухарь обратно Корделии:
— Благодарю, мадемуазель, но я еще могу потерпеть.
Может быть, нам удастся найти лесных орехов или ягод.
— Или кролика, уставшего от жизни? — поинтересовалась Ртуть. — Что на тебя, в самом деле, нашло?
Ешь, что дают. Как только разобьем лагерь, я поохочусь в округе, пока мы будем обдирать тушку и жарить мясо на углях, уйдет время — а голод не тетка, он доконает быстрее.
— Потрясающая красота, — оглянулась Алуэтта по сторонам. — Вы только посмотрите, какие стволы вдоль дороги — это же сказочные богатыри-великаны! Настоящая дубрава!
— Ну, положим, не все, — Корделия кивнула вперед, где произрастало несколько дубов чуть более фута в поперечнике. Затем она перевела взгляд на корни. — Посмотрите, они растут прямо из стволов павших деревьев!
Они присмотрелись и увидели, что более молодые деревья и в самом деле росли на подстилке из старых, словно грибы из пня. Старые стволы были обрублены и на месте среза вырастал новый дубок.
— В этой роще дубы рубили раза три! — воскликнула Корделия. — Это деревья четвертого поколения!
Алуэтта поежилась.
— Что-то мне не нравится в этом месте, каким бы привлекательным и романтичным оно не было. Странное оно — я чувствую подвох или ловушку.
— Но кому могло понадобиться трижды рубить в одном месте? — со смехом сказала Корделия. — Но местечко в самом деле прекрасное.
— Да, — согласилась Алуэтта, — место замечательное во всех отношениях. Возможно оттого, что старые седые великаны не заслоняют кронами небо. Смотрите, солнце — и колокольчики!
Маленькие голубые цветы густо заселили поляну, устлав ее словно огромным цветным ковром. Среди них" торчало несколько живописных мухоморов, дразня своими огненно-красными пестрыми шляпами.
— Странно, мухоморы среди цветов, — подивилась Корделия. — И еще такие большие!
— Прямо как на парад собрались, — согласилась Алуэтта.
— Кстати — а каковы они на вкус? — спросила Ртуть, прижимая руку к неугомонному желудку, урчавшему с утра на разные лады.
И, словно бы ей в ответ, один из мухоморов стал расти и распрямляться в густой траве. Пораженные женщины увидели, как из-под красно-белой шляпы высунулся крючковатый обвисший нос, такой же красный. Затем мухомор как ни в чем не бывало побрел им навстречу.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
— А также их количество, — присовокупил Джеффри. — Преимущество будет не на стороне быка, пусть только зайдет туда.
— В самом деле, — смятенно пробормотал Ален. — Он не может тронуться ни вперед, ни назад. Там его останавливают свечи и молитвы, а с другой стороны — призраки. Все против него. И что они будут с ним делать дальше?
— Не думаю, что они станут его трогать, — скривился Джеффри. — Монахи просто хотят его успокоить навечно, чтобы он больше не возвращался. А наказывать его будут уже силы неземные.
— И что же они: собираются загнать этого огромного быка в гроб? — удивился Ален.
— Вроде того, — отвечал Грегори, не сводя глаз с монашеских рядов и их ревущего противника. — Посмотрим, что они будут делать дальше.
Все теснее и теснее становился круг, смыкаясь вокруг быка — точно сверкающее в ночи ожерелье из жемчужин, стягивающееся на его шее. Наконец раздался еще один сотрясающий землю рев, и бык метнулся за церковную ограду, на освященную землю.
— Но он же не может туда проникнуть! — возмутился Ален. — Слышишь, нечистый дух! Там же святая земля!
— Может, но будет тут же наказан: гореть ясным пламенем, — пояснил Грегори. — Что может быть страшнее такого возмездия для злодея?
— Значит, бык поджарится, как на вертеле? — хмуро пробормотал Джеффри.
Церковь огласилась криком агонии — это кричал бык; звук раскатывался, отражаясь от фасада церкви, гудел в колоколах, в нем были боль и гнев, и отчаяние столь глубокие, что все трое содрогнулись. Даже Джеффри почувствовал легкие уколы страха, овладевшего призраком, таким глубоким и непреодолимым был его испуг.
Но монахи стояли неколебимо возле ворот, выдвигаясь дальше к церкви и оттесняя призрака.
— Я должен пройти туда! — решительно сказал Грегори. — Кто знает, на что эта тварь способна, когда окажется загнанной в угол?
— Вот именно, — возразил Джеффри, — поэтому тебе не следует там появляться…
Но Грегори уже исчез, произведя небольшой грохот, подобный удару молнии с неба.
— Никак не уймется! — воскликнул Джеффри. — Куда он вляпается на этот раз? — Джеффри повернулся к Алену. — Добирайся, как сможешь! — И с таким же точно шумом исчез следом, оставив Алена сотрясать вечерний воздух цветастыми проклятиями, которые не должны быть известны ни одному благовоспитанному принцу.
Грегори появился в церкви с точно таким же громоподобным ударом, который вырвал у быка рев испуга и ненависти. Сидений здесь не было, как в большинстве средневековых храмов, а широкий пол был выложен плитняком. Бык стоял в центре, и два ряда монахов решительно двигались вдоль стен к алтарю: остальные отсекали путь к дверям. Церковь наполнилась странным свечением и речитативом дружных молитв, которые звучали теперь громче и уверенней, чем дикий рев быка. Как он ни крутился, как ни вскидывал рогами, наступавшие были неумолимы и продолжали идти на него, стойко перенося любые атаки со стороны рассвирепевшего животного. Наконец он понял, что его вот-вот загонят в кольцо — и отступил к восточной стене: туда, где находился алтарь. Там, пригнув голову и угрожающе выставив рога, он забил копытами.
— Он крошит гранит!
Грегори обернулся и увидел перед собой брата. Шум его прибытия был заглушен песнопениями и ревом быка.
— Гранит только трескается, — ответил Грегори. — И потом, сейчас это не причинит вреда никому, кроме него самого. Сейчас его неукротимый нрав принесет ему лишь слабость.
— Смотри! — удивленно воскликнул Джеффри, — Что с ним происходит?
Грегори посмотрел: бык стал уменьшатся в размерах. Наверное, он понял, что по-другому не выкрутиться.
Внезапно Грегори стали понятны намерения быка.
— Берегитесь! — крикнул он монахам. — Сейчас этот призрак…
Бык выпустил весь накачанный воздух в продолжительное мычание, стараясь задуть им все окружавшие по сторонам свечи. Волна морозного воздуха прокатилась по храму, и вдруг стало темно. В полной темноте, в церкви, заполненной мраком, заголосили монахи — и их тут же заглушил торжествующий рев быка.
— Молекулярная реверберация! — бросил Грегори брату и уставился во тьму, стараясь отыскать там хоть крошечный след недавнего свечения.
— То, что надо, — откликнулся Джеффри и сделал то же самое.
Один за другим крошечные огоньки пламени вспыхнули. Монахи радостно подхватили песню, и бык яростно взревел, отчаянно пятясь. Но чем дальше наступали монахи, тем тоньше становился этот рев. Теперь они сблизились в центре храма настолько, что бык стал виден со всех сторон, и всем открылась картина того, что с ним происходило: бык стремительно уменьшался в размерах и все тоньше становился его яростный рев. Подкова окружения наконец замкнулась тесным непроницаемым кольцом. Гимн, который пели монахи, стал торжественным и победоносным, а рев чудовища стал сначала жалким блеянием, затем птичьим щебетом, и закончился писком летучей мыши.
— А теперь брат Хендрик! — Объявил один из монахов-священников, и другой его коллега выступил вперед с коробочкой-трутницей. Он осторожно поднял крошечное создание, положил его туда и захлопнул крышку.
Грегори и Джеффри издали рев восторга. Еще один голос присоединился к ним: у дверей они тут же заметили Алена, приветственно махнувшего рукой.
Однако монахи особого веселья не выразили, спев лишь благодарственный молебен. Вскоре песня замолкла, и церковь погрузилась в тишину. Лишь золотой свет свечей плясал на истертых, отполированных ступнями плитках.
Затем раздался тонкий писк из трутницы, похожий на скрип сверчка, в котором можно было различить слова:
— Что вы делаете? Сжальтесь надо мной! Милосердия!
— О каком милосердии может идти речь к тому, кто первый начал насилие? — спросил один из монахов.
— Ты достоин той же участи, что и твои жертвы, — подтвердил другой.
— Так сделайте со мной то же, что я с ними! — умолял еле слышный писк. — Оставьте меня в этой коробке под мостом у протоки, что проходит через деревню, чтобы я не остался в полном одиночестве!
— Нет, парень, — сурово отказал старший из братьев ордена. — Мы знаем, какое зло кипит в твоем сердце.
— И знаем о силах, которые могут быть у призрака, даже такого крошечного, — присоединился к ним еще один седой монах, в котором возраст выдавал старшего. — Потом у каждой беременной на этом мосту начнет случаться выкидыш.
— Включая отелых коров, и «тяжелых» овец, — присовокупил третий.
Из коробки послышались шум и возня, лихорадочные и истеричные. Словно там дрались за жизнь сразу несколько насекомых.
— Проклятье на ваши головы, слишком подозрительные умы!
— Если он проклинает нас, значит, мы оказались правы, не веря в его посулы, — с суровой усмешкой произнес старший. — Ничего, грубиян, мы обложим эту коробку свинцом, и отправим ее с каким-нибудь рыбаком, чтобы он забросил тебя поглубже в пучину.
— Подумайте о милосердии! — завопил тонкий голос из коробки. — Неужели вы навечно похороните меня в таком безотрадном темном месте?
— Если тебе это не по нутру, отправляйся за пределы этого мира, где получишь заслуженное воздаяние за свои зверства и жестокости.
— Это вы изуверы, если способны на такое — проклясть меня на веки вечные! Это надо же — какая жестокость! Вы же знаете, что за пределы этого мира мне путь зарыт — адский огонь ожидает меня там!
— Ты сам себе выбрал такую судьбу, — строго сказал один из братьев ордена, — за то, что ты сделал с людьми, среди которых жил.
Грегори выступил вперед, воздев руку:
— Дозволено ли мне будет сказать, святые отцы, почтенные братья?
Монахи застыли, обратив на него внимание. Затем старший сказал неторопливо:
— Я еще тогда удивился, что наши свечи нежданно-негаданно зажглись. Сначала я принял это за знак Провидения, но теперь вижу, что оно послало тебя. Это ты пробудил к жизни божественный огонь, и, само собой, заслужил право участвовать в нашем разговоре, незнакомец, кто бы ты ни был.
— Благодарю вас, досточтимый, — Грегори внимательно посмотрел на трутницу, в которой содержался монстр, словно пронизывая ее взглядом насквозь:
— А не могли бы вы с помощью ваших песнопений уменьшить этого быка, ну допустим, до комариных размеров, так, чтобы эта коробка была бы для него как дворец?
Братья ордена обменялись недоуменными взорами:
— Естественно, — заявил старший, — во имя милосердия, мы можем сделать это для него.
— Но я никогда не увижу света! — пищал голос из трутницы.
— Не верьте ему, — посоветовал Грегори. — Он всего лишь призрак, и не отвечает за свои слова. При уменьшении размеров увеличивается концентрация энергии — и, если он сейчас вырвется оттуда в таком состоянии, то может сжечь здесь все единым взором.
— Проклятье тебе, всезнайка! — возопили из коробки.
— Отчего же, — возмутился монах, — ты проклинаешь того, кто заступился за тебя, и позаботился создать уют в твоем заключении? Теперь я вижу, ты просто не заслуживаешь даже этого снисхождения!
— Нет, нет! — завопил бык. — Я это так, сгоряча сказал! Войдите в мое положение! Уменьшите меня своим чудодейственным пением, доблестные мужи!
— Видимо, не только сила вызвала такой приступ раскаяния, — вздохнул монах, — будем, по крайней мере, на это надеяться. Но мы можем уделить ему милосердия, которое он не заслуживает, во имя божественной справедливости.
При этих словах Грегори заметил, как заиграл румянец на лице принца, и как побагровел Джеффри, словно человек, который готов не то рассмеяться, не то немедленно разрыдаться, тронутый простодушием святых отцов.
— Споем, братья, — призвал старший монах.
Ален, Джеффри и Грегори покинули церковь при первых словах песни. Их присутствие здесь уже не требовалось. На мгновение они остановились, окинув церковь прощальным взглядом, прислушиваясь к гармоничным звукам, царившим там, и наслаждаясь растущей в душе гармонией мира.
— Всякий может найти место в этом сказочном мире, — почти благоговейно пробормотал принц.
— Угу, — откликнулся Джеффри. — Даже комар в своей шкатулке.
— Достаточно того, что гармония восстановилась и восторжествовала в этой маленькой деревушке, пусть даже в какой-то части этого мира, а значит день прошел не напрасно. — Грегори завороженно посмотрел в небо. — Однако все заняло гораздо больше времени чем предполагалось, друзья. Смотрите, заря уже золотит небеса.
— Вот это да! — сказал Ален, забираясь в седло. — И все же, как ни тянуло на ночлег, отчего-то у меня нет желания оставаться в этом месте ночью или днем.
А теперь, поскольку наш путь будет освещен хотя бы бледными лучами рассвета, преодолеем еще несколько миль и разобьем свой лагерь где-нибудь на поляне среди благоуханной растительности здешних краев.
— Неплохая мысль, — поддержал Джеффри, садясь верхом. — Лично я ничуть не жалею, что пришлось провести ночь в пути.
— И я тоже, — подхватил Грегори, ставя ногу в стремя. — В путь, джентльмены, посмотрим, вдруг нам удастся встретить место для ночлега получше, чем это.
Однако, когда они выехали на бревенчатый мост, ведущий к лесу, Джеффри повернулся к брату с недовольной гримасой:
— Что это ты все время улыбаешься, Наблюдатель?
— При мысли о том, что, как известно, добрая слава бежит впереди, как ни скор твой конь. А у монахов нет причины хранить случившееся в тайне.
— Случившееся?
— Ну да, то, что произошло этой ночью. — отвечал Грегори. — Думаю, здешние жители не скоро осмелятся ездить по этому мосту.
— У тебя не завалялось хоть одного бисквитика, Корделия? — спросила Ртуть. — Мои запасы вышли, остались только вяленые мясные обрезки.
— А у меня как раз наоборот: четыре бисквита и ни грамма мяса, — и Корделия раздала сухари. — Один отложим про запас.
Голод терзал желудок Алуэтты — он как будто вгрызался в нее, запуская свои зубы и когти, словно некий дикий зверь, когда она передала сухарь обратно Корделии:
— Благодарю, мадемуазель, но я еще могу потерпеть.
Может быть, нам удастся найти лесных орехов или ягод.
— Или кролика, уставшего от жизни? — поинтересовалась Ртуть. — Что на тебя, в самом деле, нашло?
Ешь, что дают. Как только разобьем лагерь, я поохочусь в округе, пока мы будем обдирать тушку и жарить мясо на углях, уйдет время — а голод не тетка, он доконает быстрее.
— Потрясающая красота, — оглянулась Алуэтта по сторонам. — Вы только посмотрите, какие стволы вдоль дороги — это же сказочные богатыри-великаны! Настоящая дубрава!
— Ну, положим, не все, — Корделия кивнула вперед, где произрастало несколько дубов чуть более фута в поперечнике. Затем она перевела взгляд на корни. — Посмотрите, они растут прямо из стволов павших деревьев!
Они присмотрелись и увидели, что более молодые деревья и в самом деле росли на подстилке из старых, словно грибы из пня. Старые стволы были обрублены и на месте среза вырастал новый дубок.
— В этой роще дубы рубили раза три! — воскликнула Корделия. — Это деревья четвертого поколения!
Алуэтта поежилась.
— Что-то мне не нравится в этом месте, каким бы привлекательным и романтичным оно не было. Странное оно — я чувствую подвох или ловушку.
— Но кому могло понадобиться трижды рубить в одном месте? — со смехом сказала Корделия. — Но местечко в самом деле прекрасное.
— Да, — согласилась Алуэтта, — место замечательное во всех отношениях. Возможно оттого, что старые седые великаны не заслоняют кронами небо. Смотрите, солнце — и колокольчики!
Маленькие голубые цветы густо заселили поляну, устлав ее словно огромным цветным ковром. Среди них" торчало несколько живописных мухоморов, дразня своими огненно-красными пестрыми шляпами.
— Странно, мухоморы среди цветов, — подивилась Корделия. — И еще такие большие!
— Прямо как на парад собрались, — согласилась Алуэтта.
— Кстати — а каковы они на вкус? — спросила Ртуть, прижимая руку к неугомонному желудку, урчавшему с утра на разные лады.
И, словно бы ей в ответ, один из мухоморов стал расти и распрямляться в густой траве. Пораженные женщины увидели, как из-под красно-белой шляпы высунулся крючковатый обвисший нос, такой же красный. Затем мухомор как ни в чем не бывало побрел им навстречу.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Приближавшаяся к ним поганка оказалась человечком двух футов роста и фута в толщину, состоявшим словно из одного торса с телом, как столб или ножка гриба. Ноги и руки были столь коротки, что их едва можно было разглядеть — значительно короче, нежели у большинства людей. В руках существо держало блюдо с дымящимся ростбифом, обложенным морковью и луковками.
— Проголодались? — спросило странное существо каким-то хрипло-грудным нутряным голосом. — Заходите в нашу дубраву пообедать!
Корделия со стоном вдохнула аромат, поднимавшийся от блюда, и у Алуэтты рот тоже наполнился слюной.
— Как вы радушны! — вырвалось у нее. — Какая прелесть! — сказала она коротышке. — Как мило с вашей стороны!
— Причем с разных сторон, — заметила Ртуть, оглядывая рощу.
— Что ты имеешь в виду? — осведомилась Алуэтта.
— Посмотри, сколько их тут!
— Обсудим это во время обеда! — вмешалась Корделия, трогая лошадь вперед.
— Не торопись, — остановила ее Ртуть. — Разве не слышала поговорки: «Чем дальше в лес, тем толще партизаны»?
— Да, но как же быть с едой? — Корделия посмотрела на листву. — В самом деле, откуда все это взялось?
Неужели мы попали в лесной ресторан? Что бы все это значило?
— Это значит, что каждая из этих «поганок» на самом деле хитро замаскировавшийся гном. Они часто наведываются в эту рощу, — объяснила ей Ртуть, лучше будущей принцессы знавшая леса вместе с их обитателями. — А еще точнее — это Дубравники!
При упоминании этого имени Корделия и Алуэтта поежились, почувствовав заметную дрожь.
— Это правда? — спросила Корделия у коротышки.
Он усмехнулся, но решительно ответил:
— Даже если так! Встречайте наших гостей!
Красные шапки поднялись, и под каждой оказался красный нос гнома в голубом плаще вроде того, что бывает на магах, только без блесток и звезд, и в рыжевато-коричневых чулках.
— Заходите в гости! Просим к столу! — хором прокричали они.
— Меню по полной программе, — заметила Алуэтта, начиная понимать, что происходит.
— Лесной ресторан. А у нас, между прочим, провиант кончается. Мы что, отвергнем их гостеприимство?
— Умоляю, не делайте этого, — вмешался Дубравник. — Вы еще не то увидите — у нас широкий ассорти, мент блюд.
И тут же все Дубравники разом хлопнули в ладоши своими короткими ручками и подняли вверх тарелки со снедью. На одних была жареная курица с гарниром, на других свежие фрукты, а на прочих сладости.
— «Кто ест три раза в день, кто четыре, а путник и солдат — при первой возможности», — напомнила Корделия древнюю поговорку.
— Но при этом он должен быть уверен в еде. Особенно на территории противника, — возразила Ртуть.
Корделия задумалась при этих словах:
— Ну, судя по рассказам, какие я слышала о лесном народце…
Алуэтта склонила голову, вглядываясь в тарелки:
— Всякому известно, если отведать еды обитателей леса, тут же оказываешься в их власти!
Она еще никогда не видела блюд настолько аппетитных и притягательных, что они даже опытных путешественников заставляли забыть об опасности.
— Это навет! — заявил коротышка. — Мы просто щедры и гостеприимны!
— И очень хорошо охраняете свои места, я об этом наслышана. — С этими словами Ртуть повернулась к компаньонкам. — Я провела свое детство в таких лесах, мадемуазели. Собирая грибы да ягоды.
— И охотясь, — вмешался Дубравник.
— И охотясь, — подтвердила Ртуть, поглядев на него сурово и многозначительно, а затем обернулась к друзьям. — Более того, я прожила безвылазно в лесу четыре года, когда оказалась вне закона. И знаю о местных обычаях не понаслышке.
— И что же ты такого слышала о нас? — скривился Дубравник. — Ничего плохого, я полагаю. Кто посмеет сказать о нас плохое?
— О вас ходят разные слухи. Конечно, ваши защитники утверждают, что вы охраняете обитателей леса — птиц и зверей, и даже деревья — с превеликим рвением, — ответила ему Ртуть. — Но поговаривают также, что вы весьма сурово наказываете охотников и лесорубов, которые покушаются на вашу собственность — точнее, на то, что вы считаете своим.
В глазах Дубравника вспыхнула злоба, но, сдерживаясь, он только спросил:
— Какое это имеет отношение к еде, которую мы предлагаем?
— Действительно, — Корделия ближе подвела коня к тарелке с ароматным содержимым, — кому какое дело?
— И посмотрите на их шапки, — заметила Ртуть, — до чего на ядовитые грибы похожи!
Корделия последовала ее совету и внимательно оглядела красные шапки Дубравников, а затем с ужасом уставилась на тарелку с ростбифом. — Ты хочешь сказать…
— Что вся их еда приготовлена из поганок с помощью их сказочной магии? Ну да, именно это я и хочу сказать!
— Так вы хотели нас отравить? — лицо Алуэтты мгновенно стало серым.
Дубравник прямо подпрыгнул:
— Наша еда не причинит вам вреда! Во всяком случае, уж точно не убьет вас, как вы убиваете животных, когда вам захочется мяса!
— Конечно же, не убьет, — хладнокровно заметила Корделия, — кто бы спорил! Но теперь, когда Ртуть открыла мне глаза и я пригляделась внимательнее к вашей дубраве, то заметила некоторые странности.
— Какие? — Алуэтта тоже внимательно оглядела рощу. — Я ничего не вижу.
— Ничего особенного?
— Ничего.
— Так присмотрись — разуй глаза — деревья не растут из пней в три этажа.
Алуэтта присмотрелась — и ахнула:
— Я… но это… глазам не верю… они похожи…
— На людей, — закончила за нее Ртуть. — Держись подальше! Вот то — видишь, что простерло ветки, словно разводя пустыми руками, видишь, там сучки словно пять пальцев? И эти бугры на стволе — как они напоминают человеческое лицо!
— Причем искаженное ужасом, — заметила Корделия с дрожью в голосе.
— И вон еще складки на стволе у корней — как похоже на ноги в складках штанов! И на корнях как будто подошвы!
— А у этого, — заметила Корделия, показывая на другое дерево, — пальцы словно сложены в кулак, и лицо сердитое.
— Похоже, он успел перед наступлением финала понять, что происходит, — зловещим голосом пробормотала Ртуть.
— Да это вам просто чудится! — воскликнул Дубравник. — Человеческая фантазия безгранична. Она способна разглядеть в узорах коры и в узловатых сучьях что угодно. Любую страшную картину, порожденную, между прочим, вашей недоверчивостью. Вас терзают муки голода — поешьте — и сразу отрезвитесь!
— Спасибо, премного благодарны, — Корделия отвела коня в сторону от протянутой тарелки, с которой тот уже попробовал слизнуть кусок морковки. — Думаю, нам пора ехать — а вы уж ешьте сами!
— Ну, это по меньшей мере неучтиво! — воскликнул Дубравник. — После всего, что вы тут сказали, нельзя расставаться в таком настроении! — Отбросив тарелку, он выхватил из синего ковра васильков изогнутую палку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась луком с уже натянутой тетивой. Выпрямившись, он вытянул стрелу из-за спины, где у него висел колчан, и наложил ее на тетиву.
Прочие Дубравники тоже засуетились, выбежав на тропу с гомоном, напоминающим шуршание сухой листвы, раздуваемой ветром. Обернувшись туда, три девушки увидели, что дорога умело заблокирована и они отрезаны от нее — по обеим сторонам встали лучники.
— Вот это да! — сказала Ртуть. — Смотрите, а они вооружены. У кого лук, у кого самострел. Смышленый народец. А еще повара…
— Ни с места, — посоветовал Дубравник. — Полагаю, вы наслышаны о меткости эльфовских луков, не так ли?
Три девушки замерли, поскольку о луках эльфов в этих краях не слышал разве что глухой. Тот, в кого попадала такая стрела, сразу падал в мучительных конвульсиях. После этого жертву не переставали мучать припадки до самого конца жизни. Или же одна часть тела оставалась навсегда парализованной.
— Вы, наверно, наслышаны и о нашей миссии, — сказал предводитель Дубравников, — мы в самом деле защитники леса и его обитателей от алчности смертных!
— Меня лишь голод выводит на охотничью тропу. — Ртуть покосилась, заметив отрешенное выражение на лицах товарок. — Что же касаемо леса, то в костер я собираю лишь валежник, а рублю одни пересохшие стволы.
— Это все твои речи, заявил коротышка. А где доказательства?
— А разве они сейчас имеют значение? — устало вздохнула Ртуть, опуская тем временем руку к эфесу меча. — Мы пришли в этот лес не жить, а воевать. Мы лишь пройдем сквозь него в поиске монстров, таких как огры, которые ломают-выламывают целые деревья, чтобы сделать дубины, да и просто сокрушают деревья, которые попадаются им на пути. Или афанки — те подгрызают деревья, чтобы устраивать на реках плотины и запруды.
Маленький народец в нерешительности замялся.
— Грызть деревья! — простонал один. — Какое варварство!
— И что, правда, такие духи встречаются на дорогах? — с мрачным видом спросил их предводитель.
— Еще как встречаются, — заверила Ртуть. — И похуже бывают: неведомый волшебник напустил их на эти края, и мы ищем их и сражаемся с ними по возможности.
Он недоверчиво покосился на юную разбойницу: хитрый взгляд появился на лице Дубравника.
— Три такие благородные дамы? Как же вам удается противостоять столь свирепым созданиям?
— У меня Холодное Железо в ножнах, — Ртуть стала извлекать его, но луки остальных товарищей Дубравника моментально переключились на нее. Она тут же замерла.
— Однако наше истинное оружие, — сказала Корделия, — это магия.
— Ах, магия? — ехидно переспросил Дубравник. — Какие же заклинания вы знаете, способные смутить огра?
— Ну, например, такие, — Корделия посмотрела на тропу, где была обнаженная, прибитая земля, лишенная растительности: тропа немедленно воспламенилась.
Дубравники шарахнулись с криками по сторонам, но огонь так же быстро погас. — Я специально показываю это на тропе, — пояснила Корделия, — чтобы не причинить вред ни вам, ни деревьям.
Лесные люди замерли, и теперь все глаза и луки пялились на нее.
Ртуть усмехнулась, поняв, что теперь она успеет извлечь меч прежде, чем стрелы переведут на нее.
— Поверьте мне, она может испепелить вас раньше чем вы разрядите свои луки, — заверила их Алуэтта. И даже если вы нас убьете, леса в этой округе будут гореть еще несколько недель.
Самострелы тут же устремились на нее: вожак Дубравников нахмурился.
— Вы что, в самом деле, занимаетесь подобными вещами?
— С вашим лесом — нет, — ответила Алуэтта. — да и с ограми пока не приходилось. Но при необходимости можно попробовать.
Она взглядом сломала толстую дубовую ветвь и бросила ее на тропу перед удивленным Дубравником. Тот отпрыгнул:
— Так вы и лес умеете премещать! — прохрипел он.
— Только потому, что деревья видят во мне друга, — непринужденно ответила Алуэтта, — и я по-своему помогаю им и защищаю их. Кстати, можете определить по слому, что ветвь была пересохшей и в ней завелся жучок.
— Проголодались? — спросило странное существо каким-то хрипло-грудным нутряным голосом. — Заходите в нашу дубраву пообедать!
Корделия со стоном вдохнула аромат, поднимавшийся от блюда, и у Алуэтты рот тоже наполнился слюной.
— Как вы радушны! — вырвалось у нее. — Какая прелесть! — сказала она коротышке. — Как мило с вашей стороны!
— Причем с разных сторон, — заметила Ртуть, оглядывая рощу.
— Что ты имеешь в виду? — осведомилась Алуэтта.
— Посмотри, сколько их тут!
— Обсудим это во время обеда! — вмешалась Корделия, трогая лошадь вперед.
— Не торопись, — остановила ее Ртуть. — Разве не слышала поговорки: «Чем дальше в лес, тем толще партизаны»?
— Да, но как же быть с едой? — Корделия посмотрела на листву. — В самом деле, откуда все это взялось?
Неужели мы попали в лесной ресторан? Что бы все это значило?
— Это значит, что каждая из этих «поганок» на самом деле хитро замаскировавшийся гном. Они часто наведываются в эту рощу, — объяснила ей Ртуть, лучше будущей принцессы знавшая леса вместе с их обитателями. — А еще точнее — это Дубравники!
При упоминании этого имени Корделия и Алуэтта поежились, почувствовав заметную дрожь.
— Это правда? — спросила Корделия у коротышки.
Он усмехнулся, но решительно ответил:
— Даже если так! Встречайте наших гостей!
Красные шапки поднялись, и под каждой оказался красный нос гнома в голубом плаще вроде того, что бывает на магах, только без блесток и звезд, и в рыжевато-коричневых чулках.
— Заходите в гости! Просим к столу! — хором прокричали они.
— Меню по полной программе, — заметила Алуэтта, начиная понимать, что происходит.
— Лесной ресторан. А у нас, между прочим, провиант кончается. Мы что, отвергнем их гостеприимство?
— Умоляю, не делайте этого, — вмешался Дубравник. — Вы еще не то увидите — у нас широкий ассорти, мент блюд.
И тут же все Дубравники разом хлопнули в ладоши своими короткими ручками и подняли вверх тарелки со снедью. На одних была жареная курица с гарниром, на других свежие фрукты, а на прочих сладости.
— «Кто ест три раза в день, кто четыре, а путник и солдат — при первой возможности», — напомнила Корделия древнюю поговорку.
— Но при этом он должен быть уверен в еде. Особенно на территории противника, — возразила Ртуть.
Корделия задумалась при этих словах:
— Ну, судя по рассказам, какие я слышала о лесном народце…
Алуэтта склонила голову, вглядываясь в тарелки:
— Всякому известно, если отведать еды обитателей леса, тут же оказываешься в их власти!
Она еще никогда не видела блюд настолько аппетитных и притягательных, что они даже опытных путешественников заставляли забыть об опасности.
— Это навет! — заявил коротышка. — Мы просто щедры и гостеприимны!
— И очень хорошо охраняете свои места, я об этом наслышана. — С этими словами Ртуть повернулась к компаньонкам. — Я провела свое детство в таких лесах, мадемуазели. Собирая грибы да ягоды.
— И охотясь, — вмешался Дубравник.
— И охотясь, — подтвердила Ртуть, поглядев на него сурово и многозначительно, а затем обернулась к друзьям. — Более того, я прожила безвылазно в лесу четыре года, когда оказалась вне закона. И знаю о местных обычаях не понаслышке.
— И что же ты такого слышала о нас? — скривился Дубравник. — Ничего плохого, я полагаю. Кто посмеет сказать о нас плохое?
— О вас ходят разные слухи. Конечно, ваши защитники утверждают, что вы охраняете обитателей леса — птиц и зверей, и даже деревья — с превеликим рвением, — ответила ему Ртуть. — Но поговаривают также, что вы весьма сурово наказываете охотников и лесорубов, которые покушаются на вашу собственность — точнее, на то, что вы считаете своим.
В глазах Дубравника вспыхнула злоба, но, сдерживаясь, он только спросил:
— Какое это имеет отношение к еде, которую мы предлагаем?
— Действительно, — Корделия ближе подвела коня к тарелке с ароматным содержимым, — кому какое дело?
— И посмотрите на их шапки, — заметила Ртуть, — до чего на ядовитые грибы похожи!
Корделия последовала ее совету и внимательно оглядела красные шапки Дубравников, а затем с ужасом уставилась на тарелку с ростбифом. — Ты хочешь сказать…
— Что вся их еда приготовлена из поганок с помощью их сказочной магии? Ну да, именно это я и хочу сказать!
— Так вы хотели нас отравить? — лицо Алуэтты мгновенно стало серым.
Дубравник прямо подпрыгнул:
— Наша еда не причинит вам вреда! Во всяком случае, уж точно не убьет вас, как вы убиваете животных, когда вам захочется мяса!
— Конечно же, не убьет, — хладнокровно заметила Корделия, — кто бы спорил! Но теперь, когда Ртуть открыла мне глаза и я пригляделась внимательнее к вашей дубраве, то заметила некоторые странности.
— Какие? — Алуэтта тоже внимательно оглядела рощу. — Я ничего не вижу.
— Ничего особенного?
— Ничего.
— Так присмотрись — разуй глаза — деревья не растут из пней в три этажа.
Алуэтта присмотрелась — и ахнула:
— Я… но это… глазам не верю… они похожи…
— На людей, — закончила за нее Ртуть. — Держись подальше! Вот то — видишь, что простерло ветки, словно разводя пустыми руками, видишь, там сучки словно пять пальцев? И эти бугры на стволе — как они напоминают человеческое лицо!
— Причем искаженное ужасом, — заметила Корделия с дрожью в голосе.
— И вон еще складки на стволе у корней — как похоже на ноги в складках штанов! И на корнях как будто подошвы!
— А у этого, — заметила Корделия, показывая на другое дерево, — пальцы словно сложены в кулак, и лицо сердитое.
— Похоже, он успел перед наступлением финала понять, что происходит, — зловещим голосом пробормотала Ртуть.
— Да это вам просто чудится! — воскликнул Дубравник. — Человеческая фантазия безгранична. Она способна разглядеть в узорах коры и в узловатых сучьях что угодно. Любую страшную картину, порожденную, между прочим, вашей недоверчивостью. Вас терзают муки голода — поешьте — и сразу отрезвитесь!
— Спасибо, премного благодарны, — Корделия отвела коня в сторону от протянутой тарелки, с которой тот уже попробовал слизнуть кусок морковки. — Думаю, нам пора ехать — а вы уж ешьте сами!
— Ну, это по меньшей мере неучтиво! — воскликнул Дубравник. — После всего, что вы тут сказали, нельзя расставаться в таком настроении! — Отбросив тарелку, он выхватил из синего ковра васильков изогнутую палку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась луком с уже натянутой тетивой. Выпрямившись, он вытянул стрелу из-за спины, где у него висел колчан, и наложил ее на тетиву.
Прочие Дубравники тоже засуетились, выбежав на тропу с гомоном, напоминающим шуршание сухой листвы, раздуваемой ветром. Обернувшись туда, три девушки увидели, что дорога умело заблокирована и они отрезаны от нее — по обеим сторонам встали лучники.
— Вот это да! — сказала Ртуть. — Смотрите, а они вооружены. У кого лук, у кого самострел. Смышленый народец. А еще повара…
— Ни с места, — посоветовал Дубравник. — Полагаю, вы наслышаны о меткости эльфовских луков, не так ли?
Три девушки замерли, поскольку о луках эльфов в этих краях не слышал разве что глухой. Тот, в кого попадала такая стрела, сразу падал в мучительных конвульсиях. После этого жертву не переставали мучать припадки до самого конца жизни. Или же одна часть тела оставалась навсегда парализованной.
— Вы, наверно, наслышаны и о нашей миссии, — сказал предводитель Дубравников, — мы в самом деле защитники леса и его обитателей от алчности смертных!
— Меня лишь голод выводит на охотничью тропу. — Ртуть покосилась, заметив отрешенное выражение на лицах товарок. — Что же касаемо леса, то в костер я собираю лишь валежник, а рублю одни пересохшие стволы.
— Это все твои речи, заявил коротышка. А где доказательства?
— А разве они сейчас имеют значение? — устало вздохнула Ртуть, опуская тем временем руку к эфесу меча. — Мы пришли в этот лес не жить, а воевать. Мы лишь пройдем сквозь него в поиске монстров, таких как огры, которые ломают-выламывают целые деревья, чтобы сделать дубины, да и просто сокрушают деревья, которые попадаются им на пути. Или афанки — те подгрызают деревья, чтобы устраивать на реках плотины и запруды.
Маленький народец в нерешительности замялся.
— Грызть деревья! — простонал один. — Какое варварство!
— И что, правда, такие духи встречаются на дорогах? — с мрачным видом спросил их предводитель.
— Еще как встречаются, — заверила Ртуть. — И похуже бывают: неведомый волшебник напустил их на эти края, и мы ищем их и сражаемся с ними по возможности.
Он недоверчиво покосился на юную разбойницу: хитрый взгляд появился на лице Дубравника.
— Три такие благородные дамы? Как же вам удается противостоять столь свирепым созданиям?
— У меня Холодное Железо в ножнах, — Ртуть стала извлекать его, но луки остальных товарищей Дубравника моментально переключились на нее. Она тут же замерла.
— Однако наше истинное оружие, — сказала Корделия, — это магия.
— Ах, магия? — ехидно переспросил Дубравник. — Какие же заклинания вы знаете, способные смутить огра?
— Ну, например, такие, — Корделия посмотрела на тропу, где была обнаженная, прибитая земля, лишенная растительности: тропа немедленно воспламенилась.
Дубравники шарахнулись с криками по сторонам, но огонь так же быстро погас. — Я специально показываю это на тропе, — пояснила Корделия, — чтобы не причинить вред ни вам, ни деревьям.
Лесные люди замерли, и теперь все глаза и луки пялились на нее.
Ртуть усмехнулась, поняв, что теперь она успеет извлечь меч прежде, чем стрелы переведут на нее.
— Поверьте мне, она может испепелить вас раньше чем вы разрядите свои луки, — заверила их Алуэтта. И даже если вы нас убьете, леса в этой округе будут гореть еще несколько недель.
Самострелы тут же устремились на нее: вожак Дубравников нахмурился.
— Вы что, в самом деле, занимаетесь подобными вещами?
— С вашим лесом — нет, — ответила Алуэтта. — да и с ограми пока не приходилось. Но при необходимости можно попробовать.
Она взглядом сломала толстую дубовую ветвь и бросила ее на тропу перед удивленным Дубравником. Тот отпрыгнул:
— Так вы и лес умеете премещать! — прохрипел он.
— Только потому, что деревья видят во мне друга, — непринужденно ответила Алуэтта, — и я по-своему помогаю им и защищаю их. Кстати, можете определить по слому, что ветвь была пересохшей и в ней завелся жучок.