Сташеф Кристофер. Маг менестрель

   — Ладно, будем считать, что мы в свои карты играем лучше, — вздохнул Мэт.
   — Угу. Беру три* ^[24], — кивнул Савл. — А теперь давайте попробуем дотянуться до брата Фомы, ладно? Используем его как якорь и как бы подтянемся к нему.
   Аруэтто нахмурился.
   — Но как же можно дотянуться до него из этой вселенной?
   — А кто говорит, что это невозможно? — возразил Савл. — Вы хоть раз пробовали?
   — Ну... нет! — испуганно ответил Аруэтто. — Я же не чародей, я всего лишь бедный ученый! Но чародеев и колдунов здесь много, вот они-то наверняка пробовали.
   Савл пожал плечами:
   — Вряд ли у каждого из них есть соратник на той стороне. Судя по тому, что я слыхал о колдунах, ни один из них не станет помогать другому, если только это не нужно ему самому, и, уж конечно, колдун не станет увеличивать конкуренцию и вытаскивать кого-то из тюрьмы, какой бы она ни была. Может быть, не все колдуны — ярые человеконенавистники, но все те, кто мне попадался, были любителями одиночества — знакомых у них могло быть множество, но очень мало или ни одного близкого друга.
   — А близких и должно быть немного! — возразил Мэт.
   Савл подарил другу редкий для него теплый взгляд.
   — Я-то это хорошо знаю, старина, но большинство из встречавшихся мне людей — нет. Любят бродить по жизни толпами, и чем больше толпа, тем, по их мнению, лучше. — Савл повернулся к Аруэтто. — Значит, точно вы не знаете, пробовал ли кто-то из колдунов или чародеев выбраться отсюда с посторонней помощью с той стороны, да и их вряд ли кто-то пытался вытащить. Теперь же мы имеем двух искушенных в своем деле чародеев, готовых трудиться плечо к плечу, и ученого, который, по-моему, гораздо лучше разбирается в магии, чем признается.
   — Ну... я читал, правда, теории Пифагора... — пробормотал Аруэтто.
   — Значит, вы являетесь обладателем книги, которая в нашем мире не сохранилась. — Теперь настала очередь Савла искренне заинтересоваться. — Как только мы покончим с делами, мне бы очень хотелось полистать ее!
   — О, конечно, если только мои личные вещи не уничтожены. Но как же мы поступим теперь?
   — Так. Мы знаем, что добраться сюда извне возможно, — начал рассуждать Савл. — Мы знаем, что это проделывал Ребозо в частности, когда послал сюда химеру. Весьма не исключено, что он постоянно присматривает за всем, что тут происходит, и замысливает еще большие неприятности для нас, поэтому нам нужно сматывать отсюда удочки как можно скорее. А раз можно сюда добраться извне, стало быть, можно и выбраться наружу. Что могло бы заставить брата Фому задуматься о вас?
   Аруэтто улыбнулся.
   — О, мой портрет с надписью: «Думай обо мне!»
   — Ясно, — сказал Савл. — Прошу прощения за тупость. Знаешь, Мэт, как только меня начнет заносить, советуй мне переброситься словом с этим мужиком.
   — О, но как же это? — Аруэтто испуганно смотрел по очереди на Мэта и Савла. — Я вовсе не хотел никого обидеть!
   — Да, конечно, нет. Все понятно, — успокоил его Савл. — Просто вы видите очевидные вещи, которые ускользают от нас обоих — мы пытаемся придумать что-то более сложное, мудреное. Итак, ученый Аруэтто, вы представляйте себе автопортрет с этой самой надписью, а мы тем временем станем сосредоточенно глядеть на портрет брата Фомы.
   — Думаете, что-нибудь получится? — с сомнением в голосе спросил Аруэтто.
   — Кто знает. Попытка не пытка. Стоит попробовать!
   — Попробуем, — уверенно проговорил Аруэтто и пожал плечами. — Ладно, вот вам мой портрет. — Ученый старательно сдвинул брови, и в воздухе повисла миниатюра, заключенная в резную рамку. Лицо получилось похуже, чем на самом деле, но между тем осталось узнаваемым. Ниже лица располагалась небольшая металлическая табличка, на которой были выгравированы слова: «Думай обо мне».
   — Есть контакт.
   Савл закрыл глаза и взял Мэта за руку. Мэт ответил ему крепким пожатием, тоже закрыл глаза и представил лицо брата Фомы. Затем он как бы расширил обзор и представил себе всю фигуру целиком — брата Фому в монашеской рясе с миниатюрным портретом Аруэтто в руке.
   — Руку, Аруэтто, — сказал Мэт.
   — Руку, — эхом отозвался Савл.
   Мэт почувствовал, как рука Аруэтто сжимает его запястье.
   — Я взял тебя за руку, верховный Маг? — воскликнул ученый.
   — Держитесь крепче, — проговорил Мэт сквозь стиснутые зубы. — Если что и случится, то очень скоро.
   И он вдруг почувствовал себя так, словно кто-то смотрел ему в спину, но не просто смотрел, а как-то очень сильно, если можно так сказать. И еще ему казалось, будто бы он вышел из тени под лучи полуденного летнего солнца где-нибудь в Неваде. Издалека донесся голос Савла:
   — Есть контакт! Ну-ка, Мэт, а теперь какую-нибудь прощальную песенку, только в прошедшем времени.
   И Мэт подпел товарищу, хотя тональность явно спутал:

 
Чего мы тут оставили,
О том не будем сожалеть мы,
Но мы уже отчалили,
Счастливо, колдуны и ведьмы!

 

 
Не видно звезд, за нами хвост,
Угрюмы небеса,
Ясна угроза? Трепещи, Ребозо, —
Поднимаем паруса!

 

   Казалось, ткань вселенной перекрутилась и начала рваться вокруг них. Мир покачнулся. Мэту хотелось сжать ладонями уши, но вместе этого он крепко сжал руки спутников, изнемогая от чудовищного треска. К тому же его качало из стороны в сторону. Как сквозь слой ваты, прозвучал тревожный вскрик Аруэтто и восторженный — Савла. Сам Мэт закусил губу до боли и надеялся, надеялся, надеялся, надеялся на лучшее.
   А потом вроде бы мир начал приходить в равновесие, и Мэт постепенно догадался, что все пертурбации происходят в его желудке, а не вокруг. Он не без трепета открыл глаза...
   И обнаружил, что находится в небольшой, но просторной комнате, в открытые окна которой льется солнечный свет и доносится запах цветов. Мэт увидел покрытые простой светло-коричневой штукатуркой стены и темные перекрытия, поддерживающие потолок, и монаха, сидевшего на высоком табурете, с восторгом взирающего на их троицу. Мэт узнал брата Фому. Правда, он оказался не совсем таким утонченным, каким его представил Аруэтто. А в правой руке монах держал миниатюрный портрет своего друга.
   — Боже мой, Аруэтто! — вскричал брат Фома неожиданно глубоким, гортанным голосом. — Какая радость — видеть тебя! Сколько лет, сколько зим! Но кто эти твои чудесные спутники?
   Только Мэт собрался ответить, как мир потемнел и все вокруг него снова завертелось.

Глава 22

   Мэт ужасно обрадовался, когда, придя в себя, очутился в той же самой комнате. Ему-то показалось, что Ребозо вытянул его отсюда колдовством, — он так и сказал, но брат Фома заверил его:
   — Здесь тебя не сможет коснуться никакое злое колдовство. Нас окружает удивительная святость, слишком много молитв постоянно пребывает в воздухе. — Потом брат Фома нахмурился. — Конечно, если бы ты пожелал, чтобы силы Зла коснулись тебя, если бы какая-то частица тебя — пусть даже сам ты не хочешь в этом сознаться — потянулась бы ко Злу, пожелала бы его касания, то тогда бы ты пробил брешь в нашей обороне.
   — Не думаю, чтобы даже мое подсознание хотело такого, — хрипло пробормотал Мэт. — Я слишком хорошо представляю себе последствия.
   — Вот, выпей. — И монах поднес к губам Мэта кубок. — Осторожно, это бренди, но глоток-другой тебе не повредит, а щеки твои, глядишь, порозовеют.
   Мэт осторожно глотнул, и горячая жидкость обожгла язык, пробежала по пищеводу, спустилась в желудок. Он выдохнул, ожидая увидеть огонь, но вместо этого неожиданно для себя резко сел.
   — Да уж, — сказал он сипло. — От этого змея бы встала на дыбы. — Сделав еще глоток, он заявил: — Отличный напиток.
   — Может быть, глотнешь немного воды? — улыбнулся брат Фома и протянул Мэту другой кубок.
   Мэт взял у него кубок, а монах отвернулся и подал бренди Савлу, затем — Аруэтто. Оба спутника Мэта (что его, кстати, несколько утешило) тоже имели зеленоватый оттенок. Бренди и их подкрепило, щеки у всех порозовели, хотя запивка и им потребовалась.
   — Вот не думал не гадал, братцы, что у вас тут водится бренди, — удивился Савл.
   — У нас винным погребом заведует весьма одаренный в виноделии монах, — объяснил брат Фома.
   — Ага, значит, это новейшее изобретение, — кивнул Савл. — Уверен, оно получит распространение.
   — Что ж, похоже, вы немного оправились. — Брат Фома потер руки и обвел лучистым взором трех бедолаг, которых он устроил, как мог, на грубых деревянных скамьях. — Как это славно с вашей стороны — навестить бедного монаха, пребывающего в одиночестве! Но скажите мне, чем я обязан радости вашего посещения, учитывая то, что оно так неортодоксально началось?
   Он соблюдал вежливость, однако было видно, что любопытство его так и раздирает. Он выслушал всех троих, потом долго задавал вопросы, вытащив в конце концов из каждого все сведения, до последней унции. Наконец он откинулся назад на своем высоком табурете, оперся спиной о письменный стол и довольно долго удовлетворенно кивал, радуясь, что выслушал всю историю от начала до конца.
   — Итак! — возгласил брат Фома. — Вы имели дерзость выступить против Зла, вершащегося с дозволения короля Бонкорро, или, говоря иначе, вы дерзнули помочь ему искоренить то Зло, которое осталось в стране после правления короля Маледикто. Вы-то сами понимаете, чем именно занялись?
   — Пожалуй, что искоренением, — подал голос Мэт. — Я видел канцлера Ребозо.
   — Репутация у него неважная, — согласился брат Фома. — Хотя многие полагают, что это из-за того, что он пресмыкается перед королем и делает все, что ему прикажет его величество, хорошее это или плохое.
   — Он предпочитает плохое, — возразил Мэт, а Аруэтто с ним согласился. — Бросьте вы говорить о репутации, брат Фома. Она совершенно ни при чем. Он грубый и жестокий человек, он наслаждается чужими страданиями.
   — Ты так говоришь, опираясь на собственный опыт? — с интересом спросил брат Фома.
   — Да! — хором ответили Мэт и Аруэтто.
   Монах соединил пальцы рук.
   — И что вы предлагаете с этим делать?
   Аруэтто и Савл обменялись непонимающими взглядами, но Мэт, старательно выговаривая слова, проговорил:
   — Король изо всех сил изображает из себя материалиста, не верящего ни во что, кроме вещей, которые он может увидеть и подержать в руке или попробовать на вкус. В итоге он уже сделал значительные успехи в деле превращения Латрурии в светское государство.
   Брат Фома нахмурился.
   — Но нам всем приходится соприкасаться со светской, мирской стороной жизни. Собственно, светский и мирской — это одно и то же.
   — Верно, но большинство людей смотрят дальше своего носа, дальше этой жизни — в жизнь следующую. А король Бонкорро старается убедить себя самого и свой народ, что существует только этот мир, только эта жизнь.
   Брат Фома поджал губы и, уставившись в одну точку, присвистнул.
   — Вот-вот, — кивнул Мэт. — Он перегибает палку, верно?
   — Не то слово! Нет ничего дурного в том, чтобы пытаться пережить испытания и тяготы этой жизни, нет ничего дурного и в том, чтобы искать мирских радостей, покуда ты при этом не приносишь никому боли...
   — А вы уверены в том, что вы не еретик? — вмешался Савл.
   — Совершенно уверен, — усмехнулся брат Фома. — Но папа и его кардиналы сомневаются. Между тем вы меня спрашиваете, и я буду вам отвечать. В конце концов, Христос учил нас отдавать кесарю кесарево. Я это понимаю так, что мы должны уделять некоторое внимание мирским делам.
   — Некоторое, — поднял руку Мэт. — Но не все.
   — Безусловно, не все. Ни в коем случае. Мирской путь жесток. Здесь сильнейший пожирает слабейшего и даже втаптывает слабейшего в грязь. Мы говорим о рабстве, мы говорим о том, что кто-то пресмыкается перед знатными, об угнетении простонародья, мы говорим о том, что некоторые пытаются выжать все удовольствия из жизни, до последней капли, не обращая при этом ни малейшего внимания на то, что кому-то из ближних из-за этого может стать очень больно. Нет-нет, мирская жизнь, лишенная уравновешивающих ее духовных ценностей, безусловно, приведет ко Злу. А именно на этот путь король Бонкорро поставил каждую живую душу в своем королевстве!
   — Пока все так и есть, — согласился Мэт. — Но если бы нам удалось заинтересовать его кое-какими моральными принципами, может быть, мы смогли бы уравновесить это скольжение вниз и даже повернуть все в другую сторону.
   — И как же это может вам удасться? Он не желает иметь ничего общего с религией!
   — Нет, — кивнул Мэт. — Не желает. Но его интересуют древние науки, писания греков и рэмлян.
   — Это правда? — медленно спросил брат Фома, повернув голову к Аруэтто.
   Ученый выставил перед собой руки, как бы отталкивая кого-то.
   — Не надо меня в это впутывать, умоляю! Я прежде всего верю в Бога, а потом уже в человечество. Ты хотел бы, чтобы этот светский король стал гуманистом?
   — Да, — отозвался брат Фома, и в глазах его загорелись веселые огоньки. — Это привьет ему нравственность и этические принципы!
   — Но я не учитель!
   — Только потому, что вас никто об этом не просил, — напомнил старику Мэт.
   — Король Бонкорро не попросит меня, чтобы я учил его!
   — Поспорим?
   — Я поспорю, — вмешался Савл. — Я поспорю, что канцлер Ребозо Аруэтто на милю к королю не подпустит!
   — Верно. Аруэтто потребуется некоторая защита. — Умные глаза брата Фомы стрельнули в Мэта и Савла по очереди.
   — Да, мы с Савлом — неплохая защита, это верно, — согласился Мэт. — Но дело в том, что Савл и сам у нас светский гуманист, а у меня — хоть отбавляй слабости в духовных вопросах. Не могли бы мы возыметь какое-нибудь прикрытие в этом смысле?
   Брат Фома вздохнул.
   — Что мы можем предложить, кроме молитв, однако я не стану опережать события. Мне трудно решить такой важный вопрос. Вам следует переговорить со святым отцом, и пусть он решает, в чем ваша мудрость, а в чем — глупость.
   — С папой? — выпучил глаза Мэт.
   — Именно. Я договорюсь об аудиенции.
   — Что ж, нас только трое, — сказал Мэт. — Не слишком представительная компания, но если попробовать, то, может, и удастся его убедить.
   Единственная сложность состояла в том, что Мэт понятия не имел, в чем же именно он будет убеждать папу.

* * *

   — Позволить вам покинуть Ватикан? — улыбнулся папа. — Что же в этом такого? Можете уходить, как только пожелаете! Но вот как вы преодолеете оцепление?
   — Оцепление? — Мэт обернулся и посмотрел на брата Фому. — Вы нам ничего ни про какое оцепление не говорили.
   Монах небрежно махнул рукой.
   — Для чародея вашего уровня это сущие пустяки.
   — Как знать? Может, и не пустяки, — сверкнул глазами Савл. — Что это за разбойники и много ли их?
   — Несколько тысяч, — вздохнул папа, — и недавно они отпраздновали третью годовщину осады нашего холма.
   — Они тут торчат уже три года? — изумился Савл. — Как же это они еще до сих пор не вымерли от дизентерии и холеры?
   — О, они живут совсем недурно, — заверил Савла брат Фома. — Днем они посвящают некоторое время муштре, а ночью у них — оргии. Король поставляет им много вина, женщин и денег для азартных игр. Они обосновались тут надолго, придворный Маг. Это не кучка шатров, не подумайте, нет, они выстроили себе деревянные казармы, а для военачальников — отдельные дома. Их командиры захватили палаццо у дворян!
   — Вот как? Командиры — их несколько? — Потребовал ответа Савл. — Значит, там не одна шайка?
   — Нет, — ответил брат Фома. — Там восемь шаек, и они не то объединились, не то сговорились с тем, под чьим ведением находится эта местность. На самом деле они захватили город Рэм и стали фактически править им.
   — Значит, это не просто кампания против вас? Вы обосновались на единственном холме, который сумел выстоять против разбойников?
   — Да, — кивнул папа. — Хотя выстояли мы, конечно же, не благодаря тому, что нас охраняет отряд отважных свитзеров. Думаю, главари разбойничьих шаек побаиваются нас — либо побаиваются, либо ответ на наши молитвы сильнее, чем я думаю.
   — О... — задумчиво проговорил Савл. — Либо для них было бы выгоднее оставить вас в покое, нежели покорить вас.
   Папа наморщил лоб и повернул голову к Савлу:
   — Как это?
   — Ну давайте представим — чисто гипотетически, понимаете, — что разбойники захватили Ватикан, — сказал Савл. — Что тогда сделает король Бонкорро?
   Папа стоял неподвижно, пытаясь найти ответ на этот вопрос. Но ответил вместо него брат Фома:
   — Он же не сможет позволить разбойникам править древней столицей империи, верно?
   — Ни за что на свете, — подтвердил Савл. — Это слишком престижно, не говоря уже о том, что город находится в центре страны, что Тибр снабжает его водой, что вокруг простираются тучные земли, способные прокормить Рэм. Получат разбойники Рэм — начнут делать набеги на другие города и, весьма вероятно, сумеют вообще отобрать Латрурию у короля Бонкорро. В конце концов это ведь не простые лесные бандюги?
   — Вовсе нет, — поджав губы, ответил брат Фома. — Это наемная армия, ищущая, чем бы заработать на жизнь, пока нет работы.
   — А почему вы уверены, что они безработные?
   Остальные четверо изумленно уставились на Савла.
   — А ведь верно... — медленно выговорил Мэт. — Король Бонкорро не мог оставить их просто так, бросить на произвол судьбы. Они бы тогда носились, как очумелые, по полуострову и сеяли повсюду хаос, подрывая под корень то благополучие, которого добивается король. Лучше платить им, дабы держать их в рамках.
   — Не вышло бы, — твердо сказал Савл. — Стоит расплатиться с датчанами, и от них никогда не избавишься.
   — Датчанами? Кто это, датчане? — удивленно поинтересовался папа, обводя взглядом всех по очереди.
   — Викинги, совершавшие набеги на Англию, — объяснил Мэт. — Один из королей попробовал откупиться от них* ^[25] — на несколько месяцев, а может, на год его оставили в покое. Но вскоре они вернулись, чтобы потребовать нового откупа.
   — Но вот если, — продолжил свою мысль Савл, — не просто откупиться от разбойников, а нанять их для выполнения определенной работы, тогда они будут при деле и не принесут особого вреда.
   — Ты хочешь сказать, будто бы король нанял их для того, чтобы они нас осаждали, но не могли покорить?
   — Нет, я так не говорю. Нанял он их, конечно же, для того, чтобы они вас покорили, но как только главари поняли, что стоит им занять Ватикан и всякая оплата закончится, они тут же сочинили небылицу про то, что на ваш холм они, дескать, и шагу ступить не могут, вследствие чего и встали тут лагерем, чтобы заморить вас голодом.
   — Но у нас есть колодцы с водой, а баржи, которые подвозят нам продовольствие, они и не пытались задерживать!
   — А что они могут поделать, если у них нет своего флота? — спросил Савл. — Между тем король им неплохо платит, можно сказать, роскошно. Они счастливы, он счастлив, а вы заточены здесь, откуда не можете помешать королевским планам.
   — Это возможно, это очень возможно, — пробормотал папа, качая головой. — Вот не представлял, что король так коварен!
   Савл пожал плечами.
   — Ну... может быть, он просто велел своему канцлеру изыскать способ убрать наемников с глаз долой и сделать так, чтобы они присмирели, а Ребозо решил пожертвовать Рэмом, чтобы лишить нас, братцы, возможности препятствовать осуществлению его замыслов. Спрашивается: короля бы это сильно встревожило?
   — Нет, — решительно ответил папа. — На самом деле он бы в ладоши захлопал, узнав об этом. Но как же нам избавиться от разбойников?
   — А вы этого точно хотите? — с вызовом поинтересовался Савл.
   — Ну конечно! — воскликнул папа. — У нас нет никакой возможности вершить Божеские дела, проповедовать святое Писание и окроплять верующих, когда мы заперты здесь!
   — Но для такой работы у вас имеются сельские священники, — возразил Савл, — тайные священники, скрывающиеся священники, но дело-то свое они все равно делают? Мне встретился один человек, он утверждал, что ничто так не способствует распространению религии, как ее запрещение.
   — Я бы согласился с тем, что в таких условиях мы становимся тверже духом и чище в вере своей, — задумчиво проговорил папа. — Но распространение?
   — В общем, как водится, настоящее дело делает рядовой работник, — резюмировал Савл. — На что им нужно связываться с бюрократической верхушкой?
   Папа сощурился.
   — Пожалуй что, ты мне не нравишься, чародей Савл.
   — Вступайте в клуб, — насмешливо усмехнувшись, посоветовал ему Савл. — У вас полно единомышленников. Но на вопрос, по-моему, вы все-таки не ответили.
   — Простые священники должны держать с нами связь точно так же, как тело держит связь с головой! — выкрикнул папа. — Без нашего руководства, без нашего воодушевления их вера поколебалась бы, они бы поддались страху и искушениям плоти! А самое страшное то, что узурпатор посадил на севере, в небольшом городке у подножия Альп, папу-самозванца. И этот самозванец утверждает, что истинный папа он!
   — А на самом деле это вы, — кивнул Савл, смеясь одними глазами.
   — Конечно, я! Меня избрали кардиналы, и они остались здесь со мной — все, кроме жалкой горстки изменников, перебежавших к ставленнику Бонкорро! О, в народе кричат, что король проявляет веру, терпимость, что он вновь позволяет верующим исповедовать свои убеждения, но нам-то лучше знать, ибо мы слышали эдикты папы-самозванца! Он проповедует, что каждый епископ имеет право сам толковать Писание, не советуясь с папской курией! Он проповедует, что супружеские измены позволительны, если происходят далеко от дома! Он проповедует, что народ обязан подчиняться только королевским законам, а не церковным!
   — Похоже, он подкуплен, — сказал Мэт Савлу.
   — Пойди разберись тут у них, — проворчал Савл. — Ты наши расколы вспомни* ^[26]. К тому же мы не слышали вторую сторону.
   Папа устремил на саркастичного чародея мрачный взгляд.
   — Неужели ты сомневаешься во всем, что слышишь? Неужели у тебя нет никакой веры?
   — Есть! — выпалил Савл. — Я верю в те мысли, которые выдержали все испытания, каким бы я их ни подвергал! А я подвергаю сомнению абсолютно все и принимаю только те идеи, у которых есть точный ответ.
   — При всем при том ты готов пересмотреть свое мнение на основании новых доказательств, — уточнил Мэт.
   — Ну... да, ведь я признал, что жуткие рассказы о верованиях финикийцев правдивы, верно?
   — Только тогда, когда археологи раскопали целое кладбище обугленных тел, — парировал Мэт.
   — Действительно! — воскликнул папа. — Значит, к правде ты все-таки готов прислушаться?
   — К правде — да, — огрызнулся Савл. — Можете мне сообщить что-либо правдивое?
   Лицо папы снова помрачнело, и Аруэтто быстро вмешался в разговор:
   — Разбойники оцепили Ватикан. Это уж точно правда.
   Папа кивнул.
   — А церкви нужен папский престол точно так же, как Рэмской империи был нужен император.
   — Минуточку! — Мэт поднял руку, как на уроке. — Я-то думал, что империя преобразилась в настоящую республику, в которой этруски, латины и карфагеняне были равными партнерами!
   Савл с неподдельным интересом глянул на друга:
   — Ты вызнал что-то, чего не знаю я?
   — Да, я тебя потом просвещу, — отговорился Мэт. — Когда же появился император, ваше святейшество?
   — Тогда, когда было захвачено столько земель и людей, что сенату стало невмоготу ждать тягостного обмена посланиями с провинциями для принятия государственных решений, — ответил папа, нахмурившись. — Это произошло тогда, когда решения понадобилось принимать быстрее, чем в ходе дебатов. А вы об этом не знаете?
   — У нас не было доступа к книгам.
   — Печально! — Папа покачал головой. — Знайте же, что первым, кто сумел примирить между собой три власти и проводить такую политику, какая бы всех удовлетворила, был Юлий Цезарь. Его политика либо действительно всех удовлетворяла, либо он заставлял верить в то, что она всех удовлетворяет.
   — Смотрите-ка, и здесь поспел! — воскликнул Савл. — И здесь и политик, и полководец!
   — Или просто хороший политик, — уточнил Мэт.
   — Кроме того, он неплохо разбирался в торговле, — сообщил папа. — И его правила торговли действовали в империи до самых последних дней.
   — А вот это что-то новенькое, — признал Савл. — А преторианская гвардия действительно обладала такой властью?
   — Как-как? — переспросил папа. — Гвардия? Кто это такие?
   — Телохранители Цезаря, — объяснил Мэт. — На самом-то деле по-настоящему организовал их Август после того, что случилось с его дядей.
   — А что такое случилось с его дядей?
   Мэт вытаращил глаза и осторожно произнес:
   — Насколько я слышал, Цезаря убили.
   — Убили? Ни в коем случае! Он умер в своей постели. Он состарился, но сохранил ясность ума, и его все почитали!
   Мэт выпучил глаза, а Савл пробормотал:
   — И ты, Брут!