Страница:
Эдмунд взглянул на Ноэла и увидел, как испугался сын за его судьбу. Высказать такое вампиру в лицо! Но Кармилла не злилась. Наоборот, явно довольная, громко рассмеялась.
— О Эдмунд, — сказала она, — я забыла, что такое — спор с честным человеком!
— Но, отец, — заметил Ноэл, — вы же только описали то, о чем могут думать другие люди.
— Моя госпожа знает, — мягко проговорил Эдмунд, — что я не грегорианец. А я знаю, что она не дьявол. Но ей известно также, что мне жаль тех, кто идет на костер по глупости. Хотелось бы, чтобы мир стал лучше, понимаю, почему некоторые полагают, что он таким никогда не будет, потому что наши правители не понимают, что на деле руководит жизнью простых смертных.
— Что же это? — спросила Кармилла уже без смеха.
— Страх, моя госпожа, — сказал Эдмунд. — Страх перед смертью, но особенно перед болью. Мы все умрем, даже если наши правители не умрут. Но людям бывает больно, еще больнее становиться от того, что те, кто причиняет им эту боль, никогда не будут так страдать сами.
— Мы наказываем вампиров, виновных в преступлениях, — бросила Кармилла.
— О да, вы их убиваете. Но вы не причиняете им боль, потому что не можете. Вы все не чувствуете ее, если только сами этого не захотите. Разве не так?
— Так, — согласилась она. — Но скажи мне, Эдмунд, разве люди более счастливы там, где ими управляют обыкновенные люди? Ты жалеешь турок, но разве не жалеешь их жертв? Что, разве нет страдания в мире арабов, которые отрубают руки ворам, казнят убийц, жестоко пытают и держат рабов! В Галлии же нет рабов, за исключением преступников и магометан — гребцов на галерах.
— Вы правы, моя госпожа, — сказал Эдмунд, — напомнив мне, что дикари остаются дикарями. Не сомневаюсь в том, что дела в центре Африки обстоят так же плохо, даже если поверить, что обычные люди могут там править вампирами. Но народ Галлии — христиане, которые знают, что должны любить друг друга. Вы не можете упрекать бедняг — последователей Христа, полагающих, будто вампиры-князья не помнят этой христианской заповеди. Они верят, что короли — обычные люди понимали бы боль, кроме того, были бы христианами и не стали бы делать то, что делают вампиры-князья. Возможно, они ошибаются, но они верят в это.
— Ты думаешь, им удастся занять наше место? — спросила она. Сейчас ее голос зазвучал жестче.
— Я думаю, что они это могут, моя госпожа. Когда-то всех вампиров Европы объединяли завоевания, приведшие далеко на север, расширившие Галльскую империю до Дании, Британских островов, а Валахию — глубоко в пределы России. Потом вампиров Галлии и Валахии объединила угроза общего врага — турок. Но турки сейчас присмирели, ушли из Византии. Придет время, когда управляемые вампирами народы перессорятся, — расколотая на части империя однажды рухнет,
— По вашим собственным расчетам, — холодно возразила она, — у вампиров всегда будет общий враг.
Эдмунд улыбнулся и признал правоту ее довода, приподняв бокал с вином. Он посмотрел на Ноэла, стараясь угадать настроение Кармиллы после спора.
— Думаю, что для сына уже достаточно вина, моя госпожа, — сказал он. — С вашего разрешения, я отошлю его. Хотелось бы обсудить с вами один вопрос, с глазу на глаз.
Кармилла посмотрела испытующе, затем согласно махнула рукой. Ноэл быстро поднялся и, краснея, вышел. Эдмунд спокойно смотрел на парня, не обращая внимания на его извиняющийся взгляд. Он знал, что сын последует его советам, и не хотел вызвать подозрения.
Когда Ноэл удалился, Кармилла прошла из столовой в другую комнату. Эдмунд последовал за ней.
— Вы самоуверенны, мастер Кордери, — сказала она.
Он отметил изменение в отношении к нему и понял, что эта партия еще далека до выигрыша.
— Я задумался, моя госпожа, — слишком много воспоминаний.
— Мальчик будет мой, — сказала она, — если я так решу.
Эдмунд поклонился, но промолчал.
— Вы будете ревновать?
— Да, моя госпожа, — сказал Эдмунд, — буду. Но я старею, в свою очередь, он должен стать мужчиной, каким когда-то был я. Что же касается вас, вас время не изменит.
— Я не хотела заниматься любовью сегодня вечером. Соблазнять вашего сына не собираюсь. Вопрос, который вы будете обсуждать со мной, — это наука или измена?
— Наука, моя госпожа. Как вы сами сказали, моя верность не вызывает сомнений.
Кармилла прилегла на софу, указав Эдмунду на кресло рядом. Они были в прихожей ее спальни, в воздухе чувствовался запах тонких духов.
— Говори, — сказала она.
— Знаю, Ричарда интересует, что может раскрыть мой прибор, — начал он. — Но, думаю, вы знаете достаточно хорошо, что открытие, раз уж оно сделано, будет сделано опять, его нельзя похоронить. Хотите мой совет, леди Кармилла? — Он намеренно выбрал более интимную форму общения и со злорадством отметил, что ей это не очень понравилось.
— Ты хочешь дать совет, Эдмунд?
— Да. Не пытайтесь управлять тем, что происходит в Галлии из-за постоянных репрессий. Если ваше правление будет таким же немилосердным, как в прошлом, может начаться разрушительный процесс. Наилучший выход, если вампиры Большой Нормандии постепенно уступят власть парламенту, состоящему из простых смертных, которые смогут указать путь к лучшему миру.
Вампирша запрокинула голову, глядя на потолок, и изобразила короткий смешок.
— Не могу принять совет. Князь Львиное Сердце полагает, что правит согласно высшему праву по своему кодексу чести. Он уверен, что простые люди признают справедливость его требований.
— Я тоже думал об этом, моя госпожа, — в тон ей ответил Эдмунд. — И должен был высказать свои мысли.
— У обычных людей свое собственное бессмертие, — проговорила она. — Церковь обещает его. Ваша вера говорит, что человек не должен домогаться вечной жизни, она ожидает его в раю. Мы соглашаемся с этим и храним лишь только наше бессмертие. Полагаю, ты понимаешь, что мы не смогли бы обратить всех, если бы даже захотели. Наша магическая сила должна расходоваться бережно. Ты расстроен, потому что тебе ее не предложили? Завидуешь? Станешь нашим врагом из-за того, что не можешь войти в наш клан?
— Князю Ричарду нечего опасаться меня, моя госпожа, — солгал Кордери и прибавил: — Я преданно любил вас. И продолжаю любить.
Она выпрямилась и протянула руку, как будто желая погладить его по щеке. Но он сидел слишком далеко.
— Я сказала Ричарду, когда он называл тебя изменником, что смогу проверить твою верность в своих палатах лучше, чем его чиновники — в своих. Не думаю, что ты способен обмануть меня, Эдмунд.
Кармилла встала, подошла, взяв его лицо в свои ладони.
— К утру, — мягко сказала она, — я буду знать, прав ли князь в своих подозрениях.
— Да, конечно, — заверил он.
5
Часть 2
ПРОЛОГ
1
— О Эдмунд, — сказала она, — я забыла, что такое — спор с честным человеком!
— Но, отец, — заметил Ноэл, — вы же только описали то, о чем могут думать другие люди.
— Моя госпожа знает, — мягко проговорил Эдмунд, — что я не грегорианец. А я знаю, что она не дьявол. Но ей известно также, что мне жаль тех, кто идет на костер по глупости. Хотелось бы, чтобы мир стал лучше, понимаю, почему некоторые полагают, что он таким никогда не будет, потому что наши правители не понимают, что на деле руководит жизнью простых смертных.
— Что же это? — спросила Кармилла уже без смеха.
— Страх, моя госпожа, — сказал Эдмунд. — Страх перед смертью, но особенно перед болью. Мы все умрем, даже если наши правители не умрут. Но людям бывает больно, еще больнее становиться от того, что те, кто причиняет им эту боль, никогда не будут так страдать сами.
— Мы наказываем вампиров, виновных в преступлениях, — бросила Кармилла.
— О да, вы их убиваете. Но вы не причиняете им боль, потому что не можете. Вы все не чувствуете ее, если только сами этого не захотите. Разве не так?
— Так, — согласилась она. — Но скажи мне, Эдмунд, разве люди более счастливы там, где ими управляют обыкновенные люди? Ты жалеешь турок, но разве не жалеешь их жертв? Что, разве нет страдания в мире арабов, которые отрубают руки ворам, казнят убийц, жестоко пытают и держат рабов! В Галлии же нет рабов, за исключением преступников и магометан — гребцов на галерах.
— Вы правы, моя госпожа, — сказал Эдмунд, — напомнив мне, что дикари остаются дикарями. Не сомневаюсь в том, что дела в центре Африки обстоят так же плохо, даже если поверить, что обычные люди могут там править вампирами. Но народ Галлии — христиане, которые знают, что должны любить друг друга. Вы не можете упрекать бедняг — последователей Христа, полагающих, будто вампиры-князья не помнят этой христианской заповеди. Они верят, что короли — обычные люди понимали бы боль, кроме того, были бы христианами и не стали бы делать то, что делают вампиры-князья. Возможно, они ошибаются, но они верят в это.
— Ты думаешь, им удастся занять наше место? — спросила она. Сейчас ее голос зазвучал жестче.
— Я думаю, что они это могут, моя госпожа. Когда-то всех вампиров Европы объединяли завоевания, приведшие далеко на север, расширившие Галльскую империю до Дании, Британских островов, а Валахию — глубоко в пределы России. Потом вампиров Галлии и Валахии объединила угроза общего врага — турок. Но турки сейчас присмирели, ушли из Византии. Придет время, когда управляемые вампирами народы перессорятся, — расколотая на части империя однажды рухнет,
— По вашим собственным расчетам, — холодно возразила она, — у вампиров всегда будет общий враг.
Эдмунд улыбнулся и признал правоту ее довода, приподняв бокал с вином. Он посмотрел на Ноэла, стараясь угадать настроение Кармиллы после спора.
— Думаю, что для сына уже достаточно вина, моя госпожа, — сказал он. — С вашего разрешения, я отошлю его. Хотелось бы обсудить с вами один вопрос, с глазу на глаз.
Кармилла посмотрела испытующе, затем согласно махнула рукой. Ноэл быстро поднялся и, краснея, вышел. Эдмунд спокойно смотрел на парня, не обращая внимания на его извиняющийся взгляд. Он знал, что сын последует его советам, и не хотел вызвать подозрения.
Когда Ноэл удалился, Кармилла прошла из столовой в другую комнату. Эдмунд последовал за ней.
— Вы самоуверенны, мастер Кордери, — сказала она.
Он отметил изменение в отношении к нему и понял, что эта партия еще далека до выигрыша.
— Я задумался, моя госпожа, — слишком много воспоминаний.
— Мальчик будет мой, — сказала она, — если я так решу.
Эдмунд поклонился, но промолчал.
— Вы будете ревновать?
— Да, моя госпожа, — сказал Эдмунд, — буду. Но я старею, в свою очередь, он должен стать мужчиной, каким когда-то был я. Что же касается вас, вас время не изменит.
— Я не хотела заниматься любовью сегодня вечером. Соблазнять вашего сына не собираюсь. Вопрос, который вы будете обсуждать со мной, — это наука или измена?
— Наука, моя госпожа. Как вы сами сказали, моя верность не вызывает сомнений.
Кармилла прилегла на софу, указав Эдмунду на кресло рядом. Они были в прихожей ее спальни, в воздухе чувствовался запах тонких духов.
— Говори, — сказала она.
— Знаю, Ричарда интересует, что может раскрыть мой прибор, — начал он. — Но, думаю, вы знаете достаточно хорошо, что открытие, раз уж оно сделано, будет сделано опять, его нельзя похоронить. Хотите мой совет, леди Кармилла? — Он намеренно выбрал более интимную форму общения и со злорадством отметил, что ей это не очень понравилось.
— Ты хочешь дать совет, Эдмунд?
— Да. Не пытайтесь управлять тем, что происходит в Галлии из-за постоянных репрессий. Если ваше правление будет таким же немилосердным, как в прошлом, может начаться разрушительный процесс. Наилучший выход, если вампиры Большой Нормандии постепенно уступят власть парламенту, состоящему из простых смертных, которые смогут указать путь к лучшему миру.
Вампирша запрокинула голову, глядя на потолок, и изобразила короткий смешок.
— Не могу принять совет. Князь Львиное Сердце полагает, что правит согласно высшему праву по своему кодексу чести. Он уверен, что простые люди признают справедливость его требований.
— Я тоже думал об этом, моя госпожа, — в тон ей ответил Эдмунд. — И должен был высказать свои мысли.
— У обычных людей свое собственное бессмертие, — проговорила она. — Церковь обещает его. Ваша вера говорит, что человек не должен домогаться вечной жизни, она ожидает его в раю. Мы соглашаемся с этим и храним лишь только наше бессмертие. Полагаю, ты понимаешь, что мы не смогли бы обратить всех, если бы даже захотели. Наша магическая сила должна расходоваться бережно. Ты расстроен, потому что тебе ее не предложили? Завидуешь? Станешь нашим врагом из-за того, что не можешь войти в наш клан?
— Князю Ричарду нечего опасаться меня, моя госпожа, — солгал Кордери и прибавил: — Я преданно любил вас. И продолжаю любить.
Она выпрямилась и протянула руку, как будто желая погладить его по щеке. Но он сидел слишком далеко.
— Я сказала Ричарду, когда он называл тебя изменником, что смогу проверить твою верность в своих палатах лучше, чем его чиновники — в своих. Не думаю, что ты способен обмануть меня, Эдмунд.
Кармилла встала, подошла, взяв его лицо в свои ладони.
— К утру, — мягко сказала она, — я буду знать, прав ли князь в своих подозрениях.
— Да, конечно, — заверил он.
5
Эдмунд проснулся раньше нее, с чувством горечи во рту и пылающим лбом. Тело было сухим, будто вся жидкость испарилась. Голова болела, солнечные лучи, проникавшие через окно, резали глаза.
Он присел, стянул покрывало с обнаженной груди.
“Так быстро!” — подумал он. Усталость пришла неожиданно быстро. Его удивило, что душа наполнилась чувством покоя, а не страха или сожаления. С трудом собрав свои мысли, с долей злорадства сказал себе, что так поступать не стоило.
Взглянул на грудь, на порезы, которые она сделала своим крошечным серебряным ножом. Они были свежими и красными, в отличие от сетки давно заживших следов, свидетельствовавших о незабываемых страстях. Осторожно коснулся порезов, морщась от острой боли.
“Мне больно, — думал он, — но в этой боли — добродетель, которую не знают те, кто не может страдать. Нет страданий — нет и сострадания”.
Он жалел спящую любовницу и гордился этим.
— Мы оба — страдальцы, — ласково прошептал он. — Страдальцы оба…
Она проснулась и увидела, что он рассматривает отметины.
— Ты скучал по ножу? — сонно спросила Кармилла. — Тебе были нужны его поцелуи? Ты можешь наслаждаться его ласками, его любовью?
Теперь не надо было лгать, сознание этого давало приятное чувство свободы. Наконец он мог быть с ней, не скрывая свои мысли, не стыдясь их.
— Да, моя госпожа. Я скучал по ножу. Его прикосновение разожгло огонь в моей душе, а я думал, что там остались лишь погасшие угольки.
Она опять закрыла глаза и засмеялась:
— Иногда бывает приятно вернуться на забытые луга. Ты не представляешь, как прикосновение может пробудить воспоминания. Рада, что опять увидела тебя прежним. Я ведь привыкла видеть в тебе неприметного механика. Но сейчас… отблеск молодости в моей памяти.
Он тоже засмеялся, но закашлялся, и это встревожило ее. Она открыла глаза, приподняла голову:
— Что с тобой, Эдмунд? Ты весь в жару!
Кармилла прикоснулась к его щеке, но отдернула руку, настолько неожиданно странным было прикосновение. Тень смущения скользнула по ее отливавшему шелковым блеском лицу, на мгновение лишив его магического шарма.
Он взял ее руку и задержал в своей, глядя в глаза.
— Эдмунд, — мягко спросила она, — что ты сделал?
— Не знаю, что из этого получится, — сказал он, — не думаю, что доживу до того времени, когда смогу узнать, удалось ли мне убить вас, моя госпожа.
Он был рад видеть, что от изумления она приоткрыла рот. Недоверие и тревога сменялись на ее лице.
— Это бессмыслица, — прошептала она.
— Возможно, — согласился он. — Возможно, и вчера вечером мы несли бессмыслицу об измене. Вы прекрасно знаете, что легли в постель с обреченным человеком. Зачем, моя госпожа, вы попросили меня сделать микроскоп? Познакомить с таким секретом — значит подписать смертный приговор.
— О Эдмунд, — вздохнула она, — ты не можешь думать, что это я так решила. Я пыталась защитить тебя от подозрений лорда-лейтенанта. Из-за того, что когда-то защищала тебя, это поручение и передали через меня. Что же ты натворил, мой бедный изменник?
Он хотел ответить, но опять закашлялся. Она выпрямилась, выдернув руку из ослабевших пальцев, и увидела, как он опускается на подушку.
— Боже! — выкрикнула она как истинный верующий. — Это болезнь, африканская болезнь!
Кордери хотел ответить, поздравить ее с догадкой, но смог лишь кивнуть.
— Но на “Фримартине” не было болезни, — сказала она. — Судно могли бы задержать у берегов Эссекса, но среди экипажа не нашли никаких следов эпидемии.
— Болезнь убивает людей быстро, — прошептал Эдмунд. — Но в крови животных может находиться задолго до смерти.
— Откуда ты знаешь?
Эдмунд усмехнулся.
— Моя госпожа, — сказал он, — я член Братства, которое интересуется всем, что может убить вампира. Мы вовремя узнали это и устроили доставку разных животных. Когда заказали животных, не думали поступать так, как я это сделал, но недавние события… — Он опять остановился, задыхаясь даже от своего слабого шепота.
Кармилла приложила ладонь к горлу, делая глоток, как будто пытаясь уловить признаки заражения.
— Ты хочешь уничтожить меня, Эдмунд? — спросила она, как бы не веря.
— И уничтожу. Пусть все пойдет прахом, только бы положить конец вашему правлению… Мы не позволим растоптать науку, чтобы сохранить жестокую империю. Эти порядки нужно свалить хаосом, а он уже среди вас, моя госпожа, и его не преодолеть. От всего сердца проклинаю ваш род… хотя я и любил вас, госпожа.
Она хотела подняться с кровати, но он удержал ее, Кармилла подчинилась слабому прикосновению. Покрывало соскользнуло, открыв грудь. Кожа отсвечивала блеском мраморной статуи, подобной той, что создавали гиганты среди смертных — греки — с таким совершенством.
— Твой сын умрет за это, Кордери, — сказала она, — его мать тоже.
— Они уехали, — прошептал он. — Ноэл прямо от стола ушел под защиту общества, которому я служу. Ричард никогда не найдет их, его власть невелика. Простые смертные легко прячутся среди себе подобных.
Кармилла пристально смотрела на него, теперь он заметил ненависть и страх в ее глазах.
— Вчера ты пришел, чтобы принести мне яд в крови, — проговорила она, — надеясь, что новая болезнь убьет меня, ты обрек себя на смерть. Что ты наделал?
Эдмунд хотел прикоснуться к ее руке и с удовольствием увидел, как она вздрогнула и отшатнулась.
— Только вампиры живут вечно, — сказал он хрипло. — Но пить кровь может всякий, кому это нравится. Я вдоволь напился крови двух больных крыс и теперь молю Бога, чтобы эта лихорадка бушевала в моей крови и семени. Вы получили полной мерой, моя госпожа, и сейчас вы в руках Божьих, как простая смертная. Не знаю, заразитесь ли вы, умрете ли, но не стыжусь молиться за это. Возможно, вам тоже следует помолиться, моя госпожа, и мы увидим, чью молитву предпочтет Господь.
Ее застывшее лицо напоминало лик статуи недоброй богини.
— Я доверяла тебе, — прошептала она, — могла бы сделать так, что и Ричард поверил бы. Ты мог бы стать вампиром. Мы бы жили столетия: любовники навечно. Но ты погубил себя.
Они оба знали, что это неправда. Вампиры не любят вампиров — просто не могут. Время убило бы такую любовь. Только кровь смертных может их питать, и эта пища им нужна. Эдмунд не знал, почему это было истиной, но не сомневался в ней. Он был любовником Кармиллы Бурдийон, потом расстался с ней, стал старше настолько, что теперь она видела в сыне его самого. Ее обещания были пустыми, и она должна была понять по тому, как он смотрел на нее, что слова ему безразличны. Ни малейшего сожаления не шевельнулось в нем.
Кармилла подобрала рядом с постелью маленький серебряный нож, которым расчертила ему грудь до крови, и держала его сейчас, как будто это был кинжал, а не тонкий инструмент, достойный любви и заботы.
— Я считала, что ты все еще любишь меня.
“И это могло быть правдой”, — подумал он, закинув голову назад и подставляя горло лезвию. Ему хотелось, чтобы она ударила — зло, жестоко, грубо. Он сказал все.
Эдмунд не знал, почему подверг себя такому испытанию — то ли из-за обычной верности своему делу, то ли из-за ненависти к этой совершенной женщине, которая больше не любила его.
Сейчас это не имело значения.
Она полоснула его по горлу, и он несколько долгих секунд наблюдал, как вампирша смотрела на кровь, хлынувшую из раны.
“Я был прав, — подумал он. — Никакой жалости”.
Но потом, увидев, как она поднесла окровавленные пальцы к губам, зная о страшной болезни, понял, что Кармилла по-своему все еще любила его.
Он присел, стянул покрывало с обнаженной груди.
“Так быстро!” — подумал он. Усталость пришла неожиданно быстро. Его удивило, что душа наполнилась чувством покоя, а не страха или сожаления. С трудом собрав свои мысли, с долей злорадства сказал себе, что так поступать не стоило.
Взглянул на грудь, на порезы, которые она сделала своим крошечным серебряным ножом. Они были свежими и красными, в отличие от сетки давно заживших следов, свидетельствовавших о незабываемых страстях. Осторожно коснулся порезов, морщась от острой боли.
“Мне больно, — думал он, — но в этой боли — добродетель, которую не знают те, кто не может страдать. Нет страданий — нет и сострадания”.
Он жалел спящую любовницу и гордился этим.
— Мы оба — страдальцы, — ласково прошептал он. — Страдальцы оба…
Она проснулась и увидела, что он рассматривает отметины.
— Ты скучал по ножу? — сонно спросила Кармилла. — Тебе были нужны его поцелуи? Ты можешь наслаждаться его ласками, его любовью?
Теперь не надо было лгать, сознание этого давало приятное чувство свободы. Наконец он мог быть с ней, не скрывая свои мысли, не стыдясь их.
— Да, моя госпожа. Я скучал по ножу. Его прикосновение разожгло огонь в моей душе, а я думал, что там остались лишь погасшие угольки.
Она опять закрыла глаза и засмеялась:
— Иногда бывает приятно вернуться на забытые луга. Ты не представляешь, как прикосновение может пробудить воспоминания. Рада, что опять увидела тебя прежним. Я ведь привыкла видеть в тебе неприметного механика. Но сейчас… отблеск молодости в моей памяти.
Он тоже засмеялся, но закашлялся, и это встревожило ее. Она открыла глаза, приподняла голову:
— Что с тобой, Эдмунд? Ты весь в жару!
Кармилла прикоснулась к его щеке, но отдернула руку, настолько неожиданно странным было прикосновение. Тень смущения скользнула по ее отливавшему шелковым блеском лицу, на мгновение лишив его магического шарма.
Он взял ее руку и задержал в своей, глядя в глаза.
— Эдмунд, — мягко спросила она, — что ты сделал?
— Не знаю, что из этого получится, — сказал он, — не думаю, что доживу до того времени, когда смогу узнать, удалось ли мне убить вас, моя госпожа.
Он был рад видеть, что от изумления она приоткрыла рот. Недоверие и тревога сменялись на ее лице.
— Это бессмыслица, — прошептала она.
— Возможно, — согласился он. — Возможно, и вчера вечером мы несли бессмыслицу об измене. Вы прекрасно знаете, что легли в постель с обреченным человеком. Зачем, моя госпожа, вы попросили меня сделать микроскоп? Познакомить с таким секретом — значит подписать смертный приговор.
— О Эдмунд, — вздохнула она, — ты не можешь думать, что это я так решила. Я пыталась защитить тебя от подозрений лорда-лейтенанта. Из-за того, что когда-то защищала тебя, это поручение и передали через меня. Что же ты натворил, мой бедный изменник?
Он хотел ответить, но опять закашлялся. Она выпрямилась, выдернув руку из ослабевших пальцев, и увидела, как он опускается на подушку.
— Боже! — выкрикнула она как истинный верующий. — Это болезнь, африканская болезнь!
Кордери хотел ответить, поздравить ее с догадкой, но смог лишь кивнуть.
— Но на “Фримартине” не было болезни, — сказала она. — Судно могли бы задержать у берегов Эссекса, но среди экипажа не нашли никаких следов эпидемии.
— Болезнь убивает людей быстро, — прошептал Эдмунд. — Но в крови животных может находиться задолго до смерти.
— Откуда ты знаешь?
Эдмунд усмехнулся.
— Моя госпожа, — сказал он, — я член Братства, которое интересуется всем, что может убить вампира. Мы вовремя узнали это и устроили доставку разных животных. Когда заказали животных, не думали поступать так, как я это сделал, но недавние события… — Он опять остановился, задыхаясь даже от своего слабого шепота.
Кармилла приложила ладонь к горлу, делая глоток, как будто пытаясь уловить признаки заражения.
— Ты хочешь уничтожить меня, Эдмунд? — спросила она, как бы не веря.
— И уничтожу. Пусть все пойдет прахом, только бы положить конец вашему правлению… Мы не позволим растоптать науку, чтобы сохранить жестокую империю. Эти порядки нужно свалить хаосом, а он уже среди вас, моя госпожа, и его не преодолеть. От всего сердца проклинаю ваш род… хотя я и любил вас, госпожа.
Она хотела подняться с кровати, но он удержал ее, Кармилла подчинилась слабому прикосновению. Покрывало соскользнуло, открыв грудь. Кожа отсвечивала блеском мраморной статуи, подобной той, что создавали гиганты среди смертных — греки — с таким совершенством.
— Твой сын умрет за это, Кордери, — сказала она, — его мать тоже.
— Они уехали, — прошептал он. — Ноэл прямо от стола ушел под защиту общества, которому я служу. Ричард никогда не найдет их, его власть невелика. Простые смертные легко прячутся среди себе подобных.
Кармилла пристально смотрела на него, теперь он заметил ненависть и страх в ее глазах.
— Вчера ты пришел, чтобы принести мне яд в крови, — проговорила она, — надеясь, что новая болезнь убьет меня, ты обрек себя на смерть. Что ты наделал?
Эдмунд хотел прикоснуться к ее руке и с удовольствием увидел, как она вздрогнула и отшатнулась.
— Только вампиры живут вечно, — сказал он хрипло. — Но пить кровь может всякий, кому это нравится. Я вдоволь напился крови двух больных крыс и теперь молю Бога, чтобы эта лихорадка бушевала в моей крови и семени. Вы получили полной мерой, моя госпожа, и сейчас вы в руках Божьих, как простая смертная. Не знаю, заразитесь ли вы, умрете ли, но не стыжусь молиться за это. Возможно, вам тоже следует помолиться, моя госпожа, и мы увидим, чью молитву предпочтет Господь.
Ее застывшее лицо напоминало лик статуи недоброй богини.
— Я доверяла тебе, — прошептала она, — могла бы сделать так, что и Ричард поверил бы. Ты мог бы стать вампиром. Мы бы жили столетия: любовники навечно. Но ты погубил себя.
Они оба знали, что это неправда. Вампиры не любят вампиров — просто не могут. Время убило бы такую любовь. Только кровь смертных может их питать, и эта пища им нужна. Эдмунд не знал, почему это было истиной, но не сомневался в ней. Он был любовником Кармиллы Бурдийон, потом расстался с ней, стал старше настолько, что теперь она видела в сыне его самого. Ее обещания были пустыми, и она должна была понять по тому, как он смотрел на нее, что слова ему безразличны. Ни малейшего сожаления не шевельнулось в нем.
Кармилла подобрала рядом с постелью маленький серебряный нож, которым расчертила ему грудь до крови, и держала его сейчас, как будто это был кинжал, а не тонкий инструмент, достойный любви и заботы.
— Я считала, что ты все еще любишь меня.
“И это могло быть правдой”, — подумал он, закинув голову назад и подставляя горло лезвию. Ему хотелось, чтобы она ударила — зло, жестоко, грубо. Он сказал все.
Эдмунд не знал, почему подверг себя такому испытанию — то ли из-за обычной верности своему делу, то ли из-за ненависти к этой совершенной женщине, которая больше не любила его.
Сейчас это не имело значения.
Она полоснула его по горлу, и он несколько долгих секунд наблюдал, как вампирша смотрела на кровь, хлынувшую из раны.
“Я был прав, — подумал он. — Никакой жалости”.
Но потом, увидев, как она поднесла окровавленные пальцы к губам, зная о страшной болезни, понял, что Кармилла по-своему все еще любила его.
Часть 2
ТЕНЬ ВЕЧНОСТИ
“53. Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни.
54. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день.
55. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие.
56. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем”.
Евангелие от Иоанна.
ПРОЛОГ
Расшифрованный текст письма, полученного сэром Кенелмом Дигби в Гэйхерсте летом 1625 года.
Аббатство Кардиган, июнь 1625 г.
Мой друг!
Я еще не совсем привык к шифру, который ты мне доверил, но не позволю себе из-за этого ограничиться кратким посланием. Если это — язык Невидимой коллегии, тогда мне не терпится овладеть им, потому что моя миссия — служить этой коллегии как должно. На это надеялся мой отец, на это же надеюсь и я.
Кардиган очень отличается от тех мест, где я бывал.
Кажется, что он расположен совсем в других краях, нежели Лондон, и можно легко поверить, что находится где-то за пределами Галльской империи. Если послушать народный говор, когда люди снисходят до употребления того английского языка, который я понимаю, — можно подумать, что ты все еще в Середижене, королевстве, где был найден Талисин. Конечно, больше нет ни друидов, ни бардов, но лозунг ордена Бардов повторяют так, будто он отражает веру всех: “И гвир ин эрбин и Быд”, что значит: “Вера против Мира”.
Думаю, что есть заклинания и похуже.
Монахи аббатства, принимающие меня, никакие не грегорианцы, и, по-видимому, им безразличны вампиры, но они настолько замкнуты в своей вере, что это отрицает авторитет Рима, следовательно, отвергает заповеди папы Борджиа. Считают, что до того, как в Британии появился Августин, чтобы обратить людей в свою веру, в Уэльсе существовали христианские церкви, а обращенные саксы принялись истреблять уэльских монахов во имя Рима. В таком месте, как это, тысячи лет недостаточно, чтобы стереть память о ссоре. Здесь не на бумаге увековечивают события, рассказы переходят из уст в уста, от отца к сыну (или от аббата к новопосвященному) и так остаются свежими.
Из того, что увидел, могу сказать, аббатство не очень процветает, хотя не знаю, зависит ли это от духа независимости монахов. Смею думать, что, если бы сюда прислали искореняющих ересь доминиканцев, те могли бы найти причину для неудовольствия, но я не могу представить себе, что эти любезные и набожные люди могут навлечь на себя хотя бы чем-либо обоснованный гнев. Я считаю, что недостаток в новообращенных больше объясняется общим вероотступничеством, подтачивающим веру, с тех пор как вампиры вывернули ее наизнанку и показали христианам, что голая сила управляет учением. Как бы то ни было, здесь только двадцать монахов, которые поручают за всем смотреть единственному человеку. Один из братьев раздает милостыню, ему помогают три парня. В аббатстве нет рабочих, даже в пивоварне. Монахи возделывают совсем немного земли, а остальные участки сдают в аренду. Немного посетителей обращается к их милосердию, хотя они и помогают многим беднякам города, исключая иоменов и солдат, живущих в замке.
Я плачу за свое проживание здесь тем, что выполняю в монастыре определенные обязанности. Вначале хотел применить свои знания в механике, то, чему выучился у отца, но монахи сами кое-что умеют, им не нужны те насосы, станки, которыми так гордился и которым так радовался мой отец. Единственное, что я мог, — это показать монахам, как сделать нечто похожее на часовой механизм с гирей, который способен вращать вертел над жаровней, освобождая от этой достаточно утомительной работы людей.
В результате этого меня приставили к кухне помогать брату Мартину и брату Иннокентию в приготовлении пищи, уборке обители. Когда братья уходят на вечерню, я один остаюсь на кухне, и к их возвращению почти все готово, хлеб выпечен, в печи остается только сладкий крем. Много времени уходит, чтобы натаскать воды из колодца да присмотреть за кипящими кастрюлями.
Учением занимаюсь в библиотеке, простой, но уютной комнате. Запрещенные книги здесь держат в помещении за замаскированной дверью. Латынь, греческий, книги, написанные до прихода вампиров в Европу, меня утомляют. Хочу знать своего врага, чтобы уметь бороться с ним, но К. настаивает на том, что я должен стать грамотным человеком, прежде чем вступить в борьбу.
К. — странная особа, не понимаю, почему отец отдал меня ему на попечение. Я знаю, мой отец был неверующим, поэтому странно, что он назначил моим попечителем монаха, пусть даже такого, который более чем скептичен в отношении определенных положений религии. Не то чтобы я сомневался в его мудрости, напротив, готов считать мудрейшим во всей Галлии, но не совсем понятно положение К. в Невидимой коллегии. Он такой отстраненный, спокойный и совсем не фанатичен в своей оппозиции правлению вампиров.
К. не более грегорианец, чем здешние монахи, хотя и не приверженец Рима. Он гость здесь, как я сам, с нашими хозяевами у него нет особой близости. Он — чужой, которого уважают за ум, но держат на расстоянии. Похоже, что это его ничуть не волнует. Не крупный, — я едва взрослый и перевешиваю его минимум на два фунта, — но думаю, что он очень сильный характером, сложением.
Теперь понимаю, почему отец был так скрытен: хотел защитить меня, не раскрывая до самого конца тайны, не подставлял под угрозу предательства. В результате этой заботы я вырос, почти не зная его, не могу понять, о чем он думал, составляя правила, которым вы так верно следуете. Мне лучше было бы находиться в Гэйхерсте, чем здесь, хотя знаю, что в этом случае подверг бы опасности и ваш дом, и свой. Разлука с матерью делает все еще сложнее. Конечно, теперь я мужчина, больше не ребенок, но оказаться вдали от всего, что знал, — это предательство. Может быть, это нехорошо, что я изливаю свои жалобы перед вами, потерявшим собственного отца в значительно более раннем возрасте; но иногда мне хочется только одного — чтобы мой отец пережил то же, что и ваш. Есть слишком много такого в его жизни, что сложно понять.
Мне хочется действовать. Начинаю думать, что быть ученым — не моя стезя, хотя знаю, что вы легко соединяете в себе умение ученого и навыки бойца. Не уверен, смогу ли я быть таким же разносторонним. Если бы пришлось выбирать, думаю, мог бы стать меченосцем, чтобы драться с вампирами в открытом бою, но не лазутчиком, стремящимся к победе через обман. Не этого хотел отец. Но разве он знал меня лучше, чем я его? Должен ли я верить, что он знал, какой жизненный путь мне избрать?
Я не хочу быть человеком, объявленным вне закона, преследуемым. Хочу идти собственным путем, а не обращаться к другим за помощью и кровом. Иногда смотрю на море, на рыбацкие лодки, на то, как добывают свинец в близлежащих рудниках, и думаю о путешествии в какую-нибудь далекую страну, где никто обо мне даже не слышал. Но вы, без сомнения, подумаете обо мне, что я глупец и что еще не скоро превращусь из ребенка в мужчину.
Даже К. иногда смотрит на суда со странным блеском в глазах и говорит, что страх вампиров перед морем это еще один гвоздь в гроб их погибающей империи. Он утверждает, что большие парусники, бороздящие северные моря, намечают контуры новой империи, которой не могут владеть тяготеющие к суше вампиры. Иногда он глядит на Запад, будто через весь мир, на эту затерянную Атлантиду, которая находится, как думают некоторые, у дальних берегов, между Ирландией и далеким Китаем. А монахи думают, что он сумасшедший, если размышляет о еще не открытых континентах, некоторые, как мне кажется, до сих пор не смирились с мыслью о том, что Земля — круглая. Когда они глядят на запад, их занимают мысли о затерянных городах, крепостях, которые, как гласит предание, затопило море во времена Элфина. Существует много сказок о морских феях, более прекрасных, чем женщины-вампиры, населяющих те края, иногда увлекающих моряков к прыжкам с безопасных палуб в безжалостные объятия моря. Я никогда не слышал призывов сирен и надеюсь, что никогда и не услышу.
Но я не должен волновать вас своими заботами, которые только утомят вас. Надеюсь, что в будущем напишу письма с более существенным содержанием и более радостные. Пока прошу вас побеспокоиться о моей матери, дать ей знать, что я жив и здоров в моем изгнании. Я не слишком часто молюсь, так как не могу заставить себя поверить, что молитвы людей слышны на небесах, но уж если молюсь, молюсь за вас, за мою мать, за освобождение Англии. Если есть Господь, я уверен, что мои сомнения в его существовании не отвратят справедливого внимания к моим просьбам.
Всего доброго. Н.
Аббатство Кардиган, июнь 1625 г.
Мой друг!
Я еще не совсем привык к шифру, который ты мне доверил, но не позволю себе из-за этого ограничиться кратким посланием. Если это — язык Невидимой коллегии, тогда мне не терпится овладеть им, потому что моя миссия — служить этой коллегии как должно. На это надеялся мой отец, на это же надеюсь и я.
Кардиган очень отличается от тех мест, где я бывал.
Кажется, что он расположен совсем в других краях, нежели Лондон, и можно легко поверить, что находится где-то за пределами Галльской империи. Если послушать народный говор, когда люди снисходят до употребления того английского языка, который я понимаю, — можно подумать, что ты все еще в Середижене, королевстве, где был найден Талисин. Конечно, больше нет ни друидов, ни бардов, но лозунг ордена Бардов повторяют так, будто он отражает веру всех: “И гвир ин эрбин и Быд”, что значит: “Вера против Мира”.
Думаю, что есть заклинания и похуже.
Монахи аббатства, принимающие меня, никакие не грегорианцы, и, по-видимому, им безразличны вампиры, но они настолько замкнуты в своей вере, что это отрицает авторитет Рима, следовательно, отвергает заповеди папы Борджиа. Считают, что до того, как в Британии появился Августин, чтобы обратить людей в свою веру, в Уэльсе существовали христианские церкви, а обращенные саксы принялись истреблять уэльских монахов во имя Рима. В таком месте, как это, тысячи лет недостаточно, чтобы стереть память о ссоре. Здесь не на бумаге увековечивают события, рассказы переходят из уст в уста, от отца к сыну (или от аббата к новопосвященному) и так остаются свежими.
Из того, что увидел, могу сказать, аббатство не очень процветает, хотя не знаю, зависит ли это от духа независимости монахов. Смею думать, что, если бы сюда прислали искореняющих ересь доминиканцев, те могли бы найти причину для неудовольствия, но я не могу представить себе, что эти любезные и набожные люди могут навлечь на себя хотя бы чем-либо обоснованный гнев. Я считаю, что недостаток в новообращенных больше объясняется общим вероотступничеством, подтачивающим веру, с тех пор как вампиры вывернули ее наизнанку и показали христианам, что голая сила управляет учением. Как бы то ни было, здесь только двадцать монахов, которые поручают за всем смотреть единственному человеку. Один из братьев раздает милостыню, ему помогают три парня. В аббатстве нет рабочих, даже в пивоварне. Монахи возделывают совсем немного земли, а остальные участки сдают в аренду. Немного посетителей обращается к их милосердию, хотя они и помогают многим беднякам города, исключая иоменов и солдат, живущих в замке.
Я плачу за свое проживание здесь тем, что выполняю в монастыре определенные обязанности. Вначале хотел применить свои знания в механике, то, чему выучился у отца, но монахи сами кое-что умеют, им не нужны те насосы, станки, которыми так гордился и которым так радовался мой отец. Единственное, что я мог, — это показать монахам, как сделать нечто похожее на часовой механизм с гирей, который способен вращать вертел над жаровней, освобождая от этой достаточно утомительной работы людей.
В результате этого меня приставили к кухне помогать брату Мартину и брату Иннокентию в приготовлении пищи, уборке обители. Когда братья уходят на вечерню, я один остаюсь на кухне, и к их возвращению почти все готово, хлеб выпечен, в печи остается только сладкий крем. Много времени уходит, чтобы натаскать воды из колодца да присмотреть за кипящими кастрюлями.
Учением занимаюсь в библиотеке, простой, но уютной комнате. Запрещенные книги здесь держат в помещении за замаскированной дверью. Латынь, греческий, книги, написанные до прихода вампиров в Европу, меня утомляют. Хочу знать своего врага, чтобы уметь бороться с ним, но К. настаивает на том, что я должен стать грамотным человеком, прежде чем вступить в борьбу.
К. — странная особа, не понимаю, почему отец отдал меня ему на попечение. Я знаю, мой отец был неверующим, поэтому странно, что он назначил моим попечителем монаха, пусть даже такого, который более чем скептичен в отношении определенных положений религии. Не то чтобы я сомневался в его мудрости, напротив, готов считать мудрейшим во всей Галлии, но не совсем понятно положение К. в Невидимой коллегии. Он такой отстраненный, спокойный и совсем не фанатичен в своей оппозиции правлению вампиров.
К. не более грегорианец, чем здешние монахи, хотя и не приверженец Рима. Он гость здесь, как я сам, с нашими хозяевами у него нет особой близости. Он — чужой, которого уважают за ум, но держат на расстоянии. Похоже, что это его ничуть не волнует. Не крупный, — я едва взрослый и перевешиваю его минимум на два фунта, — но думаю, что он очень сильный характером, сложением.
Теперь понимаю, почему отец был так скрытен: хотел защитить меня, не раскрывая до самого конца тайны, не подставлял под угрозу предательства. В результате этой заботы я вырос, почти не зная его, не могу понять, о чем он думал, составляя правила, которым вы так верно следуете. Мне лучше было бы находиться в Гэйхерсте, чем здесь, хотя знаю, что в этом случае подверг бы опасности и ваш дом, и свой. Разлука с матерью делает все еще сложнее. Конечно, теперь я мужчина, больше не ребенок, но оказаться вдали от всего, что знал, — это предательство. Может быть, это нехорошо, что я изливаю свои жалобы перед вами, потерявшим собственного отца в значительно более раннем возрасте; но иногда мне хочется только одного — чтобы мой отец пережил то же, что и ваш. Есть слишком много такого в его жизни, что сложно понять.
Мне хочется действовать. Начинаю думать, что быть ученым — не моя стезя, хотя знаю, что вы легко соединяете в себе умение ученого и навыки бойца. Не уверен, смогу ли я быть таким же разносторонним. Если бы пришлось выбирать, думаю, мог бы стать меченосцем, чтобы драться с вампирами в открытом бою, но не лазутчиком, стремящимся к победе через обман. Не этого хотел отец. Но разве он знал меня лучше, чем я его? Должен ли я верить, что он знал, какой жизненный путь мне избрать?
Я не хочу быть человеком, объявленным вне закона, преследуемым. Хочу идти собственным путем, а не обращаться к другим за помощью и кровом. Иногда смотрю на море, на рыбацкие лодки, на то, как добывают свинец в близлежащих рудниках, и думаю о путешествии в какую-нибудь далекую страну, где никто обо мне даже не слышал. Но вы, без сомнения, подумаете обо мне, что я глупец и что еще не скоро превращусь из ребенка в мужчину.
Даже К. иногда смотрит на суда со странным блеском в глазах и говорит, что страх вампиров перед морем это еще один гвоздь в гроб их погибающей империи. Он утверждает, что большие парусники, бороздящие северные моря, намечают контуры новой империи, которой не могут владеть тяготеющие к суше вампиры. Иногда он глядит на Запад, будто через весь мир, на эту затерянную Атлантиду, которая находится, как думают некоторые, у дальних берегов, между Ирландией и далеким Китаем. А монахи думают, что он сумасшедший, если размышляет о еще не открытых континентах, некоторые, как мне кажется, до сих пор не смирились с мыслью о том, что Земля — круглая. Когда они глядят на запад, их занимают мысли о затерянных городах, крепостях, которые, как гласит предание, затопило море во времена Элфина. Существует много сказок о морских феях, более прекрасных, чем женщины-вампиры, населяющих те края, иногда увлекающих моряков к прыжкам с безопасных палуб в безжалостные объятия моря. Я никогда не слышал призывов сирен и надеюсь, что никогда и не услышу.
Но я не должен волновать вас своими заботами, которые только утомят вас. Надеюсь, что в будущем напишу письма с более существенным содержанием и более радостные. Пока прошу вас побеспокоиться о моей матери, дать ей знать, что я жив и здоров в моем изгнании. Я не слишком часто молюсь, так как не могу заставить себя поверить, что молитвы людей слышны на небесах, но уж если молюсь, молюсь за вас, за мою мать, за освобождение Англии. Если есть Господь, я уверен, что мои сомнения в его существовании не отвратят справедливого внимания к моим просьбам.
Всего доброго. Н.
1
В подземной келье библиотеки бенедиктинского монастыря в Кардигане Ноэл Кордери оторвал взгляд от книги, которую читал, и потер уставшие глаза. Было только четыре часа дня, весеннее солнце стояло высоко в небе, но приходилось читать при свете свечи — келья не имела окон. Официально этого помещения не существовало, там держали запрещенные книги.
Вначале келья казалась Ноэлу прекрасным убежищем, он с удовольствием уходил туда, где камень надежно хранил потайную дверь. Здесь все излучало магию белую, под цвет побеленных стен, но тем не менее магию. В окружении таких чудесных тайн, начертанных на пергаменте монахами, в душу вселяется азарт.
Теперь Ноэл увидел келью по-другому — менее магической, хотя и не менее странной. Библиотека наверху стала для него кладовой мира православной церкви, веры, освященной официальной мудростью. В этом мире были вампиры и обычные люди, на равных созданные Богом, на равных верящие в Бога, будучи каждый по-своему избранным народом. Это был мир не вполне счастливый, несомненно, но в своих основах находящийся в равновесии с собой, смирившийся с царящим в нем устройством. Здесь же, напротив, был подпольный мир, темный, мрачный, в котором грегорианцы, гностики, волшебники, алхимики могли выразить свои сомнения и знания. В мире, отраженном на скрытых здесь страницах, вампиры являлись дьявольским отродьем, а обыкновенные люди — беззащитными жертвами их ярости — два народа в вечном раздоре, обреченные на это до Судного дня. Здесь не было войны, но всегда был настоящий кромешный ад, где полные боли крики взывали к справедливости и не получали ответа.
Вначале келья казалась Ноэлу прекрасным убежищем, он с удовольствием уходил туда, где камень надежно хранил потайную дверь. Здесь все излучало магию белую, под цвет побеленных стен, но тем не менее магию. В окружении таких чудесных тайн, начертанных на пергаменте монахами, в душу вселяется азарт.
Теперь Ноэл увидел келью по-другому — менее магической, хотя и не менее странной. Библиотека наверху стала для него кладовой мира православной церкви, веры, освященной официальной мудростью. В этом мире были вампиры и обычные люди, на равных созданные Богом, на равных верящие в Бога, будучи каждый по-своему избранным народом. Это был мир не вполне счастливый, несомненно, но в своих основах находящийся в равновесии с собой, смирившийся с царящим в нем устройством. Здесь же, напротив, был подпольный мир, темный, мрачный, в котором грегорианцы, гностики, волшебники, алхимики могли выразить свои сомнения и знания. В мире, отраженном на скрытых здесь страницах, вампиры являлись дьявольским отродьем, а обыкновенные люди — беззащитными жертвами их ярости — два народа в вечном раздоре, обреченные на это до Судного дня. Здесь не было войны, но всегда был настоящий кромешный ад, где полные боли крики взывали к справедливости и не получали ответа.