Страница:
Как-то поздним вечером Федюнин подозвал доктора к себе. Солдат сильно похудел, дышал с трудом, долго и надрывно кашлял, видимо, он сам понимал, что жить ему осталось недолго. Краснушкин присел к нему на койку, взял руку и стал по привычке считать пульс.
— Брось ты его считать, что толку, — с досадой проговорил солдат. Ты поговори со мной лучше! Тут все важные такие, принцессы да баронессы, и поговорить-то не с кем.
Он надолго замолчал, с трудом переводя дыхание. Его волновала какая-то мысль, и от желания высказать её, от напряжения, он побледнел. Федюнин потянул за руку доктора к себе поближе и, когда тот наклонился, зашептал:
— Я знаю, ты свояк нашему Сергею Владимировичу, потому и верю тебе. Скажи, Христа ради, ну за что я должон погибать? А? Ведь у меня малец есть такой славный, ласковый такой… Кто его до дела доведёт без меня? — Он судорожно проглотил слюну, губы его вздрагивали. — У нас под Тулой леса хорошие, Засека называется. Мы с ним зимой по дрова ездили. Ах, хорошо, господи, до чего хорошо было! — Глаза его потеплели, налились слезами. Ты пропиши-ка мне письмецо бабе. Я хочу ей наказ дать. А то, видать, не встану. Кто её надоумит?…
И Краснушкин ещё долго сидел у койки солдат, слушая его прерывистый, горячий шёпот.
Наутро, когда доктор пришёл в палату, его поразила суета, царившая всюду — в вестибюле, в коридорах. Сёстры бегали, постукивая изящными каблучками, шуршали накрахмаленными фартуками. На его вопрос одна, взмахнув длинными ресницами, ответила:
— Разве Вы не знаете — ждём святого старца!
«Этого ещё не доставало! — чертыхнулся про себя Краснушкин. — Здесь люди умирают, а для них спектакль».
Часам к двенадцати двери в палату распахнулись, на пороге показалась высокая фигура в чёрной шёлковой рясе. Грудь человека украшал крест, висевший на массивной золотой цепи. Осенив всех крёстным знамением, Распутин прошёл в палату. За ним хлынула толпа великосветских дам, военных. Они говорили о чём-то своём, по всей вероятности, интересном для них и весёлом, стараясь при этом сохранить постное, пристойное для данного случая лицо.
«Спектакль, спектакль!». — не покидала мысль Краснушкина.
Он задыхался от возмущения и злобы. Ему хотелось тут же, на глазах у всех солдат, ударить по лицу или плюнуть в глаза этому «святому» проходимцу.
Распутин остановился неподалёку от койки Федюнина, благословил всех размашистым сильным жестом и собирался повернуть обратно, как вдруг его остановил слабый, но спокойный и твёрдый голос:
— Подожди, не уходи…
Краснушкин узнал голос Федюнина. Сердце его бешено заколотилось в груди.
— Ишь ты, какой гладкий… — Солдат говорил неторопливо, будто рассматривая Распутина. — Белый да румяный, и борода завитая. И крест на пузе золотой… Что ж, выходит, это я за тебя здыхать должон? А?
Голос Федюнина вдруг поднялся до высокой ноты, задрожал слезами и ударил по сердцу, по нервам лежащих в палате солдат. Многие поднялись, со злобой глядя на растерявшегося «старца» и его придворных дам.
— Братцы! — уже кричал Федюнин. — Гони их в шею, кровопийцев! Навязались на нас… Душегубы! Распутники!
Краснушкин кинулся к Федюнину, на ходу видя, как солдаты с остервенением и ненавистью бросали в Распутина подушками, пузырьками, лекарствами…
Размахивая широкими рукавами рясы и придерживая рукой крест, «святой старец» быстрым шагом прошёл мимо доктора, обдав его запахом ладана и духов.
Узнав о случившемся, разгневанная императрица приказала перевести «недостойного» солдата из её госпиталя. Но Федюнину стало хуже. После нервного напряжения наступил упадок сил, началось кровохарканье. Он умирал, но глаза его были довольны, в них появился хитроватый огонёк.
— Потешился хоть перед смертью, — хрипел он Краснушкину. — Тут небось отродясь такого не бывало… Не смели… А я посмел. Не то бы ещё посмел, да вот смерть приходит…
Умер он перед вечером, наказав доктору отправить в деревню письмо и узнать, «если выпадет случай», как мальчонка.
4
5
6
— Брось ты его считать, что толку, — с досадой проговорил солдат. Ты поговори со мной лучше! Тут все важные такие, принцессы да баронессы, и поговорить-то не с кем.
Он надолго замолчал, с трудом переводя дыхание. Его волновала какая-то мысль, и от желания высказать её, от напряжения, он побледнел. Федюнин потянул за руку доктора к себе поближе и, когда тот наклонился, зашептал:
— Я знаю, ты свояк нашему Сергею Владимировичу, потому и верю тебе. Скажи, Христа ради, ну за что я должон погибать? А? Ведь у меня малец есть такой славный, ласковый такой… Кто его до дела доведёт без меня? — Он судорожно проглотил слюну, губы его вздрагивали. — У нас под Тулой леса хорошие, Засека называется. Мы с ним зимой по дрова ездили. Ах, хорошо, господи, до чего хорошо было! — Глаза его потеплели, налились слезами. Ты пропиши-ка мне письмецо бабе. Я хочу ей наказ дать. А то, видать, не встану. Кто её надоумит?…
И Краснушкин ещё долго сидел у койки солдат, слушая его прерывистый, горячий шёпот.
Наутро, когда доктор пришёл в палату, его поразила суета, царившая всюду — в вестибюле, в коридорах. Сёстры бегали, постукивая изящными каблучками, шуршали накрахмаленными фартуками. На его вопрос одна, взмахнув длинными ресницами, ответила:
— Разве Вы не знаете — ждём святого старца!
«Этого ещё не доставало! — чертыхнулся про себя Краснушкин. — Здесь люди умирают, а для них спектакль».
Часам к двенадцати двери в палату распахнулись, на пороге показалась высокая фигура в чёрной шёлковой рясе. Грудь человека украшал крест, висевший на массивной золотой цепи. Осенив всех крёстным знамением, Распутин прошёл в палату. За ним хлынула толпа великосветских дам, военных. Они говорили о чём-то своём, по всей вероятности, интересном для них и весёлом, стараясь при этом сохранить постное, пристойное для данного случая лицо.
«Спектакль, спектакль!». — не покидала мысль Краснушкина.
Он задыхался от возмущения и злобы. Ему хотелось тут же, на глазах у всех солдат, ударить по лицу или плюнуть в глаза этому «святому» проходимцу.
Распутин остановился неподалёку от койки Федюнина, благословил всех размашистым сильным жестом и собирался повернуть обратно, как вдруг его остановил слабый, но спокойный и твёрдый голос:
— Подожди, не уходи…
Краснушкин узнал голос Федюнина. Сердце его бешено заколотилось в груди.
— Ишь ты, какой гладкий… — Солдат говорил неторопливо, будто рассматривая Распутина. — Белый да румяный, и борода завитая. И крест на пузе золотой… Что ж, выходит, это я за тебя здыхать должон? А?
Голос Федюнина вдруг поднялся до высокой ноты, задрожал слезами и ударил по сердцу, по нервам лежащих в палате солдат. Многие поднялись, со злобой глядя на растерявшегося «старца» и его придворных дам.
— Братцы! — уже кричал Федюнин. — Гони их в шею, кровопийцев! Навязались на нас… Душегубы! Распутники!
Краснушкин кинулся к Федюнину, на ходу видя, как солдаты с остервенением и ненавистью бросали в Распутина подушками, пузырьками, лекарствами…
Размахивая широкими рукавами рясы и придерживая рукой крест, «святой старец» быстрым шагом прошёл мимо доктора, обдав его запахом ладана и духов.
Узнав о случившемся, разгневанная императрица приказала перевести «недостойного» солдата из её госпиталя. Но Федюнину стало хуже. После нервного напряжения наступил упадок сил, началось кровохарканье. Он умирал, но глаза его были довольны, в них появился хитроватый огонёк.
— Потешился хоть перед смертью, — хрипел он Краснушкину. — Тут небось отродясь такого не бывало… Не смели… А я посмел. Не то бы ещё посмел, да вот смерть приходит…
Умер он перед вечером, наказав доктору отправить в деревню письмо и узнать, «если выпадет случай», как мальчонка.
4
Немецкая армия наступала по всему фронту, особенно на Варшаву. Отбиваясь часто только штыками за неимением винтовочных патронов, без поддержки своей артиллерии, героическая русская пехота умудрялась сдерживать немецкое наступление, а кое-где даже отвечать на него короткими контрударами.
На восток эвакуировалось все — штаб фронта, штабы армий, обозы, артиллерийские парки, тяжёлая артиллерия и часть лёгкой. Эвакуировалось население Варшавы, не пожелавшее оставаться при немцах. Анеля Шулейко и Зоя Сидорина уехали вместе с отрядом Союза городов. Вагонов, платформ не хватало. Войска двигались походным порядком, создавая у мостов пробки.
Батарея Звонарёва двигалась на Брест-Литовск, где надлежало сосредоточиться всему тяжёлому дивизиону.
Звонарёв направил свою батарею на переправу южнее Варшавы. Когда они спустились ужасающая картина: широким потоком ехала, шла, двигалась, как могла, отступающая армия. Повозки, двуколки, пушки, пулемёты, интендантские, штабные машины и главное — солдаты, солдаты и солдаты здоровые, больные, раненые — всё двинулось на переправу. Скорей за Вислу!
Напряжение последних дней, голод и усталость бессонных ночей, обида за отступление, за напрасно пролитую кровь и злоба, лютая, страшная злоба к офицерам и начальству, к тем, кто сначала приказывал наступать, а теперь гнал армию вспять, — всё это Звонарёв отчётливо прочитал на лицах солдат и ужаснулся: «Ну, быть беде! Народ дошёл до крайности. Довольно одной искры, чтобы вспыхнул бунт…».
У понтонного моста образовалась пробка. Комендант моста обещал переправить батарею только к вечеру. Приказав ездовым подтянуть поближе к переправе, Звонарёв стал наблюдать за мостом.
В это время переправлялся походный полевой госпиталь. Раненые с восковыми, заросшими щетиной лицами, с окровавленными грязными бинтами сидели, лежали на повозках, медленно пробирающихся к мосту. Солдаты, рвавшиеся к переправе, нехотя, угрюмо уступали им дорогу. На мост вступила вторая повозка, как вдруг из укрытия вышел комендант. Подойдя к переправе, он приказал прекратить продвижение госпиталя. Солдаты глухо зашумели, угрюмо поглядывая на коменданта, но с переправы не ушли.
— Кому сказано — освободить переправу! — с надрывом закричал комендант. — Нужно срочно переправить штабное имущество. А ну, сторонись!
К переправе спускалось несколько фурманок, груженных аккуратно упакованными ящиками.
— Братцы! Да что же это такое? — закричал сидевший на повозке раненый.
Воспалёнными, с набухшими веками глазами он смотрел на коменданта. В глазах солдата была такая злоба и ненависть, что у Звонарёва мороз прошёл по коже.
Опираясь здоровой левой рукой о плечо товарища, солдат тяжело поднялся во весь рост. Он поднял высоко над головой запелёнатую окровавленными бинтами руку.
— Гляньте, братцы! — всхлипывая, кричал он. — Окалечить сумели, а теперь — катись с переправы! — Солдат задохнулся от злобы.
И без того бледное лицо его налилось мертвенной желтизной:
— Кровопийцы! Сволочи! Бей их, братцы!
— Ты что орёшь? — взвизгнул комендант. — Бунтовать?! Ты у меня побунтуешь… — В руке его плясал револьвер.
Толпа притихла, затаилась как перед бурей. Слышно было с трудом сдерживаемое дыхание.
— Плевал я на твой револьверт! — Солдат презрительно плюнул в сторону коменданта. — Поехали, солдатики. — И он дернул здоровой рукой поводья.
Лошадь тронулась, солдат покачнулся, но удержался, и повозка, скрипя колёсами, двинулась к мосту.
Комендант с перекошенным от злобы лицом выстрелил два раза в спину солдату. Тот рухнул ничком, будто кто-то его толкнул сзади. Дико, страшно заржала лошадь — видно, пуля задела и её, — взвилась на дыбы и забилась в постромках.
— А-а-а! — как из одной могучей глотки вырвался крик ненависти. Солдаты кинулись на коменданта.
«Ну, всё, — подумал Звонарёв. — Собаке собачья смерть!».
— Дядя Серёжа, — подошёл Вася, — отойдите подальше. Народ озверел. Увидят офицерские погоны — несдобровать. Видите, как кинулись штабные врассыпную.
К Звонарёву спешили Лежнёв и Родионов.
— Ваше благородие, дозвольте пойти к переправе. Надо успокоить солдат да скорее наладить переправу. А то ведь и виноватому и невиновному — всем попадёт. У нас начальство на расправу коротко.
В это время кто-то из солдат прикладом вскрыл один из ящиков. Там оказалась посуда — старинные серебряные кубки, блюда, позолоченные бокалы, ковры, меха…
— Вот оно, штабное имущество!
— Барахольщики!
— Мы кровь проливаем, а они…
— Сволочи!
— Вали всё в реку!
Солдаты с остервенением рванули ящик на землю и, поддавая ногами, прикладами, улюлюкая, опрокидывали в реку. Следом бросили и растоптанное тело коменданта.
Родионов и Лежнёв уже орудовали на мосту, расставляя повозки, людей.
Вот тронулась первая фурманка, за ней другая, вот пошли солдаты…
— Давай, братцы, давай! Веселее! — торопил Родионов. — А то сейчас нагрянет начальство либо того хуже — полиция, все под расстрел попадём.
Солдаты понимали, что произошло страшное дело, надо поскорей уносить ноги. И скоро, соблюдая порядок, поехали подводы госпиталя, потом пошли стрелки, а за ними двинулись и артиллеристы.
Когда к переправе вернулись насмерть перепуганные штабные офицеры с солидной охраной и полевой полицией, через мост уже шли другие части, ничего не знавшие о происшедшем.
А солдаты потом долго из уст в уста предавали подробности страшной расправы на переправе. История обрастала вымыслом, и уже выходило, что взбунтовался целый полк солдат, перебил своих офицеров, а потом подался весь по домам.
— Вот бы и нам тоже, — вздыхали солдаты, — а то доколе терпеть будем…
— Погоди, дождутся своей пули и наши…
На восток эвакуировалось все — штаб фронта, штабы армий, обозы, артиллерийские парки, тяжёлая артиллерия и часть лёгкой. Эвакуировалось население Варшавы, не пожелавшее оставаться при немцах. Анеля Шулейко и Зоя Сидорина уехали вместе с отрядом Союза городов. Вагонов, платформ не хватало. Войска двигались походным порядком, создавая у мостов пробки.
Батарея Звонарёва двигалась на Брест-Литовск, где надлежало сосредоточиться всему тяжёлому дивизиону.
Звонарёв направил свою батарею на переправу южнее Варшавы. Когда они спустились ужасающая картина: широким потоком ехала, шла, двигалась, как могла, отступающая армия. Повозки, двуколки, пушки, пулемёты, интендантские, штабные машины и главное — солдаты, солдаты и солдаты здоровые, больные, раненые — всё двинулось на переправу. Скорей за Вислу!
Напряжение последних дней, голод и усталость бессонных ночей, обида за отступление, за напрасно пролитую кровь и злоба, лютая, страшная злоба к офицерам и начальству, к тем, кто сначала приказывал наступать, а теперь гнал армию вспять, — всё это Звонарёв отчётливо прочитал на лицах солдат и ужаснулся: «Ну, быть беде! Народ дошёл до крайности. Довольно одной искры, чтобы вспыхнул бунт…».
У понтонного моста образовалась пробка. Комендант моста обещал переправить батарею только к вечеру. Приказав ездовым подтянуть поближе к переправе, Звонарёв стал наблюдать за мостом.
В это время переправлялся походный полевой госпиталь. Раненые с восковыми, заросшими щетиной лицами, с окровавленными грязными бинтами сидели, лежали на повозках, медленно пробирающихся к мосту. Солдаты, рвавшиеся к переправе, нехотя, угрюмо уступали им дорогу. На мост вступила вторая повозка, как вдруг из укрытия вышел комендант. Подойдя к переправе, он приказал прекратить продвижение госпиталя. Солдаты глухо зашумели, угрюмо поглядывая на коменданта, но с переправы не ушли.
— Кому сказано — освободить переправу! — с надрывом закричал комендант. — Нужно срочно переправить штабное имущество. А ну, сторонись!
К переправе спускалось несколько фурманок, груженных аккуратно упакованными ящиками.
— Братцы! Да что же это такое? — закричал сидевший на повозке раненый.
Воспалёнными, с набухшими веками глазами он смотрел на коменданта. В глазах солдата была такая злоба и ненависть, что у Звонарёва мороз прошёл по коже.
Опираясь здоровой левой рукой о плечо товарища, солдат тяжело поднялся во весь рост. Он поднял высоко над головой запелёнатую окровавленными бинтами руку.
— Гляньте, братцы! — всхлипывая, кричал он. — Окалечить сумели, а теперь — катись с переправы! — Солдат задохнулся от злобы.
И без того бледное лицо его налилось мертвенной желтизной:
— Кровопийцы! Сволочи! Бей их, братцы!
— Ты что орёшь? — взвизгнул комендант. — Бунтовать?! Ты у меня побунтуешь… — В руке его плясал револьвер.
Толпа притихла, затаилась как перед бурей. Слышно было с трудом сдерживаемое дыхание.
— Плевал я на твой револьверт! — Солдат презрительно плюнул в сторону коменданта. — Поехали, солдатики. — И он дернул здоровой рукой поводья.
Лошадь тронулась, солдат покачнулся, но удержался, и повозка, скрипя колёсами, двинулась к мосту.
Комендант с перекошенным от злобы лицом выстрелил два раза в спину солдату. Тот рухнул ничком, будто кто-то его толкнул сзади. Дико, страшно заржала лошадь — видно, пуля задела и её, — взвилась на дыбы и забилась в постромках.
— А-а-а! — как из одной могучей глотки вырвался крик ненависти. Солдаты кинулись на коменданта.
«Ну, всё, — подумал Звонарёв. — Собаке собачья смерть!».
— Дядя Серёжа, — подошёл Вася, — отойдите подальше. Народ озверел. Увидят офицерские погоны — несдобровать. Видите, как кинулись штабные врассыпную.
К Звонарёву спешили Лежнёв и Родионов.
— Ваше благородие, дозвольте пойти к переправе. Надо успокоить солдат да скорее наладить переправу. А то ведь и виноватому и невиновному — всем попадёт. У нас начальство на расправу коротко.
В это время кто-то из солдат прикладом вскрыл один из ящиков. Там оказалась посуда — старинные серебряные кубки, блюда, позолоченные бокалы, ковры, меха…
— Вот оно, штабное имущество!
— Барахольщики!
— Мы кровь проливаем, а они…
— Сволочи!
— Вали всё в реку!
Солдаты с остервенением рванули ящик на землю и, поддавая ногами, прикладами, улюлюкая, опрокидывали в реку. Следом бросили и растоптанное тело коменданта.
Родионов и Лежнёв уже орудовали на мосту, расставляя повозки, людей.
Вот тронулась первая фурманка, за ней другая, вот пошли солдаты…
— Давай, братцы, давай! Веселее! — торопил Родионов. — А то сейчас нагрянет начальство либо того хуже — полиция, все под расстрел попадём.
Солдаты понимали, что произошло страшное дело, надо поскорей уносить ноги. И скоро, соблюдая порядок, поехали подводы госпиталя, потом пошли стрелки, а за ними двинулись и артиллеристы.
Когда к переправе вернулись насмерть перепуганные штабные офицеры с солидной охраной и полевой полицией, через мост уже шли другие части, ничего не знавшие о происшедшем.
А солдаты потом долго из уст в уста предавали подробности страшной расправы на переправе. История обрастала вымыслом, и уже выходило, что взбунтовался целый полк солдат, перебил своих офицеров, а потом подался весь по домам.
— Вот бы и нам тоже, — вздыхали солдаты, — а то доколе терпеть будем…
— Погоди, дождутся своей пули и наши…
5
Крепость Новогеоргиевск занимала выгодную позицию. Висла и впадающая в неё река Нарев были естественными рубежами обороны: Нарев — при атаке с Севера и Висла — при атаке с востока или запада. Через эти реки были сооружены постоянные мосты, прикрываемые небольшими укреплениями с севера и запада.
Цитадель — ядро крепости — была окружена глубоким и широким рвом с таким же высоким насыпным валом. Внутри цитадели расположился штаб крепости, тут же возвышался собор. Белокаменный, с золотым крестом, он первый бросился в глаза Борейко и Блохину, когда те подъезжали к крепости.
Через крепость проходила железная дорога Варшава — Млава и далее к немецкой крепости Торн. Здесь германцы сосредоточили части, предназначенные для осады крепости, и прежде всего осадную артиллерию. Эта линия железной дороги прикрывалась фортами №17-17-бис передовой линии, которые находились близ деревни Черново. Во второй линии железная дорога проходила в непосредственной близости от форта №3 Помехово. Здесь протекала небольшая речка Вкра, приток Нарева. Она могла служить на некоторых участках рубежом внутренней обороны крепости.
Форт №3 и форты 17 и 17-бис составляли один сектор обороны, считавшийся главнейшим и важнейшим в крепости. Тут был сосредоточен целый полк пехоты, на фортах имелось свыше двухсот орудий различного калибра, по преимуществу шестидюймового. Сектор был хорошо обеспечен боеприпасами, продовольствием и инженерным имуществом.
Считалось, что немцы, вероятнее всего, в этом направлении начнут ускоренную атаку крепости, стараясь прорваться черех внешний обвод фортового пояса, а затем, разгромив слабый форт второй линии №3, прорвутся к самой цитадели, что и приведёт к сдаче крепости.
Всё это вспомнил Борейко на пути к крепости, хорошо известной ему по прежним временам. Именно то обстоятельство, что он служил в этой крепости раньше, знал нынешнее её начальство ещё по Ивангороду, и определило судьбу его назначения. По просьбе Борейко в крепость направили Блохина.
Когда повозка оказалась у крепостных ворот, хорошо знакомых капитану по прежним поездкам в Новогеоргиевск, крепостные жандармы потребовали документы для проверки.
— Только до утра ни в штабе крепости, ни в управлении никого, кроме дежурных нет, — предупредил жандарм.
Капитан и Блохин зашагали по пустынным улицам цитадели. Встретился им сонный патруль, у которого узнали, как пройти в управление артиллерии. Дежурный по управлению посмотрел документы и предложил им лечь в соседней комнате на диване или просто на полу.
— В семь утра придут заместитель начальника артиллерии полковник Качиони и адъютант. С ними и поговорите.
Борейко и Блохин устроились на полу, на соломе, в одной из комнат штаба крепости. Разбудило их церковное пение, раздававшееся из соседнего помещения. Оказалось, там находится домовая церковь штаба крепости. По распоряжению коменданта в ней с раннего утра и допоздна беспрерывно служили молебны о даровании над врагами и супостатами. Блохин поморщился, услышав поповские вопли.
— Лучше бы занялись укреплением обороны фотов, чем этими молебнами, пробурчал он.
Только после восьми часов утра появился командир артиллерии генерал Карпов. Среднего роста, полуседой, с всклокоченной головой и бородой, он производил впечатление не вполне нормального человека.
Борейко он узнал сразу и, по-дружески пожав ему руку, принялся расспрашивать.
— Мы с тобой не виделись больше десяти лет. Тогда, в Ивангороде, ты был дерзким мальчишкой и большим пьяницей. Я тогда был капитаном и командиром роты.
— За это время Вы, Ваше превосходительство, стали генералом, а я дослужился до капитана, пережил артурскую оборону, побывал в плену и теперь опять попал к Вам под начало, — ответил Борейко. — Долго ли продлится осада крепости?
— Месяц-другой продержимся, а там что бог даст. Надеемся, что подойдёт полевая армия и освободит крепость от осады. Продовольствия и боеприпасов имеется на полгода, да немцы к этому времени разобьют все наши форты и цитадель. Хотя пушек две с половиной тысячи, но современных орудий всего триста, остальное старьё.
— Кто же комендант крепости и как он готовит крепость к осаде? спросил Борейко.
— Бобырь! Он очень богомольный человек. Всем твердит, что без воли божьей ни один волос не упадёт с головы человеческой. Будет воля божья отстоим крепость, не будет — сдадимся! Поэтому Бобырь решил мобилизовать всех православных попов. На каждом форту, при каждом секторе обороны имеется по священнику, да, кроме того, при штабе крепости находится резерв около сорока попов и дьяконов, — полушутя-полусерьезно говорил Карпов.
— Нашёл, значит, генерал новый вид оружия для обороны крепости! А пулемётов он не придал этому поповскому воинству? — насмешливо спросил Борейко.
— Ты и прежде был богохульником, как, впрочем, все семинаристы! заметил генерал. — Только не вздумай богохульничать перед комендантом. Мигом разжалует в солдаты и отправит на передовые форты, немцам на расправу.
Борейко слушал с улыбкой генерала, вставляя острые словечки и язвительные реплики.
— Тебя я решил назначить начальником артиллерии девятого сектора, продолжал генерал. — В него входят форты первой линии: семнадцатый и семнадцатый-бис. Промежуток между этими фортами почти сплошь забетонирован. Имеются орудийные установки с броневыми колпаками. Во второй линии находится известный тебе форт номер три Помехово. В секторе более ста орудий, половина — новейшие скорострельные. Три роты артиллерии и полк пехоты. Штаб сектора на форту Помехово. При штабе есть поп и причётник. Собор, что неподалёку от форта, превращён в лазарет.
Появился адъютант и доложил, что немцы начали обстреливать северные секторы крепости, подняли сразу в воздух несколько аэростатов, выслали самолёты и вообще производят усиленную разведку крепости.
— Коменданту доложили? — спросил Карпов.
— Так точно! Приказали спешно служить молебен.
— Погода, как назло, ясная и тихая, видимость даже на далёком расстоянии прекрасная. Немцы не замедлят её использовать для разведки и артиллерийского обстрела фортов второй линии, и даже, быть может, цитадели, — проговорил Борейко.
В кабинет Карпова без доклада вошёл немолодой, но ещё красивый полковник. В отличие от Карпова, он был аккуратно побрит и причесан, от него пахло духами.
— Знакомьтесь, Борис Дмитриевич, это мой первый заместитель полковник Качиони. — Моя правая рука во всех вопросах, касающихся обороны. По хозяйственной части у меня другой — подполковник Хатов.
— Хатова знаю ещё штабс-капитаном. Ему слишком везло в карты, и его перевели на Кушку, — проговорил Борейко.
— Совершенно верно! Его из Кушки после начала войны вернули сюда. Он спит и видит во сне поскорее удрать из крепости, — добродушно усмехнулся генерал.
В кабинет вошёл небольшого роста широкоплечий генерал. Густейшие седые брови совсем закрывали ему глаза. Седые усы свешивались вниз, полностью скрывая рот, что делало Бобыря похожим на старого моржа. Голос у генерала был низкий и невыразительный.
Узнав, что Борейко прибыл в крепость на пополнение артиллерийских офицеров и что он боевой портартурец, комендант справился, набожный ли он человек и давно ли был на исповеди.
Приглядевшись, Борейко увидел на шее генерала Бобыря орден с мечами, а под ним иконку Спаса Нерукотворного. Почти все пуговицы его защитного кителя были увешаны маленькими иконками и крестиками, похожими на диковинные амулеты дикарей.
«Вот потеха», — усмехнулся про себя Борейко.
— Каковы Ваши виды относительно обороноспособности крепости? спросил Борейко полковника, когда они остались вдвоём.
— Самые наиблестящие, — любезно улыбнулся Качиони. — Продержимся месяц, от силы два. А там погуляем и отдохнём в плену. Должен признаться: лень — моя слабость.
— Я около года пробыл в плену, — сдержанно заметил Борейко. — И хочу Вас разочаровать: плен — это не рай. В плену тяжело и унизительно.
В комнату вошёл ещё не старый широкоплечий генерал, бритый, но с пышными усами. Он поздоровался с Качиони, кивнул Борейко и, не произнеся ни слова, вышел из комнаты.
— Начальник штаба крепости генерал Антипов. До нас командовал дивизией в Галиции, но весьма неудачно. Едва избёг плена, дивизию почти полностью потерял, с нею всю артиллерию, обозы и оказался в резерве чинов. В крепостях никогда не служил и в крепостной войне мало что понимает. По-видимому его сплавили сюда, зная, что крепость долго не продержится. Такого генерала и потерять не жалко.
— Нате Вам, боже, что нам не гоже! — уточнил мысль полковника Борейко.
— Примерно так! — согласился Качиони.
Вернувшись от коменданта крепости, генерал Крапов официально сообщил Борейко о назначении его начальником артиллерии девятого сектора обороны.
— Штаб сектора находится на форту номер три, куда я и попрошу Вас следовать, — распорядился Карпов.
— Я тоже собирался туда! Вот мы вместе и отправимся, — добавил Качиони.
В парном экипаже поместились Качиони, Борейко и Блохин. Солдат устроился на облучке рядом с кучером. Чемоданы привязали сзади.
День выдался тёплый и солнечный. Экипаж быстро катился по ровному шоссе, обсаженному с обеих сторон деревьями. На горизонте были ясно видны три вражеских аэростата. В воздухе непрерывно летали немецкие самолёты, бросая сигнальные разноцветные ракеты. С севера и северо-запада гремела артиллерийская канонада. Над передовыми укреплениями крепости рвались белые комочки шрапнелей и вскидывались чёрные фонтаны разрывов тяжёлых снарядов. Осадные батареи пристреливались к переднему краю обороны крепости.
— В общем, крепостные форты и батареи вряд ли выдержат сосредоточенный огонь осадных батарей, — горько усмехнулся полковник. — Ещё хуже с гарнизоном. Из восьмидесяти тысяч человек только тридцать тысяч имеют винтовки, из них половина — устарелые берданки, а остальные и вовсе безоружны. Должны подбирать винтовки убитых. Да и патронов к ружьям мало. Артиллерия имеет всего по сто — полтораста выстрелов на пушку. На несколько дней боя. Тут и воюй! В сущности крепость уже сейчас обречена на сдачу в самом ближайшем времени.
Цитадель — ядро крепости — была окружена глубоким и широким рвом с таким же высоким насыпным валом. Внутри цитадели расположился штаб крепости, тут же возвышался собор. Белокаменный, с золотым крестом, он первый бросился в глаза Борейко и Блохину, когда те подъезжали к крепости.
Через крепость проходила железная дорога Варшава — Млава и далее к немецкой крепости Торн. Здесь германцы сосредоточили части, предназначенные для осады крепости, и прежде всего осадную артиллерию. Эта линия железной дороги прикрывалась фортами №17-17-бис передовой линии, которые находились близ деревни Черново. Во второй линии железная дорога проходила в непосредственной близости от форта №3 Помехово. Здесь протекала небольшая речка Вкра, приток Нарева. Она могла служить на некоторых участках рубежом внутренней обороны крепости.
Форт №3 и форты 17 и 17-бис составляли один сектор обороны, считавшийся главнейшим и важнейшим в крепости. Тут был сосредоточен целый полк пехоты, на фортах имелось свыше двухсот орудий различного калибра, по преимуществу шестидюймового. Сектор был хорошо обеспечен боеприпасами, продовольствием и инженерным имуществом.
Считалось, что немцы, вероятнее всего, в этом направлении начнут ускоренную атаку крепости, стараясь прорваться черех внешний обвод фортового пояса, а затем, разгромив слабый форт второй линии №3, прорвутся к самой цитадели, что и приведёт к сдаче крепости.
Всё это вспомнил Борейко на пути к крепости, хорошо известной ему по прежним временам. Именно то обстоятельство, что он служил в этой крепости раньше, знал нынешнее её начальство ещё по Ивангороду, и определило судьбу его назначения. По просьбе Борейко в крепость направили Блохина.
Когда повозка оказалась у крепостных ворот, хорошо знакомых капитану по прежним поездкам в Новогеоргиевск, крепостные жандармы потребовали документы для проверки.
— Только до утра ни в штабе крепости, ни в управлении никого, кроме дежурных нет, — предупредил жандарм.
Капитан и Блохин зашагали по пустынным улицам цитадели. Встретился им сонный патруль, у которого узнали, как пройти в управление артиллерии. Дежурный по управлению посмотрел документы и предложил им лечь в соседней комнате на диване или просто на полу.
— В семь утра придут заместитель начальника артиллерии полковник Качиони и адъютант. С ними и поговорите.
Борейко и Блохин устроились на полу, на соломе, в одной из комнат штаба крепости. Разбудило их церковное пение, раздававшееся из соседнего помещения. Оказалось, там находится домовая церковь штаба крепости. По распоряжению коменданта в ней с раннего утра и допоздна беспрерывно служили молебны о даровании над врагами и супостатами. Блохин поморщился, услышав поповские вопли.
— Лучше бы занялись укреплением обороны фотов, чем этими молебнами, пробурчал он.
Только после восьми часов утра появился командир артиллерии генерал Карпов. Среднего роста, полуседой, с всклокоченной головой и бородой, он производил впечатление не вполне нормального человека.
Борейко он узнал сразу и, по-дружески пожав ему руку, принялся расспрашивать.
— Мы с тобой не виделись больше десяти лет. Тогда, в Ивангороде, ты был дерзким мальчишкой и большим пьяницей. Я тогда был капитаном и командиром роты.
— За это время Вы, Ваше превосходительство, стали генералом, а я дослужился до капитана, пережил артурскую оборону, побывал в плену и теперь опять попал к Вам под начало, — ответил Борейко. — Долго ли продлится осада крепости?
— Месяц-другой продержимся, а там что бог даст. Надеемся, что подойдёт полевая армия и освободит крепость от осады. Продовольствия и боеприпасов имеется на полгода, да немцы к этому времени разобьют все наши форты и цитадель. Хотя пушек две с половиной тысячи, но современных орудий всего триста, остальное старьё.
— Кто же комендант крепости и как он готовит крепость к осаде? спросил Борейко.
— Бобырь! Он очень богомольный человек. Всем твердит, что без воли божьей ни один волос не упадёт с головы человеческой. Будет воля божья отстоим крепость, не будет — сдадимся! Поэтому Бобырь решил мобилизовать всех православных попов. На каждом форту, при каждом секторе обороны имеется по священнику, да, кроме того, при штабе крепости находится резерв около сорока попов и дьяконов, — полушутя-полусерьезно говорил Карпов.
— Нашёл, значит, генерал новый вид оружия для обороны крепости! А пулемётов он не придал этому поповскому воинству? — насмешливо спросил Борейко.
— Ты и прежде был богохульником, как, впрочем, все семинаристы! заметил генерал. — Только не вздумай богохульничать перед комендантом. Мигом разжалует в солдаты и отправит на передовые форты, немцам на расправу.
Борейко слушал с улыбкой генерала, вставляя острые словечки и язвительные реплики.
— Тебя я решил назначить начальником артиллерии девятого сектора, продолжал генерал. — В него входят форты первой линии: семнадцатый и семнадцатый-бис. Промежуток между этими фортами почти сплошь забетонирован. Имеются орудийные установки с броневыми колпаками. Во второй линии находится известный тебе форт номер три Помехово. В секторе более ста орудий, половина — новейшие скорострельные. Три роты артиллерии и полк пехоты. Штаб сектора на форту Помехово. При штабе есть поп и причётник. Собор, что неподалёку от форта, превращён в лазарет.
Появился адъютант и доложил, что немцы начали обстреливать северные секторы крепости, подняли сразу в воздух несколько аэростатов, выслали самолёты и вообще производят усиленную разведку крепости.
— Коменданту доложили? — спросил Карпов.
— Так точно! Приказали спешно служить молебен.
— Погода, как назло, ясная и тихая, видимость даже на далёком расстоянии прекрасная. Немцы не замедлят её использовать для разведки и артиллерийского обстрела фортов второй линии, и даже, быть может, цитадели, — проговорил Борейко.
В кабинет Карпова без доклада вошёл немолодой, но ещё красивый полковник. В отличие от Карпова, он был аккуратно побрит и причесан, от него пахло духами.
— Знакомьтесь, Борис Дмитриевич, это мой первый заместитель полковник Качиони. — Моя правая рука во всех вопросах, касающихся обороны. По хозяйственной части у меня другой — подполковник Хатов.
— Хатова знаю ещё штабс-капитаном. Ему слишком везло в карты, и его перевели на Кушку, — проговорил Борейко.
— Совершенно верно! Его из Кушки после начала войны вернули сюда. Он спит и видит во сне поскорее удрать из крепости, — добродушно усмехнулся генерал.
В кабинет вошёл небольшого роста широкоплечий генерал. Густейшие седые брови совсем закрывали ему глаза. Седые усы свешивались вниз, полностью скрывая рот, что делало Бобыря похожим на старого моржа. Голос у генерала был низкий и невыразительный.
Узнав, что Борейко прибыл в крепость на пополнение артиллерийских офицеров и что он боевой портартурец, комендант справился, набожный ли он человек и давно ли был на исповеди.
Приглядевшись, Борейко увидел на шее генерала Бобыря орден с мечами, а под ним иконку Спаса Нерукотворного. Почти все пуговицы его защитного кителя были увешаны маленькими иконками и крестиками, похожими на диковинные амулеты дикарей.
«Вот потеха», — усмехнулся про себя Борейко.
— Каковы Ваши виды относительно обороноспособности крепости? спросил Борейко полковника, когда они остались вдвоём.
— Самые наиблестящие, — любезно улыбнулся Качиони. — Продержимся месяц, от силы два. А там погуляем и отдохнём в плену. Должен признаться: лень — моя слабость.
— Я около года пробыл в плену, — сдержанно заметил Борейко. — И хочу Вас разочаровать: плен — это не рай. В плену тяжело и унизительно.
В комнату вошёл ещё не старый широкоплечий генерал, бритый, но с пышными усами. Он поздоровался с Качиони, кивнул Борейко и, не произнеся ни слова, вышел из комнаты.
— Начальник штаба крепости генерал Антипов. До нас командовал дивизией в Галиции, но весьма неудачно. Едва избёг плена, дивизию почти полностью потерял, с нею всю артиллерию, обозы и оказался в резерве чинов. В крепостях никогда не служил и в крепостной войне мало что понимает. По-видимому его сплавили сюда, зная, что крепость долго не продержится. Такого генерала и потерять не жалко.
— Нате Вам, боже, что нам не гоже! — уточнил мысль полковника Борейко.
— Примерно так! — согласился Качиони.
Вернувшись от коменданта крепости, генерал Крапов официально сообщил Борейко о назначении его начальником артиллерии девятого сектора обороны.
— Штаб сектора находится на форту номер три, куда я и попрошу Вас следовать, — распорядился Карпов.
— Я тоже собирался туда! Вот мы вместе и отправимся, — добавил Качиони.
В парном экипаже поместились Качиони, Борейко и Блохин. Солдат устроился на облучке рядом с кучером. Чемоданы привязали сзади.
День выдался тёплый и солнечный. Экипаж быстро катился по ровному шоссе, обсаженному с обеих сторон деревьями. На горизонте были ясно видны три вражеских аэростата. В воздухе непрерывно летали немецкие самолёты, бросая сигнальные разноцветные ракеты. С севера и северо-запада гремела артиллерийская канонада. Над передовыми укреплениями крепости рвались белые комочки шрапнелей и вскидывались чёрные фонтаны разрывов тяжёлых снарядов. Осадные батареи пристреливались к переднему краю обороны крепости.
— В общем, крепостные форты и батареи вряд ли выдержат сосредоточенный огонь осадных батарей, — горько усмехнулся полковник. — Ещё хуже с гарнизоном. Из восьмидесяти тысяч человек только тридцать тысяч имеют винтовки, из них половина — устарелые берданки, а остальные и вовсе безоружны. Должны подбирать винтовки убитых. Да и патронов к ружьям мало. Артиллерия имеет всего по сто — полтораста выстрелов на пушку. На несколько дней боя. Тут и воюй! В сущности крепость уже сейчас обречена на сдачу в самом ближайшем времени.
6
Штаб сектора обороны помещался в тыловых казармах форта №3. Это были сводчатые от самого пола казематы из кирпича, сверху прикрытые полуметровым слоем железобетона. В тёмном углу одного каземата висела икона Спаса Нерукотворного. Перед ней горела неугасимая лампада, и монах гнусавым голосом читал молитвы. Несколько солдат, стоя на коленях, истово крестились.
В соседнем каземате за перегородкой и находился штаб сектора обороны, как гласила надпись на двери.
Качиони и Борейко направились туда. За письменным столом сидел полковник с давно нечёсаной шевелюрой. Перед ним стояла начатая бутылка водки и лежали два больших ломтя чёрного хлеба, круто посоленных грязной крупной солью, и круг копчёной колбасы.
Полковник пил водку из горлышка бутылки и заедал хлебом с колбасой. Он нехотя приветствовал вошедших.
— Встать, умыться и привести себя в порядок, тогда обо всём доложить, — скомандовал Качиони.
Полковник лениво встал и, пошатываясь, вышел из каземата. Качиони сел за стол полковника, брезгливо поставил недопитую бутылку водки под стол. Взглянув на вошедшего в кабинет адъютанта, попросил доложить обстановку на фронте сектора обороны крепости.
Поручик вынул из принесённого с собой портфеля сложенную карту и расстелил её на столе.
— Два батальона пехотного полка находятся на переднем крае обороны крепости. Солдаты полностью вооружены винтовками и имеют восемь пулемётов, по одному на роту…
Блохин, стоявший у дверей, с трудом разбирал монотонную речь поручика. «Столько-то пушек, столько-то снарядов… Разве только в этом дело? А солдаты? Какие солдаты? Боеспособны ли? При таких командирах не очень повоюешь. Один помешался на молитвах, другой запойный пьяница… С кем же в бой идти? Не удивлюсь, если крепость при первых же штурмах падёт».
Он прислушался к глухому голосу поручика:
— Главная беда в том, что солдаты не хотят воевать, мечтают о сдаче в плен. Офицеры — из запаса или отставки, им под стать. Только и разговоров что о капитуляции. — Поручик понизил голос: — «Не хотим, — говорят, подыхать в этом каменном мешке. Плен — это не пуля, жить ещё можно».
«Вот об этом бы и надо говорить, — продолжал размышления Блохин. Скверное дело. Видать, влипнем тут крепко».
Расставшись с Качиони, Борейко приступил к осмотру артиллерийского хозяйства форта. Он подробно осмотрел орудия, размещение боеприпасов, проверил готовность солдат к бою, устроив тревогу. Орудийные и взводные фейерверкеры были подготовлены и знали, что надо делать в случае начала штурма крепости и форта.
Продовольствием и боеприпасами форт был обеспечен более чем на месяц. Зато пехота, расположенная на передовом участке, произвела на Борейко гнетущее впечатление.
Главное, Борейко поразил угрюмый, настороженный вид солдат. Они нехотя ответили на его приветствие, вяло отвечали на вопросы.
— Как ты думаешь, — спросил Борейко Блохина, когда они отошли в сторону, — что здесь происходит? У меня какое-то впечатление, что солдаты не очень-то рвутся в бой.
— Ещё бы им рваться, беднягам… Призваны из запаса, пороха ещё не нюхали. А тут перед глазами пример начальства. Один к одному. Как на подбор. Не хватает ещё какого-нибудь вора-проходимца, тогда полный комплект. Чудное дело! Крепость хотят защищать одними молитвами. Ружей и тех одно на четырёх человек. Разве солдаты слепые, не видят, что им уготовано!… Ну, а помирать, вестимо, никому не охота…
Среди деревьев Борейко увидел высоченную вышку для наблюдений. С неё открывался большой кругозор в сторону противника. В стереотрубу Борейко внимательно разглядывал хорошо замаскированные форты первой линии немецкой обороны. Зато возвышавшийся за фортом №3 величественный православный собор демаскировал форт и, конечно, служил прекрасным ориентиром для осадных орудий.
«Какая беспечность — оставить собор, который явно демаскирует крепость! Давно надо было бы его взорвать, — думал с возмущением Борейко. — Надо посмотреть на этот собор вблизи».
Красивый белокаменный собор был сооружён на славу. Стены толщиной больше метра, сводчатые потолки, массивные колонны поддерживали купол, всё это поражало прочностью, строилось на века. Огромный флаг Красного Креста развевался над главным куполом церкви.
Внутри храма было прохладно, прямо на полу стояло несколько десятков носилок. В одном из притворов были оборудованы перевязочная и хирургическая. В нишах церкви была помещена аптека. Человек пять солдат, видимо доставленных с передового края обороны, стонали на носилках.
В то же время на амвоне перед алтарем шла церковная служба. Пара попов читала молитвы и сама себе подпевала дребезжащими голосами. Солдат-причётник размахивал кадилом, наполняя здание запахом ладана.
Осмотрев церковь, Борейко забрался на колокольню. Он хотел поместить здесь командирский пункт, но запротестовали священники и медики, считая, что перевязочный пункт не может быть использован для военных целей.
Под собором оказались огромные подвалы, тоже сводчатые и прочные. Но они были заняты интендантством под склады зерна, консервов, сапог, обмундирования.
В соседнем каземате за перегородкой и находился штаб сектора обороны, как гласила надпись на двери.
Качиони и Борейко направились туда. За письменным столом сидел полковник с давно нечёсаной шевелюрой. Перед ним стояла начатая бутылка водки и лежали два больших ломтя чёрного хлеба, круто посоленных грязной крупной солью, и круг копчёной колбасы.
Полковник пил водку из горлышка бутылки и заедал хлебом с колбасой. Он нехотя приветствовал вошедших.
— Встать, умыться и привести себя в порядок, тогда обо всём доложить, — скомандовал Качиони.
Полковник лениво встал и, пошатываясь, вышел из каземата. Качиони сел за стол полковника, брезгливо поставил недопитую бутылку водки под стол. Взглянув на вошедшего в кабинет адъютанта, попросил доложить обстановку на фронте сектора обороны крепости.
Поручик вынул из принесённого с собой портфеля сложенную карту и расстелил её на столе.
— Два батальона пехотного полка находятся на переднем крае обороны крепости. Солдаты полностью вооружены винтовками и имеют восемь пулемётов, по одному на роту…
Блохин, стоявший у дверей, с трудом разбирал монотонную речь поручика. «Столько-то пушек, столько-то снарядов… Разве только в этом дело? А солдаты? Какие солдаты? Боеспособны ли? При таких командирах не очень повоюешь. Один помешался на молитвах, другой запойный пьяница… С кем же в бой идти? Не удивлюсь, если крепость при первых же штурмах падёт».
Он прислушался к глухому голосу поручика:
— Главная беда в том, что солдаты не хотят воевать, мечтают о сдаче в плен. Офицеры — из запаса или отставки, им под стать. Только и разговоров что о капитуляции. — Поручик понизил голос: — «Не хотим, — говорят, подыхать в этом каменном мешке. Плен — это не пуля, жить ещё можно».
«Вот об этом бы и надо говорить, — продолжал размышления Блохин. Скверное дело. Видать, влипнем тут крепко».
Расставшись с Качиони, Борейко приступил к осмотру артиллерийского хозяйства форта. Он подробно осмотрел орудия, размещение боеприпасов, проверил готовность солдат к бою, устроив тревогу. Орудийные и взводные фейерверкеры были подготовлены и знали, что надо делать в случае начала штурма крепости и форта.
Продовольствием и боеприпасами форт был обеспечен более чем на месяц. Зато пехота, расположенная на передовом участке, произвела на Борейко гнетущее впечатление.
Главное, Борейко поразил угрюмый, настороженный вид солдат. Они нехотя ответили на его приветствие, вяло отвечали на вопросы.
— Как ты думаешь, — спросил Борейко Блохина, когда они отошли в сторону, — что здесь происходит? У меня какое-то впечатление, что солдаты не очень-то рвутся в бой.
— Ещё бы им рваться, беднягам… Призваны из запаса, пороха ещё не нюхали. А тут перед глазами пример начальства. Один к одному. Как на подбор. Не хватает ещё какого-нибудь вора-проходимца, тогда полный комплект. Чудное дело! Крепость хотят защищать одними молитвами. Ружей и тех одно на четырёх человек. Разве солдаты слепые, не видят, что им уготовано!… Ну, а помирать, вестимо, никому не охота…
Среди деревьев Борейко увидел высоченную вышку для наблюдений. С неё открывался большой кругозор в сторону противника. В стереотрубу Борейко внимательно разглядывал хорошо замаскированные форты первой линии немецкой обороны. Зато возвышавшийся за фортом №3 величественный православный собор демаскировал форт и, конечно, служил прекрасным ориентиром для осадных орудий.
«Какая беспечность — оставить собор, который явно демаскирует крепость! Давно надо было бы его взорвать, — думал с возмущением Борейко. — Надо посмотреть на этот собор вблизи».
Красивый белокаменный собор был сооружён на славу. Стены толщиной больше метра, сводчатые потолки, массивные колонны поддерживали купол, всё это поражало прочностью, строилось на века. Огромный флаг Красного Креста развевался над главным куполом церкви.
Внутри храма было прохладно, прямо на полу стояло несколько десятков носилок. В одном из притворов были оборудованы перевязочная и хирургическая. В нишах церкви была помещена аптека. Человек пять солдат, видимо доставленных с передового края обороны, стонали на носилках.
В то же время на амвоне перед алтарем шла церковная служба. Пара попов читала молитвы и сама себе подпевала дребезжащими голосами. Солдат-причётник размахивал кадилом, наполняя здание запахом ладана.
Осмотрев церковь, Борейко забрался на колокольню. Он хотел поместить здесь командирский пункт, но запротестовали священники и медики, считая, что перевязочный пункт не может быть использован для военных целей.
Под собором оказались огромные подвалы, тоже сводчатые и прочные. Но они были заняты интендантством под склады зерна, консервов, сапог, обмундирования.