Страница:
— Всему своё время, Филипп Иванович. И оно скоро придёт. Надо пока собирать силы.
Пока Варя беседовала с Блохиным и Зайцем, Енджеевский побывал в гвардейском штабе, ознакомился с обстановкой на фронте и выяснил, что в случаи удачи в прорыв будет брошена и 102-я дивизия, в которой находился полк Енджеевского.
На совещании артиллеристы распределили цели между батареями. дальнобойные пушки Шнейдера и Виккерса решили выдвинуть к переднему краю обороны. Это давало возможность обстрела глубоких тылов немцев, но ставило батареи под удар немецких не только тяжёлых, но и лёгких батарей.
— Нас могут подбить в самом начале артиллерийской подготовки, а пушки у нас уникальные, — возражали командиры этих батарей.
— Тогда отправляйтесь экспонатами в музей, — насмешливо проговорил Шихлинский.
С рассвета тринадцатого июля началась артиллерийская подготовка. К вечеру четырнадцатого она заканчивалась.
В ночь на пятнадцатое или рано утром пятнадцатого начинался штурм немецких позиций. Все знали, что наличными средствами полностью разрушить передний край немецкой обороны невозможно и что при штурме неизбежны большие потери. Все дело сводилось к тому, чтобы по возможности уменьшить их.
Через болотистую реку надлежало заблаговременно построить деревянные мостки и сделать это незаметно для немцев. Сапёры должны были только установить опоры, по которым можно было быстро настелить заранее заготовленные доски.
Немцы усиленно вели воздушную разведку, но артиллерийского огня почти не открывали, скрывая расположение своих батарей.
Как только выяснилось время наступления, Енджеевский заторопился в полк. С ним уехала и Варя, едва обменявшись несколькими словами с с мужем. Приказ о переброске перевязочного отряда на передовую очень огорчил его маленький персонал. Сёстры Ветрова и Осипенко отказались покинуть батарею Кремнёва, хотя он сам уговаривал подчиниться приказу штаба армии. Уполномоченный Емельянов тоже не стремился в опасный район. Однако приказ есть приказ, и Емельянову ничего не оставалось, как подчиниться. Так перевязочный отряд перешёл в район стоянки литерных артиллерийских дивизионов.
Зуев стал старшим офицером, а Блохина, получившего Георгиевский крест первой степени, представили к производству в прапорщики, как он не плевался и ни отказывался.
— Дослужился, Филя! Наденешь офицерские погоны, станешь благородием! — подтрунивал над ним Борейко.
— С меня такое благородие, как из чего-то пуля, — уверял Блохин.
Вскоре пришёл приказ о производстве его в офицеры. Он даже хотел было напиться с горя. Но на фронте появился присланный с пополнением Павел Петрович Сидорин. Он уже ходил подпоручиком и нисколько не тяготился этим обстоятельством.
— Помни, Филипп Иванович, нам, партии, очень нужны образованные и имеющие боевой опыт офицеры из пролетариев, из рабочих. Революцию надо делать умелыми руками. Значит надо постигать военную премудрость. А проще всего это сделать не солдату, а офицеру, перед которым открыты все военные секреты.
Когда Блохин впервые появился перед солдатами в офицерской форме, Родионов особенно громко и раскатисто скомандовал «смирно» и отдал ему рапорт. Блохин выслушал его как должное и громко поздоровался с солдатами.
— Произвели меня в благородия. В строю я теперь офицер, а вне строя как был для Вас Филиппом Ивановичем, так прошу меня и величать, чтоб я не загордился, — шутил Блохин.
Он наотрез отказался переселиться в офицерскую палатку и остался по-прежнему с солдатами. Блохин стал поручать Лежневу и Родионову беседы с солдатами других частей, понимая, что теперь ему, офицеру особенно доверять не будут.
Заяц предложил было отметить производство Блохина в офицеры хорошей выпивкой, но Блохин решительно отказался. Борейко его поддержал, и празднование ограничилось тем, что выпили по рюмке за здоровье вновь испеченного «благородия». При упоминании об этом Блохин поперхнулся.
— Для меня «благородие» звучит как ругань, — усмехнулся он.
Варя больше всех обрадовалась производству Блохина в офицеры. Сидорин только дружески пожал руку Блохина и сказал, что одним офицером будущей пролетарской армии стало больше.
Ввиду того, что сёстры передового отряда Красного Креста Ветрова и Осипенко решительно отказались ехать с отрядом, Варя немедленно послала телеграмму в Сызрань и через несколько дней в отряд прибыли Анель и Зоя Сидорина. Емельянов не возражал, чтобы на передовой линии действовал филиал перевязочного пункта и обе были зачислены на службу в его отряд.
30
31
Пока Варя беседовала с Блохиным и Зайцем, Енджеевский побывал в гвардейском штабе, ознакомился с обстановкой на фронте и выяснил, что в случаи удачи в прорыв будет брошена и 102-я дивизия, в которой находился полк Енджеевского.
На совещании артиллеристы распределили цели между батареями. дальнобойные пушки Шнейдера и Виккерса решили выдвинуть к переднему краю обороны. Это давало возможность обстрела глубоких тылов немцев, но ставило батареи под удар немецких не только тяжёлых, но и лёгких батарей.
— Нас могут подбить в самом начале артиллерийской подготовки, а пушки у нас уникальные, — возражали командиры этих батарей.
— Тогда отправляйтесь экспонатами в музей, — насмешливо проговорил Шихлинский.
С рассвета тринадцатого июля началась артиллерийская подготовка. К вечеру четырнадцатого она заканчивалась.
В ночь на пятнадцатое или рано утром пятнадцатого начинался штурм немецких позиций. Все знали, что наличными средствами полностью разрушить передний край немецкой обороны невозможно и что при штурме неизбежны большие потери. Все дело сводилось к тому, чтобы по возможности уменьшить их.
Через болотистую реку надлежало заблаговременно построить деревянные мостки и сделать это незаметно для немцев. Сапёры должны были только установить опоры, по которым можно было быстро настелить заранее заготовленные доски.
Немцы усиленно вели воздушную разведку, но артиллерийского огня почти не открывали, скрывая расположение своих батарей.
Как только выяснилось время наступления, Енджеевский заторопился в полк. С ним уехала и Варя, едва обменявшись несколькими словами с с мужем. Приказ о переброске перевязочного отряда на передовую очень огорчил его маленький персонал. Сёстры Ветрова и Осипенко отказались покинуть батарею Кремнёва, хотя он сам уговаривал подчиниться приказу штаба армии. Уполномоченный Емельянов тоже не стремился в опасный район. Однако приказ есть приказ, и Емельянову ничего не оставалось, как подчиниться. Так перевязочный отряд перешёл в район стоянки литерных артиллерийских дивизионов.
Зуев стал старшим офицером, а Блохина, получившего Георгиевский крест первой степени, представили к производству в прапорщики, как он не плевался и ни отказывался.
— Дослужился, Филя! Наденешь офицерские погоны, станешь благородием! — подтрунивал над ним Борейко.
— С меня такое благородие, как из чего-то пуля, — уверял Блохин.
Вскоре пришёл приказ о производстве его в офицеры. Он даже хотел было напиться с горя. Но на фронте появился присланный с пополнением Павел Петрович Сидорин. Он уже ходил подпоручиком и нисколько не тяготился этим обстоятельством.
— Помни, Филипп Иванович, нам, партии, очень нужны образованные и имеющие боевой опыт офицеры из пролетариев, из рабочих. Революцию надо делать умелыми руками. Значит надо постигать военную премудрость. А проще всего это сделать не солдату, а офицеру, перед которым открыты все военные секреты.
Когда Блохин впервые появился перед солдатами в офицерской форме, Родионов особенно громко и раскатисто скомандовал «смирно» и отдал ему рапорт. Блохин выслушал его как должное и громко поздоровался с солдатами.
— Произвели меня в благородия. В строю я теперь офицер, а вне строя как был для Вас Филиппом Ивановичем, так прошу меня и величать, чтоб я не загордился, — шутил Блохин.
Он наотрез отказался переселиться в офицерскую палатку и остался по-прежнему с солдатами. Блохин стал поручать Лежневу и Родионову беседы с солдатами других частей, понимая, что теперь ему, офицеру особенно доверять не будут.
Заяц предложил было отметить производство Блохина в офицеры хорошей выпивкой, но Блохин решительно отказался. Борейко его поддержал, и празднование ограничилось тем, что выпили по рюмке за здоровье вновь испеченного «благородия». При упоминании об этом Блохин поперхнулся.
— Для меня «благородие» звучит как ругань, — усмехнулся он.
Варя больше всех обрадовалась производству Блохина в офицеры. Сидорин только дружески пожал руку Блохина и сказал, что одним офицером будущей пролетарской армии стало больше.
Ввиду того, что сёстры передового отряда Красного Креста Ветрова и Осипенко решительно отказались ехать с отрядом, Варя немедленно послала телеграмму в Сызрань и через несколько дней в отряд прибыли Анель и Зоя Сидорина. Емельянов не возражал, чтобы на передовой линии действовал филиал перевязочного пункта и обе были зачислены на службу в его отряд.
30
Неожиданно прибыл эшелон с новыми орудиями и запасными частями для тяжёлых батарей. Началась срочная работа, и к утру обновлённые пополненные батареи были готовы к бою.
С первыми проблесками рассвета Борейко взобрался на свою командную вышку в лесу и приказал всем батареям открыть огонь по заранее указанным целям. Передний край немецкой обороны утонул в дыму и пламени. Немецкие батареи молчали, и только в воздухе беспрестанно летали вражеские самолёты, наблюдая за всем происходящим у русских. Разрушение немецких укреплений велось систематически и методично, согласно разработанным заранее инструкциям. За результатами обстрела велись непрерывные наблюдения.
Канонада не умолкала целый день. К вечеру пушки настолько раскалились, что стрелять из них стало уже опасно. Тяжёлые батареи прекратили обстрел, а лёгкие продолжали, затрудняя исправление разрушений, нанесённых тяжёлыми дивизионами.
После жаркого дня с болот поднялся густой туман, который наполнил всю долину реки Стоход. Едва стемнело, как сапёры занялись наведением мостиков через болотистую реку.
В условленный заранее час на мостки отправились разведчики от различных полков. Преображенцев вёл Сидорин. Здесь же для связи с артиллерией находились Зуев и Блохин. За ними шли телефонисты, тянувшие провод, крепя его по краям досок.
Разведчики прошли уже большую половину реки, когда из темноты неожиданно ударили немецкие пулемёты. Они были хорошо пристреляны. Сразу появились убитые и раненые, раздались крики о помощи, стоны.
Сидорин, а за ним и Блохин и Зуев спрыгнули прямо в болото и, чтобы окончательно не завязнуть в трясине, руками придерживались за доски мостков. Теперь пулемётные очереди пролетали над их головами. Были хорошо видны места, откуда вели огонь пулемёты.
Сидорин тщательно прицелился и дал очередь по вспышкам вражеского пулемёта. Он замолчал, зато справа и слева заговорили два новых. Провод, который соединял разведчиков с их тяжёлой батареей, сохранился, и Зуев, соединившись с Борейко, попросил «огонька». Огромные снаряды со страшным грохотом разорвались неподалёку, обсыпав разведчиков землёй и осколками бетона. Пулемёты на этом участке замолчали.
Ночь зажглась всполохами огней. Грохотали взрывы, тяжело рвались снаряды, раздавались выстрелы винтовок и пулемётов. Пехота спешно растекалась по разрушенным немецким укреплениям. Блохин случайно обнаружил хорошо сохранившийся немецкий бетонированный блиндаж. Здесь и обосновался штаб участка. Оставив для связи с батареей Васю, Блохин поспешил туда, где шёл бой.
Вторая полоса немецкой позиции была слабее первой, и к утру русским удалось занять её. Немцы отошли на тыловой рубеж обороны.
Здесь Блохин встретил смертельно уставшего Сидорина.
— Сколько сегодня зазря народу положили — страшно подумать. И наших и немцев. И всё во славу царя-батюшки и немецкого кайзера, — с грустью проговорил Сидорин.
Закурили и долго молчали, думая об одном.
— Настроение-то у Ваших солдат какое? — справился Блохин.
— Известно какое! Потери огромные, а результаты боёв весьма скромные. Даже в гвардейских частях и то солдаты начинают многое понимать.
Вечером, когда стемнело, снова навели мостки через Стоход, по ним началось усиленное движение. Подходили свежие части, отправляли в тыл раненых, подвозили пищу и боеприпасы.
Борейко с прибывшими на батарею Шихлинским и Кочаровским планировали действия на следующий день. Представитель гвардейского штаба предупреждал, что на завтра намечен решительный штурм германских оборонительных линий с прорывом на Ковель.
— Тогда завтрашний день можно считать последним днём существования царской гвардии в том виде, как она существовала до сих пор. Три четверти, если не больше останутся завтра на Стоходе и на его болотистых берегах, сказал Борейко. — Третья полоса германских укреплений сохранилась почти полностью. Штурмовать её сейчас невозможно!
— Для русской армии нет ничего невозможного! — надменно заявил представитель гвардейского штаба.
— …В том числе и бессмысленное самоуничтожение, — отрезал Борейко. Но гвардейское начальство стояло на своём: на рассвете должен был начаться штурм третьей полосы германских оборонительных укреплений.
С темнотой Звонарёв отправился на передний край обороны, чтобы ознакомиться с целями, которые ему предстояло разрушить утром. По дороге неожиданно встретил Варю с Зоей Сидориной и Анелей. Они направлялись на передний край обороны, чтобы развернуть передовой перевязочный пункт.
— Не слишком ли ты торопишься? — усомнился Звонарёв. — Наше положение ещё далеко не прочное. В случае контратаки немцев ты попадёшь к ним в плен: переправиться через Стоход днём невозможно, равно как невозможна эвакуация раненых.
— Тем более мы должны находиться на том берегу реки, — ответила Варя.
Стали подыскивать подходящий блиндаж для перевязочного пункта. Блохин, успевший хорошо познакомиться с местностью, предложил занять блиндаж штаба полка. когда Варя зашла в блиндаж, её встретил недовольный взгляд командующего полком. Полковник сухо справился, как сюда попала Варя и что, собственно, ей здесь надо. В тон ему, так же холодно и спокойно, Варя ответила, что она прибыла на передовую, чтобы развернуть в блиндаже перевязочный пункт, и предложила штабу немедленно очистить помещение.
— Кажется, начальник здесь пока я, а не Вы, и все делается не по Вашим, а по моим указаниям. Штаб останется здесь, а Вы подыщите себе другое помещение. Прошу Вас выйти отсюда, — раздражённо проговорил полковник.
— Вы упускаете из виду, господин полковник, что перевязочный отряд по приказу должен располагаться за рекой, но, чтобы иметь возможность сразу оказывать помощь раненым, госпожа Звонарёва и с ней две сестры на свой страх и риск решили здесь развернуть перевязочный пункт. Мы должны быть им только благодарны, — возразил появившийся в блиндаже Сидорин.
— Вы собираетесь меня учить, подпоручик? — повысил голос полковник.
— Никак нет. Я только напомнил Вам, то, о чём, вероятно, догадались и Вы сами. Тем более, что госпожа Звонарёва жена офицера-артиллериста, а сестра Сидорина — моя жена, — ответил Сидорин.
Узнав об этом, полковник сбавил тон:
— Ну хорошо. Уступаю им блиндаж, но только временно. Пускай подыщут себе другое помещение, — милостиво разрешил он.
— Я отсюда никуда не уйду, как бы это ни хотелось полковнику, твёрдо заявила Варя.
— Господин полковник, имейте в виду, что госпожа Звонарёва работала в санпоезде императрицы Александры Фёдоровны, — напомнил Сидолин.
— По-видимому, нам всё-таки придётся уходить отсюда! Неловко как-то занимать целый блиндаж для штаба, а раненых заставлять ютиться в развалинах. Тем более каждый из нас может оказаться пациентом госпожи Звонарёвой, — напомнил адъютант полка.
В блиндаж вошёл Хоменко. Увидев Звонарёву, он по-родственному тепло с ней расцеловался.
— Как всегда, моя доню, Вы стремитесь быть поближе к раненым и готовы рисковать собой, — проговорил он. — Ото мои сынки обрадуются, как узнают, что Вы опять с ними.
— Насилу отвоевала у штаба этот блиндаж для раненых, — не замедлила пожаловаться Звонарёва генералу.
Заметив генерала, гвардейский полковник поспешил ему представиться.
— Так это Вас прогнали отсюда? И поделом. Надо было самим догадаться уступить блиндаж госпоже Звонарёвой, — укоризненно произнёс Хоменко.
— Полковник этот из фон-баронов, — шепнул Варе на ухо Сидорин. Солдат за людей не считает. Ему долго не уцелеть. Подстрелят при первой же возможности.
— И правильно сделают, — произнесла Варя.
Как только помещение было очищено, Варя и сёстры принялись за уборку. Сидорин прислал им на помощь несколько солдат.
С наступлением дня снова началась канонада. Тяжёлые гаубицы старались на пределе дальности разрушить третью оборонительную полосу немцев. Десять рядов проволочных заграждений сохранились почти везде, уцелела и огневая оборона. Лёгкие пушки, выдвинутые к самому переднему краю, пытались разбить пулемётные гнёзда, но это удавалось им плохо. Пехота не рисковала атаковать уцелевшие немецкие позиции. Только на левом фланге, на участке дивизии Хоменко, удалось продвинуться вперёд и частично даже захватить небольшие участки третьей полосы обороны. Нужно было общее усилие, чтобы прорвать её и выйти в тыл немецким укреплениям. В этом заключалась задача гвардейских полков.
Борейко приказал всем тяжёлым батареям до предела усилить огонь. Немецкие укрепления вновь окутались дымом и пламенем разрывов крупных снарядов. Первая гвардейская пехотная дивизия ринулась в атаку, за ней двинулись вторая и третья. Гвардейские стрелки временно оставались в резерве.
Как только пехота вплотную подошла к третьей полосе обороны, немцы открыли бешеный фланговый огонь, скашивая передние роты гвардии. Они полегли перед проволочными заграждениями.
Тяжёлые русские батареи открыли огонь по замеченным узлам сопротивления, а лёгкие батареи прямой наводкой старались уничтожить огневые точки, но меткость тяжёлых батарей из-за большой дистанции была плохая, а лёгкие пушки, попадая под перекрёстный огонь немецких батарей, гибли одна за другой.
Потери росли с каждой минутой. Солдаты торопились отойти на вторую полосу обороны и здесь найти укрытие от свинцового ливня.
Полковник Преображенского полка, так нелюбезно встретивший Варю, был доставлен для перевязки. Рана была поверхностная, в шею. Варя сразу поняла, что полковник был ранен сзади. Варя густо смазала рану йодом, наложила швы и предложила дотемна пробыть в перевязочном пункте. Но полковник требовал немедленной отправки его на другой берег. Переправу бомбили из самолётов, и никто из санитаров не хотел рисковать ни своей жизнью, ни жизнью раненых. Полковник обещал крупную награду тем санитарам, которые его немедленно эвакуируют. Наконец нашлись двое охотников. Они вынесли полковника из блиндажа, и почти тут же он был вторично ранен осколком разорвавшегося вблизи снаряда. Окровавленный, с перебитой рукой, он вновь попал к Варе на операционный стол. Кость руки была раздробленна, но полковник не согласился на ампутацию, как его не уговаривала Варя. Его перебинтовали и положили в угол блиндажа, чтобы с наступлением темноты переправить через Стоход.
Вскоре принесли раненого в обе ноги Сидорина. Он был бледен от боли и потери крови, с трудом говорил. Увидев бросившуюся к нему Зою, он слабо улыбнулся.
— Вот мы с Вами и снова встретились, — возможно бодрее проговорила Варя.
— Недаром люди говорят, что не миновать третий раз. Так оно и вышло, — пошутил через силу Сидорин.
Осмотрев рану, Варя с облегчением увидела, что кости обеих ног целы, осколок разорвал только мышцы. Варя принялась очищать рану, наложила несколько швов, вставила тампоны и турундучки там, где можно было ожидать нагноения. Зоя напоила мужа крепким чаем с красным вином.
Кончались перевязочные материалы, не было йода, медикаментов. А раненые всё прибывали и прибывали.
Наконец на реку лёг вечерний туман. Сапёры принялись исправлять мостики. Варя занялась эвакуацией тяжелораненых. Первую партию, куда попал и Сидорин, отправилась сопровождать до самого санитарного поезда Зоя.
Двое солдат из пехотного полка принесли Енджеевского с пулевыми ранениями в ногу. Пока Варя обследовала рану и делала перевязку, они стояли около дверей бдиндажа. Узна, что рана не опасна и жизни командира ничего не угрожает, солдаты обрадовались:
— Побежали до своих хлопцев, успокоим, что наш командир живёхонек. А Вам, сестрица, спасибо от нас большое.
Анеля, бледная от усталости, с воспалёнными глазами, ловко перевязывались раненых и распоряжалась их отправкой. Несмотря на нервное напряжение последних дней, она держалась молодцом. Вид крови, страданий, мучений людей будто закалял её, вливая мужество в её сердце.
«Умница, — думала Варя, глядя, как ласково говорила Анеля с солдатами, одним видом своим успокаивая их, — умница, откуда у неё только силы берутся»! Только Варя, сама еле державшаяся на ногах, могла догадаться, ценой каких усилий давался Анеле этот спокойный, невозмутимый вид.
Варя окинула взглядом блиндаж: всюду лежали и сидели раненые, ожидавшиеся своей очереди к эвакуации. Слышались стоны, проклятия. С этой партией Варя отправит Анелю, а сама уйдёт последней. Кружилась голова от душного воздуха, напоенного запахом крови и медикаментов. Варя с трудом перевела дыхание. «Ещё немного, вот только отправить раненых, и тогда отдых. Сюда придут военные врачи и сменят меня. И спать, спать», — думала она.
Но испытания этих напряжённых дней ещё не окончились.
Уже совсем стемнело, когда в блиндаж внесли смертельно раненного Боба Павленко. У него осколком был разорван живот. Варя дала офицеру большую дозу болеутоляющего, и Павленко тихо скончался во сне.
Началась переправа раненых через Стоход. На этом берегу тянулись походные кухни, интендантские повозки и части, прибывшие на смену.
Варя передала перевязочный пункт военным врачам, а сама отправилась в тыл. Она так устала, что едва брела по тропинке к берегу реки. Здесь ещё продолжался артиллерийский обстрел со стороны немцев.
Варя была уже на середине реки, когда поблизости разорвался немецкий снаряд. Взрывной волной Варю сбросило с мостков в реку, она сразу же попала в трясину. Трясина цепко схватила её в свои объятья. Варя попыталась выбраться, но только глубже опустилась в чёрную зловонную жижу. Сделалось страшно. «Неужели я погибну так нелепо, вдали от людей, совсем одна? Даже никто не узнаёт, что я погибла. И Серёжа будет искать и ждать…». Варя закричала. Но голос её, испуганный и слабый, потонул в тревожном шелесте камыша. Нет, она не должна погибнуть. Освоившись с темнотой, Варя увидела неподалёку от себя какой-то тёмный предмет. Протянув руку, она поняла, что это труп. Труп лежал на спине и почти не увяз в трясине, вероятно, его держали на себе камышовые стебли. Варя с трудом ухватилась за труп обеими руками. Под тяжестью мёртвое тело стало медленно погружаться. Спасения не было. Варя вновь закричала, напрягая голос:
— Помогите, помогите!
Наконец кто-то услышал её голос.
— Постойте, братцы! Какая-то баба верещит в реке, — проговорил мужской голос.
— Утопленница зовёт к себе! Попробуй её спасать, мигом с собой утащит.
— Я докторша, что Вас перевязывала! Меня взрывом сбросило с мостка! истошным голосом кричала Варя, опасаясь, что солдаты уйдут.
— Может, и впрямь докторша провалилась. Дай-ка сюда багор, протянем ей, — решил другой голос.
— Держись, сейчас подсоблю, — отозвался солдат где-то поблизости. Где ты?
— Здесь я! — обрадовано крикнула Варя.
Она увидела, как протянулся длинный шест и шлёпнулся в трясину рядом с нею. Торопясь схватить багор, Варя разжала руки, державшие труп, и сразу провалилась по грудь. Варя вновь закричала, силы оставляли её. Она боялась потерять сознание. Вот багор опустился ближе, вот ещё ближе. Варя протянула дрожащую руку и схватила скользкую шершавую палку.
— Ну теперь держись крепче, — услышала она голос.
Шест попытались потянуть, но это плохо удавалось.
— Однако чижелая ты, язви тя! — сердито проговорил солдат. — Подождь, сейчас позову на помощь. Эй, кто там поближе! Пособите, а то меня баба утащит в болото, — крикнул солдат.
Послышались голоса, смех и громкое дыхание нескольких человек. Варя вдруг почувствовала, как её вытаскивают и волокут из болота. Захлёбываясь болотной жижей, Варя не замечала, как камыш резал ей лицо и руки. Она боялась только одного — упустить спасительный шест, а с ним и надежду на спасение. Когда она наконец оказалась на мостках, силы окончательно покинули её. Она вздохнула всей грудью и потеряла сознание.
Над Варей кто-то склонился, осветил лицо электрическим фонариком.
— Да никак дохтурка, что переаязывала нас в блиндаже! Как её угораздило попасть в реку? — узнал Варю один из раненых. — Тащи её, братцы, под руки до берега, а там она и очухаеться.
Сознание начало медленно возвращалось к ней. Она стала различать звёзды на небе, смутно разбирать голоса.
— Дай ей водки, мигом с непривычки придёт в себя, — посоветовал чей-то голос.
Варя с трудом разжала губы. Рот обожгло спиртным, она закашлялась.
— Очухалась, теперь можно идти дальше! Ты уж нас извиняй, что до места не доставили. Так ведь служба, надо до моста шагать. Ты полежи на бережку малость, а потом вправо подайся. Там наши артиллеристы стоят. Солдаты торопливо отошли.
Варя полежала, спокойно и глубоко вдыхая воздух ночи, с наслаждением чувствую под собой твёрдую землю. Потом поднялась и медленно пошла к артиллеристам.
Перепуганный Звонарёв вызвал врача с перевязочного пункта. Варю лихорадило, поднялась рвота и сильные режущие боли в животе. Её немедленно эвакуировали в тыл.
Тянулись однообразные дни подготовки к решающей атаке немецких укреплений. Высшее командование, мечтавшее о быстром захвате немецких рубежей на реке Стоход, толкало полки, дивизии на новые атаки. Росло число бессмысленных жертв, и без того достигшее на этом участке тридцати тысяч человек. Артиллерия мало помогала пехоте. Тяжёлым батареям не удалось переправиться через Стоход, в бой шли только лёгкие пушки. Пехоте приходилось туго. Численность гвардейских полков сократилась почти втрое. Та гвардия, хвалёная, вымуштрованная, с кадровым офицерским составом, фактически перестала существовать. В упорных боях были перебиты кадровые офицеры. Их заменили не нюхавшие пороха прапорщики — по большей части бывшие студенты. Изменился и состав солдат. На место выбывших из строя опытных гвардейцев пришли призывники из запасных батальонов. Среди них было много рабочих с заводов. Они принесли с собой тревожные и смелые настроения тыла: ненависть к войне и к тем, кто её затеял. От их смелых разговоров веяло мятежным, революционным духом стачек и забастовок больших городов. Офицеры тоже были уже не те. Они во многом разделяли взгляды солдат. Гвардии, прежней твердыни и опоры царского престола, уже не было.
Ценой огромных потерь русским частям удалось на противоположном берегу Стохода создать два плацдарма. Но и только. Дальнейшее наступление было приостановлено, а потом и отложено до следующего года.
Тяжёлые батареи Борейко, нуждавшиеся в большом ремонте, перебросили в Ровно, где имелись хорошо оборудованные ремонтные мастерские.
С первыми проблесками рассвета Борейко взобрался на свою командную вышку в лесу и приказал всем батареям открыть огонь по заранее указанным целям. Передний край немецкой обороны утонул в дыму и пламени. Немецкие батареи молчали, и только в воздухе беспрестанно летали вражеские самолёты, наблюдая за всем происходящим у русских. Разрушение немецких укреплений велось систематически и методично, согласно разработанным заранее инструкциям. За результатами обстрела велись непрерывные наблюдения.
Канонада не умолкала целый день. К вечеру пушки настолько раскалились, что стрелять из них стало уже опасно. Тяжёлые батареи прекратили обстрел, а лёгкие продолжали, затрудняя исправление разрушений, нанесённых тяжёлыми дивизионами.
После жаркого дня с болот поднялся густой туман, который наполнил всю долину реки Стоход. Едва стемнело, как сапёры занялись наведением мостиков через болотистую реку.
В условленный заранее час на мостки отправились разведчики от различных полков. Преображенцев вёл Сидорин. Здесь же для связи с артиллерией находились Зуев и Блохин. За ними шли телефонисты, тянувшие провод, крепя его по краям досок.
Разведчики прошли уже большую половину реки, когда из темноты неожиданно ударили немецкие пулемёты. Они были хорошо пристреляны. Сразу появились убитые и раненые, раздались крики о помощи, стоны.
Сидорин, а за ним и Блохин и Зуев спрыгнули прямо в болото и, чтобы окончательно не завязнуть в трясине, руками придерживались за доски мостков. Теперь пулемётные очереди пролетали над их головами. Были хорошо видны места, откуда вели огонь пулемёты.
Сидорин тщательно прицелился и дал очередь по вспышкам вражеского пулемёта. Он замолчал, зато справа и слева заговорили два новых. Провод, который соединял разведчиков с их тяжёлой батареей, сохранился, и Зуев, соединившись с Борейко, попросил «огонька». Огромные снаряды со страшным грохотом разорвались неподалёку, обсыпав разведчиков землёй и осколками бетона. Пулемёты на этом участке замолчали.
Ночь зажглась всполохами огней. Грохотали взрывы, тяжело рвались снаряды, раздавались выстрелы винтовок и пулемётов. Пехота спешно растекалась по разрушенным немецким укреплениям. Блохин случайно обнаружил хорошо сохранившийся немецкий бетонированный блиндаж. Здесь и обосновался штаб участка. Оставив для связи с батареей Васю, Блохин поспешил туда, где шёл бой.
Вторая полоса немецкой позиции была слабее первой, и к утру русским удалось занять её. Немцы отошли на тыловой рубеж обороны.
Здесь Блохин встретил смертельно уставшего Сидорина.
— Сколько сегодня зазря народу положили — страшно подумать. И наших и немцев. И всё во славу царя-батюшки и немецкого кайзера, — с грустью проговорил Сидорин.
Закурили и долго молчали, думая об одном.
— Настроение-то у Ваших солдат какое? — справился Блохин.
— Известно какое! Потери огромные, а результаты боёв весьма скромные. Даже в гвардейских частях и то солдаты начинают многое понимать.
Вечером, когда стемнело, снова навели мостки через Стоход, по ним началось усиленное движение. Подходили свежие части, отправляли в тыл раненых, подвозили пищу и боеприпасы.
Борейко с прибывшими на батарею Шихлинским и Кочаровским планировали действия на следующий день. Представитель гвардейского штаба предупреждал, что на завтра намечен решительный штурм германских оборонительных линий с прорывом на Ковель.
— Тогда завтрашний день можно считать последним днём существования царской гвардии в том виде, как она существовала до сих пор. Три четверти, если не больше останутся завтра на Стоходе и на его болотистых берегах, сказал Борейко. — Третья полоса германских укреплений сохранилась почти полностью. Штурмовать её сейчас невозможно!
— Для русской армии нет ничего невозможного! — надменно заявил представитель гвардейского штаба.
— …В том числе и бессмысленное самоуничтожение, — отрезал Борейко. Но гвардейское начальство стояло на своём: на рассвете должен был начаться штурм третьей полосы германских оборонительных укреплений.
С темнотой Звонарёв отправился на передний край обороны, чтобы ознакомиться с целями, которые ему предстояло разрушить утром. По дороге неожиданно встретил Варю с Зоей Сидориной и Анелей. Они направлялись на передний край обороны, чтобы развернуть передовой перевязочный пункт.
— Не слишком ли ты торопишься? — усомнился Звонарёв. — Наше положение ещё далеко не прочное. В случае контратаки немцев ты попадёшь к ним в плен: переправиться через Стоход днём невозможно, равно как невозможна эвакуация раненых.
— Тем более мы должны находиться на том берегу реки, — ответила Варя.
Стали подыскивать подходящий блиндаж для перевязочного пункта. Блохин, успевший хорошо познакомиться с местностью, предложил занять блиндаж штаба полка. когда Варя зашла в блиндаж, её встретил недовольный взгляд командующего полком. Полковник сухо справился, как сюда попала Варя и что, собственно, ей здесь надо. В тон ему, так же холодно и спокойно, Варя ответила, что она прибыла на передовую, чтобы развернуть в блиндаже перевязочный пункт, и предложила штабу немедленно очистить помещение.
— Кажется, начальник здесь пока я, а не Вы, и все делается не по Вашим, а по моим указаниям. Штаб останется здесь, а Вы подыщите себе другое помещение. Прошу Вас выйти отсюда, — раздражённо проговорил полковник.
— Вы упускаете из виду, господин полковник, что перевязочный отряд по приказу должен располагаться за рекой, но, чтобы иметь возможность сразу оказывать помощь раненым, госпожа Звонарёва и с ней две сестры на свой страх и риск решили здесь развернуть перевязочный пункт. Мы должны быть им только благодарны, — возразил появившийся в блиндаже Сидорин.
— Вы собираетесь меня учить, подпоручик? — повысил голос полковник.
— Никак нет. Я только напомнил Вам, то, о чём, вероятно, догадались и Вы сами. Тем более, что госпожа Звонарёва жена офицера-артиллериста, а сестра Сидорина — моя жена, — ответил Сидорин.
Узнав об этом, полковник сбавил тон:
— Ну хорошо. Уступаю им блиндаж, но только временно. Пускай подыщут себе другое помещение, — милостиво разрешил он.
— Я отсюда никуда не уйду, как бы это ни хотелось полковнику, твёрдо заявила Варя.
— Господин полковник, имейте в виду, что госпожа Звонарёва работала в санпоезде императрицы Александры Фёдоровны, — напомнил Сидолин.
— По-видимому, нам всё-таки придётся уходить отсюда! Неловко как-то занимать целый блиндаж для штаба, а раненых заставлять ютиться в развалинах. Тем более каждый из нас может оказаться пациентом госпожи Звонарёвой, — напомнил адъютант полка.
В блиндаж вошёл Хоменко. Увидев Звонарёву, он по-родственному тепло с ней расцеловался.
— Как всегда, моя доню, Вы стремитесь быть поближе к раненым и готовы рисковать собой, — проговорил он. — Ото мои сынки обрадуются, как узнают, что Вы опять с ними.
— Насилу отвоевала у штаба этот блиндаж для раненых, — не замедлила пожаловаться Звонарёва генералу.
Заметив генерала, гвардейский полковник поспешил ему представиться.
— Так это Вас прогнали отсюда? И поделом. Надо было самим догадаться уступить блиндаж госпоже Звонарёвой, — укоризненно произнёс Хоменко.
— Полковник этот из фон-баронов, — шепнул Варе на ухо Сидорин. Солдат за людей не считает. Ему долго не уцелеть. Подстрелят при первой же возможности.
— И правильно сделают, — произнесла Варя.
Как только помещение было очищено, Варя и сёстры принялись за уборку. Сидорин прислал им на помощь несколько солдат.
С наступлением дня снова началась канонада. Тяжёлые гаубицы старались на пределе дальности разрушить третью оборонительную полосу немцев. Десять рядов проволочных заграждений сохранились почти везде, уцелела и огневая оборона. Лёгкие пушки, выдвинутые к самому переднему краю, пытались разбить пулемётные гнёзда, но это удавалось им плохо. Пехота не рисковала атаковать уцелевшие немецкие позиции. Только на левом фланге, на участке дивизии Хоменко, удалось продвинуться вперёд и частично даже захватить небольшие участки третьей полосы обороны. Нужно было общее усилие, чтобы прорвать её и выйти в тыл немецким укреплениям. В этом заключалась задача гвардейских полков.
Борейко приказал всем тяжёлым батареям до предела усилить огонь. Немецкие укрепления вновь окутались дымом и пламенем разрывов крупных снарядов. Первая гвардейская пехотная дивизия ринулась в атаку, за ней двинулись вторая и третья. Гвардейские стрелки временно оставались в резерве.
Как только пехота вплотную подошла к третьей полосе обороны, немцы открыли бешеный фланговый огонь, скашивая передние роты гвардии. Они полегли перед проволочными заграждениями.
Тяжёлые русские батареи открыли огонь по замеченным узлам сопротивления, а лёгкие батареи прямой наводкой старались уничтожить огневые точки, но меткость тяжёлых батарей из-за большой дистанции была плохая, а лёгкие пушки, попадая под перекрёстный огонь немецких батарей, гибли одна за другой.
Потери росли с каждой минутой. Солдаты торопились отойти на вторую полосу обороны и здесь найти укрытие от свинцового ливня.
Полковник Преображенского полка, так нелюбезно встретивший Варю, был доставлен для перевязки. Рана была поверхностная, в шею. Варя сразу поняла, что полковник был ранен сзади. Варя густо смазала рану йодом, наложила швы и предложила дотемна пробыть в перевязочном пункте. Но полковник требовал немедленной отправки его на другой берег. Переправу бомбили из самолётов, и никто из санитаров не хотел рисковать ни своей жизнью, ни жизнью раненых. Полковник обещал крупную награду тем санитарам, которые его немедленно эвакуируют. Наконец нашлись двое охотников. Они вынесли полковника из блиндажа, и почти тут же он был вторично ранен осколком разорвавшегося вблизи снаряда. Окровавленный, с перебитой рукой, он вновь попал к Варе на операционный стол. Кость руки была раздробленна, но полковник не согласился на ампутацию, как его не уговаривала Варя. Его перебинтовали и положили в угол блиндажа, чтобы с наступлением темноты переправить через Стоход.
Вскоре принесли раненого в обе ноги Сидорина. Он был бледен от боли и потери крови, с трудом говорил. Увидев бросившуюся к нему Зою, он слабо улыбнулся.
— Вот мы с Вами и снова встретились, — возможно бодрее проговорила Варя.
— Недаром люди говорят, что не миновать третий раз. Так оно и вышло, — пошутил через силу Сидорин.
Осмотрев рану, Варя с облегчением увидела, что кости обеих ног целы, осколок разорвал только мышцы. Варя принялась очищать рану, наложила несколько швов, вставила тампоны и турундучки там, где можно было ожидать нагноения. Зоя напоила мужа крепким чаем с красным вином.
Кончались перевязочные материалы, не было йода, медикаментов. А раненые всё прибывали и прибывали.
Наконец на реку лёг вечерний туман. Сапёры принялись исправлять мостики. Варя занялась эвакуацией тяжелораненых. Первую партию, куда попал и Сидорин, отправилась сопровождать до самого санитарного поезда Зоя.
Двое солдат из пехотного полка принесли Енджеевского с пулевыми ранениями в ногу. Пока Варя обследовала рану и делала перевязку, они стояли около дверей бдиндажа. Узна, что рана не опасна и жизни командира ничего не угрожает, солдаты обрадовались:
— Побежали до своих хлопцев, успокоим, что наш командир живёхонек. А Вам, сестрица, спасибо от нас большое.
Анеля, бледная от усталости, с воспалёнными глазами, ловко перевязывались раненых и распоряжалась их отправкой. Несмотря на нервное напряжение последних дней, она держалась молодцом. Вид крови, страданий, мучений людей будто закалял её, вливая мужество в её сердце.
«Умница, — думала Варя, глядя, как ласково говорила Анеля с солдатами, одним видом своим успокаивая их, — умница, откуда у неё только силы берутся»! Только Варя, сама еле державшаяся на ногах, могла догадаться, ценой каких усилий давался Анеле этот спокойный, невозмутимый вид.
Варя окинула взглядом блиндаж: всюду лежали и сидели раненые, ожидавшиеся своей очереди к эвакуации. Слышались стоны, проклятия. С этой партией Варя отправит Анелю, а сама уйдёт последней. Кружилась голова от душного воздуха, напоенного запахом крови и медикаментов. Варя с трудом перевела дыхание. «Ещё немного, вот только отправить раненых, и тогда отдых. Сюда придут военные врачи и сменят меня. И спать, спать», — думала она.
Но испытания этих напряжённых дней ещё не окончились.
Уже совсем стемнело, когда в блиндаж внесли смертельно раненного Боба Павленко. У него осколком был разорван живот. Варя дала офицеру большую дозу болеутоляющего, и Павленко тихо скончался во сне.
Началась переправа раненых через Стоход. На этом берегу тянулись походные кухни, интендантские повозки и части, прибывшие на смену.
Варя передала перевязочный пункт военным врачам, а сама отправилась в тыл. Она так устала, что едва брела по тропинке к берегу реки. Здесь ещё продолжался артиллерийский обстрел со стороны немцев.
Варя была уже на середине реки, когда поблизости разорвался немецкий снаряд. Взрывной волной Варю сбросило с мостков в реку, она сразу же попала в трясину. Трясина цепко схватила её в свои объятья. Варя попыталась выбраться, но только глубже опустилась в чёрную зловонную жижу. Сделалось страшно. «Неужели я погибну так нелепо, вдали от людей, совсем одна? Даже никто не узнаёт, что я погибла. И Серёжа будет искать и ждать…». Варя закричала. Но голос её, испуганный и слабый, потонул в тревожном шелесте камыша. Нет, она не должна погибнуть. Освоившись с темнотой, Варя увидела неподалёку от себя какой-то тёмный предмет. Протянув руку, она поняла, что это труп. Труп лежал на спине и почти не увяз в трясине, вероятно, его держали на себе камышовые стебли. Варя с трудом ухватилась за труп обеими руками. Под тяжестью мёртвое тело стало медленно погружаться. Спасения не было. Варя вновь закричала, напрягая голос:
— Помогите, помогите!
Наконец кто-то услышал её голос.
— Постойте, братцы! Какая-то баба верещит в реке, — проговорил мужской голос.
— Утопленница зовёт к себе! Попробуй её спасать, мигом с собой утащит.
— Я докторша, что Вас перевязывала! Меня взрывом сбросило с мостка! истошным голосом кричала Варя, опасаясь, что солдаты уйдут.
— Может, и впрямь докторша провалилась. Дай-ка сюда багор, протянем ей, — решил другой голос.
— Держись, сейчас подсоблю, — отозвался солдат где-то поблизости. Где ты?
— Здесь я! — обрадовано крикнула Варя.
Она увидела, как протянулся длинный шест и шлёпнулся в трясину рядом с нею. Торопясь схватить багор, Варя разжала руки, державшие труп, и сразу провалилась по грудь. Варя вновь закричала, силы оставляли её. Она боялась потерять сознание. Вот багор опустился ближе, вот ещё ближе. Варя протянула дрожащую руку и схватила скользкую шершавую палку.
— Ну теперь держись крепче, — услышала она голос.
Шест попытались потянуть, но это плохо удавалось.
— Однако чижелая ты, язви тя! — сердито проговорил солдат. — Подождь, сейчас позову на помощь. Эй, кто там поближе! Пособите, а то меня баба утащит в болото, — крикнул солдат.
Послышались голоса, смех и громкое дыхание нескольких человек. Варя вдруг почувствовала, как её вытаскивают и волокут из болота. Захлёбываясь болотной жижей, Варя не замечала, как камыш резал ей лицо и руки. Она боялась только одного — упустить спасительный шест, а с ним и надежду на спасение. Когда она наконец оказалась на мостках, силы окончательно покинули её. Она вздохнула всей грудью и потеряла сознание.
Над Варей кто-то склонился, осветил лицо электрическим фонариком.
— Да никак дохтурка, что переаязывала нас в блиндаже! Как её угораздило попасть в реку? — узнал Варю один из раненых. — Тащи её, братцы, под руки до берега, а там она и очухаеться.
Сознание начало медленно возвращалось к ней. Она стала различать звёзды на небе, смутно разбирать голоса.
— Дай ей водки, мигом с непривычки придёт в себя, — посоветовал чей-то голос.
Варя с трудом разжала губы. Рот обожгло спиртным, она закашлялась.
— Очухалась, теперь можно идти дальше! Ты уж нас извиняй, что до места не доставили. Так ведь служба, надо до моста шагать. Ты полежи на бережку малость, а потом вправо подайся. Там наши артиллеристы стоят. Солдаты торопливо отошли.
Варя полежала, спокойно и глубоко вдыхая воздух ночи, с наслаждением чувствую под собой твёрдую землю. Потом поднялась и медленно пошла к артиллеристам.
Перепуганный Звонарёв вызвал врача с перевязочного пункта. Варю лихорадило, поднялась рвота и сильные режущие боли в животе. Её немедленно эвакуировали в тыл.
Тянулись однообразные дни подготовки к решающей атаке немецких укреплений. Высшее командование, мечтавшее о быстром захвате немецких рубежей на реке Стоход, толкало полки, дивизии на новые атаки. Росло число бессмысленных жертв, и без того достигшее на этом участке тридцати тысяч человек. Артиллерия мало помогала пехоте. Тяжёлым батареям не удалось переправиться через Стоход, в бой шли только лёгкие пушки. Пехоте приходилось туго. Численность гвардейских полков сократилась почти втрое. Та гвардия, хвалёная, вымуштрованная, с кадровым офицерским составом, фактически перестала существовать. В упорных боях были перебиты кадровые офицеры. Их заменили не нюхавшие пороха прапорщики — по большей части бывшие студенты. Изменился и состав солдат. На место выбывших из строя опытных гвардейцев пришли призывники из запасных батальонов. Среди них было много рабочих с заводов. Они принесли с собой тревожные и смелые настроения тыла: ненависть к войне и к тем, кто её затеял. От их смелых разговоров веяло мятежным, революционным духом стачек и забастовок больших городов. Офицеры тоже были уже не те. Они во многом разделяли взгляды солдат. Гвардии, прежней твердыни и опоры царского престола, уже не было.
Ценой огромных потерь русским частям удалось на противоположном берегу Стохода создать два плацдарма. Но и только. Дальнейшее наступление было приостановлено, а потом и отложено до следующего года.
Тяжёлые батареи Борейко, нуждавшиеся в большом ремонте, перебросили в Ровно, где имелись хорошо оборудованные ремонтные мастерские.
31
Петроград жил трудной и напряжённой жизнью. Фронт ненасытно требовал всё новых и новых пополнений взамен выбывших из строя. Мобилизации следовали одна за другой, вызывая возмущение и протест населения. То и дело вспыхивали забастовки, стачки. Голод, произвол полиции, вносивших в «чёрные списки» рабочих по малейшему подозрению в неблагонадежности, усиливали всеобщую ненависть к царизму. Люди смелели, ожесточались. В открытую поговаривали, что не мешало бы повернуть оружие в другую сторону, против своих супостатов, что пришло время солдатам взяться за ум и кончать эту проклятущую войну, приниматься за настоящее дело.
Старик, провожая молодёжь на фронт, наказывали поскорее возвращаться обратно, да не забыть прихватить оружие.
Варя, вернувшаяся в Петроград, сразу окунулась в гущу событий. Она соскучилась по напряжённой, полной риска и высокого смысла работе подпольщика.
Последние дни и ночи на фронте запомнились ей как кошмарный сон с криками и стонами измученных страданиями, искалеченных людей. Варя просыпалась в своей городской квартире в холодном поту, задыхаясь от чудившихся ей запахов крови и лекарств. С ужасом открывала глаза и долго лежала, не понимая, где она, почему лежит в чистой постели и видит чуть брезжущий сквозь запотевшее окно рассвет. Тихо, не слышно выстрелов и стонов раненых, лишь мирно тикают часы, напоминая о доме и уюте. И эти милые сердцу знакомые звуки возвращали Варю к действительности.
Но Варя оставалась Варей. И не в её характере было предаваться отчаянью и тяжёлым воспоминаниям. Оправившись от нервного потрясения той ночи, когда она чуть не осталась навсегда в болотах Стохода, Варя стала искать дела. Она скучала по девочкам, которые жили теперь далеко от неё. Но Варя понимала, что на богатой Кубани жить было легче, чем в Петрограде. Она знала, что дети сыты и, наверное, здоровы. Варя собиралась поехать туда и сразу бы и поехала, несмотря на все трудности пути на хлебный юг России, если бы не захлестнувшие её события.
Старик, провожая молодёжь на фронт, наказывали поскорее возвращаться обратно, да не забыть прихватить оружие.
Варя, вернувшаяся в Петроград, сразу окунулась в гущу событий. Она соскучилась по напряжённой, полной риска и высокого смысла работе подпольщика.
Последние дни и ночи на фронте запомнились ей как кошмарный сон с криками и стонами измученных страданиями, искалеченных людей. Варя просыпалась в своей городской квартире в холодном поту, задыхаясь от чудившихся ей запахов крови и лекарств. С ужасом открывала глаза и долго лежала, не понимая, где она, почему лежит в чистой постели и видит чуть брезжущий сквозь запотевшее окно рассвет. Тихо, не слышно выстрелов и стонов раненых, лишь мирно тикают часы, напоминая о доме и уюте. И эти милые сердцу знакомые звуки возвращали Варю к действительности.
Но Варя оставалась Варей. И не в её характере было предаваться отчаянью и тяжёлым воспоминаниям. Оправившись от нервного потрясения той ночи, когда она чуть не осталась навсегда в болотах Стохода, Варя стала искать дела. Она скучала по девочкам, которые жили теперь далеко от неё. Но Варя понимала, что на богатой Кубани жить было легче, чем в Петрограде. Она знала, что дети сыты и, наверное, здоровы. Варя собиралась поехать туда и сразу бы и поехала, несмотря на все трудности пути на хлебный юг России, если бы не захлестнувшие её события.