Степанов Александр Николаевич. Семья Звонаревых

   — Не смею утруждать Вас заботами о своей ничтожной персоне, драгоценная Варенька. Что же касается сестрицы, то пусть она сначала перевяжет всех солдат, — сказал Борейко, хотя рана его сильно беспокоила.
   — У меня немного людей, всего четверо. Они могут подождать.
   — Командир должен быть первым в бою и последним на перевязочном пункте. Я подожду, — отказался Борейко.
   Выйдя из блиндажа, он увидел группу немцев, которых вели под конвоем. Среди них двое были с повязками Красного Креста на рукавах. Один краснолицый, упитанный шваб лет тридцати пяти — при виде офицера вытянулся и молодцевато отдал честь. Другой — худощавый брюнет с огромными круглыми очками на носу — выглядел штатским человеком, на которого случайно надели военный мундир. Он тоже поспешил неловко приложить руку к козырьку.
   — Вы врачи? — спросил их Борейко по-русски, ткнув пальцем в повязки Красного Креста.
   В ответ пленные оживлённо заговорили по-немецки, — Мы, Ваше высокоблагородие, сейчас приволокём сюда австрияка или чеха. Они понимают по-германскому и наш язык многие знают, — предложили солдаты.
   В ожидании их возвращения конвойные посадили немцев на землю и отправились за водой.
   Вернулись солдаты с двумя австрийцами, которые, щёлкнув каблуками, вытянулись перед Борейко.
   — Чем можем быть полезны, господин капитан? — спросил один из них довольно чисто по-русски.
   Борейко попросил их быть переводчиками. С их помощью он узнал, что толстый немец — полковой врач фон Валь, а другой — молодой врач Гирштейн, австрийский еврей из Вены.
   — Пошли за мной, — скомандовал врачам Борейко.
   — Ваше высокоблагородие, нам бы расписочку.
   Капитан на бланке полевой книжки написал расписку.
   — Получайте помощников! — заглянул в блиндаж Борейко, когда они подошли к перевязочному пункту. — Привёл Вам двух врачей.
   Звонарёва подняла голову и увидела двух немцев.
   — Переведите им, — обернулся капитан к австрийцам, кивнув на врачей, — что они будут в подчинении у этого врача и чтобы не вздумали хорохориться. Ясно?
   Варя кивнула головой своим новоявленным помощникам и заговорила с ними по-немецки:
   — Прошу Вас, коллега Гирштейн, перейти в соседний блиндаж и приступить там к работе, а Вам, господин фон Валь, придётся ассистировать мне. Таня, ты отправишься с Гирштейном, возьми с собой и австрийского толмача.
   Гирштейн элегантно раскланялся и, вымыв руки, ушёл вместе с Ветровой.
   Прошло с полчаса, наплыв раненых временно прекратился.
   — Пошли, Боря! Так и быть, перебинтую Вас сама, — пригласила Звонарёва Борейко.
   Она усадила Борейко в кресло, помогла ему снять китель и рубашку. Готовя инструменты, сказала:
   — А знаете, Боренька, сегодня много у меня прошло раненых. Очень трудный день, но когда победа, работать веселее и солдатам легче. Просто не перестаешь удивляться, до чего же терпелив русский человек… Раненый, истекает кровью, а улыбается. «Ничего, — говорит, — переживём, главное наша взяла…». Солдаты это наступление по-своему окрестили. — Варя подошла к Борейко, держа в руках шприц.
   — Как же? — спросил капитан.
   — Брусиловским прорывом! — ответила Варя.
   Борейко долго молчал, следя за Варей, за её ловкими руками.
   — Да, это хорошо сказано, — наконец тихо проговорил он. — Настоящий прорыв. Лучше не скажешь. Теперь немцы покатятся… Только бы у нас хватило пороху…
   В буквальном и переносном смысле, — подхватила Варя его мысль.
   Звонарёва пинцетом вскрыла кровоточащую рану, извлекла из неё несколько мелких металлических осколков и сразу покраснела.
   — Полюбуйтесь, — ткнула она один из них под нос немцу. — Ваши мерзавцы стреляют разрывными пулями.
   — Только слабость и несовершенство русской техники не позволяют нам применять такие пули, — возразил Валь.
   — Вздор! Мы не варвары и строго придерживаемся постановлений Гаагской конференции.
   Обратившись к Борейко, она сказала:
   — Счастливы Вы, Боренька! На вершок правее — и мы сегодня уже не беседовали бы с Вами. Теперь держитесь, дорогой.
   В руке Звонарёвой сверкнул ланцет, и она двумя точными ударами глубоко вскрыла рану, из которой показался гной. Очистив рану, она вставила тампоны для дренажа. Капитан, бледно-серый от боли, с широко раскрытыми глазами, жадно хватал ртом воздух.
   — Не найдётся ли у Вас стаканчика спирту? — наконец прохрипел он.
   Варя налила ему полмензурки и, разбавив водой, подала ему.
   — Больше не дам.
   — Налейте, пожалуйста, верхнюю половину мензурки, — взмолился капитан.
   Варя со вздохом повиновалась. Дрожащей от боли рукой Борейко взял мензурку и выпил спирт.
   — Спасибо! Теперь потопаю к Вашему мужу.
   Варя, проработавшая беспрерывно почти целые сутки, валилась с ног. Посмотрев, как фон Валь перевязывал раненых, она дала ему несколько указаний и вышла, оставив в блиндаже Ирину.
   — С пяти часов утра я на ногах. Совсем одурела от запаха крови и эфира, — устало пожаловалось Звонарёва сестре. — Где тут можно растянуться на земле и полежать спокойно хотя бы с четверть часа?
   — Вон там, на берегу Путиловки, случайно сохранилось несколько кустиков, — показала Ирина.
   Варя прилегла в слабой тени кустарника и тотчас уснула.
   Изредка доносилась редкая ружейная трескотня, прерываемая иногда дробью пулемёта. Лениво стреляли тяжёлые батареи. В воздухе надоедливо жужжал германский самолёт. Казалось, полуденный жар заворожил обе воющие стороны. Напряжённость боя явно спадала. Немцы и русские производили перегруппировки, подтягивали резервы, готовясь к новым ожесточённым схваткам.
   Вдали басовито грохнула тяжёлая пушка, и высоко над головами просвистел снаряд. Через некоторое время долетел отдалённый ревущий звук разрыва.
   Варя открыла глаза.
   «Это пушки Сергея, — мелькнула мысль. — Я сплю уже полчаса», — она взглянула на часы.
   Варя провела рукой по лицу, будто умываясь, стряхнула окончательно с себя сон, вскочила на ноги. После короткого отдыха её молодое лицо снова оживилось.
   — Прекрасно отдохнула! Теперь могу опять взяться за работу, а то у меня уже начинали трястись руки от усталости, — проговорила она, входя в операционный блиндаж.
   Подойдя к операционному столу, Звонарёва с удивлением и испугом увидела на столе раненного в ногу унтер-офицера. Ещё несколько минут назад он бодро говорил и даже не очень жаловался на боль в ноге. Рану нельзя было причислить к тяжёлым. Сейчас он умирал. Звонарёва начала считать пульс, который с каждой секундой слабел всё сильнее.
   — Раневой шок, — пояснил Валь.
   — Скорее камфару, — скомандовала Звонарёва.
   Немец начал методически промывать шприц.
   Варя вырвала у него шприц и сама сделала инъекцию. Пульс стал улучшаться, опасность миновала.
   — Потрудитесь двигаться побыстрее, господин фон Валь, когда я Вам отдаю приказания! — резко проговорила Варя. — Блохин, подите-ка сюда.
   — Сей секунд, Варвара Васильевна!
   — Этот немец не хочет меня слушаться, из-за него сейчас чуть не умер раненый.
   — Прикажете его порешить? — угрожающе вскинул Блохин винтовку.
   При виде направленного на него штыка немец отчаянно заверещал:
   — Вы не имеете права меня убивать! Женевская конвенция воспрещает применение вооружённой силы к медицинским работникам. Не понимаю, почему Вы так волнуетесь, фрау, в России много солдат. Одним больше, одним меньше — что это изменит?
   — Ну и логика! Нечего сказать, хорош врач. Обождите пока, Филипп Иванович. Пуганули его — теперь будет послушнее, — закончила Звонарёва.
   Солдат убрал винтовку. дальше работа протекала в полном молчании. Немец беспрекословно и расторопно исполнял все распоряжения Звонарёвой.
   Немного погодя она прошла в соседний блиндаж поглядеть, как там идёт дело.
   Глаза Гирштейна блестели от удовольствия, когда раненый облегчённо вздыхал и благодарно улыбался доктору.
   — Гут, карош зольдат, молодец! — коверкал русские слова врач.
   Гирштейн с увлечением ловко работал ланцетом. Осипенко едва успевала подавать инструменты и бинты.
   — Он научил меня, как называется по-немецки вата, бинты, марля, так что я понимаю его без переводчика, — радостно сообщила Ирина.
   Звонарёва ласково потрепала девушку по щеке.
   — Очень рада, что у Вас всё в порядке. А у меня из-за оплошности фон Валя чуть не умер раненый…
   Слова Вари услышали собравшиеся у перевязочного пункта раненые и моментально всполошились:
   — Что же это такое, братцы? Немцы-врачи убивают наших раненых, а наша докторша тут под кустиком прохлаждается, — заорали в толпе.
   — Бей немчуру, бей докторшу! — орали они, врываясь в блиндаж.
   Гирштейн в ужасе поднял вверх руки и что-то закричал по-немецки. Осипенко от страха залезла под операционный стол и разрыдалась.
   — Назад! Не смейте его трогать! — бросилась на помощь Гирштейну Звонарёва, загораживая собой врача.
   — Бей её, коли она за немца! — кинулся было к Звонарёвой один из солдат.
   — Куда прёшь, осади назад! — вступился пожилой солдат. — Мы свою докторшу в обиду не дадим! Кто её только тронет, всех перестреляем на месте!
   Солдаты постепенно успокоились.
   Узнав о причине бунта, Гирштейн всё ещё дрожащим от страха голосом поблагодарил Звонарёву за своё спасение и затем рассказал:
   — Фон Валь считает, что необходимо умерщвлять русских раненых, если они попадут к нам в руки.
   — Почему же сразу не сообщили мне об этом?
   — Боялся мести. Конечно, это есть малодушие с моей стороны, оправдывался Гирштейн.
   — Придётся немного погодя Вас обоих отправить с пункта. Иначе трудно ручаться за Вашу безопасность.
   Желая избежать самосуда, Варя отстранила фон Валя от работы и приставила к нему солдата из легкораненых.
   — Стереги немца, чтобы не сбежал! — приказала она солдату.

24

   После этого Звонарёва занялась перевязками. Теперь ей ассистировал Гирштейн.
   Около четырёх часов дня Хоменко возобновил наступление. Его полку предстояло атаковать сильно укреплённую деревню Пальча. Борейко по его приказу сосредоточил на ней огонь своих батарей.
   С наблюдательного пункта было видно, как сметались целые хаты, рушились каменные здания, горели сараи.
   — Через час от деревни останется одно воспоминание, тогда мы и пойдём вперёд, — проговорил полковник. — А сейчас ударьте, сынку, шрапнелью.
   Борейко отдал нужные распоряжения.
   Через минуту все три лёгкие батареи, включая и трофейную батарею Крутикова, начала осыпать немецкие цепи свинцовым дождём.
   Надежды Хоменко на то, что через час можно будет захватить Пальчу, не оправдались. Едва русские цепи поднялись в атаку, как были встречены ураганным огнём немецких батарей. Стало очевидно, что германцы успели подтянуть резервы к этому участку. Решено было отложить операцию до рассвета следующего дня.
   С наступлением сумерек артиллерийская стрельба почти прекратилась. В тылу началась обычная ночная жизнь: подвозились снаряды, продовольствие, эвакуировались тяжелораненые.
   В деревне Ставки, теперь прочно занятой Кузнецким полком, в одной из немногих уцелевших халуп расположился штаб Хоменко.
   Рядом разместилась рация Борейко. Сюда вечером подошла Варя.
   — Надеюсь, теперь мне можно занять под перевязочный пункт хату, что я ещё вчера облюбовала? — спросила она у полковника.
   — От неё, доченька, осталась лишь яма да куча мусора. Наш общий друг Борейко разбил её своими снарядами.
   Варя вздохнула и отправилась подыскивать новую хату для своего пункта. Вскоре подошли Ветрова, Ирина и санитары, на несколько минут появился Емельянов. Теперь он был очень любезен со Звонарёвой и обещал ей всякое содействие.
   — Вы, Варвара Васильевна, будете работать на передовой, а я организую эвакуацию дальше в тыл, — предложил он.
   — Надо сначала наладить доставку раненых с передовых позиций к перевязочному пункту, — ответила Звонарёва.
   — Это Красного Креста не касается, наше дело — глубинная эвакуация.
   Спор решил Хоменко, предложив Емельянову состоять при штабе полка.
   С темнотой к штабу подъехали походные кухни. К ним тотчас потянулись солдаты с котелками. Хоменко начал пробовать пищу в каждой кухне.
   — В третьей и четвёртой ротах артельщиков и кашеваров отправить в строй за плохую пищу и маленькие порции, — приказал он адъютанту.
   — Мы, Ваше высокоблагородие, тут ни при чём! Что нам дают, то и делаем, — запротестовали было солдаты.
   — Дайте-ка сюда фонарь, — приказал полковник и затем осветил физиономии каждого из них.
   Лица были загорелые, краснощекие, лоснящиеся от жира.
   — Подь сюда, хлопчик, — окликнул Хоменко одного из солдат с котелком. — Ось, бачь, яки хлопцы в строю! — осветил полковник худое, обросшее щетиной и усталое лицо. — А они понажрали себе ряжки за солдатский счёт. Отправить их в окопы да присмотреть, чтобы не убежали.
   — Правильно! Командир бьёт в самую точку. Буде им мясными порциями торговать, — загомонили солдаты. — Пора нашей крупе ^[1] пороху понюхать…
   К ночи в штабе полка собрались командиры батальонов и всех батарей, расположенных на участке Кузнецкого полка. С Борейко пришёл худощавый, болезненного вида командир только что подошедшей дальнобойной батареи пушек Виккерса — капитан Вышеславцев. Артиллеристы сели по одну сторону стола, напротив расположились пехотинцы.
   Хоменко сообщил, что за истекший день полк захватил шесть орудий, тысячу двести пленных. Правда, и потери составляют сто пятьдесят убитыми и девятьсот двадцать ранеными. Затем он предупредил, что на следующий день полк продолжит наступление в направлении на город Луцк.
   — По плану завтра к вечеру мы должны захватить станцию Киверцы под Луцком, хотя генерал Каледин сомневается в выполнении этого. Но такова поставленная нам задача, — закончил свою речь полковник.
   — Интересно, в чём не сомневается генерал Каледин? — бросил с места Кремнёв.
   — Очевидно, в том, что рано или поздно немцы нас всё-таки побьют, отозвался Борейко.
   — По-моему, Каледин прав. До Киверцов почти двадцать вёрст отсюда. Едва ли мы сможем за день с боем пройти такое расстояние, — усомнился один из командиров батальонов.
   — Як наши гарматчики поддадут немцу жару, так они уси побегут, теряя штаны по дорози. Вам, господа офицеры, только и останется, что догонять их. Не правда ли, сынку? — обратился полковник к Борейко.
   — Раз Вы, батько, собираетесь завтра так далеко продвинуться в расположение противника, то и нам придётся подтянуть вперёд наши пушечки. Дальнобойную батарею и тяжёлую я поставлю за самыми ставками, лёгкие и мортирная батареи будут сопровождать Вас в наступлении. Вот мне со своими двенадцатидюймовыми перебраться потруднее.
   — Раз так, давайте кончать разговоры. Пойдём, сынки, по окопам, пригласил Хоменко офицеров.
   Роты Кузнецкого полка занимали оборону в версте за деревней Ставки. Солдаты отдыхали от боевого дня, обедали, пили чай, беседовали, приготовлялись к ночи. В двухстах — трестах шагах впереди то и дело взлетали немецкие ракеты.
   — Немец зачал войну, его и освещение! — шутили солдаты.
   — Поддали Вы сегодня пару германцу, хлопчики, — подошёл к ним Хоменко. — Гриценко, сколько пленных сегодня набрал?
   — Пять человек, Ваше высокоблагородие, — смущённо ответил солдат. Завтра доберу остальных.
   — Чтобы ты меньше десятка завтра не приводил, — обернулся полковник к старшему разведчику.
   — Постараюсь, Ваше высокоблагородие. Не прикажете зараз пошукать у немцев?
   — Добре, добре! Треба узнать, що вин робит, да и «язык» будет нужен. А про шкидников да мерзостников помни…
   — Слухаю! Мы, Ваше высокоблагородие, деревянный пулемёт придумали, з ним и заберемся до немцев у тыл.
   — Покажи цю штукенцию! — заинтересовался полковник.
   Солдат подал деревянную трещотку. Стоило только покрутить за ручку, как раздавался оглушительный треск, по звуку очень похожий на пулемётную стрельбу. Хоменко даже вздрогнул от неожиданности.
   — Гарно, дуже гарно, хлопчик! — похвалил он Гриценко. — Придёшь в штаб, поднесу тоби чарку горилки.
   — Покорнейше благодарю, вашскобродие.
   — Много у Вас таких «пулемётов»? — поинтересовался Борейко.
   — Три. Да за ночь можно наделать их полсотни, а как в атаку идти, так и вдарим с цих пулемётов ему во фланг. А щоб було похоже на правду, зачнем стрелять из винтовок. Немец с перепугу и не разберё, шо це таке, — пояснил Гриценко.
   На захваченной русскими войсками территории было много различных австрийских блиндажей и казематов. В одном из них к ночи сошлись Блохин, Солопов и Гриценко. При свете огарка они познакомились с последними полученными листовками, призывающими к прекращению войны.
   — Что же мы делать будем? — спросил Солопов. — Призывать солдат не идти в атаку и уходить в тыл?
   — Сейчас не моги о таком и думать? На месте пристрелит первый же офицеришка и в ответе не будет, — возразил Блохин. — попробуй не пойти в атаку, когда в тылу казаков видимо-невидимо. На каждого солдата по два казака придётся, ежели не больше. Нет, сейчас мы должны быть вместе со всеми солдатами, разделять с ними все тяготы и трудности, чтобы они видели нас и убедились: не шкурники мы и не трусы, с народом тяготы несём. А попутно надо объяснять, кому от такой войны прибыль, а кому один разор. Намедни крестьянин говорил мне, что у него всё хозяйство война разорила. Я его спрашиваю тогда: а у пана? У пана, говорит, как и у меня, усадьбу разбили, да земли-то у него осталось пятьсот десятин чернозёму. Худо ли, бедно ли, а дадут ему за неё по три сотни за десятину, а всё поболе миллиона сгребёт, а мне за десятину песку и по четвертной не дадут. Он по-прежнему пан, а я совсем пропал. Опять с семьёй к нему в кабалу пойду.
   — Что верно, то верно, — поддакнул Гриценко. — Пан за деньгой, а мужик с сумой. Так було, так и останется.
   — Так помните, товарищи, сейчас только разъяснительная работа. Никаких призывов к неповиновению. Будьте в самых опасных и трудных местах с солдатами. И ещё: докторша, что здорово плясала, наша, её можно не остерегаться. И беречь её надо. Понятно, товарищи? А теперь по своим местам. Как затишье в боях выпадет, опять соберёмся. — И Блохин по ходу сообщения скрылся в темноту. Солопов и Гриценко последовали за ним.
   Ночью продолжались поиски разведчиков на фронте, спешно переезжали тяжёлые батареи на новые позиции и подтягивались тыловые учреждения. Едва забрезжил рассвет, Хоменко бросил свой полк в атаку без артиллерийской подготовки, Внезапность нападения обеспечила полный её успех. В несколько минут передние линии вражеских окопов были захвачены, разведчики прорвались с деревянными пулемётами далеко во вражеский тыл и вызвали там страшную панику. Бросая оружие, немцы бежали без оглядки, австрийцы дружно поднимали руки и массами сдавались в плен.
   Соседние части тоже перешли в решительное наступление. Фронт врага дрогнул на всём протяжении. Спасаясь от преследования, немцы тщётно пытались задержаться на промежуточных рубежах. Они бежали так быстро, что Хоменко посадил часть своих солдат на подводы и только таким образом смог догнать уходящего противника. Лёгкие батареи шли на рысях, боясь отстать от пехоты. Борейко бросил в преследование всех мотоциклистов-разведчиков во главе с Блохиным и предоставил свои автомобили для перевозки пехоты.
   Варя, плача от злости, с тоской смотрела на уходящие вперёд части.
   — Нам тоже надо двигаться вперёд, а не стоять на месте! — почти кричала она Емельянову. — Поймите раз навсегда, Варвара Васильевна, что передовой перевязочный пункт Красного Креста должен продвигаться с главными силами, а не с авангардом, — урезонивал её уполномоченный.
   — Какой там авангард, когда уже передвигается тяжёлая батарея, а лёгкие давно ушли под Луцк, — кипятилась Звонарёва.
   В окне мелькнула фигура Борейко на легковом автомобиле.
   — Борейко, миленький, возьмите, меня с собой! — закричала Звонарёва, выскакивая из избы. — Только меня с Ирочкой, бинтами, инструментами. Таня, докончишь перевязки и отправишься вслед за мной. — И Звонарёва, и Осипенко, захватив самое необходимое, умчались на машине.
   Не было ещё и полудня, когда передовые части Кузнецкого полка вплотную подошли к станции Киверцы и сходу захватили её. Немецкий начальник станции дико выпучил глаза, когда перед ним выросла фигура Блохина с винтовкой наперевес.
   — Хальт! Хенде хох! ^[2] — угрожающе вскинул ружьё солдат.
   — О майн гот, дас ист унмеглих, руссен хир! ^[3] — в испуге лопотал немец, поднимая руки.
   Хоменко с разведчиками подоспел вслед за мотоциклистами. Мгновенно были захвачены телеграф и телефон. К станции в это время подходил воинский эшелон немцев.
   — Принять его на крайний путь и обезоружить, — приказал Хоменко.
   Две роты рассыпались вдоль линии железной дороги, а другие две спрятались в здании вокзала. Ничего не подозревавшие немцы спокойно остановили состав. Из открытых вагонов выскакивали немецкие солдаты, в окнах классного вагона мелькнули офицерские мундиры. И вдруг по условному свистку солдаты Хоменко бросились к эшелону. Раздались два-три разрозненных выстрела, грохнула ручная граната, и, покрывая всё это, грянуло могучее русское «ура». Немцы испуганно поднимали вверх руки. Из офицерского вагона вывели толстого, апоплексического немецкого генерала. Он всё ещё с недоумением оглядывался вокруг.
   — Что это такое? Откуда здесь взялись русские? — бормотал он по-немецки.
   За ним вышел полковник с разбитой в кровь физиономией и связанными руками. Он зло и хмуро глядел на солдат.
   — Не вертись, бисова душа, пришибу на месте! — угрожал Гриценко, выразительно замахиваясь на немца прикладом.
   Тот нехотя повиновался, цедя сквозь зубы проклятия. Затем появилась ещё группа бледных от страха молодых офицеров, и, наконец, на руках вынесли молоденькую рыжеволосую немку, сестру милосердия, лишившуюся с перепугу чувств. Из товарных вагонов по одиночке выпускали безоружных солдат с поднятыми руками. Вскоре эшелон был пуст.
   Пленных офицеров проводили в буфет, где их допрашивал сам Хоменко.
   — Но каким образом Вы попали сюда, герр оберст ^[4]? — недоумевал немецкий генерал.
   — Очень просто, герр генерал. Немецкие войска бежали отсюда, а мы шли за ними по пятам, — усмехнулся Хоменко.
   — Но это совершенно невозможно, чтобы прусские полки отступали перед русскими. Это, наверно, были австрияки или баварцы, они только и умеют, что дуть пиво и драть горло по тавернам.
   Разговор был прерван Блохиным.
   — Вашескобродие, немец звонит по телефону, а откуда — не пойму.
   — Где помещается телефон? — вскочил с места Хоменко.
   Солдат повёл его по вокзалу. Звонили по селектору с соседней станции Рожище.
   — Где тебя носит чёрт, Шульц? — сердито выругался диспетчер. — Прибыл ли к Вам эшелон толстопузого генерала? С ним племянница, очаровательная Гретхен, можешь на неё полюбоваться.
   Генерал уже здесь, лакает пиво в буфете, с ним и его сучка, — в тон немцу ответил Хоменко, которому пригодилось наконец хорошее знание немецкого языка, полученное ещё в агрономической школе в Прибалтике.
   — У тебя, Шульц, что-то изменился голос.
   — Заложил малость за галстук.
   — В служебное-то время? Не миновать тебе ареста. Значит, можно отправить следующий эшелон?
   — О да. С чем он?
   — С боеприпасами и продовольствием, с ним пятьдесят человек охраны из ландштурмистов.
   — Направляйте их поскорее, тут большая нужда в снарядах и много раненых.
   — Далеко ли от Вас русские?
   — Километрах в двадцати. Сегодня их, должно быть, погонят назад.
   — Это хорошо, а то тут распускают слухи о наших неудачах. Я даже хотел задержать составы.
   — Не беспокойтесь и смело посылайте сюда все эшелоны. Ауфвидерзейн, закончил Хоменко.
   Солдаты окружили своего командира и прислушивались к его разговору. Выключив селектор, полковник громко захохотал и сообщил содержание своей беседы.
   — Смотри, хлопцы, в оба! Не давай немцу очухаться, вскакивай в вагоны на ходу, лезь в них с обеих сторон и хватай колбасников за шиворот. Гриценко, тебе поручаю паровоз, — распорядился Хоменко.
   Солдаты бросились выполнять распоряжения, а полковник на всякий случай решил остаться у селектора.
   Через несколько минут за семафором раздался свисток паровоза, который возвестил о подходе немецкого состава. Поезд приняли на первый путь. На перроне его встретили адъютант Хоменко в форме немецкого железнодорожника и ещё несколько переодетых солдат. Ничего не подозревая, машинист отдал честь, а оберкондуктор поспешил подойти с рапортом к дежурному по станции.
   Не успел состав остановиться, как солдаты захватили вагоны и тормозные площадки, обезоружив поездную охрану. Полнокровного и уже немолодого кондуктора от страха тут же хватил удар.
   Со станции Рожище снова запросили, почему до сих пор не отправлен обратно порожний состав. Это подало Хоменко мысль попытаться захватить и эту станцию, высадив на ней десантом часть своего полка. Предприятие было рискованное, полковник заколебался и поделился своими планами и сомнениями с окружавшими его солдатами и офицерами.