Страница:
Ащеулов и тут пошел навстречу:
– Нет проблем, Егор Владимирович. – И, глядя мне через плечо, приказал Павлу: – Организуй.
Борец вышел, и мы с господином Ащеуловым остались наедине. Юрист старательно отводил глаза и делал вид, что просматривает экземпляры договора, а я скрашивал ожидание тем, что рассматривал паутину в углу и думал. Сначала о том, что зря вчера юриста не отделал и отпустил ненаказанным. Затем мысль сделала кульбит, и я стал прикидывать, что они дальше предпримут. Интуиция подсказывала, что живым они меня отсюда не отпустят. Прихлопнут. Получат подпись и удавят. Удавили бы и так, да, видимо, решили обезопасить себя от исков возможных наследников. Ну а как только обезопасят, так сразу в бетон закатают. Сначала меня, а потом и Леру. Свидетеля не оставят. Я бы не оставил.
Вернулся Павел минут через пять.
– Готово? – спросил у него Ащеулов.
– Готово, – ответил борец и сунул мне свой телефон.
Не прошло и двух секунд, как раздался звонок.
– Да? – отозвался я.
– Шеф, я на выезде, – сказала Лера. – Жду вас.
– Не глуши двигатель, я скоро.
– Ага, шеф.
– Через шесть минут не появлюсь – вали.
– Но…
– Вали, я сказал. Время пошло.
Вернув трубку Павлу, я обратился к юристу:
– Все понимаю, одного не понимаю: зачем гранату в офис швырнули?
– Какую гранату? – удивился Ащеулов. Удивился искренне. Похоже, действительно ничего об этом не знал. Похлопал зенками, а когда пробило, обратился к борцу: – Что за самодеятельность, Паша?
Тот, отведя глаза, пробурчал:
– А чего он… Савва вон… на аппарате. Дышит через раз.
– Охренел! – возмутился Ащеулов. – Тюрин узнает – голову оторвет!
Паша стал похож на кутенка, которого тыкают в помеченный им башмак.
– Ладно, хорьки, – сказал я, приближаясь к столу. – Между собой потом разберетесь, а сейчас дело нужно закончить. Давай договор.
– Вот и отлично, – проглотив «хорьков», обрадовался Ащеулов и протянул бумаги. – Подпишите, да разойдемся с миром. И никаких гранат. И никаких фокусов.
– Что, не понравились фокусы? – отвергнув его ручку и вынув собственную, поинтересовался я.
– Да как-то, знаете ли, не очень, – ответил юрист, невольно передернув плечами. – Особенно Савве не понравилось. И Паше, как видите. В цирке фокусником подрабатываете? Или хобби такое?
– Хобби.
– Я так и подумал. Оттого-то, дорогой наш Копперфильд, для сегодняшней встречи другое место выбрал. Правда, удачное место?
– Мне все равно, – заметил я и стал выводить подпись. С ходу не вышло. Слишком сильно нажал на перо, и оно пропахало бумагу.
– В каком смысле «все равно»? – заволновался Ащеулов.
Небезосновательно, надо сказать, заволновался.
– Место действия значения не имеет, – очищая перо от бумажной пульпы, сказал я. – Где бы мы с вами сейчас ни сидели, рукоятка граблей, на которые вы вновь наступили, неумолимо пролетит по заданной траектории.
Ащеулов удивленно вскинул брови:
– Что, и тут буянить надумали?
– А чего тут думать, – усмехнулся я и, пробив ручкой его ладонь насквозь, пригвоздил ее к пыльной столешнице.
Дальнейшее заняло доли секунды.
Ащеулов заорал так, как орет моя соседка тетя Зоя по кличке Контра, когда застревает в лифте, – с надрывом. Чтобы болезный не мучился, я провел общую анестезию: дотянулся через стол кулаком до его подбородка. Юрист дернул головой, обмяк и сел куда-то мимо стула. Куда именно, я рассматривать не стал, мне уже было не до него: стянув с безымянного пальца кольцо Альбины, я сказал волшебное слово «Тонушо» и сунул разбуженный артефакт в рот.
Был я.
И нет меня.
Павел, ошалевший от такого резкого поворота событий, заметался.
– Что за хрень! – не мог он поверить своим глазам.
Отскочив в сторону, я прижался к стене и выудил из кармана кастет. Затем сделал шаг вперед и приложился со всей пролетарской ненавистью бандюге по печени. А когда он начал оседать, встретил его лицо коленом. Все. Аллес капут. Экспроприировать экспроприированное он мне не мешал. Не мог. И лицо прибежавшего на крики бойца я разбивал уже рукояткой собственной пушки.
То ли удар был таким мощным, то ли парень не ожидал такого коварства от пустоты, но охнул и сразу повалился на спину. Я, используя его живот как подкидной мостик, вырвался в коридор и врезал второму бойцу между ног. Хорошо так врезал. Пыром. Боец ойкнул и сложился. Наслаждаться его корчами я не стал, побежал на выход. А там уже нарисовался один из парней, оставленных для прикрытия. Парень оказался толковым, сразу начал палить. Сообразив, что уже перестал быть невидимкой, я отскочил в сторону, и пули-дуры пролетели мимо.
Ответил я, почти не целясь. Засадил ему не то в бок, не то в бедро. Парень взвыл, прижался к стене, пытался устоять на ногах, но потом, оставляя на панели кровавый след, сполз на пол. Меня это не смутило. Все было справедливо. Дуэль, она и есть дуэль: готов убить, будь готов умереть.
На выходе я нос к носу столкнулся с последним бойцом и, не найдя ничего лучшего, ударил его головой в грудь. Просто как Зидан какой-то. Мужик опрокинулся и напрочь забыл, как люди дышат.
Бежал я к воротам, не чуя под собой ног. Когда одолел сто метров из двухсот, способные держать оружие в руках погнались за мной на авто.
Услышав звук дизельного двигателя, я обозвал себя болваном за то, что пожалел серебра и не прострелил колеса. Пришлось надбавить ходу. Чуть легкие не разорвались.
Спасло меня только то, что они ехали по дороге, а я несся джейраном напрямки. Поэтому и успел я к воротам раньше преследователей. На пять секунд, но раньше. И мне этих пяти секунд вполне хватило. Отработал на автомате: сунулся в салон, отпихнул Леру, раскрыл бардачок, нашарил гранату, подпустил врага поближе, метнул снаряд под колеса и снял заклятие.
Как говорится, кто к нам с чем придет, того мы тем и отфигачим.
После взрыва «лендкрузер», этот черный мордатый зверь, взметнулся на задние лапы и, простояв несколько мгновений в таком нелепом положении, завалился набок.
– Что это было, шеф? – спросила Лера, когда мы вырулили с грунтовки на трассу и вклинились в поток.
Я, переведя дух и сбавив скорость, предложил спасенной самой ответить на этот вопрос:
– А ты как думаешь?
Она потерлась щекой о мое плечо и произнесла очень короткое, но емкое слово. Одно. И дальше всю дорогу молчала.
Слово, которое обронила Лера, было для меня новым, поэтому я постарался его запомнить. Не потому что понравилось, а потому что так надо. Мы, драконы, все время вслушиваемся в речь людей и, услышав что-нибудь новое, сразу берем на вооружение. Не тупо попугайничаем. Нет. Осмысленно. Ведь для того чтобы выжить, нам нужно непрерывно приспосабливаться. Мир меняется, и мы должны. Иначе – вилы. Замешкался на секунду – уже обнаружил себя, а обнаруживший себя дракон – не жилец. Труп. Набитое трухой чучело в доме Охотника. Недаром пятое правило дракона гласит: «Меняйся, меняйся и еще раз меняйся». Вот и меняемся. Не забывая при этом, конечно, исполнять завет Высшего Неизвестного: «Изменяйся вместе с миром, но никогда не изменяй себе».
Никогда не изменять себе – это для дракона святое.
Необходимость заставляет дракона рядиться в разные одежды и объясняться на разных языках, но она не может отменить драконьей сути. Никогда не примет дракон того, что отвратно его душе. К примеру, того, что помогать другим – тратить время впустую, что падающего нужно подтолкнуть, что счастье – это два бигмака по цене одного, что после нас хоть потоп, что мир – бардак, а бабы – не те, за кого себя выдают. Нет, никогда и ни при каких обстоятельствах дракон этого и подобного не примет. Иначе какой он к черту дракон?
Я довез Леру до самого дома. Не поленился, вылез из машины и (обжегшийся на молоке, дует на воду) довел за ручку прямо до дверей квартиры. А как по-другому? Драконы всегда в ответе за тех, кого приручили. И вообще мы парни хоть куда.
Пока она ковырялась с замком, я ее инструктировал:
– На улицу не соваться, к двери не подходить, в окно не выглядывать.
– Даже если пообещают горошка? – нашла она в себе силы для шутки.
– Даже.
– И надолго вы меня, шеф, в башню заточаете?
– Пока напряг не рассосется.
– Насовсем-насовсем, выходит.
– Сказал же, пока напряг не рассосется.
– А он рассосется?
– Куда денется.
– А как я узнаю, что уже рассосался?
– Принц на Сером Волке прискачет.
Наконец она справилась с замком, вошла внутрь, быстро осмотрела себя в зеркале и, взбив непослушную челку, предложила:
– Может, кофейку, шеф?
– В другой раз, – отверг я заманчивое предложение.
– Почему не сейчас?
– Дела.
– Все дела, шеф, не переделаешь.
– Согласен. Но стремиться к этому надо.
– Удачи, – сказала она и захлопнула дверь.
Неожиданно резко.
– И ты мне очень нравишься, – сказал я гудящему стальному полотну, отсалютовал по-военному и двинул к лифту, размышляя на ходу о том, что, если какой-нибудь залетный инопланетянин попросил бы меня объяснить, что такое «женщина», я бы сказал, что это нечто неописуемое, смысл которого можно передать одной фразой – «Чего это она?!».
Когда добрался домой, было уже начало седьмого. На этот раз пришлось воспользоваться собственным ключом, поскольку Ашгарр встречать меня почему-то не вышел. Но когда я разулся и повесил кобуру и бубен на крюк, он все-таки выглянул из своей комнаты.
– Пиццу разогревать? – спросил он.
– Спасибо, сыт, – прислушавшись к себе, отказался я от ужина.
– Может, чаю?
– А вот чаю давай.
– Молочный оолонг? – уточнил Ашгарр.
– Да, и с чабрецом, – попросил я и порулил в ванную.
– Чего такой измочаленный? – перекрикивая шум воды и пыхтение электрочайника, поинтересовался через минуту Ашгарр.
– Побегать пришлось, – крикнул я в ответ и сунул голову под холодную струю, поскольку горячую обещали включить только двадцать второго.
В подробности вдаваться не стал. Моя частная сыщицкая деятельность – это моя частная сыщицкая деятельность. Моя и только моя. Не люблю я Ашгарра и Вуанга своими проблемами грузить. Уяснил однажды и навсегда: если ты не решаешь свою проблему самостоятельно, то сам становишься чьей-то проблемой. Золотому дракону стыдно быть чьей-то проблемой. Золотой дракон должен быть решением чужих проблем. Обязан.
Пока я пил чай, Ашгарр стоял у окна и курил, выпуская дым в приоткрытую фортку. Какое-то время молчали. Говорить было особо не о чем, за сотни лет все давным-давно переговорено.
Говорить не о чем.
Но говорить нужно.
Хотя бы для того, чтобы Ашгарр совсем не одичал, мало мне тихушника Вуанга.
– Скажи, почему люди такие? – спросил я, ковыряя ложкой в банке с медом.
– Какие? – не понял Ашгарр.
– Настырные. Даже упрямые.
– Разве это плохо?
– Когда бы они эту свою настырность использовали по делу, то было бы неплохо, а так – ерунда выходит. – Вспомнив хищную мордочку адвоката Ащеулова, я покачал головой. – И лезут, и лезут. И лезут, и лезут. Настырные как черти. И как черти же злые.
Ашгарр сделал долгую затяжку, потом выпустил в три приема дым через ноздри и сказал:
– Если вспомнить Конрада Лоренца с его теорией агрессии как четвертого базового инстинкта человека, то…
– А давай не будем вспоминать Конрада Лоренца, – взмолился я.
– Давай, – легко согласился Ашгарр.
И мы вновь на какое-то время замолчали. Я отхлебывал из кружки остывающий чай, Ашгарр по-прежнему смотрел во двор через окно.
– Сегодня мне ворон на хвост сел, – первым нарушил я тишину.
– Пристрелил? – вяло и как-то чересчур равнодушно поинтересовался Ашгарр.
– Не сумасшедший – в центре города стрелять. Ушел дворами.
– Отличник.
Тут я заметил то, что давно должен был заметить, а если и не заметить, то прочувствовать. Что мое другое «я» не в своей тарелке. Что худо ему. Что оно на пороге депрессии.
Я распахнулся, и дурное расположение духа накрыло меня своим черным крылом.
– Что с тобой? – спросил я, резко повернувшись к окну.
Ашгарр вздохнул, сбил пепел с кончика сигареты в жестянку из-под монпансье и поделился:
– Фаддей проект закрыл.
– Правда, что ли? – не поверил я.
– Правда.
– Чего вдруг?
– Слышал, что Йо замуж вышла?
– Не-а.
– Сообщаю – вышла.
– Ну вышла и вышла, не век в девках сидеть. Что с того?
– Так это… рожать собралась.
– По серьезному серьезу?
– А как еще?
– Да мало ли. Может быть, рекламный ход? С них станется.
Ашгарр еще раз вздохнул и покачал головой – нет, никаких шуток, облом конкретный.
Я подумал: сам себя не подбодришь – никто не подбодрит, – и поторопился сказать:
– Ты это, ты того, ты давай не расстраивайся. Чего раньше времени расстраиваться? Не надо. Что-нибудь придумаем. Что-нибудь сообразим.
– А что тут придумаешь? – пожал плечами Ашгарр и горестно усмехнулся.
– Для кого-нибудь другого писать начнешь, – поднял я идею, лежащую на поверхности.
– Это вряд ли.
– Чего так пессимистично-то, Ашгарр?
– Не пессимистично, а реалистично. Сам подумай – чтобы все концы срослись, такое раз в жизни случается.
– Не дрейфь. Найдем кого-нибудь.
– Кого?
– Ну, не знаю… Найдем. Гадом буду, найдем.
Ашгарр на это ничего не сказал, и на кухне повисла долгая пауза, в течение которой каждый из нас думал о своем. Но об одном и том же. О жизни.
Жизнь длинна, перспективы туманны, финал неясен, думал Ашгарр.
Жизнь длинна, полна сюрпризов и тем интересна, думал я.
Играли мы в молчанку до тех пор, пока я не спросил (не только и не столько для того, чтобы получить информацию, сколько для того, чтобы отвлечь Ашгарра от тоскливых мыслей):
– Как думаешь, где в городе самое крутое место Силы?
Зная меня, как самого себя, Ашгарр не особо удивился резкой смене темы, чуть подумал и предположил:
– Наверное, перекресток Маркса и Ленина.
Я закрыл глаза, чтобы увидеть это оживленное место во всех деталях, и, когда в мозгу с фотографической точностью всплыла нужная картинка, у меня возникли сомнения.
– Помню, Архипыч на этом месте медведя-оборотня убил, но так это сколь же лет с тех пор прошло.
– Дело не в этом, – пояснил Ашгарр. – Вернее, не только в этом.
– А в чем?
– Через дорогу от памятника Ленину второй корпус нархоза стоит, а там в Отечественную военный госпиталь располагался. Помнишь?
Я кивнул – да, конечно, помню. Как такое забыть?
– Так вот, – продолжил Ашгарр. – Представляешь, сколько крови, боли, мольбы и проклятий в том месте излилось? Море. Еще лет сто Сила на этом пятачке бурлить будет. Поверь, это самое сильное место в городе.
– Верю, – согласился я.
– А тебе это вообще-то зачем? – вдруг озаботился Ашгарр.
Я вытащил из его пальцев окурок, добил до фильтра, отправил щелчком в форточку и с неохотой признался:
– Одному озабоченному духу родное вернуть нужно.
– Опять взялся чужую беду отводить?! – ахнул Ашгарр.
– Имеет место быть, – подтвердил я.
– Ну ты в своем репертуаре! – Ашгарр осуждающе покачал головой. – Дух, надо понимать, не местный?
– В том все и дело.
– А подкинуть нельзя?
– Как?
– Ну, оставить где-нибудь его вещички. К примеру, на пустыре. Найдет.
– Найдет, конечно. Но только раньше какой-нибудь пацан найдет. А потом напишут в газетах, что от рук маньяка пала очередная жертва. Ты этого хочешь?
– Нет.
– Вот то-то. Нет, тут даже не вопрос – надо лично. Из рук в руки. Если у него есть руки, а нет – так в зубы. Зубы-то у всех…
– И когда стыковка на орбите?
– Если он меня сам раньше не найдет, то, думаю, завтра организовать. На рассвете.
– До первых лучей?
– Это уж как. получится.
– Неужели настолько силен, что и на свету балует?
– Настолько. Как любит говорить Чубайс, беспрецедентно.
– Не ровен час, развоплотит он тебя, – заволновался Ашгарр. – У тебя же Силы ноль.
– Ты же знаешь, я верткий, – сказал я как можно беззаботнее. – Просто так не дамся.
– Может, с тобой пойти?
– А толку? Ты же, как и я, пустой.
И эта была правда. Горькая, но правда. Больше Ашгарр ничего не сказал, лишь плечами пожал, дескать, поступай как знаешь. Не мальчик.
– Если что, о Саиде позаботься, – напоследок сказал я.
Ашгарр кивнул.
– Квартплату внес до конца года.
Ашгарр еще раз кивнул.
На том наш разговор и закончился.
Я ополоснул свою пол-литровую боевую кружку с трещиной возле дужки в виде буквы «Л» и поплелся в конуру. Свет включать не стал, но, прежде чем запрыгнуть в гамак, врубил Гребенщикова.
За день набегался так, что, едва голова коснулась подушки, сразу стал засыпать. Правда, еще слышал, как Борис Борисович дрожащим голосом пропел:
Снилась мне Лера.
Нет, никакой эротики. Ничего такого. Шел самый обыкновенный черно-белый бред. И на этот раз он заключался в том, что моя отважная помощница на полном серьезе учила меня, как проигрывать на DVD-плейере старые виниловые пластинки. Она достаточно подробно и терпеливо объясняла: вот, шеф, пластинка, вот тут лоток, тут нажимаем, отсюда выезжает, аккуратно кладем, включаем, слушаем. Самое смешное, что огромная пластинка действительно умещалась на заточенном под маленький оптический диск лотке.
Чистой воды бред.
Трудно сказать, из каких кусочков пережитого собралась мозаика этой галиматьи, но одно точно – в реальной жизни я часто досадую, что старые виниловые диски пылятся на антресолях, а не крутятся на стареньких патефонах и радиолах. По сердцу мне эти черные блестящие блины. Радуют душу. А потому что живые. Иной раз достанешь из потускневшего конверта, проведешь ладонью по шершавой глади, почувствуешь всем своим естеством каждый бугорок, каждую впадину, каждую царапину – и возрадуешься. Уж больно похоже на кожу дракона в истинном его обличье. До умопомрачения похоже.
И я так скажу: виниловые борозды – это тебе не виртуальные нули и единицы, сжатые прессом актуального музыкального формата. Это реальная вещь. Настоящая. Самая что ни на есть настоящая. Как книга. Вот говорят, никакой разницы – что книга, что файл на жестком диске компьютера. Не верю. Файл стереть с винчестера – любому по плечу, раз плюнуть, а вот книгу в печь кинуть – тут не у каждого рука поднимется. Как говорится, почувствуйте разницу.
Старых винилов у меня полным-полно – с Федора Шаляпина начал собирать и на Викторе Цое закончил. Восемь огромных коробок набралось. Ашгарр время от времени порывается выбросить, но я не даю. Для меня в акте выноса на свалку вещи, которая долгие годы служила верой и правдой, присутствует элемент предательства. Буду хранить, пока не истлеют. И пусть Ашгарр всякий раз в разгар генеральной уборки называет меня барахольщиком. Переживу.
Сон я не досмотрел. В какой-то момент там, во сне, чей-то голос сказал: «Слово от Бога, цифра от дьявола», – я вздрогнул от ужаса и проснулся.
ГЛАВА 17
– Нет проблем, Егор Владимирович. – И, глядя мне через плечо, приказал Павлу: – Организуй.
Борец вышел, и мы с господином Ащеуловым остались наедине. Юрист старательно отводил глаза и делал вид, что просматривает экземпляры договора, а я скрашивал ожидание тем, что рассматривал паутину в углу и думал. Сначала о том, что зря вчера юриста не отделал и отпустил ненаказанным. Затем мысль сделала кульбит, и я стал прикидывать, что они дальше предпримут. Интуиция подсказывала, что живым они меня отсюда не отпустят. Прихлопнут. Получат подпись и удавят. Удавили бы и так, да, видимо, решили обезопасить себя от исков возможных наследников. Ну а как только обезопасят, так сразу в бетон закатают. Сначала меня, а потом и Леру. Свидетеля не оставят. Я бы не оставил.
Вернулся Павел минут через пять.
– Готово? – спросил у него Ащеулов.
– Готово, – ответил борец и сунул мне свой телефон.
Не прошло и двух секунд, как раздался звонок.
– Да? – отозвался я.
– Шеф, я на выезде, – сказала Лера. – Жду вас.
– Не глуши двигатель, я скоро.
– Ага, шеф.
– Через шесть минут не появлюсь – вали.
– Но…
– Вали, я сказал. Время пошло.
Вернув трубку Павлу, я обратился к юристу:
– Все понимаю, одного не понимаю: зачем гранату в офис швырнули?
– Какую гранату? – удивился Ащеулов. Удивился искренне. Похоже, действительно ничего об этом не знал. Похлопал зенками, а когда пробило, обратился к борцу: – Что за самодеятельность, Паша?
Тот, отведя глаза, пробурчал:
– А чего он… Савва вон… на аппарате. Дышит через раз.
– Охренел! – возмутился Ащеулов. – Тюрин узнает – голову оторвет!
Паша стал похож на кутенка, которого тыкают в помеченный им башмак.
– Ладно, хорьки, – сказал я, приближаясь к столу. – Между собой потом разберетесь, а сейчас дело нужно закончить. Давай договор.
– Вот и отлично, – проглотив «хорьков», обрадовался Ащеулов и протянул бумаги. – Подпишите, да разойдемся с миром. И никаких гранат. И никаких фокусов.
– Что, не понравились фокусы? – отвергнув его ручку и вынув собственную, поинтересовался я.
– Да как-то, знаете ли, не очень, – ответил юрист, невольно передернув плечами. – Особенно Савве не понравилось. И Паше, как видите. В цирке фокусником подрабатываете? Или хобби такое?
– Хобби.
– Я так и подумал. Оттого-то, дорогой наш Копперфильд, для сегодняшней встречи другое место выбрал. Правда, удачное место?
– Мне все равно, – заметил я и стал выводить подпись. С ходу не вышло. Слишком сильно нажал на перо, и оно пропахало бумагу.
– В каком смысле «все равно»? – заволновался Ащеулов.
Небезосновательно, надо сказать, заволновался.
– Место действия значения не имеет, – очищая перо от бумажной пульпы, сказал я. – Где бы мы с вами сейчас ни сидели, рукоятка граблей, на которые вы вновь наступили, неумолимо пролетит по заданной траектории.
Ащеулов удивленно вскинул брови:
– Что, и тут буянить надумали?
– А чего тут думать, – усмехнулся я и, пробив ручкой его ладонь насквозь, пригвоздил ее к пыльной столешнице.
Дальнейшее заняло доли секунды.
Ащеулов заорал так, как орет моя соседка тетя Зоя по кличке Контра, когда застревает в лифте, – с надрывом. Чтобы болезный не мучился, я провел общую анестезию: дотянулся через стол кулаком до его подбородка. Юрист дернул головой, обмяк и сел куда-то мимо стула. Куда именно, я рассматривать не стал, мне уже было не до него: стянув с безымянного пальца кольцо Альбины, я сказал волшебное слово «Тонушо» и сунул разбуженный артефакт в рот.
Был я.
И нет меня.
Павел, ошалевший от такого резкого поворота событий, заметался.
– Что за хрень! – не мог он поверить своим глазам.
Отскочив в сторону, я прижался к стене и выудил из кармана кастет. Затем сделал шаг вперед и приложился со всей пролетарской ненавистью бандюге по печени. А когда он начал оседать, встретил его лицо коленом. Все. Аллес капут. Экспроприировать экспроприированное он мне не мешал. Не мог. И лицо прибежавшего на крики бойца я разбивал уже рукояткой собственной пушки.
То ли удар был таким мощным, то ли парень не ожидал такого коварства от пустоты, но охнул и сразу повалился на спину. Я, используя его живот как подкидной мостик, вырвался в коридор и врезал второму бойцу между ног. Хорошо так врезал. Пыром. Боец ойкнул и сложился. Наслаждаться его корчами я не стал, побежал на выход. А там уже нарисовался один из парней, оставленных для прикрытия. Парень оказался толковым, сразу начал палить. Сообразив, что уже перестал быть невидимкой, я отскочил в сторону, и пули-дуры пролетели мимо.
Ответил я, почти не целясь. Засадил ему не то в бок, не то в бедро. Парень взвыл, прижался к стене, пытался устоять на ногах, но потом, оставляя на панели кровавый след, сполз на пол. Меня это не смутило. Все было справедливо. Дуэль, она и есть дуэль: готов убить, будь готов умереть.
На выходе я нос к носу столкнулся с последним бойцом и, не найдя ничего лучшего, ударил его головой в грудь. Просто как Зидан какой-то. Мужик опрокинулся и напрочь забыл, как люди дышат.
Бежал я к воротам, не чуя под собой ног. Когда одолел сто метров из двухсот, способные держать оружие в руках погнались за мной на авто.
Услышав звук дизельного двигателя, я обозвал себя болваном за то, что пожалел серебра и не прострелил колеса. Пришлось надбавить ходу. Чуть легкие не разорвались.
Спасло меня только то, что они ехали по дороге, а я несся джейраном напрямки. Поэтому и успел я к воротам раньше преследователей. На пять секунд, но раньше. И мне этих пяти секунд вполне хватило. Отработал на автомате: сунулся в салон, отпихнул Леру, раскрыл бардачок, нашарил гранату, подпустил врага поближе, метнул снаряд под колеса и снял заклятие.
Как говорится, кто к нам с чем придет, того мы тем и отфигачим.
После взрыва «лендкрузер», этот черный мордатый зверь, взметнулся на задние лапы и, простояв несколько мгновений в таком нелепом положении, завалился набок.
– Что это было, шеф? – спросила Лера, когда мы вырулили с грунтовки на трассу и вклинились в поток.
Я, переведя дух и сбавив скорость, предложил спасенной самой ответить на этот вопрос:
– А ты как думаешь?
Она потерлась щекой о мое плечо и произнесла очень короткое, но емкое слово. Одно. И дальше всю дорогу молчала.
Слово, которое обронила Лера, было для меня новым, поэтому я постарался его запомнить. Не потому что понравилось, а потому что так надо. Мы, драконы, все время вслушиваемся в речь людей и, услышав что-нибудь новое, сразу берем на вооружение. Не тупо попугайничаем. Нет. Осмысленно. Ведь для того чтобы выжить, нам нужно непрерывно приспосабливаться. Мир меняется, и мы должны. Иначе – вилы. Замешкался на секунду – уже обнаружил себя, а обнаруживший себя дракон – не жилец. Труп. Набитое трухой чучело в доме Охотника. Недаром пятое правило дракона гласит: «Меняйся, меняйся и еще раз меняйся». Вот и меняемся. Не забывая при этом, конечно, исполнять завет Высшего Неизвестного: «Изменяйся вместе с миром, но никогда не изменяй себе».
Никогда не изменять себе – это для дракона святое.
Необходимость заставляет дракона рядиться в разные одежды и объясняться на разных языках, но она не может отменить драконьей сути. Никогда не примет дракон того, что отвратно его душе. К примеру, того, что помогать другим – тратить время впустую, что падающего нужно подтолкнуть, что счастье – это два бигмака по цене одного, что после нас хоть потоп, что мир – бардак, а бабы – не те, за кого себя выдают. Нет, никогда и ни при каких обстоятельствах дракон этого и подобного не примет. Иначе какой он к черту дракон?
Я довез Леру до самого дома. Не поленился, вылез из машины и (обжегшийся на молоке, дует на воду) довел за ручку прямо до дверей квартиры. А как по-другому? Драконы всегда в ответе за тех, кого приручили. И вообще мы парни хоть куда.
Пока она ковырялась с замком, я ее инструктировал:
– На улицу не соваться, к двери не подходить, в окно не выглядывать.
– Даже если пообещают горошка? – нашла она в себе силы для шутки.
– Даже.
– И надолго вы меня, шеф, в башню заточаете?
– Пока напряг не рассосется.
– Насовсем-насовсем, выходит.
– Сказал же, пока напряг не рассосется.
– А он рассосется?
– Куда денется.
– А как я узнаю, что уже рассосался?
– Принц на Сером Волке прискачет.
Наконец она справилась с замком, вошла внутрь, быстро осмотрела себя в зеркале и, взбив непослушную челку, предложила:
– Может, кофейку, шеф?
– В другой раз, – отверг я заманчивое предложение.
– Почему не сейчас?
– Дела.
– Все дела, шеф, не переделаешь.
– Согласен. Но стремиться к этому надо.
– Удачи, – сказала она и захлопнула дверь.
Неожиданно резко.
– И ты мне очень нравишься, – сказал я гудящему стальному полотну, отсалютовал по-военному и двинул к лифту, размышляя на ходу о том, что, если какой-нибудь залетный инопланетянин попросил бы меня объяснить, что такое «женщина», я бы сказал, что это нечто неописуемое, смысл которого можно передать одной фразой – «Чего это она?!».
Когда добрался домой, было уже начало седьмого. На этот раз пришлось воспользоваться собственным ключом, поскольку Ашгарр встречать меня почему-то не вышел. Но когда я разулся и повесил кобуру и бубен на крюк, он все-таки выглянул из своей комнаты.
– Пиццу разогревать? – спросил он.
– Спасибо, сыт, – прислушавшись к себе, отказался я от ужина.
– Может, чаю?
– А вот чаю давай.
– Молочный оолонг? – уточнил Ашгарр.
– Да, и с чабрецом, – попросил я и порулил в ванную.
– Чего такой измочаленный? – перекрикивая шум воды и пыхтение электрочайника, поинтересовался через минуту Ашгарр.
– Побегать пришлось, – крикнул я в ответ и сунул голову под холодную струю, поскольку горячую обещали включить только двадцать второго.
В подробности вдаваться не стал. Моя частная сыщицкая деятельность – это моя частная сыщицкая деятельность. Моя и только моя. Не люблю я Ашгарра и Вуанга своими проблемами грузить. Уяснил однажды и навсегда: если ты не решаешь свою проблему самостоятельно, то сам становишься чьей-то проблемой. Золотому дракону стыдно быть чьей-то проблемой. Золотой дракон должен быть решением чужих проблем. Обязан.
Пока я пил чай, Ашгарр стоял у окна и курил, выпуская дым в приоткрытую фортку. Какое-то время молчали. Говорить было особо не о чем, за сотни лет все давным-давно переговорено.
Говорить не о чем.
Но говорить нужно.
Хотя бы для того, чтобы Ашгарр совсем не одичал, мало мне тихушника Вуанга.
– Скажи, почему люди такие? – спросил я, ковыряя ложкой в банке с медом.
– Какие? – не понял Ашгарр.
– Настырные. Даже упрямые.
– Разве это плохо?
– Когда бы они эту свою настырность использовали по делу, то было бы неплохо, а так – ерунда выходит. – Вспомнив хищную мордочку адвоката Ащеулова, я покачал головой. – И лезут, и лезут. И лезут, и лезут. Настырные как черти. И как черти же злые.
Ашгарр сделал долгую затяжку, потом выпустил в три приема дым через ноздри и сказал:
– Если вспомнить Конрада Лоренца с его теорией агрессии как четвертого базового инстинкта человека, то…
– А давай не будем вспоминать Конрада Лоренца, – взмолился я.
– Давай, – легко согласился Ашгарр.
И мы вновь на какое-то время замолчали. Я отхлебывал из кружки остывающий чай, Ашгарр по-прежнему смотрел во двор через окно.
– Сегодня мне ворон на хвост сел, – первым нарушил я тишину.
– Пристрелил? – вяло и как-то чересчур равнодушно поинтересовался Ашгарр.
– Не сумасшедший – в центре города стрелять. Ушел дворами.
– Отличник.
Тут я заметил то, что давно должен был заметить, а если и не заметить, то прочувствовать. Что мое другое «я» не в своей тарелке. Что худо ему. Что оно на пороге депрессии.
Я распахнулся, и дурное расположение духа накрыло меня своим черным крылом.
– Что с тобой? – спросил я, резко повернувшись к окну.
Ашгарр вздохнул, сбил пепел с кончика сигареты в жестянку из-под монпансье и поделился:
– Фаддей проект закрыл.
– Правда, что ли? – не поверил я.
– Правда.
– Чего вдруг?
– Слышал, что Йо замуж вышла?
– Не-а.
– Сообщаю – вышла.
– Ну вышла и вышла, не век в девках сидеть. Что с того?
– Так это… рожать собралась.
– По серьезному серьезу?
– А как еще?
– Да мало ли. Может быть, рекламный ход? С них станется.
Ашгарр еще раз вздохнул и покачал головой – нет, никаких шуток, облом конкретный.
Я подумал: сам себя не подбодришь – никто не подбодрит, – и поторопился сказать:
– Ты это, ты того, ты давай не расстраивайся. Чего раньше времени расстраиваться? Не надо. Что-нибудь придумаем. Что-нибудь сообразим.
– А что тут придумаешь? – пожал плечами Ашгарр и горестно усмехнулся.
– Для кого-нибудь другого писать начнешь, – поднял я идею, лежащую на поверхности.
– Это вряд ли.
– Чего так пессимистично-то, Ашгарр?
– Не пессимистично, а реалистично. Сам подумай – чтобы все концы срослись, такое раз в жизни случается.
– Не дрейфь. Найдем кого-нибудь.
– Кого?
– Ну, не знаю… Найдем. Гадом буду, найдем.
Ашгарр на это ничего не сказал, и на кухне повисла долгая пауза, в течение которой каждый из нас думал о своем. Но об одном и том же. О жизни.
Жизнь длинна, перспективы туманны, финал неясен, думал Ашгарр.
Жизнь длинна, полна сюрпризов и тем интересна, думал я.
Играли мы в молчанку до тех пор, пока я не спросил (не только и не столько для того, чтобы получить информацию, сколько для того, чтобы отвлечь Ашгарра от тоскливых мыслей):
– Как думаешь, где в городе самое крутое место Силы?
Зная меня, как самого себя, Ашгарр не особо удивился резкой смене темы, чуть подумал и предположил:
– Наверное, перекресток Маркса и Ленина.
Я закрыл глаза, чтобы увидеть это оживленное место во всех деталях, и, когда в мозгу с фотографической точностью всплыла нужная картинка, у меня возникли сомнения.
– Помню, Архипыч на этом месте медведя-оборотня убил, но так это сколь же лет с тех пор прошло.
– Дело не в этом, – пояснил Ашгарр. – Вернее, не только в этом.
– А в чем?
– Через дорогу от памятника Ленину второй корпус нархоза стоит, а там в Отечественную военный госпиталь располагался. Помнишь?
Я кивнул – да, конечно, помню. Как такое забыть?
– Так вот, – продолжил Ашгарр. – Представляешь, сколько крови, боли, мольбы и проклятий в том месте излилось? Море. Еще лет сто Сила на этом пятачке бурлить будет. Поверь, это самое сильное место в городе.
– Верю, – согласился я.
– А тебе это вообще-то зачем? – вдруг озаботился Ашгарр.
Я вытащил из его пальцев окурок, добил до фильтра, отправил щелчком в форточку и с неохотой признался:
– Одному озабоченному духу родное вернуть нужно.
– Опять взялся чужую беду отводить?! – ахнул Ашгарр.
– Имеет место быть, – подтвердил я.
– Ну ты в своем репертуаре! – Ашгарр осуждающе покачал головой. – Дух, надо понимать, не местный?
– В том все и дело.
– А подкинуть нельзя?
– Как?
– Ну, оставить где-нибудь его вещички. К примеру, на пустыре. Найдет.
– Найдет, конечно. Но только раньше какой-нибудь пацан найдет. А потом напишут в газетах, что от рук маньяка пала очередная жертва. Ты этого хочешь?
– Нет.
– Вот то-то. Нет, тут даже не вопрос – надо лично. Из рук в руки. Если у него есть руки, а нет – так в зубы. Зубы-то у всех…
– И когда стыковка на орбите?
– Если он меня сам раньше не найдет, то, думаю, завтра организовать. На рассвете.
– До первых лучей?
– Это уж как. получится.
– Неужели настолько силен, что и на свету балует?
– Настолько. Как любит говорить Чубайс, беспрецедентно.
– Не ровен час, развоплотит он тебя, – заволновался Ашгарр. – У тебя же Силы ноль.
– Ты же знаешь, я верткий, – сказал я как можно беззаботнее. – Просто так не дамся.
– Может, с тобой пойти?
– А толку? Ты же, как и я, пустой.
И эта была правда. Горькая, но правда. Больше Ашгарр ничего не сказал, лишь плечами пожал, дескать, поступай как знаешь. Не мальчик.
– Если что, о Саиде позаботься, – напоследок сказал я.
Ашгарр кивнул.
– Квартплату внес до конца года.
Ашгарр еще раз кивнул.
На том наш разговор и закончился.
Я ополоснул свою пол-литровую боевую кружку с трещиной возле дужки в виде буквы «Л» и поплелся в конуру. Свет включать не стал, но, прежде чем запрыгнуть в гамак, врубил Гребенщикова.
За день набегался так, что, едва голова коснулась подушки, сразу стал засыпать. Правда, еще слышал, как Борис Борисович дрожащим голосом пропел:
А потом уже ничего не слышал. Подумал: правильно, что Путин ему орден дал, – и тут же уснул.
Ты – животное лучше любых других,
Я лишь дождь на твоем пути.
Золотые драконы в лесах твоих,
От которых мне не уйти.
Снилась мне Лера.
Нет, никакой эротики. Ничего такого. Шел самый обыкновенный черно-белый бред. И на этот раз он заключался в том, что моя отважная помощница на полном серьезе учила меня, как проигрывать на DVD-плейере старые виниловые пластинки. Она достаточно подробно и терпеливо объясняла: вот, шеф, пластинка, вот тут лоток, тут нажимаем, отсюда выезжает, аккуратно кладем, включаем, слушаем. Самое смешное, что огромная пластинка действительно умещалась на заточенном под маленький оптический диск лотке.
Чистой воды бред.
Трудно сказать, из каких кусочков пережитого собралась мозаика этой галиматьи, но одно точно – в реальной жизни я часто досадую, что старые виниловые диски пылятся на антресолях, а не крутятся на стареньких патефонах и радиолах. По сердцу мне эти черные блестящие блины. Радуют душу. А потому что живые. Иной раз достанешь из потускневшего конверта, проведешь ладонью по шершавой глади, почувствуешь всем своим естеством каждый бугорок, каждую впадину, каждую царапину – и возрадуешься. Уж больно похоже на кожу дракона в истинном его обличье. До умопомрачения похоже.
И я так скажу: виниловые борозды – это тебе не виртуальные нули и единицы, сжатые прессом актуального музыкального формата. Это реальная вещь. Настоящая. Самая что ни на есть настоящая. Как книга. Вот говорят, никакой разницы – что книга, что файл на жестком диске компьютера. Не верю. Файл стереть с винчестера – любому по плечу, раз плюнуть, а вот книгу в печь кинуть – тут не у каждого рука поднимется. Как говорится, почувствуйте разницу.
Старых винилов у меня полным-полно – с Федора Шаляпина начал собирать и на Викторе Цое закончил. Восемь огромных коробок набралось. Ашгарр время от времени порывается выбросить, но я не даю. Для меня в акте выноса на свалку вещи, которая долгие годы служила верой и правдой, присутствует элемент предательства. Буду хранить, пока не истлеют. И пусть Ашгарр всякий раз в разгар генеральной уборки называет меня барахольщиком. Переживу.
Сон я не досмотрел. В какой-то момент там, во сне, чей-то голос сказал: «Слово от Бога, цифра от дьявола», – я вздрогнул от ужаса и проснулся.
ГЛАВА 17
Как и планировал, проснулся ровно в полночь.
Запланировать-то запланировал, но вставать жуть как не хотелось. Лежал какое-то время с открытыми глазами, мечтая, чтобы поскорее наступил Новый год. Всегда от католического Рождества до православного устраиваю себе большие каникулы. И в этот раз устрою. Буду лежать день-деньской в гамаке, просматривая «Клан Сопрано» в переводе Гоблина, и пальцем не пошевелю. Вставать вообще не буду. Во-об-ще. Разве для того только, чтобы заглянуть в холодильник. И все. Никаких дел. К черту все дела.
Но до рождественских каникул было еще без малого полгода. К тому же обстоятельства складывались таким образом, что Нового года на этот раз для меня могло и не случиться. Поэтому досчитал до трех, приказал себе: «Рота, подъем!» и выбрался из сетки. Новый день наступил, нужно как можно быстрее избавляться от чужих артефактов. И не спать. Ни в коем случае не спать. Худо, когда дух-мститель является к тебе во сне. Во сне даже и убежать не сможешь. Развоплотит к чертовой матери, душу в клочья изорвет и за Пределы выкинет. Не соберешь.
Уже через сорок шесть минут я ломился в запертые двери третьего учебного корпуса Университета экономики и права, который по старинке именуется промеж людей «нархозом».
Стучать пришлось долго. Минут десять. Наконец фойе пересек средних лет и плотного телосложения мужик в застиранном зеленом камуфляже. Чуть приоткрыв дверь, он хмуро заметил:
– Глаза разуй, звонок увидишь.
После чего широко зевнул.
Какой голос гулкий, подумал я. Таким хорошо застольные песни петь. А вслух – помня о том, насколько обидчивы иные сторожа, – стал оправдываться:
– Извини, браток. В следующий раз обязательно позвоню. Обязательно.
Он еще раз зевнул с возрастающим подвыванием, после чего спросил:
– Чего надо?
Вместо ответа я протянул в щель рекламный календарик Транс Инвест Банка. Охранник машинально взял глянцевую бумаженцию, поднес к глазам и на удивление быстро нашел знакомые буквы.
– Служебное удостоверение, «Глобальные Телекоммуникации», техник Сутягин, – прочитал он вслух. Затем посмотрел на бубен, который торчал у меня из-под мышки, на перекинутый через плечо трос, скосился на целлофановый пакет, куда я сунул прикупленные по дороге шесть бутылок пива, вернул мне обманку и запанибратским тоном спросил: – Ну и чего ты, техник Сутягин, тут забыл?
– У меня наряд, – быстро сориентировался я.
Лицо охранника перестало быть каменным и выразило недоумение. Мне пришлось уточнить;
– Наряд на обслуживание антенны. Параболической. Той, что у вас на крыше.
– Дня мало, по ночам работать? – справедливо возмутился он.
– Днем нельзя. Днем трафик обмена плотный, а мне фидер нужно отрубить.
– Фидер?
– Ну да, фидер. Отрублю фидер, буду разъем чистить. Все в соответствии с технологической картой номер восемьдесят три.
Для большой убедительности я показал ему (не выпуская, конечно, из рук) чек, который мне выдала кассирша ночного супермаркета. Мол, смотри, браток, вот она, та самая карта восемьдесят три.
Номер прошел.
Дежурно обронив, что страну, в которой закипает работа с наступлением ночи, по-другому как Страной дураков и назвать нельзя, он все-таки впустил меня в холл. Закрыл дверь на щеколду и повел к дежурке.
– А от лифта? – нагло потребовал я, когда цинично обманутый охранник выдал мне ключи от чердака.
– Даже не думай, – не глядя на меня, отрезал он. – Я не лифтер. В чужое хозяйство не полезу. Права не имею.
Произнес он это твердо. Я бы даже сказал, категорически. Но, приняв от меня через окошко три бутылки темного холодного пива, вдруг осознал, что не тварь он дрожащая, что все-таки право имеет, и ключи от щитовой выдал.
На десятый этаж я добирался как белый человек – на лифте.
Еще во время вечернего разговора с Ашгарром я решил, что буду дожидаться гостя из Запредельного на крыше третьего корпуса, а не второго. Согласно магической науке на втором было бы, конечно, правильнее. Второй расположен прямо на месте Силы, а такое место в Пределах для духа – все равно что для человека пятно света посреди кромешной темноты. Там бы рыскающему по Городу духу легче было бы меня отыскать. Все это так. Но только мне захотелось, чтобы наша встреча произошла на высоте. Высота меня греет. На высоте чувствую себя уверенней. А третий корпус хотя и стоит чуть в стороне от места Силы, зато выше второго на целых шесть этажей. Поэтому мой выбор и пал на него. А что касается духа, то, как поется в известной песне, кто ищет, тот всегда найдет. При правильной постановке дела – даже черную кошку в темной комнате. Если она, конечно, там есть.
Расположился я на малярной люльке, которая лежала дном вверх в трех метрах от края крыши. Но прежде, разумеется, выложил вокруг нее круг – кинул трос на залитый смолой рубероид. Особо не старался, потому что знал: нет никакого толку в этом магическом защитном знаке при моем полном бессилии. Привычки в этом действе было больше, нежели смысла. Сравнить можно с тем, как пешеход, переходя улицу с односторонним движением, смотрит не только налево, но еще и направо. Пользы никакой. Вреда, впрочем, тоже.
Примостившись на заляпанных фасадной краской досках, я положил бубен рядом с собой и вытащил из кармана спичечный коробок с кулоном. Открыл и – оба-на! – обнаружил, что кулона нет. Паниковать не стал – знал, что так иногда бывает. И что делать – тоже знал: быстро закрыл коробок, перевернул и вновь открыл. Вывернутый наизнанку Лабиринт артачиться не стал, вернул артефакт.
Положив золотой челнок на дно бубна, я откупорил бутылку пива и стал ждать.
Шел второй час, но ночной мрак царил только в узеньких переулках, уползающих от центра к окраинам. Центральные же магистрали города, как и положено, утопали в переливающемся свете фонарей, реклам и автомобильных фар. Машин, разумеется, было значительно меньше, чем днем, зато их скорость увеличилась в разы. Пацаны, кто на дареных, кто на отцовских, а кто и на ворованных тачках, носились по городу в поисках приключений, выжимая из движков все возможное.
Запланировать-то запланировал, но вставать жуть как не хотелось. Лежал какое-то время с открытыми глазами, мечтая, чтобы поскорее наступил Новый год. Всегда от католического Рождества до православного устраиваю себе большие каникулы. И в этот раз устрою. Буду лежать день-деньской в гамаке, просматривая «Клан Сопрано» в переводе Гоблина, и пальцем не пошевелю. Вставать вообще не буду. Во-об-ще. Разве для того только, чтобы заглянуть в холодильник. И все. Никаких дел. К черту все дела.
Но до рождественских каникул было еще без малого полгода. К тому же обстоятельства складывались таким образом, что Нового года на этот раз для меня могло и не случиться. Поэтому досчитал до трех, приказал себе: «Рота, подъем!» и выбрался из сетки. Новый день наступил, нужно как можно быстрее избавляться от чужих артефактов. И не спать. Ни в коем случае не спать. Худо, когда дух-мститель является к тебе во сне. Во сне даже и убежать не сможешь. Развоплотит к чертовой матери, душу в клочья изорвет и за Пределы выкинет. Не соберешь.
Уже через сорок шесть минут я ломился в запертые двери третьего учебного корпуса Университета экономики и права, который по старинке именуется промеж людей «нархозом».
Стучать пришлось долго. Минут десять. Наконец фойе пересек средних лет и плотного телосложения мужик в застиранном зеленом камуфляже. Чуть приоткрыв дверь, он хмуро заметил:
– Глаза разуй, звонок увидишь.
После чего широко зевнул.
Какой голос гулкий, подумал я. Таким хорошо застольные песни петь. А вслух – помня о том, насколько обидчивы иные сторожа, – стал оправдываться:
– Извини, браток. В следующий раз обязательно позвоню. Обязательно.
Он еще раз зевнул с возрастающим подвыванием, после чего спросил:
– Чего надо?
Вместо ответа я протянул в щель рекламный календарик Транс Инвест Банка. Охранник машинально взял глянцевую бумаженцию, поднес к глазам и на удивление быстро нашел знакомые буквы.
– Служебное удостоверение, «Глобальные Телекоммуникации», техник Сутягин, – прочитал он вслух. Затем посмотрел на бубен, который торчал у меня из-под мышки, на перекинутый через плечо трос, скосился на целлофановый пакет, куда я сунул прикупленные по дороге шесть бутылок пива, вернул мне обманку и запанибратским тоном спросил: – Ну и чего ты, техник Сутягин, тут забыл?
– У меня наряд, – быстро сориентировался я.
Лицо охранника перестало быть каменным и выразило недоумение. Мне пришлось уточнить;
– Наряд на обслуживание антенны. Параболической. Той, что у вас на крыше.
– Дня мало, по ночам работать? – справедливо возмутился он.
– Днем нельзя. Днем трафик обмена плотный, а мне фидер нужно отрубить.
– Фидер?
– Ну да, фидер. Отрублю фидер, буду разъем чистить. Все в соответствии с технологической картой номер восемьдесят три.
Для большой убедительности я показал ему (не выпуская, конечно, из рук) чек, который мне выдала кассирша ночного супермаркета. Мол, смотри, браток, вот она, та самая карта восемьдесят три.
Номер прошел.
Дежурно обронив, что страну, в которой закипает работа с наступлением ночи, по-другому как Страной дураков и назвать нельзя, он все-таки впустил меня в холл. Закрыл дверь на щеколду и повел к дежурке.
– А от лифта? – нагло потребовал я, когда цинично обманутый охранник выдал мне ключи от чердака.
– Даже не думай, – не глядя на меня, отрезал он. – Я не лифтер. В чужое хозяйство не полезу. Права не имею.
Произнес он это твердо. Я бы даже сказал, категорически. Но, приняв от меня через окошко три бутылки темного холодного пива, вдруг осознал, что не тварь он дрожащая, что все-таки право имеет, и ключи от щитовой выдал.
На десятый этаж я добирался как белый человек – на лифте.
Еще во время вечернего разговора с Ашгарром я решил, что буду дожидаться гостя из Запредельного на крыше третьего корпуса, а не второго. Согласно магической науке на втором было бы, конечно, правильнее. Второй расположен прямо на месте Силы, а такое место в Пределах для духа – все равно что для человека пятно света посреди кромешной темноты. Там бы рыскающему по Городу духу легче было бы меня отыскать. Все это так. Но только мне захотелось, чтобы наша встреча произошла на высоте. Высота меня греет. На высоте чувствую себя уверенней. А третий корпус хотя и стоит чуть в стороне от места Силы, зато выше второго на целых шесть этажей. Поэтому мой выбор и пал на него. А что касается духа, то, как поется в известной песне, кто ищет, тот всегда найдет. При правильной постановке дела – даже черную кошку в темной комнате. Если она, конечно, там есть.
Расположился я на малярной люльке, которая лежала дном вверх в трех метрах от края крыши. Но прежде, разумеется, выложил вокруг нее круг – кинул трос на залитый смолой рубероид. Особо не старался, потому что знал: нет никакого толку в этом магическом защитном знаке при моем полном бессилии. Привычки в этом действе было больше, нежели смысла. Сравнить можно с тем, как пешеход, переходя улицу с односторонним движением, смотрит не только налево, но еще и направо. Пользы никакой. Вреда, впрочем, тоже.
Примостившись на заляпанных фасадной краской досках, я положил бубен рядом с собой и вытащил из кармана спичечный коробок с кулоном. Открыл и – оба-на! – обнаружил, что кулона нет. Паниковать не стал – знал, что так иногда бывает. И что делать – тоже знал: быстро закрыл коробок, перевернул и вновь открыл. Вывернутый наизнанку Лабиринт артачиться не стал, вернул артефакт.
Положив золотой челнок на дно бубна, я откупорил бутылку пива и стал ждать.
Шел второй час, но ночной мрак царил только в узеньких переулках, уползающих от центра к окраинам. Центральные же магистрали города, как и положено, утопали в переливающемся свете фонарей, реклам и автомобильных фар. Машин, разумеется, было значительно меньше, чем днем, зато их скорость увеличилась в разы. Пацаны, кто на дареных, кто на отцовских, а кто и на ворованных тачках, носились по городу в поисках приключений, выжимая из движков все возможное.