Страница:
Михей Процентщик (в мире людей – Михаил Петрович Лымарь) – один из самых сильных магов города, если не самый сильный. И при всем том наименее уважаемый.
Белые маги тратят Силу на то, чтобы дать другим радость и утешение, и из этого черпают новую Силу. Черные маги используют Силу во вред другим и снимают пенки с людского горя. А есть такие странноватые маги, которые свою природную Силу совсем не тратят. Ни на лютые дела не тратят, ни на добрые. Им Сила нужна ради Силы. Копят они ее. Тупо копят. И копят, и копят, и копят. Вреда от таких накопителей никакого, но и пользы никакой. Что есть они, что нет их – все едино. Так вот Михей из числа подобных пустоцветов.
Правда, в отличие от прочих «скупых рыцарей», Михей не просто Силу копит, он ее еще и в рост пускает. Любой нуждающийся маг Города может перехватить у него Силы в долг. Запросто. Приходи и бери. Но не за «так», конечно, а под шесть процентов в месяц. Ссудит тебе Михей тысячу, к примеру, кроулей, а через месяц возвращай ему эту тысячу да сверх того шестьдесят. А за просрочку пени – полпроцента за сутки. Говорят, что это по-божески. Не знаю. Как по мне, так есть в этом что-то неправильное. Уж больно трудно такой бизнес принять золотому дракону, который Силу берет от лиходеев и безвозмездно возвращает ее страждущим. Может, поэтому никогда я к услугам Михея не обращался. Хотя наперед не зарекаюсь – жизнь длинная, а случаи бывают разные.
Зачем я понадобился Михею Процентщику, ума не могу приложить. Вообще-то маг его уровня любые личные вопросы решает сам – между делом и мановением руки. Слышал я от компетентных людей, что Михей Процентщик Силы накопил видимо-невидимо. Столько у него ее, что все шесть турбин Городской ГЭС может при желании остановить на сутки. Оттого и недоумевал: чем такому помочь могу? Рокфеллеры к сидящим на паперти за помощью не ходят.
Впрочем, долго гадать не пришлось. Михей подъехал на минуту раньше обещанного – в девять десять. Подъехал и ввалился. Пузатый, грузный, неповоротливый. Потряс в знак приветствия тремя подбородками, рухнул в предложенное кресло, поправил на лысине две мокрые прядки и, с трудом справляясь с отдышкой, прогудел в три приема голосом оперного баса:
– Артефакт. Сперли. Егор.
– Что именно? – не моргнув глазом (давно живу, всяко видел), уточнил я.
Вместо ответа он полез во внутренний карман своего безразмерного пиджака. Долго ковырялся, никак не мог вытащить. Как назло еще и рука у него там застряла, стал нервно дергать, чуть карман по швам не разорвал. Наконец, пыхтя и чертыхаясь, вытянул фотоснимок «девять на двенадцать» и швырнул на стол.
Я глянул.
И увидел чашу.
Ничего особенного на первый взгляд она собой не представляла. Средние века. Западная или Центральная Европа. Кажется, серебряная. Возможно, ритуальная. Даже очень возможно, поскольку изображены на ней жрецы, бредущие с дарами к алтарю. В остальном чаша как чаша. Подобных в любом музее западного искусства вагон и маленькая тележка. Это тебе не капала ламаистов – церемониальная чаша из затылочной части человеческого черепа. Вот то, действительно, держишь в руках – понимаешь: вещь.
Зная, что Михаил Петрович Лымарь владеет антикварной лавкой, я ткнул пальцем в снимок и спросил:
– Артефакт дохлый?
– В том все и дело, что активный, – на четвертом выдохе ответил ростовщик.
– Уж не Грааль ли?
Спросил в шутку, но он этого не уловил. Смахнул с похожего на баклажан носа каплю пота и вполне серьезно ответил:
– Нет, не Грааль. Эта чаша когда-то принадлежала одному из членов Братства кипяченой росы. Слышал о таком?
Я кивнул:
– Слышал. Как не слышать? У меня об этом братстве имеются две неслабые книжки.
Чтобы не быть голословным, я встал из-за стола и подошел к книжному шкафу. Нашел глазами нужную книгу (стояла между «Историей герметической философии» Ленгле и «Жизнью некромантов» Годвина), встал на носки, вытащил, стер рукавом пыль и прочел полное название:
– «Ужасные соглашения, заключенные между дьяволом и братьями росы. Содержащиеся в них отвратительные инструкции. Разорение тех, кто им следует, и их жалкий конец».
– Подлинник? – поинтересовался Михей, у которого при виде старинного фолианта алчно загорелись глаза.
– Что ни на есть подлинник, – похвастался я и махнул в сторону шкафа: – А еще тут где-то стоит «Исследование новой неизвестной каббалы братьев кипяченой росы, поселившихся в Париже». Тоже подлинник. Издание тысяча шестьсот двадцать третьего, кажется, года.
Михей завистливо причмокнул толстыми губами, но в следующую секунду взял себя в руки, спросил:
– И ту и ту читал?
– Угу, обе, – ответил я. – Когда-то. Много лет назад.
– Тогда в курсе, кто такие эти братья и чем промышляли.
– Более-менее. – Я пролистнул страницы книги, словно кассир пачку банкнот. – Насколько помню, тридцать шесть членов братства отреклись от крещения и перестали уповать на воскрешение к Судному дню. Якобы за это дьявол даровал им способность переноситься из одного конца света в другой со скоростью мысли, говорить на всех языках, всегда иметь полные кошельки, быть невидимками и проникать в самые потаенные места, невзирая на засовы. Ну и так далее, и тому подобное. Если отбросить характерные для Средневековья страсти-мордасти, можно предположить, что братья кипяченой росы являлись вполне успешными магами.
– Твоя правда, – согласился с моим выводом Михей.
Я поставил книгу на место, вернулся к столу и постучал пальцем по снимку:
– А точно, что эта чаша…
Ростовщик не дал мне закончить вопрос.
– Точно, – пробасил он и стал рассказывать, замолкая всякий раз, когда нужно было справиться с одышкой. – На снимке не видно, но на ножке имеется гравировка. Там три латинские буквы «FRC». Аббревиатура читается как «Fratres Roris Cocti», что в переводе, как ты понимаешь, и означает «Братство кипяченой росы». В такие чаши, как ты знаешь, братья собирали росу, потом выпаривали и получали особый ингредиент для чудотворных препаратов. Отсюда и пошло название братства. А всего таких чаш было тридцать шесть.
– По числу братьев, – догадался я.
– Да. У каждого брата была персональная.
– Удобно, а главное – гигиенично. К тебе-то как попала? Насколько я помню, братья восточнее Франш-Конте никогда не забирались. Или что-то путаю?
Михей несколько секунд молчал, соображая, отвечать или нет, но потом все-таки решился:
– История давняя, а суть в следующем. Чашу эту я бог знает сколько лет назад купил у внука человечка, который служил конюхом у сосланного декабриста Петра Вениаминовича Рябова. Предполагаю, что Рябов ее лично вывез из Парижа.
– Выходит, трофей, – сказал я.
Михей подтвердил:
– Вроде того.
– Что, Рябов из фронтовиков будет?
– Так и есть. Ветеран двенадцатого года. До Парижа дошел с черниговским полком, где служил вольнонаемным доктором.
Тут я – и что только откуда берется? – показал свои недюжинные познания в отечественной истории:
– А не тот ли это полк, которым во время декабрьских событий Муравьев-Апостол командовал?
Кивком подтвердив правоту моих слов, Михей добавил:
– Только Рябова еще до восстания взяли по доносу унтер-офицера Шервуда. Повезло, не казнили. Поначалу в Читинский острог определили, а через десять лет отправили на поселение в Усть-Култук. Там и похоронен.
– И чем же тебя эта чаша прельстила?
– Как чем? – Михей пожал плечами. – Во-первых, представляет огромную историческую ценность. Во-вторых, Сила в ней.
Я уточнил:
– И это все?
– И все, – ответил Михей.
Ответил и уставился на меня своими глазками-бусинками, надеясь, что скушаю его вранье.
– Мне-то зачем врать?! – возмутился я. – Пришел за помощью, изволь правду говорить.
Михей, заметно смутившись, стыдливо опустил глаза.
– Не хочешь говорить, не надо. – Я поднялся из кресла и протянул руку для прощания. – До свидания, дружище. Искренне сочувствую твоему горю, но ничем помочь не могу. Извини.
– Она свойством обладает, – сообразив, что я не шучу, поторопился сказать ростовщик. – Бессмертие дает.
Будто воздух из проколотого шарика вышел, подумалось мне, но тут до сознания дошел смысл его ответа.
– Бессмертие?! – удивился я. – Что, без балды?
– Во всяком случае, долголетие – точно, – поправился Михей. – Сам прикинь. Рябов умер, когда ему уже сто три было. Да и умер-то глупо – утонул. А его сердечный друг конюх Селуян Замятин, коему чаша перешла по завещанию, тот девяносто четыре протянул. Причем до самой смерти болезней не знал. И помер не в кровати, а на охоте – медведь-подранок поломал.
– А на себе свойство проверял?
– А как ты думаешь?
– Думаю, да.
– Правильно думаешь.
– Какао по утрам из нее потягивал?
– Сок апельсиновый.
– И как?
– Как видишь, жив до сих пор.
Я оглядел его с ног до головы и с головы до ног.
– А сколько тебе, Михей?
– Может, тебе еще и свое настоящее имя сказать? – недовольно пробурчал ростовщик.
– Ладно, забудь. – Я еще раз глянул на фото чаши. – Значит, говоришь, бессмертие дает?
– Сама по себе – бессмертие, в сочетании с другими артефактами свойств – не знаю. В комбинации артефакты свойств иной раз такое могут выдать, что закачаешься.
– Это точно, – согласился я и, не желая переливать из пустого в порожнее, стал переводить разговор в практическую плоскость: – Значит, сперли?
– Сперли, гады, – удрученно вздохнул Михей.
– Хочешь, чтобы разыскал?
– Хочу.
– Почему я? Почему не сам?
– Ты профи.
– Полно, барин, все мазурки давно написал Шопен.
– Что?
– Да так, ничего. Ладно, пусть я профи, но ведь ты же… – Я запнулся и, не сумев подобрать уместного определения, выпалил: – Процентщик.
– И что с того? – пожал он плечами.
– Ходят слухи, что могуч ты, Михей. Захочешь, одним щелчком весь Город наизнанку вывернешь. Щелк – и родное снова у тебя.
– Ну зачем же так… Гром-молния, трах-тарарах – к чему весь этот шум? Лучше уж ты. Тихо, хватко, точечно.
Уловив в его словах фальшь, я вскинул бровь:
– Точечно, говоришь?
И саркастически хмыкнул.
Все я про него понял, понял, что жаба его давит, что не хочет он ни одного лишнего кроуля накопленной Силы тратить, а хочет дело провернуть задешево. Подумал: похоже, таких жадюг мир еще не видел. И чисто из вредности стал набивать цену:
– Сдается, дело хлопотным будет. Чую, придется попотеть.
Говорил так, а сам в это время отодвинул кольт в сторону, покопался в верхнем шкафчике и высыпал на стол пригоршню браслетов и колец. Пустых, конечно.
– А сколько ты хочешь за работу? – изумленно глядя на эту кучу лома, спросил Михей.
– Семьсот пятьдесят кроулей, – сказал я как отрезал.
У Михея в зобу дыханье сперло, только и смог охнуть:
– Ну ты хватил!
– А чего? Нормально. За три дня не найду – значит, совсем не найду, а двести пятьдесят за день – красная цена.
– Много.
– Тогда до свидания. – Я сделал ему ручкой. – Иди к ментам, они бесплатно найдут. Не сразу, но найдут. Правда, потом чаша в отделе года три до суда простоит в качестве вещдока. Ну и что? Зато бесплатно. Иди-иди. Здесь по пятницам не подают.
Торговаться я не собирался, не в моих обычаях. Михей это понял, и его брыли раздулись, как наполненные ветром паруса.
– Согласен.
– Вот и отлично.
– Только давай так, – тут же добавил он, – двести пятьдесят сейчас, пятьсот – потом.
«Нет, он непробиваем!» – мысленно возмутился я, покачал головой и принял его условие:
– Черт с тобой.
Оставив на столе боевой браслет и три кольца (одно из которых было Альбининым), указал на них Михею:
– Вот эти зарядишь.
Ростовщик кивнул, и я тут же вышел, дав ему возможность закачать Силу в оставленные предметы. Закачка Силы – дело интимное, чужих глаз не терпит. Поэтому.
Когда дело было сделано (а сделано оно было достаточно быстро, и двух минут не прошло), Михей окликнул, и я без лишних формальностей, уже с порога, перешел к выяснению деталей:
– Ну и когда беда приключилась?
– Сегодня ночью.
– Мысли есть, кто мог позариться?
– Ума не приложу.
– Рассказывал кому-нибудь о свойстве?
– Никогда и никому.
– Может, по пьяной лавочке? Или на ушко прелестнице, дабы впечатление произвести?
Спросив, я по-свойски подмигнул, мол, колись, Михей, здесь все свои. Но он замахал руками:
– Нет-нет, это не про меня.
– Где хранил? Дома?
– Нет, в лавке. У меня там… что-то вроде кабинета.
– Показывал кому-нибудь?
– Нет, – не задумываясь, ответил он, но потом вдруг наморщил лоб: – Хотя…
– Что «хотя»? – ухватился я за его обмолвку.
– Не знаю, имеет ли отношение…
– Рассказывай, а там посмотрим – имеет или не имеет.
– Выставка была в прошлом декабре, посвященная стовосьмидесятилетию восстания, – хмурясь, сообщил он. – «Времен связующая нить» – так, кажется, называлась. Или что-то вроде того. Так вот я чашу… как бы… в общем, предоставил я чашу организаторам на день.
– Зачем? – изумился я.
– Черт попутал.
– А серьезно?
– А серьезно…
Мне показалось, что Михей несколько смутился. Во всяком случае, долго молчал, подбирая нужные слова. Наконец сказал:
– Дело в том, что тогда Потапов выставил театральный веер, принадлежащий якобы самой княгине Волконской. Ну и я подтянулся.
– Кто такой Потапов? – поинтересовался я.
– Да есть тут один коллекционер. Считает себя круче всех.
Михей сказал это с такой язвительностью, что сам себя выдал. Но я все-таки уточнил:
– Для тебя это было в некотором роде вызовом?
– А то! Конечно.
– И ты повелся?
– Повелся. Решил ему нос утереть. Глупо, да?
– Да уж, не умно. Это и называется «по секрету всему свету».
– Но ведь только восемь часов простояла.
– Как видишь, хватило. Кто-то оценил вещицу по достоинству и при случае слямзил.
Я задумался и, пока думал, машинально насадил по одному заряженному кольцу на безымянные пальцы. Альбинино кольцо сунул в карман, а браслет стал вертеть в руках. Потом натянул его на правую руку и спросил:
– Не этот ли самый Потапов навел?
– Не исключаю, – ответил Михей.
– А Потапов этот – он посвященный?
– Нет. Он так… – Михей сделал такое движение рукой, будто вкручивает лампочку. – Собиратель.
– А может, он и спер?
– Вряд ли. Это маг сделал.
Сказано было с убежденностью, которая не могла меня не заинтересовать.
– Почему ты так решил? – спросил я.
– В лавку приедем, сам увидишь, – ответил Михей.
Тут он был прав, любое разбирательство нужно начинать с осмотра места преступления. И чем раньше к нему приступить, тем лучше, ибо работа по горячим следам зачастую приносит неплохие плоды. Вот почему я быстро сунул кольт в кобуру (сыщик без «машинки» все равно что кот с презервативом) и потянул незадачливого ростовщика на выход.
ГЛАВА 2
Белые маги тратят Силу на то, чтобы дать другим радость и утешение, и из этого черпают новую Силу. Черные маги используют Силу во вред другим и снимают пенки с людского горя. А есть такие странноватые маги, которые свою природную Силу совсем не тратят. Ни на лютые дела не тратят, ни на добрые. Им Сила нужна ради Силы. Копят они ее. Тупо копят. И копят, и копят, и копят. Вреда от таких накопителей никакого, но и пользы никакой. Что есть они, что нет их – все едино. Так вот Михей из числа подобных пустоцветов.
Правда, в отличие от прочих «скупых рыцарей», Михей не просто Силу копит, он ее еще и в рост пускает. Любой нуждающийся маг Города может перехватить у него Силы в долг. Запросто. Приходи и бери. Но не за «так», конечно, а под шесть процентов в месяц. Ссудит тебе Михей тысячу, к примеру, кроулей, а через месяц возвращай ему эту тысячу да сверх того шестьдесят. А за просрочку пени – полпроцента за сутки. Говорят, что это по-божески. Не знаю. Как по мне, так есть в этом что-то неправильное. Уж больно трудно такой бизнес принять золотому дракону, который Силу берет от лиходеев и безвозмездно возвращает ее страждущим. Может, поэтому никогда я к услугам Михея не обращался. Хотя наперед не зарекаюсь – жизнь длинная, а случаи бывают разные.
Зачем я понадобился Михею Процентщику, ума не могу приложить. Вообще-то маг его уровня любые личные вопросы решает сам – между делом и мановением руки. Слышал я от компетентных людей, что Михей Процентщик Силы накопил видимо-невидимо. Столько у него ее, что все шесть турбин Городской ГЭС может при желании остановить на сутки. Оттого и недоумевал: чем такому помочь могу? Рокфеллеры к сидящим на паперти за помощью не ходят.
Впрочем, долго гадать не пришлось. Михей подъехал на минуту раньше обещанного – в девять десять. Подъехал и ввалился. Пузатый, грузный, неповоротливый. Потряс в знак приветствия тремя подбородками, рухнул в предложенное кресло, поправил на лысине две мокрые прядки и, с трудом справляясь с отдышкой, прогудел в три приема голосом оперного баса:
– Артефакт. Сперли. Егор.
– Что именно? – не моргнув глазом (давно живу, всяко видел), уточнил я.
Вместо ответа он полез во внутренний карман своего безразмерного пиджака. Долго ковырялся, никак не мог вытащить. Как назло еще и рука у него там застряла, стал нервно дергать, чуть карман по швам не разорвал. Наконец, пыхтя и чертыхаясь, вытянул фотоснимок «девять на двенадцать» и швырнул на стол.
Я глянул.
И увидел чашу.
Ничего особенного на первый взгляд она собой не представляла. Средние века. Западная или Центральная Европа. Кажется, серебряная. Возможно, ритуальная. Даже очень возможно, поскольку изображены на ней жрецы, бредущие с дарами к алтарю. В остальном чаша как чаша. Подобных в любом музее западного искусства вагон и маленькая тележка. Это тебе не капала ламаистов – церемониальная чаша из затылочной части человеческого черепа. Вот то, действительно, держишь в руках – понимаешь: вещь.
Зная, что Михаил Петрович Лымарь владеет антикварной лавкой, я ткнул пальцем в снимок и спросил:
– Артефакт дохлый?
– В том все и дело, что активный, – на четвертом выдохе ответил ростовщик.
– Уж не Грааль ли?
Спросил в шутку, но он этого не уловил. Смахнул с похожего на баклажан носа каплю пота и вполне серьезно ответил:
– Нет, не Грааль. Эта чаша когда-то принадлежала одному из членов Братства кипяченой росы. Слышал о таком?
Я кивнул:
– Слышал. Как не слышать? У меня об этом братстве имеются две неслабые книжки.
Чтобы не быть голословным, я встал из-за стола и подошел к книжному шкафу. Нашел глазами нужную книгу (стояла между «Историей герметической философии» Ленгле и «Жизнью некромантов» Годвина), встал на носки, вытащил, стер рукавом пыль и прочел полное название:
– «Ужасные соглашения, заключенные между дьяволом и братьями росы. Содержащиеся в них отвратительные инструкции. Разорение тех, кто им следует, и их жалкий конец».
– Подлинник? – поинтересовался Михей, у которого при виде старинного фолианта алчно загорелись глаза.
– Что ни на есть подлинник, – похвастался я и махнул в сторону шкафа: – А еще тут где-то стоит «Исследование новой неизвестной каббалы братьев кипяченой росы, поселившихся в Париже». Тоже подлинник. Издание тысяча шестьсот двадцать третьего, кажется, года.
Михей завистливо причмокнул толстыми губами, но в следующую секунду взял себя в руки, спросил:
– И ту и ту читал?
– Угу, обе, – ответил я. – Когда-то. Много лет назад.
– Тогда в курсе, кто такие эти братья и чем промышляли.
– Более-менее. – Я пролистнул страницы книги, словно кассир пачку банкнот. – Насколько помню, тридцать шесть членов братства отреклись от крещения и перестали уповать на воскрешение к Судному дню. Якобы за это дьявол даровал им способность переноситься из одного конца света в другой со скоростью мысли, говорить на всех языках, всегда иметь полные кошельки, быть невидимками и проникать в самые потаенные места, невзирая на засовы. Ну и так далее, и тому подобное. Если отбросить характерные для Средневековья страсти-мордасти, можно предположить, что братья кипяченой росы являлись вполне успешными магами.
– Твоя правда, – согласился с моим выводом Михей.
Я поставил книгу на место, вернулся к столу и постучал пальцем по снимку:
– А точно, что эта чаша…
Ростовщик не дал мне закончить вопрос.
– Точно, – пробасил он и стал рассказывать, замолкая всякий раз, когда нужно было справиться с одышкой. – На снимке не видно, но на ножке имеется гравировка. Там три латинские буквы «FRC». Аббревиатура читается как «Fratres Roris Cocti», что в переводе, как ты понимаешь, и означает «Братство кипяченой росы». В такие чаши, как ты знаешь, братья собирали росу, потом выпаривали и получали особый ингредиент для чудотворных препаратов. Отсюда и пошло название братства. А всего таких чаш было тридцать шесть.
– По числу братьев, – догадался я.
– Да. У каждого брата была персональная.
– Удобно, а главное – гигиенично. К тебе-то как попала? Насколько я помню, братья восточнее Франш-Конте никогда не забирались. Или что-то путаю?
Михей несколько секунд молчал, соображая, отвечать или нет, но потом все-таки решился:
– История давняя, а суть в следующем. Чашу эту я бог знает сколько лет назад купил у внука человечка, который служил конюхом у сосланного декабриста Петра Вениаминовича Рябова. Предполагаю, что Рябов ее лично вывез из Парижа.
– Выходит, трофей, – сказал я.
Михей подтвердил:
– Вроде того.
– Что, Рябов из фронтовиков будет?
– Так и есть. Ветеран двенадцатого года. До Парижа дошел с черниговским полком, где служил вольнонаемным доктором.
Тут я – и что только откуда берется? – показал свои недюжинные познания в отечественной истории:
– А не тот ли это полк, которым во время декабрьских событий Муравьев-Апостол командовал?
Кивком подтвердив правоту моих слов, Михей добавил:
– Только Рябова еще до восстания взяли по доносу унтер-офицера Шервуда. Повезло, не казнили. Поначалу в Читинский острог определили, а через десять лет отправили на поселение в Усть-Култук. Там и похоронен.
– И чем же тебя эта чаша прельстила?
– Как чем? – Михей пожал плечами. – Во-первых, представляет огромную историческую ценность. Во-вторых, Сила в ней.
Я уточнил:
– И это все?
– И все, – ответил Михей.
Ответил и уставился на меня своими глазками-бусинками, надеясь, что скушаю его вранье.
– Мне-то зачем врать?! – возмутился я. – Пришел за помощью, изволь правду говорить.
Михей, заметно смутившись, стыдливо опустил глаза.
– Не хочешь говорить, не надо. – Я поднялся из кресла и протянул руку для прощания. – До свидания, дружище. Искренне сочувствую твоему горю, но ничем помочь не могу. Извини.
– Она свойством обладает, – сообразив, что я не шучу, поторопился сказать ростовщик. – Бессмертие дает.
Будто воздух из проколотого шарика вышел, подумалось мне, но тут до сознания дошел смысл его ответа.
– Бессмертие?! – удивился я. – Что, без балды?
– Во всяком случае, долголетие – точно, – поправился Михей. – Сам прикинь. Рябов умер, когда ему уже сто три было. Да и умер-то глупо – утонул. А его сердечный друг конюх Селуян Замятин, коему чаша перешла по завещанию, тот девяносто четыре протянул. Причем до самой смерти болезней не знал. И помер не в кровати, а на охоте – медведь-подранок поломал.
– А на себе свойство проверял?
– А как ты думаешь?
– Думаю, да.
– Правильно думаешь.
– Какао по утрам из нее потягивал?
– Сок апельсиновый.
– И как?
– Как видишь, жив до сих пор.
Я оглядел его с ног до головы и с головы до ног.
– А сколько тебе, Михей?
– Может, тебе еще и свое настоящее имя сказать? – недовольно пробурчал ростовщик.
– Ладно, забудь. – Я еще раз глянул на фото чаши. – Значит, говоришь, бессмертие дает?
– Сама по себе – бессмертие, в сочетании с другими артефактами свойств – не знаю. В комбинации артефакты свойств иной раз такое могут выдать, что закачаешься.
– Это точно, – согласился я и, не желая переливать из пустого в порожнее, стал переводить разговор в практическую плоскость: – Значит, сперли?
– Сперли, гады, – удрученно вздохнул Михей.
– Хочешь, чтобы разыскал?
– Хочу.
– Почему я? Почему не сам?
– Ты профи.
– Полно, барин, все мазурки давно написал Шопен.
– Что?
– Да так, ничего. Ладно, пусть я профи, но ведь ты же… – Я запнулся и, не сумев подобрать уместного определения, выпалил: – Процентщик.
– И что с того? – пожал он плечами.
– Ходят слухи, что могуч ты, Михей. Захочешь, одним щелчком весь Город наизнанку вывернешь. Щелк – и родное снова у тебя.
– Ну зачем же так… Гром-молния, трах-тарарах – к чему весь этот шум? Лучше уж ты. Тихо, хватко, точечно.
Уловив в его словах фальшь, я вскинул бровь:
– Точечно, говоришь?
И саркастически хмыкнул.
Все я про него понял, понял, что жаба его давит, что не хочет он ни одного лишнего кроуля накопленной Силы тратить, а хочет дело провернуть задешево. Подумал: похоже, таких жадюг мир еще не видел. И чисто из вредности стал набивать цену:
– Сдается, дело хлопотным будет. Чую, придется попотеть.
Говорил так, а сам в это время отодвинул кольт в сторону, покопался в верхнем шкафчике и высыпал на стол пригоршню браслетов и колец. Пустых, конечно.
– А сколько ты хочешь за работу? – изумленно глядя на эту кучу лома, спросил Михей.
– Семьсот пятьдесят кроулей, – сказал я как отрезал.
У Михея в зобу дыханье сперло, только и смог охнуть:
– Ну ты хватил!
– А чего? Нормально. За три дня не найду – значит, совсем не найду, а двести пятьдесят за день – красная цена.
– Много.
– Тогда до свидания. – Я сделал ему ручкой. – Иди к ментам, они бесплатно найдут. Не сразу, но найдут. Правда, потом чаша в отделе года три до суда простоит в качестве вещдока. Ну и что? Зато бесплатно. Иди-иди. Здесь по пятницам не подают.
Торговаться я не собирался, не в моих обычаях. Михей это понял, и его брыли раздулись, как наполненные ветром паруса.
– Согласен.
– Вот и отлично.
– Только давай так, – тут же добавил он, – двести пятьдесят сейчас, пятьсот – потом.
«Нет, он непробиваем!» – мысленно возмутился я, покачал головой и принял его условие:
– Черт с тобой.
Оставив на столе боевой браслет и три кольца (одно из которых было Альбининым), указал на них Михею:
– Вот эти зарядишь.
Ростовщик кивнул, и я тут же вышел, дав ему возможность закачать Силу в оставленные предметы. Закачка Силы – дело интимное, чужих глаз не терпит. Поэтому.
Когда дело было сделано (а сделано оно было достаточно быстро, и двух минут не прошло), Михей окликнул, и я без лишних формальностей, уже с порога, перешел к выяснению деталей:
– Ну и когда беда приключилась?
– Сегодня ночью.
– Мысли есть, кто мог позариться?
– Ума не приложу.
– Рассказывал кому-нибудь о свойстве?
– Никогда и никому.
– Может, по пьяной лавочке? Или на ушко прелестнице, дабы впечатление произвести?
Спросив, я по-свойски подмигнул, мол, колись, Михей, здесь все свои. Но он замахал руками:
– Нет-нет, это не про меня.
– Где хранил? Дома?
– Нет, в лавке. У меня там… что-то вроде кабинета.
– Показывал кому-нибудь?
– Нет, – не задумываясь, ответил он, но потом вдруг наморщил лоб: – Хотя…
– Что «хотя»? – ухватился я за его обмолвку.
– Не знаю, имеет ли отношение…
– Рассказывай, а там посмотрим – имеет или не имеет.
– Выставка была в прошлом декабре, посвященная стовосьмидесятилетию восстания, – хмурясь, сообщил он. – «Времен связующая нить» – так, кажется, называлась. Или что-то вроде того. Так вот я чашу… как бы… в общем, предоставил я чашу организаторам на день.
– Зачем? – изумился я.
– Черт попутал.
– А серьезно?
– А серьезно…
Мне показалось, что Михей несколько смутился. Во всяком случае, долго молчал, подбирая нужные слова. Наконец сказал:
– Дело в том, что тогда Потапов выставил театральный веер, принадлежащий якобы самой княгине Волконской. Ну и я подтянулся.
– Кто такой Потапов? – поинтересовался я.
– Да есть тут один коллекционер. Считает себя круче всех.
Михей сказал это с такой язвительностью, что сам себя выдал. Но я все-таки уточнил:
– Для тебя это было в некотором роде вызовом?
– А то! Конечно.
– И ты повелся?
– Повелся. Решил ему нос утереть. Глупо, да?
– Да уж, не умно. Это и называется «по секрету всему свету».
– Но ведь только восемь часов простояла.
– Как видишь, хватило. Кто-то оценил вещицу по достоинству и при случае слямзил.
Я задумался и, пока думал, машинально насадил по одному заряженному кольцу на безымянные пальцы. Альбинино кольцо сунул в карман, а браслет стал вертеть в руках. Потом натянул его на правую руку и спросил:
– Не этот ли самый Потапов навел?
– Не исключаю, – ответил Михей.
– А Потапов этот – он посвященный?
– Нет. Он так… – Михей сделал такое движение рукой, будто вкручивает лампочку. – Собиратель.
– А может, он и спер?
– Вряд ли. Это маг сделал.
Сказано было с убежденностью, которая не могла меня не заинтересовать.
– Почему ты так решил? – спросил я.
– В лавку приедем, сам увидишь, – ответил Михей.
Тут он был прав, любое разбирательство нужно начинать с осмотра места преступления. И чем раньше к нему приступить, тем лучше, ибо работа по горячим следам зачастую приносит неплохие плоды. Вот почему я быстро сунул кольт в кобуру (сыщик без «машинки» все равно что кот с презервативом) и потянул незадачливого ростовщика на выход.
ГЛАВА 2
Лабаз Михея Процентщика со времен первых кооперативов занимает цокольный этаж (а проще говоря – подвал) солидного дома дореволюционной постройки, что стоит на углу Российской и Марата. Дом нежилой, на первом этаже магазины, на втором и третьем – конторы-офисы. Вход в лавку вырублен с торца и оборудован вполне современными механическими жалюзи.
– Видишь? – сказал Михей, когда мы выбрались из машин. – Все чин-чинарем, все как у людей.
Потом еще и постучал ногой по стальной кольчуге, показывая, насколько прочна.
– Лавку сам открывал с утра? – уточнил я.
– Сам, – ответил Михей.
– И жалюзи…
– Были опущены.
– Еще вход есть?
– Нет, этот единственный.
– А окна?
– Нет тут никаких окон. Глухой подвал.
– А вечером лавку кто запирал – ты или продавец?
– Естественно, я. Всегда последним ухожу и сам все запираю.
Михей щелкнул пультом, жалюзи радостно заскрипели и пошли собираться в кучу.
Когда ростовщик сунул ключ в замок двери, я спросил:
– Сигнализация есть?
– Имеется. Утром с пульта снял.
– Неужели выведена на пульт вневедомственной охраны? – подивился я.
– Нет, – ответил Михей и не без гордости пояснил: – Мы тут в складчину своих гавриков держим.
На всем экономит, подумал я. Если человек жаден, то он жаден во всем. За рубль белку в лесу насмерть загоняет, за кроуль – сам удавится.
– А свою защиту накладываешь? – спросил я для порядка, уже догадываясь, каким будет ответ.
И угадал.
– Нет, – ответил Михей и даже не смутился.
Слов не было, оставалось только головой покачать: оказывается, даже для личной безопасности Процентщику Силы жалко.
Это уже шиза какая-то, мысленно поставил я ему диагноз. Тут хороший доктор нужен. Лучше – профессор. А еще лучше – академик Академии медицинских наук.
В лавке пахло по-особенному, именно так пахнет сгустившееся время – сандалом, пылью и прелой стружкой. Михей повел меня через зал прямо в кабинет, но я задержался у стенда с банковскими кредитными билетами. Сразу (наверное, потому что желтоватая) кинулась в глаза «сотка» 1789 года с Екатериной Второй в овале. Улыбка императрицы и самодержицы всероссийской ничем не уступала улыбке Джоконды. Была такой же милой и загадочной. Я засмотрелся.
– Ты идешь? – поторопил меня Михей и, не дожидаясь ответа, вышел из зала через служебную дверь.
– Иду-иду, – крикнул я и, неловко развернувшись, задел локтем стоящую на постаменте огромную китайскую вазу.
Ваза, в росписи которой присутствовала пара священных драконов, покачнулась и стала падать. Я едва-едва успел принять ее горло на подъем ноги.
Бережно водрузив фарфоровую реликвию на место, с облегчением подумал: пронесло, и Михей бы не простил, и сам себя три года ел бы страшным поедом.
И то.
Быть может, именно эту самую вазу преподнес Конфуций архивариусу Лао-цзы при личной встрече. Говорят, была такая встреча. А еще говорят, что перед тем как попрощаться, Конфуций сказал: «Птицы летают, рыбы плавают, животные бегают. Бегущее животное можно заманить в западню, плавающее – в сеть, а летящее – настигнуть стрелой. Но как быть с драконом?» По легенде, Лао-цзы ответил таким образом, что Конфуций долго не мог прийти в себя и потом еще два года шептал по ночам на ухо наложнице: «Я видел Лао-цзы, я видел дракона».
Когда я вошел в логово отчаянного скупердяя, мне было сразу указано на метровый мраморный пьедестал, имитирующий формой дорическую колонну. На нем всеми цветами радуги сверкал хрустальный колпак с набалдашником.
– Тут, что ли, чаша стояла? – спросил я, подошел и приподнял прозрачную крышку.
– Да, там, – подтвердил ростовщик и тяжело вздохнул: – Стояла. Теперь не стоит.
– А чего, раз так дорога, сейф для нее не завел?
– Не видел смысла.
– А теперь видишь?
– И теперь не вижу. Тут маг поработал, а маг и из сейфа бы…
Я его перебил:
– Да с чего ты взял, что это дело рук мага?
– Разве это не очевидно? – удивился моей бестолковости Михей. – Сам посуди: жалюзи не тронуты, все замки и двери в порядке, в полу, потолке, стенах пробоин нет, а чаша пропала. Кто мог так все аккуратно провернуть? Только маг.
Я оглядел кабинет. Он был не таким уж и маленьким (квадратов, наверное, двадцать полезной площади в нем имелось, а то и больше), но казался очень тесным. А все из-за многочисленных стеллажей и шкафов, полки которых заполнял всяческий магический хлам. Чего там только не было: выводок божков-бродяг из нефрита, фарфоровые фигурки крокоттов, левкрокоттов и прочих мантихор, эмали с рельефными изображениями различных гадов, кубки, клинки, фрагменты рыцарских доспехов и манускрипты разных времен и народов. А помимо того: веера, опахала, алхимические приборы, чьи-то сердца в банках с формалином, глаза в спирту и засушенные лапы птиц. А еще: затертые тысячами прикосновений четки, пентакли, талисманы, подвески, бусы, кольца, серьги и браслеты в ларцах, шкатулках и россыпью. И еще: рога и копыта, мумии змей, чучела летучих мышей, лакированные хвосты ящериц и ожерелья из волчьих (и не только) клыков. И прочее, прочее, прочее.
Весь этот колдовской брикабрак излучал Силу, много Силы, очень много Силы, поэтому определить, была ли использована вором магия, не представлялось возможным. Разве реально определить, плевал ли кто-то в лужу, если после плевка прошли часы? Вообще-то, наверное, реально, но только на такой химический анализ уйдут века. Овчинка выделки не стоит.
– Больше ничего не пропало? – еще раз окинув взглядом все это несметное богатство, спросил я.
– Нет, больше ничего, – ответил Михей. – Я бы почувствовал.
Не знаю, как ты сам, а вот жаба твоя точно бы почувствовала, стала бы душить, подумал я, вслух комментировать не стал, пошел в коридор. Решил посмотреть, что там и как.
Левое крыло освещалось светом, проникающим через открытую дверь из торгового зала, а правое уходило в темноту.
– Где тут свет включается? – обернулся я к Михею, который в это время хлестал минералку.
– Пошарь справа, – оторвавшись от бутылки, ответил он. И снова приложился.
Щелкнув включателем, я увидел, что справа, от кабинета и дальше, коридор заставлен ящиками разных форм и габаритов. Вначале между ними еще имелся какой-никакой проход, но чем дальше, тем он становился уже, а метров через шесть и вовсе упирался в полуметровую баррикаду.
Открыв один из ящиков, я увидел банальную стружку.
– Тара, – пояснил вышедший из кабинета Михей.
– Вижу, – кивнул я и решительно направился к завалу.
Минут пять у меня ушло на то, чтобы его разгрести. Но потел я не зря – обнаружил, что коридор не кончается тупиком, что перегорожен двустворчатой решеткой. Куда коридор ведет после нее, не было видно, через три метра он делал поворот.
– На четвертые сутки Зоркий Сокол увидел, что в камере нет четвертой стены, – невесело пробормотал я, подошел, схватился за чугунные прутья и со всей силы потряс конструкцию. Держалась крепко, даже не шелохнулась. Такую бы в семнадцатом вместо ворот Зимнего дворца, глядишь, и переворота не случилось бы.
В грубо приваренных «ушках» висел амбарный замок и – что меня особо умилило – деревянная «гитарка» с пластилиновым оттиском. Подергав замок, я убедился, что висит не для вида, действительно замкнут.
– А чего ты говорил, что вход один? – повернулся я к запыхтевшему в затылок Михею.
– Ну это… – Он смущенно пожал плечами. – Это же внутрь здания ход. Через бойлерную к центральной лестнице.
– Печать твоя?
– Моя. Там по кругу – складские помещения Городского хлебоприемного предприятия номер два.
– Ключ у кого?
– У меня… И еще на вахте запасной. На случай пожара.
– Ну ты, Михей, даешь!
– А что? – пожал он плечами после секундного замешательства. – Ты что, думаешь, что вор отсюда зашел? – И не веря в такую возможность, по-собачьи замотал головой: – Нет-нет, быть того не может. Печать-то цела.
– Дай Силы! – рявкнул я. крепко ухватив его за руку.
Михей такой наглости от нанятого дракона не ожидал, раскрылся, и меня окатила мощная волна.
Не дожидаясь, когда ростовщик придет в себя, я быстро ткнул указательным пальцем в пластилиновый слепок и энергично воззвал:
– Вот так это делается.
– Ага, значит, все-таки маг украл! – с негодованием прокудахтал ростовщик.
В очередной раз я убедился, что правильнее говорить не «маги-люди не доверяют друг другу», а «маги-люди не доверяют друг другу со страшной силой».
– Не усложняй, – осадил ростовщика. – Баллончик с охлаждающим газом – вот и вся магия.
– Полагаешь?
– Запросто. О криохирургии слышал?
Михей мотнул головой: нет, мол, не слышал. Пришлось объяснить:
– Это удаление бородавок, рубцов, родимых пятен и прочих бяк посредством местного охлаждения. Сейчас, чтоб ты знал, есть такие переносные системы, которые выплевывают закись азота, охлажденную до минус ста восьмидесяти. Тьфу – и но тебе три Антарктиды.
– И что, ты думаешь…
– Стой, опасная зона. Работа мозга.
– Что?
– Ничего. Ничего я, Михей, пока не думаю. Я пока факты собираю. Кстати, о девочках, что тебе сказала служба?
– Какая служба?.. А, в смысле охранник? Ничего он мне не сказал.
– Совсем, что ли, ничего?
– Сказал, сигнализация не срабатывала, ночь прошла спокойно.
– Я так понимаю, в сознании ты его не копался?
– Знаешь… – Михей насупился. – Давай это уж ты сам.
Меня зло взяло.
– Слушай, Михей, – спросил я, снимая с его плеча невидимую пылинку, – а зачем тебе Сила нужна? Можешь сказать? Нет?
Он промолчал.
– Копишь ты ее, копишь, – проворчал я, – скоро столько накопишь, что взорвешься.
– Не взорвусь, – с вызовом сказал он и собрался объяснить: – Ведь я же Силу…
– Понимаю, – опередил я его, – на артефакты сбрасываешь. Но почему немного на защиту не потратить? Объясни мне, дураку неумному, почему?
Он пожал плечами:
– А смысл? Ну потратил бы. Думаешь, это остановило бы того, кто решил чашу украсть? Если кто-то что-то решил украсть, он найдет способ защиту обойти. Согласен?
– Согласен.
– Так зачем тогда Силу на защиту тратить?
У меня было что на это ему ответить, и я ответил:
– Видишь? – сказал Михей, когда мы выбрались из машин. – Все чин-чинарем, все как у людей.
Потом еще и постучал ногой по стальной кольчуге, показывая, насколько прочна.
– Лавку сам открывал с утра? – уточнил я.
– Сам, – ответил Михей.
– И жалюзи…
– Были опущены.
– Еще вход есть?
– Нет, этот единственный.
– А окна?
– Нет тут никаких окон. Глухой подвал.
– А вечером лавку кто запирал – ты или продавец?
– Естественно, я. Всегда последним ухожу и сам все запираю.
Михей щелкнул пультом, жалюзи радостно заскрипели и пошли собираться в кучу.
Когда ростовщик сунул ключ в замок двери, я спросил:
– Сигнализация есть?
– Имеется. Утром с пульта снял.
– Неужели выведена на пульт вневедомственной охраны? – подивился я.
– Нет, – ответил Михей и не без гордости пояснил: – Мы тут в складчину своих гавриков держим.
На всем экономит, подумал я. Если человек жаден, то он жаден во всем. За рубль белку в лесу насмерть загоняет, за кроуль – сам удавится.
– А свою защиту накладываешь? – спросил я для порядка, уже догадываясь, каким будет ответ.
И угадал.
– Нет, – ответил Михей и даже не смутился.
Слов не было, оставалось только головой покачать: оказывается, даже для личной безопасности Процентщику Силы жалко.
Это уже шиза какая-то, мысленно поставил я ему диагноз. Тут хороший доктор нужен. Лучше – профессор. А еще лучше – академик Академии медицинских наук.
В лавке пахло по-особенному, именно так пахнет сгустившееся время – сандалом, пылью и прелой стружкой. Михей повел меня через зал прямо в кабинет, но я задержался у стенда с банковскими кредитными билетами. Сразу (наверное, потому что желтоватая) кинулась в глаза «сотка» 1789 года с Екатериной Второй в овале. Улыбка императрицы и самодержицы всероссийской ничем не уступала улыбке Джоконды. Была такой же милой и загадочной. Я засмотрелся.
– Ты идешь? – поторопил меня Михей и, не дожидаясь ответа, вышел из зала через служебную дверь.
– Иду-иду, – крикнул я и, неловко развернувшись, задел локтем стоящую на постаменте огромную китайскую вазу.
Ваза, в росписи которой присутствовала пара священных драконов, покачнулась и стала падать. Я едва-едва успел принять ее горло на подъем ноги.
Бережно водрузив фарфоровую реликвию на место, с облегчением подумал: пронесло, и Михей бы не простил, и сам себя три года ел бы страшным поедом.
И то.
Быть может, именно эту самую вазу преподнес Конфуций архивариусу Лао-цзы при личной встрече. Говорят, была такая встреча. А еще говорят, что перед тем как попрощаться, Конфуций сказал: «Птицы летают, рыбы плавают, животные бегают. Бегущее животное можно заманить в западню, плавающее – в сеть, а летящее – настигнуть стрелой. Но как быть с драконом?» По легенде, Лао-цзы ответил таким образом, что Конфуций долго не мог прийти в себя и потом еще два года шептал по ночам на ухо наложнице: «Я видел Лао-цзы, я видел дракона».
Когда я вошел в логово отчаянного скупердяя, мне было сразу указано на метровый мраморный пьедестал, имитирующий формой дорическую колонну. На нем всеми цветами радуги сверкал хрустальный колпак с набалдашником.
– Тут, что ли, чаша стояла? – спросил я, подошел и приподнял прозрачную крышку.
– Да, там, – подтвердил ростовщик и тяжело вздохнул: – Стояла. Теперь не стоит.
– А чего, раз так дорога, сейф для нее не завел?
– Не видел смысла.
– А теперь видишь?
– И теперь не вижу. Тут маг поработал, а маг и из сейфа бы…
Я его перебил:
– Да с чего ты взял, что это дело рук мага?
– Разве это не очевидно? – удивился моей бестолковости Михей. – Сам посуди: жалюзи не тронуты, все замки и двери в порядке, в полу, потолке, стенах пробоин нет, а чаша пропала. Кто мог так все аккуратно провернуть? Только маг.
Я оглядел кабинет. Он был не таким уж и маленьким (квадратов, наверное, двадцать полезной площади в нем имелось, а то и больше), но казался очень тесным. А все из-за многочисленных стеллажей и шкафов, полки которых заполнял всяческий магический хлам. Чего там только не было: выводок божков-бродяг из нефрита, фарфоровые фигурки крокоттов, левкрокоттов и прочих мантихор, эмали с рельефными изображениями различных гадов, кубки, клинки, фрагменты рыцарских доспехов и манускрипты разных времен и народов. А помимо того: веера, опахала, алхимические приборы, чьи-то сердца в банках с формалином, глаза в спирту и засушенные лапы птиц. А еще: затертые тысячами прикосновений четки, пентакли, талисманы, подвески, бусы, кольца, серьги и браслеты в ларцах, шкатулках и россыпью. И еще: рога и копыта, мумии змей, чучела летучих мышей, лакированные хвосты ящериц и ожерелья из волчьих (и не только) клыков. И прочее, прочее, прочее.
Весь этот колдовской брикабрак излучал Силу, много Силы, очень много Силы, поэтому определить, была ли использована вором магия, не представлялось возможным. Разве реально определить, плевал ли кто-то в лужу, если после плевка прошли часы? Вообще-то, наверное, реально, но только на такой химический анализ уйдут века. Овчинка выделки не стоит.
– Больше ничего не пропало? – еще раз окинув взглядом все это несметное богатство, спросил я.
– Нет, больше ничего, – ответил Михей. – Я бы почувствовал.
Не знаю, как ты сам, а вот жаба твоя точно бы почувствовала, стала бы душить, подумал я, вслух комментировать не стал, пошел в коридор. Решил посмотреть, что там и как.
Левое крыло освещалось светом, проникающим через открытую дверь из торгового зала, а правое уходило в темноту.
– Где тут свет включается? – обернулся я к Михею, который в это время хлестал минералку.
– Пошарь справа, – оторвавшись от бутылки, ответил он. И снова приложился.
Щелкнув включателем, я увидел, что справа, от кабинета и дальше, коридор заставлен ящиками разных форм и габаритов. Вначале между ними еще имелся какой-никакой проход, но чем дальше, тем он становился уже, а метров через шесть и вовсе упирался в полуметровую баррикаду.
Открыв один из ящиков, я увидел банальную стружку.
– Тара, – пояснил вышедший из кабинета Михей.
– Вижу, – кивнул я и решительно направился к завалу.
Минут пять у меня ушло на то, чтобы его разгрести. Но потел я не зря – обнаружил, что коридор не кончается тупиком, что перегорожен двустворчатой решеткой. Куда коридор ведет после нее, не было видно, через три метра он делал поворот.
– На четвертые сутки Зоркий Сокол увидел, что в камере нет четвертой стены, – невесело пробормотал я, подошел, схватился за чугунные прутья и со всей силы потряс конструкцию. Держалась крепко, даже не шелохнулась. Такую бы в семнадцатом вместо ворот Зимнего дворца, глядишь, и переворота не случилось бы.
В грубо приваренных «ушках» висел амбарный замок и – что меня особо умилило – деревянная «гитарка» с пластилиновым оттиском. Подергав замок, я убедился, что висит не для вида, действительно замкнут.
– А чего ты говорил, что вход один? – повернулся я к запыхтевшему в затылок Михею.
– Ну это… – Он смущенно пожал плечами. – Это же внутрь здания ход. Через бойлерную к центральной лестнице.
– Печать твоя?
– Моя. Там по кругу – складские помещения Городского хлебоприемного предприятия номер два.
– Ключ у кого?
– У меня… И еще на вахте запасной. На случай пожара.
– Ну ты, Михей, даешь!
– А что? – пожал он плечами после секундного замешательства. – Ты что, думаешь, что вор отсюда зашел? – И не веря в такую возможность, по-собачьи замотал головой: – Нет-нет, быть того не может. Печать-то цела.
– Дай Силы! – рявкнул я. крепко ухватив его за руку.
Михей такой наглости от нанятого дракона не ожидал, раскрылся, и меня окатила мощная волна.
Не дожидаясь, когда ростовщик придет в себя, я быстро ткнул указательным пальцем в пластилиновый слепок и энергично воззвал:
В тот же миг пластилин замерз, стал твердым, словно камень. Я подцепил кружок ногтем и протянул ошарашенному Михею:
Силой чар
Тает жар.
Слово – влет,
Силой – в лед.
– Вот так это делается.
– Ага, значит, все-таки маг украл! – с негодованием прокудахтал ростовщик.
В очередной раз я убедился, что правильнее говорить не «маги-люди не доверяют друг другу», а «маги-люди не доверяют друг другу со страшной силой».
– Не усложняй, – осадил ростовщика. – Баллончик с охлаждающим газом – вот и вся магия.
– Полагаешь?
– Запросто. О криохирургии слышал?
Михей мотнул головой: нет, мол, не слышал. Пришлось объяснить:
– Это удаление бородавок, рубцов, родимых пятен и прочих бяк посредством местного охлаждения. Сейчас, чтоб ты знал, есть такие переносные системы, которые выплевывают закись азота, охлажденную до минус ста восьмидесяти. Тьфу – и но тебе три Антарктиды.
– И что, ты думаешь…
– Стой, опасная зона. Работа мозга.
– Что?
– Ничего. Ничего я, Михей, пока не думаю. Я пока факты собираю. Кстати, о девочках, что тебе сказала служба?
– Какая служба?.. А, в смысле охранник? Ничего он мне не сказал.
– Совсем, что ли, ничего?
– Сказал, сигнализация не срабатывала, ночь прошла спокойно.
– Я так понимаю, в сознании ты его не копался?
– Знаешь… – Михей насупился. – Давай это уж ты сам.
Меня зло взяло.
– Слушай, Михей, – спросил я, снимая с его плеча невидимую пылинку, – а зачем тебе Сила нужна? Можешь сказать? Нет?
Он промолчал.
– Копишь ты ее, копишь, – проворчал я, – скоро столько накопишь, что взорвешься.
– Не взорвусь, – с вызовом сказал он и собрался объяснить: – Ведь я же Силу…
– Понимаю, – опередил я его, – на артефакты сбрасываешь. Но почему немного на защиту не потратить? Объясни мне, дураку неумному, почему?
Он пожал плечами:
– А смысл? Ну потратил бы. Думаешь, это остановило бы того, кто решил чашу украсть? Если кто-то что-то решил украсть, он найдет способ защиту обойти. Согласен?
– Согласен.
– Так зачем тогда Силу на защиту тратить?
У меня было что на это ему ответить, и я ответил: