Страница:
– А затем, Михей, чтобы не вводить в искушение того, кто не собирался ничего воровать.
И еще я хотел добавить на посошок, что скупой богач беднее нищего, но сдержался. В конце концов, всякий маг сам вправе решать, как ему свою Силу использовать. Или как ее не использовать.
Короче, не стал я его грузить, вместо этого рассказал о своих ближайших планах:
– Пойду охрану за грудки трясти.
– Тот, что ночью дежурил, уже сменился, – предупредил Михей.
– Разберусь.
– Может, с тобой пойти?
– Сам справлюсь. Ты давай сокровища свои стереги. Молотобойцы узнают, как у тебя тут дело незатейливо поставлено, – голову оторвут. Помнишь пункт восемьдесят восемь Уложения?
– О нераспространении «живых» артефактов среди непосвященных?
– Именно.
– Помню.
И тут я все-таки не удержался, поучил его немного уму-разуму:
– Помнить мало, соблюдать нужно.
Михей не обиделся, лишь попросил:
– Держи меня в курсе.
– Обязательно, – крикнул я, уже выходя из зала.
Чутье мне подсказывало, что без охраны в этом деле не обошлось. Интуитивное чувство подкреплялось знанием статистики, согласно которой в семидесяти процентах краж виноваты сами сторожа. Или не оказывают сопротивления (кому охота под пули лезть за двадцать рублей в час), или принимают участие (кто что охраняет, тот то и имеет). Мало нынче среди сторожей истинных самураев, все больше пофигистов и «оборотней с берданкой».
На вахте за подобием стойки зевал от скуки помятый тип в помятой же униформе. При своих сорока выглядел он на все пятьдесят. И немудрено. Попей ее родимую. От него и в ту минуту за версту несло самой незамысловатой сивухой. Никаких сомнений не было, что бодун – это его естественное состояние.
Будучи весьма чувствительным к резким запахам, я попробовал подойти к нему не с подветренной стороны, но он нажал на педаль, и мой живот уткнулся в заблокированную «вертушку».
– Куда? – спросил страж невидимой границы.
– Собственно, к вам, – бодро ответил я.
Мужик напрягся:
– Ко мне?
Вместо ответа я улыбнулся ему как родному.
Он напрягся еще больше.
– Чего надо?
– Родное забрать, – оказал я, вставая на носки в попытке заглянуть за стойку. – Вечером товарищу, что до вас дежурил, пакет оставлял.
– Какой пакет?
– Такой белый с… А он что, не передавал?
Мужик поиграл бровями, вспоминая, как оно все во время смены было, после чего уверенно мотнул головой:
– Ни хрена. – И еще раз головой туда-сюда. – Ни хрена мне Леха не передавал.
– Точно?
– Точно.
– Как же так. Я же… там же… Вот же черт какая непруха. Точно не оставлял?
– Да ни хрена он мне не оставлял.
– Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – схватился я за голову. – Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – Играл я так вдохновенно, что даже сам чуть было не поверил в наличие мифического белого пакета. – Ё-ка-лэ… А как мне Леху теперь найти?
– В понедельник подходи, – посчитав на пальцах, посоветовал мужик. – У нас через два дня на третий.
Я замахал руками:
– Не-не-не, не пойдет, мне этот пакет сегодня… А где Леха живет? Скажи, я смотаюсь.
Охранник подтянул к себе замызганный гроссбух и открыл на одной из последних страниц. Стал водить пальцем в поисках адреса. Водил-водил, водил-водил, а потом вдруг поднял голову и посмотрел на меня изучающим взглядом. Этот его взгляд с прищуром не предвещал ничего хорошего. Через секунду-другую он озвучил свое подозрение:
– А ты не гонишь?
Я нарисовал на лице недоумение:
– В смысле?
– Сдается, гонишь. Не мог Леха пакет у постороннего взять. Особливо у такого. Уж больно морда лица у тебя хитрая.
Не знаю, действительно ли он проявил бдительность или просто переключился на любимую игру маленьких человечков «Я с кокардой, ты – дурак». Выяснять не стал. Используя остаток Силы, которую стянул у Михея при заморозке пластилина, поджег мусор в урне. Стояла переполненная возле стены, попалась на глаза, я и шваркнул. Гори, гори ясно, чтобы не погасло.
Дальше закрутилось.
Заметив огонь (не заметить его было невозможно – полыхнуло будь здоров), мужик по-детски ойкнул, подскочил, опрокинув табурет, и с прытью, которой я от него не ждал, метнулся к огнетушителю. Решительно сорвал аппарат с крюка, но задействовать не смог. Не знал как. Вместо того чтобы просто вырвать чеку, навести раструб и дернуть вниз рычаг, зачем-то перевернул баллон вверх дном и несколько раз шваркнул об пол. Получив нулевой результат, еще раз ойкнул, отшвырнул бесполезный баллон в сторону и побежал к стойке. На миг исчез за ней и появился уже с электрочайником. Залив огонь кипятком, подхватил урну и, оставляя за собой чадящий шлейф, побежал на улицу.
Пока он героически боролся с очагом возгорания, я спокойно изучал список сотрудников. На мою удачу среди них числился лишь один человек с именем Леха – Белобородов Алексей Вадимович. Согласно записи, проживал он по адресу: улица Бабушкина, дом 56, квартира 42.
– В жизни всегда есть место подвигу, товарищ, – сказал я охраннику, столкнувшись с ним на выходе.
– Да иди ты! – посоветовал мужик в ответ.
Я воспользовался его бескорыстным советом и направился к заждавшемуся меня болиду.
На часах было уже половина двенадцатого, солнце подползало к зениту, чувствовалось, что день вновь будет жарким. В такие дни хорошо на берегу речки лежать в тени раскидистого кедра, а не носиться по пыльным улицам в поисках невесть чего.
Но если надо, то надо.
Запрыгнув в машину, я сразу запустил кондиционер. Этого показалось мало, и," помня о вчерашнем нестерпимом пекле, я врубил еще и одну из самых «холодных» песен Цоя. Ту, что называется «Город». Приятно слушать про лютый февраль знойным августом.
Я люблю этот город, но зима здесь слишком длинна.
Я люблю этот город, но зима здесь слишком темна.
Я люблю этот город, но так страшно здесь быть одному.
Здесь за красивыми узорами льда мертва чистота окна.
Проезжая перекресток за перекрестком, я подпевал Цою и думал о том, что тоже питаю добрые чувства к своему городу. Нет, никогда Город не станет мне родным (не здесь родился и не здесь хочу упокоиться), но я благодарен ему за то, что дал он мне стол и кров, а главное – возможность исполнить свое предназначение.
А еще я думал о Цое. О Викторе Робертовиче. Когда впервые побывал на его концерте (приезжал он в Город за год до гибели), решил, что он дракон. Ошибся. Трудно было не ошибиться: слов песен не различал, но видел свет между словами. Потом выяснил, что – увы, увы, увы – не дракон. Честно говоря, очень жаль – был бы драконом, пел бы до сих пор.
Дом № 56 по улице Бабушкина оказался ничем не примечательной пятиэтажной «хрущевкой». В подъезде все было задушевно: кошачьи запахи, бодрые надписи на обшарпанных стенах и трупики спичек, присобаченные к потолку. А еще была впечатляющая музыка: из-за оббитой рваным дерматином двери в квартиру № 42 доносились готические навороты.
Звонка я не обнаружил, поэтому постучал. Сначала вежливо, потом настойчивей, а когда не помогло, двинул несколько раз ногой. Любитель тяжелого рока по имени Алексей по фамилии Белобородов даже и после этого подойти не соизволил. Зато открылась дверь напротив. В щель просунула свои бигуди разбитная тетка с сигаретой в углу рта.
– Чего, козел, гремишь? – быстро переместив сигарету в другой угол, спросила она.
– Добрый день, сударыня, – учтивым голосом произнес я. – Будьте Так любезны, подскажите, не здесь ли проживает Алексей Вадимович Белобородов?
Она поначалу опешила от такого подлого к себе обращения, но быстро пришла в себя:
– Леха-то? Тута. Где ж ему еще, козлу-то вонючему. А на кой тебе?
– Повестку ему принес из военкомата. На двухнедельные сборы вызывают.
– Ты, что ли, военкомовский? – не поверила она.
– Да нет, меня тоже хотят забрить, – поделился я доверительным полушепотом и, перейдя на полный шепот, признался: – Но обещали: у пятерых подписи возьму – освободят от повинности.
– Хитрозадый, значит, – понимающе кивнула тетка. – Тогда ладно, тогда колоти. Дома он. Видела, как со смены приперся. Дрыхнет, поди. Он всегда так – придет, накатит и как мертвый. Колоти, не бзди. Колоти, колоти. Пусть забирают. Достал уже своей фрицовской хренотенью.
Сказала, вернула сигарету на прежнее место и хлопнула дверью. С силой. Аж штукатурка посыпалась.
Тем временем музыка в квартире № 42 стихла, и я, воодушевленный этим обстоятельством, стал вновь набиваться в гости.
Минут пять стучал, но никто мне так и не открыл. Разозлившись, я вытащил из заветного кармашка Ключ От Всех Замков и – врешь, не уйдешь! – осторожно вскрыл квартиру. Прислушался – не идет ли кто по подъезду? Никого не было. Я потянул дверь на себя и, шикнув на предательски заскрипевшие петли, быстро вошел внутрь.
Белобородов Алексей Вадимович находился дома. Тут тетка не ошиблась. Ошиблась она в другом: он не спал как мертвый, он и был мертвым.
ГЛАВА 3
И еще я хотел добавить на посошок, что скупой богач беднее нищего, но сдержался. В конце концов, всякий маг сам вправе решать, как ему свою Силу использовать. Или как ее не использовать.
Короче, не стал я его грузить, вместо этого рассказал о своих ближайших планах:
– Пойду охрану за грудки трясти.
– Тот, что ночью дежурил, уже сменился, – предупредил Михей.
– Разберусь.
– Может, с тобой пойти?
– Сам справлюсь. Ты давай сокровища свои стереги. Молотобойцы узнают, как у тебя тут дело незатейливо поставлено, – голову оторвут. Помнишь пункт восемьдесят восемь Уложения?
– О нераспространении «живых» артефактов среди непосвященных?
– Именно.
– Помню.
И тут я все-таки не удержался, поучил его немного уму-разуму:
– Помнить мало, соблюдать нужно.
Михей не обиделся, лишь попросил:
– Держи меня в курсе.
– Обязательно, – крикнул я, уже выходя из зала.
Чутье мне подсказывало, что без охраны в этом деле не обошлось. Интуитивное чувство подкреплялось знанием статистики, согласно которой в семидесяти процентах краж виноваты сами сторожа. Или не оказывают сопротивления (кому охота под пули лезть за двадцать рублей в час), или принимают участие (кто что охраняет, тот то и имеет). Мало нынче среди сторожей истинных самураев, все больше пофигистов и «оборотней с берданкой».
На вахте за подобием стойки зевал от скуки помятый тип в помятой же униформе. При своих сорока выглядел он на все пятьдесят. И немудрено. Попей ее родимую. От него и в ту минуту за версту несло самой незамысловатой сивухой. Никаких сомнений не было, что бодун – это его естественное состояние.
Будучи весьма чувствительным к резким запахам, я попробовал подойти к нему не с подветренной стороны, но он нажал на педаль, и мой живот уткнулся в заблокированную «вертушку».
– Куда? – спросил страж невидимой границы.
– Собственно, к вам, – бодро ответил я.
Мужик напрягся:
– Ко мне?
Вместо ответа я улыбнулся ему как родному.
Он напрягся еще больше.
– Чего надо?
– Родное забрать, – оказал я, вставая на носки в попытке заглянуть за стойку. – Вечером товарищу, что до вас дежурил, пакет оставлял.
– Какой пакет?
– Такой белый с… А он что, не передавал?
Мужик поиграл бровями, вспоминая, как оно все во время смены было, после чего уверенно мотнул головой:
– Ни хрена. – И еще раз головой туда-сюда. – Ни хрена мне Леха не передавал.
– Точно?
– Точно.
– Как же так. Я же… там же… Вот же черт какая непруха. Точно не оставлял?
– Да ни хрена он мне не оставлял.
– Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – схватился я за голову. – Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – Играл я так вдохновенно, что даже сам чуть было не поверил в наличие мифического белого пакета. – Ё-ка-лэ… А как мне Леху теперь найти?
– В понедельник подходи, – посчитав на пальцах, посоветовал мужик. – У нас через два дня на третий.
Я замахал руками:
– Не-не-не, не пойдет, мне этот пакет сегодня… А где Леха живет? Скажи, я смотаюсь.
Охранник подтянул к себе замызганный гроссбух и открыл на одной из последних страниц. Стал водить пальцем в поисках адреса. Водил-водил, водил-водил, а потом вдруг поднял голову и посмотрел на меня изучающим взглядом. Этот его взгляд с прищуром не предвещал ничего хорошего. Через секунду-другую он озвучил свое подозрение:
– А ты не гонишь?
Я нарисовал на лице недоумение:
– В смысле?
– Сдается, гонишь. Не мог Леха пакет у постороннего взять. Особливо у такого. Уж больно морда лица у тебя хитрая.
Не знаю, действительно ли он проявил бдительность или просто переключился на любимую игру маленьких человечков «Я с кокардой, ты – дурак». Выяснять не стал. Используя остаток Силы, которую стянул у Михея при заморозке пластилина, поджег мусор в урне. Стояла переполненная возле стены, попалась на глаза, я и шваркнул. Гори, гори ясно, чтобы не погасло.
Дальше закрутилось.
Заметив огонь (не заметить его было невозможно – полыхнуло будь здоров), мужик по-детски ойкнул, подскочил, опрокинув табурет, и с прытью, которой я от него не ждал, метнулся к огнетушителю. Решительно сорвал аппарат с крюка, но задействовать не смог. Не знал как. Вместо того чтобы просто вырвать чеку, навести раструб и дернуть вниз рычаг, зачем-то перевернул баллон вверх дном и несколько раз шваркнул об пол. Получив нулевой результат, еще раз ойкнул, отшвырнул бесполезный баллон в сторону и побежал к стойке. На миг исчез за ней и появился уже с электрочайником. Залив огонь кипятком, подхватил урну и, оставляя за собой чадящий шлейф, побежал на улицу.
Пока он героически боролся с очагом возгорания, я спокойно изучал список сотрудников. На мою удачу среди них числился лишь один человек с именем Леха – Белобородов Алексей Вадимович. Согласно записи, проживал он по адресу: улица Бабушкина, дом 56, квартира 42.
– В жизни всегда есть место подвигу, товарищ, – сказал я охраннику, столкнувшись с ним на выходе.
– Да иди ты! – посоветовал мужик в ответ.
Я воспользовался его бескорыстным советом и направился к заждавшемуся меня болиду.
На часах было уже половина двенадцатого, солнце подползало к зениту, чувствовалось, что день вновь будет жарким. В такие дни хорошо на берегу речки лежать в тени раскидистого кедра, а не носиться по пыльным улицам в поисках невесть чего.
Но если надо, то надо.
Запрыгнув в машину, я сразу запустил кондиционер. Этого показалось мало, и," помня о вчерашнем нестерпимом пекле, я врубил еще и одну из самых «холодных» песен Цоя. Ту, что называется «Город». Приятно слушать про лютый февраль знойным августом.
Я люблю этот город, но зима здесь слишком длинна.
Я люблю этот город, но зима здесь слишком темна.
Я люблю этот город, но так страшно здесь быть одному.
Здесь за красивыми узорами льда мертва чистота окна.
Проезжая перекресток за перекрестком, я подпевал Цою и думал о том, что тоже питаю добрые чувства к своему городу. Нет, никогда Город не станет мне родным (не здесь родился и не здесь хочу упокоиться), но я благодарен ему за то, что дал он мне стол и кров, а главное – возможность исполнить свое предназначение.
А еще я думал о Цое. О Викторе Робертовиче. Когда впервые побывал на его концерте (приезжал он в Город за год до гибели), решил, что он дракон. Ошибся. Трудно было не ошибиться: слов песен не различал, но видел свет между словами. Потом выяснил, что – увы, увы, увы – не дракон. Честно говоря, очень жаль – был бы драконом, пел бы до сих пор.
Дом № 56 по улице Бабушкина оказался ничем не примечательной пятиэтажной «хрущевкой». В подъезде все было задушевно: кошачьи запахи, бодрые надписи на обшарпанных стенах и трупики спичек, присобаченные к потолку. А еще была впечатляющая музыка: из-за оббитой рваным дерматином двери в квартиру № 42 доносились готические навороты.
Звонка я не обнаружил, поэтому постучал. Сначала вежливо, потом настойчивей, а когда не помогло, двинул несколько раз ногой. Любитель тяжелого рока по имени Алексей по фамилии Белобородов даже и после этого подойти не соизволил. Зато открылась дверь напротив. В щель просунула свои бигуди разбитная тетка с сигаретой в углу рта.
– Чего, козел, гремишь? – быстро переместив сигарету в другой угол, спросила она.
– Добрый день, сударыня, – учтивым голосом произнес я. – Будьте Так любезны, подскажите, не здесь ли проживает Алексей Вадимович Белобородов?
Она поначалу опешила от такого подлого к себе обращения, но быстро пришла в себя:
– Леха-то? Тута. Где ж ему еще, козлу-то вонючему. А на кой тебе?
– Повестку ему принес из военкомата. На двухнедельные сборы вызывают.
– Ты, что ли, военкомовский? – не поверила она.
– Да нет, меня тоже хотят забрить, – поделился я доверительным полушепотом и, перейдя на полный шепот, признался: – Но обещали: у пятерых подписи возьму – освободят от повинности.
– Хитрозадый, значит, – понимающе кивнула тетка. – Тогда ладно, тогда колоти. Дома он. Видела, как со смены приперся. Дрыхнет, поди. Он всегда так – придет, накатит и как мертвый. Колоти, не бзди. Колоти, колоти. Пусть забирают. Достал уже своей фрицовской хренотенью.
Сказала, вернула сигарету на прежнее место и хлопнула дверью. С силой. Аж штукатурка посыпалась.
Тем временем музыка в квартире № 42 стихла, и я, воодушевленный этим обстоятельством, стал вновь набиваться в гости.
Минут пять стучал, но никто мне так и не открыл. Разозлившись, я вытащил из заветного кармашка Ключ От Всех Замков и – врешь, не уйдешь! – осторожно вскрыл квартиру. Прислушался – не идет ли кто по подъезду? Никого не было. Я потянул дверь на себя и, шикнув на предательски заскрипевшие петли, быстро вошел внутрь.
Белобородов Алексей Вадимович находился дома. Тут тетка не ошиблась. Ошиблась она в другом: он не спал как мертвый, он и был мертвым.
ГЛАВА 3
Хозяин квартиры лежал посреди кухни с проломленным черепом. Лежал он на правом боку с поджатыми ногами, в руке мертвой (вот уж точно мертвой, мертвее не бывает) хваткой сжимал граненый стакан. Видимо, конец наступил мгновенно – как сидел паренек на стуле, так и упал замертво. Поварской топорик, которым был нанесен столь точный и мощный удар, валялся рядом.
В том, что убитый является Алексеем Белобородовым, сомневаться не приходилось – на клапане кармана форменной куртки красовался бейдж с фамилией. И в том, что совершено именно убийство, у меня сомнений тоже не было. Мысль, что кто-то может свести счеты с жизнью, врезав себе по виску кухонным топориком, разумеется, имела право на существование, но я решил над здравым смыслом не глумиться.
Беглый осмотр места происшествия показал, что Белобородов знал своего убийцу. За это говорило и то, что дверь не взломана, и то, что следы борьбы отсутствуют, и то, что кухонный стол сервирован всем необходимым для душевного междусобойчика. Для чего же еще все это могло понадобиться: початая бутылка водки, стакан (родной брат того, что сжимал в руке покойный), пачка сигарет, вскрытая банка со шпротами, разорванная упаковка мясной нарезки, порубленный огурец и раздраконенный пучок петрушки? Только для этого. Коньяк, икра, омары, фуа-гра – для кидания понтов и крутых разводок. Цветы, шампанское, конфеты в коробке – чтоб подругу в кровать затащить. А это – для этого.
Выглядело все так, будто произошло тривиальное убийство на бытовой почве: сидели двое дружков не разлей вода, выпивали-закусывали под приятную музыку, разговоры разговаривали, затем повздорили из-за пустяковины, и один другого в пылу спора укокошил на почве, как пишут в милицейских протоколах, личных неприязненных отношений. Словом, на первый взгляд – история из серии: «Отрезал Ваське голову, сунул в тумбочку для смеху. Думаю, Васька проснется, увидит, обхохочется».
Было ясно, что официальное следствие пойдет именно по этому пути. Путь очевидный, напрашивается сам собой. Доблестные опера из местного убойного отдела не волшебники, не дано им видеть то, что вижу (вернее сказать, испытываю) я. А я, будучи (пусть и не в самой активной фазе, но все же) магом, всем своим нутром чувствовал, что совсем недавно на стареньком холодильнике «Бирюса», дверка которого обклеена переводными красотками, стоял некий объект Силы. Зная всю подоплеку, я понимал, что этим объектом являлась чаша одного из братьев древнего магического ордена. Она и только она. Допустить, что стояло тут нечто другое, значило бы признать, что бывают на свете чудесные совпадения. Но по этому вопросу я полностью согласен с поэтом Маяковским, который как-то сказал однажды: «Нету чудес, и мечтать о них нечего». Вывод: стояла чаша. Для непосвященных – реликвия и романтический символ устремлений к духовной пище, для посвященных – реальный предмет с полезным магическим свойством.
Таким образом, мое предположение о причастности к краже тамошней охраны подтверждалось. Интуиция не подвела меня и на этот раз. Именно ночной сторож (или, как для важности было обозначено все на том же бейдже, – «оперативный дежурный») Алексей Белобородов выкрал у сильнейшего мага Города Чашу Долголетия. Выкрал явно под заказ и, плохо понимая, что именно украл, приволок – наглость на грани глупости – к себе домой. Даже «поляну» на радостях накрыл, дурашка. Видимо, собирался на пару с заказчиком отметить успех. Что было дальше, тоже яснее ясного. Заказчик оказался коварнейшим злодеем: вместо того чтобы отслюнявить положенное, махнул топориком, что тот Родион Раскольников. Может, денег пожалел. Может, убрав лишнего свидетеля, концы обрубил. А скорее всего – и то и другое вместе: порешив наивного воришку, порешил гад все разом.
«Встреча непосвященного с обратной стороной вещей никогда не доводит до добра» – такую сентенцию приписывают Высшему Неизвестному. Множество раз за свою жизнь убеждался я в истинности этих слов. И вновь убедился.
А мог бы жить, подумал я, разглядывая труп.
На вид Белобородову было лет двадцать пять, может, чуть больше. Совсем молодой. Еще жить и жить.
Не вышло.
Продолжая осмотр, я перешел из кухни в комнату.
Складывалось впечатление, что совсем еще недавно уют в этом скромном жилище поддерживала зрелая женщина, но случилось нечто, после чего эта однокомнатная квартира стала стремительно превращаться в настоящую холостяцкую берлогу. Заметно это было по многим мелочам. К примеру, скатерть на столе лежала хоть и стираная, но плохо глаженная, да и дырочку от случайного прикосновения сигареты никто заштопать не удосужился. Рама окна подкрашена, но стекло заляпано грязными дождями. Цветов в квартире полно, но все эти фикусы, драцены и прочие фиалки-кактусы поливаются, похоже, крайне нерегулярно, земля в горшках уже совсем потрескалась. Посуда в старой, еще советских времен стенке расставлена аккуратно, но слой пыли на полках с палец. Обратно же, постельное белье на тахте собрано в рулет, но не спрятано. Характерная, кстати, деталь. Стало быть, убирать-то за собой парень был приучен, но спросить-поругать теперь некому. Собрать собрал, а потом плюнул – некогда! – и побежал по делам.
Глядя на все эти несообразности, я предположил, что еще совсем недавно жил Алексей Белобородов вместе с мамой.
Сперва предположил, а только потом обнаружил среди фужеров и салатниц фотографию женщины в скорбной рамке.
Хорошо, что не дожила мамаша до такого черного дня, подумалось мне, когда я разглядывал этот нечеткий, увеличенный с паспортного, снимок. Хотя, если бы была жива, может, и уберегла бы непутевого сына. Тут не угадаешь.
В углу на тумбе рядом с тахтой стоял музыкальный центр. Я подошел, нажал на кнопку «Eject», принял выползший диск и ознакомился с лейбом: группа «Lacrimoza», альбом 2005 года «Lichtgestalt». Белобородов оказался поклонником тонких готических экзерсисов. Пришла мысль поискать коробку от диска, название которого перевел на русский как «Светоносный образ». Разыскав коробку (лежала в развале среди прочих), я заценил положение вещей и выяснил: восемь композиций, общее время звучания – час и три минуты. Глянул на часы, прикинул хвост к носу, и вышло у меня, что в одиннадцать тридцать Алексей Белобородов был еще жив. Следовало всерьез обдумать эту информацию, но тут завякал мобильник.
Звонила Лера.
Что-то быстро дожевав и быстренько проглотив, она бодро поприветствовала:
– Приветик, шеф.
– Здравствуй, детка, – отозвался я.
– Шеф, мне надоело дома сидеть.
– Верю.
– А когда мне можно будет выйти из клетки?
– Как только, так сразу.
– Я серьезно, шеф.
– И я серьезно.
В этот миг в голове появилась и застряла мысль, что я нечто важное пропустил при осмотре кухни. Продолжая разговор, направился туда.
– Шеф, а что там с последним делом? – тем временем спросила Лера.
– Отработано и сдано в архив, – доложил я.
– А вы помните, что мне обещали?
– Ты насчет похода в ресторан?
– Ага, шеф.
Голос Леры стал игривым.
– Мужик обещал, мужик сделает, – весомо сказал я и осмотрел кухню с порога: что пропустил?
– Шеф, а чем вы сейчас занимаетесь?
– Миросозерцанием.
– В смысле… А-а-а! – Лера хихикнула. – Поняла. Расслабляетесь после окончания дела. Да?
– Типа того, – шаря взглядом по кухне, сказал я.
Думал, что на том моя непоседливая помощница и закончит свое ля-ля, но не тут-то было. Похмыкав на все лады, сказала:
– Шеф, вы просили при случае напомнить об одной штуке.
– Я? Просил? Напомнить?
– Просили-просили.
– Ну тогда напоминай.
И тут я понял, куда нос еще не совал. В пепельницу. Стояла на столе такая. Тяжелая, хрустальная, сделанная на манер тополиного листа.
– Вы, шеф, просили напомнить, – сказала Лера, – что Зло не всегда Зло, а Добро не всегда Добро.
– Спасибо за напоминание, – без тени иронии поблагодарил я, перешагивая через труп.
– Шеф, у меня вопрос в тему, – не унималась Лера.
– Задавай, – разрешил я, вытащил из ящика стола вилку и стал ковыряться в пепельнице.
– Как это Зло может не быть Злом? Оно же Зло.
Все окурки (а было их с десяток) оказались одной марки. То ли убийца был некурящим, то ли предусмотрительным – свои забрал. А может, курил хозяйские. В любом случае требуется экспертиза слюны, что мне недоступно.
– Сейчас объясню, – продолжая ковырять в пепельнице, пообещал я Лере. – Но прежде скажи, что является мерилом Добра и Зла?
– Не знаю, – помолчав, призналась девушка.
Раскидав окурки по бортам пепельницы, я обнаружил попку огурца, колбасную шкурку и – к своей вящей радости – обгоревшую полоску бумаги размером с трамвайный билет. Подцепив, вытащил. И при этом не забывал про девушку, втолковывал ей:
– Человек, незамутненная моя подруга, является мерилом Добра и Зла. Че-ло-век. А что это означает?
– Что?
– А это означает, Лера, что ты и только ты решаешь, что есть Добро, а что есть Зло. Смотрела фильм «От рассвета до заката»?
– Конечно, – фыркнула Лера. – Ужастик Родригеса.
На откопанной бумажке читалась выведенная черной шариковой ручкой цифра «3» (или недогоревшая «8»), а чуть ниже – аббревиатура ДЧХ.
– Помнишь, братьев-убивцев, которых Клуни и Тарантино играют? – разглядывая любопытную находку, спросил я.
– Помню, конечно.
– А теперь вспомни, какое у тебя к ним отношение было. Думаю, в начале фильма ты считала их кончеными отморозками. Воплощенным Злом. Я прав?
– Точно, шеф.
Наверное, был записан чей-то телефон и, чтобы не забыл чей, инициалы проставлены, подумал я. а вслух произнес:
– Но когда персонал салуна «Большие сиськи» превратился в монстров, твое отношение к братишкам резко изменилось. Не так ли?
– Точно, – вновь согласилась Лера. – Они же там биться стали с оборотнями. Клуни вообще оказался милашкой. И девчонка в него втюрилась.
– О чем и толкую, – прикидывая, как можно расшифровать инициалы, сказал я. – Когда на сцену вышло Абсолютное Зло, тогда то, что ты до этого считала Злом, перестало быть таковым. Получается, Зло не всегда Зло. Что и требовалось доказать. Понятно?
– Понятно, шеф, – вздохнула Лера. – Только…
– Что еще?
– Скажите, шеф, но ведь Добро все равно победит Зло? Да? Ведь да?
Я не понимал, шутит она или говорит всерьез. Выяснять не стал и сказал, не меняя назидательной интонации:
– Лера, реальный мир – не голливудский блокбастер с обязательным хеппи-эндом. Окончательная победа Добра, как и победа Зла, невозможна в принципе.
– Но почему, шеф?
– Как абсолютный хаос, так и абсолютный порядок не допускают существования разумной жизни. А это значит, что в результате победы любого их этих двух начал тебя, Лера, не станет. А если не станет мерила, кто определит – Добро победило или Зло? Врубаешься, о чем я?
– Шеф, вы Морфиус, – помолчав, сказала девушка.
– В смысле? – не понял я.
– Зачем толкнули ребенка в пустыню реальности?
– Кто-то ведь должен был это сделать.
– Лучше бы вы меня… – начала была Лера и вдруг замолкла.
– Что «лучше бы вы меня»? – вкрадчивым голосом уточнил я.
Она смущенно промямлила:
– Ладно, шеф, проехали. Решайте все вопросы побыстрее, я долго в клетке не выдержу. Пока-пока.
И сразу отключилась, я даже попрощаться не успел.
Вернув найденную бумажку на место (улика как-никак), я – чтобы не отнимать хлеб у оперов – придал композиции в пепельнице прежний живописный вид. Протер вилку полотенцем, закинул в ящик и пошел на выход. Делать мне в квартире Белобородова было больше нечего.
Пока спускался, раздумывал над этими ДЧХ. Думал: фамилия-имя-отчество или имя-отчество-фамилия? В любом случае смущала буква Ч. Какое имя начинается с этой буквы? Чук? Чехонте? Чебурашка? С ходу вспомнить не смог. Но, выйдя из подъезда, вспомнил – Чеслав.
Во дворе вокруг детской площадки, огороженной крашеными шинами, по-прежнему гонял на велике стриженный под «ноль» пацан. Заходил – он гонял. Выхожу – все гоняет. Класс шестой-седьмой. Или пятый откормленный.
– Эй, пацан! – окликнул я его, усаживаясь на вкопанную в землю шину.
Он подъехал:
– Чего, дядь?
– Лысина не мерзнет?
– Не-а.
– А пацаны не дразнят?
– Так-то нет.
В это время ожил мобильник, на связь вышел Ашгарр.
– Занят, перезвоню, – оборвал я его на полуслове и снова обратился к пацану: – Давно тут катаешься?
– Так-то да. Давно.
– Слушай, я тут товарища ищу. Скажи, не выходил из третьего подъезда такой маленький и толстый?
– Не-а, не видел.
– Точно?
– Так-то, да. Лешки Решетникова мамка выходила, потом бабка с пятого, сантехник еще, который не сантехник.
Я зацепился:
– Как это «сантехник, который не сантехник»?
– Это я сначала подумал, что сантехник, – пояснил пацан. – Но у нас же сантехником батя Вовки Труфанова, и я подумал – нет, не сантехник.
– А с чего ты взял, что он сантехник?
Пацан посмотрел на меня, как на дитя малое.
– Так чемодан же с инструментом.
– А! Тогда понятно. Раз чемодан, тогда – да. А он не толстым был?
– Кто? Чемодан?
– Да нет, сантехник, который не сантехник.
– Не-а, не толстый. Худой. И высокий такой. Не как вы, но высокий.
Хотелось, конечно, вонз" иться в сознание пацана Взглядом, вживую посмотреть на этого сантехника, который не сантехник, но – табу. Однажды сам себе строго-настрого запретил ковыряться в сознании детей. Ковырнул как-то раз сознание вот такого же мальца, а он вырос и стал серийным убийцей. Взаимосвязь не очевидна, вопрос не изучен, но я зарекся. Чур меня, чур.
– Ну ладно, спасибо тебе, – сказал я, вставая. – Смотри, быстро не гоняй, а то лысину застудишь.
– Не-а, не застужу, – улыбнулся пацан и покатил на новый круг.
Уже направляясь к машине, набрал домашний номер.
– Хорошо, что перезвонил, – сказал Ашгарр.
– Чего случилось? – поторопил я.
– Тут перед домом тип какой-то часов с десяти трется, не нравится он мне.
– Думаешь, Охотник?
– Черт его знает, на лбу не написано.
– Сейчас подъеду, ты только сам не высовывайся, – попросил я, отключился и выругался: – Вот же тенехрень!
Последний мой возглас относился не к новости Ашгарра, просто на фонарном столбе, под которым стоял мой болид, сидел ворон Охотника.
– Обложил, гад! – обронил я еще в сердцах и прошел мимо тачки, будто и не моя вовсе.
Я решил разобраться с вороном немедленно, как говорится, «здесь и сейчас». Шляпу Птицелова не вернуть, а жить с ощущением, что за тобой постоянно следят, это все равно что танцевать с занозой в пятке. Можно, конечно, но ну его на фиг.
Выбравшись со двора на улицу, я прошагал квартал, повернул к небольшому скверу, разбитому возле школы, пересек площадку для выгула собак и добрался до цели своего маневра – огороженного горбылем долгостроя. Выбил ногой две доски и проник внутрь, где увидел то, что и должен был увидеть, – глубокий котлован, в дно которого там и сям было вбито с десяток железобетонных свай. Некоторые из них уже осыпались от времени и непогод и пугали небо пиками голой арматуры. Я прошел краем к сгоревшему строительному вагончику, плюхнулся на чудом уцелевшую скамейку и в ожидании ворона закурил.
Шпион не заставил себя долго ждать – через полминуты заявился, покружил, лениво меся крыльями разгоряченный воздух, и уселся на ближайшую сваю.
Сел, и больше ничего.
Какое-то время мы играли с ним в игру «Кто первым моргнет». Первым моргнул я. Не от тяжести взгляда его желтых остекленевших глаз, нет, – от дыма после очередной затяжки. Хотя и от дыма, а все равно стало обидно. Плюнул от досады и крикнул обнаглевшей птице:
– Чего вылупился?!
– Ничего, – ответил ворон.
– Зовут тебя как, тварь пернатая?
– Никак.
– Ну а когда шпионить прекратишь?
– Никогда.
Стряхнув пепел, упавший на коленку, я усмехнулся и со знанием дела желчно заметил:
– А летаешь ты как курица беременная.
– Что?! – возмущенно вскрикнул шпион.
– Точно – как курица, – повторил я и выхватил кольт.
Вроде быстро достал, раз – и уже в руке, но когда навел ствол, ворона на свае уже не было. Уже кружил над моей головой.
– Что ж ты вьешься? – задал я ему риторический вопрос, пытаясь прицелиться.
Не получалось у меня прицелиться. Заколдованный ворон то взвивался к облакам, то камнем падал вниз. И все время, нарушая все мыслимые и немыслимые законы аэродинамики, шарахался из стороны в сторону. Попробуй тут прицелься. В конце концов прекратил я заниматься ерундой и сунул пистолет в кобуру. Только спрятал, ворон тут же вернулся на свое место. Выждав какое-то время, я предпринял еще одну попытку. Увы, результат оказался тем же: только я, а он – уже.
В том, что убитый является Алексеем Белобородовым, сомневаться не приходилось – на клапане кармана форменной куртки красовался бейдж с фамилией. И в том, что совершено именно убийство, у меня сомнений тоже не было. Мысль, что кто-то может свести счеты с жизнью, врезав себе по виску кухонным топориком, разумеется, имела право на существование, но я решил над здравым смыслом не глумиться.
Беглый осмотр места происшествия показал, что Белобородов знал своего убийцу. За это говорило и то, что дверь не взломана, и то, что следы борьбы отсутствуют, и то, что кухонный стол сервирован всем необходимым для душевного междусобойчика. Для чего же еще все это могло понадобиться: початая бутылка водки, стакан (родной брат того, что сжимал в руке покойный), пачка сигарет, вскрытая банка со шпротами, разорванная упаковка мясной нарезки, порубленный огурец и раздраконенный пучок петрушки? Только для этого. Коньяк, икра, омары, фуа-гра – для кидания понтов и крутых разводок. Цветы, шампанское, конфеты в коробке – чтоб подругу в кровать затащить. А это – для этого.
Выглядело все так, будто произошло тривиальное убийство на бытовой почве: сидели двое дружков не разлей вода, выпивали-закусывали под приятную музыку, разговоры разговаривали, затем повздорили из-за пустяковины, и один другого в пылу спора укокошил на почве, как пишут в милицейских протоколах, личных неприязненных отношений. Словом, на первый взгляд – история из серии: «Отрезал Ваське голову, сунул в тумбочку для смеху. Думаю, Васька проснется, увидит, обхохочется».
Было ясно, что официальное следствие пойдет именно по этому пути. Путь очевидный, напрашивается сам собой. Доблестные опера из местного убойного отдела не волшебники, не дано им видеть то, что вижу (вернее сказать, испытываю) я. А я, будучи (пусть и не в самой активной фазе, но все же) магом, всем своим нутром чувствовал, что совсем недавно на стареньком холодильнике «Бирюса», дверка которого обклеена переводными красотками, стоял некий объект Силы. Зная всю подоплеку, я понимал, что этим объектом являлась чаша одного из братьев древнего магического ордена. Она и только она. Допустить, что стояло тут нечто другое, значило бы признать, что бывают на свете чудесные совпадения. Но по этому вопросу я полностью согласен с поэтом Маяковским, который как-то сказал однажды: «Нету чудес, и мечтать о них нечего». Вывод: стояла чаша. Для непосвященных – реликвия и романтический символ устремлений к духовной пище, для посвященных – реальный предмет с полезным магическим свойством.
Таким образом, мое предположение о причастности к краже тамошней охраны подтверждалось. Интуиция не подвела меня и на этот раз. Именно ночной сторож (или, как для важности было обозначено все на том же бейдже, – «оперативный дежурный») Алексей Белобородов выкрал у сильнейшего мага Города Чашу Долголетия. Выкрал явно под заказ и, плохо понимая, что именно украл, приволок – наглость на грани глупости – к себе домой. Даже «поляну» на радостях накрыл, дурашка. Видимо, собирался на пару с заказчиком отметить успех. Что было дальше, тоже яснее ясного. Заказчик оказался коварнейшим злодеем: вместо того чтобы отслюнявить положенное, махнул топориком, что тот Родион Раскольников. Может, денег пожалел. Может, убрав лишнего свидетеля, концы обрубил. А скорее всего – и то и другое вместе: порешив наивного воришку, порешил гад все разом.
«Встреча непосвященного с обратной стороной вещей никогда не доводит до добра» – такую сентенцию приписывают Высшему Неизвестному. Множество раз за свою жизнь убеждался я в истинности этих слов. И вновь убедился.
А мог бы жить, подумал я, разглядывая труп.
На вид Белобородову было лет двадцать пять, может, чуть больше. Совсем молодой. Еще жить и жить.
Не вышло.
Продолжая осмотр, я перешел из кухни в комнату.
Складывалось впечатление, что совсем еще недавно уют в этом скромном жилище поддерживала зрелая женщина, но случилось нечто, после чего эта однокомнатная квартира стала стремительно превращаться в настоящую холостяцкую берлогу. Заметно это было по многим мелочам. К примеру, скатерть на столе лежала хоть и стираная, но плохо глаженная, да и дырочку от случайного прикосновения сигареты никто заштопать не удосужился. Рама окна подкрашена, но стекло заляпано грязными дождями. Цветов в квартире полно, но все эти фикусы, драцены и прочие фиалки-кактусы поливаются, похоже, крайне нерегулярно, земля в горшках уже совсем потрескалась. Посуда в старой, еще советских времен стенке расставлена аккуратно, но слой пыли на полках с палец. Обратно же, постельное белье на тахте собрано в рулет, но не спрятано. Характерная, кстати, деталь. Стало быть, убирать-то за собой парень был приучен, но спросить-поругать теперь некому. Собрать собрал, а потом плюнул – некогда! – и побежал по делам.
Глядя на все эти несообразности, я предположил, что еще совсем недавно жил Алексей Белобородов вместе с мамой.
Сперва предположил, а только потом обнаружил среди фужеров и салатниц фотографию женщины в скорбной рамке.
Хорошо, что не дожила мамаша до такого черного дня, подумалось мне, когда я разглядывал этот нечеткий, увеличенный с паспортного, снимок. Хотя, если бы была жива, может, и уберегла бы непутевого сына. Тут не угадаешь.
В углу на тумбе рядом с тахтой стоял музыкальный центр. Я подошел, нажал на кнопку «Eject», принял выползший диск и ознакомился с лейбом: группа «Lacrimoza», альбом 2005 года «Lichtgestalt». Белобородов оказался поклонником тонких готических экзерсисов. Пришла мысль поискать коробку от диска, название которого перевел на русский как «Светоносный образ». Разыскав коробку (лежала в развале среди прочих), я заценил положение вещей и выяснил: восемь композиций, общее время звучания – час и три минуты. Глянул на часы, прикинул хвост к носу, и вышло у меня, что в одиннадцать тридцать Алексей Белобородов был еще жив. Следовало всерьез обдумать эту информацию, но тут завякал мобильник.
Звонила Лера.
Что-то быстро дожевав и быстренько проглотив, она бодро поприветствовала:
– Приветик, шеф.
– Здравствуй, детка, – отозвался я.
– Шеф, мне надоело дома сидеть.
– Верю.
– А когда мне можно будет выйти из клетки?
– Как только, так сразу.
– Я серьезно, шеф.
– И я серьезно.
В этот миг в голове появилась и застряла мысль, что я нечто важное пропустил при осмотре кухни. Продолжая разговор, направился туда.
– Шеф, а что там с последним делом? – тем временем спросила Лера.
– Отработано и сдано в архив, – доложил я.
– А вы помните, что мне обещали?
– Ты насчет похода в ресторан?
– Ага, шеф.
Голос Леры стал игривым.
– Мужик обещал, мужик сделает, – весомо сказал я и осмотрел кухню с порога: что пропустил?
– Шеф, а чем вы сейчас занимаетесь?
– Миросозерцанием.
– В смысле… А-а-а! – Лера хихикнула. – Поняла. Расслабляетесь после окончания дела. Да?
– Типа того, – шаря взглядом по кухне, сказал я.
Думал, что на том моя непоседливая помощница и закончит свое ля-ля, но не тут-то было. Похмыкав на все лады, сказала:
– Шеф, вы просили при случае напомнить об одной штуке.
– Я? Просил? Напомнить?
– Просили-просили.
– Ну тогда напоминай.
И тут я понял, куда нос еще не совал. В пепельницу. Стояла на столе такая. Тяжелая, хрустальная, сделанная на манер тополиного листа.
– Вы, шеф, просили напомнить, – сказала Лера, – что Зло не всегда Зло, а Добро не всегда Добро.
– Спасибо за напоминание, – без тени иронии поблагодарил я, перешагивая через труп.
– Шеф, у меня вопрос в тему, – не унималась Лера.
– Задавай, – разрешил я, вытащил из ящика стола вилку и стал ковыряться в пепельнице.
– Как это Зло может не быть Злом? Оно же Зло.
Все окурки (а было их с десяток) оказались одной марки. То ли убийца был некурящим, то ли предусмотрительным – свои забрал. А может, курил хозяйские. В любом случае требуется экспертиза слюны, что мне недоступно.
– Сейчас объясню, – продолжая ковырять в пепельнице, пообещал я Лере. – Но прежде скажи, что является мерилом Добра и Зла?
– Не знаю, – помолчав, призналась девушка.
Раскидав окурки по бортам пепельницы, я обнаружил попку огурца, колбасную шкурку и – к своей вящей радости – обгоревшую полоску бумаги размером с трамвайный билет. Подцепив, вытащил. И при этом не забывал про девушку, втолковывал ей:
– Человек, незамутненная моя подруга, является мерилом Добра и Зла. Че-ло-век. А что это означает?
– Что?
– А это означает, Лера, что ты и только ты решаешь, что есть Добро, а что есть Зло. Смотрела фильм «От рассвета до заката»?
– Конечно, – фыркнула Лера. – Ужастик Родригеса.
На откопанной бумажке читалась выведенная черной шариковой ручкой цифра «3» (или недогоревшая «8»), а чуть ниже – аббревиатура ДЧХ.
– Помнишь, братьев-убивцев, которых Клуни и Тарантино играют? – разглядывая любопытную находку, спросил я.
– Помню, конечно.
– А теперь вспомни, какое у тебя к ним отношение было. Думаю, в начале фильма ты считала их кончеными отморозками. Воплощенным Злом. Я прав?
– Точно, шеф.
Наверное, был записан чей-то телефон и, чтобы не забыл чей, инициалы проставлены, подумал я. а вслух произнес:
– Но когда персонал салуна «Большие сиськи» превратился в монстров, твое отношение к братишкам резко изменилось. Не так ли?
– Точно, – вновь согласилась Лера. – Они же там биться стали с оборотнями. Клуни вообще оказался милашкой. И девчонка в него втюрилась.
– О чем и толкую, – прикидывая, как можно расшифровать инициалы, сказал я. – Когда на сцену вышло Абсолютное Зло, тогда то, что ты до этого считала Злом, перестало быть таковым. Получается, Зло не всегда Зло. Что и требовалось доказать. Понятно?
– Понятно, шеф, – вздохнула Лера. – Только…
– Что еще?
– Скажите, шеф, но ведь Добро все равно победит Зло? Да? Ведь да?
Я не понимал, шутит она или говорит всерьез. Выяснять не стал и сказал, не меняя назидательной интонации:
– Лера, реальный мир – не голливудский блокбастер с обязательным хеппи-эндом. Окончательная победа Добра, как и победа Зла, невозможна в принципе.
– Но почему, шеф?
– Как абсолютный хаос, так и абсолютный порядок не допускают существования разумной жизни. А это значит, что в результате победы любого их этих двух начал тебя, Лера, не станет. А если не станет мерила, кто определит – Добро победило или Зло? Врубаешься, о чем я?
– Шеф, вы Морфиус, – помолчав, сказала девушка.
– В смысле? – не понял я.
– Зачем толкнули ребенка в пустыню реальности?
– Кто-то ведь должен был это сделать.
– Лучше бы вы меня… – начала была Лера и вдруг замолкла.
– Что «лучше бы вы меня»? – вкрадчивым голосом уточнил я.
Она смущенно промямлила:
– Ладно, шеф, проехали. Решайте все вопросы побыстрее, я долго в клетке не выдержу. Пока-пока.
И сразу отключилась, я даже попрощаться не успел.
Вернув найденную бумажку на место (улика как-никак), я – чтобы не отнимать хлеб у оперов – придал композиции в пепельнице прежний живописный вид. Протер вилку полотенцем, закинул в ящик и пошел на выход. Делать мне в квартире Белобородова было больше нечего.
Пока спускался, раздумывал над этими ДЧХ. Думал: фамилия-имя-отчество или имя-отчество-фамилия? В любом случае смущала буква Ч. Какое имя начинается с этой буквы? Чук? Чехонте? Чебурашка? С ходу вспомнить не смог. Но, выйдя из подъезда, вспомнил – Чеслав.
Во дворе вокруг детской площадки, огороженной крашеными шинами, по-прежнему гонял на велике стриженный под «ноль» пацан. Заходил – он гонял. Выхожу – все гоняет. Класс шестой-седьмой. Или пятый откормленный.
– Эй, пацан! – окликнул я его, усаживаясь на вкопанную в землю шину.
Он подъехал:
– Чего, дядь?
– Лысина не мерзнет?
– Не-а.
– А пацаны не дразнят?
– Так-то нет.
В это время ожил мобильник, на связь вышел Ашгарр.
– Занят, перезвоню, – оборвал я его на полуслове и снова обратился к пацану: – Давно тут катаешься?
– Так-то да. Давно.
– Слушай, я тут товарища ищу. Скажи, не выходил из третьего подъезда такой маленький и толстый?
– Не-а, не видел.
– Точно?
– Так-то, да. Лешки Решетникова мамка выходила, потом бабка с пятого, сантехник еще, который не сантехник.
Я зацепился:
– Как это «сантехник, который не сантехник»?
– Это я сначала подумал, что сантехник, – пояснил пацан. – Но у нас же сантехником батя Вовки Труфанова, и я подумал – нет, не сантехник.
– А с чего ты взял, что он сантехник?
Пацан посмотрел на меня, как на дитя малое.
– Так чемодан же с инструментом.
– А! Тогда понятно. Раз чемодан, тогда – да. А он не толстым был?
– Кто? Чемодан?
– Да нет, сантехник, который не сантехник.
– Не-а, не толстый. Худой. И высокий такой. Не как вы, но высокий.
Хотелось, конечно, вонз" иться в сознание пацана Взглядом, вживую посмотреть на этого сантехника, который не сантехник, но – табу. Однажды сам себе строго-настрого запретил ковыряться в сознании детей. Ковырнул как-то раз сознание вот такого же мальца, а он вырос и стал серийным убийцей. Взаимосвязь не очевидна, вопрос не изучен, но я зарекся. Чур меня, чур.
– Ну ладно, спасибо тебе, – сказал я, вставая. – Смотри, быстро не гоняй, а то лысину застудишь.
– Не-а, не застужу, – улыбнулся пацан и покатил на новый круг.
Уже направляясь к машине, набрал домашний номер.
– Хорошо, что перезвонил, – сказал Ашгарр.
– Чего случилось? – поторопил я.
– Тут перед домом тип какой-то часов с десяти трется, не нравится он мне.
– Думаешь, Охотник?
– Черт его знает, на лбу не написано.
– Сейчас подъеду, ты только сам не высовывайся, – попросил я, отключился и выругался: – Вот же тенехрень!
Последний мой возглас относился не к новости Ашгарра, просто на фонарном столбе, под которым стоял мой болид, сидел ворон Охотника.
– Обложил, гад! – обронил я еще в сердцах и прошел мимо тачки, будто и не моя вовсе.
Я решил разобраться с вороном немедленно, как говорится, «здесь и сейчас». Шляпу Птицелова не вернуть, а жить с ощущением, что за тобой постоянно следят, это все равно что танцевать с занозой в пятке. Можно, конечно, но ну его на фиг.
Выбравшись со двора на улицу, я прошагал квартал, повернул к небольшому скверу, разбитому возле школы, пересек площадку для выгула собак и добрался до цели своего маневра – огороженного горбылем долгостроя. Выбил ногой две доски и проник внутрь, где увидел то, что и должен был увидеть, – глубокий котлован, в дно которого там и сям было вбито с десяток железобетонных свай. Некоторые из них уже осыпались от времени и непогод и пугали небо пиками голой арматуры. Я прошел краем к сгоревшему строительному вагончику, плюхнулся на чудом уцелевшую скамейку и в ожидании ворона закурил.
Шпион не заставил себя долго ждать – через полминуты заявился, покружил, лениво меся крыльями разгоряченный воздух, и уселся на ближайшую сваю.
Сел, и больше ничего.
Какое-то время мы играли с ним в игру «Кто первым моргнет». Первым моргнул я. Не от тяжести взгляда его желтых остекленевших глаз, нет, – от дыма после очередной затяжки. Хотя и от дыма, а все равно стало обидно. Плюнул от досады и крикнул обнаглевшей птице:
– Чего вылупился?!
– Ничего, – ответил ворон.
– Зовут тебя как, тварь пернатая?
– Никак.
– Ну а когда шпионить прекратишь?
– Никогда.
Стряхнув пепел, упавший на коленку, я усмехнулся и со знанием дела желчно заметил:
– А летаешь ты как курица беременная.
– Что?! – возмущенно вскрикнул шпион.
– Точно – как курица, – повторил я и выхватил кольт.
Вроде быстро достал, раз – и уже в руке, но когда навел ствол, ворона на свае уже не было. Уже кружил над моей головой.
– Что ж ты вьешься? – задал я ему риторический вопрос, пытаясь прицелиться.
Не получалось у меня прицелиться. Заколдованный ворон то взвивался к облакам, то камнем падал вниз. И все время, нарушая все мыслимые и немыслимые законы аэродинамики, шарахался из стороны в сторону. Попробуй тут прицелься. В конце концов прекратил я заниматься ерундой и сунул пистолет в кобуру. Только спрятал, ворон тут же вернулся на свое место. Выждав какое-то время, я предпринял еще одну попытку. Увы, результат оказался тем же: только я, а он – уже.