Страница:
Она поднялась из-за острой, режущей боли в глазах. И еще у нее заболело ухо. Что же там болит? Майа потрогала мочку. Это от наушника. Давящая боль, словно она постоянно жила в наушниках. Майа сняла их с головы, подержала в руках, бессмысленно разглядывая, а потом швырнула на пол. Что же она наделала?
На ней был красный жакет, под ним платье – с длинными рукавами и низким вырезом, из легкой скользкой ткани, похожей на ажурную змеиную кожу, с коротенькой юбкой. Ноги от бедер до лодыжек, словно металлическим панцирем, стискивали колготки, на ногах – сапоги на высоких каблуках.
Майа встала, ее качнуло. Она неуверенно двинулась по вагону, нетвердо шагая на высоких каблуках. Ступни кололо иголочками, болели колени. От голода, головокружения и дрожи она чувствовала сильную слабость.
Она была в вагоне одна среди двух или трех десятков иностранцев. За окнами с пугающей скоростью проносился незнакомый пейзаж.
Ей стало совсем плохо, ее шатало из стороны в сторону, и она поняла, что это депрессия и настоящее внутреннее потрясение. Качнувшись, она ощутила, как пот градом заструился у нее по спине. Затем ее начало тошнить, вырвало, после чего ей стало совсем плохо.
Она была Миа Зиеманн. Она была Миа Зиеманн и болезненно реагировала на последствия лечения.
На нее уставилась собака. Полицейская собака венгерского президента. Пес вылез из своего кресла. Он был в полицейской форме, застегнутой на все пуговицы, и выглядел очень решительно. Собака навострила уши и не отрывала от Майи внимательных глаз.
Президент Венгрии сидела вместе с десятилетним мальчиком. Оба смотрели на экран президентского ноутбука, Президент водила по экрану виртуальной палочкой – высокотехнологичное изобретение напоминало тонкие элегантные китайские палочки для еды. Мальчик завороженно и доверчиво смотрел на экран, а Президент что-то внушала ему, негромко и ласково говоря по-венгерски.
У этой пожилой женщины были удивительные руки. Морщинистые, но ловкие и сильные. И лицо, выдававшее необычайно твердый характер, непроницаемое лицо. Такое лицо могло быть лишь у очень волевой, здоровой и умной женщины лет ста двадцати от роду. При взгляде на него становилось ясно, сколько горя ей пришлось пережить и сколько трудных, мучительных решений она приняла в своей жизни. Она утратила все иллюзии, но не лишилась ни самоуважения, ни стремления помогать людям.
Конечно, эта дама заговорит с ней по-английски. Она европейская интеллектуалка и должна свободно говорить по-английски, как на пяти или шести других языках.
Она была властной, нет, она сама являлась властью. Майа упадет к ее ногам и попросит эту святую женщину о помощи. Она скажет: мне плохо, я голодна, я ослабела, я заблудилась, я сбежала, я живу без веры, я пренебрегла своим долгом и обязанностями. Я сделала что-то дурное, я сожалею об этом, мне очень жаль, пожалуйста, помогите мне.
А Президент посмотрит на нее, мгновенно оценит ситуацию и все поймет. Она не станет смущаться или расстраиваться, она поведет себя очень мудро и сразу догадается, что надо делать. Президент скажет: успокойтесь, моя дорогая, сядьте, отдохните немного, конечно мы вам поможем. Затем включится Сеть, пойдут объяснения, начнутся советы, указания, ее накормят и дадут ночлег в каком-нибудь безопасном месте, где она как следует выспится. Осколки ее жизни опять соберутся вокруг Миа Зиеманн, словно большое теплое одеяло всеобщего прощения и милосердия.
Она, прихрамывая, робко подошла к ним.
Собака сказала что-то по-немецки.
– Что? – спросила Майа.
Пес перешел на английский.
– С вами все в порядке? Можно мне позвать проводника? У вас неприятности?
Президент взглянула на нее и любезно улыбнулась.
– Нет, – ответила Миа, – нет. Я сейчас себя лучше чувствую.
– Какое у вас красивое платье. Как вас зовут? – обратилась к ней Президент.
– Майа.
– А этот прекрасный молодой человек – Ласло Ференци, – сказала Президент, похлопав мальчика по плечу.
– Я победил в школьном конкурсе по эссеистике и сегодня могу провести весь день с Президентом, – мальчик объяснялся по-английски.
Майа с трудом сглотнула.
– Это потрясающе, малыш. Ты должен очень гордиться.
– Я – это будущее, – застенчиво признался мальчик.
– А я ужасная дрянь, – проговорила Майа. Она поплелась назад по вагону, отыскала дамскую комнату, опустилась на пол, лопнули ее тесные колготки, и она потеряла сознание.
Клаудиа нашла ее в дамской комнате, с трудом привела оттуда, уложила на место и заставила немного поесть. Когда питательный бульон коснулся стенок ее пищевода, приведя организм в действие, Майа сразу стала угрюмой. От ее прежнего куража не осталось и следа, ее охватило уныние.
Клаудиа осторожно надела ей на голову наушники.
– Я знаю, что у тебя возникли осложнения, как только ты осталась без наушников. Хорошо, что Тереза отправила меня за тобой присмотреть. Ведь у тебя здравого смысла не больше, чем у кролика. Даже кролику известно, что есть нужно вовремя.
Майа вытерла со лба холодный пот.
– У кроликов нет моих проблем, если только они не сделали что-нибудь постлогоморфное.
– Неудивительно, что ты понравилась Юджину. Ты рассуждаешь, как сумасшедшая, а он и сам такой же. Лучше держись со мной рядом на вечеринке. Эти типы из виртуальных миров, они черт-те что способны учудить.
Майа посмотрела в окно и съела еще ложку жидкого бульона. Как хорошо чувствовать себя по-новому. Как хорошо быть самой собой. Просто быть живой. Быть вообще живой гораздо, гораздо важнее, чем быть кем-то в частности. За окнами мелькал густой богемский лес, на деревьях уже появились первые весенние листья. Поезд на полной скорости в тишине пронесся под воздушными конструкциями арок, мимо прекрасно возделанных полей – огромных орошенных плантаций высоких светящихся грибов. Эти гигантские грибы не были растениями. Это было чудо биоинженерной мысли, неведомое прежде природному миру, способное вырабатывать белки, жиры и углеводы. Поле таких грибов могло накормить небольшой город. Высотой с двухэтажный дом, эти грибы были плотные, зеленые, голые, круглой формы и пористые, словно губка. Когда вы привыкали к этим чудовищам, они казались даже симпатичными. И хорошо, что они были симпатичными, ведь грибы занимали большую часть европейских сельскохозяйственных угодий.
В полдень они уже были в центре Праги. В Мала Страна. В старом городе, в Старе Место. Мощенные булыжниками площади. Шпили на башнях старых соборов. Камни, истертые тысячами ног. Позолоченные башни, балюстрады, мосты, мокрые, блестящие от дождя памятники. Река Влтава. Старинная прекрасная архитектура.
Клаудиа с увлечением занималась шопингом и постоянно кормила Майю горячей едой с лотков. Вкусная жареная еда действовала на Майю как наркотик. Она теперь с интересом смотрела на мир, ей становилось тепло и хорошо. Все вокруг оживлялось и обретало смысл.
Они достали свои камеры на Карловом мосту. Пик туристического сезона еще не наступил, но Прага всегда была в моде. Прага была центром виртуальных миров и мировой моды. Люди приезжали в Прагу, чтобы показать себя.
Конечно, среди туристов преобладали старики. Почти все были пожилыми людьми. Женщины преклонных лет еще никогда не одевались столь элегантно и не выглядели столь шикарно. Мост заполняли толпы старых женщин, геронтократок Европы, державшихся спокойно и с достоинством. Они обладали большим опытом, были энергичны и неразговорчивы. Строгие, но женственные гражданки мира стали с годами, когда их осталось совсем немного, более терпимыми к людским несовершенствам. Элегантные женщины, умеющие слушать, незаурядные женщины, способные полюбить своих врагов до того, как эти враги уйдут в мир иной. Прекрасные, умные, великолепные женщины, чуть заметно вздрагивающие от давно привычной энергетики собственного «я».
Старые женщины в зимних куртках для горных прогулок, в пестрых свитерах из пушистой шерсти толстой вязки. Старые женщины в элегантных деловых костюмах розово-абрикосового, ярко-синего и светло-зеленого тонов.
Женщины в модных зимних брючных костюмах желтого и голубого цвета. Хорошо причесанные, без единой сединки, коротко подстриженные или с волосами на пробор, в шарфах, перекинутых через плечо и аккуратно заколотых брошками-раковинками. Накидки, плиссированные воротнички, муслин, фай, искусственный шелк, маркизет, набивные ткани, роскошный креп и тафта. Платья-щиты, надетые поверх продуманно устроенных, незаметных медицинских приборов. Тонкие постсексуальные профили и талии – очерченные чуть ли не на середине бедер, заметные под драпирующими складками, – шикарные маленькие завитки астраханского каракуля и каракульчи. Отличная компания постчеловеческих женщин.
Пожилые мужчины, встречающиеся в толпе, были одеты со скромным, непоказным достоинством, в пальто с поясом, темные лечебные безрукавки и шитые на заказ пиджаки. Они как будто перевыполнили некий план и не нуждались в контактах с себе подобными. Старики казались элегантными, настороженными и отчужденными, точно инопланетяне. Это племя словно замороженных джентльменов так медленно двигалось в своих начищенных до блеска ботинках, будто кто-то платил им за каждый шаг.
Попадались, конечно, и энергичные молодые люди. Их было не очень много, но в Праге они все же не составляли меньшинство, и от этого их смелость и напор явно возрастали.
Молодые мужчины. Множество смелых и нагловатых молодых мужчин, тот избыток мужчин, которым гордится каждое поколение до того, как начинает увеличиваться мужская смертность. Заносчивые молодые смельчаки с гладкой, как у младенцев, кожей, – ведь прыщи, подобно оспе, давно остались в прошлом. Они любили наряжаться в сверкающие пиджаки с блестящими нитями, массивные модные дорогие ботинки и пестрые шейные платки. Это поколение молодых людей от рождения было вскормлено биохимической амброзией, оно могло гордиться превосходными зубами, идеальным зрением и гибкой балетной походкой. Настоящие денди носили декоративные манжеты-переводчики и, не смущаясь, употребляли румяна, чтобы подчеркнуть скулы.
Яркие женщины в цветастых платьях с черными рукавами, разноцветных шалях, легких шляпках и узких, до колен, сапогах на молнии. В пиджаках с узором, в кокетливых коротких жакетах, в основном из красной лакированной кожи. Рюкзаки с короткими ремешками, звенящие на ходу браслеты и дорогая броская губная помада. В Праге модно было носить клетчатые зимние перчатки с обрезанными пальцами, открывавшими острые ногти с ярким маникюром. Широкие пояса на талии подчеркивали бедра. И декольте – большое количество теплой, богатой гормонами плоти, открытой напоказ даже зимой. Крупные молодые груди с глубокими ложбинками. Это было уже не орудие соблазна, а политический манифест.
Молодые женщины мечтали, чтобы их фотографировали. Они улыбались Майе и по-клоунски веселились перед камерой. Многие в Праге, даже дети, носили наглазники, но никто больше не ходил в очках. Корректирующие линзы считались давно устаревшим изобретением вроде протеза ноги из слоновой кости.
Прага стала для Майи источником небывалого вдохновения.
Она внезапно обнаружила подспудную связь между старыми европейскими городами и молодыми европейцами. Все настоящие и крупные сделки концентрировались вокруг центров этих городов, в зданиях с современной инфраструктурой, оборудованных и декорированных в стиле конца двадцать первого века с гранеными конструкциями и волоконно-оптическими перекрытиями.
Однако все эти новые сооружения не могли уничтожить старую архитектуру. Вырвать свои культурные корни означало бы убить даже призрачную альтернативу и очутиться в страшной пустоте постиндустриального прагматизма. Они ценили эти старые кирпичи и покрытые мхом стены, считая их даром прежних столетий. Как ни странно, но молодые люди тоже были даром и следствием минувших веков.
Молодежь пряталась в старых городах. Она являла собой городской сплав сугубо внеэкономического характера, и без нее нерушимая связь прошлого и будущего до сих пор была бы невозможна.
Майа и Клаудиа переоделись в дамской комнате и оставили свои сумки в камере хранения. «Мертвая голова» находилась на Опатовицкой улице, в трехэтажном доме с островерхой готической черепичной крышей. Туда можно было попасть, поднявшись по короткой лестнице с растрескавшимися старыми ступеньками и резными чугунными перилами, а потом спустившись по длинной деревянной лестнице в подвал без окон, где и помещался бар. Все эти подъемы и спуски не имели особого архитектурного смысла, но дом был построен по меньшей мере пятьсот лет назад. Он пережил столько исторических перемен, что сам был историческим фактом.
Клаудиу и Майю встретил у подножия лестницы старый пятнистый бульдог в поношенном свитере и брюках со штрипками. Майа, наверное, еще ни разу не видела столь уродливого животного.
– Кто вас сюда пригласил? – осведомилась собака по-английски и угрожающе зарычала.
Майа окинула бар быстрым взглядом. Комнату освещал синеватый свет нескольких ламп, высоко висящих над головой, и бледное сияние прямоугольного экрана, расположенного на одной из стен. В баре йодисто пахло водорослями или, слегка, кровью. Около двадцати человек возлежали вокруг низких столиков. На многих были надеты наглазники, крохотные озера светящейся виртуальности поблескивали по окружности линз. Юджина видно не было.
– Нас пригласил сюда один молодой человек, – без смущения солгала Майа и неопределенно махнула рукой.
– Эй, – крикнула она. – Na, Mensch! Чао!
Незнакомый мужчина, сидевший за дальним столиком, поглядел на них и вежливо замахал рукой в ответ. Майа проскользнула мимо собаки.
– Ну, Майа, – прошептала Клаудиа, придвинувшись к ней поближе, – мы для этого места слишком шикарно оделись. Как в морг попали.
– А мне здесь нравится, – возразила Майа. Она была счастлива и уверенным шагом вошла в бар.
Она услышала какую-то непонятную музыку, отдаленно напоминавшую инструментальную, малоприятные скрипучие и повизгивающие пассажи то затихали, то раздавались громче. Бармен изучал экран инструкций и пытался наладить маленькую мембрану огромного аппарата для настоек со сложным составом. Этот аппарат занимал почти всю стойку бара из красного дерева, весил, видно, не одну тонну и выглядел так, словно его изысканное содержимое могло взорвать целый городской квартал.
На бармене был тонкий, легкий, прозрачный цельнокроеный комбинезон. Такую экипировку носили самые отважные сотрудники службы социальной помощи, расчищая зараженные чумой места. Под его сверкающим плотным воздушным покровом виднелось голое тело. Сквозь пластик было заметно, что он с ног до головы был покрыт густыми седыми волосами, будто шкуркой.
Они встревожились, когда бармен обратил на них внимание. Он с грохотом захлопнул свой ноутбук и сделал движение в их сторону. Бармен был очень стар или очень болен и шел волоча ноги.
Его лицо закрывала густая седая борода. Кустистые брови, волосы росли даже на носу и ушах. Губы и веки казались бледными проплешинами среди буйных зарослей.
– Вы тут новенькие, – проговорил бармен через микрофон в своем комбинезоне.
– Да, верно. Я Майа, а это Клаудиа. Мы работаем в магазине манекенщицами.
Бармен спокойно и с пониманием оглядел их при свете лампы, висящей прямо над его стойкой. Небольшая лысина со шрамами блестела в свете этой лампы.
– Мне нравятся молоденькие нарядные девушки, – произнес он наконец и подмигнул. – Вам, наверное, мешает пес. Позовите его. Скажите, пусть он подойдет к старому Клаусу.
Майа ослепительно улыбнулась ему:
– Огромное спасибо. Вы так гостеприимны. Обещаю, что мы не доставим вам хлопот. Можно нам посмотреть эти картинки?
– Нет. Что вы будете пить?
– Кофеин, – храбро заявила Клаудиа.
Клаус безмолвно подал им две маленькие чашки.
– Вы хотите попробовать животный крем?
– Nein, danke, – ответила Клаудиа и чуть-чуть вздрогнула.
– Никакого вреда от него не будет, – проговорил Клаус и вернулся к своим делам.
Майа и Клаудиа взяли чашки с блюдцами и устроились на диване за столиком. Клаудиа сбросила свой широкий, в складках, плащ, оставшись красоваться в розовом плиссированном топе.
– Эта компания мне не по вкусу, – негромко пожаловалась она. – Я была уверена, что здесь танцуют, звучит нормальная музыка, все открыто занимаются сексом, какие-нибудь анандамины, а это не бар, а просто кладбище. Послушай только, какую жуть они играют.
– Это старая акустическая музыка. Тогда не было вертикальных цветов для звуков. А инструменты делали из дерева и жил животных.
Клаудиа нервно отпила глоток из маленькой чашки.
– Майа, знаешь, в чем проблема? Это вечер для интеллектуалов. А в молодости глупо быть интеллектуалом. Вот когда доживешь до ста лет и больше ничего не сможешь чувствовать, тогда пожалуйста, будь себе интеллектуалом. Они такие претенциозные. А сами не знают, как надо жить!
– Клаудиа, расслабься. Мы еще только пришли.
Настенная композиция была самым теплым и привлекательным предметом в «Мертвой голове». Она ничем не напоминала обычный экран или стеклянную поверхность и казалась на редкость живописной, как настоящая картина. Экран раздробился на тысячи фрагментов, и эти вроде как соты медленно раскачивались и соприкасались. Подвижные клетки наплывали одна на другую, пульсировали, менялись местами, их очертания расплывались. Настоящий балет цветов.
Майа едва дотронулась губами до своей чашки и поставила ее на стол. Она посмотрела на раздраженную Клаудиу, потом опять уставилась на композицию. Сочные цветочные формы исчезали прямо у нее на глазах, сменялись множеством холодных геометрических кристаллов. Она не могла сказать, как поняла, что стена следит за ней. Она каким-то образом фиксировала людей, – возможно, за экраном находились камеры. Когда кто-то смотрел на композицию, движение приостанавливалось. Она приходила в действие, лишь когда на нее никто не смотрел.
Майа открыла свой рюкзак и украдкой скосила глаза на стену через зеркало в пудренице. Это осталось незамеченным, и Майа подумала, что сумела усыпить бдительность экрана. Маленькие соты оживились, они вспыхивали искрами, делясь друг с другом информацией, расцветали, соединялись и кружились, как в калейдоскопе. Майа закрыла пудреницу и перевела взгляд на экран. Клетки мгновенно застыли на месте и поползли, демонстрируя свое примерное поведение.
К ним не торопясь, вальяжно подошел Юджин.
– Чао, Майа.
– Чао, Юджин. – Она обрадовалась встрече. На этот раз он был безупречен. Вымытый, причесанный. В смокинге с аппликацией и в узких брюках он выглядел очень элегантно. Юджин улыбнулся с видом победителя:
– Was ist los, Камилла?
– Клаудиа, – поправила его Клаудиа. Она нахмурилась и вытянула ноги на диване.
Юджин беспечно уселся рядом с ними.
– Вам нужно было позвонить в бар. Здесь, в «Голове», так принято. Я даже не знал, что вы приехали.
– Все на свете бывает в первый раз, Юджин.
– Большинство людей звонит, предупреждая о своем приходе. Тут все подключено к Сети. «Голова» – наше главное место встреч. Я доволен, что вы сюда пришли. Вам понравился наш хозяин?
– Мне он совсем не понравился, – откровенно призналась Клаудиа.
– Занятый тип, не правда ли? Бесподобный собеседник. Знает тысячи разных историй. Он был космонавтом.
– Неужели?
– Да, единственный чех на Лунной станции. Он провел на Луне все годы эпидемии. Поэтому он носит такой костюм. У них возникли проблемы с иммунной системой из-за длительного облучения. Сначала он вообще не одевался на Земле, и ходил в чем мать родила, но у него начался стафилококк, и от болезни остались шрамы. Тогда он и отрастил густые волосы.
– Я еще никогда не видела живого космонавта.
– Ну а теперь вы познакомились. Клаус – хозяин «Головы». Должен вас предупредить, он не любит говорить о годах, проведенных на Луне. Многие его друзья умерли во время полета и в годы репрессий. Но вот теперь он местная достопримечательность. Единственный чешский астронавт, побывавший на Луне, национальный герой. Пражский городской совет разрешил ему делать все, что он хочет. Клаус не занудный геронтократ, но он уже дошел до предела. Устал как лошадь. – Последнюю фразу Юджин произнес по-немецки.
– Не говорите при мне по-немецки, – заметила Клаудиа.
– Немецкий – это не проблема! У нас здесь есть один шквиперский парень, он пытается найти кого-нибудь, кто говорит на языке гег. На гег или на тоск.
– Откуда он?
– Из Тираны.
Клаудиа едва улыбнулась и приободрилась.
– Мне нравятся шквиперские ребята, – сказала она по-немецки. – Они такие деловые и романтичные. А что он делает?
– Работает в виртуальности, – ответил Юджин.
– Супер. – Клаудиа встала и покинула их. Майа перебралась на ее место.
– Садитесь ко мне поближе.
Юджин осторожно передвинулся.
– Расскажите мне что-нибудь о женщине, устроившей этот аттракцион.
– А откуда вы узнали, что это женщина?
– Я просто догадалась.
Юджин пронаблюдал за композицией, уловившей его взгляд и тотчас замедлившей ход.
– Это автоматический дисплей из клеток. Судя по технике, он создан еще в пятидесятых годах. Надеюсь, что она его крепко выстроила и потребуется время и силы, чтобы заменить всю работу на стационарной платформе.
– Но она очень красива, не правда ли? Я чуть было не разозлилась на эти камеры и прослушки, но потом поняла, что она хотела сказать.
Юджин почесал голову.
– Вы приехали ко мне, а не к моим камерам, прослушкам и прочим устройствам. Вот Поль в них разбирается. Поль – ученый.
– А кто такой Поль?
Юджин снисходительно улыбнулся:
– Поль в основном и разрабатывает здесь сценографию. Знаете, я не люблю, когда мне говорят, что и как нужно думать. Потому что я не силен в идеологии. Но Полю я доверяю и полагаю, он тоже доверяет мне.
– А Поль сейчас здесь? Познакомьте меня с ним.
– Разумеется.
Юджин провел ее через бар. Человек шесть столпились вокруг мускулистого рыжеволосого человека в броском костюме с дисплеем. На его пиджаке отражался великолепный вид сверкающей огнями ночной Праги. Блики уличного света мерцали на лацканах и спускались вниз на блестящие глянцевитые рукава. Он рассказывал по-французски какой-то смешной анекдот. Слушатели, увлеченные его шутками, громко смеялись.
Майа терпеливо дождалась, пока история не завершилась взрывом непонятных ей реплик. Она решила к нему обратиться:
– Чао, Поль! Вы не возражаете, если мы поговорим по-английски?
Рыжий почесал бороду.
– Я с огромным уважением отношусь к английскому языку, но Поль вон там, в конце стола, дорогая.
– О!
– Не делай этого, ладно? – пробормотал Юджин, пробираясь вместе с ней через вытянутые ноги и пустые бутылки.
Поль оказался плотным, темноволосым, с гладко выбритым лицом. Он был поглощен беседой с какой-то остроносой брюнеткой без косметики и беспрестанно теребил большую скатерть на столе. Кусок этой декоративной ткани, казалось, жил своей жизнью. Он хлопал складками, извивался и стремился выскользнуть из рук Поля.
– Можно мне вам что-нибудь принести? – прошептал Юджин.
– Я не отказалась бы от минеральной воды. Спасибо. – Майа примостилась на краешке дивана и не отрывала глаз от Поля и брюнетки, обсуждавших достоинства светящейся, шуршащей ткани. Они быстро и свободно говорили по-итальянски.
Поль был в серых брюках, линялой рубашке цвета хаки, застегнутой на все пуговицы. Его пальто было небрежно брошено на спинку дивана. Женщина была в узких темных брюках, ботинках, на руках элегантные белые перчатки до локтя. Она явно старалась не замечать подошедшую Майю.
Поль уцепился за край платка, и он, извиваясь, пополз вниз. Он прикрепил его к тонкому проводу, подтащил лежащий на диване ноутбук и, не прерывая разговора на итальянском, стал что-то печатать. Появилась первая информация на каком-то ужасающем техническом английском.
Поль последний раз нажал на клавишу, и все пришло в движение. Затем он повернулся к Майе и деловито осведомился:
– Вы американка?
– Да.
– Калифорнийка?
– Верно.
– Из Сан-Франциско?
– Вы очень проницательны.
– А я Поль из Штутгарта. Я программист. А это Бенедетта, кодировщица из Болоньи.
– Меня зовут Майа. В сущности, я ниоткуда. И ничего особенного не умею делать. – Она протянула через стол руку женщине.
– Вы модель, – безразличным голосом отметила Бенедетта.
– Да. Время от времени.
– Интересно, имелись ли хоть какие-нибудь мысли в вашей хорошенькой головке? Когда-нибудь?
– Никаких, но я смогу встряхнуться, если в нее что-то взбредет.
– Не будь такой бестактной, Бенедетта, – засмеялся Поль.
Бенедетта слегка коснулась кончиков пальцев Майи своими в элегантных перчатках и откинулась на диване.
– Мне нужно поговорить с этим человеком, и для этого я проделала долгий путь. Надеюсь, вы подождете и не станете строить ему глазки, пока мы заняты.
– Бенедетта – католичка, – пояснил Поль.
– Я не католичка! А Болонья – самый некатолический город в Европе! Я анархистка, занимаюсь программированием, создаю виртуальные миры. Я не против повесить последнего геронтократа на кишках последнего священника!
На ней был красный жакет, под ним платье – с длинными рукавами и низким вырезом, из легкой скользкой ткани, похожей на ажурную змеиную кожу, с коротенькой юбкой. Ноги от бедер до лодыжек, словно металлическим панцирем, стискивали колготки, на ногах – сапоги на высоких каблуках.
Майа встала, ее качнуло. Она неуверенно двинулась по вагону, нетвердо шагая на высоких каблуках. Ступни кололо иголочками, болели колени. От голода, головокружения и дрожи она чувствовала сильную слабость.
Она была в вагоне одна среди двух или трех десятков иностранцев. За окнами с пугающей скоростью проносился незнакомый пейзаж.
Ей стало совсем плохо, ее шатало из стороны в сторону, и она поняла, что это депрессия и настоящее внутреннее потрясение. Качнувшись, она ощутила, как пот градом заструился у нее по спине. Затем ее начало тошнить, вырвало, после чего ей стало совсем плохо.
Она была Миа Зиеманн. Она была Миа Зиеманн и болезненно реагировала на последствия лечения.
На нее уставилась собака. Полицейская собака венгерского президента. Пес вылез из своего кресла. Он был в полицейской форме, застегнутой на все пуговицы, и выглядел очень решительно. Собака навострила уши и не отрывала от Майи внимательных глаз.
Президент Венгрии сидела вместе с десятилетним мальчиком. Оба смотрели на экран президентского ноутбука, Президент водила по экрану виртуальной палочкой – высокотехнологичное изобретение напоминало тонкие элегантные китайские палочки для еды. Мальчик завороженно и доверчиво смотрел на экран, а Президент что-то внушала ему, негромко и ласково говоря по-венгерски.
У этой пожилой женщины были удивительные руки. Морщинистые, но ловкие и сильные. И лицо, выдававшее необычайно твердый характер, непроницаемое лицо. Такое лицо могло быть лишь у очень волевой, здоровой и умной женщины лет ста двадцати от роду. При взгляде на него становилось ясно, сколько горя ей пришлось пережить и сколько трудных, мучительных решений она приняла в своей жизни. Она утратила все иллюзии, но не лишилась ни самоуважения, ни стремления помогать людям.
Конечно, эта дама заговорит с ней по-английски. Она европейская интеллектуалка и должна свободно говорить по-английски, как на пяти или шести других языках.
Она была властной, нет, она сама являлась властью. Майа упадет к ее ногам и попросит эту святую женщину о помощи. Она скажет: мне плохо, я голодна, я ослабела, я заблудилась, я сбежала, я живу без веры, я пренебрегла своим долгом и обязанностями. Я сделала что-то дурное, я сожалею об этом, мне очень жаль, пожалуйста, помогите мне.
А Президент посмотрит на нее, мгновенно оценит ситуацию и все поймет. Она не станет смущаться или расстраиваться, она поведет себя очень мудро и сразу догадается, что надо делать. Президент скажет: успокойтесь, моя дорогая, сядьте, отдохните немного, конечно мы вам поможем. Затем включится Сеть, пойдут объяснения, начнутся советы, указания, ее накормят и дадут ночлег в каком-нибудь безопасном месте, где она как следует выспится. Осколки ее жизни опять соберутся вокруг Миа Зиеманн, словно большое теплое одеяло всеобщего прощения и милосердия.
Она, прихрамывая, робко подошла к ним.
Собака сказала что-то по-немецки.
– Что? – спросила Майа.
Пес перешел на английский.
– С вами все в порядке? Можно мне позвать проводника? У вас неприятности?
Президент взглянула на нее и любезно улыбнулась.
– Нет, – ответила Миа, – нет. Я сейчас себя лучше чувствую.
– Какое у вас красивое платье. Как вас зовут? – обратилась к ней Президент.
– Майа.
– А этот прекрасный молодой человек – Ласло Ференци, – сказала Президент, похлопав мальчика по плечу.
– Я победил в школьном конкурсе по эссеистике и сегодня могу провести весь день с Президентом, – мальчик объяснялся по-английски.
Майа с трудом сглотнула.
– Это потрясающе, малыш. Ты должен очень гордиться.
– Я – это будущее, – застенчиво признался мальчик.
– А я ужасная дрянь, – проговорила Майа. Она поплелась назад по вагону, отыскала дамскую комнату, опустилась на пол, лопнули ее тесные колготки, и она потеряла сознание.
Клаудиа нашла ее в дамской комнате, с трудом привела оттуда, уложила на место и заставила немного поесть. Когда питательный бульон коснулся стенок ее пищевода, приведя организм в действие, Майа сразу стала угрюмой. От ее прежнего куража не осталось и следа, ее охватило уныние.
Клаудиа осторожно надела ей на голову наушники.
– Я знаю, что у тебя возникли осложнения, как только ты осталась без наушников. Хорошо, что Тереза отправила меня за тобой присмотреть. Ведь у тебя здравого смысла не больше, чем у кролика. Даже кролику известно, что есть нужно вовремя.
Майа вытерла со лба холодный пот.
– У кроликов нет моих проблем, если только они не сделали что-нибудь постлогоморфное.
– Неудивительно, что ты понравилась Юджину. Ты рассуждаешь, как сумасшедшая, а он и сам такой же. Лучше держись со мной рядом на вечеринке. Эти типы из виртуальных миров, они черт-те что способны учудить.
Майа посмотрела в окно и съела еще ложку жидкого бульона. Как хорошо чувствовать себя по-новому. Как хорошо быть самой собой. Просто быть живой. Быть вообще живой гораздо, гораздо важнее, чем быть кем-то в частности. За окнами мелькал густой богемский лес, на деревьях уже появились первые весенние листья. Поезд на полной скорости в тишине пронесся под воздушными конструкциями арок, мимо прекрасно возделанных полей – огромных орошенных плантаций высоких светящихся грибов. Эти гигантские грибы не были растениями. Это было чудо биоинженерной мысли, неведомое прежде природному миру, способное вырабатывать белки, жиры и углеводы. Поле таких грибов могло накормить небольшой город. Высотой с двухэтажный дом, эти грибы были плотные, зеленые, голые, круглой формы и пористые, словно губка. Когда вы привыкали к этим чудовищам, они казались даже симпатичными. И хорошо, что они были симпатичными, ведь грибы занимали большую часть европейских сельскохозяйственных угодий.
В полдень они уже были в центре Праги. В Мала Страна. В старом городе, в Старе Место. Мощенные булыжниками площади. Шпили на башнях старых соборов. Камни, истертые тысячами ног. Позолоченные башни, балюстрады, мосты, мокрые, блестящие от дождя памятники. Река Влтава. Старинная прекрасная архитектура.
Клаудиа с увлечением занималась шопингом и постоянно кормила Майю горячей едой с лотков. Вкусная жареная еда действовала на Майю как наркотик. Она теперь с интересом смотрела на мир, ей становилось тепло и хорошо. Все вокруг оживлялось и обретало смысл.
Они достали свои камеры на Карловом мосту. Пик туристического сезона еще не наступил, но Прага всегда была в моде. Прага была центром виртуальных миров и мировой моды. Люди приезжали в Прагу, чтобы показать себя.
Конечно, среди туристов преобладали старики. Почти все были пожилыми людьми. Женщины преклонных лет еще никогда не одевались столь элегантно и не выглядели столь шикарно. Мост заполняли толпы старых женщин, геронтократок Европы, державшихся спокойно и с достоинством. Они обладали большим опытом, были энергичны и неразговорчивы. Строгие, но женственные гражданки мира стали с годами, когда их осталось совсем немного, более терпимыми к людским несовершенствам. Элегантные женщины, умеющие слушать, незаурядные женщины, способные полюбить своих врагов до того, как эти враги уйдут в мир иной. Прекрасные, умные, великолепные женщины, чуть заметно вздрагивающие от давно привычной энергетики собственного «я».
Старые женщины в зимних куртках для горных прогулок, в пестрых свитерах из пушистой шерсти толстой вязки. Старые женщины в элегантных деловых костюмах розово-абрикосового, ярко-синего и светло-зеленого тонов.
Женщины в модных зимних брючных костюмах желтого и голубого цвета. Хорошо причесанные, без единой сединки, коротко подстриженные или с волосами на пробор, в шарфах, перекинутых через плечо и аккуратно заколотых брошками-раковинками. Накидки, плиссированные воротнички, муслин, фай, искусственный шелк, маркизет, набивные ткани, роскошный креп и тафта. Платья-щиты, надетые поверх продуманно устроенных, незаметных медицинских приборов. Тонкие постсексуальные профили и талии – очерченные чуть ли не на середине бедер, заметные под драпирующими складками, – шикарные маленькие завитки астраханского каракуля и каракульчи. Отличная компания постчеловеческих женщин.
Пожилые мужчины, встречающиеся в толпе, были одеты со скромным, непоказным достоинством, в пальто с поясом, темные лечебные безрукавки и шитые на заказ пиджаки. Они как будто перевыполнили некий план и не нуждались в контактах с себе подобными. Старики казались элегантными, настороженными и отчужденными, точно инопланетяне. Это племя словно замороженных джентльменов так медленно двигалось в своих начищенных до блеска ботинках, будто кто-то платил им за каждый шаг.
Попадались, конечно, и энергичные молодые люди. Их было не очень много, но в Праге они все же не составляли меньшинство, и от этого их смелость и напор явно возрастали.
Молодые мужчины. Множество смелых и нагловатых молодых мужчин, тот избыток мужчин, которым гордится каждое поколение до того, как начинает увеличиваться мужская смертность. Заносчивые молодые смельчаки с гладкой, как у младенцев, кожей, – ведь прыщи, подобно оспе, давно остались в прошлом. Они любили наряжаться в сверкающие пиджаки с блестящими нитями, массивные модные дорогие ботинки и пестрые шейные платки. Это поколение молодых людей от рождения было вскормлено биохимической амброзией, оно могло гордиться превосходными зубами, идеальным зрением и гибкой балетной походкой. Настоящие денди носили декоративные манжеты-переводчики и, не смущаясь, употребляли румяна, чтобы подчеркнуть скулы.
Яркие женщины в цветастых платьях с черными рукавами, разноцветных шалях, легких шляпках и узких, до колен, сапогах на молнии. В пиджаках с узором, в кокетливых коротких жакетах, в основном из красной лакированной кожи. Рюкзаки с короткими ремешками, звенящие на ходу браслеты и дорогая броская губная помада. В Праге модно было носить клетчатые зимние перчатки с обрезанными пальцами, открывавшими острые ногти с ярким маникюром. Широкие пояса на талии подчеркивали бедра. И декольте – большое количество теплой, богатой гормонами плоти, открытой напоказ даже зимой. Крупные молодые груди с глубокими ложбинками. Это было уже не орудие соблазна, а политический манифест.
Молодые женщины мечтали, чтобы их фотографировали. Они улыбались Майе и по-клоунски веселились перед камерой. Многие в Праге, даже дети, носили наглазники, но никто больше не ходил в очках. Корректирующие линзы считались давно устаревшим изобретением вроде протеза ноги из слоновой кости.
Прага стала для Майи источником небывалого вдохновения.
Она внезапно обнаружила подспудную связь между старыми европейскими городами и молодыми европейцами. Все настоящие и крупные сделки концентрировались вокруг центров этих городов, в зданиях с современной инфраструктурой, оборудованных и декорированных в стиле конца двадцать первого века с гранеными конструкциями и волоконно-оптическими перекрытиями.
Однако все эти новые сооружения не могли уничтожить старую архитектуру. Вырвать свои культурные корни означало бы убить даже призрачную альтернативу и очутиться в страшной пустоте постиндустриального прагматизма. Они ценили эти старые кирпичи и покрытые мхом стены, считая их даром прежних столетий. Как ни странно, но молодые люди тоже были даром и следствием минувших веков.
Молодежь пряталась в старых городах. Она являла собой городской сплав сугубо внеэкономического характера, и без нее нерушимая связь прошлого и будущего до сих пор была бы невозможна.
Майа и Клаудиа переоделись в дамской комнате и оставили свои сумки в камере хранения. «Мертвая голова» находилась на Опатовицкой улице, в трехэтажном доме с островерхой готической черепичной крышей. Туда можно было попасть, поднявшись по короткой лестнице с растрескавшимися старыми ступеньками и резными чугунными перилами, а потом спустившись по длинной деревянной лестнице в подвал без окон, где и помещался бар. Все эти подъемы и спуски не имели особого архитектурного смысла, но дом был построен по меньшей мере пятьсот лет назад. Он пережил столько исторических перемен, что сам был историческим фактом.
Клаудиу и Майю встретил у подножия лестницы старый пятнистый бульдог в поношенном свитере и брюках со штрипками. Майа, наверное, еще ни разу не видела столь уродливого животного.
– Кто вас сюда пригласил? – осведомилась собака по-английски и угрожающе зарычала.
Майа окинула бар быстрым взглядом. Комнату освещал синеватый свет нескольких ламп, высоко висящих над головой, и бледное сияние прямоугольного экрана, расположенного на одной из стен. В баре йодисто пахло водорослями или, слегка, кровью. Около двадцати человек возлежали вокруг низких столиков. На многих были надеты наглазники, крохотные озера светящейся виртуальности поблескивали по окружности линз. Юджина видно не было.
– Нас пригласил сюда один молодой человек, – без смущения солгала Майа и неопределенно махнула рукой.
– Эй, – крикнула она. – Na, Mensch! Чао!
Незнакомый мужчина, сидевший за дальним столиком, поглядел на них и вежливо замахал рукой в ответ. Майа проскользнула мимо собаки.
– Ну, Майа, – прошептала Клаудиа, придвинувшись к ней поближе, – мы для этого места слишком шикарно оделись. Как в морг попали.
– А мне здесь нравится, – возразила Майа. Она была счастлива и уверенным шагом вошла в бар.
Она услышала какую-то непонятную музыку, отдаленно напоминавшую инструментальную, малоприятные скрипучие и повизгивающие пассажи то затихали, то раздавались громче. Бармен изучал экран инструкций и пытался наладить маленькую мембрану огромного аппарата для настоек со сложным составом. Этот аппарат занимал почти всю стойку бара из красного дерева, весил, видно, не одну тонну и выглядел так, словно его изысканное содержимое могло взорвать целый городской квартал.
На бармене был тонкий, легкий, прозрачный цельнокроеный комбинезон. Такую экипировку носили самые отважные сотрудники службы социальной помощи, расчищая зараженные чумой места. Под его сверкающим плотным воздушным покровом виднелось голое тело. Сквозь пластик было заметно, что он с ног до головы был покрыт густыми седыми волосами, будто шкуркой.
Они встревожились, когда бармен обратил на них внимание. Он с грохотом захлопнул свой ноутбук и сделал движение в их сторону. Бармен был очень стар или очень болен и шел волоча ноги.
Его лицо закрывала густая седая борода. Кустистые брови, волосы росли даже на носу и ушах. Губы и веки казались бледными проплешинами среди буйных зарослей.
– Вы тут новенькие, – проговорил бармен через микрофон в своем комбинезоне.
– Да, верно. Я Майа, а это Клаудиа. Мы работаем в магазине манекенщицами.
Бармен спокойно и с пониманием оглядел их при свете лампы, висящей прямо над его стойкой. Небольшая лысина со шрамами блестела в свете этой лампы.
– Мне нравятся молоденькие нарядные девушки, – произнес он наконец и подмигнул. – Вам, наверное, мешает пес. Позовите его. Скажите, пусть он подойдет к старому Клаусу.
Майа ослепительно улыбнулась ему:
– Огромное спасибо. Вы так гостеприимны. Обещаю, что мы не доставим вам хлопот. Можно нам посмотреть эти картинки?
– Нет. Что вы будете пить?
– Кофеин, – храбро заявила Клаудиа.
Клаус безмолвно подал им две маленькие чашки.
– Вы хотите попробовать животный крем?
– Nein, danke, – ответила Клаудиа и чуть-чуть вздрогнула.
– Никакого вреда от него не будет, – проговорил Клаус и вернулся к своим делам.
Майа и Клаудиа взяли чашки с блюдцами и устроились на диване за столиком. Клаудиа сбросила свой широкий, в складках, плащ, оставшись красоваться в розовом плиссированном топе.
– Эта компания мне не по вкусу, – негромко пожаловалась она. – Я была уверена, что здесь танцуют, звучит нормальная музыка, все открыто занимаются сексом, какие-нибудь анандамины, а это не бар, а просто кладбище. Послушай только, какую жуть они играют.
– Это старая акустическая музыка. Тогда не было вертикальных цветов для звуков. А инструменты делали из дерева и жил животных.
Клаудиа нервно отпила глоток из маленькой чашки.
– Майа, знаешь, в чем проблема? Это вечер для интеллектуалов. А в молодости глупо быть интеллектуалом. Вот когда доживешь до ста лет и больше ничего не сможешь чувствовать, тогда пожалуйста, будь себе интеллектуалом. Они такие претенциозные. А сами не знают, как надо жить!
– Клаудиа, расслабься. Мы еще только пришли.
Настенная композиция была самым теплым и привлекательным предметом в «Мертвой голове». Она ничем не напоминала обычный экран или стеклянную поверхность и казалась на редкость живописной, как настоящая картина. Экран раздробился на тысячи фрагментов, и эти вроде как соты медленно раскачивались и соприкасались. Подвижные клетки наплывали одна на другую, пульсировали, менялись местами, их очертания расплывались. Настоящий балет цветов.
Майа едва дотронулась губами до своей чашки и поставила ее на стол. Она посмотрела на раздраженную Клаудиу, потом опять уставилась на композицию. Сочные цветочные формы исчезали прямо у нее на глазах, сменялись множеством холодных геометрических кристаллов. Она не могла сказать, как поняла, что стена следит за ней. Она каким-то образом фиксировала людей, – возможно, за экраном находились камеры. Когда кто-то смотрел на композицию, движение приостанавливалось. Она приходила в действие, лишь когда на нее никто не смотрел.
Майа открыла свой рюкзак и украдкой скосила глаза на стену через зеркало в пудренице. Это осталось незамеченным, и Майа подумала, что сумела усыпить бдительность экрана. Маленькие соты оживились, они вспыхивали искрами, делясь друг с другом информацией, расцветали, соединялись и кружились, как в калейдоскопе. Майа закрыла пудреницу и перевела взгляд на экран. Клетки мгновенно застыли на месте и поползли, демонстрируя свое примерное поведение.
К ним не торопясь, вальяжно подошел Юджин.
– Чао, Майа.
– Чао, Юджин. – Она обрадовалась встрече. На этот раз он был безупречен. Вымытый, причесанный. В смокинге с аппликацией и в узких брюках он выглядел очень элегантно. Юджин улыбнулся с видом победителя:
– Was ist los, Камилла?
– Клаудиа, – поправила его Клаудиа. Она нахмурилась и вытянула ноги на диване.
Юджин беспечно уселся рядом с ними.
– Вам нужно было позвонить в бар. Здесь, в «Голове», так принято. Я даже не знал, что вы приехали.
– Все на свете бывает в первый раз, Юджин.
– Большинство людей звонит, предупреждая о своем приходе. Тут все подключено к Сети. «Голова» – наше главное место встреч. Я доволен, что вы сюда пришли. Вам понравился наш хозяин?
– Мне он совсем не понравился, – откровенно призналась Клаудиа.
– Занятый тип, не правда ли? Бесподобный собеседник. Знает тысячи разных историй. Он был космонавтом.
– Неужели?
– Да, единственный чех на Лунной станции. Он провел на Луне все годы эпидемии. Поэтому он носит такой костюм. У них возникли проблемы с иммунной системой из-за длительного облучения. Сначала он вообще не одевался на Земле, и ходил в чем мать родила, но у него начался стафилококк, и от болезни остались шрамы. Тогда он и отрастил густые волосы.
– Я еще никогда не видела живого космонавта.
– Ну а теперь вы познакомились. Клаус – хозяин «Головы». Должен вас предупредить, он не любит говорить о годах, проведенных на Луне. Многие его друзья умерли во время полета и в годы репрессий. Но вот теперь он местная достопримечательность. Единственный чешский астронавт, побывавший на Луне, национальный герой. Пражский городской совет разрешил ему делать все, что он хочет. Клаус не занудный геронтократ, но он уже дошел до предела. Устал как лошадь. – Последнюю фразу Юджин произнес по-немецки.
– Не говорите при мне по-немецки, – заметила Клаудиа.
– Немецкий – это не проблема! У нас здесь есть один шквиперский парень, он пытается найти кого-нибудь, кто говорит на языке гег. На гег или на тоск.
– Откуда он?
– Из Тираны.
Клаудиа едва улыбнулась и приободрилась.
– Мне нравятся шквиперские ребята, – сказала она по-немецки. – Они такие деловые и романтичные. А что он делает?
– Работает в виртуальности, – ответил Юджин.
– Супер. – Клаудиа встала и покинула их. Майа перебралась на ее место.
– Садитесь ко мне поближе.
Юджин осторожно передвинулся.
– Расскажите мне что-нибудь о женщине, устроившей этот аттракцион.
– А откуда вы узнали, что это женщина?
– Я просто догадалась.
Юджин пронаблюдал за композицией, уловившей его взгляд и тотчас замедлившей ход.
– Это автоматический дисплей из клеток. Судя по технике, он создан еще в пятидесятых годах. Надеюсь, что она его крепко выстроила и потребуется время и силы, чтобы заменить всю работу на стационарной платформе.
– Но она очень красива, не правда ли? Я чуть было не разозлилась на эти камеры и прослушки, но потом поняла, что она хотела сказать.
Юджин почесал голову.
– Вы приехали ко мне, а не к моим камерам, прослушкам и прочим устройствам. Вот Поль в них разбирается. Поль – ученый.
– А кто такой Поль?
Юджин снисходительно улыбнулся:
– Поль в основном и разрабатывает здесь сценографию. Знаете, я не люблю, когда мне говорят, что и как нужно думать. Потому что я не силен в идеологии. Но Полю я доверяю и полагаю, он тоже доверяет мне.
– А Поль сейчас здесь? Познакомьте меня с ним.
– Разумеется.
Юджин провел ее через бар. Человек шесть столпились вокруг мускулистого рыжеволосого человека в броском костюме с дисплеем. На его пиджаке отражался великолепный вид сверкающей огнями ночной Праги. Блики уличного света мерцали на лацканах и спускались вниз на блестящие глянцевитые рукава. Он рассказывал по-французски какой-то смешной анекдот. Слушатели, увлеченные его шутками, громко смеялись.
Майа терпеливо дождалась, пока история не завершилась взрывом непонятных ей реплик. Она решила к нему обратиться:
– Чао, Поль! Вы не возражаете, если мы поговорим по-английски?
Рыжий почесал бороду.
– Я с огромным уважением отношусь к английскому языку, но Поль вон там, в конце стола, дорогая.
– О!
– Не делай этого, ладно? – пробормотал Юджин, пробираясь вместе с ней через вытянутые ноги и пустые бутылки.
Поль оказался плотным, темноволосым, с гладко выбритым лицом. Он был поглощен беседой с какой-то остроносой брюнеткой без косметики и беспрестанно теребил большую скатерть на столе. Кусок этой декоративной ткани, казалось, жил своей жизнью. Он хлопал складками, извивался и стремился выскользнуть из рук Поля.
– Можно мне вам что-нибудь принести? – прошептал Юджин.
– Я не отказалась бы от минеральной воды. Спасибо. – Майа примостилась на краешке дивана и не отрывала глаз от Поля и брюнетки, обсуждавших достоинства светящейся, шуршащей ткани. Они быстро и свободно говорили по-итальянски.
Поль был в серых брюках, линялой рубашке цвета хаки, застегнутой на все пуговицы. Его пальто было небрежно брошено на спинку дивана. Женщина была в узких темных брюках, ботинках, на руках элегантные белые перчатки до локтя. Она явно старалась не замечать подошедшую Майю.
Поль уцепился за край платка, и он, извиваясь, пополз вниз. Он прикрепил его к тонкому проводу, подтащил лежащий на диване ноутбук и, не прерывая разговора на итальянском, стал что-то печатать. Появилась первая информация на каком-то ужасающем техническом английском.
Поль последний раз нажал на клавишу, и все пришло в движение. Затем он повернулся к Майе и деловито осведомился:
– Вы американка?
– Да.
– Калифорнийка?
– Верно.
– Из Сан-Франциско?
– Вы очень проницательны.
– А я Поль из Штутгарта. Я программист. А это Бенедетта, кодировщица из Болоньи.
– Меня зовут Майа. В сущности, я ниоткуда. И ничего особенного не умею делать. – Она протянула через стол руку женщине.
– Вы модель, – безразличным голосом отметила Бенедетта.
– Да. Время от времени.
– Интересно, имелись ли хоть какие-нибудь мысли в вашей хорошенькой головке? Когда-нибудь?
– Никаких, но я смогу встряхнуться, если в нее что-то взбредет.
– Не будь такой бестактной, Бенедетта, – засмеялся Поль.
Бенедетта слегка коснулась кончиков пальцев Майи своими в элегантных перчатках и откинулась на диване.
– Мне нужно поговорить с этим человеком, и для этого я проделала долгий путь. Надеюсь, вы подождете и не станете строить ему глазки, пока мы заняты.
– Бенедетта – католичка, – пояснил Поль.
– Я не католичка! А Болонья – самый некатолический город в Европе! Я анархистка, занимаюсь программированием, создаю виртуальные миры. Я не против повесить последнего геронтократа на кишках последнего священника!