Стерлинг Брюс. Священный огонь

   Майа принесла остатки минералки и начала обтирать руку Терезы своей влажной ладонью. Этот выплеснувшийся лакримоген оказался мерзейшим веществом. Им вполне можно было убить. Трудно представить себе более молчаливого убийцу.
   Майа подошла к краю могилы. Бруно был мертв. Она закрыла ему глаза. И наполнила гиподермик.
   – Что же, громила, спи спокойно, – сказала она ему. – Ты нашел себе послушную девочку, и она была счастлива тебе помочь.
   Когда она кончила, уже совсем стемнело. Это была отвратительная работа. Как ужастик на медицинскую тему. Но и этого сходства с медициной хватило, чтобы она почувствовала: работа сделана честно и добросовестно.
   Тереза понемногу успокаивалась. Она была молодой и сильной. Молодые могут горько плакать, а их настроение иногда меняется несколько раз в день. Старики на такие перемены не способны. Тереза и Майа поплелись к машине.
   – А где его чемодан? – спросила Тереза. Она дрожала, глаза красные от слез.
   – Я положила его в багажник вместе с одеждой и инструментами.
   – Дай его мне.
   Тереза с нескрываемым волнением рылась в чемодане Бруно. Она нашла невзрачную металлическую коробочку. Открыла.
   – Не могу поверить, – проговорила она, и ее как будто захлестнула волна неожиданной радости. – Я была убеждена, что он решил надо мной посмеяться.
   – А я думала, что он собирался тебя убить.
   – Нет, не собирался. Просто выпрыснул немного лакримогена. Ему хотелось, чтобы женщина оплакала его. Я выплакала все слезы, и мне сейчас легче. Я себя нормально чувствую. Больше не буду плакать. Посмотри, Майа, посмотри, что он мне оставил! Погляди – вот прекрасное наследство моего покойника. – Она показала ей небольшой медальон с ушком. Он лежал на черном бархатном ложе и был украшен двумя дюжинами маленьких, похожих на точки раковин.
   – Ракушки? – спросила Майа.
   – Это каури, – ответила Тереза. – Я богата! – Она аккуратно вынула медальон, захлопнула металлический футляр и бросила его в багажник. – Пойдем, – сказала она, держа медальон обеими руками. – Пойдем выпьем. Я столько плакала, а теперь умираю от жажды. Не могу поверить, что я это сделала. – Она открыла дверцу и забралась в машину.
   Они отъехали. Шины затрещали по ветвям и подняли клубы пыли. Тереза внезапно обернулась через плечо и улыбнулась.
   – Не в силах в это поверить, но я победила! – повторила она. – Я уезжаю отсюда. Теперь у меня совсем другая жизнь!
   – Каури... – задумчиво проговорила Майа.
   Машина пробиралась по темным заросшим тропинкам, ведущим к шоссе.
   – Это не какой-нибудь хлам. В наши дни мир завален хламом, – заметила Тереза, передвинувшись на сиденье. – Виртуальностью и подделками. Мы все превратили в хлам. Алмазы и разные там драгоценности подешевели. Деньги... да сегодня каждый может подделать деньги. Марки ничего не стоит подделать – смех да и только. Деньги стали просто единицами и нулями. Но настоящие каури, Майа! Никто не способен подделать настоящий жемчуг.
   – А может быть, это как раз поддельные каури. Ну, в общем, хлам.
   Обеспокоенная Тереза вновь взяла медальон. И улыбнулась.
   – Нет-нет, погляди на эти отметинки, погляди на разводы. Настоящие каури рождаются много лет под действием органических процессов. Каури слишком сложно подделать. Они настоящие! На такой глубине их теперь и не собирают. Такая редкость! Такое мало у кого есть! Да они стоят целое состояние! Столько, что я теперь могу делать что угодно.
   – И что же ты собираешься с ними делать?
   – Конечно, я займусь бизнесом, буду расширяться. Выберусь из этого болота на Виктуалиенмаркт. Открою настоящий магазин. В хорошем здании, люкс, в общем, в небоскребе. Для настоящих покупателей с настоящими деньгами! Я еще слишком молодая, чтобы стать владелицей супермаркетов, но, когда у меня в руках такое чудо, это ко мне тоже придет. Найму стариков, опытных людей, и они будут на меня работать. Найму бухгалтера и адвоката. Начну действовать вполне законно. Без всяких там глупостей. С нормальной бухгалтерией, и налоги стану платить!
   – Звучит весьма оптимистично.
   – Моя мечта наконец-то сбылась. Теперь на меня обратит внимание мир высокой моды. Я буду получать одежду от профессиональных дизайнеров. А с тряпьем покончено. Тряпье, тряпье, тряпье... О, как же я устала крутиться и цепляться за жизнь!
   – Надеюсь, что никаких осложнений с дружками Бруно у тебя не будет.
   – Конечно нет, – ответила Тереза. – Неважно, что ты думаешь об обществе, но они делают этот мир лучше. Правда, они улучшают его. А дружки Бруно – что ж, полиция ими займется. Это и медицинский вопрос, и деньги, и наблюдение... Это срабатывает. И плохие ребята от этого мрут. Их и так с каждым годом все меньше и меньше. Криминальный мир вымирает. Они уже старые, но долгое время были очень сильные, а сейчас уходят, исчезают, как болезнь. Тут есть что-то трагическое, но... это огромное политическое достижение.
   Майа устало вздохнула:
   – Возможно, мне не стоило давать тебе так много транквилизаторов.
   – Не говори так. Неужели ты не видишь, что я счастлива? И ты могла быть счастлива вместе со мной. – Она посмотрела Майе в глаза: – Почему ты так изменилась, Майа? В Мунхене ты была очень веселой. И куда все делось?
   – Твое настроение идет по синусоиде, моя дорогая. Постарайся говорить поменьше. Успокойся. Я очень устала.
   Тереза опять пересела.
   – Конечно, ты очень устала. Но ты была такой смелой! Прости меня, Майа. Огромное тебе спасибо.
   Они долго молчали. Тереза вновь немного всплакнула. И наконец уснула.
   Они проезжали по ярко освещенным сельским полям. Лицо Терезы светилось миром и спокойствием.
   – Теперь ты на другой стороне, – мягко сказала ей Майа. – Теперь ты смешная маленькая буржуйка. Я даже не верила, что лекарство подействует именно так. Я не верила, что оно так хорошо подействует. Моя вина! Я сама жила когда-то в этом мире. Даже не верится, что ты так стремишься жить в мире, который я больше не в силах выносить. Ни минуты. А теперь я вне закона и научилась свободно дышать. Путь назад мне закрыт. И вдова уже вышла на мой след. Она знает. Мне известно, что она знает. Она готова арестовать меня хоть сейчас, несмотря на все ее терпение и любезность. Тебе известно, кто такая вдова?
   Сонная Тереза крепко сжимала свой медальон.
   – Тебе и не нужно этого знать, – заключила Майа.
 
   С перестройкой дворца памяти оказались проблемы. Главная сложность состояла в том, что в нем до сих пор кто-то жил. Бенедетте и ее друзьям потребовалось приложить немало сил, чтобы обнаружить этого доставлявшего хлопоты таинственного обитателя. Им, как выяснилось, был пес Мартина. Во дворце памяти оставался Платон.
   Мартин связал собственный мозг собаки с ее виртуальностью. Это не был медицинский процесс, предлагавшийся пациентам и получивший, по целому ряду причин, одобрение общества. Активность нервной системы – явление абсолютно необходимое, постоянное и чуждое всякой прямолинейности. Клетки мозга растут, их обмен веществ зависит от деятельности всего организма. Когда компьютерная программа пытается расти и развиваться вместе с мозгом, в результате не получается плавного и безупречного синтеза мысли и компьютерной передачи. Как правило, возникает непредусмотренная, беспорядочно разрастающаяся мешанина. И если этот синтез не контролировать, он превращается в виртуальное безумие.
   Бенедетта показала скрытое крыло дворца, где работал собачий мозг. За прошедшие годы киберорганическая смесь увеличилась, спрессовавшись в узлы и миомы, в огромные слои и линии вокруг прилежащих клеток. Но они нашли звенья живого собачьего передатчика и разблокировали их. То тут, то там попадались чудовищные округлости, массивные волокнистые модули, подобные дурным неисчезающим видениям.
   После смерти Уоршоу умственные процессы собаки как будто раздробились, оказавшись на пяти уровнях. Оставленная без присмотра субстанция словно просачивалась через эти взломанные этажи, как тина.
   – А как выглядит код? – поинтересовалась Майа.
   – О, там такой замечательный код. Его и за миллион лет не взломаешь.
   – Ты действительно считаешь, что это помогает ему мыслить?
   – Я не считаю, что собака думает, как мы, но это явно познавательный процесс, присущий млекопитающим. Уоршоу подключил свой дворец через Сеть к собачьей голове. Для того времени это было весьма остроумно. Конечно, смешно даже сравнивать с экспериментами на животных в наши дни. Но в 2060-х годах уже были широкополосные каналы и очень быстрый траффик. В позвоночник собаки должны были вживить антенны.
   – Зачем?
   – Мы предполагаем, что он хотел спрятать некоторые данные в собаке. А быть может, закодировал и весь дворец памяти в ее нервной системе. Подобная визионерская чепуха тогда была очень популярна. Тогда люди верили во что угодно. Они романтизировали компьютеры и создавали мифы о виртуальности. Она казалась им чем-то мистическим. И еще тогда увлекались разными рискованными экспериментами. Тогда полагали, что все возможно, а вот здравого смысла им, очевидно, не хватало. Но ведь Уоршоу не был программистом. Он просто был старый, богатый. И безрассудный.
   – Собака все еще подключена?
   – Ты неправильно формулируешь, Майа. У собаки никогда не было ни собачьих перчаток, ни собачьих наглазников. Она никогда не воспринимала дворец как дворец. Она просто существовала в нем, как в питательной среде. Или среда жила в ней... Вероятно, Уоршоу так задумал, что когда-нибудь собака будет там жить. Оборвет свои зримые следы и исчезнет в чисто медийных структурах. Было мнение, что это вполне возможно, до тех пор пока люди сами не попробовали и не убедились, как все сложно. Уоршоу снял об этом дурацкий фильм.
   – Ты видела фильмы Мартина Уоршоу? Как тебе это удалось?
   – Мы свое дело сделали, откопали их.
   – Тебе понравились картины Уоршоу?
   – Очень примитивные.
   – Мне это не кажется примитивным.
   – Но это никакое не кино. Ненатуральная жизнь: каждый день одно и то же. И так тридцать лет.
   Внизу, под фундаментом дворца, они установили механизмы священного огня, отчасти заполненные топливом и зажженные. Машины-видения, механизмы-фантазии. Предполагалось, что они способны выполнять сложно запрограммированные операции в визуальных зонах мозга и обработки речи. Вы могли по-своему видеть и по-своему слышать, хотя само это ощущение было ни на что не похоже. Человеческое сознание было неспособно проникнуть в глубоко бессознательную деятельность слуховой и визуальной систем. Оно лишь чувствовало, как фотоны ударяют по вашему глазному дну или как молоточки касаются волосков на барабанных перепонках ваших ушей. Точнее говоря, все инсталляции не были расплывчатыми пятнами, их там просто не существовало. Опыт успокаивал, как плаванье под водой. Или послеобеденный сон с его размытыми цветными видениями. Или отдаленная мелодия – вроде даже и не музыка.
   Это не производило особого впечатления, не сильно возбуждало. Это не жгло, не взрывало и не могло раздуть огонь. Но и не утомляло. Это было полной противоположностью усталости. Они изобрели очень, очень медленный способ, чтобы освежить и взбодрить постчеловеческие души в новом мире. Они до сих пор не знали, как это можно лучше сделать. Они пробовали разные методы, проверяли, фиксировали результаты.
   Майю не стали делать подопытной, но позволили ей все увидеть, потому что она им нравилась. Там были ящички внутри других ящиков, а те, в свою очередь, помещались в больших ящиках, которые обладали своим собственным устройством, странный калейдоскоп все время выплевывал какие-то частицы. Потом там возникли огоньки и вспыхнули маленькие фейерверки из ярких цветов. Можно было услышать, как движутся эти огненные цветы, но вы никогда их не могли видеть. А еще огромные предметы, похожие на норы, в которых скрывались другие норы, а в тех еще новые норы. Все эти образы действовали эмоционально, тонко, едва уловимо, как витамины.
   Она не уставала от священного огня. Да от него и нельзя было устать. Он не требовал внимания, он работал независимо. Это было нечто случившееся с человеком, а не созданное им. Наконец перчатки и наушники начали пощипывать кожу, у нее разболелась спина. И тогда ей пришлось передвинуться, поглядеть на стену.
   После священного огня пустая стена показалась ей подлинным откровением. Она могла медитировать у этой пустой стены, и богатство ее зримой субстанции, несомненная осязаемость ее существования здесь и сейчас переполняли душу радостью. Явления больше не возникали изнутри, они были осязаемы, вы могли подойти и разглядывать их...
   Она, распластавшись на полу, смотрела в потолок. Белые хозяйские кошки приходили и ложились ей на грудь, вытягивали лапки и смотрели ей в лицо. Глаза животных из мира, не ведающего ни слов, ни символов.
   У них были дела и за пределами дворца. Им удалось прорваться в несколько давно заброшенных дворцов памяти и взломать три из них. Они обнаружили физический источник дворца Уоршоу и сканировали его с нескольких серверов, находившихся на острове Науру в Тихом океане. Они по частицам вытянули дворец из Сети в Науру, через Марокко, через Болонью и наконец разместили его, бит за битом, на кристаллическом сервере в пражской квартире актрисы Жесковой. Они верили, что если изменившийся дворец будет находиться на одной машине, то станет работать быстрее и эффективнее. В конце концов, она и сама может прогуляться вокруг дворца Уоршоу. Застывшего в маленьком, размером с кулачок, плотном вычислительном алмазе.
   Как-то днем, уже в июне, Майа провела слишком много времени, прислушиваясь к влажному гулу каллиопы, напоминающему снегопад. Сняв большие очки, поняла, что слегка поранилась. Она закрыла глаза, и мир изменился в глубинах ее глазниц. Они дотронулись до тайников, в которых она пряталась, закрыв глаза. Если вы просыпаетесь и еще не открыли глаза, то за плотно сжатыми веками уже не полная тьма. Визуальное восприятие по-прежнему работает, и ваше серое вещество, совсем не вслепую, ищет путь к реальности и старается ухватиться за нее. В маленьком мире. Тайный личный мир под ресницами человеческих глаз состоит из бесформенных, плавающих в тумане вспышек красно-синего цвета, пятен серо-бурого и коричневого тонов. Но сейчас они как будто к ней прикоснулись. Дворец переместился, преобразился. Сделался совершенно другим и был связан с Майей.
   Она позвонила Бенедетте. Дозвониться до нее было нелегко, потому что Бенедетта теперь всегда была испугана, ждала подвоха, слежки, и ее охраняли. Но поговорить она согласилась.
   – Бенедетта, я совершила ошибку.
   – Какую ошибку?
   – Это устройство не хочет у меня работать.
   – Тебе нужно быть терпеливее, – столь же терпеливо посоветовала Бенедетта. – Это долгосрочный проект.
   – Но у меня он не будет работать, потому что я немолодая. Мне есть что вспомнить. Я тоже была молодой. Но я была молодой в другом мире. А этот мир – он ваш. Вы что-то строите, что – я и представить не могу. Я сочувствую вам, я даже могу помочь вам строить, но жить в нем – нет, не могу, потому что я – другая.
   – Ну конечно, ты одна из нас. Не огорчайся, что твои попытки пока не увенчались успехом. Ведь впереди еще многое случится – сто лет впереди.
   – Я не проживу еще сто лет. Никто не способен видеть за пределами своего «я». И дело не в том, что я этого не хочу. Просто я родилась не вовремя.
   – Майа, не сдавайся. Ты не проиграла. Ты нам нужна, нам важен твой моральный дух.
   – Я люблю тебя и сделаю все, чтобы тебе помочь, но ты должна приобрести свой взгляд на мир, собственную мораль. Я больше не вернусь назад. Лишь теперь я поняла, что на самом деле происходит. Я столько не протяну. Да и не хочу этого, и мне этого не нужно. Тебе с твоими проблемами можно помочь, а мне ничто не поможет. Для меня это станет хуже смерти.
   – А разве есть что-нибудь хуже смерти, Майа?
   – Бог ты мой, конечно да. – Она повесила трубку. Легла в кровати на спину, чтобы вновь приглядеться к безликому потолку.
   Прошло много времени. Казалось, что оно тянулось бесконечно, внезапный звонок в дверь заставил ее встать. Она поднялась и двинулась по белому пушистому ковру как во сне. Подошла к двери, открыла.
   Большой пес с коричневой шерстью отпустил кнопку звонка.
   Пес протиснулся в распахнувшуюся дверь. Майа попятилась, споткнулась на ходу, а пес проскочил в комнату.
   – Ты сделала мне больно, – сказал он.
   – Проходи, Платон. А где твои красивые костюмчики?
   – Ты сделала мне больно.
   – Что-то у тебя неважный вид. Ты сегодня ел? Ты должен всегда следить за своим питанием. Это так важно – правильно питаться.
   –Ты сделала мне очень больно.
 
   Майа направилась на кухню.
   – Не хочешь перекусить? У меня тут много чего есть.
   – Ты сделала мне больно. Ты сделала больно в голове. – Собака побрела в комнату, низко свесив голову. Чихнула и покачала лохматой головой. – Ты это сделала, – сказал пес.
   Одна из белых кошек проснулась, изумленно поглядела, от кошачьего ужаса у нее вздыбилась шерсть.
   – Успокойся, киска! – торопливо прикрикнула Майа. – Платон, я тебя сейчас накормлю! Все будет отлично! Мне только надо позвонить кое-кому! Но я о тебе позабочусь. Я тебя как следует вымою! Мы оденемся и пойдем...
   – Здесь кошки! – зарычал пес. И бросился в атаку. Майа взвизгнула. Белая шерсть взлетела в воздух.
   Комната взорвалась от собачьей ненависти. Платон схватил одну из кошек, зажав ее между челюстями, выпустил, и она в судорогах упала на ковер. В ужасе Майа глядела на мертвую кошку.
   Майа накинулась на пса, когда он схватил вторую. Она попыталась вцепиться в его густой загривок. Но пес с невероятной скоростью обернулся и ударил ее по ноге. Майа почувствовала, будто ей прищемили ногу железными щипцами. Она снова закричала и упала. Кошка отчаянно пыталась вскарабкаться по оклеенной обоями стене. Пес схватил ее за хвост своими страшными, мощными челюстями, стащил и убил жертву, перекусив зубами.
   Майа ринулась к двери и выбежала.
   На ней почти ничего не было. Ноги босые. Она знала, что собака теперь погонится за ней. Рана на ноге кровоточила, от страха она обливалась тяжелым, липким потом. Страх ослепил ее. Она побежала. Она пронеслась по холодному вестибюлю и влетела в лифт. Она стояла в кабине лифта, тряслась и стонала, пока не закрылась дверь.
   Ей больше незачем было здесь оставаться. Она села в поезд.
 
   В первый же день она украла одежду. Теперь это было трудно сделать, потому что она очень боялась. Вещи красть легко, когда ты счастлив и полностью уверен в себе, ведь каждому нравятся красивые и уверенные в себе девушки. Но никто не любит безумных девушек с жесткими, торчащими волосами, прихрамывающих на ходу, с дергающимся лицом, похожих на наркоманок.
   Собака была в Сети. Майа не могла представить себе, отчего ей взбрело в голову, будто Сеть – удобное и безопасное изобретение. Сеть – это то, с помощью чего убивают рыб. Внутри Сети проросли большие куски серого вещества собаки. Она обосновалась во дворце памяти и хотела вернуть Майю назад. Собака шла по следу, проникая везде, словно плесень.
   Полиция обнаружит Майю, как только она перестанет бежать и остановится. Она очень устала и чувствовала себя во всем виноватой и беззащитной. Стоило Майе присесть, как ею овладевал панический страх. Она тут же вставала и вновь спасалась бегством.
   Но на Синае было лето. Она покинула Европу. Путешествие больше не приносило облегчения, путешествие казалось ей страшным и неприятным. Актриса Жескова отдыхала в санатории на побережье Красного моря. В такое место надо ехать, когда ты очень устал. И конечно, актриса строго-настрого распорядилась, чтобы ее не беспокоили.
   Майе удалось уговорить обслуживающий персонал, объяснив, что она должна передать печальное известие о смерти одного из членов семьи. Было видно, что она вне себя от волнения, потрясена горем, ее рассказу поверили. Ее пожалели. Эти добрые люди работали в маленьком эдемском саду, у сказочной чаши пресной воды, в густых окультуренных джунглях. Они привыкли заботиться о других, такова была их профессия. Они дали ей ноутбук и рассказали, как найти актрису, как она выглядит.
   Актриса была покрытым шерстью гуманоидным существом с толстыми черными ногтями и мозолистыми волосатыми ногами. Она ходила прикрытая с головы до пят только своей густой черной шерстью. Люди могут поступать как хотят, проделывать с собой какие угодно опыты и считать, что это им удобно, активизируя те или иные гены ДНК. Эти медицинские процедуры не способны продлить жизнь, поэтому их обычно предлагают на курортах с минеральными водами.
   В некоторых кругах современного общества полагали, что возврат в предчеловеческую форму позволяет расслабиться. Несколько спокойных месяцев смутно работающего сознания и кое-какие намеки на пищу для поддержания жизни. Дочеловеческие гости курорта с минеральными водами питались фруктами и охотились с палками на мелких зверей. Они носили украшения из тростника и раз в неделю устраивали празднества с жертвоприношениями убитых ими животных. Майа проследовала в направлении, указанном ноутбуком, и отыскала пани Жескову. Жескова смотрела на море и раскалывала свежих устриц зажатым в кулаке крохотным топориком.
   – Вы Ольга Жескова?
   Пани Жескова громко чавкала, поедая устрицу. Ноутбук произнес что-то на честине. Майа принялась манипулировать с переключателями.
   – Не сейчас, – как-то неопределенно откликнулась машина.
   – Меня зовут Миа Зиеманн, пани Жескова, – заявила она, говоря в подключенный к Сети микрофон ноутбука. – Мне очень жаль, что мы встретились по такому поводу. Я приехала из Праги, у меня для вас дурные новости.
   – Дурные новости могут подождать, – раздраженно ответил ноутбук по-английски. – Дурные новости всегда могут подождать. Я есть хочу.
   – Я жила в вашей квартире. Ухаживала за вашими кошками. Я была в Праге вашей кошачьей сиделкой. Вы меня понимаете?
   Пани Жескова сжевала еще одну устрицу. Сморщила лицо и энергично почесалась.
   – Мои милые маленькие киски, – наконец сказал ноутбук.
   Обслуживающий персонал предупредил Майю, что общение потребует терпения. Люди приезжают на курорт, чтобы быть в одиночестве, но для экстренных случаев оставляют открытыми определенные каналы умственной деятельности.
   – И что случилось с моими дорогими малышками? – спросил ноутбук после долгого перерыва.
   – Они умерли. Мне очень жаль. Когда я жила в вашем доме, ко мне пришел гость и ваши кошки были убиты. Я себя ужасно чувствую. Это целиком моя вина. Я приехала к вам, не медля ни минуты, потому что мне надо было вам это сказать.
   – Мои кошки мертвы? – переспросила пани Жескова. – Без них дома мне будет очень грустно.
   – Пришла собака и загрызла их. Это было ужасно, все из-за меня. Вот почему я приехала сюда. Я должна была это сделать. – Майа отчаянно зарыдала.
   Пани Жескова посмотрела на нее равнодушными карими глазами.
   – Перестаньте плакать. Вы плохо выглядите. Вы, должно быть, проголодались.
   – Наверное.
   – Съешьте эти каменные сладости. Они сочные и полезные. – Она бесшумно расколола еще одну устрицу своим топориком.
   Майа вынула свежую устрицу из разломанной раковины. Ей понадобилось немного мужества, чтобы ее проглотить. Прикосновение к устрице внушало страх, но вкус ее оказался в высшей степени замечательным.
   Майа сосредоточенно смотрела на Красное море. Трудно понять, почему его назвали Красным, если оно было таким ярко-синим. Может быть, с ним сделали что-то странное, изначально изменив весь характер океана? Высоко вздымались волны. Они бились о черные скалы в завораживающем, медлительном ритме, над водами голубели просторы жаркого легкого неба.
   – Я слышала, что здесь можно утонуть.
   – Не говорите глупостей. Ешьте.
   Майа взяла еще одну устрицу. Ее желудок отпустила голодная боль, сдавившая внутренности тугим узлом, в животе радостно заурчало.
   – Я так хочу есть, – искренне призналась она. – Не могу даже поверить, какой голод я чувствовала. Господи, думаю, я уже несколько дней толком ничего не ела.
   – Ешьте. Дохлые девушки еще хуже дохлых кошек.
   Майа съела еще устрицу и опять уставилась на море.
   Водная гладь ритмично колыхалась. Ее охватило непонятное волнение. Все чувства пробудились, как будто она стала одним оголенным нервом.
   В глубинах ее существа заструился свет мира.
   Она почувствовала себя разбитой. Расколотой внутри на мелкие кусочки. Она знала, что навсегда остается расколотой и эти частицы больше не соберутся в единое целое. Швы от перенесенной операции расползались. Ей предстояло жить разбитой на части, раздавленной.
   Но теперь эти швы и частицы впервые были обращены в одну сторону, сосредоточены на одном и том же явлении. Освещенные жарким южным светом, они постигали внешний мир.
   Открывшееся окно в мир внезапно исчезло. Она оказалась снаружи, в живом и зримом мире. Существовала в нем. Не старалась от него ускользнуть всеми раздробленными частями своего нового «я», а жила и дышала, освещенная солнцем. Это не было счастьем и уж тем более удовольствием, но, постигший сияние Вселенной, опыт затронул каждую клетку ее организма.
   Мир, озаренный солнцем, поразил Майю. Он оказался огромнее и интереснее ее крохотного внутреннего мира. Этот мир омывал ее. Майе нужно было только пристально смотреть. Она словно обрела в нем свое место. Живая, понимающая, проснувшаяся – от яркого света дня. Мир был полностью, мощно и неотвратимо реален.