Страница:
Она не знала, как ему ответить, и повесила трубку.
– Он и в самом деле обидел меня, – призналась она Бенедетте и заплакала.
– Ты должна расстаться со старым дураком, – заявила Бенедетта, дожевывая кусочек пирожного. – И поехать вместе со мной в Болонью. Сейчас же, этой ночью. Наверняка есть какой-нибудь поезд. Это самый красивый город в Европе. Там такая архитектура, там коммуна и маленькие легкие самолеты. Ты увидишь аркады, они так красивы. У нас в Болонье потрясающие виды. Сходим с тобой в Институт красоты. Ты увидишь, как мы работаем.
– А я могу снять то, что вы там делаете?
– Ну что же...
– У меня получаются такие скверные снимки, – мрачно проговорила она. – Йозеф Новак не делает плохих фотографий. Иногда они великолепны, иногда просто странные, но плохих снимков у него нет. И никогда не было, он вообще не делает ошибок. А я... У меня нет ни одной хорошей фотографии. И суть вовсе не в том, что у меня плохая техника. Я могу научиться технике, но я по-прежнему не вижу.
Бенедетта отпила глоток раствора.
– Там, внутри меня, нет ничего, чтобы видеть, Бенедетта. Я могу быть красивой, потому что настоящей красоты без неправильностей просто не бывает. А я вся странная. Но быть красивой вовсе не означает, что со мной все в порядке. Меня нет как единого целого. Я вся состою из частей и, кажется, всегда буду из них состоять. Там, внутри, я – разбитое зеркало, и моя работа в виртуальности – это какое-то вечное пятно. Искусство сохраняется веками, но и жизнь теперь отнюдь не короткая. – Майа закрыла лицо руками.
– Ты хороший друг, Майа. У меня мало настоящих друзей, но ты мой истинный друг. И годы здесь ничего не значат, что бы ты ни думала. То есть значат, конечно, но иначе. Не грусти, пожалуйста. – Бенедетта принялась шарить в карманах жакета. – Я привезла тебе подарок из Болоньи. Чтобы мы смогли отпраздновать. Потому что теперь мы и в самом деле сестры.
Майа поглядела на нее:
– Мне подарок?
Бенедетта по-прежнему рылась в карманах. И наконец достала оттуда очки с присосками. Майа изумленно уставилась на нее:
– У них такой вид – я бы не хотела иметь с ними дело.
– Ты знаешь, что такое цереброспинальное переливание?
– К сожалению, знаю.
– Возьми их, пожалуйста, Майа. Позволь приложить их к твоей голове.
– Бенедетта, прошу тебя, не делай этого. Тебе известно, что я немолодая. Это может мне повредить.
– Конечно, это болезненно и небезопасно. Мне понадобился год, чтобы это приготовить. Но я постоянно чувствовала, что я на верном пути, я приложила эту штуку к моей голове. И она высосала из меня соки, а потом наполнила меня. Я подумала, что когда-нибудь, позже, смогу ею воспользоваться, если память будет мне изменять. А теперь я хочу, чтобы ты их взяла. Тебе нужно знать, кто я такая.
Майа вздохнула:
– Жизнь – это риск. – Она сняла свой парик.
Очки проскользнули по ее черепу. Прикосновение оказалось болезненным, но это было как раз хорошо, чтобы хорошенько прочувствовать. Жидкость просочилась, и Майа сразу стала спокойна, проницательна и разумна.
Майа почувствовала, что в нее влился рассудок другой женщины. Мысли не ее. Но ее жизнь. Непостижимое обаяние человеческого «я». Одиночество и легкая печаль от сознания собственной силы. Солнечная сторона прямолинейного, твердого юношеского самообладания. Неуловимый отблеск другой души.
Она закрыла глаза. Это было глубинное ощущение. Глубокий постчеловеческий экстаз. Сознание, прокравшееся в ее мозг, словно тень иного мира. А затем серое вещество стало медленно поглощать эту другую душу. Жадно всасывать ее миллионами крохотных пор.
Когда она очнулась, очков не было. Майа лежала, распластавшись на полу, а Бенедетта аккуратно обтирала ее лицо влажным полотенцем.
– Ты можешь говорить? – спросила Бенедетта.
Она попыталась открыть рот и зашевелила языком:
– Да, мне кажется.
– Ты знаешь, кто ты? – Голос Бенедетты был встревоженный. – Скажи мне.
– Это был истинный рай, – ответила Майа. – Ангелы снизошли. Тебе нужно держать это в каком-нибудь тайном месте. Не позволяй никому дотрагиваться. Это будет слишком жутко, слишком страшно, если к ним кто-нибудь прикоснется.
Бенедетта обняла ее.
– Прости меня, дорогая. Я знаю, как с ними обращаться. Я знаю, как они действуют. Я даже знаю, как мне надо было их тебе дать. Но не знаю, как мне самой уберечься от того, что я знаю.
Прошло три недели. Настала весна, Прага расцвела. Майа по-прежнему работала с Новаком, но все стало совсем иным. Теперь он относился к ней как к своей помощнице, а не как к сказочной принцессе или слабому эльфу. Милена почувствовала, куда подул ветер и какие проблемы могут возникнуть. Милена ненавидела полицейских ищеек, но ее жизнь крайне осложнилась, потому что беспорядок и перемены в старинном семейном укладе Новаков Милена ненавидела еще больше, чем полицейских.
Майа отправилась поездом в Милан и сделала там невыразительные снимки нескольких невыразительных помощников Виетти. Поскольку это была деловая поездка, она не успела осмотреть город и ознакомилась лишь с малой частью империи Виетти. А сам Виетти не потрудился ее сопровождать: великий человек находился в Гштааде и варил там своих крабов.
Результаты съемок были одновременно и хороши и ужасны, фотографии получились какими-то слишком глянцевыми. За время этих съемок она сумела кое-чему научиться, но возненавидела свои работы. Тем не менее она подумала, что фотография вообще требует умения. Люди подняли слишком много шума по поводу фотографий Новака. Фото распространялись по Сети и были, пожалуй, слишком прекрасны, а также слишком, слишком правдивы. Ей показалось, что люди не будут возражать, если она станет чуть навязчивее. Еще одна глупая модель, еще одна съемка высокой моды. И кроме того, ей нужны были деньги.
Майа уговорила Бенедетту приехать в Милан и привезти ей денег. Сама Бенедетта не распоряжалась финансами, но знала людей, которые были знакомы с людьми, распоряжавшимися деньгами. Бенедетта купила ей изготовленное в Милане фуросики. Это был очень красивый и полезный подарок. Она также преподнесла Майе большой индонезийский сетевой сервер, который тоже оказался и красивым и полезным. Майа вернулась в Прагу, в квартиру актрисы, с повязанным на шее фуросики и сервером в прочной упаковке.
Вместе с сервером было руководство по установке на убогом английском. Майа загрузила сервер, однако он не заработал, она перезагрузила его – и снова неудача. Потом накормила хозяйских кошек. А затем проверила все контакты, опять загрузила сервер, он рухнул снова. Тогда она выпила кофе, чтобы немного успокоиться. Она опять загрузила сервер, добилась частичной функциональности, исследовала кристалл процессора на предмет внутренних конфликтов и устранила три незначительные, но достаточно противные помехи. Система рухнула. Она запустила диагностический тест, вычистила ряд буферов. После этого сервер, кажется, заработал. И наконец она подключила его к Сети. Сервер сразу зазвонил. Это был голосовой вызов от Терезы.
– Как ты выяснила, что я в Сети? – спросила Майа.
– У меня есть свои способы, – ответила Тереза. – Тебя действительно выгнали из «Головы» за убийство полицейской собаки?
– Говорят, слухами земля полнится. Нет, это не я. Клянусь тебе, это кто-то другой.
– Если сейчас слова доходят медленнее, чем скорость света, значит, так и должно быть, – сказала Тереза. – А я сейчас вся слух и внимание. Потому что хочу попросить тебя об одной важной услуге.
– Услуга?
– Да, услуга, если ты будешь осторожна.
– Тереза, у меня сейчас столько своих проблем, думаю, не смогу тебе помочь. А что, собственно, тебе нужно?
– Мне нужна хорошая комната в Праге, – серьезно сказала Тереза. – Хорошая комната с удобной кроватью. Не номер в отеле, потому что они все записывают. И машина, но чья-нибудь личная машина. Не взятая напрокат, потому что их тоже регистрируют и хранят записи. Комната мне понадобится на одну ночь, а машина на два дня. И наконец, никто не должен задавать мне вопросов.
– Никаких вопросов и никаких записей. Ладно. Когда тебе все это понадобится?
– Во вторник.
– Я тебе перезвоню.
Квартира актрисы заведомо исключалась, об этом и речи быть не могло. Новак? Нет, она не могла его просить. Поль? Возможно, но все же нет, конечно нет. Клаус? С того времени, как она стала регулярно бывать в «Голове», ей стало ясно, что Клаус очень интересный человек. У Клауса были связи во всех кругах и на всех уровнях пражского общества. Клаус был настоящей знаменитостью. Все в Праге знали Клауса и уважали его, однако казалось, что сам Клаус ни с кем не связан и никому не обязан. Она даже нравилась Клаусу, но... Эмиль. Отлично.
Она сделала для Терезы все, что смогла. Это потребовало немало времени, энергии и предприимчивости, однако, похоже, что все вышло неплохо.
Во вторник в два часа ночи Тереза позвонила ей первая.
– Ты не спишь?
– Уже проснулась, дорогая.
– Ты не спустишься выпить со мной? Я в кафе Чиба, на сорок седьмом этаже этого громадного крольчатника. Там ты меня и найдешь.
– У тебя все в порядке, Тереза?
– Нет. Совсем не в порядке, – кротко ответила Тереза. – Так что приходи выпить со мной.
Майа торопливо оделась и отправилась в кафе. Это заняло у нее сорок минут. В кафе Чиба было пусто. Маленький чистый бар без единой души. Полностью автоматизированный. В общем, самое подходящее место для встречи в три часа ночи с человеком в состоянии сильного эмоционального стресса в восьмидесятиэтажном чешском небоскребе. Судя по отсутствию посетителей, в небоскребах редко переживались сильные эмоциональные стрессы. В этом небоскребе жили родители Эмиля, которые сейчас уехали на месяц в Финляндию. Правильнее сказать, в Suomen Tasavalta [9].
Майа заказала минералку у юркого, противного робота-коротышки. Она выпила глоток и стала ждать. Тереза пришла около половины четвертого. Она присела на краешек стула и попыталась улыбнуться. Заплакала.
– Майа, – протянула она ей руку для приветствия, – ты так повзрослела за это время.
– Парик делает меня гораздо старше, – слукавила Майа.
– Какая ты шикарная... Такая... Я бы тебя не узнала. Честное слово. Я по-прежнему могу тебе доверяться?
– Почему бы тебе сразу не сказать, Тереза, какие у тебя проблемы. А я посмотрю, чем я смогу тебе помочь.
– Он бьет меня.
– Да что ты! Давай прикончим его?
– Он сам уже почти это сделал, – проговорила Тереза и окончательно разрыдалась.
Дружок Терезы никогда ее прежде не бил, но теперь жизнь ему опостылела и его ничто не сдерживало. Он хлестал ее кожаным ремнем по спине и заднице. Бойфренд Терезы был корсиканским гангстером.
Никто не назвал бы его ловким и импозантным. Ничего импозантного в нем не наблюдалось. Он был успешным членом шайки «Черная рука» и сделал там карьеру consigliore. Ее члены покрывали рэкетиров, сутенеров и безнадежных наркоманов. Главные сферы отмывания денег. Влиятельные коммерсанты. Подкуп судей, прикормленная полиция. Убийства. Закатывание жертв в цемент. Ему было шестьдесят лет, он называл себя Бруно, хотя кто знает, как его звали на самом деле.
– А как ты ухитрилась с ним познакомиться?
– А как ты думаешь? Однажды забежала в секонд-хэнд на рынке. И нарвалась там на рэкетиров. Мафиози любят крикливо одеваться, иногда крадут одежду и перепродают. Старо как мир. Неужели не знаешь? Много лазеек. Я тоже занималась незаконными сделками, но понемногу. Мафиози проворачивали крупные дела. Иногда подделывали модные бренды, а иногда кого-нибудь прикрывали. Всякое бывало. Да и сейчас случается. – Тереза оглянулась.
Майа тихо барабанила пальцами по стойке бара.
– Ему понравилась квартира, которую ты для нас отыскала, – заметила Тереза. – Забавно провести последнюю ночь в буржуйском доме.
– Я в это не верю, – возразила Майа.
– Бруно – трезвый человек, вполне приземленный, – задумчиво проговорила Тереза. – Я люблю трезвых людей. Они нравятся мне, когда особо не церемонятся. Нравится, когда эти люди действительно... – Она подбирала слова. – Когда они умеют выходить сухими из воды.
– Нездоровое увлечение, дорогая.
– Жизнь – это риск. Мне нравится, когда они ведут себя как настоящие мужчины. Когда для них важно только оставаться мужчинами, настоящими мужиками. Это возбуждает. Чувствуется живая, реальная жизнь. Я не думала, что он станет меня бить. Но сегодня ночью я делала все, что ему хотелось. А ему захотелось меня избить. Это его последняя ночь на этом свете. Мне не надо было плакать. Мне не надо было тебя звать. Я веду себя как ребенок.
– Тереза, ты больна. Это самая настоящая болезнь.
– Нет, это не болезнь, – обиделась Тереза. – Это старомодная любовь.
– А откуда тебе известно, что он не убьет тебя?
– Он человек чести, – ответила Тереза. – И как бы то ни было, завтра я сделаю ему большое одолжение.
Бруно был при смерти. Тереза догадывалась, что у него рак печени. Но утверждать что-либо наверняка она не могла, потому что Бруно уже сорок лет избегал иметь дело с официальной медициной. Сперва его поймали с поддельными документами и лишили доступа к средствам продления жизни. Потом, после нескольких успешных спекуляций на черном рынке, он начал лечиться на свой манер. Очевидно, к числу подобных операций относилось и приживление добавочных яичек.
Бруно решил умереть сам – недосягаемым для общества. Если бы власти поместили его труп в саркофаг-эмульсификатор, то сигналы тревоги зазвенели бы от Дублина до Владивостока. «Черная рука» следовала старинной традиции омерты, молчания до гробовой доски. А в наши дни молчание после смерти сделалось простой необходимостью.
Роман Бруно и Терезы был банальным. Он познакомился с ней в Марселе, когда ей было двадцать лет. Бруно всегда прекрасно одевался, старался быть загадочным и выглядел злодейски. На это и поймалась Тереза. Она понравилась Бруно, потому что была готова на все или почти на все и благодарна за его услуги. Иногда он покупал ей симпатичные подарки: туфли, платья, сексуальное нижнее белье, свободное время они проводили на Лазурном Берегу. Жизнь с ним была яркой и притягательной. Когда она начала торговать подержанной и дешевой одеждой, Бруно оказался очень полезен. Иногда у нее возникали проблемы с покупателями и поставщиками. Тогда Бруно за городом объяснялся с обидчиками. Эти радикальные шаги всегда давали отличные результаты.
Иногда Бруно ее бил. Но чего же следовало ожидать от человека, способного закатать своих врагов в цемент? Не то чтобы Бруно убил кого-то ради Терезы. Если такое и было, то она об этом никогда не узнала.
– Суть не в том, что он меня бьет, – говорила Тереза. – Он бьет, а ты делаешь все, что он хочет. Он мужчина, он босс, он наверху. Он всегда заставляет меня делать все, что хочет. Вот он такой и есть.
– Это ужасно. И серьезно, – сказала Майа.
Тереза раздраженно тряхнула головой:
– А ты думала, что каждый преступник в Европе похож на твоего дружка, карманника Джимми? Бруно – воин. Хозяин.
– Кстати, что случилось с Джимми? – спросила Майа. – Я о нем уже и думать забыла.
– Его поймали, – ответила Тереза. – Джимми всегда был глупым. Его арестовали. И хорошенько промыли мозги.
– Ой, нет! – воскликнула Майа. – Бедный Ульрих! И как он теперь? Сильно изменился?
– Абсолютно, – мрачно проговорила Тереза. – Раньше он крал кошельки и сумочки у туристок. А теперь напихивает сумки всякими нужными товарами и сует их туристкам, когда за ним не наблюдают.
– Что же, если ему удалось сохранить анархистские взгляды, это хороший признак.
– Ох уж эти власти, они так суетятся, чтобы все вели себя как надо, – сказала Тереза. – Ловят всякую настырную мелочь вроде Джимми, который чуть было не бросился с моста, и любой поборник демократических свобод сразу начинает скулить в Сети. У этих буржуев нет ни капли здравого смысла.
– Ну, и что думаешь по поводу Бруно?
– Мы собираемся завтра поехать в Черный лес. Он хочет покончить там с собой. А я похороню его тайно, никто и не узнает. Так мы договорились. Наш секрет.
– Мадам, вы ведь, кажется, не собирались хоронить ваших любовников до глубокой старости.
– Я всегда была старше своих лет, и от этого у меня все сложности, – вздохнула Тереза. – Ты поедешь со мной завтра? Ну пожалуйста!
– Знаешь, ты могла бы и не просить. Если ты думаешь, что я способна справиться с больным, несчастным человеком, решившим свести счеты с жизнью, то что же... – Она замялась. – Что ж, наверное, я более подходящая кандидатура, чем прочие твои знакомые.
– Ты так добра, Майа. Я знала, что ты мне поможешь. Я сразу поняла, как только тебя увидела, что ты особенная. – Тереза встала. Теперь с нее словно свалился тяжкий груз. – Мне пора возвращаться к Бруно. Еще поспать успеем. Я обещала ему, что останусь на всю ночь.
– Ну что ж, договор есть договор.
Тереза оглядела пустынный бар.
– Сейчас поздно, тут так странно, пусто... Ты не хочешь переночевать с нами?
– Я не стала бы возражать, в этом есть свой смысл, – сказала Майа. – Но не знаю, чем я могу вам помочь.
Она впервые увидела Бруно в десять часов утра. И поразилась его сходству с киноидолами двадцатого века. Ассоциация с двадцатым веком возникла в основном из-за его плохого здоровья и грубой косметики. Она обратила внимание на крупную голову Бруно с курчавой шевелюрой и твердым, словно высеченным из камня, лицом с широкими порами, типичным лицом мужчины, принимающего примитивные стероидные средства. На нем была лакированная соломенная шляпа, темный пиджак с узкими лацканами, брюки в обтяжку с отворотами и хлопчатобумажная рубашка.
Бруно был тих и спокоен. Смиренный вид. Хотя держался немного вызывающе, но не демонстрировал свои мускулы, да ему, собственно, и похвастаться было нечем. Такой, как он, вполне мог убить без малейших колебаний и последующих раскаяний. Он внушал страх только тому, кто его боялся. Короче, Бруно казался настоящим дикарем. Старым и не раз битым, больным и загнанным волком.
Для человека на пороге смерти Бруно вел себя на редкость бодро и философски. Ей еще не попадался на глаза без пяти минут самоубийца, довольный подобной перспективой. Он обменялся с Терезой шуточками на каком-то воровском южнофранцузском жаргоне. Довольно часто пересыпал свою речь отборной руганью. Майин парик-переводчик ничего не понял. Теперь таких выражений никто не употреблял. Матерщина просто вышла из моды, исчезла из человеческого общения, как ее и не было. Но Бруно ругался со смаком. Нарушение приличий не огорчало Терезу. Она всегда отвечала тем же и тоже ругалась со вкусом. Их перебранка напомнила игру в пинг-понг и была для обоих привычна.
В машине они перекусили. Приговоривший себя к смерти плотно позавтракал. Наконец подъехали к какому-то густому лесу на севере чешской границы. Кажется, это был не Черный лес, но для них это не имело значения. Листья на деревьях распустились, и дул теплый весенний ветер. Машина, принадлежащая бывшей жене Эмиля, упорно не желала останавливаться в кустах рядом с дорогой. Но они все же остановили ее там.
Бруно достал из багажника складную лопату и тяжелый чемодан. Немного размялись. Бруно хорошо знал, куда ему следует идти. Они поднялись на небольшой, поросший травой холм. Бруно раскрыл лопату с острым керамическим лезвием, повесил на ветки шляпу и пиджак и принялся копать яму. Он очертил на поверхности широкий круг и осторожно отбрасывал в сторону комья земли. Копая, он стал что-то говорить.
– Он говорит, что это старый тайник, – перевела Тереза. – Цыгане пользовались им еще в давние времена. А потом другие люди привели сюда каких-то смутьянов.
Бруно вытер пот с лица. И внезапно заговорил по-английски:
– Каждый человек в этой жизни делает свое дело, – произнес он, посмотрел на Майю и победно улыбнулся.
Бруно копал до тех пор, пока не устал. Он присел с пепельно-серым лицом и, пыхтя, стал дышать через бронзовый ингалятор. Теперь копать яму стала Тереза. Когда она устала, пришла очередь Майи. Она специально надела брюки, туфли на низком каблуке и легкий свитер, вполне пригодные для такой работы. Ее украшал только фуросики. Она запрограммировала платок в оливковые тона. Копала не спеша.
По замыслу Бруно получилась не обычная могила, а конусообразная яма в человеческий рост с округлым верхом. Бруно отбросил последние комья грязи, а затем стал объяснять правила тайных захоронений.
Целью мероприятия должно было стать стремительное и полное разложение трупа. От интенсивности разложения тело быстро раздувается. И этот побочный эффект портит поверхность нормальной могилы. Поэтому необходимо подпилить ребра и провентилировать внутренности. Бруно открыл свой чемодан. Он задумчиво вынул нужные инструменты. Похоже, что они уже не раз использовались. Он взял допотопную керамическую пилу для костей и аккумуляторы. Достал ветеринарный гиподермический прибор, как для лошадей, с длинной стальной катушкой, проводок способен был прострочить алюминиевый лист.
Бруно разделся. Все тело от шеи до паха было покрыто татуировкой. Змеи. Розы. Оружие. Изречения на вульгарном французском. Во всяком случае, Терезе никогда не удавалось их прочесть.
Бруно с силой ущипнул похолодевшую кожу, чтобы показать, куда должна двигаться нить. К тазобедренным костям. К мышцам бедра. К бицепсам. К ягодицам. К голове. С собой у него была небольшая канистра с какой-то ядовитой, мгновенно разъедающей плоть инфицированной смесью. Когда эти бактерии уничтожат его плоть, процесс завершится.
Он удобно устроился в яме, Майа и Тереза должны были засыпать его землей и тщательно уложить сверху дерн. Нужно было оставить под дерном побольше земли. Сначала место может показаться подозрительным, но потом никто ничего и не заметит – место удачное. Оставшиеся комья земли можно будет раскидать по лесу. И конечно, они должны забрать его одежду и инструменты. Рядом с ямой нельзя оставлять ничего металлического. Чтобы не привлекать внимания.
– Спроси, нет ли у него внутри какого-нибудь металла, – посоветовала Майа. – Может быть, зубные протезы или еще что.
– Он говорит, что еще не так стар, чтобы вставлять себе металлические зубы, – перевела Тереза. – Он говорит, что у него есть лишь один стальной орган – его член. – И она заплакала.
Бруно достал из карманов брюк два флакона размером с указательный палец. Разделся и без тени сомнения залез в свою могилу.
Он встал в ней, чуть откинувшись назад, и встряхнул в кулаке один из флакончиков. Потом вытряс из него на правую руку черные капли. Обратился к Терезе, сказав ей что-то на языке, понятном им обоим. Она подошла, с трудом передвигая ноги, боясь и не скрывая своего страха. Он нежно взял ее за руку измазанной черными каплями ладонью, крепко пожал ее руку, притянул к себе, прошептал что-то и поцеловал.
Затем подозвал Майю. И тоже поцеловал ее. Он впился ей в губы долгим, страстным, благодарным и горьким поцелуем. Обнял за шею левой рукой. Но не прикоснулся правой.
Наконец он отпустил ее. Майа судорожно вздохнула, отпрянула и чуть было не свалилась в яму вместе с ним. Еще мгновение Бруно смотрел на Терезу. Казалось, что он едва удерживается от слез. Тереза распласталась на земле, не отрывая от него глаз, и заплакала навзрыд.
Он взял ингалятор. Вставил отверстие себе в рот, нажал и вздохнул. Потом отбросил, как окурок, и забился в конвульсиях. Через несколько секунд он был уже мертв.
– Убери его от меня! – билась в истерике Тереза. – Убери его от меня, убери! – Она размахивала рукой, испачканной черными пятнами, схватив ее запястье другой рукой.
Майа принялась вытирать руку Терезы об уже ненужный пиджак Бруно.
– Что это?
– Лакримоген!
– О боже! – Она стала тереть еще энергичнее и более тщательно.
– Как же я его любила! – простонала Тереза и затряслась в истерике. – Я думала, что он просто побьет меня и мы займемся любовью в могиле. Но мне и в голову не приходило, что он подаст мне черную руку. Уж лучше бы мне умереть. – В отчаянии она заговорила по-немецки. – Где этот яд? Дай мне его! Нет, дай мне поцеловать его, у него на языке, должно быть, остался яд и для меня.
Она подползла к краю могилы, она словно с ума сошла. Наркотики лишь подхлестнули ее горе. Майа схватила ее за ногу и оттащила назад.
– Отойди от него, отойди подальше и успокойся. Мне сейчас нужно будет его разрезать.
– Майа, да как ты можешь! Как ты смеешь его пилить? Это же не кусок мяса, это Бруно!
– Прости меня, дорогая, но если бы ты, как я, пережила эпидемию чумы, то знала бы, что если люди умирают, они умирают на самом деле. – Ей лучше было бы придержать язык, но сейчас это не имело никакого значения. Тереза была вне себя от горя и не слушала ее. Тереза выла, как дикий зверь, эхо разносило эти стенания по всему лесу. Стон первородной скорби и невыносимой боли.
Майа обнаружила в рюкзаке Терезы упаковку альсионажа. Это было довольно слабое средство, и она вытащила шесть ампул. Тереза не сопротивлялась, когда Майа сделала ей уколы в шею. Не помня себя от горя, Тереза стонала, скорчившись, как дитя в утробе матери. Сжимала свою некрасиво вывернутую руку. Наконец успокоительные уколы сделали свое дело, и, придя немного в себя, она приподнялась.
– Он и в самом деле обидел меня, – призналась она Бенедетте и заплакала.
– Ты должна расстаться со старым дураком, – заявила Бенедетта, дожевывая кусочек пирожного. – И поехать вместе со мной в Болонью. Сейчас же, этой ночью. Наверняка есть какой-нибудь поезд. Это самый красивый город в Европе. Там такая архитектура, там коммуна и маленькие легкие самолеты. Ты увидишь аркады, они так красивы. У нас в Болонье потрясающие виды. Сходим с тобой в Институт красоты. Ты увидишь, как мы работаем.
– А я могу снять то, что вы там делаете?
– Ну что же...
– У меня получаются такие скверные снимки, – мрачно проговорила она. – Йозеф Новак не делает плохих фотографий. Иногда они великолепны, иногда просто странные, но плохих снимков у него нет. И никогда не было, он вообще не делает ошибок. А я... У меня нет ни одной хорошей фотографии. И суть вовсе не в том, что у меня плохая техника. Я могу научиться технике, но я по-прежнему не вижу.
Бенедетта отпила глоток раствора.
– Там, внутри меня, нет ничего, чтобы видеть, Бенедетта. Я могу быть красивой, потому что настоящей красоты без неправильностей просто не бывает. А я вся странная. Но быть красивой вовсе не означает, что со мной все в порядке. Меня нет как единого целого. Я вся состою из частей и, кажется, всегда буду из них состоять. Там, внутри, я – разбитое зеркало, и моя работа в виртуальности – это какое-то вечное пятно. Искусство сохраняется веками, но и жизнь теперь отнюдь не короткая. – Майа закрыла лицо руками.
– Ты хороший друг, Майа. У меня мало настоящих друзей, но ты мой истинный друг. И годы здесь ничего не значат, что бы ты ни думала. То есть значат, конечно, но иначе. Не грусти, пожалуйста. – Бенедетта принялась шарить в карманах жакета. – Я привезла тебе подарок из Болоньи. Чтобы мы смогли отпраздновать. Потому что теперь мы и в самом деле сестры.
Майа поглядела на нее:
– Мне подарок?
Бенедетта по-прежнему рылась в карманах. И наконец достала оттуда очки с присосками. Майа изумленно уставилась на нее:
– У них такой вид – я бы не хотела иметь с ними дело.
– Ты знаешь, что такое цереброспинальное переливание?
– К сожалению, знаю.
– Возьми их, пожалуйста, Майа. Позволь приложить их к твоей голове.
– Бенедетта, прошу тебя, не делай этого. Тебе известно, что я немолодая. Это может мне повредить.
– Конечно, это болезненно и небезопасно. Мне понадобился год, чтобы это приготовить. Но я постоянно чувствовала, что я на верном пути, я приложила эту штуку к моей голове. И она высосала из меня соки, а потом наполнила меня. Я подумала, что когда-нибудь, позже, смогу ею воспользоваться, если память будет мне изменять. А теперь я хочу, чтобы ты их взяла. Тебе нужно знать, кто я такая.
Майа вздохнула:
– Жизнь – это риск. – Она сняла свой парик.
Очки проскользнули по ее черепу. Прикосновение оказалось болезненным, но это было как раз хорошо, чтобы хорошенько прочувствовать. Жидкость просочилась, и Майа сразу стала спокойна, проницательна и разумна.
Майа почувствовала, что в нее влился рассудок другой женщины. Мысли не ее. Но ее жизнь. Непостижимое обаяние человеческого «я». Одиночество и легкая печаль от сознания собственной силы. Солнечная сторона прямолинейного, твердого юношеского самообладания. Неуловимый отблеск другой души.
Она закрыла глаза. Это было глубинное ощущение. Глубокий постчеловеческий экстаз. Сознание, прокравшееся в ее мозг, словно тень иного мира. А затем серое вещество стало медленно поглощать эту другую душу. Жадно всасывать ее миллионами крохотных пор.
Когда она очнулась, очков не было. Майа лежала, распластавшись на полу, а Бенедетта аккуратно обтирала ее лицо влажным полотенцем.
– Ты можешь говорить? – спросила Бенедетта.
Она попыталась открыть рот и зашевелила языком:
– Да, мне кажется.
– Ты знаешь, кто ты? – Голос Бенедетты был встревоженный. – Скажи мне.
– Это был истинный рай, – ответила Майа. – Ангелы снизошли. Тебе нужно держать это в каком-нибудь тайном месте. Не позволяй никому дотрагиваться. Это будет слишком жутко, слишком страшно, если к ним кто-нибудь прикоснется.
Бенедетта обняла ее.
– Прости меня, дорогая. Я знаю, как с ними обращаться. Я знаю, как они действуют. Я даже знаю, как мне надо было их тебе дать. Но не знаю, как мне самой уберечься от того, что я знаю.
Прошло три недели. Настала весна, Прага расцвела. Майа по-прежнему работала с Новаком, но все стало совсем иным. Теперь он относился к ней как к своей помощнице, а не как к сказочной принцессе или слабому эльфу. Милена почувствовала, куда подул ветер и какие проблемы могут возникнуть. Милена ненавидела полицейских ищеек, но ее жизнь крайне осложнилась, потому что беспорядок и перемены в старинном семейном укладе Новаков Милена ненавидела еще больше, чем полицейских.
Майа отправилась поездом в Милан и сделала там невыразительные снимки нескольких невыразительных помощников Виетти. Поскольку это была деловая поездка, она не успела осмотреть город и ознакомилась лишь с малой частью империи Виетти. А сам Виетти не потрудился ее сопровождать: великий человек находился в Гштааде и варил там своих крабов.
Результаты съемок были одновременно и хороши и ужасны, фотографии получились какими-то слишком глянцевыми. За время этих съемок она сумела кое-чему научиться, но возненавидела свои работы. Тем не менее она подумала, что фотография вообще требует умения. Люди подняли слишком много шума по поводу фотографий Новака. Фото распространялись по Сети и были, пожалуй, слишком прекрасны, а также слишком, слишком правдивы. Ей показалось, что люди не будут возражать, если она станет чуть навязчивее. Еще одна глупая модель, еще одна съемка высокой моды. И кроме того, ей нужны были деньги.
Майа уговорила Бенедетту приехать в Милан и привезти ей денег. Сама Бенедетта не распоряжалась финансами, но знала людей, которые были знакомы с людьми, распоряжавшимися деньгами. Бенедетта купила ей изготовленное в Милане фуросики. Это был очень красивый и полезный подарок. Она также преподнесла Майе большой индонезийский сетевой сервер, который тоже оказался и красивым и полезным. Майа вернулась в Прагу, в квартиру актрисы, с повязанным на шее фуросики и сервером в прочной упаковке.
Вместе с сервером было руководство по установке на убогом английском. Майа загрузила сервер, однако он не заработал, она перезагрузила его – и снова неудача. Потом накормила хозяйских кошек. А затем проверила все контакты, опять загрузила сервер, он рухнул снова. Тогда она выпила кофе, чтобы немного успокоиться. Она опять загрузила сервер, добилась частичной функциональности, исследовала кристалл процессора на предмет внутренних конфликтов и устранила три незначительные, но достаточно противные помехи. Система рухнула. Она запустила диагностический тест, вычистила ряд буферов. После этого сервер, кажется, заработал. И наконец она подключила его к Сети. Сервер сразу зазвонил. Это был голосовой вызов от Терезы.
– Как ты выяснила, что я в Сети? – спросила Майа.
– У меня есть свои способы, – ответила Тереза. – Тебя действительно выгнали из «Головы» за убийство полицейской собаки?
– Говорят, слухами земля полнится. Нет, это не я. Клянусь тебе, это кто-то другой.
– Если сейчас слова доходят медленнее, чем скорость света, значит, так и должно быть, – сказала Тереза. – А я сейчас вся слух и внимание. Потому что хочу попросить тебя об одной важной услуге.
– Услуга?
– Да, услуга, если ты будешь осторожна.
– Тереза, у меня сейчас столько своих проблем, думаю, не смогу тебе помочь. А что, собственно, тебе нужно?
– Мне нужна хорошая комната в Праге, – серьезно сказала Тереза. – Хорошая комната с удобной кроватью. Не номер в отеле, потому что они все записывают. И машина, но чья-нибудь личная машина. Не взятая напрокат, потому что их тоже регистрируют и хранят записи. Комната мне понадобится на одну ночь, а машина на два дня. И наконец, никто не должен задавать мне вопросов.
– Никаких вопросов и никаких записей. Ладно. Когда тебе все это понадобится?
– Во вторник.
– Я тебе перезвоню.
Квартира актрисы заведомо исключалась, об этом и речи быть не могло. Новак? Нет, она не могла его просить. Поль? Возможно, но все же нет, конечно нет. Клаус? С того времени, как она стала регулярно бывать в «Голове», ей стало ясно, что Клаус очень интересный человек. У Клауса были связи во всех кругах и на всех уровнях пражского общества. Клаус был настоящей знаменитостью. Все в Праге знали Клауса и уважали его, однако казалось, что сам Клаус ни с кем не связан и никому не обязан. Она даже нравилась Клаусу, но... Эмиль. Отлично.
Она сделала для Терезы все, что смогла. Это потребовало немало времени, энергии и предприимчивости, однако, похоже, что все вышло неплохо.
Во вторник в два часа ночи Тереза позвонила ей первая.
– Ты не спишь?
– Уже проснулась, дорогая.
– Ты не спустишься выпить со мной? Я в кафе Чиба, на сорок седьмом этаже этого громадного крольчатника. Там ты меня и найдешь.
– У тебя все в порядке, Тереза?
– Нет. Совсем не в порядке, – кротко ответила Тереза. – Так что приходи выпить со мной.
Майа торопливо оделась и отправилась в кафе. Это заняло у нее сорок минут. В кафе Чиба было пусто. Маленький чистый бар без единой души. Полностью автоматизированный. В общем, самое подходящее место для встречи в три часа ночи с человеком в состоянии сильного эмоционального стресса в восьмидесятиэтажном чешском небоскребе. Судя по отсутствию посетителей, в небоскребах редко переживались сильные эмоциональные стрессы. В этом небоскребе жили родители Эмиля, которые сейчас уехали на месяц в Финляндию. Правильнее сказать, в Suomen Tasavalta [9].
Майа заказала минералку у юркого, противного робота-коротышки. Она выпила глоток и стала ждать. Тереза пришла около половины четвертого. Она присела на краешек стула и попыталась улыбнуться. Заплакала.
– Майа, – протянула она ей руку для приветствия, – ты так повзрослела за это время.
– Парик делает меня гораздо старше, – слукавила Майа.
– Какая ты шикарная... Такая... Я бы тебя не узнала. Честное слово. Я по-прежнему могу тебе доверяться?
– Почему бы тебе сразу не сказать, Тереза, какие у тебя проблемы. А я посмотрю, чем я смогу тебе помочь.
– Он бьет меня.
– Да что ты! Давай прикончим его?
– Он сам уже почти это сделал, – проговорила Тереза и окончательно разрыдалась.
Дружок Терезы никогда ее прежде не бил, но теперь жизнь ему опостылела и его ничто не сдерживало. Он хлестал ее кожаным ремнем по спине и заднице. Бойфренд Терезы был корсиканским гангстером.
Никто не назвал бы его ловким и импозантным. Ничего импозантного в нем не наблюдалось. Он был успешным членом шайки «Черная рука» и сделал там карьеру consigliore. Ее члены покрывали рэкетиров, сутенеров и безнадежных наркоманов. Главные сферы отмывания денег. Влиятельные коммерсанты. Подкуп судей, прикормленная полиция. Убийства. Закатывание жертв в цемент. Ему было шестьдесят лет, он называл себя Бруно, хотя кто знает, как его звали на самом деле.
– А как ты ухитрилась с ним познакомиться?
– А как ты думаешь? Однажды забежала в секонд-хэнд на рынке. И нарвалась там на рэкетиров. Мафиози любят крикливо одеваться, иногда крадут одежду и перепродают. Старо как мир. Неужели не знаешь? Много лазеек. Я тоже занималась незаконными сделками, но понемногу. Мафиози проворачивали крупные дела. Иногда подделывали модные бренды, а иногда кого-нибудь прикрывали. Всякое бывало. Да и сейчас случается. – Тереза оглянулась.
Майа тихо барабанила пальцами по стойке бара.
– Ему понравилась квартира, которую ты для нас отыскала, – заметила Тереза. – Забавно провести последнюю ночь в буржуйском доме.
– Я в это не верю, – возразила Майа.
– Бруно – трезвый человек, вполне приземленный, – задумчиво проговорила Тереза. – Я люблю трезвых людей. Они нравятся мне, когда особо не церемонятся. Нравится, когда эти люди действительно... – Она подбирала слова. – Когда они умеют выходить сухими из воды.
– Нездоровое увлечение, дорогая.
– Жизнь – это риск. Мне нравится, когда они ведут себя как настоящие мужчины. Когда для них важно только оставаться мужчинами, настоящими мужиками. Это возбуждает. Чувствуется живая, реальная жизнь. Я не думала, что он станет меня бить. Но сегодня ночью я делала все, что ему хотелось. А ему захотелось меня избить. Это его последняя ночь на этом свете. Мне не надо было плакать. Мне не надо было тебя звать. Я веду себя как ребенок.
– Тереза, ты больна. Это самая настоящая болезнь.
– Нет, это не болезнь, – обиделась Тереза. – Это старомодная любовь.
– А откуда тебе известно, что он не убьет тебя?
– Он человек чести, – ответила Тереза. – И как бы то ни было, завтра я сделаю ему большое одолжение.
Бруно был при смерти. Тереза догадывалась, что у него рак печени. Но утверждать что-либо наверняка она не могла, потому что Бруно уже сорок лет избегал иметь дело с официальной медициной. Сперва его поймали с поддельными документами и лишили доступа к средствам продления жизни. Потом, после нескольких успешных спекуляций на черном рынке, он начал лечиться на свой манер. Очевидно, к числу подобных операций относилось и приживление добавочных яичек.
Бруно решил умереть сам – недосягаемым для общества. Если бы власти поместили его труп в саркофаг-эмульсификатор, то сигналы тревоги зазвенели бы от Дублина до Владивостока. «Черная рука» следовала старинной традиции омерты, молчания до гробовой доски. А в наши дни молчание после смерти сделалось простой необходимостью.
Роман Бруно и Терезы был банальным. Он познакомился с ней в Марселе, когда ей было двадцать лет. Бруно всегда прекрасно одевался, старался быть загадочным и выглядел злодейски. На это и поймалась Тереза. Она понравилась Бруно, потому что была готова на все или почти на все и благодарна за его услуги. Иногда он покупал ей симпатичные подарки: туфли, платья, сексуальное нижнее белье, свободное время они проводили на Лазурном Берегу. Жизнь с ним была яркой и притягательной. Когда она начала торговать подержанной и дешевой одеждой, Бруно оказался очень полезен. Иногда у нее возникали проблемы с покупателями и поставщиками. Тогда Бруно за городом объяснялся с обидчиками. Эти радикальные шаги всегда давали отличные результаты.
Иногда Бруно ее бил. Но чего же следовало ожидать от человека, способного закатать своих врагов в цемент? Не то чтобы Бруно убил кого-то ради Терезы. Если такое и было, то она об этом никогда не узнала.
– Суть не в том, что он меня бьет, – говорила Тереза. – Он бьет, а ты делаешь все, что он хочет. Он мужчина, он босс, он наверху. Он всегда заставляет меня делать все, что хочет. Вот он такой и есть.
– Это ужасно. И серьезно, – сказала Майа.
Тереза раздраженно тряхнула головой:
– А ты думала, что каждый преступник в Европе похож на твоего дружка, карманника Джимми? Бруно – воин. Хозяин.
– Кстати, что случилось с Джимми? – спросила Майа. – Я о нем уже и думать забыла.
– Его поймали, – ответила Тереза. – Джимми всегда был глупым. Его арестовали. И хорошенько промыли мозги.
– Ой, нет! – воскликнула Майа. – Бедный Ульрих! И как он теперь? Сильно изменился?
– Абсолютно, – мрачно проговорила Тереза. – Раньше он крал кошельки и сумочки у туристок. А теперь напихивает сумки всякими нужными товарами и сует их туристкам, когда за ним не наблюдают.
– Что же, если ему удалось сохранить анархистские взгляды, это хороший признак.
– Ох уж эти власти, они так суетятся, чтобы все вели себя как надо, – сказала Тереза. – Ловят всякую настырную мелочь вроде Джимми, который чуть было не бросился с моста, и любой поборник демократических свобод сразу начинает скулить в Сети. У этих буржуев нет ни капли здравого смысла.
– Ну, и что думаешь по поводу Бруно?
– Мы собираемся завтра поехать в Черный лес. Он хочет покончить там с собой. А я похороню его тайно, никто и не узнает. Так мы договорились. Наш секрет.
– Мадам, вы ведь, кажется, не собирались хоронить ваших любовников до глубокой старости.
– Я всегда была старше своих лет, и от этого у меня все сложности, – вздохнула Тереза. – Ты поедешь со мной завтра? Ну пожалуйста!
– Знаешь, ты могла бы и не просить. Если ты думаешь, что я способна справиться с больным, несчастным человеком, решившим свести счеты с жизнью, то что же... – Она замялась. – Что ж, наверное, я более подходящая кандидатура, чем прочие твои знакомые.
– Ты так добра, Майа. Я знала, что ты мне поможешь. Я сразу поняла, как только тебя увидела, что ты особенная. – Тереза встала. Теперь с нее словно свалился тяжкий груз. – Мне пора возвращаться к Бруно. Еще поспать успеем. Я обещала ему, что останусь на всю ночь.
– Ну что ж, договор есть договор.
Тереза оглядела пустынный бар.
– Сейчас поздно, тут так странно, пусто... Ты не хочешь переночевать с нами?
– Я не стала бы возражать, в этом есть свой смысл, – сказала Майа. – Но не знаю, чем я могу вам помочь.
Она впервые увидела Бруно в десять часов утра. И поразилась его сходству с киноидолами двадцатого века. Ассоциация с двадцатым веком возникла в основном из-за его плохого здоровья и грубой косметики. Она обратила внимание на крупную голову Бруно с курчавой шевелюрой и твердым, словно высеченным из камня, лицом с широкими порами, типичным лицом мужчины, принимающего примитивные стероидные средства. На нем была лакированная соломенная шляпа, темный пиджак с узкими лацканами, брюки в обтяжку с отворотами и хлопчатобумажная рубашка.
Бруно был тих и спокоен. Смиренный вид. Хотя держался немного вызывающе, но не демонстрировал свои мускулы, да ему, собственно, и похвастаться было нечем. Такой, как он, вполне мог убить без малейших колебаний и последующих раскаяний. Он внушал страх только тому, кто его боялся. Короче, Бруно казался настоящим дикарем. Старым и не раз битым, больным и загнанным волком.
Для человека на пороге смерти Бруно вел себя на редкость бодро и философски. Ей еще не попадался на глаза без пяти минут самоубийца, довольный подобной перспективой. Он обменялся с Терезой шуточками на каком-то воровском южнофранцузском жаргоне. Довольно часто пересыпал свою речь отборной руганью. Майин парик-переводчик ничего не понял. Теперь таких выражений никто не употреблял. Матерщина просто вышла из моды, исчезла из человеческого общения, как ее и не было. Но Бруно ругался со смаком. Нарушение приличий не огорчало Терезу. Она всегда отвечала тем же и тоже ругалась со вкусом. Их перебранка напомнила игру в пинг-понг и была для обоих привычна.
В машине они перекусили. Приговоривший себя к смерти плотно позавтракал. Наконец подъехали к какому-то густому лесу на севере чешской границы. Кажется, это был не Черный лес, но для них это не имело значения. Листья на деревьях распустились, и дул теплый весенний ветер. Машина, принадлежащая бывшей жене Эмиля, упорно не желала останавливаться в кустах рядом с дорогой. Но они все же остановили ее там.
Бруно достал из багажника складную лопату и тяжелый чемодан. Немного размялись. Бруно хорошо знал, куда ему следует идти. Они поднялись на небольшой, поросший травой холм. Бруно раскрыл лопату с острым керамическим лезвием, повесил на ветки шляпу и пиджак и принялся копать яму. Он очертил на поверхности широкий круг и осторожно отбрасывал в сторону комья земли. Копая, он стал что-то говорить.
– Он говорит, что это старый тайник, – перевела Тереза. – Цыгане пользовались им еще в давние времена. А потом другие люди привели сюда каких-то смутьянов.
Бруно вытер пот с лица. И внезапно заговорил по-английски:
– Каждый человек в этой жизни делает свое дело, – произнес он, посмотрел на Майю и победно улыбнулся.
Бруно копал до тех пор, пока не устал. Он присел с пепельно-серым лицом и, пыхтя, стал дышать через бронзовый ингалятор. Теперь копать яму стала Тереза. Когда она устала, пришла очередь Майи. Она специально надела брюки, туфли на низком каблуке и легкий свитер, вполне пригодные для такой работы. Ее украшал только фуросики. Она запрограммировала платок в оливковые тона. Копала не спеша.
По замыслу Бруно получилась не обычная могила, а конусообразная яма в человеческий рост с округлым верхом. Бруно отбросил последние комья грязи, а затем стал объяснять правила тайных захоронений.
Целью мероприятия должно было стать стремительное и полное разложение трупа. От интенсивности разложения тело быстро раздувается. И этот побочный эффект портит поверхность нормальной могилы. Поэтому необходимо подпилить ребра и провентилировать внутренности. Бруно открыл свой чемодан. Он задумчиво вынул нужные инструменты. Похоже, что они уже не раз использовались. Он взял допотопную керамическую пилу для костей и аккумуляторы. Достал ветеринарный гиподермический прибор, как для лошадей, с длинной стальной катушкой, проводок способен был прострочить алюминиевый лист.
Бруно разделся. Все тело от шеи до паха было покрыто татуировкой. Змеи. Розы. Оружие. Изречения на вульгарном французском. Во всяком случае, Терезе никогда не удавалось их прочесть.
Бруно с силой ущипнул похолодевшую кожу, чтобы показать, куда должна двигаться нить. К тазобедренным костям. К мышцам бедра. К бицепсам. К ягодицам. К голове. С собой у него была небольшая канистра с какой-то ядовитой, мгновенно разъедающей плоть инфицированной смесью. Когда эти бактерии уничтожат его плоть, процесс завершится.
Он удобно устроился в яме, Майа и Тереза должны были засыпать его землей и тщательно уложить сверху дерн. Нужно было оставить под дерном побольше земли. Сначала место может показаться подозрительным, но потом никто ничего и не заметит – место удачное. Оставшиеся комья земли можно будет раскидать по лесу. И конечно, они должны забрать его одежду и инструменты. Рядом с ямой нельзя оставлять ничего металлического. Чтобы не привлекать внимания.
– Спроси, нет ли у него внутри какого-нибудь металла, – посоветовала Майа. – Может быть, зубные протезы или еще что.
– Он говорит, что еще не так стар, чтобы вставлять себе металлические зубы, – перевела Тереза. – Он говорит, что у него есть лишь один стальной орган – его член. – И она заплакала.
Бруно достал из карманов брюк два флакона размером с указательный палец. Разделся и без тени сомнения залез в свою могилу.
Он встал в ней, чуть откинувшись назад, и встряхнул в кулаке один из флакончиков. Потом вытряс из него на правую руку черные капли. Обратился к Терезе, сказав ей что-то на языке, понятном им обоим. Она подошла, с трудом передвигая ноги, боясь и не скрывая своего страха. Он нежно взял ее за руку измазанной черными каплями ладонью, крепко пожал ее руку, притянул к себе, прошептал что-то и поцеловал.
Затем подозвал Майю. И тоже поцеловал ее. Он впился ей в губы долгим, страстным, благодарным и горьким поцелуем. Обнял за шею левой рукой. Но не прикоснулся правой.
Наконец он отпустил ее. Майа судорожно вздохнула, отпрянула и чуть было не свалилась в яму вместе с ним. Еще мгновение Бруно смотрел на Терезу. Казалось, что он едва удерживается от слез. Тереза распласталась на земле, не отрывая от него глаз, и заплакала навзрыд.
Он взял ингалятор. Вставил отверстие себе в рот, нажал и вздохнул. Потом отбросил, как окурок, и забился в конвульсиях. Через несколько секунд он был уже мертв.
– Убери его от меня! – билась в истерике Тереза. – Убери его от меня, убери! – Она размахивала рукой, испачканной черными пятнами, схватив ее запястье другой рукой.
Майа принялась вытирать руку Терезы об уже ненужный пиджак Бруно.
– Что это?
– Лакримоген!
– О боже! – Она стала тереть еще энергичнее и более тщательно.
– Как же я его любила! – простонала Тереза и затряслась в истерике. – Я думала, что он просто побьет меня и мы займемся любовью в могиле. Но мне и в голову не приходило, что он подаст мне черную руку. Уж лучше бы мне умереть. – В отчаянии она заговорила по-немецки. – Где этот яд? Дай мне его! Нет, дай мне поцеловать его, у него на языке, должно быть, остался яд и для меня.
Она подползла к краю могилы, она словно с ума сошла. Наркотики лишь подхлестнули ее горе. Майа схватила ее за ногу и оттащила назад.
– Отойди от него, отойди подальше и успокойся. Мне сейчас нужно будет его разрезать.
– Майа, да как ты можешь! Как ты смеешь его пилить? Это же не кусок мяса, это Бруно!
– Прости меня, дорогая, но если бы ты, как я, пережила эпидемию чумы, то знала бы, что если люди умирают, они умирают на самом деле. – Ей лучше было бы придержать язык, но сейчас это не имело никакого значения. Тереза была вне себя от горя и не слушала ее. Тереза выла, как дикий зверь, эхо разносило эти стенания по всему лесу. Стон первородной скорби и невыносимой боли.
Майа обнаружила в рюкзаке Терезы упаковку альсионажа. Это было довольно слабое средство, и она вытащила шесть ампул. Тереза не сопротивлялась, когда Майа сделала ей уколы в шею. Не помня себя от горя, Тереза стонала, скорчившись, как дитя в утробе матери. Сжимала свою некрасиво вывернутую руку. Наконец успокоительные уколы сделали свое дело, и, придя немного в себя, она приподнялась.