Когда мне удалось удержать в себе биг-мак на целое утро, меня объявили здоровым бледнолицым. Джим провел собственный экзамен – на сигару. Когда я его выдержал, он показал мне вырезки из национальной прессы.
   У журналистов было достаточно времени для всестороннего психоанализа. Я узнал про себя много интересного. Мне довелось увидеть собственное фото с выпускного вечера, на котором я и впрямь походил на начинающего психопата. Оказывается, я, Сэнгеймон Тейлор, – человек с серьезными психологическими проблемами. Была даже дискуссия, считать ли их чисто психическими или еще и неврологическими, вызванными соприкосновением с токсическими отходами, в которых я так часто копался. Но коренились они в моем несчастливом детстве: всему виной частые переезды в юном возрасте (меня таскал за собой отец, отладчик химических технологий) и нестабильность в семье, когда я был подростком (мои родители развелись, и меня перебрасывали от одного родственника к другому).
   Детские горести и мои неурядицы в учебных заведениях вылились (по утверждению газет) в глубокое неприятие власти. Набрав на вступительных экзаменах около 1500 баллов, я доказал, что обладаю интеллектом уровня гения, и это мое неприятие лишь усилило. Ведь треклятые профессора только ставили мне палки в колеса. Никогда больше не буду уважать людей в галстуках. Моя карьера в Бостонском университете представлялась чередой стычек с авторитарной администрацией. Выход своим эмоциям я нашел, взломав компьютерную систему университета, что проделал с «варварской гениальностью». Последняя фраза мне даже понравилась.
   «ЭООС» стала для меня идеальным способом воевать с химической промышленностью, которую я винил в распаде моей семьи и смерти матери от ангиокарсиномы печени. Но и она, как выяснилось, слишком меня сковывала. Меня тяготила ненасильственная политика этой организации. Я был диссидентом, скандалистом. По предположениям журналистов, я хотел перейти к «акциям поистине прямого действия».
   Все эти факторы сосредоточились в моей иррациональной, всепоглощающей ненависти к одному человеку: бывшему советнику кабинета министров, а ныне кандидату на пост президента, – к Олвину Плеши. Как привилегированная личность, как властная фигура из моего детства и не менее видная фигура в химической промышленности, он воплощал в себе все, что я презирал. Я не останавливался ни перед чем, лишь бы смешать его с грязью, втянув в различные химические скандалы, но просто не мог ничего на него повесить. Всего за несколько недель до «взрыва» я настроился на медиаблицкриг против него, но был вынужден его отозвать, так как не смог представить факты. Понемногу в моем мозгу сложился план: используя диверсионные методы экотеррориста Буна (которым я втайне восхищался), я решил подложить бомбу на личную яхту Плеши и взорвать ее ко всем чертям, как ИРА – яхту лорда Маунтбэттена. Пустив в ход свои познания в химии, я создал хорошо оснащенную лабораторию по изготовлению взрывчатки в подвале дома, который снимал у Брайана Роскоммона, трудолюбивого ирландского иммигранта и достойного жителя Ньютона. Покупая необходимые материалы у различных компаний, я ускользнул от внимания Бюро по борьбе с терроризмом, созданного с одной целью – пресекать подобные замыслы. Для пущей иронии я покупал материалы в одной из дочерних компаний «Баско» – у ее руководства есть доказывающие это документы, которые они с готовностью представили ФБР. У себя в подвале я сконструировал исключительно мощную мину, которую затем вывез в гавань на принадлежащем «ЭООС» «Зодиаке». Когда я закреплял мину на днище яхты Плеши, меня заметили два частных охранника, патрулировавших данный участок акватории на высокоскоростной «сигарете». Используя навыки десантника, я проник на их судно в костюме для подводного плавания, убил обоих, а затем сжег судно в канале Форт-Пойнт, чтобы скрыть улики. Я действовал так холодно и продуманно (утверждали самые сенсационные заметки), что даже позвонил в полицию и сделал заявление о сгоревшем катере.
   К счастью, мой план провалился, когда каким-то образом соприкоснулись крайне нестабильные химикаты, которые я (предположительно) хранил в подвале. Мой сосед Бартоломью, у которого мое странное поведение вызывало все большие подозрения, попытался подвергнуть меня гражданскому аресту, но я его оглушил и угнал его фургон. Затем я бежал, по всей видимости, в Канаду, где получил помощь подпольной сети экстремистов-экологов, существующей со времен кампаний в защиту детенышей тюленей, а оттуда – в Северную Европу, где смогу жить под чужим именем на средства тайной организации Хэнка Буна.
   – Как по-твоему, – спросил я Джима, – это просто варварская гениальность или я слишком наглотался органофосфатов?
   – Это еще что такое?
   – Химические вещества, они есть в нервно-паралитическом газе, в спрее от комаров. Хрен редьки не слаще.
   Ясно я понял из вырезок одно: Барт держится молодцом. Мог бы и сам догадаться, учитывая, как он обошелся с копами в Роксбери. Сейчас он, наверное, прямо-таки раздувается от собственной значимости. Он давал одно интервью за другим, говорил обиженно, потрясенно и немного печально, а журналисты покупались и изображали его последним из «детей-цветов» наших дней в черной коже. Этот малый выживет где угодно.
   – Мне пора отсюда сваливать, – сказал я.
   – Почему?
   – Потому что рано или поздно меня вычислят. Поправь меня, если ошибаюсь, но теперь я официальный террорист, так?
   – С сертификатом от правительства США.
   – Ага. И у них есть масса дартвейдеровских фокусов, какие можно провернуть во имя национальной безопасности, так? Можно подключить «шпионов-невидимок», зеленых беретов, приостановить действие конституции. Поднимут федеральных судебных исполнителей, секретные службы и всевозможные войска особого назначения. Рано или поздно в том озере найдут мой «Зодиак», а тогда просто оцепят эти горы и мне ни за что не улизнуть.
   – Оцепят горы? Смеешься?
   – Говорю тебе, они найдут «Зодиак».
   – Давай сами посмотрим, как он, – предложил Джим.
   Но сначала главное. Я сбрил бороду. Я уже похудел на двадцать фунтов, что тоже помогло. Джим раздобыл мне кое-какую одежду. Светило солнце, давая мне предлог надеть черные очки. Мы позаимствовали лодку на прицепе и поехали к прозрачному озерцу. На юго-востоке оно переходило в другое, гораздо большее. С северо-запада его питали речушки, сбегавшие прямо с Уайт-Маунтис. Я мог бы зайти на «Зодиаке» вверх по одной из них, но они были мелкими, а в таких ничего как следует не затопишь. Поэтому я оставил «Зодиак» в озере, возле склонившейся к воде виргинской сосны. Джим нашел, где стащить на воду лодку, и мы отправились к нужному месту. Но там ничегошеньки не было. Я, во всяком случае, ничего не обнаружил.
   Глубина тут была всего футов двадцать, и с лодки просматривалось дно. Надев маску, Джим нырнул поискать.
   – Не настолько же я был под кайфом, – недоуменно пожал плечами я, когда он вернулся несолоно хлебавши. – У меня была причина затопить его здесь. Вот это дерево послужило ориентиром. Такую сосну не скоро забудешь, двух таких быть не может.
   – Говорю тебе, там ничего нет, – отозвался Джим.
   В конечном итоге я сам нырнул. Джим не хотел меня пускать, но для краткого пребывания под водой я уже оправился. Меня подташнивало, но чистейший ужас превозмогает все. И Джим был прав. «Зодиак» исчез. Я почти уже убедил себя, что мы ищем не в том месте, когда увидел на дне черный мазок и подплыл поближе посмотреть, что это: оказалось, револьвер Роскоммона.
   – Если бы «Зодиак» нашли федералы, они притащили бы экспертов, чтобы поднять его со дна, так? Мы бы увидели окурки и отпечатки ботинок возле сосны.
   Но на берегу тоже ничего не было.
   – Только вот тут, где ты пытался спрятать собственные следы, – указал Джим.
   – Да ладно, отстань.
   Наконец Джим убедил меня, что искать тут бесполезно.
   – Может, его нашел кто-нибудь из племени уиннипесоки. «Зодиак» ведь ценная вещь. Черт, да если бы я сам его нашел, тоже наплевал бы, что его ищет ФБР. Забрал бы его себе и сам пользовался.
   – Тут какие-то странные психологические игры. Теперь я даже не знаю, можем ли мы вернуться. Что, если нас уже ждут?
   – Нет, С.Т. Не такие уж они хитрые. Это скорее в твоем духе.
   Он был прав. Но «Зодиак» забрал не я, поэтому его слова меня не успокоили. Сколько в этих лесах может обретаться координаторов экологических акций прямого действия?
   Джим настоял, мол, раз меня уже не узнать, не будет ничего страшного, если мы поедем в город и выпьем по чашке кофе. На самом деле кофе мне не хотелось, потому что желудок сводило. Я выпил молока. Мы сидели и смотрели на проезжающие мимо машины. В какой-то момент Джим молча дернул меня за рукав и кивнул на телевизор в углу.
   Там показывали мой «Зодиак». Днищем кверху. Его выбросило на берег в Новой Шотландии. Никаких отпечатков кроссовок на песке.
   Затем на экране возникла карта, озаглавленная «Предполагаемый путь бегства». От Бостона мой проложенный пунктиром путь якобы шел вдоль берега, а приблизительно у середины Мэна сворачивал на восток к Новой Шотландии. В трех четвертях пути от конечного пункта линия обрывалась знаком вопроса и штормовой тучей. Затем показали дежурный репортаж о том, как вертолеты береговой охраны обшаривают морскую гладь, а корабли идут вдоль берега, высматривая тело, как спасатели подбирают с камней выброшенные топливные баки и изучают вымытые на песок спасательные круги.
   – Через день после того, как тебя нашли, был большой шторм, – сказал Джим. – Может, «Зодиак» перевернулся, а ты утонул.
   – Посмотри мне в глаза, Джим, и с серьезным лицом скажи, что ты ничего про это не знаешь.
   Он подчинился. Мы сели в пикап и направились в резервацию.
   – Мне только одно на ум приходит, – сказал он, когда мы почти уже приехали. – По сути, нам это ничего не дает. Но было одно странное совпадение. Понимаешь, после того как мы тебя нашли, пара ребят пошли к реке за свежей водой. Они наткнулись на каких-то походников, которые разбили лагерь на берегу и пили кофе вокруг спиртовки. Волосатые такие, заросшие – самые что ни на есть гринписовцы. Говорили с акцентом. Сказали, мол, хотят перебраться через реку, и спросили, где бы взять надувной плот. Ну, сам знаешь, не появлялся ли какой-нибудь недавно в окрестностях.
   – Любопытно. Почему они не поискали мост?
   – Вот именно. Забавно другое, ведь как раз в это время на плоту тут был ты. Но наши ребята ничего им не сказали.
   – Спецназовцы, друг. Они могут носить и бороды, и волосы любой длины. Вот черт!
   Выругался я не потому, что меня беспокоили чужаки, хотя так оно и было. А потому, что желудок у меня свело спазмом. Когда мы добрались до трейлера Синглтари, я немного посидел в кабине, выжидая, когда отпустит, а после мы пошли внутрь.
   У кухонного стола, грея руки о чашку горячего чая, сидел белый мужчина. У него было худое длинное лицо, вьющиеся рыжие волосы, густая рыжая борода, неровно и коротко стриженная, и поразительно голубые глаза, которые всегда казались широко открытыми. Лицо у него было обветренным, и над чаем он сидел так спокойно, так сосредоточенно, словно медитировал. Когда я переступил порог, он поднял на меня взгляд и чуть раздвинул губы в улыбке, а я в ответ кивнул.
   – Кто… Ты его знаешь? – удивился Джим.
   – Ага. Его зовут Хэнк Бун.
   – Рад наконец с тобой встретиться, – сказал Бун.
   – Взаимно. Как ты нашел мой «Зодиак»?
   – Мы тебя видели, мы знаем здесь все протоки, а нашли по маслянистым пятнам в воде.
   – Шли по моему следу отравляющих отходов. Недурно.
   – А! – запоздало сообразил Джим. – Тот самый Бун.
   – Ага. – Бун нервно хмыкнул.

25

   – Пришлось немного смухлевать для пущего эффекта, – объяснял Бун.
   Мы сидели у камина: Бун, Джим, Том Синглтари и я. Они пили горячий шоколад, я – «Пепто-бисмол» от расстройства желудка.
   – У С.Т. не хватило бы горючего, чтобы добраться до Новой Шотландии, поэтому мы разбросали у побережья несколько баков, чтобы их вымыло в беспорядке, словно он выбрасывал их по мере опустошения.
   Лицо Буна вдруг собралось морщинами, и он впервые по-настоящему рассмеялся.
   – Ты совершил образцовый побег, – похвалил он.
   Странный он был малый. Я никогда его не встречал, только видел на фотографиях и слышал о нем от ветеранов «ЭООС». Все твердили, что он сорвиголова, что у него не все дома. Однажды, когда канадская конная полиция погналась за ним по льдинам, он столкнул в воду шестерых прежде, чем его повязали. Я видел видеозаписи, на которых он делал такое, от чего у меня кровь стыла в жилах: он сидел прямо под пятитонным контейнером радиоактивных отходов, его выбрасывало за борт «Зодиака», затягивало под днище, а после он выныривал через пару минут в кильватере. И таким он оставался и не за работой – дебошир, барный задира. Но парень, на которого я смотрел сейчас, был совершенно иным. Черт, он же пил травяной чай! Он говорил медленно, низким переливчатым баритоном, останавливался посреди фразы, удостоверяясь, правильна ли она грамматически, или подбирая нужное слово. Но передо мной сидел не тряпка-Бун. Нельзя было забывать, какую он только что провернул операцию – без предварительной подготовки и ради меня.
   – Ты к нам надолго? – спросил Синглтари.
   – У меня есть лагерь, – ответил Бун. – В лесу.
   – Я не про сегодняшний день спрашиваю. Я имел в виду в наших краях.
   – Если вы хотите, чтобы я ушел, я уйду.
   – Вовсе нет.
   Бун повернулся и снова глянул на меня с тенью улыбки.
   – Я здесь, чтобы поговорить с С.Т. Мне бы хотелось понять, что ему нужно. Другого дела у меня нет.
   Эта фраза тут же прикончила общий разговор. Джим с Томом ушли, оставив нас с Буном у камина. Мы пересели на другие стулья, чтобы оказаться лицом друг к другу, и серые осенние сумерки легли на лицо Буну и словно бы подняли из глазниц ясные голубые глаза.
   – Какой у тебя план? – спросил он.
   – Дай мне время подумать. Пару дней назад у меня была стабильная, как я считал, жизнь в Бостоне. Теперь я труп, изгой, питающийся дарами леса.
   – Ты вполне сойдешь за парня из Северной Европы, – пожал плечами он. – Если хочешь, поможем тебе там устроиться.
   – Пожалуй, это последнее место, где мне хотелось бы жить.
   Он снова пожал плечами.
   – Иногда другого выхода нет.
   – Сайлас Биссель и Эбби Хоффман обзавелись новыми документами.
   – Чудики, мелкая сошка. Они не пытались совершить покушение на будущего президента.
   – И я тоже.
   – Вот именно. Они были виновны. Ты нет. Обидно будет.
   – А ты откуда знаешь? – спросил я. – Ты же взаправду.
   – Взаправду что?
   – Террорист.
   Он на секунду закрыл глаза, а потом посмотрел на меня в упор.
   – С чего ты взял?
   С минуту я искал что сказать, открыл было рот, но осекся: перебирая факты, роясь в памяти. Я думал, что знаю про Буна все. Может, я просто еще один облапошенный?
   – Первый корабль, – сказал он тише, чем когда-либо, но его баритон заполнил комнату, – первый был взаправду. У побережья Южной Африки. Пиратское судно. Мы видели, как они подцепили детеныша кита гарпуном и потащили за собой, чтобы он запищал и поднял шум. Остальные киты пришли ему на помощь. Сначала мать. Они взорвали ее еще до того, как она увидела свое дитя. Потом были другие. Целое стадо… Огромное стадо китов, а пираты все стреляли, все забивали их – больше, чем когда-либо сумеют употребить. Мы вышли им наперерез на «Зодиаках», тогда они стали стрелять по нам. Убили одну из наших.
   – Из…
   – Нет, ничего зрелищного. Не из гарпунной пушки. Просто винтовочный выстрел. Пуля прошила грудную клетку навылет. После этого мы убрались подальше. Мы словно бы сошли с ума. Нас обуяла жажда крови. Мы голыми руками собирались взять их на абордаж, чтобы отомстить им. Просто берсерки, честное слово. У нас в команде был один испанец. Не забывай, «ЭООС Интернэшнл» тогда еще не существовало, организация была европейская, принципов было поменьше и людей отбирали не так тщательно. И вдруг он говорит, что на самом деле он баск. Он тоже за защиту китов, но главное – он за баскскую революцию, а в плавание пошел, чтобы спрятаться от полиции. За пару дней до того мы ненадолго причалили где-то в Мозамбике, и там он тайком забрал чемодан с пластидом. Он собирался отвезти его назад в Испанию, один бог знает, что планировал там взрывать. Но он неровно дышал к Ули, девушке, которую мы потеряли в тот день, и…
   – Бабах.
   – Бабах. Мы много раз их предупреждали. Половина команды пересела на спасательные плоты и уцелела, половина осталась на борту и погибла. Это была не акция экологов, это была барная драка.
   – А после ты превратил это в карьеру.
   Он со смехом покачал головой.
   – Предположим, у тебя есть китобойное судно, которому нужен полный ремонт. Оно застраховано на сумму втрое больше своей стоимости. Ты подумываешь о том, чтобы уйти на покой. Банк отказал тебе в кредите, и у твоей пятилетней внучки на стене в спальне висит плакат с китами. Что ты сделаешь?
   – Налеплю на судно магнитную мину и спроважу на дно. А потом скажу, что получал письма с угрозами, – предположил я.
   – Письма от известного террориста. А когда такое повторилось несколько раз и этот Бун приобрел скверную репутацию, провернуть подобную аферу стало еще проще. Поэтому, видишь ли, С.Т., я потопил один корабль своими руками и десяток своей репутацией. Новый Бун превратился в сенсацию для журналистов.
   – А что именно ты сделал на самом деле?
   – Просто рассказал, как было дело. У меня организация из пятерых человек максимум, каждый – вроде нас с тобой. Затыкание труб и все такое. Приблизительно раз в год мы устраиваем какую-нибудь ненасильственную акцию. Обычно что-нибудь технически изобретательное, вроде твоих салатников. Мы про них читали, смеялись до колик. А в остальное время ищем, за что бы еще взяться. Беремся только за лучшие проекты.
   – Никаких контактов с журналистами?
   – Вот уж нет. В Европе давление прессы не так хорошо срабатывает. Просто тошнотно: там преступления против экологии в порядке вещей!!!
   – И я мог бы стать шестым членом твоей команды?
   – Это не самая плохая жизнь, С.Т. Я много стоящего сделал. Кое-какие весьма и весьма удовлетворительные проекты. – Он усмехнулся. – Я видел, сколько на твоем «Зодиаке» трофеев. На моем – четыре.
   Сводилось все к следующему: я устал, скверно себя чувствовал, мне надо было заспать разговор и подумать. Он меня понял, поэтому встал и вскоре исчез среди деревьев, а я упал на кровать.
   Проснувшись, я чувствовал себя ненамного лучше, но все тело у меня зудело, и я задумался, как давно в последний раз мылся и какая озерная вода на мне высохла. Поэтому, щурясь на свет, я поплелся в ванную и принял душ. Вымыл мои новые короткие волосы, впервые почувствовал на голых щеках мыло, начал намыливать тело и обнаружил, что кожа какая-то неровная. Наверное, угодил в ядовитый плющ, когда брел через лес.
   Когда я вышел и посмотрел на себя в зеркало, оказалось совсем иное. На коже у меня было множество мелких черных бугорков, сливающихся в единую тень. Хлоракне.
   Позавтракав брикетами угля, я проверил морозилку Синглтари на предмет рыбы, которой меня кормили. Сплошь пресноводная, пойманная здесь же. Они ели ее больше меня, и у них – никаких проблем. Значит, отраву я привез с собой. Но в такое трудно было поверить, ведь с начала всей истории я не ел ничего из гавани. Так как же в меня попал хлор?
   Также, как в Гэллахера и его людей? Они никаких отравленных омаров не ели. Тогда я им не поверил, но сейчас не оставалось иного выхода.
   Пока я плавал у ККЗ? Может, это какой-то токсин, проникающий сквозь кожу? Но тогда у него замедленное действие, ведь заболел я неделю спустя.
   Я невольно вспомнил про канализационную реку от Нейтика до Дорчестер-бей. Тут просматривалось определенное сходство. Я думал, что источник хлора «Биотроникс», но проявилось это не сразу. Яд обнаруживался постепенно, тем больше, чем дальше от вероятного источника. Токсичность с замедленным действием.
   Что такое сотворила «Биотроникс»? Нечто новое и странное. И под самый конец Дольмечер пытался со мной связаться.
   Я болен. Моя личность умерла, унесена в Атлантический океан, но мое тело еще живет, токсичной цепью привязанное к Бостону, к «Биотроникс», к Дольмечеру и Плеши.
   Миссис Синглтари уже встала, и я спросил, нет ли у нее в хозяйстве клизмы. Сходив в земляной подвал, она вернулась с полой длинногорлой бутылочной тыквой. Пространно ее поблагодарив, я решил временно обойтись без клизмы.
   Бун сидел перед своей палаткой и поджаривал форель. Меня он встретил самой широкой улыбкой, какую я у него видел: искренний, безудержный «пропади оно пропадом» оскал.
   – Я совсем забыл, что это за страна, С.Т. Десять минут назад эта рыба плавала в ручье, настолько чистом, что из него можно пить. А мы где? В паре часов от Бостона?
   – Ага. Добро пожаловать домой. Будем работать вместе?
   – Значит, ты поедешь со мной?
   – Нет, это ты со мной поедешь, если только я не попал пальцем в небо.
   Я сел и рассказал ему все от начала и до конца. Хотел показать ему хлоракне, но не пришлось: он видел ее во Вьетнаме. И он задал все нужные вопросы. Попытался заглянуть во все закоулки проблемы, над которыми ломал голову и я. Единственный не упиравшийся в тупик путь вел в Бостон.
   – У меня с самого затопления не было акций в США, – сказал он.
   – Пора браться за старое.
   – Все мои люди вернулись в Европу.
   – А я что, падаль? Послушай, Бун, это может обернуться крупнейшей акцией всех времен. Мы знаем, кто мишень, верно? Наш возможный следующий президент. Каково тебе будет, если вернешься домой и дашь этому типу стать главой свободного мира?
   – Очень рискованно. И организация в Европе у меня слишком хороша, чтобы ставить ее под удар.
   – Конечно, конечно. Понимаешь, Бун, именно поэтому я не хочу переезжать в Европу. Потому что грязно повсюду. Потому что все растеряли идеализм, всем наплевать, разоблачаешь ты токсического преступника или нет. И потому что через полгода там я превращусь в тряпку без яиц. Географическая кастрация, приятель.
   Отшвырнув форель, он бросился на меня. Я не боксер, поэтому подобрался поближе, чтобы уйти из-под удара, и пустил в ход свой вес. Этого хватило, чтобы мы оба покатились по опавшим листьям. Потом меня скрутили спазмы в желудке, и он надо мной сжалился. Он просто перекатился на спину и застыл, раскинув руки, а первые желтые листья Нью-Гэмпшира, кружась, ложились ему на лицо.
   – Я чувствую себя живым, – сказал он.
   – А я – так, будто умираю, – отозвался я. – И нам обоим есть что доказывать.
   – Подхалим, дружище. Его песенка спета.

26

   Что до Джима Грандфазера, я не хотел, чтобы он шел с нами. Я хотел, чтобы он вернулся к Анне. Но все мои аргументы скатывались с него как с гуся вода, и в конечном итоге он оказался за рулем.
   Бун знал все о том, как изменять внешность, – вплоть до того, какая краска для волос лучше подойдет. Перед тем как покинуть резервацию, мы превратились в брюнетов. Я стал «Темным Дубом», он – «Полночным Черным Деревом». Джим слонялся под дверью ванной, размышляя вслух, не перекраситься ли ему в блондина. «Буду как певец Грег Олменн!»
   В Бостон мы приехали около пяти вечера. Вторую половину дороги мы слушали бостонское радио, и Бун как с цепи сорвался. Он словно вернулся с необитаемого острова. Оказалось, что этот тип фанат «Мотаун». Он сидел посередине и обеими руками крутил настройки, выискивая ритм.
   Иногда ему приходилось терпеть сводку новостей. С момента моей смерти обо мне в общем-то перестали говорить. «ЭООС» иногда еще всплывала в новостях: отмежевывалась от моих действий, прикрывала себе задницу. Это нормально, что еще им было делать? Зато Дебби, благослови ее боже, выступала по радио, указывая на дыры в версии ФБР, опровергая наличие у меня «террористических наклонностей». Плеши тоже вышел на охоту: посещал организации в Нью-Гэмпшире и, как всегда, подхалимничал и пресмыкался. А еще была обычная чепуха: демонстрации против апартеида в центре города, убийства, поджоги и какой-то грабитель-психопат, который крал из аптек отпускаемые по рецептам лекарства. Его фирменным оружием был тазер. Придя в себя после разряда тока, продавец видел вокруг опустошенные полки.
   Прежде всего мне хотелось передать весточку Барту, поэтому я нацарапал записку и отдал ее Буну. Мы высадили его возле «Жемчужины» и заехали в проулок позади дома. Бун должен был попросить Хоа отдать записку Барту в следующий же раз, когда он зайдет, что (насколько я знаю Барта) случится в ближайшие двенадцать часов. Записка была довольно туманной. Хоа скорее всего ничего не поймет, зато Барту все будет ясно.
   Пока мы ждали в проулке, глядя на вьетнамцев, которые приходили к задней двери «Жемчужины» за дешевым вареным рисом, возле мусорного бака неподалеку от нас остановился скутер. Углом глаза я увидел, как приехавший перегибается с сиденья, и решил, что он навешивает замок. Потом до меня донесся запах блевотины. Я оглянулся. Это был младший официант Хоа, который, согнувшись пополам, выворачивал внутренности в проулок.
   Дольше я глядеть не стал, иначе он меня узнал бы. Съехав пониже на сиденье, я отвернулся.
   – Слушай, Джим. Видишь того парня со скутером? Ты не мог бы посмотреть, есть ли у него сыпь.
   – На нем же одежда, С.Т. А что с лицом – не разобрать.