Страница:
Я много работал над «Проектом омар». Мне хотелось завершить его, черт побери, Дебби как будто пряталась, у нас с Бартом кончился «веселящий», и к тому же вышли все деньги, и хватало только на газеты и часок в зале видеоигр.
Всех зараженных омаров полагалось подвергнуть довольно мудреному химическому анализу. А для него требовалось оборудование, которого у «ЭООС» не было, поэтому я договорился с лабораторией в одном университете. Там на последнем курсе училась Таня, одна из девушек, участвовавших в налете на Блю-Киллс. С «ЭООС» она связалась, еще когда оканчивала школу в Калифорнии. Она работала над несколькими нашими проектами, и в обмен на (говоря официальным языком) «пополнение ее образования» мы получили доступ к первоклассному оборудованию.
В этом конкретном университетике его было в избытке. Он так удачно заручился трогательной поддержкой богатеньких корпораций из местной «Силиконовой долины», что невольно думалось, что его руководство заключило собственный пакт с Сатаной на условиях, который выторговали их лучшие юристы. Хай-тек-корпорации раскошеливались на всевозможные дорогущие приборы, и университет вынужденно устраивал почти истерические кампании по сбору средств, лишь бы успевать строить достаточно просторные здания, чтобы «подарки» не мокли под дождем. Бродя по здешним подвалам, можно было обнаружить аналитические приборы стоимостью в полмиллиона долларов, настолько мощные, настолько передовые, что с ними вообще никто не умел обращаться. Как только я получил к ним доступ, мне пришлось спуститься в вниз, изучить руководства, сорвать упаковочный целлофан и самому отладить эти игрушки.
С этого момента проект набрал обороты. Мы с Таней (обычно Таня) вскрывали омаров и находили печень. Будь ты человек или омар, печень фильтрует токсины у тебя в организме, поэтому искать всякую дрянь следует именно здесь. Мы высматривали очевидные признаки, например новообразования и некрозы, и взятые из них образцы тканей прогоняли через всевозможные продвинутые приборы. Мы устанавливали концентрацию в них различных металлов и вредных органических веществ и заносили результаты в базу данных.
Мы оба чувствовали себя не в своей тарелке, поскольку Таня жила в одной квартире с Дебби, и, хотя согласилась работать со мной, прощения я, по всей видимости, еще не заслужил.
В недели до и после Дня труда мы работали по двенадцать – четырнадцать часов в сутки: я – в «Зодиаке», изводя омарщиков требованиями все новых образцов, Таня – в подвале за распарыванием омаров. Лаборатория находилась недалеко от реки Чарльз, поэтому раз или два в день я поднимался поближе к ней на «Зодиаке» (как я и говорил, это самый быстрый способ передвижения в Бостоне), а Таня спускалась к воде и забирала привезенное.
Когда она не пришла в условленное время, я несколько обеспокоился, но не удивился. Наверное, занята. Около получаса я поболтался у берега. Почему нет? Пусть даже вода подо мной грязная, я все равно посреди парка. Но довольно скоро мне надоело ждать – я устал от проекта и хотел поскорее с ним покончить. Привязав «Зодиак» к дереву, я снял шланг подачи топлива и неспешно пошел к университету, таща с собой морозильную сумку для пива. Миновав парк у реки, я вышел в собственно студенческий городок.
Наша лаборатория располагалась в коридоре, где еще пахло свежей краской и клеем для линолеума. Помещение за помещением, набитые разной электроникой. Но, когда я подошел к нашей двери, вонь стала острее. Запахи всегда пробуждают воспоминания, и этот напомнил мне модели аэропланов, которые я склеивал в детстве.
Это был запах краски из аэрозольного баллончика. На новенькой двери лаборатории красовалось еще влажное граффити вишнево-красным. Грубо намалеванный перевернутый крест, такая же топорная пентаграмма, над ней – две черточки, как глаза-щелочки. Еще выше: «САТАНА ПОВЕЛЕЛ: ОТВАЛИ МАТЬ ТВОЮ». В лаборатории было темно.
Я не только не стал ничего трогать, а, напротив, бегом бросился назад в вестибюль и позвонил в квартиру Тани и Дебби.
Подошла Дебби, голосу нее был напряженный, хотя она и не знала еще, кто звонит.
– Не бросай трубку, я по делу. Таня дома?
– Не может сейчас подойти к телефону. Чем вы, ребята, там занимаетесь? Что с ней такое?
– Я тебя собирался спросить.
– Почему она словно с катушек съехала?
– Что она делает?
– Вернулась в слезах и убежала в ванную. Я слышала, как ее несколько раз вырвало, и вот уже полчаса она не выходит из-под душа.
– Похоже на…
– Нет, ее не изнасиловали.
– Ты заперла дверь?
– А как же.
Повесив трубку, я снова побежал вниз. Считайте меня чудиком, но, как правило, я ношу в кармане хирургические резиновые перчатки, потому что в моей профессии приходится совать руки во всякую гадость. Я надел их, прежде чем хотя бы до чего-то дотронуться.
Таня не настолько потеряла голову, чтобы не запереть перед уходом дверь. Уже лучше.
Никаких следов борьбы. Газовый хроматограф еще работает. Я чувствовал запах органических растворителей, тех самых, против которых мы так выступаем, когда их используют крупные корпорации, и еще кое-что: отвратительный маслянистый смрад с примесью морской вони самих омаров. Я его узнал. Кое-какие омары с корабля Гэллахера так пахли. По этой-то причине мне их и отдали. Они были достаточно крупными, чтобы их продать, но слишком уж воняли. Выловили их у входа во Внутреннюю гавань.
На всякий случай я запер дверь. И тут задумался. Подождите-ка! Таня вернулась домой полчаса назад. И чтобы добраться туда, ей потребовалось еще столько же. Значит, напугавшее ее случилось час назад. Но краска-то на двери была совсем свежей.
Я снова открыл дверь и осмотрел граффити. Никудышная работа. На барже пентаграммы вырисовывали тщательно. А здесь спешили, не слишком старались: множество капель и потеков. И на белом полу остался полукруг красноватого напыления. Прямо перед дверью в ней виднелись два белых овала – отпечатки обуви рисовавшего. У отпечатков были острые носки и размер много больше женской ступни.
Неизвестный ушел, но часть краски попала ему на подошвы, и он размазал ее на несколько метров по коридору. Следы были очень неотчетливые, но их явно оставили мужские туфли, какие носят к костюму.
Чудесно. Выходит, на «Пойзен Бойзен» работают яппи. Значит, вот почему они могут позволить себе квартиры в кондоминиуме в Блэк-Бей.
И что не менее важно: следы оставила не Таня. Она сбежала еще до появления «художника».
Поэтому я вернулся в лабораторию. Что же вогнало ее в такую панику? Что-то, увиденное в ходе анализа?
Я осторожно подошел к рабочему столу. Осторожно и медленно. И почему-то вспомнил про мышеловку: слыша среди ночи, как она захлопнулась, понимаешь, что утром тебя ждет очень неприятный сюрприз. Просто пока не знаешь, где и когда он тебя подстерегает.
Ничего в глаза не бросалось. Не было никаких двуглавых монстров, и никакие черви-паразиты по столу тоже не ползали. Черт, при виде их Таня бы и глазом не моргнула. Она ведь биохимик, ученый, да к тому же выслушала полный перечень моих проступков по части человеческих отношений. Ее просто так не напугаешь.
На рабочем столе лежал наполовину препарированный крупный и вонючий омар Гэллахера. Таня отсекла клешни и хвост и вскрыла панцирь, чтобы обнажить печень. Тварь распростерлась на спине под ярким светом лампы, и вонь валила от нее, как дым от костра.
Таня успела извлечь печень? Трудно сказать. Что-то определенно тут было не так.
Нет, не успела. По сути, печени в омаре вообще не было. Она разложилась – странное слово для умирания, верно?
Сгнила прямо в теле, оставив по себе лишь лужицу черной слизи. А вокруг – плюхи какого-то желтого вещества, везикулы или пузырьки чего-то, чего я никогда внутри омара не видел. Скорее всего печень отчаянно пыталась вывести из организма токсин и в процессе погибла. Найдя шариковую ручку, я ткнул концом в один из пузырьков: оттуда поползло что-то жирное, и я почти увидел, как на свет лампы волной поднялся маслянистый смрад.
В Японии когда-то был завод, где выжимали из риса масло. Для остужения его пропускали через теплообменник. Иными словами, масло текло поверх нескольких труб, по которым бежала более холодная жидкость. Холодной жидкостью был полихлорированный бифенил. ПХБ.
Если ты инженер, да к тому же не слишком умный, в полихлорированные бифенилы нетрудно влюбиться. Они дешевы, стабильны, их легко производить, и они прекрасно забирают жар. Вот почему их заливают в теплообменники и промышленные трансформаторы. Вот как они попали в тот японский агрегат и (когда трубы начали подтекать) – в значительное количество рисового масла.
К несчастью, рисовое масло предназначено для потребления в пищу, а стоит ввести в уравнение людей, ПХБ уже не кажутся столь уж хорошими. Будь мы роботами, их использование еще сошло бы нам с рук, но проблема с людьми заключается в том, что в наших телах имеется много жиров, а ПХБ обладают злостным к ним пристрастием. Они растворяются в человеческих жировых клетках, и их оттуда ничем не выкуришь. У них множество свободных атомов хлора, которые умеют разрушать хромосомы. Поэтому, когда теплообменник начал подтекать, японский город Кусо стал походить на место какой-нибудь казни египетской. Новорожденные появлялись на свет коричневыми и меньше нормы. Взрослые начали чахнуть. У них развилась малоприятная сыпь, называемая хлоракне (та самая болезнь, какую заработал во Вьетнаме Том), и они тяжело заболели.
А теперь казнь египетская пришла в Бостонскую гавань.
15
Всех зараженных омаров полагалось подвергнуть довольно мудреному химическому анализу. А для него требовалось оборудование, которого у «ЭООС» не было, поэтому я договорился с лабораторией в одном университете. Там на последнем курсе училась Таня, одна из девушек, участвовавших в налете на Блю-Киллс. С «ЭООС» она связалась, еще когда оканчивала школу в Калифорнии. Она работала над несколькими нашими проектами, и в обмен на (говоря официальным языком) «пополнение ее образования» мы получили доступ к первоклассному оборудованию.
В этом конкретном университетике его было в избытке. Он так удачно заручился трогательной поддержкой богатеньких корпораций из местной «Силиконовой долины», что невольно думалось, что его руководство заключило собственный пакт с Сатаной на условиях, который выторговали их лучшие юристы. Хай-тек-корпорации раскошеливались на всевозможные дорогущие приборы, и университет вынужденно устраивал почти истерические кампании по сбору средств, лишь бы успевать строить достаточно просторные здания, чтобы «подарки» не мокли под дождем. Бродя по здешним подвалам, можно было обнаружить аналитические приборы стоимостью в полмиллиона долларов, настолько мощные, настолько передовые, что с ними вообще никто не умел обращаться. Как только я получил к ним доступ, мне пришлось спуститься в вниз, изучить руководства, сорвать упаковочный целлофан и самому отладить эти игрушки.
С этого момента проект набрал обороты. Мы с Таней (обычно Таня) вскрывали омаров и находили печень. Будь ты человек или омар, печень фильтрует токсины у тебя в организме, поэтому искать всякую дрянь следует именно здесь. Мы высматривали очевидные признаки, например новообразования и некрозы, и взятые из них образцы тканей прогоняли через всевозможные продвинутые приборы. Мы устанавливали концентрацию в них различных металлов и вредных органических веществ и заносили результаты в базу данных.
Мы оба чувствовали себя не в своей тарелке, поскольку Таня жила в одной квартире с Дебби, и, хотя согласилась работать со мной, прощения я, по всей видимости, еще не заслужил.
В недели до и после Дня труда мы работали по двенадцать – четырнадцать часов в сутки: я – в «Зодиаке», изводя омарщиков требованиями все новых образцов, Таня – в подвале за распарыванием омаров. Лаборатория находилась недалеко от реки Чарльз, поэтому раз или два в день я поднимался поближе к ней на «Зодиаке» (как я и говорил, это самый быстрый способ передвижения в Бостоне), а Таня спускалась к воде и забирала привезенное.
Когда она не пришла в условленное время, я несколько обеспокоился, но не удивился. Наверное, занята. Около получаса я поболтался у берега. Почему нет? Пусть даже вода подо мной грязная, я все равно посреди парка. Но довольно скоро мне надоело ждать – я устал от проекта и хотел поскорее с ним покончить. Привязав «Зодиак» к дереву, я снял шланг подачи топлива и неспешно пошел к университету, таща с собой морозильную сумку для пива. Миновав парк у реки, я вышел в собственно студенческий городок.
Наша лаборатория располагалась в коридоре, где еще пахло свежей краской и клеем для линолеума. Помещение за помещением, набитые разной электроникой. Но, когда я подошел к нашей двери, вонь стала острее. Запахи всегда пробуждают воспоминания, и этот напомнил мне модели аэропланов, которые я склеивал в детстве.
Это был запах краски из аэрозольного баллончика. На новенькой двери лаборатории красовалось еще влажное граффити вишнево-красным. Грубо намалеванный перевернутый крест, такая же топорная пентаграмма, над ней – две черточки, как глаза-щелочки. Еще выше: «САТАНА ПОВЕЛЕЛ: ОТВАЛИ МАТЬ ТВОЮ». В лаборатории было темно.
Я не только не стал ничего трогать, а, напротив, бегом бросился назад в вестибюль и позвонил в квартиру Тани и Дебби.
Подошла Дебби, голосу нее был напряженный, хотя она и не знала еще, кто звонит.
– Не бросай трубку, я по делу. Таня дома?
– Не может сейчас подойти к телефону. Чем вы, ребята, там занимаетесь? Что с ней такое?
– Я тебя собирался спросить.
– Почему она словно с катушек съехала?
– Что она делает?
– Вернулась в слезах и убежала в ванную. Я слышала, как ее несколько раз вырвало, и вот уже полчаса она не выходит из-под душа.
– Похоже на…
– Нет, ее не изнасиловали.
– Ты заперла дверь?
– А как же.
Повесив трубку, я снова побежал вниз. Считайте меня чудиком, но, как правило, я ношу в кармане хирургические резиновые перчатки, потому что в моей профессии приходится совать руки во всякую гадость. Я надел их, прежде чем хотя бы до чего-то дотронуться.
Таня не настолько потеряла голову, чтобы не запереть перед уходом дверь. Уже лучше.
Никаких следов борьбы. Газовый хроматограф еще работает. Я чувствовал запах органических растворителей, тех самых, против которых мы так выступаем, когда их используют крупные корпорации, и еще кое-что: отвратительный маслянистый смрад с примесью морской вони самих омаров. Я его узнал. Кое-какие омары с корабля Гэллахера так пахли. По этой-то причине мне их и отдали. Они были достаточно крупными, чтобы их продать, но слишком уж воняли. Выловили их у входа во Внутреннюю гавань.
На всякий случай я запер дверь. И тут задумался. Подождите-ка! Таня вернулась домой полчаса назад. И чтобы добраться туда, ей потребовалось еще столько же. Значит, напугавшее ее случилось час назад. Но краска-то на двери была совсем свежей.
Я снова открыл дверь и осмотрел граффити. Никудышная работа. На барже пентаграммы вырисовывали тщательно. А здесь спешили, не слишком старались: множество капель и потеков. И на белом полу остался полукруг красноватого напыления. Прямо перед дверью в ней виднелись два белых овала – отпечатки обуви рисовавшего. У отпечатков были острые носки и размер много больше женской ступни.
Неизвестный ушел, но часть краски попала ему на подошвы, и он размазал ее на несколько метров по коридору. Следы были очень неотчетливые, но их явно оставили мужские туфли, какие носят к костюму.
Чудесно. Выходит, на «Пойзен Бойзен» работают яппи. Значит, вот почему они могут позволить себе квартиры в кондоминиуме в Блэк-Бей.
И что не менее важно: следы оставила не Таня. Она сбежала еще до появления «художника».
Поэтому я вернулся в лабораторию. Что же вогнало ее в такую панику? Что-то, увиденное в ходе анализа?
Я осторожно подошел к рабочему столу. Осторожно и медленно. И почему-то вспомнил про мышеловку: слыша среди ночи, как она захлопнулась, понимаешь, что утром тебя ждет очень неприятный сюрприз. Просто пока не знаешь, где и когда он тебя подстерегает.
Ничего в глаза не бросалось. Не было никаких двуглавых монстров, и никакие черви-паразиты по столу тоже не ползали. Черт, при виде их Таня бы и глазом не моргнула. Она ведь биохимик, ученый, да к тому же выслушала полный перечень моих проступков по части человеческих отношений. Ее просто так не напугаешь.
На рабочем столе лежал наполовину препарированный крупный и вонючий омар Гэллахера. Таня отсекла клешни и хвост и вскрыла панцирь, чтобы обнажить печень. Тварь распростерлась на спине под ярким светом лампы, и вонь валила от нее, как дым от костра.
Таня успела извлечь печень? Трудно сказать. Что-то определенно тут было не так.
Нет, не успела. По сути, печени в омаре вообще не было. Она разложилась – странное слово для умирания, верно?
Сгнила прямо в теле, оставив по себе лишь лужицу черной слизи. А вокруг – плюхи какого-то желтого вещества, везикулы или пузырьки чего-то, чего я никогда внутри омара не видел. Скорее всего печень отчаянно пыталась вывести из организма токсин и в процессе погибла. Найдя шариковую ручку, я ткнул концом в один из пузырьков: оттуда поползло что-то жирное, и я почти увидел, как на свет лампы волной поднялся маслянистый смрад.
В Японии когда-то был завод, где выжимали из риса масло. Для остужения его пропускали через теплообменник. Иными словами, масло текло поверх нескольких труб, по которым бежала более холодная жидкость. Холодной жидкостью был полихлорированный бифенил. ПХБ.
Если ты инженер, да к тому же не слишком умный, в полихлорированные бифенилы нетрудно влюбиться. Они дешевы, стабильны, их легко производить, и они прекрасно забирают жар. Вот почему их заливают в теплообменники и промышленные трансформаторы. Вот как они попали в тот японский агрегат и (когда трубы начали подтекать) – в значительное количество рисового масла.
К несчастью, рисовое масло предназначено для потребления в пищу, а стоит ввести в уравнение людей, ПХБ уже не кажутся столь уж хорошими. Будь мы роботами, их использование еще сошло бы нам с рук, но проблема с людьми заключается в том, что в наших телах имеется много жиров, а ПХБ обладают злостным к ним пристрастием. Они растворяются в человеческих жировых клетках, и их оттуда ничем не выкуришь. У них множество свободных атомов хлора, которые умеют разрушать хромосомы. Поэтому, когда теплообменник начал подтекать, японский город Кусо стал походить на место какой-нибудь казни египетской. Новорожденные появлялись на свет коричневыми и меньше нормы. Взрослые начали чахнуть. У них развилась малоприятная сыпь, называемая хлоракне (та самая болезнь, какую заработал во Вьетнаме Том), и они тяжело заболели.
А теперь казнь египетская пришла в Бостонскую гавань.
15
Вы спросите, почему я, Сэнгеймон Тейлор, не убежал домой отскребать себя до мяса, как Таня? Причина не в различиях женской и мужской психологии. И личная храбрость и прочие глупости тут ни при чем. Это было связано с нашим отношением к себе. Таня – чиста, как антарктический снег. Она надевает респиратор, когда ездит на велосипеде. Она дитя хиппи, вегетарианка с рождения. Она не курит и не пьет, ее самый страшный порок – грибы, естественные, выросшие в природных условиях грибы. А заглянув в лужицу ПХБ, она впервые ощутила запашок собственной смертности, и он ей не понравился.
У всех нас долг перед собственным телом, и рано или поздно по нему придется платить. Сигареты или работа на химзаводе раздувают этот долг до небес. У Тани он был совсем крошечный, и когда она поняла, что смотрит на ПХБ, растирает его по коже, втягивает с воздухом в легкие, то, наверное, почувствовала, как разом псу под хвост пошла вся ее осторожность. Диета из соевого творога и овощей, воздержание от табака и алкоголя – все насмарку. Внезапно она оказалась в одной лодке с теми, кто вгоняет себе в вену шприц.
А вот я не питаю иллюзий относительно своей чистоты. Особо серьезной дряни я избегаю – из здравого смысла. Я стараюсь не иметь дел с наиболее опасными растворителями и сигары курю не затягиваясь. Но я могу посмотреть на ПХБ и сказать, ладно, я отравлен, может, если я откажусь от сигар и чуть больше буду крутить педали велосипеда, то часть долга спишется.
Надышавшись, ПХБ не отравишься. Отравление наступает, когда они попадают в желудок. Тут я вспомнил про Гэллахера и его команду. Ведь бедолаги питаются омарами. Надо немедленно с ними связаться. Вот так все просто.
Гораздо сложнее другое. Откуда берутся эти ПХБ? Остаточные следы я находил практически повсюду. «Баско» большими объемами спускала их в гавань. Но я никогда не видел их своими глазами, только фиксировал их присутствие исключительно чувствительными приборами. Стоять и смотреть, как они, точно расплавленное масло, текут по кишкам омара, было кошмаром во плоти. Неслыханно! Кто-то сбрасывает их в гавань бочками.
Но перво-наперво безопасность, поэтому я натянул защитный костюм, завернул омара в несколько слоев устойчивого к ПХБ пластика, пометил как «биологическая опасность!» и пока оставил в мусорной корзинке. Обычно мне не нужно избавляться от токсичных отходов, и я не знал, с чего начинать. Потом я оттер рабочий стол и запер комнату, сходил в соседнее помещение и основательно полил себя из шланга. Дозвонился наконец до Тани: ее колотила дрожь, но она уже слабо рассмеялась на мою шутку. Я пытался сказать, что с ней все будет хорошо, если, конечно, она не облизывала пальцы, но, учитывая ее образование, про меры безопасности она знала даже больше меня. Я попросил передать трубку Дебби.
– Да?
– У меня намечается большое дело. Огромное. Хочешь поучаствовать?
– Конечно.
– И однажды, если выдастся когда-нибудь время, мне бы очень хотелось… больше, чем могу сказать из телефонной будки, ну… пригласить тебя поужинать или что-то вроде того.
– У тебя есть мой телефон.
«А у тебя мой», – хотел сказать я, но воздержался. И что теперь? Как мне объяснить про «Пойзен Бойзен»?
– Странных сообщений в последнее время не получала?
– Это твоих рук дело?
– Что?
– Кошмарная музыка на автоответчике.
– Нет. Это какие-то… какие-то сволочи. Металлисты.
– Что им нужно?
Хороший, черт побери, очень хороший вопрос. Что этим ребятам нужно? Если они хотели нагнать на меня страху, то своего добились. Но ради чего меня пугают? Хулиганам стоило бы выражаться яснее.
– Они злы на кое-что. Это связано со Спектэкл-айленд. И с лабораторией.
– Наркотики?
– Угадала.
Спектэкл-айленд (особенно старая баржа) был бы отличным местом для нарколаборатории. Уединенное и беззаконное местечко всего в нескольких минутах от центра города.
Барт говорил, что ФЦД (в просторечье «ангельская пыль») в большой моде у тупоголовых поклонников «Пойзен Бойзен». Изготовить его легко, даже металлист мог бы производить его пятидесятипятигаллоновыми бочками. А я способен засечь его по отходам и характерному запаху. Неудивительно, что они не желают, чтобы я брал пробы на Спектэкл-айленде.
– Хочешь знать, что именно там произошло? – спросил я. – Эти идиоты несчастные случайно услышали, как я говорю, что ищу ПХБ, и решили, что я сказал ФЦД!
– Отлично. Теперь за тобой охотится банда обнюхавшихся?
– Нет. Банда обнюхавшихся охотится за нами.
– Час от часу не легче. Никогда больше душ принимать не буду.
Я прикусил язык и не предложил воспользоваться моей ванной. Не будучи официально ее парнем, я мало что мог поделать.
Следовало бы успокоить девушек, но мне нужно было совсем не это. Мне хотелось напугать Дебби и Таню так же, как боялся я сам, потому что тогда они будут начеку.
– Будь поосторожнее, ладно? Мне много чего надо успеть.
– Собираешься позвонить в полицию?
– Из-за чего? Из-за ПХБ?
– Нет, из-за ФЦД.
– Э-э… нет. Послушай, «ангельская пыль», конечно, манит малолетних идиотов, но ПХБ на порядок важнее. Поэтому сейчас меня больше заботят они. Извини.
Потом я отправился к банкомату и снял сто долларов. Сам не знаю зачем. Позвонил Бартоломью и сказал, куда направляюсь, – на всякий случай. А потом меня осенило.
– Как насчет того, чтобы стать фэном «Пойзен Бойзен»?
– Все равно, наверно, придется. Эми от них без ума.
– Ух ты! Твоя девушка?
Так звали его новую подружку. Мы с ней еще не встречались, зато поздно ночью я не раз ее слышал: такие устраивала концерты, не приведи господи.
– Ага. Уже знакомы?
– Косвенно. Поезжай тогда потусуйся с металлистами, если сможешь, ладно? С теми, кто помоложе, с подростками. Черт, я даже готов это субсидировать.
– Но свора «бойзенцев» не лучше двуногих тараканов.
– Тогда прихвати с собой «Рейд». Ну же, ты ведь у нас критикуешь социум, да? Вот тебе его образчик.
– Посмотрим.
Потом я отправился на стадион Фенуэй-парк, всего в нескольких кварталах от университета. Все в Бостоне «в нескольких кварталах» друг от друга. Приближались сумерки, поднялся ветер, в котором чувствовалось что-то холодное и мокрое. До седьмого иннинга в бейсбольном матче явно не дойдут. Сегодня будет чертовский ливень – первый из приходящих с северо-востока осенних штормов.
Уже почти добравшись до стадиона, я увидел телефонную будку и, заметив трепещущие на ветру страницы справочника, вспомнил про Дольмечера. Этот бывший сотрудник «Баско», а ныне служащий ее дочерней компании «Биотроникс», стал теперь моим главным подозреваемым. «Если когда-нибудь захочешь поговорить, мой номер есть в телефонном справочнике». Именно там я и поискал. Я был чертовски уверен, что прямо Дольмечер мне ничего не скажет, но если ударить в лоб, то он – по своему обыкновению – поведет себя как эмоционально отсталый, и я хотя бы пойму, известно ли ему что-нибудь. А вот если он впадет в адреналиновое бешенство и обзовет меня террористом, тогда будет очевидно: без «Баско» тут не обошлось. Поэтому я истратил на Дольмечера десятицентовик и выждал двенадцать гудков в телефонной трубке.
– Алло?
– Привет, Дольмечер, это С.Т.
– Привет! – Голос у него был ужасно веселый, а веселый Дольмечер почти невыносим. Это означает, что его проект продвигается лучше некуда. – Я только что с работы вернулся, С.Т.
– Скажи мне кое-что, Дольмечер. Почему сегодня вечером на дне гавани возле парка Кастл-айленд целая лужа ПХБ?
Он рассмеялся.
– Ты галлюциногенных алкалоидов перебрал, Сэнгеймон. Поискал бы себе нормальную работу.
Я повесил трубку – он ни черта не знает, – потом купил билет на дешевую трибуну и побрел на темную сторону Фенуэй-парка.
Совершено токсическое преступление. У меня есть свидетели и адрес. Адрес – под водой, а свидетели сейчас сидят на дешевых трибунах. Сначала мне нужно повидаться с этими свидетелями, а разыскать их не сложно. Как дельфины, жители нашего мегаполиса переговариваются пронзительным писком эхолокатора: «Эээййй, Мааааак! Поооосле мааатчааа в “Аааарке”!»
– Мистер Гэллахер!
– Эээййй, С.Т. Ребята, смотрите, кто здесь? Наш ииикооолог.
– Эээййй, С.Т. Как жизнь?
– Баррет на скамье до конца игры, Хорна вышибли. Два ноль в пользу «Дьюи». На зрителей работает придурок хренов.
– Послушайте, я по поводу омаров с маслянистым запахом. Вы их случаем не ели?
– Черт, нет. Однажды попробовали, но на вкус сущая мерзость. Когда ты что-нибудь сделаешь, С.Т.? Там полгавани загажено.
«Когда ты остановишь загрязнение, С.Т.?»
– Какая именно?
Гэллахер глянул на своих приятелей, и общими усилиями они дали мне приблизительное описание: «Ну, там, сам знаешь». «К югу от аэропорта». «К северу от Спектэкл-айленда». «Прямо возле Южного Бостона».
– И давно?
– Пару месяцев.
– Послушай, Рори. Я должен тебе кое-что сказать. Знаю, иногда вы, ребята, надо мной потешаетесь, считаете меня пустобрехом, но говорю вам, эта штука опасная. Я говорю не про рак через двадцать лет, я говорю про то, что можно загнуться через неделю. Не ешьте этих омаров. Отыщите всех ловцов и им передайте, чтобы в том месте не ловили.
Гэллахер слушал меня серьезно, пока я не дошел до последней фразы, а тогда его лицо еще больше раскраснелось, и он рассмеялся.
– Черт, С.Т., там и так ничего не ловят. Все повытаскивали то же, что и мы. Но, проклятье, это же большой кусок гавани, и не мое дело указывать людям, где ловить, а где нет.
На стадионе зажгли прожектора. Я знал, что Гэллахер прав. Он не мог лично наложить эмбарго на гавань. Может, мне удастся достучаться до властей штата? Но в прошлый раз мне пришлось для этого нацепить костюм Санта Клауса. Что теперь, клоун Бозо?
Я стоял спиной к полю, опираясь ногой на скамью, и, почувствовав, что мимо собирается пройти крупный малый, посторонился и дал ему протиснуться. Был жаркий вечер перед грозой, и малый был без рубашки. Не самая мудрая мысль, когда у тебя кожное заболевание.
Так вот, кожные заболевания есть у многих. Особенно часты они у людей со светлой кожей, которые работают под палящим солнцем и у соленой воды. Но севший рядом с Рори тип был покрыт россыпью черных точек, настолько мелких и частых, что походили на двухдневную щетину. Я постарался не пялиться, но такие попытки ничего не дают, если человек, на которого ты смотришь, обидчив.
– У тебя проблема? – ощерился тип.
– Нет. Извини.
Что мне было делать? Потребовать осмотра прямо в свете прожекторов? В левой руке тип держал большой, на целую пинту, пластиковый стакан с пивом, и я увидел на пальце обручальное кольцо.
– Просто запомни, Рори, – сказал я громко, настолько громко, чтобы дошло даже до идиота рядом с ним. – Маслянистые омары. Это отрава. Особенно для детей и беременных женщин. Выбросьте их и лучше съешьте биг-мак или еще что-нибудь. Если съесть их слишком много, по всему телу высыплют черные точки, а дальше будет только хуже.
Я повернулся и ушел.
– О чем это он? – спросил у меня за спиной тип с хлоракне.
Пришло время запустить пиар-машину «ЭООС», позвонить всем знакомым журналистам и поднять шум из-за маслянистых омаров. Еще надо связаться с каким-нибудь учреждением здравоохранения. Может, доктор Джи пустит слух. Поэтому я позвонил в приемный покой.
– Что новенького?
– Хлоракне.
– Ух ты!
– Будь повнимательнее. И своим скажи, что искать. Обращайте внимание на рыбаков, выходцев из Южной Азии, вообще на всех, кто питается уловом из гавани.
– Каков источник? Кто виновный?
– Не знаю. Но я их найду, а потом сотру в порошок.
– Без насилия.
– Конечно, без. Мне пора бежать.
– Спасибо за наводку, С.Т.
Вернувшись на «Зодиак», я поменял жизненно важные детали и прожужжал к причалу МТИ, где высадился и побежал в офис.
Там было пусто. Вероятно, все ушли на матч «Сокс» – на места получше. Я достал «доспех Дарта Вейдера» и баллон с воздухом, набор контейнеров для проб (ими служили жестяные банки из-под арахисового масла) и бинокль с большими светособирающими линзами. Пока не польет дождь, для навигации мне хватит рассеянного свечения города. Еще я взял с собой огромный строб, каким пользуются для спасения на водах и который мы держим за то, что он такой мощный и раздражающий, и, уже выходя, прихватил пару гироскопов и упаковку пива.
Когда я вывел «Зодиак» на простор между Спектэкл-айлендом и Южным Бостоном (к месту преступления), на востоке небо еще оставалось голубым, но на западе почернело. Время терять ни к чему. Я чертовски устал, я здесь один-одинешенек, поднимается ветер, температура падает, а подо мной – море яда. Я натянул костюм для подводного плавания и закрепил шланги, потом еще раз все перепроверил, вспомнив, как опростоволосился в Блю-Киллс, надел «шлем Дарта Вейдера», включил большой строб и нырнул.
Такая работа – сущая пытка, а брать пробы с самого дна – средство на крайний случай. В том был весь смысл «Проекта омар»: я надеялся, что омары подскажут мне, где именно искать. Сегодня труды окупились с лихвой, и я не мог не довести дело до конца.
Что-то тут не сходилось. Как омар умудрился найти столько ПХБ на дне гавани, да еще здесь? Если бы его выловили возле какого-нибудь завода «Баско» или под одной из труб, я бы еще понял. Но здесь? Здесь же ничего нет.
Но когда я попал на место преступления и посветил туда фонарем, то невольно вспомнил, что «ничего» – понятие относительное. Люди три с половиной века сбрасывали в Бостонскую гавань всякий мусор. Я стоял у подножия Спектэкл-айленда, глядя на отходы жизнедеятельности города – от банок из-под колы до затопленных траулеров. Если я проведу десяток часов, топчась по дну, то, вероятно, найду горку пятидесятипятигаллоновых бочек, сброшенных за борт какой-нибудь корпорацией, у которой на руках оказалось слишком много ПХБ. Если провернуть такое, да еще проследить отраву до владельца, можно смело рисовать их логотип на носу моего «Зодиака». Там уже было два, и мне не терпелось стать асом.
Но в радиусе десяти футов вокруг я не заметил ни одной бочки, да и время для полномасштабных поисков было не совсем подходящее, поэтому я только зачерпнул банкой ил. И, уже заворачивая на ней крышку, посветил внутрь фонариком и увидел, как внутри кружит презерватив. С пупырышками, использованный.
Кусок латекса определенно может испортить пробу, поэтому пришлось вылить ил и набрать другого. Я поплавал с минуту, надеясь, что мне повезет, потом медленно поднялся на поверхность. А там погода вконец испортилась. Я на воде с семи вечера, и давно пришла пора обычного отдыха.
Один из моих дядюшек вырос в Нью-Йорке и любил рассказывать, как в его детстве ныряли за кондомами в Гудзон. Там был один участок, где можно было нырнуть и, задержав дыхание, как полинезийский ловец жемчуга, собирать со дна реки презервативы. Потом их сушили, натянув на ручку веника, посыпали тальком, скатывали и продавали по пятицентовику штука. Это было во время войны, и спрос среди матросов был огромен.
Мальчиком я все удивлялся, как кондомы попадают на дно реки. Может, матросы их снимают, садятся на автобусы до Вест-сайда и бросают в воду – непременно в одном и том же месте? Нет. Только занявшись моим нынешним делом, я наконец сообразил, что к чему. Матросы спускали их в унитаз, и оттуда они попадали в канализацию. В большинстве старых городов канализация комбинированная: по одним и тем же трубам стекают нечистоты, дождевая вода и промышленные отходы.
Но канализация – это просто система труб, расположенных под уклоном к воде, это искусственная река со своими притоками и устьем. Труба, как и река, способна нести лишь определенный объем жидкости, а если его превысить, разливается.
У всех нас долг перед собственным телом, и рано или поздно по нему придется платить. Сигареты или работа на химзаводе раздувают этот долг до небес. У Тани он был совсем крошечный, и когда она поняла, что смотрит на ПХБ, растирает его по коже, втягивает с воздухом в легкие, то, наверное, почувствовала, как разом псу под хвост пошла вся ее осторожность. Диета из соевого творога и овощей, воздержание от табака и алкоголя – все насмарку. Внезапно она оказалась в одной лодке с теми, кто вгоняет себе в вену шприц.
А вот я не питаю иллюзий относительно своей чистоты. Особо серьезной дряни я избегаю – из здравого смысла. Я стараюсь не иметь дел с наиболее опасными растворителями и сигары курю не затягиваясь. Но я могу посмотреть на ПХБ и сказать, ладно, я отравлен, может, если я откажусь от сигар и чуть больше буду крутить педали велосипеда, то часть долга спишется.
Надышавшись, ПХБ не отравишься. Отравление наступает, когда они попадают в желудок. Тут я вспомнил про Гэллахера и его команду. Ведь бедолаги питаются омарами. Надо немедленно с ними связаться. Вот так все просто.
Гораздо сложнее другое. Откуда берутся эти ПХБ? Остаточные следы я находил практически повсюду. «Баско» большими объемами спускала их в гавань. Но я никогда не видел их своими глазами, только фиксировал их присутствие исключительно чувствительными приборами. Стоять и смотреть, как они, точно расплавленное масло, текут по кишкам омара, было кошмаром во плоти. Неслыханно! Кто-то сбрасывает их в гавань бочками.
Но перво-наперво безопасность, поэтому я натянул защитный костюм, завернул омара в несколько слоев устойчивого к ПХБ пластика, пометил как «биологическая опасность!» и пока оставил в мусорной корзинке. Обычно мне не нужно избавляться от токсичных отходов, и я не знал, с чего начинать. Потом я оттер рабочий стол и запер комнату, сходил в соседнее помещение и основательно полил себя из шланга. Дозвонился наконец до Тани: ее колотила дрожь, но она уже слабо рассмеялась на мою шутку. Я пытался сказать, что с ней все будет хорошо, если, конечно, она не облизывала пальцы, но, учитывая ее образование, про меры безопасности она знала даже больше меня. Я попросил передать трубку Дебби.
– Да?
– У меня намечается большое дело. Огромное. Хочешь поучаствовать?
– Конечно.
– И однажды, если выдастся когда-нибудь время, мне бы очень хотелось… больше, чем могу сказать из телефонной будки, ну… пригласить тебя поужинать или что-то вроде того.
– У тебя есть мой телефон.
«А у тебя мой», – хотел сказать я, но воздержался. И что теперь? Как мне объяснить про «Пойзен Бойзен»?
– Странных сообщений в последнее время не получала?
– Это твоих рук дело?
– Что?
– Кошмарная музыка на автоответчике.
– Нет. Это какие-то… какие-то сволочи. Металлисты.
– Что им нужно?
Хороший, черт побери, очень хороший вопрос. Что этим ребятам нужно? Если они хотели нагнать на меня страху, то своего добились. Но ради чего меня пугают? Хулиганам стоило бы выражаться яснее.
– Они злы на кое-что. Это связано со Спектэкл-айленд. И с лабораторией.
– Наркотики?
– Угадала.
Спектэкл-айленд (особенно старая баржа) был бы отличным местом для нарколаборатории. Уединенное и беззаконное местечко всего в нескольких минутах от центра города.
Барт говорил, что ФЦД (в просторечье «ангельская пыль») в большой моде у тупоголовых поклонников «Пойзен Бойзен». Изготовить его легко, даже металлист мог бы производить его пятидесятипятигаллоновыми бочками. А я способен засечь его по отходам и характерному запаху. Неудивительно, что они не желают, чтобы я брал пробы на Спектэкл-айленде.
– Хочешь знать, что именно там произошло? – спросил я. – Эти идиоты несчастные случайно услышали, как я говорю, что ищу ПХБ, и решили, что я сказал ФЦД!
– Отлично. Теперь за тобой охотится банда обнюхавшихся?
– Нет. Банда обнюхавшихся охотится за нами.
– Час от часу не легче. Никогда больше душ принимать не буду.
Я прикусил язык и не предложил воспользоваться моей ванной. Не будучи официально ее парнем, я мало что мог поделать.
Следовало бы успокоить девушек, но мне нужно было совсем не это. Мне хотелось напугать Дебби и Таню так же, как боялся я сам, потому что тогда они будут начеку.
– Будь поосторожнее, ладно? Мне много чего надо успеть.
– Собираешься позвонить в полицию?
– Из-за чего? Из-за ПХБ?
– Нет, из-за ФЦД.
– Э-э… нет. Послушай, «ангельская пыль», конечно, манит малолетних идиотов, но ПХБ на порядок важнее. Поэтому сейчас меня больше заботят они. Извини.
Потом я отправился к банкомату и снял сто долларов. Сам не знаю зачем. Позвонил Бартоломью и сказал, куда направляюсь, – на всякий случай. А потом меня осенило.
– Как насчет того, чтобы стать фэном «Пойзен Бойзен»?
– Все равно, наверно, придется. Эми от них без ума.
– Ух ты! Твоя девушка?
Так звали его новую подружку. Мы с ней еще не встречались, зато поздно ночью я не раз ее слышал: такие устраивала концерты, не приведи господи.
– Ага. Уже знакомы?
– Косвенно. Поезжай тогда потусуйся с металлистами, если сможешь, ладно? С теми, кто помоложе, с подростками. Черт, я даже готов это субсидировать.
– Но свора «бойзенцев» не лучше двуногих тараканов.
– Тогда прихвати с собой «Рейд». Ну же, ты ведь у нас критикуешь социум, да? Вот тебе его образчик.
– Посмотрим.
Потом я отправился на стадион Фенуэй-парк, всего в нескольких кварталах от университета. Все в Бостоне «в нескольких кварталах» друг от друга. Приближались сумерки, поднялся ветер, в котором чувствовалось что-то холодное и мокрое. До седьмого иннинга в бейсбольном матче явно не дойдут. Сегодня будет чертовский ливень – первый из приходящих с северо-востока осенних штормов.
Уже почти добравшись до стадиона, я увидел телефонную будку и, заметив трепещущие на ветру страницы справочника, вспомнил про Дольмечера. Этот бывший сотрудник «Баско», а ныне служащий ее дочерней компании «Биотроникс», стал теперь моим главным подозреваемым. «Если когда-нибудь захочешь поговорить, мой номер есть в телефонном справочнике». Именно там я и поискал. Я был чертовски уверен, что прямо Дольмечер мне ничего не скажет, но если ударить в лоб, то он – по своему обыкновению – поведет себя как эмоционально отсталый, и я хотя бы пойму, известно ли ему что-нибудь. А вот если он впадет в адреналиновое бешенство и обзовет меня террористом, тогда будет очевидно: без «Баско» тут не обошлось. Поэтому я истратил на Дольмечера десятицентовик и выждал двенадцать гудков в телефонной трубке.
– Алло?
– Привет, Дольмечер, это С.Т.
– Привет! – Голос у него был ужасно веселый, а веселый Дольмечер почти невыносим. Это означает, что его проект продвигается лучше некуда. – Я только что с работы вернулся, С.Т.
– Скажи мне кое-что, Дольмечер. Почему сегодня вечером на дне гавани возле парка Кастл-айленд целая лужа ПХБ?
Он рассмеялся.
– Ты галлюциногенных алкалоидов перебрал, Сэнгеймон. Поискал бы себе нормальную работу.
Я повесил трубку – он ни черта не знает, – потом купил билет на дешевую трибуну и побрел на темную сторону Фенуэй-парка.
Совершено токсическое преступление. У меня есть свидетели и адрес. Адрес – под водой, а свидетели сейчас сидят на дешевых трибунах. Сначала мне нужно повидаться с этими свидетелями, а разыскать их не сложно. Как дельфины, жители нашего мегаполиса переговариваются пронзительным писком эхолокатора: «Эээййй, Мааааак! Поооосле мааатчааа в “Аааарке”!»
– Мистер Гэллахер!
– Эээййй, С.Т. Ребята, смотрите, кто здесь? Наш ииикооолог.
– Эээййй, С.Т. Как жизнь?
– Баррет на скамье до конца игры, Хорна вышибли. Два ноль в пользу «Дьюи». На зрителей работает придурок хренов.
– Послушайте, я по поводу омаров с маслянистым запахом. Вы их случаем не ели?
– Черт, нет. Однажды попробовали, но на вкус сущая мерзость. Когда ты что-нибудь сделаешь, С.Т.? Там полгавани загажено.
«Когда ты остановишь загрязнение, С.Т.?»
– Какая именно?
Гэллахер глянул на своих приятелей, и общими усилиями они дали мне приблизительное описание: «Ну, там, сам знаешь». «К югу от аэропорта». «К северу от Спектэкл-айленда». «Прямо возле Южного Бостона».
– И давно?
– Пару месяцев.
– Послушай, Рори. Я должен тебе кое-что сказать. Знаю, иногда вы, ребята, надо мной потешаетесь, считаете меня пустобрехом, но говорю вам, эта штука опасная. Я говорю не про рак через двадцать лет, я говорю про то, что можно загнуться через неделю. Не ешьте этих омаров. Отыщите всех ловцов и им передайте, чтобы в том месте не ловили.
Гэллахер слушал меня серьезно, пока я не дошел до последней фразы, а тогда его лицо еще больше раскраснелось, и он рассмеялся.
– Черт, С.Т., там и так ничего не ловят. Все повытаскивали то же, что и мы. Но, проклятье, это же большой кусок гавани, и не мое дело указывать людям, где ловить, а где нет.
На стадионе зажгли прожектора. Я знал, что Гэллахер прав. Он не мог лично наложить эмбарго на гавань. Может, мне удастся достучаться до властей штата? Но в прошлый раз мне пришлось для этого нацепить костюм Санта Клауса. Что теперь, клоун Бозо?
Я стоял спиной к полю, опираясь ногой на скамью, и, почувствовав, что мимо собирается пройти крупный малый, посторонился и дал ему протиснуться. Был жаркий вечер перед грозой, и малый был без рубашки. Не самая мудрая мысль, когда у тебя кожное заболевание.
Так вот, кожные заболевания есть у многих. Особенно часты они у людей со светлой кожей, которые работают под палящим солнцем и у соленой воды. Но севший рядом с Рори тип был покрыт россыпью черных точек, настолько мелких и частых, что походили на двухдневную щетину. Я постарался не пялиться, но такие попытки ничего не дают, если человек, на которого ты смотришь, обидчив.
– У тебя проблема? – ощерился тип.
– Нет. Извини.
Что мне было делать? Потребовать осмотра прямо в свете прожекторов? В левой руке тип держал большой, на целую пинту, пластиковый стакан с пивом, и я увидел на пальце обручальное кольцо.
– Просто запомни, Рори, – сказал я громко, настолько громко, чтобы дошло даже до идиота рядом с ним. – Маслянистые омары. Это отрава. Особенно для детей и беременных женщин. Выбросьте их и лучше съешьте биг-мак или еще что-нибудь. Если съесть их слишком много, по всему телу высыплют черные точки, а дальше будет только хуже.
Я повернулся и ушел.
– О чем это он? – спросил у меня за спиной тип с хлоракне.
Пришло время запустить пиар-машину «ЭООС», позвонить всем знакомым журналистам и поднять шум из-за маслянистых омаров. Еще надо связаться с каким-нибудь учреждением здравоохранения. Может, доктор Джи пустит слух. Поэтому я позвонил в приемный покой.
– Что новенького?
– Хлоракне.
– Ух ты!
– Будь повнимательнее. И своим скажи, что искать. Обращайте внимание на рыбаков, выходцев из Южной Азии, вообще на всех, кто питается уловом из гавани.
– Каков источник? Кто виновный?
– Не знаю. Но я их найду, а потом сотру в порошок.
– Без насилия.
– Конечно, без. Мне пора бежать.
– Спасибо за наводку, С.Т.
Вернувшись на «Зодиак», я поменял жизненно важные детали и прожужжал к причалу МТИ, где высадился и побежал в офис.
Там было пусто. Вероятно, все ушли на матч «Сокс» – на места получше. Я достал «доспех Дарта Вейдера» и баллон с воздухом, набор контейнеров для проб (ими служили жестяные банки из-под арахисового масла) и бинокль с большими светособирающими линзами. Пока не польет дождь, для навигации мне хватит рассеянного свечения города. Еще я взял с собой огромный строб, каким пользуются для спасения на водах и который мы держим за то, что он такой мощный и раздражающий, и, уже выходя, прихватил пару гироскопов и упаковку пива.
Когда я вывел «Зодиак» на простор между Спектэкл-айлендом и Южным Бостоном (к месту преступления), на востоке небо еще оставалось голубым, но на западе почернело. Время терять ни к чему. Я чертовски устал, я здесь один-одинешенек, поднимается ветер, температура падает, а подо мной – море яда. Я натянул костюм для подводного плавания и закрепил шланги, потом еще раз все перепроверил, вспомнив, как опростоволосился в Блю-Киллс, надел «шлем Дарта Вейдера», включил большой строб и нырнул.
Такая работа – сущая пытка, а брать пробы с самого дна – средство на крайний случай. В том был весь смысл «Проекта омар»: я надеялся, что омары подскажут мне, где именно искать. Сегодня труды окупились с лихвой, и я не мог не довести дело до конца.
Что-то тут не сходилось. Как омар умудрился найти столько ПХБ на дне гавани, да еще здесь? Если бы его выловили возле какого-нибудь завода «Баско» или под одной из труб, я бы еще понял. Но здесь? Здесь же ничего нет.
Но когда я попал на место преступления и посветил туда фонарем, то невольно вспомнил, что «ничего» – понятие относительное. Люди три с половиной века сбрасывали в Бостонскую гавань всякий мусор. Я стоял у подножия Спектэкл-айленда, глядя на отходы жизнедеятельности города – от банок из-под колы до затопленных траулеров. Если я проведу десяток часов, топчась по дну, то, вероятно, найду горку пятидесятипятигаллоновых бочек, сброшенных за борт какой-нибудь корпорацией, у которой на руках оказалось слишком много ПХБ. Если провернуть такое, да еще проследить отраву до владельца, можно смело рисовать их логотип на носу моего «Зодиака». Там уже было два, и мне не терпелось стать асом.
Но в радиусе десяти футов вокруг я не заметил ни одной бочки, да и время для полномасштабных поисков было не совсем подходящее, поэтому я только зачерпнул банкой ил. И, уже заворачивая на ней крышку, посветил внутрь фонариком и увидел, как внутри кружит презерватив. С пупырышками, использованный.
Кусок латекса определенно может испортить пробу, поэтому пришлось вылить ил и набрать другого. Я поплавал с минуту, надеясь, что мне повезет, потом медленно поднялся на поверхность. А там погода вконец испортилась. Я на воде с семи вечера, и давно пришла пора обычного отдыха.
Один из моих дядюшек вырос в Нью-Йорке и любил рассказывать, как в его детстве ныряли за кондомами в Гудзон. Там был один участок, где можно было нырнуть и, задержав дыхание, как полинезийский ловец жемчуга, собирать со дна реки презервативы. Потом их сушили, натянув на ручку веника, посыпали тальком, скатывали и продавали по пятицентовику штука. Это было во время войны, и спрос среди матросов был огромен.
Мальчиком я все удивлялся, как кондомы попадают на дно реки. Может, матросы их снимают, садятся на автобусы до Вест-сайда и бросают в воду – непременно в одном и том же месте? Нет. Только занявшись моим нынешним делом, я наконец сообразил, что к чему. Матросы спускали их в унитаз, и оттуда они попадали в канализацию. В большинстве старых городов канализация комбинированная: по одним и тем же трубам стекают нечистоты, дождевая вода и промышленные отходы.
Но канализация – это просто система труб, расположенных под уклоном к воде, это искусственная река со своими притоками и устьем. Труба, как и река, способна нести лишь определенный объем жидкости, а если его превысить, разливается.