Беспокоило меня лишь одно: а вдруг редактор настолько стар и дряхл, что уже почил на рабочем месте или, того пуще, ушел на пенсию. С другой стороны, он казался закоренелым «спортсменом», а эти типы традиционно живучи – если только не проводят слишком много времени, продираясь через токсичные болота. Привычная к моим методам Эсмеральда прислала ксерокопию выходных данных из последнего номера. Никаких перемен там не наблюдалось. За «Спорт и активный отдых» отвечал Эверетт «Рыжий» Грутен, а редактором спортивной странички был Олвин Голдберг.
   Вероятно, из моего офиса раздался пронзительный смех, потому что, бросив трубку на пиар-директора «Фотекса», Триша крикнула:
   – С.Т., что ты там делаешь?
   Позвонив в цветочный магазинчик, я попросил послать Эсмеральде «обычное», потом включил мою старую ПХБ-испускалку и прошерстил файлы на кодовые слова: «дельты рек», «популяции водной дичи», «влияние органических растворителей». Это были старые газетные заметки, которые я написал давным-давно. По большей части они относились к обзорам «Федерального агентства по охране окружающей среды» или его и моим последним исследованиям. Время от времени в них цитировался «источник» в «ЭООС Интернэшнл», известной на всю страну организации «зеленых», – как правило, ваш покорный слуга. Я запустил функцию «поиск-замена», чтобы поменять «источник» на «авторитетное лицо».
   Потом открыл свой пресс-релиз о том, что именно «Швейцарские Сволочи» сбрасывают в воды Блю-Киллс и что мы с газовым хроматографом обнаружили во время моей последней туда поездки. Вставил это в середину заметки, а потом придумал лихую завлекалочку без мудреных слов и союзов, где утверждал, что «спортсмены-блукеры», возможно, станут первыми, кто на собственной шкуре испытает последствия «выброса токсичных отходов» с незаконной свалки «Швейцарских Сволочей». Изменил порядок слов и получил в результате две тысячи триста пятьдесят слов. Добавил последний абзац, непритязательный замковый камень к пирамиде, упомянув, что не сегодня-завтра в Блю-Киллс могут объявиться представители известной организации природоохранной «ЭООС».
   Затем я открыл принтер и вставил «ромашку» со шрифтом, который вышел из моды еще в тридцатых. Распечатал статью на дешевой бумаге, вложил в конверте несколькими стандартными фотографиями «ЭООС» (дохлые рыбины и двухголовые утки), подходящими под ширину колонки в «Республиканском маяке». И отправил все «федеральным экспрессом» некоему Рыжему Грутену на домашний адрес – почему-то у меня возникло подозрение, что он не слишком часто заглядывает в редакцию.

2

   Позвонил Уэймен. Наш Уэймен, Уничтожитель Машин. Хотел ключи от «омни», чтобы поехать в Эри, штат Пенсильвания, к своей подружке, которая как раз собирается в Никарагуа. Матерь Божья, она же может попасть на штыки контрас, и он никогда больше ее не увидит.
   – Где фургон, Уэймен?
   – Не скажу, пока не дашь ключи от «омни».
   Бросив трубку, я позвонил в транспортную полицию, где мне сказали: на обочине возле моста через Эверетт, на парковом шоссе Ривер-Бич. В любой момент его оттащат эвакуатором. Когда меня попросили назваться, я отключился, схватил ящик с инструментами и взял ноги в руки.
   Услышав, как о стенки ящика бьются гаечные ключи, Гомес запустил половиной цельнозернового круассана в мусорную корзину для «некомпостного, неперерабатываемого» (где ему было самое место) и перехватил меня на лестничной площадке.
   – Есть работенка?
   – Ага. Поехали.
   Множество людей просто обожают «ЭООС». Одна милая леди подарила нам машину. На самом деле она сделала даже больше. В Массачусетсе, где стоимость страховки иногда переваливает за тысячу в год, она дала нам «омни» взаймы, безо всяких условий, и сама платила страховые взносы. Мы даже не знали ее имени.
   Обычный «омни» – полное дерьмо: пластмассовая коробка на колесах с мотором 1,6 литра. Но если сумма на ценнике будет побольше, можно получить «Омни НКО» с аэродинамичным тюнингом и 2,2 литра, а еще за пару сотен сверху – «НКО Турбо», у которого есть все то же самое плюс турбокомпрессор. Кстати, сокращение «НКО» означает «Несется как ошпаренная». Ей-богу, не вру. Когда вентилятор ревет, мотор выжимает почти столько же, сколько маленький «V8». Прибавьте сюда широкие высокоскоростные шины, и получите «порше» для бедных, самое смертоносное оружие, когда-либо разработанное для транспортных войн Бостона. Конечно, можно потратить втрое больше и получить машину, которая ездит чуть быстрее, но – серьезно – кто станет уродовать такую дорогую тачку? Кто рискнет помять ее или поцарапать? А на «омни» всем начхать.
   Я поставил на место провод (Гомес оценил уловку и недвусмысленно дал мне это понять), и мы тронулись. Но прежде понадобилось выгрузить из багажника уйму хлама, чтобы освободить место для того, что мы снимем с фургона. Например, пришлось расстаться с двумя контейнерами гидроцемента. Если по дороге в Эверетт я испытаю настоятельную потребность забить какую-нибудь трубу, мне придется удовлетворить ее позднее. Еще за борт отправились длинный и толстый рулон нейлона для транспарантов, веревка для спуска по стенам и моток кабеля, запасной бензобак для подвесного мотора, насос для надувания «Зодиака» и переносная химическая лаборатория. Лэптоп, чтобы входить в базы данных «ЭООС Интернэшнл». Газовый хроматограф за пять штук баксов. Мои большие магниты. «Доспех Дарта Вейдера». Чтобы не тащить на четвертый этаж, мы сложили все в багажник Гомесовой «импалы».
   Гомеса мы наняли после того, как я неумышленно лишил его предыдущей работы – места низкооплачиваемого охранника в одном правительственном офисном здании. К несчастью для людей его профессии, я зарабатываю на жизнь тем, что выставляю их идиотами. Мы несколько недель пытались договориться о встрече с большой шишкой в агентстве по охране окружающей среды нашего штата, но письма «ЭООС» оставались без ответа. Незадолго до Рождества я нарядился Санта Клаусом, а Триша и Дебби (одна из наших стажерок) – эльфами. Я состряпал поддельное удостоверение личности, снабдив его размытой фотографией святого Ника и адресом на Северном полюсе, подложил подушку в виде живота, затолкал под одежку наволочку с листовками «ЭООС», и мы на всех парусах проскочили мимо Гомеса. Он, наверное, и впрямь преисполнился тогда духом Рождества. Мы взяли штурмом стол унтергруппен-секретарши, которая отправила нас к обергруппен-секретарше, оттуда – еще на три этажа выше к штурмбанн-секретарше, а затем еще на десять – к Тельме, штурмбаннобергруппенфюрер-секретарше, и несчастная дамочка даже глазом не моргнула. Она привела нас в кабинет Корригана, место, куда мы три месяца пытались проникнуть, не получая в ответ даже злобной отписки.
   – Хо-хо-хо! – изобразил я положенный смех, надо отметить, совершенно искренний.
   – А, Санта Клаус! – отозвался бедный недотепа Корриган. – Что ты нам принес?
   – У меня сюрприз для одного непослушного мальчика! Хо-хо-хо!
   Углом глаза я увидел, как по коридору шарят лучи мини-софитов – это мимо пустующего стола Тельмы ворвалась группа «Канала 5».
   – Какой сюрприз? – неосторожно спросил он.
   Вытащив свою наволочку, я обрушил на него метель пропаганды в тот самый момент, когда телеоператор взял его на мушку объектива. Мы не только уломали его на встречу, но и добились разрешения показать ее в эфире – единственный способ заставить официально уполномоченного защитника окружающей среды сдержать свое слово. С тех пор Корриган меня невзлюбил, зато Тельма присылает на Рождество поздравительные открытки.
   Как бы то ни было, Гомеса уволили за то, что он проглядел мои поддельные документы. В конечном итоге мы стали давать ему мелкую работу по офису. Ничего противозаконного. Когда требовалось найти, что бы отремонтировать или подкрасить, он оказался исключительно предприимчивым. Глядя, как он выискивает расшатавшиеся половицы или облупившуюся краску, воочию видишь свободное предпринимательство в действии. В целом сродни моей собственной работе.
   Фургон стоял там, где Уэймен его оставил: в самом грязном, опасном и криминальном районе города. Я говорю не про торговцев крэком, многоквартирные трущобы, национальные и прочие меньшинства. Здесь вам не Роксбери, нет, это – зона по берегам реки Мистик, где расположена большая часть тяжелой промышленности Новой Англии. Она поделена пополам между Эвереттом и Чарльзтауном. Я тут много времени провожу. Большинство «речек», впадающих в Мистик, – дренажные канавы длиной не больше пары миль, и у этих «водоемов» собираются помочиться Отравители Нации. На своем «Зодиаке» я посещал их лично, нюхал их желтые, бурые, белые и красные воды, прикидывая, из чего они состоят.
   Следы Уэймена уходили через отмель вдоль Эверетта и дальше к переулку, который вывел бы его к телефонной будке. Название переулка я и так знал: Щелочная улица. Мы даже разглядели место, где Уэймен, наверное, уловил какой-то запашок или подошел достаточно близко, чтобы прочесть название улицы, а после развернулся и бегом бросился на нетоксичную обочину, чтобы как одержимый вытирать подошвы «рибоков» о сухостой. Там его подобрала какая-то машина.
   Гомес освежевывал фургон приблизительно так же, как индейцы-сиу демонтировали бы бизона. Я лишь сосредоточился на том, чтобы снять колеса – те самые новенькие шины с радиальным кордом за шестьсот долларов, которые Уэймен собирался бросить – хорошенький подарок от «ЭООС» какой-нибудь случайной свалке. Еще я позаботился забрать люкоподъемник для канализационных колодцев, ведь для меня он – как связка ключей для смотрителя здания. Гомес снял аккумулятор, трамблер и кассетный магнитофон, забрал искусственную шкуру с сиденья, домкрат, полканистры машинного масла «Рей-Льюб», запасной ремень вентилятора, генератор и три галлона бензина. Он уже собирался вывернуть стартер, когда я официально констатировал смерть фургона.
   Мы сняли номера, чтобы доказать страховой компании, что больше на нем не ездим, а после я забрал из бардачка «термит». Всегда полезно держать его под рукой на случай, если понадобится приварить друг к другу две шпалы. Серийный номер фургона был выбит на моторе, подвеске и в трех местах на кузове – списав его, я положил на все немного «термита» и поджег от сигары. Эта смесь порошка алюминия с оксидом железа дает такой жар, что мгновенно расплавляет любой материал. Боевик мафии срезал бы подушечки пальцев с трупа жертвы.
   Идентификационные номера еще дымились, когда мы сели в «омни». И тут же за нами притормозила еще машина: «бронко II» со щетиной антенн и мигалкой на крыше.
   – Гребаные охранники! – выругался Гомес. – Под копов выделываются.
   Сам будучи когда-то таковым, он проникся нелепостью такой затеи.
   Выйдя из машины, я вернулся назад, чтобы прочесть надпись на дверце «бронко»: «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ “БАСКО”». «Баско» я хорошо знал. Этой компании принадлежала большая часть земли по обоим берегам Эверетт и участки вдоль Щелочной улицы. Да что там, если ступить с обочины шоссе, окажешься на их территории. А после твои ботинки растворятся.
   – Доброе утро, – сказал «наемный коп», который, как и Гомес, был молодым и худощавым. Начальственного живота истинных бостонских полицейских у этих никогда не бывает.
   – Доброе, – отозвался я тоном очень спешащего человека. – Что-то случилось?
   Он смотрел на мою фотку в папке, слишком уж похожей на досье. Еще там было изображение моего босса и одного идиота по имени Дэн Смирнофф. Да, и типа, которого я уже давно не видел, скрывающегося от закона малого по фамилии Бун.
   – Сэнгеймон Тейлор?
   – У вас есть ордер? Ха, а вы ведь не настоящий полицейский, верно?
   – У нас есть свидетели. Несколько наших ребят из охраны наблюдали за вами из главного здания. Так вот, этот фургон нам известен.
   – Я сразу понял, что мы закадычные друзья.
   – Ага. Мы опознали его, когда он остановился тут вчера вечером. А потом наблюдали за тем, как вы снимаете с него все, что возможно. Даже серийный номер уничтожили, а?
   – Послушайте. Чем меня доставать, просто пойдите к своему боссу и скажите «рН». Только это одно слово.
   – «рН»? Разве это не то, что в шампуни кладут?
   – Почти. Скажите ему «рН тринадцать». И ради собственного же блага поищите другую работу. Да, и когда будете патрулировать территорию, не заходите на отмель. Поняли? Там опасно.
   – Ага. – Мое предостережение очень его повеселило. – Там водятся страшные преступники.
   – Вот именно. Совет директоров «Баско». Семейство Плеши. Не дайте им себя убить.
   Когда я вернулся в «омни», Гомес спросил:
   – Что ты ему сказал?
   – рН. Я был тут на прошлой неделе и замерил у них рН. Было тринадцать.
   – Ну и?
   – Так ведь лицензия у них только на восемь. Это значит, они сбрасывают в реку дрянь, у которой концентрация вдвое больше предельно допустимой.
   – Вот черт! – возмутился Гомес. Еще одно очко в его пользу: ему никогда не бывало скучно.
   А ведь я даже не сказал ему всей правды. На самом деле дрянь, извергавшаяся из трубы «Баско», была в сотни тысяч раз более концентрированной, чем разрешено законом. Разница между рН 13 и рН 8 – пять, а это значит, что рН 13 – это десять в пятой степени, то есть щелочи там в сто тысяч раз больше, чем в рН 8. Такое случается сплошь и рядом. Назови людям большие цифры, и, сколько бы дипломов ты ни повесил на стену, они отмахнутся от тебя как от дешевого паникера. Трудно даже заставить людей поверить, как часто нарушаются законы об охране окружающей среды. Но если я говорю «вдвое больше предельно допустимой концентрации», они могут возмущаться без опаски.

3

   Я попросил Гомеса высадить меня на Гарвард-сквер, где собирался встретиться за ленчем из зернового пирожка и тофу с репортером из «Уикли». Выбросив перед входом сигару, я вошел в отделанное светлой сосной сумасбродно дорогое заведение, стоявшее чуть в стороне от площади, улыбнулся в возмущенную физиономию менеджера и, наконец, отыскал взглядом сидевшую в дальнем углу Ребекку.
   – Как поживает Гранола Джеймс Бонд?
   Я едва не разразился тирадой про Токсического Человека-Паука, но тут вспомнил, что кое-кто мной искренне восхищается (Ребекка из их числа) и что именно восхищению и легендам про Джеймса Бонда мы обязаны бесплатными машинами и анонимными звонками о токсинах в воде и почве. Поэтому я спустил ей вопрос. Ребекка выбрала самое солнечное местечко в зале, и от яркого света ее зеленые глаза горели как сигнал светофора, а с кожи поднимались ароматические масла духов. Мы с ней пару раз забирались в спальник, и от того факта, что в скором будущем повторение не предвидится, она становилась в сто тысяч раз – ух! – вдвое красивее. Чтобы отвлечься, я прорычал официанту что-то про пиво и сел.
   – У нас есть… – начал официант и сделал ужасающе глубокий вздох.
   – «Джинси Крим эль».
   – Этого нет, сэр.
   – «Бекс». – Потому что, по моим прикидкам, платить Ребекке.
   – Фирменное здесь – газированная минералка с лимоном, – сказала Ребекка.
   – Мне нужно прополоскать рот после Эверетта.
   – Был там на своем «зоде»?
   – Для тебя он «Зодиак». Ответ – «нет», не был.
   Мы всегда начинаем разговор с обмена пустыми колкостями. Ребекка работает в отделе политических новостей и полжизни проводит, разговаривая с косноязычными и сладкоречивыми. Общение с человеком, способным сказать «хрен» в диктофон, действует на нее как таблетка бензедрина. А еще подспудный флирт («Эй, а помнишь?» – «Да, помню». – «Неплохо было?» – «Ага».).
   – Как продвигается «Проект омар»?
   – Ух ты, подготовилась к интервью. Проект в порядке. Как газета?
   – Как обычно. Гражданская война, мятеж, финансовый кризис. Но все читают рецензии на новые фильмы.
   – Вместо твоих репортажей?
   – Зависит от того, что я раскопаю.
   – И что на сей раз?
   Улыбнувшись, она подалась вперед и хитренько глянула на меня.
   – Плеши выставил свою кандидатуру.
   – Который из них?
   – Большой Плеши.
   – Подхалим?
   – Ага, он метит в президенты.
   – Вот черт. Конец ленча. Есть расхотелось.
   – Так и знала, что тебя это порадует.
   – А как же «Баско»? Разве ему не придется перевести компанию в «слепой траст»?
   – Уже сделано. Как еще, по-твоему, я узнала, что он выставил свою кандидатуру? У меня есть знакомые в его банке.
   Семья Плеши заправляла «Баско» (она и основала компанию) и потому являлась Загрязнителем номер один Бостонской гавани, Отравителем Вьетнама, Авангардом движения за токсичные отходы. Уже несколько лет я пытался объяснить разным ее представителям, насколько глубоко они увязли в дерьме, иногда даже забивал трубы с заводов гидроцементом, чтобы до них дошли мои слова.
   В этом году главным Плеши был Олвин, он же Подхалим, важный член команды правительственных экспертов и гениев внешней политики, которые добились для нас победы во Вьетнаме.
   Ребекка показала мне образчики творчества его писак: «Многие поборники защиты окружающей среды излишне остро отреагировали на присутствие этих соединений (не химикатов, не токсичных отходов, а “соединений”!)… но что такое, по сути, единица на миллион?» Далее следовал рисунок с изображением капли из пипетки, полной «соединений», которая падает в железнодорожную цистерну чистой воды.
   – Ага. Обрабатывают зрителя ТКЭП. Капля в цистерне. Подумаешь, важность! Но можно и иначе повернуть: футбольное поле – это площадка – в сколько? – в сорок пять тысяч квадратных футов? У банановой кожуры площадь, скажем, одна десятая квадратного фута. Значит, «объем» банановой кожуры, брошенной на футбольное поле, – каких-то пара единиц на миллион. Но если форвард поскользнется на банановой кожуре под конец матча…
   – ТКЭП?
   – Разве я тебе про него не рассказывал?
   – Объясни.
   – Сокращенное «точка в конце этого предложения». Помнишь, в школьных брошюрах по гигиене говорилось, что «у жителей города размером с Даллас можно вызвать галлюцинации каплей ЛСД размером не больше точки в конце этого предложения». Ее проще себе представить, чем, скажем, микрограммы.
   – А при чем тут футбол?
   – Мое дело – пытаться объяснить научные идеи среднему любителю пива, так? Этот средний Джо или Гарри, возможно, заучил свод правил НФЛ, но не понимает, что такое ПХБ и не отличит микрограмм от минета. Я говорю ему, что микрограмм приблизительно равен одной ТКЭП. Единица на миллион – это капля в железнодорожной цистерне, – вот что твердят химические компании, чтобы заморочить нашему Джо голову. Если выложить нос к хвосту всех детенышей тюленей, убитых в этом году, хватит на сотню футбольных полей. Слезы, пролитые их мамами, заполнят железнодорожную цистерну. Сбрасываемые в Бостонскую гавань непереработанные отходы могут еженедельно заполнять по стадиону.
   – Дэн Смирнофф сказал, вы теперь работаете вместе.
   Сколько-то пива попало мне в носоглотку. Надо отдать должное Ребекке: она умеет строить разговор.
   Смирнофф и был истинной его причиной, а ерунде про Плеши и цистерну лишь полагалось развязать мне язык. Когда я увлекусь тирадой про ТКЭП, самое время будет дать мне под дых. Сколько раз я потчевал Ребекку «моей фирменной»? Два или три как минимум. Я люблю хорошие байки. Люблю повторять их по многу раз. Но Ребекка давно просекла: раскрути С.Т. на разговор про пипетки и цистерны, и он как с цепи сорвется. Как только я разойдусь про токсины, мне, «тепленькому», можно подбросить заковыристый вопрос, проследить реакцию по моей волосатой и исключительно выразительной физии и мельком увидеть правду. Или понять, обоснованы ли худшие ее подозрения.
   – Смирнофф – один из тех, с кем мне приходится контактировать. Как охраннику в тюрьме – с педофилами-насильниками.
   – Ты к этой категории его относишь?
   – Нет, он недостаточно хитер. Просто вечно на взводе и очень занят самим собой.
   – Никого не напоминает?
   – Ага, но у меня есть на то причины. А у него нет.
   – Пэтти Боуэн из «НЭИ» сказала…
   – Дай угадаю. Смирнофф пришел к ней и заявил: «Я собираю команду, группу мгновенного реагирования, которая будет покруче “ЭООС”, и Сэнгеймон Тейлор согласился со мной работать».
   – Так Пэтти и сказала.
   – Ну да, Смирнофф на днях мне звонил. Сама понимаешь, я повесил трубку, мне совсем не нужно, чтобы ФБР застукало меня на разговоре с этим гадом, поэтому он изловил меня в рыболовецком кооперативе, где я чистил рыбу. И сказал: «Мы с Пэтти Боуэн создаем группу быстрого реагирования, ну сам понимаешь…», и давай мне подмигивать. А я помахал на него ножом и сказал: «Слушай, гнойный ком, ты сам – как токсин, и если еще когда-нибудь позвонишь мне или даже в “ЭООС”, хотя бы на десять футов ко мне подойдешь, я вот этим тебя, как тунца, разделаю». С тех пор от него ни слуху ни духу.
   – Такая у тебя позиция? Что он террорист?
   – Ну да.
   Ребекка начала уже это записывать, поэтому я громко и внятно добавил:
   – А мы нет.
   – Значит, по твоему мнению, он – то же, что и Хэнк Бун.
   – С моральной точки зрения, да, – заизвивался я, уходя от ответа. Но второго Буна нет и не будет.
   У Буна был пунктик на китобойных судах. Он любил их топить. Он стоял у истоков «ЭООС», был героем вторжения в Советский Союз, но семь лет назад его вышвырнули. У побережья Южной Африки он под завязку загрузил свой «Зодиак» взрывчаткой «С-4», нацелил его на пиратское китобойное судно и в последнюю минуту прыгнул за борт. Судно пошло на дно, он тоже залег в какой-то слезливой европейской социалистической республике. Но время от времени он исчезает из виду, и по сей день китобойные судна черпают ил на дне всех семи морей.
   – Бун боец, а Смирнофф просто жалок.
   – Ты восхищаешься Буном.
   – Ты же знаешь, что я не могу этого сказать. Я искренне против насилия. Ей-богу.
   – Потому-то ты и угрожал Смирноффу ножом.
   – У меня были смягчающие обстоятельства. Я преднамеренного насилия не признаю. В Буне даже нужды нет. Корпорации сами заложили под себя бомбу. Нам достаточно лишь поджечь фитиль.
   Ребекка откинулась на спинку стула, ее зеленые глаза сузились в щелочки, и я понял, что меня ждет очередное «журналистское озарение».
   – Я думала, ты ничего не боишься, но Смирнофф тебя пугает, верно?
   – Конечно. Пойми, «ЭООС» редко нарушает закон. Самое худшее, что мы делаем, – время от времени портим чужую собственность, и то, лишь бы предотвратить кое-что похуже. И все равно у нас «жучки» в офисах, телефоны прослушиваются, того и гляди начнется слежка. ФБР считает меня Шакалом, мать его, Карлосом. И по телефону мы ни о чем серьезном не разговариваем. Истинные профессионалы. Но этот клоун Смирнофф пытается организовать откровенно террористическую группировку. По телефону! Мозгов у него не больше, чем у тибетской собачки лхаса. Черт! Интересно, нельзя ли подать на него иск о диффамации за одно только упоминание «ЭООС»?!
   – Я не юрист.
   – А вот я явно вижу иск о диффамации, если какое-нибудь средство массовой информации попытается хоть как-то нас связать.
   Она скорее развлекалась, чем сердилась. Впрочем, чего-то такого я и ожидал: она считает, что я симпатичный, когда злюсь. Сколько ни говори про объективность и профессиональную этику, трудно дистанцироваться от парня, с которым трахалась на «Зодиаке» посреди Бостонской гавани во время перерыва на ленч.
   – Я поражена, С.Т. Ты действительно только что угрожал «Уикли»?
   – Нет, конечно. Я просто пытаюсь показать, насколько для нас важно отмежеваться от них с Буном. Как только мы закончим, я свяжусь с каким-нибудь из наших молодых эко-юристов и выясню, нельзя ли засудить его до полусмерти.
   Ребекка улыбнулась.
   – А я и не собиралась вас связывать. Никакой связи не существует. Но тема меня заинтересовала. Сам посуди, «Лига Айка Уолтона» перетекает в «Сьерра-клуб», потом в «Экстремистов охраны окружающей среды», потом в «Национальную экологическую инспекцию»…
   – Ну да, а потом Смирнофф, потом Бун, потом палестинская группировка «аль-Фатах». Думаю, где-то по цепочке дальше окажутся «Баско» и «Фотекс». Это опасная посылка, детка. Нужно провести черту между нами и Смирноффом. И даже «НЭИ».
   – Никто не разрешал тебе звать меня «детка».
   – Идет. Можешь называть меня кем угодно, кроме террориста.

4

   Я сел на трамвай до центра, а после срезал через Норд-энд до яхт-клуба. Заправляют им рабы стиля жизни, будущие «бостонские брамины», но отсюда выходит в рейс и парочка старых, заблеванных туристических пароходиков, здесь же стоит одинокая рыбацкая шхуна, а еще это морская база северо-восточного отделения «ЭООС». Нам здесь предоставили бесплатное причальное место – небольшой проем грязной воды, зажат меж пирсами, – и сделали это потому же, почему подарили «омни». Наверху мы держали шкафчик с оборудованием. Именно туда я сейчас направлялся, повышая давление очкастым олухам в парусиновых туфлях, ждущим, чтобы их допустили в обеденный зал. Я просвистел мимо и даже не обернулся, когда какой-то болван пронзительно и вызывающе пискнул:
   – Эй! Прошу прощения! Сэр? Вы член клуба?
   Такое часто случается, в основном с бедолагами, которые истратили на членство рождественскую премию. Я даже не реагирую. Рано или поздно они сами узнают, что к чему.
   Но в его голосе было что-то чертовски знакомое. Я невольно обернулся. И вот пожалуйста, стоит, выделяясь в очереди, как дохлая гуппи в аквариуме с тропическими рыбками, и вовсе в себе не уверен. Дольмечер. Когда он меня узнал, ожил самый страшный его кошмар. А ведь это, честно, – один из моих любимых дурных снов.