Страница:
34
Я заказал тайменя в сметане с салатом из огурцов и миндальной картошкой
[13]на гарнир и полбутылки белого вина.
— Я внесу это в ваш счет, — подмигнул я Лангеланду.
Он небрежно махнул рукой — ему не было до этого никакого дела.
— Что же вы узнали, Веум?
Я кратко рассказал о поездке к Метте Ольсен и Труде Твейтен, на квартире которой присутствовал еще и Терье Хаммерстен, причем отнюдь не в незаметной роли второго плана.
С особенным интересом он выслушал то, что касалось Ансгара Твейтена.
— Это мы сможем использовать, Веум! Блестяще! Связь между убийством семьдесят третьего и нынешним двойным убийством плюс увязка с контрабандой спиртного, в которой были замешаны и Твейтен, и Либакк. А этот Хаммерстен, он что, появился в Йольстере в понедельник вечером?
— Да.
— Можно ли выяснить, когда он приехал в Суннфьорд? А вдруг накануне?
— Разузнать можно.
— Так и сделаем! У полиции уже давно сложилась определенная картина, и нам нужно все, что помогло бы нам изменить их мнение.
— Я, кстати, только что разговаривал со Стендалем. Он заявил, что обвинительное заключение будет готово уже завтра утром.
— Меня это не удивляет. Но они по-прежнему будут держать Яна Эгиля за решеткой, так что…
— А результаты экспертизы? Есть новости?
— Я ничего не получал. Ну да бог с ними. То, что вы узнали — уже хороший козырь для нас. — Он буквально светился энергией. — То-то у них прибавится проблем. Ха! — И он выставил вперед Палец — жестом тореадора, наносящего решающий удар… в быка, лежащего перед ним на праздничном столе на следующий день после корриды.
— Должен признать, вы проявляете впечатляющую увлеченность этим делом, — сказал я.
— Ну как же, Веум! Я же следил за Яном-малышом… за Яном Эгилем с самого его рождения, так сказать.
— Да. Я слышал, вы были адвокатом Метте Ольсен еще в шестьдесят шестом году.
— Нет-нет. Я тогда был всего лишь помощником адвоката. Но хорошо помню то дело. Трагическая вышла история: ее друг покончил с собой в тюрьме.
— Отец Яна-малыша.
— Что? А, точно. — Он подумал и продолжил: — Трагическая история, как я уже сказал. Порой задаешься вопросом: что заставляет человека делать такой выбор? Силы небесные! Я про гашиш — у него при аресте обнаружили полкилограмма. А она…
— Ничего не знала. Вы научили ее это заявить.
— Ну… — Он развел руками. — Вся партия наркотиков находилась у него. И потом, чем бы помогло делу, если бы она тоже села? Тем более что она на самом деле знала не так уж много.
— Что ж… И так, разумеется, тоже можно повернуть.
— Метте Ольсен была совсем не та, что сейчас, Веум. — Он подался вперед. — Уверяю вас! Это была одаренная юная особа, прехорошенькая и очаровательная. Но она тоже сделала роковой выбор: подалась в Копенгаген, хипповала там, попробовала то-сё, пятое-десятое. Мы сделали все что могли, чтобы наставить ее на путь истинный. Поверьте… Это было одно из первых моих дел, и я выкладывался как мог, несмотря на то что дело вел адвокат Бакке. Адвокат Верховного суда Бакке…
— То есть потом вы умыли руки?
Он пожал плечами:
— Ну да… фактически так и вышло. Я и предположить не мог, что ее будущее окажется таким… что с ней случится все то, что случилось. Но для Яна-малыша я с самой первой секунды старался сделать все, что только было в моих силах.
— На удивление точно сказано, — кивнул я.
— Я попрошу полицию заняться этим Терье Хаммерстеном. Не дадим ему умереть во грехе. И возьмите потом чек, Веум, я заплачу. — Он встал. — Боюсь, мне пора возвращаться. Нужно сделать несколько телефонных звонков относительно этого непростого дела. Всего вам хорошего…
Он пошел к выходу, где, как по волшебству, в это время оказался Ханс Ховик. Поравнявшись, они перекинулись парой слов, после чего Лангеланд исчез, а Ханс принялся осматривать зал, как это делал я, когда пришел сюда.
Заметив меня, он подошел к столу:
— Привет, Варг. Можно, я здесь приземлюсь?
Я кивнул на грязный прибор на другой стороне стола.
— Лангеланд только что ушел. Скажи им, пусть уберут и накроют для тебя.
Старательный официант был уже на месте. Грязную посуду мигом унесли, и Ханс тяжело опустился на стул. Он заказал то же, что и я, за исключением вина. Сам я к этому времени уже перешел к десерту — теплому черничному пирогу с мороженым.
— Я хотел спросить тебя об одной вещи, Ханс. Несмотря на то что ты член семьи покойного. Кто их наследники? Ты знаешь об этом?
Он задумчиво посмотрел прямо перед собой:
— Ну, своих-то детей у них не было, поэтому они завещания никакого не составляли. То есть все отойдет ближайшим родственникам.
— А Ян Эгиль входит в их число?
— Нет. Он же ими не усыновлен. Вот если бы его внесли в завещание… Хотя, если его признают виновным в их убийстве, завещание потеряет силу. В любом случае, боюсь, будет подан иск о признании завещания недействительным.
— А кто может его подать?
— Ну я не знаю. Тут все непросто. Клара Альмелид и Клаус Либакк были, кажется, в родстве друг с другом.
— Да, точно. Силье назвала его «дядя Клаус». А еще сказала про него — «старый мерзавец». Не знаешь, почему?
Ему принесли еду, поэтому он подождал с ответом, пока официант не отойдет от стола.
— Да, я слышал что-то такое от Йенса. Но мне это кажется совершенно неправдоподобным. Она что, так прямо и сказала, что он к ней приставал?
— Приставал или еще чего похуже — неясно, но «старым мерзавцем» она его назвала.
Ханс хмыкнул и приступил к еде.
— Ты столько лет проработал в охране детства, — заговорил я. — Неужто ты не знаешь, какие гадости творятся за тщательно закрытыми дверями? Что только не происходит с детьми за самыми прекрасными и великолепными фасадами!
— М-м. Ну да. — Он проглотил кусок и потянулся за стаканом воды. — Согласен. Но чаще всего это случается в семье, а Силье — с другого хутора. Для насильника это большой риск.
— Хотя она и не была ему кровной родней, но все-таки племянница, так что в общем-то они члены одной семьи. Он знал ее с детства. Она часто бывала у них дома, в поле… Она им доверяла. В данном случае нас интересует тот факт, что она доверяла ему.
— То есть, я так понимаю, Кари ты не обвиняешь? — спросил он с иронией. — Ее ведь тоже убили. — Он бросил на меня проницательный взгляд. — Но она — даже если уж пустить фантазию вскачь — по-твоему, ни при чем?
— Не стал бы этого утверждать. Однако не так уж редко бывает, что второй супруг знает или догадывается, что происходит, но не вмешивается и, таким образом, становится соучастником. Как будто у нас нет подобного опыта!
Он с недоверием покачал головой.
— У тебя, Ханс, такой вариант развития событий не вызывает, я вижу, доверия.
— Ни на секунду, Варг.
— Так кто, как ты считаешь, мог совершить убийство?
Лицо его сделалось печальным.
— Мне бы так хотелось, чтобы удалось найти другое объяснение! Скажем, какой-нибудь бродяга по чистой случайности вломился именно в их дом… Так ведь достаточно часто случается. Правда, жертвами тогда обычно бывают люди гораздо старше, чем Клаус и Кари, старики. С другой стороны… Это же произошло ночью, так? Ну, не знаю, может, это было ограбление…
— То же самое утверждает Ян Эгиль.
— Боюсь, — сказал он веско, — все произошло именно так, как всем кажется с первого взгляда: это сделал Ян Эгиль. А вот мотив… Возможно, тут действительно как-то замешана Силье, если принять на веру ее заявление. Другой мотив найти сложно. По крайней мере, я его не вижу.
— Другими словами, Ян Эгиль лишил жизни Клауса и Кари из-за того, что Клаус сделал с Силье?
Он уставился в тарелку с таким выражением лица, будто внезапно почувствовал отвращение к рыбе и лишился аппетита.
— Примерно так.
Я допил вино.
— Давай вернемся к наследникам. Ближайший претендент — это Клара, да?
Он поднял на меня глаза:
— Да. Вполне возможно. Был еще брат, но он погиб молодым. Рыбак. Половил селедку всего год — и утонул. — Он криво усмехнулся. — Может, напомним об этом ленсману? Что ему бы надо и с Кларой поговорить?
— Если б все было так просто! Тогда дело стало бы далеко не первым, хотя и не последним, убийством из-за наследства.
— Но в этом случае убийство вряд ли было бы таким жестоким. Клара Альмелид с винтовкой, стоящая, как Каламити Джейн, над телами брата и его жены? Знаешь, мне это как-то трудно представить… К тому же, может, и у Кари есть какие-нибудь родственники.
— Да, разумеется. Ну что ж… Пойду-ка я в бар, возьму кофе и еще чего-нибудь. Может, там и увидимся?
— Посмотрим.
Я пошел в бар. Журналистов там было поменьше, чем накануне вечером: очевидно, почти все уже решили, что расследование закончилось и для сводки новостей интереса не представляет.
Я заказал то же самое, что и вчера вечером — кофе и рюмку водки, — и выискал себе свободный столик. Как только я устроился, тут же заметил вчерашнего незнакомца, только еще более пьяного. Его взгляд был намертво прикован ко мне, фокусируясь пониже шеи, как будто он разглядывал несуществующий галстук, за который готовился ухватиться. Он проплыл через зал, остановился, шатаясь, у моего стола и спросил:
— Можно, я тут присяду? У нас с вами, кажется, есть общие знакомые…
— Кто же? — Я скептически посмотрел на него.
Вместо ответа он плюхнулся на стул.
Официант пришел вслед за ним, неся на подносе бокал пива. Он поставил его на столик и озабоченно взглянул на меня:
— Надеюсь, этот господин вам не мешает?
— Не знаю еще, как обернется. Насколько я вижу, ему уже несколько дней как пора остановиться.
— Он не получит ничего крепче, — понизил голос официант, показав на пиво. И добавил с суровой миной, глядя на моего визави: — И это последняя порция.
— Да-да-да-да, — пробормотал тот и потянулся за бокалом.
У него были темные, зачесанные назад, непослушные волосы, которые стояли торчком на макушке, лицо, на котором отпечатались долгие годы злоупотребления алкоголем. Когда ему наконец удалось собрать глаза в кучку и поймать мой взгляд, он протянул руку и представился.
— Харальд Дале, — произнес он таким тоном, как будто это все объясняло.
Я пожал его руку и назвал свое имя.
— Я не мог не слышать, о чем вы тут вчера вечером говорили с теми двумя парнями.
— Да, я заметил. Но вот сейчас вы упомянули об общих знакомых?…
— Ну, может, и незнакомых, но… Я слышал, как они говорили о двойном убийстве, Клаусе Либакке, контрабанде и обо всем таком.
Я заинтересовался.
— А вы были знакомы с Либакком?
Он дурашливо улыбнулся:
— Знал ли я Либакка? Это вы меня спрашиваете, знал ли я Либакка? Да я был его главным контактом, черт возьми! Связующим звеном! Тем самым недостающим звеном…
— Недостающим звеном между кем и кем?
— Да между Либакком и Скарнесом же!
Я был потрясен.
— Что вы сказали?! Это не Свейн ли Скарнес имеется в виду?
— Ну да! — Он вновь протянул руку. — Харальд Дале. Бывший техник-установщик в компании «Скарнес Импорт». Часто бывал здесь по делам фирмы. И еще кое за чем.
Тут до меня дошло.
— Да, теперь я вспомнил… У вас еще был юбилейный праздничный ужин, — я оглянулся по сторонам, — здесь, в этом отеле, да?
— В яблочко! — он просиял. — Я тогда еще встретил Сольфрид. Она подцепила меня прямо тут, в баре. Ага, после ужина. Вот с ней-то у нас точно были общие знакомые…
— Сольфрид…
— Баба моя. Мы поженились через два года, ну я сюда и переехал. А фамилия у нее была — Твейтен.
— Твейтен!
— Ну. Сестрой приходилась тому Ансгару, которого пристрелили, когда вся система пошла прахом.
— Точно. Тетя малышки Силье из Аньедалена…
— Ну да. Но они не общались. Никогда. Столько всего произошло в их семейке… — И он ухмыльнулся так, что его непослушные губы чуть не съехали с лица. — Да. А теперь мы и с Сольфрид не общаемся.
— Вы расстались?
— Рас-тор-же-ни-е бра-ка, — с трудом выговорил он. — Растор… мда. Как потерял я работу — так и рассосалось все у нас.
— Понимаю. Но я бы очень хотел вернуться к… Вы назвали имя Свейна Скарнеса. Он что, тоже принимал участие в контрабанде?
— Ну так я ж и говорю! Я так и думал, что это вас удивит. Я слышал, как вы про его бабу говорили. Мы промеж себя ее Долли называли. Я, конечно, ничего против нее не имею, но нос у нее всегда был до небес. Ни разу в мою сторону даже не взглянула. Вот со Свейном — другое дело. С ним мы были добрые приятели. И целиком и полностью друг от друга зависели.
— Так, значит, он упал с лестницы…
— Знаете… в то время вообще много чего произошло. Сам шарик лопнул в семьдесят третьем. Сперва таможенники потопили тут, в устье фьорда, судно, доверху нагруженное бухлом. Через пару дней пристрелили Ансгара Твейтена и легавые повязали почти всю банду.
— Не всю. Клауса Либакка так и не тронули.
Он снова ухмыльнулся:
— И меня тоже. И Свейна. Мы-то хорошо заметали следы.
— Так Свейн Скарнес был не последним человеком в этом деле?
— Смеетесь?! Да сколько ж мне еще повторять? Он, черт меня возьми совсем, и заправлял всей системой. Сам сидел в Бергене, все зарубежные контакты были у него. Весь транспорт — и местный, и за границу — тоже… Шикарное было прикрытие.
У меня голова закружилась от усилий переварить такое количество информации. Дело менялось на глазах. Связи, тянущиеся в прошлое, в семьдесят четвертый, становились все определеннее и четче.
— Значит, — заговорил я через некоторое время, — система, как вы ее называете, накрылась в семьдесят третьем, а Свейн Скарнес сломал шею в феврале семьдесят четвертого.
— Так вроде баба же его спустила с лестницы.
— Это была официальная версия. Но теперь, боюсь, многое надо пересмотреть.
— Не бойся, Веум. Я сам боялся много лет.
— Наверное. Когда вы сюда переехали?
— Ну, с Сольфрид я встретился в семьдесят третьем. У нас со Свейном тут были торговые переговоры. А заодно решили поискать, что тут можно новенького сделать на спиртовом фронте. Я что имею в виду-то… Свейн тогда здорово вляпался, можно сказать, в тиски попал. Он под последний груз денег занял, ну и те ребята, что ждали должок, оказались не так чтоб слишком терпеливыми кредиторами.
— Могу себе представить. Они, наверное, пригрозили прислать Терье Хаммерстена?
— Да ты его знаешь, что ли?
— Кто ж его не знает.
— Но откуда ты узнал, что Хаммерстен тут замешан?
— Так это все же он Ансгара Твейтена убил?
— Ну… это мне неизвестно. Здесь тоже нашлось бы кому об этом позаботиться. Тогда, черт возьми, и настала крышка всему делу! После этого начать все сначала стало практически невозможно. Нам осталось только сдаться.
— Я так понимаю, вы тоже были связаны с Хаммерстеном?
У него на лбу выступил пот. Он со страхом оглянулся на входную дверь, будто боялся, что кто-то, кого он вовсе не хочет тут видеть, в любую минуту Может зайти в бар. Потом сказал, понизив голос:
— Он звонил Свейну несколько раз.
— Хаммерстен?
Харальд кивнул:
— Когда Свейн вовремя не заплатил, его поставили на счетчик и сумма долга стала расти день ото дня. Не знаю, знакомы ли вы с такой системой. Адская штука.
— Похоже, это не помогло и Терье Хаммерстен явился к нему в гости?
Харальд снова кивнул.
— То есть теоретически спустить Скарнеса с лестницы в феврале семьдесят четвертого мог и Терье Хаммерстен?
— Но баба же его призналась!..
— Да, но я только что вам сказал, недавно выяснились новые факты относительно этого дела. Помимо прочего, нашелся человек, который слышал, как в доме Скарнеса в тот день ссорились двое мужчин…
— Какой еще человек?
— Это неважно. А почему вы никогда не заявляли об угрозах расправы в полицию?
Он взглянул на меня как на сумасшедшего:
— Я что, больной? Я б тогда тоже загремел. Да тем более раз баба-то его все равно созналась… Вот уж не думал, что она на себя может наговорить!
— Может быть, у нее на то были свой причины.
— Надо думать, это должны были быть чертовски серьезные причины.
— После этого вы вышли из дела и переехали сюда, так?
— Ну да… После того как Свейн умер, а баба его села, фирму-то прикрыли. А меня в Фёрде держала Сольфрид, так что мне, понимаете ли, работать надо было.
— И с вами никто не связывался — ни от Хаммерстена, ни от других?
— А с какой стати? — Он пожал плечами. — Я-то никому не был должен. Я был всего лишь, как я уже сказал, связующим звеном.
— Но время-то идет, что-то меняется… Теперь вот Клауса Либакка с женой убили. Вас это не тревожит?
— С чего бы это? Разве в газетах не написали типа того, что дело уже почти раскрыто?
— Может, да, а может, и нет. А что если нынешнее убийство связано с тем делом о контрабанде? Что мотив преступления надо искать именно в прошлом?
Он посмотрел на меня долгим испытующим взглядом:
— Да, из-за денег, пожалуй, могли и убить.
— О каких деньгах вы говорите?
Его взгляд еще раз метнулся ко входу в бар. Отвечая, он почти шептал, и я вынужден был придвинуться к нему вплотную, чтобы разобрать его слова.
— Ходили слухи в семьдесят третьем… Слышь, Веум… Все пошло прахом. Денег никто не получил. Но куда-то деньги должны были деться, правда? Кто-то из системы весь куш прибрал к рукам.
— И вы хотите сказать, что это мог быть, например, Клаус Либакк? А что, тут большой оборот был, в Аньедалене?
— В Аньедалене! — Он фыркнул. — Да Клаус Либакк по всей округе шуршал. От Йольстера до Наустдаля. Все шло через него. Он, черт меня возьми совсем, и был тут главный паук. Он организовал все четко как в аптеке. Система была как в Сопротивлении: маленькие ячейки, которые знали только об одной, ближайшей, а об остальных — ничегошеньки.
— Но вы-то много знаете, как я погляжу. Вы не боитесь, что тоже оказались в зоне риска?
— Я? — Он позеленел.
Я испугался, что ему сейчас срочно понадобится выйти из-за стола.
— Так вы утверждаете, — быстро проговорил я, — что Клаус Либакк сидел в своем дворе на мешке денег?
— Это целое состояние, Веум, — выдавил из себя Дале, — настоящий форт Нокс…
Теперь он явно почувствовал, что ему нехорошо. Он резко отодвинул стул, схватил пиво и опустошил бокал одним длинным глотком. После чего повернулся и, не попрощавшись, заковылял к туалету.
Выходя из бара, он прошел мимо женщины, и мой взгляд задержался на ней: черная обтягивающая юбка подчеркивала ее стройную фигуру, на плечи она набросила угольно-черный пиджак. Волосы были уложены копной светлых легких кудряшек. И только когда она встретилась со мной взглядом, я узнал ее. Это была Грете Меллинген — убийственно шикарная.
Она подошла к моему столику, я с запозданием встал, бормоча:
— Я пытался с тобой связаться.
— А я уже здесь, — ответила она с мягкой улыбкой.
— Я внесу это в ваш счет, — подмигнул я Лангеланду.
Он небрежно махнул рукой — ему не было до этого никакого дела.
— Что же вы узнали, Веум?
Я кратко рассказал о поездке к Метте Ольсен и Труде Твейтен, на квартире которой присутствовал еще и Терье Хаммерстен, причем отнюдь не в незаметной роли второго плана.
С особенным интересом он выслушал то, что касалось Ансгара Твейтена.
— Это мы сможем использовать, Веум! Блестяще! Связь между убийством семьдесят третьего и нынешним двойным убийством плюс увязка с контрабандой спиртного, в которой были замешаны и Твейтен, и Либакк. А этот Хаммерстен, он что, появился в Йольстере в понедельник вечером?
— Да.
— Можно ли выяснить, когда он приехал в Суннфьорд? А вдруг накануне?
— Разузнать можно.
— Так и сделаем! У полиции уже давно сложилась определенная картина, и нам нужно все, что помогло бы нам изменить их мнение.
— Я, кстати, только что разговаривал со Стендалем. Он заявил, что обвинительное заключение будет готово уже завтра утром.
— Меня это не удивляет. Но они по-прежнему будут держать Яна Эгиля за решеткой, так что…
— А результаты экспертизы? Есть новости?
— Я ничего не получал. Ну да бог с ними. То, что вы узнали — уже хороший козырь для нас. — Он буквально светился энергией. — То-то у них прибавится проблем. Ха! — И он выставил вперед Палец — жестом тореадора, наносящего решающий удар… в быка, лежащего перед ним на праздничном столе на следующий день после корриды.
— Должен признать, вы проявляете впечатляющую увлеченность этим делом, — сказал я.
— Ну как же, Веум! Я же следил за Яном-малышом… за Яном Эгилем с самого его рождения, так сказать.
— Да. Я слышал, вы были адвокатом Метте Ольсен еще в шестьдесят шестом году.
— Нет-нет. Я тогда был всего лишь помощником адвоката. Но хорошо помню то дело. Трагическая вышла история: ее друг покончил с собой в тюрьме.
— Отец Яна-малыша.
— Что? А, точно. — Он подумал и продолжил: — Трагическая история, как я уже сказал. Порой задаешься вопросом: что заставляет человека делать такой выбор? Силы небесные! Я про гашиш — у него при аресте обнаружили полкилограмма. А она…
— Ничего не знала. Вы научили ее это заявить.
— Ну… — Он развел руками. — Вся партия наркотиков находилась у него. И потом, чем бы помогло делу, если бы она тоже села? Тем более что она на самом деле знала не так уж много.
— Что ж… И так, разумеется, тоже можно повернуть.
— Метте Ольсен была совсем не та, что сейчас, Веум. — Он подался вперед. — Уверяю вас! Это была одаренная юная особа, прехорошенькая и очаровательная. Но она тоже сделала роковой выбор: подалась в Копенгаген, хипповала там, попробовала то-сё, пятое-десятое. Мы сделали все что могли, чтобы наставить ее на путь истинный. Поверьте… Это было одно из первых моих дел, и я выкладывался как мог, несмотря на то что дело вел адвокат Бакке. Адвокат Верховного суда Бакке…
— То есть потом вы умыли руки?
Он пожал плечами:
— Ну да… фактически так и вышло. Я и предположить не мог, что ее будущее окажется таким… что с ней случится все то, что случилось. Но для Яна-малыша я с самой первой секунды старался сделать все, что только было в моих силах.
— На удивление точно сказано, — кивнул я.
— Я попрошу полицию заняться этим Терье Хаммерстеном. Не дадим ему умереть во грехе. И возьмите потом чек, Веум, я заплачу. — Он встал. — Боюсь, мне пора возвращаться. Нужно сделать несколько телефонных звонков относительно этого непростого дела. Всего вам хорошего…
Он пошел к выходу, где, как по волшебству, в это время оказался Ханс Ховик. Поравнявшись, они перекинулись парой слов, после чего Лангеланд исчез, а Ханс принялся осматривать зал, как это делал я, когда пришел сюда.
Заметив меня, он подошел к столу:
— Привет, Варг. Можно, я здесь приземлюсь?
Я кивнул на грязный прибор на другой стороне стола.
— Лангеланд только что ушел. Скажи им, пусть уберут и накроют для тебя.
Старательный официант был уже на месте. Грязную посуду мигом унесли, и Ханс тяжело опустился на стул. Он заказал то же, что и я, за исключением вина. Сам я к этому времени уже перешел к десерту — теплому черничному пирогу с мороженым.
— Я хотел спросить тебя об одной вещи, Ханс. Несмотря на то что ты член семьи покойного. Кто их наследники? Ты знаешь об этом?
Он задумчиво посмотрел прямо перед собой:
— Ну, своих-то детей у них не было, поэтому они завещания никакого не составляли. То есть все отойдет ближайшим родственникам.
— А Ян Эгиль входит в их число?
— Нет. Он же ими не усыновлен. Вот если бы его внесли в завещание… Хотя, если его признают виновным в их убийстве, завещание потеряет силу. В любом случае, боюсь, будет подан иск о признании завещания недействительным.
— А кто может его подать?
— Ну я не знаю. Тут все непросто. Клара Альмелид и Клаус Либакк были, кажется, в родстве друг с другом.
— Да, точно. Силье назвала его «дядя Клаус». А еще сказала про него — «старый мерзавец». Не знаешь, почему?
Ему принесли еду, поэтому он подождал с ответом, пока официант не отойдет от стола.
— Да, я слышал что-то такое от Йенса. Но мне это кажется совершенно неправдоподобным. Она что, так прямо и сказала, что он к ней приставал?
— Приставал или еще чего похуже — неясно, но «старым мерзавцем» она его назвала.
Ханс хмыкнул и приступил к еде.
— Ты столько лет проработал в охране детства, — заговорил я. — Неужто ты не знаешь, какие гадости творятся за тщательно закрытыми дверями? Что только не происходит с детьми за самыми прекрасными и великолепными фасадами!
— М-м. Ну да. — Он проглотил кусок и потянулся за стаканом воды. — Согласен. Но чаще всего это случается в семье, а Силье — с другого хутора. Для насильника это большой риск.
— Хотя она и не была ему кровной родней, но все-таки племянница, так что в общем-то они члены одной семьи. Он знал ее с детства. Она часто бывала у них дома, в поле… Она им доверяла. В данном случае нас интересует тот факт, что она доверяла ему.
— То есть, я так понимаю, Кари ты не обвиняешь? — спросил он с иронией. — Ее ведь тоже убили. — Он бросил на меня проницательный взгляд. — Но она — даже если уж пустить фантазию вскачь — по-твоему, ни при чем?
— Не стал бы этого утверждать. Однако не так уж редко бывает, что второй супруг знает или догадывается, что происходит, но не вмешивается и, таким образом, становится соучастником. Как будто у нас нет подобного опыта!
Он с недоверием покачал головой.
— У тебя, Ханс, такой вариант развития событий не вызывает, я вижу, доверия.
— Ни на секунду, Варг.
— Так кто, как ты считаешь, мог совершить убийство?
Лицо его сделалось печальным.
— Мне бы так хотелось, чтобы удалось найти другое объяснение! Скажем, какой-нибудь бродяга по чистой случайности вломился именно в их дом… Так ведь достаточно часто случается. Правда, жертвами тогда обычно бывают люди гораздо старше, чем Клаус и Кари, старики. С другой стороны… Это же произошло ночью, так? Ну, не знаю, может, это было ограбление…
— То же самое утверждает Ян Эгиль.
— Боюсь, — сказал он веско, — все произошло именно так, как всем кажется с первого взгляда: это сделал Ян Эгиль. А вот мотив… Возможно, тут действительно как-то замешана Силье, если принять на веру ее заявление. Другой мотив найти сложно. По крайней мере, я его не вижу.
— Другими словами, Ян Эгиль лишил жизни Клауса и Кари из-за того, что Клаус сделал с Силье?
Он уставился в тарелку с таким выражением лица, будто внезапно почувствовал отвращение к рыбе и лишился аппетита.
— Примерно так.
Я допил вино.
— Давай вернемся к наследникам. Ближайший претендент — это Клара, да?
Он поднял на меня глаза:
— Да. Вполне возможно. Был еще брат, но он погиб молодым. Рыбак. Половил селедку всего год — и утонул. — Он криво усмехнулся. — Может, напомним об этом ленсману? Что ему бы надо и с Кларой поговорить?
— Если б все было так просто! Тогда дело стало бы далеко не первым, хотя и не последним, убийством из-за наследства.
— Но в этом случае убийство вряд ли было бы таким жестоким. Клара Альмелид с винтовкой, стоящая, как Каламити Джейн, над телами брата и его жены? Знаешь, мне это как-то трудно представить… К тому же, может, и у Кари есть какие-нибудь родственники.
— Да, разумеется. Ну что ж… Пойду-ка я в бар, возьму кофе и еще чего-нибудь. Может, там и увидимся?
— Посмотрим.
Я пошел в бар. Журналистов там было поменьше, чем накануне вечером: очевидно, почти все уже решили, что расследование закончилось и для сводки новостей интереса не представляет.
Я заказал то же самое, что и вчера вечером — кофе и рюмку водки, — и выискал себе свободный столик. Как только я устроился, тут же заметил вчерашнего незнакомца, только еще более пьяного. Его взгляд был намертво прикован ко мне, фокусируясь пониже шеи, как будто он разглядывал несуществующий галстук, за который готовился ухватиться. Он проплыл через зал, остановился, шатаясь, у моего стола и спросил:
— Можно, я тут присяду? У нас с вами, кажется, есть общие знакомые…
— Кто же? — Я скептически посмотрел на него.
Вместо ответа он плюхнулся на стул.
Официант пришел вслед за ним, неся на подносе бокал пива. Он поставил его на столик и озабоченно взглянул на меня:
— Надеюсь, этот господин вам не мешает?
— Не знаю еще, как обернется. Насколько я вижу, ему уже несколько дней как пора остановиться.
— Он не получит ничего крепче, — понизил голос официант, показав на пиво. И добавил с суровой миной, глядя на моего визави: — И это последняя порция.
— Да-да-да-да, — пробормотал тот и потянулся за бокалом.
У него были темные, зачесанные назад, непослушные волосы, которые стояли торчком на макушке, лицо, на котором отпечатались долгие годы злоупотребления алкоголем. Когда ему наконец удалось собрать глаза в кучку и поймать мой взгляд, он протянул руку и представился.
— Харальд Дале, — произнес он таким тоном, как будто это все объясняло.
Я пожал его руку и назвал свое имя.
— Я не мог не слышать, о чем вы тут вчера вечером говорили с теми двумя парнями.
— Да, я заметил. Но вот сейчас вы упомянули об общих знакомых?…
— Ну, может, и незнакомых, но… Я слышал, как они говорили о двойном убийстве, Клаусе Либакке, контрабанде и обо всем таком.
Я заинтересовался.
— А вы были знакомы с Либакком?
Он дурашливо улыбнулся:
— Знал ли я Либакка? Это вы меня спрашиваете, знал ли я Либакка? Да я был его главным контактом, черт возьми! Связующим звеном! Тем самым недостающим звеном…
— Недостающим звеном между кем и кем?
— Да между Либакком и Скарнесом же!
Я был потрясен.
— Что вы сказали?! Это не Свейн ли Скарнес имеется в виду?
— Ну да! — Он вновь протянул руку. — Харальд Дале. Бывший техник-установщик в компании «Скарнес Импорт». Часто бывал здесь по делам фирмы. И еще кое за чем.
Тут до меня дошло.
— Да, теперь я вспомнил… У вас еще был юбилейный праздничный ужин, — я оглянулся по сторонам, — здесь, в этом отеле, да?
— В яблочко! — он просиял. — Я тогда еще встретил Сольфрид. Она подцепила меня прямо тут, в баре. Ага, после ужина. Вот с ней-то у нас точно были общие знакомые…
— Сольфрид…
— Баба моя. Мы поженились через два года, ну я сюда и переехал. А фамилия у нее была — Твейтен.
— Твейтен!
— Ну. Сестрой приходилась тому Ансгару, которого пристрелили, когда вся система пошла прахом.
— Точно. Тетя малышки Силье из Аньедалена…
— Ну да. Но они не общались. Никогда. Столько всего произошло в их семейке… — И он ухмыльнулся так, что его непослушные губы чуть не съехали с лица. — Да. А теперь мы и с Сольфрид не общаемся.
— Вы расстались?
— Рас-тор-же-ни-е бра-ка, — с трудом выговорил он. — Растор… мда. Как потерял я работу — так и рассосалось все у нас.
— Понимаю. Но я бы очень хотел вернуться к… Вы назвали имя Свейна Скарнеса. Он что, тоже принимал участие в контрабанде?
— Ну так я ж и говорю! Я так и думал, что это вас удивит. Я слышал, как вы про его бабу говорили. Мы промеж себя ее Долли называли. Я, конечно, ничего против нее не имею, но нос у нее всегда был до небес. Ни разу в мою сторону даже не взглянула. Вот со Свейном — другое дело. С ним мы были добрые приятели. И целиком и полностью друг от друга зависели.
— Так, значит, он упал с лестницы…
— Знаете… в то время вообще много чего произошло. Сам шарик лопнул в семьдесят третьем. Сперва таможенники потопили тут, в устье фьорда, судно, доверху нагруженное бухлом. Через пару дней пристрелили Ансгара Твейтена и легавые повязали почти всю банду.
— Не всю. Клауса Либакка так и не тронули.
Он снова ухмыльнулся:
— И меня тоже. И Свейна. Мы-то хорошо заметали следы.
— Так Свейн Скарнес был не последним человеком в этом деле?
— Смеетесь?! Да сколько ж мне еще повторять? Он, черт меня возьми совсем, и заправлял всей системой. Сам сидел в Бергене, все зарубежные контакты были у него. Весь транспорт — и местный, и за границу — тоже… Шикарное было прикрытие.
У меня голова закружилась от усилий переварить такое количество информации. Дело менялось на глазах. Связи, тянущиеся в прошлое, в семьдесят четвертый, становились все определеннее и четче.
— Значит, — заговорил я через некоторое время, — система, как вы ее называете, накрылась в семьдесят третьем, а Свейн Скарнес сломал шею в феврале семьдесят четвертого.
— Так вроде баба же его спустила с лестницы.
— Это была официальная версия. Но теперь, боюсь, многое надо пересмотреть.
— Не бойся, Веум. Я сам боялся много лет.
— Наверное. Когда вы сюда переехали?
— Ну, с Сольфрид я встретился в семьдесят третьем. У нас со Свейном тут были торговые переговоры. А заодно решили поискать, что тут можно новенького сделать на спиртовом фронте. Я что имею в виду-то… Свейн тогда здорово вляпался, можно сказать, в тиски попал. Он под последний груз денег занял, ну и те ребята, что ждали должок, оказались не так чтоб слишком терпеливыми кредиторами.
— Могу себе представить. Они, наверное, пригрозили прислать Терье Хаммерстена?
— Да ты его знаешь, что ли?
— Кто ж его не знает.
— Но откуда ты узнал, что Хаммерстен тут замешан?
— Так это все же он Ансгара Твейтена убил?
— Ну… это мне неизвестно. Здесь тоже нашлось бы кому об этом позаботиться. Тогда, черт возьми, и настала крышка всему делу! После этого начать все сначала стало практически невозможно. Нам осталось только сдаться.
— Я так понимаю, вы тоже были связаны с Хаммерстеном?
У него на лбу выступил пот. Он со страхом оглянулся на входную дверь, будто боялся, что кто-то, кого он вовсе не хочет тут видеть, в любую минуту Может зайти в бар. Потом сказал, понизив голос:
— Он звонил Свейну несколько раз.
— Хаммерстен?
Харальд кивнул:
— Когда Свейн вовремя не заплатил, его поставили на счетчик и сумма долга стала расти день ото дня. Не знаю, знакомы ли вы с такой системой. Адская штука.
— Похоже, это не помогло и Терье Хаммерстен явился к нему в гости?
Харальд снова кивнул.
— То есть теоретически спустить Скарнеса с лестницы в феврале семьдесят четвертого мог и Терье Хаммерстен?
— Но баба же его призналась!..
— Да, но я только что вам сказал, недавно выяснились новые факты относительно этого дела. Помимо прочего, нашелся человек, который слышал, как в доме Скарнеса в тот день ссорились двое мужчин…
— Какой еще человек?
— Это неважно. А почему вы никогда не заявляли об угрозах расправы в полицию?
Он взглянул на меня как на сумасшедшего:
— Я что, больной? Я б тогда тоже загремел. Да тем более раз баба-то его все равно созналась… Вот уж не думал, что она на себя может наговорить!
— Может быть, у нее на то были свой причины.
— Надо думать, это должны были быть чертовски серьезные причины.
— После этого вы вышли из дела и переехали сюда, так?
— Ну да… После того как Свейн умер, а баба его села, фирму-то прикрыли. А меня в Фёрде держала Сольфрид, так что мне, понимаете ли, работать надо было.
— И с вами никто не связывался — ни от Хаммерстена, ни от других?
— А с какой стати? — Он пожал плечами. — Я-то никому не был должен. Я был всего лишь, как я уже сказал, связующим звеном.
— Но время-то идет, что-то меняется… Теперь вот Клауса Либакка с женой убили. Вас это не тревожит?
— С чего бы это? Разве в газетах не написали типа того, что дело уже почти раскрыто?
— Может, да, а может, и нет. А что если нынешнее убийство связано с тем делом о контрабанде? Что мотив преступления надо искать именно в прошлом?
Он посмотрел на меня долгим испытующим взглядом:
— Да, из-за денег, пожалуй, могли и убить.
— О каких деньгах вы говорите?
Его взгляд еще раз метнулся ко входу в бар. Отвечая, он почти шептал, и я вынужден был придвинуться к нему вплотную, чтобы разобрать его слова.
— Ходили слухи в семьдесят третьем… Слышь, Веум… Все пошло прахом. Денег никто не получил. Но куда-то деньги должны были деться, правда? Кто-то из системы весь куш прибрал к рукам.
— И вы хотите сказать, что это мог быть, например, Клаус Либакк? А что, тут большой оборот был, в Аньедалене?
— В Аньедалене! — Он фыркнул. — Да Клаус Либакк по всей округе шуршал. От Йольстера до Наустдаля. Все шло через него. Он, черт меня возьми совсем, и был тут главный паук. Он организовал все четко как в аптеке. Система была как в Сопротивлении: маленькие ячейки, которые знали только об одной, ближайшей, а об остальных — ничегошеньки.
— Но вы-то много знаете, как я погляжу. Вы не боитесь, что тоже оказались в зоне риска?
— Я? — Он позеленел.
Я испугался, что ему сейчас срочно понадобится выйти из-за стола.
— Так вы утверждаете, — быстро проговорил я, — что Клаус Либакк сидел в своем дворе на мешке денег?
— Это целое состояние, Веум, — выдавил из себя Дале, — настоящий форт Нокс…
Теперь он явно почувствовал, что ему нехорошо. Он резко отодвинул стул, схватил пиво и опустошил бокал одним длинным глотком. После чего повернулся и, не попрощавшись, заковылял к туалету.
Выходя из бара, он прошел мимо женщины, и мой взгляд задержался на ней: черная обтягивающая юбка подчеркивала ее стройную фигуру, на плечи она набросила угольно-черный пиджак. Волосы были уложены копной светлых легких кудряшек. И только когда она встретилась со мной взглядом, я узнал ее. Это была Грете Меллинген — убийственно шикарная.
Она подошла к моему столику, я с запозданием встал, бормоча:
— Я пытался с тобой связаться.
— А я уже здесь, — ответила она с мягкой улыбкой.
35
— Что тебе заказать? — спросил я Грете.
— А что ты сам пьешь?
— Кофе и акевитт. Но ради тебя могу сменить программу.
— Я бы выпила джин-тоник.
— Ну так и я последую твоему примеру. — Я махнул официанту.
— Как… — начали мы одновременно, и я закончил: — …дела?
— Ты о Силье?
— Да.
— Думаю, сравнительно хорошо. У нее хорошие родители. Или, вернее, приемные родители.
— Ты с ними знакома?
— Шапочно. Но имя Силье значится у меня в документах с самого моего появления в этих краях.
— И когда это было?
— Пять лет назад. В семьдесят девятом.
— А ты сама отсюда?
— А что, так заметен акцент? — легко улыбнулась она.
Подошел официант с нашими напитками. Мы чокнулись, выпили по глотку, и я ответил:
— Нет-нет. Но, когда ты разговариваешь с местными, переходишь на здешний диалект.
— У меня мать отсюда родом. Но мужа она нашла себе в Остланде, так что я всю жизнь прожила именно там, дольше всего в Эльверуме.
— Порядочная глушь этот Эльверум?
— Нет-нет. Есть города и похуже. Хватит обо мне, расскажи, что ты делал сегодня. Что в Йольстере?
Я поведал ей и об этом, и о поездке в Дале, пересказал содержание беседы с Лангеландом и Ховиком.
Она внимательно слушала, а когда я закончил, заметила:
— Насколько я понимаю, все идет к тому, что Яна Эгиля все-таки признают виновным.
— Большинство косвенных улик указывает на то, что именно он совершил убийство, — сказал я, — несмотря на то, что нам стало известно несколько любопытных фактов.
— Не знаю, говорила ли я тебе… Силье сегодня прошла медицинское освидетельствование.
— Что выяснили?
— Здорова как корова. Нигде ничего. Но… она рассталась с девственностью, выражаясь высоким слогом. Никаких следов изнасилования, по крайней мере, свежих, не обнаружено, о чем сообщили в Берген и мне.
— Ну что ж, так и запишем.
Она сосредоточенно разглядывала остатки джин-тоника в своем стакане.
— О чем ты думаешь? — поинтересовался я.
— Я думаю, останешься ли ты у меня сегодня, — подняв на меня глаза, честно ответила Грете.
— Ну, если ты пригласишь…
— Я хочу тебе кое-что показать, — сказала она с еще не покинувшим ее энтузиазмом новичка в профессии.
— Да, ты меня предупреждала.
И все же она не торопилась. Покончив с напитками, мы спустились в ночной клуб, где около часа танцевали, как бы случайно касаясь друг друга. От обсуждения проблем службы охраны детства мы перешли к более личным разговорам: у обоих в прошлом были распавшиеся браки, у нее — пятнадцатилетняя дочь, у меня — Томас, которому было тринадцать. Подходящие совпадения. Она рассказала, что раньше работала в администрации коммуны, а когда я спросил, в каком отделе, она слегка отстранилась от меня и сказала:
— Угадай!
Когда я предположил соцотдел, она усмехнулась, но промолчала. В конце вечера мы танцевали медленный танец. Она положила руки мне на плечи, я же одну прижал к ее спине между лопаток, а другой вел разведдеятельность в нижней части поясницы и был похож на начинающего массажиста на воскресном семинаре, рьяно улучшающего свою технику. Ее тело было горячим и податливым. Я почувствовал ее влажное дыхание у своего уха, она прошептала:
— Закажем машину?
— М-м-м… — ответил я куда-то ей в волосы, и рука об руку мы покинули танцпол.
Я поднялся в номер за пальто, а когда вернулся, она ждала меня у такси. Мы откинулись на заднее сиденье, и молчаливый шофер повез нас в поселок Хорннес, где она жила в новом доме, выстроенном на склоне, над дорогой на Наустдаль Флоре.
Когда мы вошли, ее дочь, которую звали Туре, смотрела телевизор в комнате цокольного этажа. Чуть позже она зашла поздороваться и немедленно отправилась к себе.
— Чем тебя угостить? — спросила Грете.
— Ты хотела мне что-то показать, — напомнил я.
— Может, бокал красного вина?
— От этого тоже не откажусь.
Она насмешливо выгнула бровь и вышла. Я сидел в кресле, бездумно смотрел телевизор, все тревоги и волнения покинули меня. Когда Грете вернулась с двумя бокалами и открытой бутылкой вина, она выключила телевизор и, пока я наполнял наши бокалы, достала пластинку и поставила на проигрыватель. Комнату заполнил голос Роджера Уайттекера, который наводил на мысли о просмоленных досках палубы и свежем морском ветре.
Потолок в комнате был низкий. Телевизор окружали книжные полки. На соседней стене висели пейзажи: картины, фотографии и графика. Я пересел на диван, она устроилась рядом, так что наши локти соприкасались. Мы потягивали вино, а немного погодя она обратила ко мне решительный взгляд и сказала:
— Поцелуй меня…
И я не нашел ни одной причины, которая бы мне помешала.
Когда моя ладонь заскользила ей под юбку, она накрыла ее своей рукой и шепнула:
— Погоди. Поднимемся в спальню.
Я и тут не стал протестовать.
Стоя посреди прохладной комнаты, мы медленно раздели друг друга и осторожно перешли к следующему пункту программы — перебрались в постель и трепыхались там в разных позах, пока наконец не завершили процесс в положении «дама безумствует сверху», изогнувшись одновременно с последним, сладостным всхлипом.
Влажная и горячая, она тяжело дышала у меня на груди, я же еле сдерживался, чтобы не рассмеяться.
— Так ты это хотела мне показать?
Она подняла голову и серьезно посмотрела на меня:
— Нет. Подожди…
Она соскользнула с кровати и голая прошлась по комнате. Ее тело было мягким и упругим, с маленькой грудью и небольшим животиком, на котором материнство оставило чуть заметный след. Вернувшись, она принесла большую книгу в кожаном переплете с золотым тиснением, зажгла лампу и забралась ко мне в постель, натянула на нас одеяло, осторожно открыла книгу и медленно перевернула первые тонкие страницы.
— Что это? Семейная Библия?
— Причем особенная, — с горячностью произнесла Грете. — Мне дала ее моя мать, когда я решила вернуться сюда. А она получила ее от своей матери. А особенной эту Библию делает то, что она сопровождала женщин нашего рода при совершенно определенных обстоятельствах. И мать, и бабушка были замужем, но и они поддержали несчастливую традицию, когда эту книгу получает дочь, рожденная вне брака.
— Она так и переходит от одной незаконнорожденной дочери к другой?
— В течение многих поколений, как наследство. Наверное, не так уж редко случается, когда одно зло порождает другое. Женщина, рожденная вне брака, в глазах окружающих стоит на самой нижней ступеньке социальной лестницы. Кто угодно может овладеть ею, и в этом мире опять появляются незаконнорожденные дети. К несчастью, в нашем роду всегда находилась девчонка, которая, родившись, получала эту книгу вместе с возмездием за грехи прошлых поколений.
— А что ты сам пьешь?
— Кофе и акевитт. Но ради тебя могу сменить программу.
— Я бы выпила джин-тоник.
— Ну так и я последую твоему примеру. — Я махнул официанту.
— Как… — начали мы одновременно, и я закончил: — …дела?
— Ты о Силье?
— Да.
— Думаю, сравнительно хорошо. У нее хорошие родители. Или, вернее, приемные родители.
— Ты с ними знакома?
— Шапочно. Но имя Силье значится у меня в документах с самого моего появления в этих краях.
— И когда это было?
— Пять лет назад. В семьдесят девятом.
— А ты сама отсюда?
— А что, так заметен акцент? — легко улыбнулась она.
Подошел официант с нашими напитками. Мы чокнулись, выпили по глотку, и я ответил:
— Нет-нет. Но, когда ты разговариваешь с местными, переходишь на здешний диалект.
— У меня мать отсюда родом. Но мужа она нашла себе в Остланде, так что я всю жизнь прожила именно там, дольше всего в Эльверуме.
— Порядочная глушь этот Эльверум?
— Нет-нет. Есть города и похуже. Хватит обо мне, расскажи, что ты делал сегодня. Что в Йольстере?
Я поведал ей и об этом, и о поездке в Дале, пересказал содержание беседы с Лангеландом и Ховиком.
Она внимательно слушала, а когда я закончил, заметила:
— Насколько я понимаю, все идет к тому, что Яна Эгиля все-таки признают виновным.
— Большинство косвенных улик указывает на то, что именно он совершил убийство, — сказал я, — несмотря на то, что нам стало известно несколько любопытных фактов.
— Не знаю, говорила ли я тебе… Силье сегодня прошла медицинское освидетельствование.
— Что выяснили?
— Здорова как корова. Нигде ничего. Но… она рассталась с девственностью, выражаясь высоким слогом. Никаких следов изнасилования, по крайней мере, свежих, не обнаружено, о чем сообщили в Берген и мне.
— Ну что ж, так и запишем.
Она сосредоточенно разглядывала остатки джин-тоника в своем стакане.
— О чем ты думаешь? — поинтересовался я.
— Я думаю, останешься ли ты у меня сегодня, — подняв на меня глаза, честно ответила Грете.
— Ну, если ты пригласишь…
— Я хочу тебе кое-что показать, — сказала она с еще не покинувшим ее энтузиазмом новичка в профессии.
— Да, ты меня предупреждала.
И все же она не торопилась. Покончив с напитками, мы спустились в ночной клуб, где около часа танцевали, как бы случайно касаясь друг друга. От обсуждения проблем службы охраны детства мы перешли к более личным разговорам: у обоих в прошлом были распавшиеся браки, у нее — пятнадцатилетняя дочь, у меня — Томас, которому было тринадцать. Подходящие совпадения. Она рассказала, что раньше работала в администрации коммуны, а когда я спросил, в каком отделе, она слегка отстранилась от меня и сказала:
— Угадай!
Когда я предположил соцотдел, она усмехнулась, но промолчала. В конце вечера мы танцевали медленный танец. Она положила руки мне на плечи, я же одну прижал к ее спине между лопаток, а другой вел разведдеятельность в нижней части поясницы и был похож на начинающего массажиста на воскресном семинаре, рьяно улучшающего свою технику. Ее тело было горячим и податливым. Я почувствовал ее влажное дыхание у своего уха, она прошептала:
— Закажем машину?
— М-м-м… — ответил я куда-то ей в волосы, и рука об руку мы покинули танцпол.
Я поднялся в номер за пальто, а когда вернулся, она ждала меня у такси. Мы откинулись на заднее сиденье, и молчаливый шофер повез нас в поселок Хорннес, где она жила в новом доме, выстроенном на склоне, над дорогой на Наустдаль Флоре.
Когда мы вошли, ее дочь, которую звали Туре, смотрела телевизор в комнате цокольного этажа. Чуть позже она зашла поздороваться и немедленно отправилась к себе.
— Чем тебя угостить? — спросила Грете.
— Ты хотела мне что-то показать, — напомнил я.
— Может, бокал красного вина?
— От этого тоже не откажусь.
Она насмешливо выгнула бровь и вышла. Я сидел в кресле, бездумно смотрел телевизор, все тревоги и волнения покинули меня. Когда Грете вернулась с двумя бокалами и открытой бутылкой вина, она выключила телевизор и, пока я наполнял наши бокалы, достала пластинку и поставила на проигрыватель. Комнату заполнил голос Роджера Уайттекера, который наводил на мысли о просмоленных досках палубы и свежем морском ветре.
Потолок в комнате был низкий. Телевизор окружали книжные полки. На соседней стене висели пейзажи: картины, фотографии и графика. Я пересел на диван, она устроилась рядом, так что наши локти соприкасались. Мы потягивали вино, а немного погодя она обратила ко мне решительный взгляд и сказала:
— Поцелуй меня…
И я не нашел ни одной причины, которая бы мне помешала.
Когда моя ладонь заскользила ей под юбку, она накрыла ее своей рукой и шепнула:
— Погоди. Поднимемся в спальню.
Я и тут не стал протестовать.
Стоя посреди прохладной комнаты, мы медленно раздели друг друга и осторожно перешли к следующему пункту программы — перебрались в постель и трепыхались там в разных позах, пока наконец не завершили процесс в положении «дама безумствует сверху», изогнувшись одновременно с последним, сладостным всхлипом.
Влажная и горячая, она тяжело дышала у меня на груди, я же еле сдерживался, чтобы не рассмеяться.
— Так ты это хотела мне показать?
Она подняла голову и серьезно посмотрела на меня:
— Нет. Подожди…
Она соскользнула с кровати и голая прошлась по комнате. Ее тело было мягким и упругим, с маленькой грудью и небольшим животиком, на котором материнство оставило чуть заметный след. Вернувшись, она принесла большую книгу в кожаном переплете с золотым тиснением, зажгла лампу и забралась ко мне в постель, натянула на нас одеяло, осторожно открыла книгу и медленно перевернула первые тонкие страницы.
— Что это? Семейная Библия?
— Причем особенная, — с горячностью произнесла Грете. — Мне дала ее моя мать, когда я решила вернуться сюда. А она получила ее от своей матери. А особенной эту Библию делает то, что она сопровождала женщин нашего рода при совершенно определенных обстоятельствах. И мать, и бабушка были замужем, но и они поддержали несчастливую традицию, когда эту книгу получает дочь, рожденная вне брака.
— Она так и переходит от одной незаконнорожденной дочери к другой?
— В течение многих поколений, как наследство. Наверное, не так уж редко случается, когда одно зло порождает другое. Женщина, рожденная вне брака, в глазах окружающих стоит на самой нижней ступеньке социальной лестницы. Кто угодно может овладеть ею, и в этом мире опять появляются незаконнорожденные дети. К несчастью, в нашем роду всегда находилась девчонка, которая, родившись, получала эту книгу вместе с возмездием за грехи прошлых поколений.