Столяров Андрей. 'Детский мир'

   Он размашистым жестом, через стол потянулся к бутылке - тут же Лидочка быстро перехватила её и решительно прикрыла сверху ладошкой. Как будто запечатала навсегда.
   - Темпо, темпо, - сказала она непреклонно.
   Харитон возмутился:
   - Ты, мать, чего?
   - Ничего! А пока что - достаточно!
   Это были их обычные семейные столкновения. Вмешиваться не следовало.
   Сергей спросил:
   - А то, что ты сейчас у меня находишься, тебе потом на вид не поставят? Машина твоя во дворе стоит, соседи её уже отследили...
   Харитон отмахнулся:
   - А... не всякое лыко в строку. Ты не думай только, что я насчет этого мальчика не переживаю. Дескать, забурел Харитон, оторвался от простого народа. Знаешь, как говорят... Хотя, если честно, то, конечно, не переживаю. Понимаю, разумеется, что - трагедия и что - общественность взбудоражена. И, конечно, предпринимаю соответствующие усилия: и милиция поставлена на ноги, и по радио объявляют. Даже денежную награду назначили тому, кто поможет. Но, признаться, старик, не волнует меня это по-настоящему. Ведь на самом-то деле - мелочи, ерунда. Что такое ваш мальчик в масштабах города? У нас каждый год по крайней мере один человек исчезает. Ничего, тишина... Эх, Серега, мне бы федеральный кредит увеличить, да добиться, чтобы налоги не ускользали из города неизвестно куда, - провести ремонт улиц, благоустроить районы, вот тогда мне сограждане на выборах скажут спасибо. Ну а мальчика мы отыщем, подумаешь, мальчик. Пекка землю рыть будет, не сомневайся...
   Лидочка нервно сказала:
   - Ты только не слушай, что он тут плетет тебе с пьяных глаз. Залил бельмы и несет околесицу. Случай, конечно, кошмарный. Сам метался весь день, организовывал поиски.
   Быстрым легким движением она показала на Дрюню, который появился в гостиной. У того лицо было хмурое, а в руках он держал замысловатую конструкцию из картона.
   - Какие-нибудь проблемы? - поинтересовался Сергей.
   - Мне нужен "момент", - сказал Дрюня высоким неестественным голосом.
   - "Момент" на веранде, на полочке, где маленькие эхинопсисы...
   Дрюня, однако, не поспешил, но внимательно оглядел застолье, как будто запоминая, а затем повернулся и вышел - прикрыв за собой дверь.
   Взвизгнули на крыльце половицы.
   - Собачка у нас пропала, - несколько искусственным тоном объяснила Ветка. - На секунду оставили, и - то ли заблудилась, то ли украли. Шапки, говорят, из них делают. Вот Андрон и переживает последнее время. - Она подчеркнуто улыбнулась. - Ничего-ничего, наверное, скоро отыщется...
   Харитон, как будто молясь, воздел кверху руки.
   - Боже мой!.. - с неподдельным ужасом вскричал он. - Дети, собачки какие-то, чем вы тут занимаетесь?.. У тебя случайно любимый таракан не пропал? А то, знаешь, давай, я тебе посочувствую!.. - Бормоча: "По этому случаю надо врезать", он схватил бутылку, которую Лидочка уже отпустила, и, немного промахиваясь, налил всем полные рюмки. Быстро поднял свою и провозгласил: Ну! За то, чтоб жизнь пенилась, а не протухала!.. - выпил, крякнул и закусил соленым огурчиком. - М-м-м... пожалуйста, не обижайся, старик, но последние годы ты, по-моему, слегка растерялся. Тараканы, собачки, утратил нить жизни... - обвиняющим жестом он указал на полки с цветами. - Занимаешься чепухой. Это вот у тебя что?
   - Акорус, - сказал Сергей.
   - А вон там, над диваном, вон-вон это, зелененькое?..
   - Пармакита, или "тибетская роза"...
   Харитон хлопнул ладонью по крышке стола:
   - Выбрось ты эти розы к чертовой матери! Вот давай прямо сейчас соберемся и выбросим. Тараканы, собачки, нашел занятие! В самый раз, понимаешь, для взрослого мужика. Жизнь, Серега, кипит так, что шарики разъезжаются. Я тебе сто раз говорил: иди к нам в мэрию. Мне порядочные сотрудники во как нужны! - Харитон напряженными пальцами чиркнул себя по горлу. - Грязь тебя наша пугает? Грязи, конечно, полно. Но не только же грязь - позитив какой-никакой наработали. Ну, Серега! Мы горы с тобой своротим!.. - Он решительно жестом убрал с бутылки лидочкину ладонь. - Вот что, мать, ты сейчас не хватай меня за руки. Разговор завязался серьезный, надо разобраться как следует...
   Сергей мирно сказал:
   - "Тибетская роза" растет высоко в горах. Собственно, это не роза, а редкий вид камнеломок. Саксифрага Тибетика. Цветет она раз в десять лет. И во всем мире есть только три человека, которые это видели. Я, конечно, имею в виду случаи документированные. Цветок плоский, похожий на раскрывшийся лотос, и, как говорят легенды, "неописуемой красоты". Тот, кто видел хоть раз цветущую пармакиту, обретает покой - не богатство, не счастье, не сверхъестественные способности. Так, во всяком случае, утверждают легенды... - Он секунду-ругую помолчал, чтоб дошло, а затем поднял рюмку и звякнул о харитошину. - Твое здоровье!..
   - Взаимно!
   - Ну - будь!..
   Ветка вдруг поднялась и, не говоря ни слова, вышла из комнаты.
   Каблуки её простучали по коридору.
   Повисла нехорошая тишина.
   Что-то жумкнуло, и долетело хрипение крана на кухне.
   - Н-да... - после некоторой паузы произнес Харитон. - А ты, извини, конечно, в какую-нибудь мистику не ударился? Там - "Великое Братство" или что-нибудь такое еще. Они у нас в городе тоже, помнится, обретались...
   Сергей сморщился.
   - Я хотел лишь сказать, что жизнь не обязательно имеет конкретную цель. Там - добиться успеха, занять высокую должность. Она не для чего-то, она - просто жизнь. Вот и все. По-моему, достаточно ясно...
   Лидочка поспешно налила себе сухого вина.
   - Никто за дамами не ухаживает, приходится нам самим... Харитоша, ну что ты в самом деле мучаешь человека? Привязался: и это ему не так, и то не этак. Пусть он живет, как хочет, имеет такое право? А вот лично мне эта легенда очень понравилась. Цветок... высоко в горах... Ребята, давайте выпьем за жизнь!..
   Крепкие пальцы её охватили бокал. Почему-то это заступничество было особенно неприятно.
   Сергей отодвинулся.
   - Пойду позову Ветку, - сказал он...
   Дальше начиналась река, берег ниспадал крутым каменистым обрывом, от воды поднимался туман, и шуршали невидимые камыши у оврага. Луны нынче не было. Вернее, она была, но - закрытая облаком, которое немного светилось. Вероятно, клонило к дождю. Плеснула рыба, и томительный мокрый звук улетел в неизвестность.
   Сергей бросил вниз сигарету. Курил он редко и только в соответствующем настроении. К черту, подумал он. Почему я должен переживать из-за каждого слова? Харитоша ведь вовсе не собирался меня обидеть. Ну - сказал, ну - это его точка зрения. И, наверное, точно так же не говорила ничего обидного Лидочка. Лидочка вообще сегодня - сама деликатность. Ринулась мне на выручку, укоротила язык Харитону. То есть, не из-за чего переживать. И однако, как они не могут понять, что судьба - это вовсе не значит бежать и карабкаться, что совсем не обязательно пробиваться наверх и что жить можно так, как несет тебя само течение жизни. Разумеется, иногда подгребая, чтобы не захлебнуться. Этого они почему-то не понимают. В их представлении, жизнь - это непрекращающаяся борьба. Гандикап, где мы все - как хрипящие лошади. Надрывается сердце, копыта стучат по земле, валится под ноги участников мыльная пена. А вот я не хочу быть хрипящей лошадью. Мне это не интересно.
   Он вспомнил злое и вместе с тем обиженное лицо Виктории. Как она делала вид, что у неё на кухне - какие-то неотложные хлопоты. Как она переставляла кастрюли с места на место и как, хотя этого и не требовалось, попыталась начать мыть посуду. И как все-таки не выдержала и бросила губку в раковину: "Не хочу, чтобы моего мужа считали блаженненьким идиотом". "Никто меня идиотом не считает", сказал Сергей. - "Считают, ты просто не желаешь этого видеть". - "Хорошо, пусть считают, что здесь такого?" "А такого, что это переносится и на всю нашу семью". - "Ты имеешь в виду себя?" - "Я имею в виду Андрона". - "Уверяю тебя, что ты ошибаешься". - "А, да хватит! Что с тобой разговаривать"!..
   Хорошо еще, что Ветка не могла долго сердиться. Она все-таки вымыла сгоряча пару тарелок - кое-как их протерла, грохнула на сушилку, а потом уже несколько спокойней пробормотав: "Ладно, неудобно бросать их одних", не сказав больше ни слова, отправилась в комнату.
   Обида, однако, осталась. Внутренняя такая обида, незаживающая. Что-то много за последнее время их накопилось. Сергей вздохнул. Надо было идти. Он поднялся с бревна, на котором расположился, - потянулся, шагнул - и в тот же момент кто-то раздраженно сказал в зарослях ивы: "Ну, иди, обалдуй, что ты останавливаешься все время!.. "А другой, мальчишеский голос ответил: "Да тут камешек в сандалю попал, ступать больно..." - "Ну так вытряхни, хромоногий!.." - "А я что делаю?.." - В зарослях завозились, запрыгали, пытаясь сохранить равновесие, хрустнула обламывающаяся ветка и, по-видимому, второй мальчишеский голос болезненно вскрикнул: "Ой!.." - "Ну что еще?" - возмущенно осведомился первый. "На колючку какую-то наступил..." - "Ну, ты чайник, зря я с тобой связался!" - "Подожди, подожди, я сейчас выну..." - "Нет у нас времени, я тебе объяснял!" - "Ну, секундочку..." - "Я так и скажу Ведьмаке, что из-за тебя опоздали..." "Ну, Витюнчик!.." - "Пусть тебя заберут, как Байкала." - "Ну все-все, уже вытащил"...
   Голоса удалялись, заметно ослабевая. Защищая глаза, Сергей протискивался сквозь чащу. Ива кучилась здесь очень густо, и под сомкнутыми её ветвями было темно. И, однако же, можно было различить тропинку, петляющую между корней. Земля, судя по запаху, была влажноватая, но утоптанная, пробираться было нетрудно, приходилось лишь нагибаться, чтобы сучья не цеплялись за волосы. И идти, как выяснилось, было недалеко: уже метров через пятьдесят показались красноватые дрожащие отблески и когда Сергей раздвинул кусты, прикрывающие тропинку, то увидел поляну, посередине которой горел костер, и десятка, наверное, два подростков, сидящих сомкнутыми рядами.
   Впрочем, их могло быть и больше: задние фигуры терялись во мраке. Костер горел слабо, ивы, вспученные по краю, давали черные тени, луны по-прежнему не было, рыхлые грозные облака угадывались на небосводе, звезды еле мерцали, и, как бы являясь центром собрания, колдовским притягательным духом его, возвышалась над остальными девочка Муся, устроившаяся на камне, и смотрела в огонь, точно видела сквозь него что-то совершенно иное. Картина была как из книжки: пионерский лагерь в лесу. Но одновременно в ней было и нечто загадочное. Сбор дохлятиков, почему-то подумал Сергей, и лишь через мгновение догадался, что на поляне царит необыкновенная тишина - ни каких-либо шепотов, ни даже дыхания. Все сидели, как будто давно умерев, а те двое мальчишек, которые его сюда привели, тоже где-то незаметно пристроились. И молчание было просто пугающее: долетал с окраины города размытый собачий лай, да откуда-то из провала на дальнем конце поляны доносилось тупое скрипение камешков и земли. Словно там перетаптывалось грузное невидимое животное. А когда это перетоптывание прекратилось и осталось лишь потрескивание жара в костре, то сидящая на камне девочка Муся заговорила - хрипловато, однако чрезвычайно отчетливо:
   - Жила одна семья из пяти человек. Отец, мать и трое детей. Они в нашем городе жили. И вот однажды они получили квартиру в новом районе. И поехали туда, чтобы все осмотреть. А в одной комнате было большое пятно на обоях. И тогда девочка предупредила: "Нельзя жить в комнате, где такое пятно". Но они её не послушали, - переехали и начали жить. И детей поселили как раз в эту комнату. И вот прошло три дня, и вдруг утром оказалось, что девочка куда-то исчезла. Нет её и нет нигде. Ну они решили, что она убежала. И живут себе дальше в этой квартире. И вот опять прошло три дня, и вдруг оказалось, что исчез младший мальчик. И его тоже нигде не найти. Приходила милиция и все обыскивала. Но они не обратили на пятно никакого внимания. И живут себе дальше, и через три дня исчез старший мальчик. И тогда мать, которая догадывалась, говорит: "Они все исчезли в той комнате. Я переночую там и посмотрю". А отец говорит ей: "Не надо. Давай запрем эту комнату". Но мать с ним не согласилась: "Я все-таки переночую". И вот ночью она легла в этой комнате, лежит - не спит. Но в конце концов, потом задремала. И вдруг видит, что обои там, где пятно, открываются, и оттуда выходит рука, отрубленная по локоть, - и хватает её, и начинает душить. Но мать все-таки крикнула. А отец тоже не спал. И вот он вошел в комнату и видит, что там никого нет. И только большое пятно на обоях. И тогда он взял топор и разрубил это пятно. А когда он ударил, то оттуда хлынула кровь. И обои раскрылись, и они все там были. Оба мальчика, мать и девочка, которая предупреждала. И ещё там был - красный свет. И они уже совсем не дышали. И тогда отец бросил топор и ушел из этой квартиры...
   Муся прекратила рассказывать - внезапно, как начала. Царила жуткая неподвижность. Даже угли в костре, казалось, перестали потрескивать. У Сергея в груди была пустота. Он припомнил, что слышал аналогичную историю в детстве. Этак лет, наверное, двадцать назад. Между прочим, и собирались тоже где-то поблизости. Только там фигурировала не рука, а Мохнатая Лапа. А так все сходится. Он и сам удивлялся, что вспомнил эту историю. Казалось бы, прошло столько лет. Но ведь был и костер, и такая же августовская чернота на поляне, и сидело несколько идиотов-мальчишек, желавших испытать острые ощущения. Только у них это было как-то не так: как-то проще и добровольнее что ли. А тут - словно обязанность. Даже не шелохнется никто. Нездоровая атмосфера. Точно на ком-сомольском собрании.
   Сергей уже хотел выйти из-за куста - выйти и сказать что-нибудь ободряющее - как учитель, и чтобы разрушить ужас оцепенения, но в это время девочка Муся заговорила опять.
   Она говорила несколько громче, чем раньше, тем же чуть хрипловатым, но ясно слышимым голосом и к тому же отделяла предложения длинными паузами так, что каждое слово приобретало весомость.
   - На черной-черной горе стоял черный-черный дом... В этом черном-черном доме была черная-черная комната... В этой черной-черной комнате стоял черный-черный стол... На этом черном-черном столе лежала черная-черная женщина... У этой черной-черной женщины было черное-черное лицо... Вдруг эта женщина зашевелилась... Это была - твоя Смерть!..
   Последнюю фразу девочка Муся выкрикнула, и по контрасту с предшествующей тишиной выражение "твоя Смерть" как будто пронзило воздух. Нервная холодная дрожь окатила все тело, Сергей чуть было не упал, вдруг перестав ощущать под собою землю. Костер слабенько вспыхнул, и в красноватом этом, колеблющемся свечении он вдруг увидел сгущение мрака, поднимающееся у Муси из-за спины.
   Приближалось оно оттуда, откуда недавно доносилось тяжелое перетоптывание, и походило на огромную пятерню, вознесшуюся над поляной. Впрочем, может быть, не вознесшуюся, а выросшую из дерна. Пальцы этой пятерни шевелились, хилый отблеск костра освещал морщинистую кожу на сгибах, а подушечки мягкой ладони казались лиловыми. Чуть поблескивали обводы ногтей над темными пальцами.
   И одновременно девочка Муся, выбросив руку вперед, указала на кого-то сидящего в круге заднего ряда. Сергей заметил, как вдруг отшатнулись от того все остальные. А сидящий скукожился, выделенный одиночеством. То ли он оцепенел от внезапной жути, то ли тут же смирился с той участью, которая ему предстояла. Во всяком случае, он и не попытался куда-либо передвинуться, - растопыренная черная пятерня нависла над ним и, как страшная птица, упала на склонившуюся фигуру. Костер заметно притух. Вязкая душная темнота охватила поляну. И в темноте этой Сергею на мгновение показалось, что склонившейся беззащитной фигурой был Дрюня.
   - Ведьмака!.. Ведьмака!..
   Словно что-то толкнуло в спину: Сергей, закричав, дико ринулся в непроницаемую темноту, и оттуда, из темноты закричали другие отчаянные голоса, - он на кого-то наткнулся, ударило по коленям - зашуршало, протопало, ужасно затрещали кусты, и в это мгновение костер ярко вспыхнул, и остановившийся от удара Сергей обнаружил, что на поляне уже никого не осталось.
   Глохла удаляющаяся беготня, и валун, на котором сидела девочка Муся, светлел серым боком.
   Валялась чья-то пестрая кепочка.
   Он беспомощно оглянулся, и немедленно из хрустящего ивняка выпросталась громоздкая, как у бегемота, туша, и сопящий, пыхтящий, ругающийся Харитон, обирая листву, уставился на Сергея.
   Волосы у него были всклокочены.
   - Я тебя пошел поискать... а?.. Что это было? - растерянно спросил он.
   5
   А на следующее утро к нему явился Котангенс.
   Сергей как раз встал и, ощущая, как потрескивает от вчерашнего голова, приготавливал себе чай, чтобы оттянуть последствия неумеренного веселья.
   Чувствовал он себя не так, чтобы очень уж плохо: сидели, разумеется, допоздна, но напитки употребляли довольнотаки умеренно, - абстиненции не было, сказывалось лишь недосып, и, тем не менее, четкость движений была ощутимо нарушена: первую чашку он от нетерпения опрокинул, пришлось брать тряпку и промокать ею лужицу парящего кипятка. А когда он заканчивал эту неприятную операцию, то возникла в проеме дверей слегка помятая Ветка и надтреснутым голосом сообщила, что ни свет ни заря являются какие-то посетители.
   - Разбирайся тут сам, - сказала она. - Угощай, разговаривай. А я пошла досыпать...
   И, чуть не столкнувшись с прогнувшимся галантно Котангенсом, похромала внутрь спальни, где белели подушки. Чувствовалось по ней, что - провалитесь вы все к чертовой матери.
   Котангенса она недолюбливала.
   Впрочем, сам Котангенс об этом, наверное, не подозревал - поклонился, учтиво промолвил: "Приятного утра, Виктория Никаноровна", а затем притворил дверь на кухню и правой рукой притронулся к сердцу:
   - Ради бога, простите, Сережа, я вас не слишком обеспокоил?
   Вероятно, он считал себя джентльменом до мозга костей, но со стороны его манеры выглядели несколько странно. Сергей, как и Ветка, его не слишком любил - и сказал, попытавшись ответить на вежливость взаимной любезностью:
   - Присаживайтесь, Арнольд Петрович, вот - стул. Хотите свежего чая? Или, может быть, по стаканчику "Алазанской" - для настроения? Не стесняйтесь, я очень рад, что вы ко мне заглянули. - Он достал из бара початую бутылку вина, и, подняв над собой, повернул - чтобы солнце попало на содержимое. "Алазанская" просияла красивым маковым цветом. - А?.. По случаю отпускного периода...
   Котангенс поднял тонкие брови.
   - У вас вчера гости были? Мэр, конечно, - он завистливо, как показалось Сергею, вздохнул. - Нет, Сережа, я не употребляю спиртного. Закурить, вот, если позволите, закурю, - вынул черную трубку, ногтем мизинца сбросил соринку. - Табак у меня легкий, "родмен", быстро выветривается...
   - Курите, курите, - благодушно сказал Сергей. - У нас можно. Ветка, правда, иногда возражает. Но сейчас она спит, поэтому никаких затруднений. - Он опять посмотрел на бутылку, которая сияла в руках. - Ну так что, Арнольд Петрович, не будете? Ладно, тогда и я воздержусь. Опохмел - это, вообще говоря, дурная привычка. - Убрал бутылку и водрузил на свободный участок замысловатую сахарницу из сервиза. - Чаем я вас все-таки напою. Или, может быть, вы предпочитаете кофе? Молотый, растворимый?..
   - Чай, - Котангенс склонил аккуратную голову. Отказался от сахара: "Не будем портить благородный напиток" и, эффектно выпустив дымное синенькое колечко, произнес, деликатно покашляв, что выглядело как извинение. Собственно, я к вам, Сережа, безо всякого дела. Так, решил заглянуть: нет ли новых известий. Все-таки с начальством общаетесь, мэр к вам заходит. Говорят, вы вчера проявили большую активность?
   Он внимательно посмотрел на Сергея, и Сергей чуть не выронил чашку, из которой прихлебывал. Он вдруг вспомнил, как вчера, точно впав в состояние некоторого исступления, потащил ничего не понимающего Харитона в милицию, как поднял, заразив своей паникой, чуть ли не все отделение, как заставил испуганного дежурного обзванивать школьников; и как хлопал глазами тоже испугавшийся Харитон, и как прибежал потный Пекка, которого, наверное, разбудили. И как выяснилось, что ни с кем из учеников ничего случилось, и как Пекка, придя в себя, почувствовал алкогольные выхлопы, и как он выразительно посмотрел на протрезвевшего Харитона, и как Харитон раздраженно сказал: "Пошли отсюда..." А потом, по дороге, добавил: "Ну ты, старик, учудил. С перепою, что ли? Глюки у тебя начинаются"... И лицо у него было такое, как будто он пропесочивал подчиненного. И как Лидочка недовольно спросила: "Куда вы, мальчики, подевались"? И как Харитон, будто списывая все происшедшее, махнул рукой: "А... тут было одно дурацкое дело"...
   Жест был особенно выразителен. Сергей, вспомнив его, едва не застонал от позора, но почувствовав испытующий любопытный взгляд Котангенса, все же взял себя в руки, ответив, как можно более беззаботно:
   - Погорячились немного... Решили проверить готовность нашей милиции...
   - Ну и как готовность?
   - Готовность на высоте...
   Котангенс пожал плечами.
   - Милиция, насколько я понимаю, ничего обнаружить не может. Трое суток прошло, пока - никаких результатов. Спрашивать с них, конечно, необходимо, хорошо, что и мэр подключился к этому делу, но мне кажется, что задействованы они немного не так, здесь не столько оперативники требуются, сколько психологи. Маргарита Степановна, пожалуй, права. Философия детства. Вот вы, Сережа, беседовали со своими учениками?
   - Попытался, - неловко ответил Сергей.
   - Ну и как?
   - Да никак - мнутся, гнутся, увиливают. Ничего существенного я не выяснил...
   - Вот-вот, - очень уныло сказал Котангенс. - Я ведь, знаете, тоже разговаривал со своими. Вы, наверное, помните: есть у меня группа... поклонников. Математика, турпоходы, ориентация на науку. Кажется, сложились уже доверительные отношения. Тем не менее, как вы выразились, - мнутся, гнутся. Я им - про анализ, и про сопоставление фактов, а они переглядываются и смотрят в землю, я им - про беспощадность познания, а они - как будто вчера об этом услышали. Не получается разговора...
   Котангенс был удручен.
   Сергей сказал вежливо:
   - Не расстраивайтесь, Арнольд Петрович, ребята вас любят. В школе только и разговоров, что о математической секции. Подражают, стремятся, чтоб вы их заметили...
   - Именно, что подражают, - сказал Котангенс. - Ходят зимой без пальто, курить многие начали. А - не любят, уж это я чувствую. Впрочем, как и наши так называемые педагоги. Не складываются отношения... - Он снова вздохнул и красиво, нанизывая одно на другое, выпустил несколько дымных колечек. Ногти у него были розовые, как у женщины. Он негромко сказал. - У меня в детстве, Сережа, был один странный случай. Я тут вспомнил о нем в связи с теперешними событиями. Маргарита напомнила, случай, надо сказать, удивительный. Детство я провел в Ленинграде. Ну - кварталы без зелени, дворы-колодцы. И вот была у нас во дворе такая игра. Позади котельной находилось бомбоубежище - надо было пройти в его из конца в конец. Освещения там, разумеется, не было: переходы какие-то, какие-то тупички. Главное, конечно, - могильная замурованность. Стены - толстые, ни одного звука снаружи. И рассказывали, что живет в том убежище некая Чуня. Очень толстая, как горилла, только низкого роста. Дескать, караулит тех, кто туда заходит. Якобы многие эту Чуню видели... И вот однажды, поперся я в это бомбоубежище. Уж не помню зачем и по какому-акому случаю, но - свернул не туда, и, конечно, не разобрался, запутался в переходах. И вдруг чувствую, что недалеко от меня кто-то есть. Дышит, знаете, так, посапывает, облизывается. Я чуть не умер, - мурашки по коже. Главное, в бомбоубежище-то темно, но вдруг вижу: действительно - мохнатое, толстое, и как будто бы даже физиономия различается. Лапы чуть ли не до земли, ну - в самом деле горилла. И вот, вроде бы, она ко мне приближается. А у меня, Сережа, был в руках меч. Это, знаете, такой - палка оструганная. И прибита короткая поперечина вместо эфеса. Но - заточенный, острый, солидная такая штуковина. И вот как, не знаю, но я ткнул мечом в эту Чуню. С перепугу, по-видимому, и вдруг - заверещало, заверещало! И - как кинется куда-то в глубь коридоров. Заикался потом я, наверное, дней пять или шесть. Ни в какое бомбоубежище, конечно, больше не лазал. А затем отца по службе перевели, и мы из Ленинграда уехали...
   Котангенс словно очнулся и с большим удивлением посмотрел на Сергея. Пальцы, сжимавшие трубку, отчетливо побелели.
   - Н-да... - заметил Сергей, не зная, как реагировать.
   - Я к тому вам рассказываю, что ситуации - перекликаются...
   - Н-да...
   - Но дети там, кажется, не пропадали...
   Котангенс взял чашку и выпил её тремя глотками. Словно в чашке находился не кипяток, а прохладная жидкость.
   После чего поднялся.
   - Спасибо за чай, Сережа. Извините, отнял у вас столько времени.
   - Что вы, что вы... - невразумительно ответил Сергей.
   - Но, вы знаете, захотелось увидеться с кем-нибудь, поделиться... И ещё раз - спасибо за гостеприимство.
   - Не стоит...
   Он растерянно проводил Котангенса до ворот и довольно долго глядел, как тот шагает по улице. А когда Котангенс свернул, недоуменно пожал плечами.
   Что-то он ничего не понял.
   И в этот момент показалось, что из дома за ним внимательно наблюдают...
   Ощущение было такое, как будто прикоснулись к обнаженной коже спины. Сергей стремительно обернулся. Однако дом, обвитый малинником, выглядел, как обычно: темнели окна, свидетельствуя о тишине и прохладе, приглашала подняться по низенькому крыльцу неприкрытая дверь, а плетенка веранды, недавно вымытая и покрашенная, разбивала горячее солнце на дрожь ярких квадратиков. Ничего настораживающего. И тем не менее, ощущение взгляда по-прежнему сохранялось. Ветка, что ли, поднялась раньше времени? Ступая на цыпочках, Сергей прошел внутрь. Ветка, однако, спала: из зашторенной комнаты доносилось уютное размеренное дыхание, и светлела записка в гостиной в круглом столе: "Подними картошки из погреба. Не буди до обеда". Ни привета, ни даже подписи, хмурое приказание. Ветка, Веточка, строгий библиотекарь. Так ты можешь остаться с одними незаполненными формулярами.