Столяров Андрей. 'Детский мир'

   Впрочем, так оно, вероятно, и было. Странное мистическое сражение полыхало в городе. Не стреляли в этом сражении автоматы и пушки, не участвовали в нем дивизии и штурмовые полки, не было здесь окопов, которые атаковал бы противник - только ночь, только тени, встающие из кромешной тьмы - но сражение, вне всяких сомнений, происходило: то один, то другой из его участников падал, чтобы уже не подняться. И конца веренице погибших не было видно. Сергей чувствовал, что он здесь - следующая мишень. Выстрел грянет, укрыться от него будет некуда. Возвращаясь городскими окраинами с кладбища, он думал об этом. Было все-таки непонятно, что именно вчера вечером произошло. Нападение - но почему оно закончилось неудачей? Почему Альдина в итоге не расправилась с ним? И каким-аким образом ему удалось отбиться? Ночь, ловушка, чудовище, выползшее из дворницкой. И промозглость могилы, которая его чуть было не поймала. Ведь не должен он был спастись, а все-таки уцелел. Неужели какую-то роль сыграла детская сабля? Нет, наверное, нет, игрушка-то здесь при чем?
   Сергей вспомнил, как он трогал вчера тягучую жидкость. Жидкость с чмоканьем падала на асфальт, и похожа она была действительно на машинную смазку - загустевшую такую, отталкивающую, вонючую. Его, помнится, чуть не стошнило прямо на мостовую. Саблю он, во всяком случае, выбросил. Нет, игрушка здесь, скорее всего, ни при чем. Но ведь что-то же помогло ему выжить и даже отбиться.
   Во всем этом присутствовала какая-то простая загадка. Еще шаг, ещё малость усилия, и ответ на неё будет найден. Требуется совсем немного. Однако усилие не помогало, серый мутный туман как будто пропитывал голову размягчал вялый мозг, рождал тоскливую безысходность. Не было никакого желания о чем-либо думать. Сергей тупо тащился по улицам, возвращаясь домой. Солнце превратило в окаменелости прежнюю грязь, очумело торчали из-под заборов лопухи и крапива, а на середине площади, которую ему все-таки пришлось пересечь, как языческий идол, стоял в одиночестве дядя Миша.
   Он увидел Сергея и развернулся к нему, как трактор.
   - Вот поставили, - сообщил он, когда Сергей подошел. - А чего поставили и сами не знают. Наблюдайте, говорят, товарищ сержант, за порядком.
   Он свирепо обозрел притихший бетонный простор - даже тени от зданий, казалось, стали короче. А сам дядя Миша, проявив таким образом служебную суть, шумно выдохнул и приблизил к Сергею распаренную физиономию.
   - Пекка совсем озверел, - сказал он, понизив голос. - Каждый день у него теперь - совещание. А сегодня вдруг объявил мне о служебном несоответствии. Вероятно, ему самому намылили шею. Ну - за обыск и вообще за отсутствие результатов. Я теперь опасаюсь, как бы он не отыгрался на нас. А ты - с кладбища, ну как там вообще ситуация?
   - Нормально, - сказал Сергей.
   Он не знал, что подразумевает под этим словечком "нормально". Дядю Мишу, однако, такое известие удовлетворило. Он опять шумно выдохнул и вытер багровый лоб. Сообщил - тем же заговорщическим, пониженным голосом:
   - Видел я сегодня эту... Альдину. Магазин она открывала, а я как раз подошел. Смотрю: бледная вся, рука на перевязи. Значит, я: где повредили руку, Альдина Георгиевна? А она - шур-шур-шур, да так, бытовая травма. Дескать, что-то там неудачно откупорила. Губы, значит, поджала, глаза - как булавочные головки, и все целится к магазину, мол, извините, товарищ сержант, - юрк за дверь и, значит, засов задвигает. Это чтобы я, значит, не пошел вслед за ней. А рука у неё все-таки неспроста перевязана. Ты, Сережа, ничего об этом не знаешь?
   - Не знаю, - ответил Сергей.
   Ему очень не нравилась судорожная болтливость сержанта. Дядя Миша как будто боялся хоть на мгновение замолчать: наклонялся к Сергею, трогал его за плечи, поднимал ежесекундно фуражку, промакивая потную плешь. Это было на него совсем не похоже. Что случилось, быть может, он выпил сегодня? Алкоголем, однако, от постового вроде бы не несло, и тогда Сергей, повинуясь интуитивной догадке, поинтересовался:
   - Дядя Миша, а ночью вам ничего такого не снилось?
   И немедленно поразился, какое это произвело впечатление. Дядя Миша осекся, насупился, сунул платок в карман и сказал уже совсем другим, неприязненным голосом:
   - А что?
   - Да нет, я просто спросил, - ответил Сергей.
   - Вы имеете что-нибудь сообщить по этому поводу?
   - Да нет, в общем - нет.
   - А тогда попрошу не отвлекать меня посторонними разговорами. Проходите, Сергей Николаевич, я - на службе.
   - Дядя Миша!..
   - Я вам говорю, гражданин!..
   Брови у него недоброжелательно сдвинулись.
   - Извините, товарищ сержант, - сказал Сергей. - Я действительно вас отвлекаю. Прошу прощения...
   И пошел через площадь, чувствуя у себя за спиной пронзительное милицейское наблюдение.
   Со смертью один на один.
   И однако, сворачивая на проспект, он, не выдержав, обернулся: дядя Миша торчал на пустынной площади, как истукан, и отсюда казалось, что в нем нет ничего человеческого.
   Сергей вяло махнул ему зачем-то рукой, но нахмуренный дядя Миша даже не шелохнулся...
   Дома его ожидало некоторое потрясение.
   Когда он, задержавшись немного у почему-то увядающих гладиолусов, разрыхлив отвердевшую землю и выдернув два-три сорняка, неохотно, с каким-то даже нехорошим предчувствием поднялся через веранду в зашторенную гостиную, то увидел там Ветку, сидящую так, словно она проглотила кол, а напротив неё - тоже выпрямленную седую старуху, у которой проглядывала на макушке лысинка из-под редких волос.
   Это старуха была ему вроде бы незнакома. И лишь когда она обернулась на звуки шагов, поведя головой и даже, как показалось Сергею, скрипнув суставами, то он, чуть не споткнувшись, узнал в ней изменившуюся Семядолю.
   Выглядела она ужасно. Если раньше старение тронуло её лишь чуть-чуть, то теперь она находилась будто в преддверии смерти: вся увядшая, покрытая старческими морщинами, причем кожа, как у рептилиий, давала землистый отлив, а мешки под глазами казались заполненными чернилами. Хуже всего были волосы: очень жидкие, вылезающие, по-видимому, целыми прядями - голова из-за этого походила на плотницкую болванку, а на темном, унылом и явно непроглаженном платье, красовались неряшливые пятна еды - их как будто счищали, но так до конца и не счистили. И высовывались из-под мятой юбки чулки доисторического происхождения. Где она такие чулки раскопала? Сергей просто не представлял, что можно так измениться за несколько дней. Почему-то на кладбище она выглядела заметно приличнее. Или, может быть, расстояние скрадывало детали?
   - Добрый день, Маргарита Степановна, - протяжно сказал он. - Вы ко мне? Извините, я тут слегка задержался... Может, чайник поставить? День сегодня - печальный...
   В замешательстве он обернулся к Ветке, рассчитывая на нее, но благоразумная Ветка, конечно, уже испарилась - только скрипнула дверь, закрываемая, по-видимому, поплотней, да едва различимо прошелестели шаги по направлению к кухне. Ветка не желала участвовать в разговоре.
   Впрочем, может быть, это было и к лучшему - Семядоля, по-прежнему выпрямившись и дернув деревянной щекой, приказала директорским голосом, который звучности не утратил:
   - Ничего не надо! Сядьте, Сережа!
   Интонации были - как будто она разговаривала на педсовете.
   Сергей робко сел.
   А Семядоля, дождавшись, пока он устроится на диване, объяснила, показывая, что возражений она не потерпит:
   - Разговор у нас будет, Сережа, очень серьезный. Попрошу меня поэтому не перебивать и внимательно отнестись к тому, что вам будет сказано.
   - Разумеется, - быстро кивнул Сергей.
   - Говоря откровенно: настроения в коллективе складываются ненормальные. Школьники черезчур взбудоражены, я не знаю, как нам удастся теперь наладить учебный процесс. Их родители - и возмущены, и напуганы одновременно. Впрочем, родителей в такой ситуации можно понять. Я не умаляю вины милиции, которая создала вокруг школы нездоровую обстановку - да и бог с ней, с милицией, пусть милиция сама отвечает за все - но как представитель администрации я не могу пройти мимо того, что отдельные учителя нагнетают своими поступками некоторую напряженность. Я не могу пройти мимо того, что они поддерживают в опасных заблуждениях учеников, возбудимых и пока ещё не имеющих четкого мировоззрения. И, конечно, я не могу допустить, чтоб они, пренебрегая традициями, противопоставили себя коллективу. Это совершенно немыслимо. Как директор государственной школы я обязана принять меры, это - мой долг. Я надеюсь, что вы, Сережа, догадываетесь, что я имею в виду?
   - Нет, - с изрядной долей враждебности ответил Сергей.
   Тогда Семядоля понурилась, а затем, как будто в кукольном фильме, чуть-чуть довернула лицо и уставилась на Сергея глазами из мутного целлулоида.
   Дряблые веки сморгнули.
   - Прекратите, - сказала она - голосом, от которого у Сергея мурашки пошли по коже.
   - Что именно прекратить?
   - Все, что вы делаете...
   - Я не понимаю, Маргарита Степановна...
   Семядоля наклонилась вперед, и землистое, как у смерти, лицо её неприятно приблизилось.
   - Мы же с вами взрослые люди, Сережа. То, о чем я не хотела бы упоминать, как вы знаете, распространяется не только на школьников: под ударом находятся, к сожалению, и многие учителя - потому что по роду занятий мы как бы возвращаемся в детство. Мы живем с этим детством, мы с ним ежедневно соприкасаемся, и оно, разумеется, накладывает на нас явственный отпечаток. Мы гораздо более восприимчивы к темноте, чем другие. Понимаете, сохранился, ну скажем, этакий родничок, - просто кости не отвердели, и в этом месте мы патологически уязвимы: стоит сильно ударить и начинается адская боль. Правда, вас ещё по-настоящему не ударили...
   - Это я понимаю, - негромко сказал Сергей.
   - Но когда ударят по-настоящему, будет поздно. Может быть, вы тогда и захотите что-нибудь изменить - но уже не получится, действие станет необратимым. И, по-видимому, бессмысленно спорить с тем, что существует века, с тем, что несомненно выходит за пределы нашего понимания. Вероятно, не следует замахиваться на вечное. Так всегда было и так будет - тоже всегда. И не нам с вами менять что-либо в этом круговороте. А к тому же все то, о чем я не хотела бы упоминать, если рассуждать объективно, выполняет и некоторые полезные функции. Жизнь - ведь это не только радость и смех, жизнь - одновременно и все темное, что спрятано в человеке, его древние страхи и его инстинкты животного. От этого никуда не уйдешь. И, по-моему, дети должны на опыте убедиться в том, что темные стороны мира действительно существуют, и в дальнейшем не переступать границу реальности. Так, наверное, будет лучше для них. А издержки здесь весьма незначительны, ну один, ну, от силы два школьника в год, это ведь ерунда, согласитесь, Сережа. Ведь гораздо больше людей погибает в дорожно-транспортных происшествиях. Не отказываемся же мы на этом основании от автомобилей...
   Она вновь замолчала и, наверное, машинально уставилась на него. Ощущалось что-то бездушное - словно действовало и говорило искусственное создание.
   От неё даже слабо припахивало пластмассой.
   - Короче, - грубовато спросил Сергей, - что вы, Маргарита Степановна, предлагаете?
   Семядоля придвинулась и сказала - едва шевельнув губами:
   - Я предлагаю мир...
   - Мир? Какой мир? - он не сдержал удивления.
   - Я вам предлагаю, Сережа, форму нейтралитета. Все наладится, вернется опять на круги своя. Только вы, пожалуйста, ни во что больше не вмешивайтесь: не пытайтесь посеять тревогу, не будоражьте людей. Раньше вам эта жизнь, в общем, нравилась. Вот и возвращайтесь к своим старым привычкам...
   - Понятно, - сказал Сергей. - А взамен я, как водится, обрету довольство и благополучие. Например, через какое-то время стану директором школы. Так? Это что, Маргарита Степановна, официальное предложение?
   Ему, кажется, удалось по-настоящему зацепить Семядолю. Та обиженно отстранилась и поджала синие губы.
   Тем не менее, ответила достаточно сдержанно:
   - Да, скорее всего так и будет. Как вы знаете, я в следующем году собираюсь на пенсию, и, конечно, рассматриваются разные кандидатуры. В том числе и ваша, если не возражаете.
   - Возражаю, - немедленно ответил Сергей. - Я не собираюсь становиться директором школы.
   - Почему, позвольте спросить?
   - Потому что вы предлагаете мне не школу, а - птицефабрику. То есть, вырастить упитанных бройлеров, а потом они, ощипанные, пойдут в магазин. Мне такая работа не по душе. У нас все же - не бройлеры, у нас - дети...
   - Значит, вы, как я понимаю, отказываетесь?
   Семядоля сморгнула.
   - Ни на что другое я, признаться, и не рассчитывала. Что ж, Сергей Николаевич, вы, видимо, знаете, как поступить. И в дальнейшем вам, кроме себя, винить будет некого...
   Она медленно, с большим трудом поднялась и, как будто забыв о Сергее, двинулась на веранду.
   Походка была неуверенная.
   - Не туда, Маргарита Степановна, - сказал Сергей.
   - Что?
   - Я говорю: не туда...
   Тем не менее, Семядоля прошла на веранду и со странной задумчивостью остановилась у полки с цветами. Воздух в горле её посвистывал, как у астматика.
   За окнами было темно.
   - Это, кажется, роза, о которой вы как-то рассказывали? Камнеломка, не помню названия...
   - Пармакита, - сказал Сергей.
   - И произрастает в Тибете?
   - Да.
   - Ничего, - заметила Семядоля. - Своеобразная форма.
   И вдруг, быстро протянув руку вперед, решительным точным движением переломила стебель у основания.
   Хрустнули древесные волоконца.
   - Вот так, - сказала она...
   13
   Ему было ясно, что город уже захвачен Альдиной. Душный мрак протянул щупальца почти в каждый дом, и почти каждое сердце уже тронуто было червоточиной страха. Большинство, конечно, об этом даже не подозревало: инстинктивно отстраняясь от необычного и рождающего тоску, но, наверное, некоторые, все же догадывались - например, дядя Миша, иначе откуда такой явный испуг и откуда такая внезапная разговорчивость, которая в нем прорезалась. Словно дядя Миша забалтывал свою нечистую совесть. А что? Очень похоже. Значит, на милицию тоже рассчитывать не приходится. На кого же рассчитывать - Котангенс и Мамонт мертвы, Харитон после обыска в магазине считает все происшедшее бредом. Вероятно, такого же мнения придерживается и Пекка. Ну а что касается Семядоли, то Семядолю мы только что лицезрели, - видели, во что она за эти дни превратилась. Нет, конечно, про Семядолю можно забыть. Не на кого, выходит, рассчитывать. Одиночество, затерянность в ночной темноте. Сколько долгих тысячелетий уже существует Альдина. Это просто не представимо и не охватывается умом. Вероятно, она появилась ещё на заре человечества. Духи, тотемы, отсюда все началось. Протянулось, вплелось в нашу жизнь, стало частью среды обитания. Избавиться от этого невозможно. И не надо, скорее всего, избавляться, зачем? Если жить, не переступая определенной границы, если вовремя, как надлежит человеку, взрослеть, то и мрак, вероятно, тогда не будет никого беспокоить - чуть касаясь дневного мира и собирая незаметную дань, чуть подпитываясь от него, но не вклиниваясь туда слишком сильно.
   Никакого особенного неудобства от Альдины не будет. Незаметная дань, вот и все, что ей требуется от человека. Ну и, разумеется, чтобы ей не препятствовали эту дань собирать. Сергей это хорошо понимал. Он только не понимал, откуда вдруг взялись эти ранние тревожные сумерки - вроде бы, никаких сумерек сейчас быть не должно, - возвратился домой он где-то в начале четвертого, с Семядолей они просидели, наверное, минут сорок пять, ну там, может быть, час от силы они могли разговаривать. И вдруг - сумерки, время - девять часов. Непонятно, как это могло получиться.
   Он видел солнце, уже до края скатившееся за горизонт, видел тусклые багровые тени, которые расчертили улицу, видел рыхлую темноту, набухающую в дреме кустов. Опускала шершавые листья сломанная пармакита. Безобразная корка в межузлии лопнула, и что-то там голубело. Неужели пармакита пыталась цвести? Вовремя, ничего не скажешь. Счастье - это обыкновенная жизнь, подумал Сергей. Сердце у него болезненно сжалось. Он догадывался, что это, разумеется, неспроста. И когда вдруг заметил девочку Мусю, бегущую от калитки через участок, то ещё раньше, чем она добежала и прокричала, задыхаясь: "Скорей!.." - он во вспышке озарения понял, что именно там случилось, почему подступает так рано вечерняя темнота и почему приходила к нему постаревшая Семядоля...
   14
   Ветка была в растерянности. Она бессмысленно хваталась за одно, потом - за другое, отходила, пыталась куда-то бежать, возвращалась, натыкаясь на углы и предметы, и, как заведенная, в тоске повторяла, что заглядывала пару раз к ним в гостиную, видела, как они с Семядолей сидят - молча, вытаращившись друг на друга, - она думала, что они о чем-то беседуют. Да, прошло таким образом почти пять часов. Если б знать, если бы она только догадывалась...
   В общем, толку от неё было мало. Сергей даже рявкнул, чтоб оборвать изматывающие стенания. Объяснять ей что-либо, успокаивать было некогда. Времени, как он понимал, оставалось в обрез, и поэтому, бросив на переднее сиденье топорик, распахнув половинку ворот и на бегу крикнув Ветке, чтобы она из дома - ни-ни, чтоб ни шагу и чтобы ни о чем таком даже не думала он ввалился в "москвич", стоящий, к счастью, вне гаража, и, потеснив уже забравшуюся девочку Мусю, торопливо выехал в переулок, шаркнув по изгороди.
   У него внутри все дрожало, но он действовал очень уверенно, двигая соответствующие рычаги, словно поселился в душе совсем другой человек: хладнокровный, расчетливый - человек этот знал, что делать, и как только "старичок", буксанувший в щебенке, вылез на потрескавшийся щербатый асфальт и пошел, сердито отфыркиваясь, по проспекту, то Сергей, не поворачивая головы, спросил у девочки Муси:
   - Когда это произошло? Ты сама это видела? Почему ты решила, что Дрюню похитили?
   В горле у него была нервная сухость, а на пальцах, сжимающих руль, проступили от напряжения пятна.
   - Его нигде нет, - сказала девочка Муся. - Мы с ним договаривались, что встретимся, а он не явился. Ничего я не видела, я в это время была на поляне, но я слышала крик, который раздался...
   - Какой крик? - вильнув баранкой, спросил Сергей.
   - Ну, не крик, а, знаете, такой внутренний голос. Если громко - про себя - закричать, то - доносится...
   - И ты думаешь, что это кричал Дрюня?
   - Я его сразу узнала. У меня в голове загудело: Андрон кричит! Смотрю - угли в костре будто шевелятся. Я, Сергей Николаевич, чуть не потеряла сознание. Голова - пустая, как бочка, сердце - колотится...
   - Дальше, дальше?.. - нетерпеливо поинтересовался Сергей.
   - А дальше уже - ничего. Холод какой-то могильный, точто замерзла... Ну, опомнилась - сразу же побежала к вам...
   - Альдина? - спросил Сергей.
   - По-видимому...
   - И куда она его потащила?
   - Не знаю...
   Они помолчали. Латанный-перелатанный "москвичок" трясся на выбоинах. Скорость была небольшая, однако, машина поскрипывала суставами. Сергей это чувствовал. Проще было дойти до "Детского мира" пешком, но ему почему-то казалось, что на колесах будет надежнее. Мало ли что, все-таки какая-никакая защита. Он мельком глянул на девочку Мусю, подавшуюся вперед, - светло-серые выпуклые глаза были прикрыты, а лицо как будто светилось в полумраке кабины. Сергею это не нравилось, и он снова, не поворачивая головы, спросил:
   - Где тебя высадить? Я тебя оставлю возле Торгового центра. Только, Муся, пожалуйста, - сразу домой. Не хватало ещё за тебя волноваться.
   Он так решил.
   Однако, девочка Муся, не шелохнувшись, ответила: - "-Я иду с вами" - и с такой непреклонностью, что Сергей махнул на это дело рукой. Некогда было разбираться ещё и с девочкой Мусей. Он лишь сурово предупредил:
   - Ладно, только не вылезай из машины. Я пойду - ты запрись и, главное, никуда не высовывайся. Стекла тоже не трогай, пусть будут подняты.
   - Договорились.
   - Отлично.
   Если честно, то было даже спокойнее, что он не один. Солнце село, багровые тусклые тени померкли, темнота надвигалась на город, и очень хотелось чувствовать рядом живое дыхание.
   Пусть хотя бы испуганной девочки Муси.
   - Ладно, - сказал Сергей.
   Они проскочили площадь, где не было под фонарями ни одного человека, миновав плоский куб Торгового центра, свернули наискосок и, подняв тучу пыли, затормозили напротив яркой витрины "Детского мира". Горели люминисцентные лампы, и свирепые монстры, отгороженные стеклом, глядели на них с равнодушной жестокостью.
   Сергей взбежал по ступенькам.
   Однако двери магазина были закрыты: обхватив дужки петель, висел огромный замок, и пересекала стекло серебряная змейка сигнализации. Внутри никого не было.
   - Дьявольщина! - сказал Сергей.
   На мгновение он задумался: а может быть, все-таки обратиться в милицию? Ну - охрана правопорядка, должны как-то помочь. Но он тут же представил себе крепенькую физиономию Пекки - как тот выслушает его и скривит мякоть губ: "Напишите нам заявление, товарищ Алкимов"... - а на требование Сергея немедленно отправиться в "Детский мир" объяснит, что у милиции существуют свои методы розыска, заявление будет рассмотрено, ребенка, конечно, найдут, и не надо, товарищ Алкимов, указывать, что нам делать. И сквозь вежливость ужалит намек: опять водки дернул, панику тут устраиваешь.
   Милиция отпадала.
   Он уже, как помешанный, начал оглядываться, чтобы поднять соответствующий булыган и с размаху пробить им нарядную светящуюся витрину, но стекло бокового окошечка в "москвиче" опустилось, и просунувшаяся оттуда девочка Муся крикнула:
   - К черному ходу!..
   Совет был толковый. Сергей тут же припомнил, что Котангенс во сне действительно заходил куда-то туда - в три секунды очутился опять в машине и сказал, хлопнув дверцей и выжимая сцепление:
   - Молодец, Муся, правильно. Но ты все-таки из "москвича" не высовывайся.
   - Я боюсь за вас, Сергей Николаевич...
   - Бойся, а из машины не вылезай!
   - Мне, Сергей Николаевич, страшно, что она вас как-нибудь подкараулит...
   - Ничего-ничего, мы тоже - не дураки!..
   Торопясь, он взял с места с ненужной поспешностью: в "москвиче" что-то гукнуло, и он простуженно захрипел. На секунду Сергей испугался - не произошла бы поломка, но мотор лишь чихнул, а потом загудел, выправляясь. Вероятно, ничего серьезного не случилось. Мимоходом Сергей подумал, что он устроит ему внеочередное мытье: смажет, вычистит, поменяет прокладки каждый винтик подтянет, чтоб больше там ничего не гукало. Дрюню к этому привлечет. Если все, разумеется, завершится благополучно.
   Впрочем, думать о профилактике сейчас было не время. Фары жутко выхватывали чернеющие парадные из темноты. Почему-о свет во многих из них отсутствовал. И отсутствовал свет в переулке, куда они завернули. К счастью, ехать здесь было всего метров сто, но Сергей, тем не менее, успел поинтересоваться у девочки:
   - Слушай, Муся, а ты с самой Альдиной когда-нибудь дело имела? Что она собой представляет, как с ней вообще обходиться?
   Он надеялся, что Муся ему хоть что-то подскажет.
   Но спокойная девочка Муся лишь удрученно вздохнула и чуть-чуть, как в ознобе, передернула худыми плечами.
   - Я её даже никогда не видела, - сказала она. - Я её только чувствую знаю, что она чего-то боится, чем-то вы её очень серьезно обеспокоили. И теперь она вас и ненавидит, и опасается одновременно.
   - Любопытно, - заметил Сергей. - А чего именно она опасается?
   - Я не знаю...
   Муся снова поежилась и, откинувшись на сиденье, полуприкрыла ладонью лицо. Она точно высматривала в ночи что-то неразличимое. Сергей вывернул руль, и "москвич" вполз под арку, откуда начинались задворки. Свет успел очертить - бетонные стены, помойку и ящики, вздымающиеся штабелями. Проступили решетки, скрывающие первый этаж.
   А затем фары погасли, и Сергей тут же затормозил.
   Ему вдруг показалось, что на ветровое стекло набросили покрывало. Мрак заполнил кабину, девочка Муся вскрикнула. Разбираться, что там случилось с проводкой, было сейчас не с руки: Сергей, будто катапультированный, вылетел из машины - дверца хлопнула, шаркнула под ногой деревяшка, - и он замер, выставив перед собой лезвие топора.
   Сердце у него так и подпрыгнуло. Двор был страшный, обширный, заваленный тарой и мусором. Звездный свет проникал в него, как в колодец: едва серебрился бетон. А меж выступами и неровностями копились могильные тени. И действительно, одна из этих теней ворохнулась, и вдруг стали угадываться её пальчатые очертания.
   - Пришел все-таки, - сказала она женским капризным голосом. - Значит, все же решил удостовериться собственными глазами. Ну и как? Каково, так сказать, непосредственное впечатление?
   Тень, как будто амеба, бесшумно переместилась вперед и расправилась, оказавшись теперь в свободном пространстве. Сергей в эту секунду ясно видел ее: гладкая лиловая кожа, перечеркнутая морщинами, над отеками пальцев желтоватая кромка ногтей, и обрубок запястья, сидящий на сером бетоне. Словно высунулась из-под земли рука великана. Значит, вот как Альдина выглядит по-настоящему.
   Топорик у него задрожал.
   - Мне нужен Дрюня, - сказал он, пытаясь придать голосу твердость. Отпусти Дрюню, и я обещаю, что сразу уйду. Давай разграничим сферы существования. У меня будет - день, а у тебя - ночь и вечер...