Страница:
На пятый день Доббин заметил появление сыпи на лице: крохотную белую точку в углу рта.
На шестой, и предпоследний, день старший врач зашел в его палату и сел в кресло у постели. К этому времени Доббин, разумеется, уже знал его имя: доктор Чейни. Он нарисовал полдюжины очень забавных карикатур на него – лицо у врача было худым и длинным, а шея тонкой, как у жирафа.
Чейни чуть рассеянно улыбнулся Доббину и нащупал его пульс.
– Мы очень внимательно исследовали образцы вашей кожи, мистер Доббин, – сказал он.
– Очень мило с вашей стороны, – ответил Доббин.
Чейни опустил его руку и поглядел на часы.
– Все это оказалось для нас слегка неожиданным. Жидкость, заполняющая изъязвления, содержит меланин, сыворотку крови, клетки крови, характерное вещество нервных окончаний, клетки эпителия – в общем, все, что может быть обнаружено в ткани эпидермиса и собственно кожи.
– Значит, это кожа, – сказал Доббин, поскольку знал эти термины.
– Совершенно верно.
– Это белое вещество – кожа.
– Опять верно.
– Ну… – Доббин грациозно откинулся на свои взбитые подушки. – Я не могу понять, в чем дело. Что это значит?
– То, что ваша кожа в некотором смысле становится коллоидным раствором, а не связанным веществом. А функция кожи как раз соединительная – за счет взаимопроникающих волокон. – И доктор Чейни сцепил пальцы рук, чтобы показать это наглядно. – Не многие думают подобным образом, но ведь кожа – такой же орган, как, например, сердце или печень. В вашем случае этот орган неожиданно начал терять свою твердую структуру. – Он вновь улыбнулся. – Вы – довольно редкая пташка, мистер Доббин. Ваша кожа разжижается.
Доббин не мог выговорить ни слова.
– Ну, по расписанию вы должны завтра вернуться домой. И я думаю, что мы можем придерживаться этого расписания. Я бы только хотел, чтобы через недельку вы вновь приехали к нам.
Доббин перебил его.
– Вы имеете в виду, что у меня нет никакой аллергии?
Ни венерического заболевания, ни рака, ни даже свинки или бородавок? Так что же ваши парни собираются делать, пока я еще не превратился в развалину?
– Ну, кое-какая аллергия у вас есть, – сказал доктор. – Но к вашей коже это отношения не имеет. Это может быть вызвано лишь реакцией на какое-то внешнее воздействие – вроде инфекции, но в вашем случае нет ни вирусного, ни бактериального заражения. Мы собираемся и дальше брать кое-какие образцы вашей кожи как с поврежденных, так и с неповрежденных участков и постараемся подключить все наши компьютеры. Мы найдем что-нибудь, мистер Доббин.
– Вы хотите сказать: надеетесь, что найдете.
– Наши компьютеры могут анализировать данные быстрее, чем комнаты, набитые сотрудниками, работающими по двадцать четыре часа в сутки. Мы выясним, какой именно тип раздражителя может вызвать подобную реакцию. И после этого, возможно, придется сделать небольшую пересадку кожи.
– Господи!
– Вот об этом нечего беспокоиться, – сказал Чейни. – Давайте предоставим все компьютерам, а?
– У меня что, есть выбор?
И Доббин провел еще один день, смотря телеигры, мыльные оперы и дурацкие телефильмы. Его разум, защищаясь, продирался сквозь джунгли коммерческой рекламы джинсов и зубной пасты. Он еще трижды вкусил больничную пищу и уснул при помощи мощного транквилизатора. Больше доктор Чейни не появился, но молодой доктор с конским хвостиком пришел с еще одним шприцем в руке, срезал кусочек кожи длиной в сантиметр и наложил на рану плотную повязку.
Ему вернули одежду, ключ от машины и деньги и выдали приглашение на повторное обследование. В полудреме он поехал по шоссе 1-95 обратно в Хэмпстед. Это был день третьего убийства, хотя ни Доббин, да и никто другой в Хэмпстеде не знал, что оно произошло, еще целых два дня.
Когда он свернул к дому, тот показался меньше, чем Доббин его помнил. Почтовый ящик был забит счетами, журналами и рекламными проспектами.
Доббин отметил дату возвращения из медицинского центра в своем календаре. Затем он отправился в студию и полил цветы. Потом уселся за чертежный стол, проглядел уже сделанные рисунки, уничтожил половину и начал снова. На этот раз Черный Бальдур, злой волшебник из сказочных историй, был похож на доктора Чейни.
2
3
4
5
На шестой, и предпоследний, день старший врач зашел в его палату и сел в кресло у постели. К этому времени Доббин, разумеется, уже знал его имя: доктор Чейни. Он нарисовал полдюжины очень забавных карикатур на него – лицо у врача было худым и длинным, а шея тонкой, как у жирафа.
Чейни чуть рассеянно улыбнулся Доббину и нащупал его пульс.
– Мы очень внимательно исследовали образцы вашей кожи, мистер Доббин, – сказал он.
– Очень мило с вашей стороны, – ответил Доббин.
Чейни опустил его руку и поглядел на часы.
– Все это оказалось для нас слегка неожиданным. Жидкость, заполняющая изъязвления, содержит меланин, сыворотку крови, клетки крови, характерное вещество нервных окончаний, клетки эпителия – в общем, все, что может быть обнаружено в ткани эпидермиса и собственно кожи.
– Значит, это кожа, – сказал Доббин, поскольку знал эти термины.
– Совершенно верно.
– Это белое вещество – кожа.
– Опять верно.
– Ну… – Доббин грациозно откинулся на свои взбитые подушки. – Я не могу понять, в чем дело. Что это значит?
– То, что ваша кожа в некотором смысле становится коллоидным раствором, а не связанным веществом. А функция кожи как раз соединительная – за счет взаимопроникающих волокон. – И доктор Чейни сцепил пальцы рук, чтобы показать это наглядно. – Не многие думают подобным образом, но ведь кожа – такой же орган, как, например, сердце или печень. В вашем случае этот орган неожиданно начал терять свою твердую структуру. – Он вновь улыбнулся. – Вы – довольно редкая пташка, мистер Доббин. Ваша кожа разжижается.
Доббин не мог выговорить ни слова.
– Ну, по расписанию вы должны завтра вернуться домой. И я думаю, что мы можем придерживаться этого расписания. Я бы только хотел, чтобы через недельку вы вновь приехали к нам.
Доббин перебил его.
– Вы имеете в виду, что у меня нет никакой аллергии?
Ни венерического заболевания, ни рака, ни даже свинки или бородавок? Так что же ваши парни собираются делать, пока я еще не превратился в развалину?
– Ну, кое-какая аллергия у вас есть, – сказал доктор. – Но к вашей коже это отношения не имеет. Это может быть вызвано лишь реакцией на какое-то внешнее воздействие – вроде инфекции, но в вашем случае нет ни вирусного, ни бактериального заражения. Мы собираемся и дальше брать кое-какие образцы вашей кожи как с поврежденных, так и с неповрежденных участков и постараемся подключить все наши компьютеры. Мы найдем что-нибудь, мистер Доббин.
– Вы хотите сказать: надеетесь, что найдете.
– Наши компьютеры могут анализировать данные быстрее, чем комнаты, набитые сотрудниками, работающими по двадцать четыре часа в сутки. Мы выясним, какой именно тип раздражителя может вызвать подобную реакцию. И после этого, возможно, придется сделать небольшую пересадку кожи.
– Господи!
– Вот об этом нечего беспокоиться, – сказал Чейни. – Давайте предоставим все компьютерам, а?
– У меня что, есть выбор?
И Доббин провел еще один день, смотря телеигры, мыльные оперы и дурацкие телефильмы. Его разум, защищаясь, продирался сквозь джунгли коммерческой рекламы джинсов и зубной пасты. Он еще трижды вкусил больничную пищу и уснул при помощи мощного транквилизатора. Больше доктор Чейни не появился, но молодой доктор с конским хвостиком пришел с еще одним шприцем в руке, срезал кусочек кожи длиной в сантиметр и наложил на рану плотную повязку.
Ему вернули одежду, ключ от машины и деньги и выдали приглашение на повторное обследование. В полудреме он поехал по шоссе 1-95 обратно в Хэмпстед. Это был день третьего убийства, хотя ни Доббин, да и никто другой в Хэмпстеде не знал, что оно произошло, еще целых два дня.
Когда он свернул к дому, тот показался меньше, чем Доббин его помнил. Почтовый ящик был забит счетами, журналами и рекламными проспектами.
Доббин отметил дату возвращения из медицинского центра в своем календаре. Затем он отправился в студию и полил цветы. Потом уселся за чертежный стол, проглядел уже сделанные рисунки, уничтожил половину и начал снова. На этот раз Черный Бальдур, злой волшебник из сказочных историй, был похож на доктора Чейни.
2
Пока Пэт Доббин в Нью-Хейвене ожидал, что ему скажут, что он подхватил какой-то супергерпес (это было его последнее предположение касательно происхождения язвочек), Хэмпстед мучился от внезапной эпидемии гриппа. В первую неделю мая всегда стояли холода из-за резкой перемены погоды, но грипп был зимней болезнью, и уж тем более нечего ему было делать в первую неделю июня.
Например, это была последняя учебная неделя в Милловском колледже, и учителя с ног сбивались из-за всяких годичных отчетов и экзаменационных билетов. Предполагалось, что студенты должны готовиться к последним экзаменам. Но директор и еще четверо преподавателей валялись в постели и делать ничего не могли. В классе Табби было особенно большое число больных – сорок из ста пяти второкурсников по меньшей мере три дня не были в школе.
Грем Вильямс передвигался эти три дня, когда вынужден был это делать, от кровати до туалета и обратно – он был слишком болен и слаб, чтобы обдумывать те проблемы, о которых рассказывал Пэтси Макклауд и Табби Смитфилду.
Лес Макклауд почувствовал, что у него заболел живот, как раз тогда, когда он ехал домой после посещения полицейского участка. Он предъявил разрешение на оружие и выслушал целую лекцию от Бобо Фарнсворта. Леса скрутило, лоб покрылся потом, и он остановил машину на обочине Гринбанк-роад как раз вовремя: его вырвало в грядку дикого цикория. Он вытирал рот, когда кишки его словно полыхнули огнем. Он лежал в сорняках и очищал штаны. Благодарение Богу, что это не случилось в его нью-йоркской конторе.
Он расстегнул ремень, стащил брюки и на виду у многочисленных машин, проезжающих по шоссе, торопливо снял свои боксерские трусы и отшвырнул их в сторону. Потом его желудок вновь сжался и вытолкнул из себя очередную порцию. Он чувствовал себя точно Иов. Сидя на корточках, он ждал очередного взрыва, что и произошло. Он подтерся сорняками, натянул штаны и побрел к машине. Остаток пути к дому он ехал очень медленно. И как только добрался до Двери, начал звать Пэтси.
В конторе Гринблата в первую неделю июня за столиками сидели только две девушки. А в полицейском участке за всех отдувался Бобо Фарнсворт – он никогда не болел, и ему приходилось дежурить по двенадцать часов, оставляя восемь на отдых. И когда Ронни наконец выбралась из постели, она приготовила ему любимый обед в восемь утра – цыпленка по-южному с хрустящим картофелем.
– На что эти дни были похожи? – спросила она. Сама Ронни не могла есть цыпленка, потому что от запаха жареного масла ее выворачивало.
– На больницу, – ответил Бобо. – Надеюсь, что и убийца тоже подхватил понос, черт бы его побрал.
В приемных хэмпстедских врачей толпились люди, помочь которым доктора были не в состоянии. "Это новый штамм, – говорили они жертвам, – Тут нет никаких магических пилюль, просто пейте побольше жидкости и оставайтесь в постели".
Жертвы говорили друг другу: "Паршиво, но от этого не умирают". Это было не правдой, умирать никто не хотел, но некоторые умерли, все – мужчины за шестьдесят. Грему Вильямсу повезло, и он выжил. Гарри Зиммель отправился за своей Барб на хэмпстедское кладбище, лишь на три недели пережив ее. Он почувствовал, как у него зачесалось горло, когда он рыбачил в понедельник утром, и подумал, что подхватил простуду, но днем нос заложило, а голова раскалывалась от боли. Он вызвал раздражение шикарной нью-йоркской красотки в очках тем, что чихнул прямо ей в лицо в супермаркете Хэмпстеда, тщетно роясь в карманах в поисках платка. На следующий день, пытаясь подняться с постели, он чуть не упал в обморок. В холодильнике было полно мороженой рыбы, но он был слишком слаб, чтобы встать и приготовить ее. Его единственной пищей целые сутки были бурбон, арахисовое масло и пожелтевший салат, который он нашел на нижней полке холодильника. У него была кварта молока, но оно скисло, потому что со смертью Барб экономка совсем распустилась. Он дважды пытался вызвать врача, и оба раза линия оказалась занята.
Он умер в постели на пятые сутки болезни, и внук Гарри нашел его на следующий день.
Четверо из пяти умерших стариков были членами Общества ветеранов Второй мировой войны, а двое – выпускники колледжа Милла 1921 года, а это означало, что Грем Вильямс остался единственным выжившим выпускником этого класса.
– Я – ходячий памятник своему поколению, – несколько месяцев спустя сказал он Табби.
Пятый погибший – доктор Гарольд Рубин – был Нью-Йоркским психиатром, который приезжал в Хэмпстед каждое лето и снимал дом в тихом квартале, где не было автомобильного движения. Доктор Рубин подхватил простуду на второй день пребывания в Хэмпстеде, однако все равно вышел в море на своей яхте и через пару часов подумал, что его укачало. Его великолепный завтрак в Загородном клубе отправился за борт. Он так и не пошел на вечеринку, которую давал его сосед доктор Гарви Бло, и не вернулся в Нью-Йорк, потому что у него не было сил дойти до парковочной стоянки, расположенной за милю от его дома. Он умер на полу в ванной на следующий день, и его труп был обнаружен только в сентябре. К тому времени все его соседи тоже были мертвы, хотя и не от гриппа.
Еще одна – и последняя – смерть за эти десять дней выпала на долю семидесятилетней женщины, которая умерла от сердечного приступа во время завтрака на террасе французского ресторана, выходящего на Мэйн-стрит. В отличие от доктора Рубина она умерла на виду у пятнадцати или двадцати человек, среди которых были Табби Смитфилд и Пэтси Макклауд.
Десять или пятнадцать дней хэмпстедские врачи выбивались из сил. Грипп, который начался как местный и случайный, распространялся со страшной быстротой. Именно поэтому никто не обращал внимания на людей, у которых на руках и ногах появились белые пятнышки, да они и сами не придавали этому особого значения. Спустя месяц после первой вспышки болезнь продолжилась, хотя и с меньшей интенсивностью, и врачи не слишком тревожились, если у пациентов с мелкими белыми пятнами на руках при последующих посещениях их становилось все больше. Вообще-то они просто не обращали на это внимания, пока еще один врач не послал своего пациента в Йельский медицинский центр, где тут же вспомнили о Пэте Доббине, который в середине июня находился у них на обследовании. Вскоре после того, как в центр попал уже третий пациент, доктор Чейни поместил статью в "Ланцете", британском медицинском журнале, с описанием заболевания, которое он назвал "синдромом Доббина". Уже в сентябре доктор Чейни мог бы поместить в "Ланцете" примечания, касающиеся событий 17 мая и воздействия ДРК-16 на граждан Хэмпстеда. Он высказал предположение, что пропавший исследователь Томас Гай был, скорее всего, первой жертвой синдрома, но поскольку Патрик Доббин был первым, кто попал в поле зрения медиков, и поскольку его имя легко запоминалось ("Ярмарка тщеславия"), решено было сохранить первоначальное наименование синдрома.
Возможно, доктор Чейни и заслужил то, что его пациент сотворил с ним, иллюстрируя очередную книжку.
Например, это была последняя учебная неделя в Милловском колледже, и учителя с ног сбивались из-за всяких годичных отчетов и экзаменационных билетов. Предполагалось, что студенты должны готовиться к последним экзаменам. Но директор и еще четверо преподавателей валялись в постели и делать ничего не могли. В классе Табби было особенно большое число больных – сорок из ста пяти второкурсников по меньшей мере три дня не были в школе.
Грем Вильямс передвигался эти три дня, когда вынужден был это делать, от кровати до туалета и обратно – он был слишком болен и слаб, чтобы обдумывать те проблемы, о которых рассказывал Пэтси Макклауд и Табби Смитфилду.
Лес Макклауд почувствовал, что у него заболел живот, как раз тогда, когда он ехал домой после посещения полицейского участка. Он предъявил разрешение на оружие и выслушал целую лекцию от Бобо Фарнсворта. Леса скрутило, лоб покрылся потом, и он остановил машину на обочине Гринбанк-роад как раз вовремя: его вырвало в грядку дикого цикория. Он вытирал рот, когда кишки его словно полыхнули огнем. Он лежал в сорняках и очищал штаны. Благодарение Богу, что это не случилось в его нью-йоркской конторе.
Он расстегнул ремень, стащил брюки и на виду у многочисленных машин, проезжающих по шоссе, торопливо снял свои боксерские трусы и отшвырнул их в сторону. Потом его желудок вновь сжался и вытолкнул из себя очередную порцию. Он чувствовал себя точно Иов. Сидя на корточках, он ждал очередного взрыва, что и произошло. Он подтерся сорняками, натянул штаны и побрел к машине. Остаток пути к дому он ехал очень медленно. И как только добрался до Двери, начал звать Пэтси.
В конторе Гринблата в первую неделю июня за столиками сидели только две девушки. А в полицейском участке за всех отдувался Бобо Фарнсворт – он никогда не болел, и ему приходилось дежурить по двенадцать часов, оставляя восемь на отдых. И когда Ронни наконец выбралась из постели, она приготовила ему любимый обед в восемь утра – цыпленка по-южному с хрустящим картофелем.
– На что эти дни были похожи? – спросила она. Сама Ронни не могла есть цыпленка, потому что от запаха жареного масла ее выворачивало.
– На больницу, – ответил Бобо. – Надеюсь, что и убийца тоже подхватил понос, черт бы его побрал.
В приемных хэмпстедских врачей толпились люди, помочь которым доктора были не в состоянии. "Это новый штамм, – говорили они жертвам, – Тут нет никаких магических пилюль, просто пейте побольше жидкости и оставайтесь в постели".
Жертвы говорили друг другу: "Паршиво, но от этого не умирают". Это было не правдой, умирать никто не хотел, но некоторые умерли, все – мужчины за шестьдесят. Грему Вильямсу повезло, и он выжил. Гарри Зиммель отправился за своей Барб на хэмпстедское кладбище, лишь на три недели пережив ее. Он почувствовал, как у него зачесалось горло, когда он рыбачил в понедельник утром, и подумал, что подхватил простуду, но днем нос заложило, а голова раскалывалась от боли. Он вызвал раздражение шикарной нью-йоркской красотки в очках тем, что чихнул прямо ей в лицо в супермаркете Хэмпстеда, тщетно роясь в карманах в поисках платка. На следующий день, пытаясь подняться с постели, он чуть не упал в обморок. В холодильнике было полно мороженой рыбы, но он был слишком слаб, чтобы встать и приготовить ее. Его единственной пищей целые сутки были бурбон, арахисовое масло и пожелтевший салат, который он нашел на нижней полке холодильника. У него была кварта молока, но оно скисло, потому что со смертью Барб экономка совсем распустилась. Он дважды пытался вызвать врача, и оба раза линия оказалась занята.
Он умер в постели на пятые сутки болезни, и внук Гарри нашел его на следующий день.
Четверо из пяти умерших стариков были членами Общества ветеранов Второй мировой войны, а двое – выпускники колледжа Милла 1921 года, а это означало, что Грем Вильямс остался единственным выжившим выпускником этого класса.
– Я – ходячий памятник своему поколению, – несколько месяцев спустя сказал он Табби.
Пятый погибший – доктор Гарольд Рубин – был Нью-Йоркским психиатром, который приезжал в Хэмпстед каждое лето и снимал дом в тихом квартале, где не было автомобильного движения. Доктор Рубин подхватил простуду на второй день пребывания в Хэмпстеде, однако все равно вышел в море на своей яхте и через пару часов подумал, что его укачало. Его великолепный завтрак в Загородном клубе отправился за борт. Он так и не пошел на вечеринку, которую давал его сосед доктор Гарви Бло, и не вернулся в Нью-Йорк, потому что у него не было сил дойти до парковочной стоянки, расположенной за милю от его дома. Он умер на полу в ванной на следующий день, и его труп был обнаружен только в сентябре. К тому времени все его соседи тоже были мертвы, хотя и не от гриппа.
Еще одна – и последняя – смерть за эти десять дней выпала на долю семидесятилетней женщины, которая умерла от сердечного приступа во время завтрака на террасе французского ресторана, выходящего на Мэйн-стрит. В отличие от доктора Рубина она умерла на виду у пятнадцати или двадцати человек, среди которых были Табби Смитфилд и Пэтси Макклауд.
Десять или пятнадцать дней хэмпстедские врачи выбивались из сил. Грипп, который начался как местный и случайный, распространялся со страшной быстротой. Именно поэтому никто не обращал внимания на людей, у которых на руках и ногах появились белые пятнышки, да они и сами не придавали этому особого значения. Спустя месяц после первой вспышки болезнь продолжилась, хотя и с меньшей интенсивностью, и врачи не слишком тревожились, если у пациентов с мелкими белыми пятнами на руках при последующих посещениях их становилось все больше. Вообще-то они просто не обращали на это внимания, пока еще один врач не послал своего пациента в Йельский медицинский центр, где тут же вспомнили о Пэте Доббине, который в середине июня находился у них на обследовании. Вскоре после того, как в центр попал уже третий пациент, доктор Чейни поместил статью в "Ланцете", британском медицинском журнале, с описанием заболевания, которое он назвал "синдромом Доббина". Уже в сентябре доктор Чейни мог бы поместить в "Ланцете" примечания, касающиеся событий 17 мая и воздействия ДРК-16 на граждан Хэмпстеда. Он высказал предположение, что пропавший исследователь Томас Гай был, скорее всего, первой жертвой синдрома, но поскольку Патрик Доббин был первым, кто попал в поле зрения медиков, и поскольку его имя легко запоминалось ("Ярмарка тщеславия"), решено было сохранить первоначальное наименование синдрома.
Возможно, доктор Чейни и заслужил то, что его пациент сотворил с ним, иллюстрируя очередную книжку.
3
Во вторник утром, когда Доббин впервые отправился на прием к врачу, Табби Смитфилд сидел на кухне с отцом и лакомился оладьями, которые испекла Шерри.
– Давай-ка, садись и ты поешь, – сказал Кларк. – А то ты ведешь себя так, словно ты тут кухарка.
Шерри уселась на стул и сказала:
– Почему бы мне так не вести себя – ты ведь именно так ко мне относишься?
Кларк вспыхнул и обмакнул кусочек оладьи в кленовый сироп:
– Ведь это наш дом, – начал он снова, – и я хочу, чтобы ты поела с нами, а не сидела вот так.
– Да ладно тебе, па, – сказал Табби.
– Я себя плохо чувствую, – заметила Шерри, – я вообще не могу есть.
– Ты заболела? – Кларк обеспокоенно посмотрел на Шерри. Лицо ее было бледным и уставшим, глаза припухли.
Под белыми прядями крашеных волос появились черные корни.
– Я хочу лечь. Но мне сначала нужно убрать в кухне.
– Делай так, как тебе удобней, – сказал Кларк.
Он больше не был тем стройным молодым человеком, который играл с Табби в мяч на лужайке перед домом на Маунт-авеню. Он отяжелел, а на скулах проступила паутина кровеносных сосудов. Обиженное выражение, которое подметил Грем Вильямс, не сходило с его лица, и он уже не выглядел красавчиком. Табби, который уже закончил завтрак и ждал, когда можно будет поговорить с отцом, не видел в этом отяжелевшем лице ничего привлекательного.
– Почему бы тебе не отдохнуть немного, Шерри? – спросил он мачеху.
– Пусть делает что хочет, – сказал Кларк. – А кстати, когда приходит школьный автобус?
– Через пятнадцать минут.
– Тогда почитай книжку или займись чем-нибудь. Кстати, как дела в школе, Табс?
– Неплохо.
Кларк пожал плечами.
– А как твоя работа? – спросил Табби.
– Он спрашивает, как моя работа! Да как всякая работа, вот как. Сам узнаешь.
– Ты сегодня будешь просматривать какие-то счета?
– За это мне и платят, парень.
– А какие?
Кларк бросил салфетку на стол и невыразительно поглядел на Табби.
– Хочешь знать, какие счета? Ну, во-первых, в Блумингдэйле. Потом парочку в Вудвилле. Потом я отправляюсь в Маунт-Киско и Пондридж. Доволен?
– Прямого ответа он тебе не даст, – сказала Шерри. – И не стоит пытаться.
– Эй, оставьте меня! Зачем это вам? Я хожу на работу и прихожу домой, и я уже просто вышел из того возраста, когда сдают экзамены.
– Я просто спросил, папа.
– Ладно. А я тебя спросил про школу. Какие у тебя друзья, что вы делаете по вечерам? Нет, хватит с меня того, что мне устраивал старик. Делай что хочешь, я не стану вмешиваться.
– Ты знал, что нас не всегда звали Смитфилдами? – спокойно спросил Табби.
– Должно быть, Моралесами, – сказал Кларк, а Шерри поднялась со стула и вышла из комнаты.
– Она плохо выглядит, – сказал Табби.
– Она терпеть не может Хэмпстед, вот от этого ей и плохо.
Казалось, она должна бы радоваться, живя в таком доме. Не волнуйся, Табс. С ней все будет в порядке.
– Очень надеюсь.
Отец фыркнул, вытер губы салфеткой.
– А что это за ерунда с фамилиями?
– Я слышал, раньше наша семья носила фамилию Смит. Без "филд".
– Это для меня новость. Где ты это услышал?
– Один парень в школе сказал.
– Ну, я не знаю. Не обращай внимания на то, что эти дети говорят. Просто делай свое дело, ладно?
– Ладно.
– Что-нибудь еще, Табс?
Табби покачал головой, и отец встал. Он сейчас уйдет, а когда вернется, то уже будет пьян.
– Ну, может… – начал Табби.
Отец молча ждал.
– Ты ничего не слышал о каком-то рыбаке, которого убили в его лодке давно, тут, в городе? Я понимаю, что это звучит по-дурацки…
– Какого черта, Табс? Иди-ка на остановку. – Кларк подхватил свой пиджак и повернулся к двери.
– Его звали Бейтс Крелл.
– Никогда о таком не слышал.
– А о фермере по имени Гидеон Винтер?
– Туг уже сотни лет никаких ферм нету, – сказал Кларк. – Шевелись, Табс. Опоздаешь.
Табби собрал свои учебники и тетради и вышел, чтобы подождать на углу. Отец проехал мимо в новом красном "мерседесе" и помахал рукой, сворачивая на Бич-трэйл.
Когда Табби уже подъезжал в автобусе к Милловскому колледжу, он через окно увидел братьев Норманов. Они разговаривали с темноволосым мужчиной, который выглядел хотя и сильным, но не спортсменом. Они стояли напротив школьных ворот, и мужчина прислонился к боку серого фургончика.
– Давай-ка, садись и ты поешь, – сказал Кларк. – А то ты ведешь себя так, словно ты тут кухарка.
Шерри уселась на стул и сказала:
– Почему бы мне так не вести себя – ты ведь именно так ко мне относишься?
Кларк вспыхнул и обмакнул кусочек оладьи в кленовый сироп:
– Ведь это наш дом, – начал он снова, – и я хочу, чтобы ты поела с нами, а не сидела вот так.
– Да ладно тебе, па, – сказал Табби.
– Я себя плохо чувствую, – заметила Шерри, – я вообще не могу есть.
– Ты заболела? – Кларк обеспокоенно посмотрел на Шерри. Лицо ее было бледным и уставшим, глаза припухли.
Под белыми прядями крашеных волос появились черные корни.
– Я хочу лечь. Но мне сначала нужно убрать в кухне.
– Делай так, как тебе удобней, – сказал Кларк.
Он больше не был тем стройным молодым человеком, который играл с Табби в мяч на лужайке перед домом на Маунт-авеню. Он отяжелел, а на скулах проступила паутина кровеносных сосудов. Обиженное выражение, которое подметил Грем Вильямс, не сходило с его лица, и он уже не выглядел красавчиком. Табби, который уже закончил завтрак и ждал, когда можно будет поговорить с отцом, не видел в этом отяжелевшем лице ничего привлекательного.
– Почему бы тебе не отдохнуть немного, Шерри? – спросил он мачеху.
– Пусть делает что хочет, – сказал Кларк. – А кстати, когда приходит школьный автобус?
– Через пятнадцать минут.
– Тогда почитай книжку или займись чем-нибудь. Кстати, как дела в школе, Табс?
– Неплохо.
Кларк пожал плечами.
– А как твоя работа? – спросил Табби.
– Он спрашивает, как моя работа! Да как всякая работа, вот как. Сам узнаешь.
– Ты сегодня будешь просматривать какие-то счета?
– За это мне и платят, парень.
– А какие?
Кларк бросил салфетку на стол и невыразительно поглядел на Табби.
– Хочешь знать, какие счета? Ну, во-первых, в Блумингдэйле. Потом парочку в Вудвилле. Потом я отправляюсь в Маунт-Киско и Пондридж. Доволен?
– Прямого ответа он тебе не даст, – сказала Шерри. – И не стоит пытаться.
– Эй, оставьте меня! Зачем это вам? Я хожу на работу и прихожу домой, и я уже просто вышел из того возраста, когда сдают экзамены.
– Я просто спросил, папа.
– Ладно. А я тебя спросил про школу. Какие у тебя друзья, что вы делаете по вечерам? Нет, хватит с меня того, что мне устраивал старик. Делай что хочешь, я не стану вмешиваться.
– Ты знал, что нас не всегда звали Смитфилдами? – спокойно спросил Табби.
– Должно быть, Моралесами, – сказал Кларк, а Шерри поднялась со стула и вышла из комнаты.
– Она плохо выглядит, – сказал Табби.
– Она терпеть не может Хэмпстед, вот от этого ей и плохо.
Казалось, она должна бы радоваться, живя в таком доме. Не волнуйся, Табс. С ней все будет в порядке.
– Очень надеюсь.
Отец фыркнул, вытер губы салфеткой.
– А что это за ерунда с фамилиями?
– Я слышал, раньше наша семья носила фамилию Смит. Без "филд".
– Это для меня новость. Где ты это услышал?
– Один парень в школе сказал.
– Ну, я не знаю. Не обращай внимания на то, что эти дети говорят. Просто делай свое дело, ладно?
– Ладно.
– Что-нибудь еще, Табс?
Табби покачал головой, и отец встал. Он сейчас уйдет, а когда вернется, то уже будет пьян.
– Ну, может… – начал Табби.
Отец молча ждал.
– Ты ничего не слышал о каком-то рыбаке, которого убили в его лодке давно, тут, в городе? Я понимаю, что это звучит по-дурацки…
– Какого черта, Табс? Иди-ка на остановку. – Кларк подхватил свой пиджак и повернулся к двери.
– Его звали Бейтс Крелл.
– Никогда о таком не слышал.
– А о фермере по имени Гидеон Винтер?
– Туг уже сотни лет никаких ферм нету, – сказал Кларк. – Шевелись, Табс. Опоздаешь.
Табби собрал свои учебники и тетради и вышел, чтобы подождать на углу. Отец проехал мимо в новом красном "мерседесе" и помахал рукой, сворачивая на Бич-трэйл.
Когда Табби уже подъезжал в автобусе к Милловскому колледжу, он через окно увидел братьев Норманов. Они разговаривали с темноволосым мужчиной, который выглядел хотя и сильным, но не спортсменом. Они стояли напротив школьных ворот, и мужчина прислонился к боку серого фургончика.
4
– Значит, вы раздобыли еще одного парня, – сказал Гарри Старбек Брюсу и Дики. – Он знает, что ему нужно делать?
– Эй, мужик, – запротестовал Брюс. – Мы и сами не знаем, что нам нужно делать.
– Знаете.
– Мы что, по-твоему, мысли читаем?
Старбек вздохнул.
– Послушайте, это же работа, верно? Это-то вы знаете.
Вы должны пойти со мной на работенку, верно? Вы же этого хотели, а?
– Верно, – сказал Брюс.
– Так вам нужно было раздобыть этого парня.
– Ну да.
– Он здоровый?
Дик и Брюс покачали головами.
– Отлично. Ему и нужно быть мелким. Он должен быть сообразительным – вот это важно.
– Он соображает, – сказал Брюс. Табби ведь одурачил каким-то образом Бобо в воскресенье вечером. По крайней мере, Брюс так думал, а это свидетельствовало хоть о каком-то уме.
Старбек опять вздохнул.
– Ладно. – Он скрестил на груди руки, и мышцы вздулись. – Вы знаете дом над тем маленьким пляжем? Докторский дом?
Близнецы кивнули.
– Ван Хорна, – сказал Дик.
– Верно. Мы пойдем туда в ночь на следующее воскресенье. Там нет сигнализации. И полно барахла. Я даже знаю парня, который согласен купить его пианино. Вы, ребята, по-моему, можете поднять пианино. Я вам отвалю по пятьсот баксов – как? И разойдемся. После воскресенья вы никогда обо мне больше не услышите. Получите вашу штуку и помалкивайте.
– Мы что, все туда пойдем? – спросил Дики.
– Нет, я один, а вы будете плясать на лужайке. Что вы тут дурака валяете? Конечно все пойдем.
– А как насчет Табби?
– Того парня? Он будет на стреме. Посидит в грузовичке с передатчиком. Если увидит копов, сообщит. Получит от меня пятьдесят баксов и от вас – если захотите.
– Так мы получаем по пятьсот, – сказал Брюс.
– Это ваша доля.
Дик и Брюс переглянулись.
– Мы дадим ему по пятьдесят каждый, – сказал Брюс.
– Уж конечно дадите, – сказал Гарри Старбек. – Так что встречаемся у парковки ресторана "Дары моря" в одиннадцать. Хозяин стар, так что он в девять уже в кровати.
– Почему бы все это не проделать в будний день? – спросил Брюс. – Этого я не секу. Он ведь врач, его весь день не бывает дома.
– У него экономка и кухарка, вот почему, – ответил Гарри. – Экономка уже старуха, а кухарка каждый день приезжает из Бриджпорта. Одиннадцать – как раз то, что надо.
Мы можем сделать это и позже, но зачем тратить понапрасну целую ночь?
– Еще одно, – сказал Брюс. – У тебя пушка, верно? Когда мы войдем, она будет при тебе?
– Об этом забудь, – сказал Гарри. – Я никогда еще ею не пользовался. Я работаю чисто, как мой папа меня учил.
– Эй, мужик, – запротестовал Брюс. – Мы и сами не знаем, что нам нужно делать.
– Знаете.
– Мы что, по-твоему, мысли читаем?
Старбек вздохнул.
– Послушайте, это же работа, верно? Это-то вы знаете.
Вы должны пойти со мной на работенку, верно? Вы же этого хотели, а?
– Верно, – сказал Брюс.
– Так вам нужно было раздобыть этого парня.
– Ну да.
– Он здоровый?
Дик и Брюс покачали головами.
– Отлично. Ему и нужно быть мелким. Он должен быть сообразительным – вот это важно.
– Он соображает, – сказал Брюс. Табби ведь одурачил каким-то образом Бобо в воскресенье вечером. По крайней мере, Брюс так думал, а это свидетельствовало хоть о каком-то уме.
Старбек опять вздохнул.
– Ладно. – Он скрестил на груди руки, и мышцы вздулись. – Вы знаете дом над тем маленьким пляжем? Докторский дом?
Близнецы кивнули.
– Ван Хорна, – сказал Дик.
– Верно. Мы пойдем туда в ночь на следующее воскресенье. Там нет сигнализации. И полно барахла. Я даже знаю парня, который согласен купить его пианино. Вы, ребята, по-моему, можете поднять пианино. Я вам отвалю по пятьсот баксов – как? И разойдемся. После воскресенья вы никогда обо мне больше не услышите. Получите вашу штуку и помалкивайте.
– Мы что, все туда пойдем? – спросил Дики.
– Нет, я один, а вы будете плясать на лужайке. Что вы тут дурака валяете? Конечно все пойдем.
– А как насчет Табби?
– Того парня? Он будет на стреме. Посидит в грузовичке с передатчиком. Если увидит копов, сообщит. Получит от меня пятьдесят баксов и от вас – если захотите.
– Так мы получаем по пятьсот, – сказал Брюс.
– Это ваша доля.
Дик и Брюс переглянулись.
– Мы дадим ему по пятьдесят каждый, – сказал Брюс.
– Уж конечно дадите, – сказал Гарри Старбек. – Так что встречаемся у парковки ресторана "Дары моря" в одиннадцать. Хозяин стар, так что он в девять уже в кровати.
– Почему бы все это не проделать в будний день? – спросил Брюс. – Этого я не секу. Он ведь врач, его весь день не бывает дома.
– У него экономка и кухарка, вот почему, – ответил Гарри. – Экономка уже старуха, а кухарка каждый день приезжает из Бриджпорта. Одиннадцать – как раз то, что надо.
Мы можем сделать это и позже, но зачем тратить понапрасну целую ночь?
– Еще одно, – сказал Брюс. – У тебя пушка, верно? Когда мы войдем, она будет при тебе?
– Об этом забудь, – сказал Гарри. – Я никогда еще ею не пользовался. Я работаю чисто, как мой папа меня учил.
5
Доктор Рен Ван Хорн выглядел гораздо моложе своих лет. Так ему говорили его ассистент, его коллеги по хэмпстедской клинике (где он иногда консультировал) и даже его пациентки. Хильда дю Плесси, которая была пациенткой Рена Ван Хорна на протяжении сорока лет и все эти сорок лет его обожала, нашла еще кое-что достойное восхищения во время своего последнего визита к доктору.
– Вы становитесь моложе! – ахнула она. – Доктор, но ведь это правда! Вы помолодели на целых десять лет.
– Ну еще год-два, и я буду выглядеть так же чудно, как и вы, Хильда, – польстил Ван Хорн старушке, которая полчаса спустя, загоняя свой древний "бентли" на стоянку между рекой и Мэйн-стрит, все еще продолжала думать о нем. Конечно, эта влюбленность была традиционной – каждая пожилая вдова без ума от своего доктора, но в общем она была права: доктор Рен Ван Хорн не просто выглядел лучше, чем обычно, он выглядел моложе. Глаза его смотрели яснее, спина выпрямилась. Даже морщины под глазами почти исчезли.
Даже волосы его, казалось, стали пышнее, чем раньше.
– Наверное, он пользуется феном, – сказала себе Хильда, – Он начал пользоваться феном, давно пора бы. Я давно могла ему посоветовать это, но он же никогда меня не слушает.
Хильда Дю Плесси миновала книжный магазин Вальдена, потому что она никогда в нем ничего не покупала – Ада Хофф в магазине "Книги и журналы", выше по Мэйн-стрит, всегда подбирала для нее что-нибудь хорошенькое. Ада Хофф была настоящей начитанной женщиной, полагала Хильда, не чета тем молодым людям, которые работают в этих огромных книжных магазинах. Ада Хофф знала своих покупателей по имени и понимала, что у некоторых могут быть свои, особые, пристрастия, и Хильду всегда ждала аккуратная стопочка книжек рядом с кассой.
Раз в месяц, когда Хильда выезжала из Старого Сарума на очередной медицинский осмотр, она позволяла себе сделать мелкие покупки.
Она отворила дверь желтого здания в колониальном стиле в верхней части Мэйн-стрит, где располагался книжный магазин, и прошла мимо кассы и вывешенного списка бестселлеров, даже не взглянув на него. Ада Хофф стояла за стойкой и сморкалась в платок нежно-желтого цвета, такого же, как и сам дом, – это был ее любимый цвет.
– С вами все в порядке, Ада? – спросила Хильда.
– Паршивая простуда, – сказала Ада. Она была крупной, круглолицей женщиной, всего на несколько лет моложе самой Хильды. Обычно Ада всегда носила голубой блейзер и голубую юбку, как, например, сегодня. Волосы ее были абсолютно черными – и явно крашеными. – Мы все ее подхватили. Спенс и Том даже не вышли сегодня на работу.
Спенс и Том, два холостяка, жившие вместе, были помощниками Ады. Спенс паковал и распаковывал книжки, а Том помогал Аде за прилавком. Хильда находила их отличной компанией и могла часами болтать с любым из них. Новость, что их сегодня нет, ее слегка расстроила – Ада была слишком деловой женщиной, чтобы сплетничать.
– О, какой ужас, – сказала Хильда, – не заразите меня, Ада. Я ведь только что от врача.
– Кстати, у меня кое-что есть для вас, – сказала Ада и порылась под прилавком, после чего положила перед Хильдой две книги в твердой обложке и три – в бумажных переплетах. В твердой обложке были "Дилемма медсестры Томпсон" Джаннет Рэндолл Минор и "Герой в белом" Кэрри Энгельбарт Хоскинс; в бумажных: "Любовь в больничной палате", "Доктор Бартоломью и Доктор Дайр" и "Доктор Пичтри делает выбор" – все три были написаны Флоренс М. Хобарт. С минуту Хильда с молчаливым наслаждением озирала это великолепие. Она обожала больничные романы. А новый роман Дж. Р. Минор и целых три переиздания ф. М. Хобарт – это же просто чудо какое-то. Легкая вспышка разочарования по поводу отсутствия Спенса и Тома растворилась в этом полном счастье.
– В списке есть еще пять или шесть вещей этой Хобарт, – сказала Ада. – Некоторые издаются впервые, а некоторые – переиздания. Как только удастся их получить, я отложу книги для вас.
– О Боже, спасибо, но и это замечательно, – с чувством сказала Хильда. – Я возьму все, разумеется. Заверните их, пожалуйста. Я даже не знаю, с какого начну.
Хильда подписала счет и вышла из магазина. Она спускалась по главной улице, все еще светясь от удовольствия.
Она услышала, как на одном из карликовых деревьев, высаженных в дубовых бочках по сторонам улицы, свистнул зяблик, и просвистела что-то ему в ответ. Тяжелая сумка в ее руке казалась полной сокровищ – она скоро будет рассматривать их, взвешивать и перекладывать. Хильда пересекла улицу, миновала редакцию "Хэмпстедской газеты" и поднялась по ступенькам французского ресторанчика.
Здесь, однако, ежемесячный ритуал посещения тоже пошел наперекосяк. За стойкой, где размещались телефон и книга заказов, не было метрдотеля. Хильда взглянула внутрь помещения. В главном зале были заняты всего два столика.
За столиком для двоих сидела пара – мужчина и женщина, а в центре комнаты – группа из четырех человек. Мужчина и женщина были явно пьяны. Еще одна фальшивая нота.
Три официанта в темно-голубых фраках и черных галстуках бабочкой сгрудились вокруг служебного столика в глубине помещения. Хильда ждала, чтобы появился метрдотель. Один из официантов поглядел на нее, потом кашлянул в кулак.
Хильда поставила сумку с покупками на пол у стойки и демонстративно кинула взгляд на книгу заказов. Там было записано ее имя, хотя и не совсем верно: Диплесси. Она громко и отчетливо сказала: "Эй!" Один из официантов взял меню и направился к ней через зал.
– А где сегодня Франсуа? – спросила Хильда.
– Он болеет, – сказал юноша.
– Я дю Плесси, вы меня не правильно записали в книгу заказов. Не проведете ли вы меня к моему обычному столику?
Юноша в голубом фраке непонимающе поглядел на Хильду.
– Снаружи. На углу террасы. На балконе, если говорить точно. Но вы почему-то называете его террасой. Там я обычно сижу.
– Пожалуйста, сюда, мадам, – сказал юноша, которого решительный тон Хильды привел в чувство. Хильда подхватила сумку и пошла за юношей через зал на балкон, где под полосатым тентом стояли четыре столика.
– Мой – последний, – сказала Хильда, когда он остановился у среднего. Усевшись за столик лицом к улице, она сказала:
– Я хотела бы выпить. Бренди "Манхэттен", пожалуйста.
– Со льдом?
– Льда не надо. В одном из этих бокалов, на ложке, знаете ли, – она пальцами очертила форму бокала.
Мальчик умчался. Хильда поставила на колени сумку и вынула книги. Она с удовольствием гладила обложки, разглядывала знакомые имена авторов, титульные листы, аннотации, переплет. Наконец она сделала выбор: "Герой в белом" Кэрри Энгельбарт Хоскинс. А Дж. Р. Минор можно будет приберечь на закуску.
Хильда нежно раскрыла выбранную книгу. Официант поставил перед ней бокал. С острым удовольствием Хильда взглянула на очертания Мэйн-стрит за перилами террасы и, не в силах больше ждать, прочла первое предложение:
– Вы становитесь моложе! – ахнула она. – Доктор, но ведь это правда! Вы помолодели на целых десять лет.
– Ну еще год-два, и я буду выглядеть так же чудно, как и вы, Хильда, – польстил Ван Хорн старушке, которая полчаса спустя, загоняя свой древний "бентли" на стоянку между рекой и Мэйн-стрит, все еще продолжала думать о нем. Конечно, эта влюбленность была традиционной – каждая пожилая вдова без ума от своего доктора, но в общем она была права: доктор Рен Ван Хорн не просто выглядел лучше, чем обычно, он выглядел моложе. Глаза его смотрели яснее, спина выпрямилась. Даже морщины под глазами почти исчезли.
Даже волосы его, казалось, стали пышнее, чем раньше.
– Наверное, он пользуется феном, – сказала себе Хильда, – Он начал пользоваться феном, давно пора бы. Я давно могла ему посоветовать это, но он же никогда меня не слушает.
Хильда Дю Плесси миновала книжный магазин Вальдена, потому что она никогда в нем ничего не покупала – Ада Хофф в магазине "Книги и журналы", выше по Мэйн-стрит, всегда подбирала для нее что-нибудь хорошенькое. Ада Хофф была настоящей начитанной женщиной, полагала Хильда, не чета тем молодым людям, которые работают в этих огромных книжных магазинах. Ада Хофф знала своих покупателей по имени и понимала, что у некоторых могут быть свои, особые, пристрастия, и Хильду всегда ждала аккуратная стопочка книжек рядом с кассой.
Раз в месяц, когда Хильда выезжала из Старого Сарума на очередной медицинский осмотр, она позволяла себе сделать мелкие покупки.
Она отворила дверь желтого здания в колониальном стиле в верхней части Мэйн-стрит, где располагался книжный магазин, и прошла мимо кассы и вывешенного списка бестселлеров, даже не взглянув на него. Ада Хофф стояла за стойкой и сморкалась в платок нежно-желтого цвета, такого же, как и сам дом, – это был ее любимый цвет.
– С вами все в порядке, Ада? – спросила Хильда.
– Паршивая простуда, – сказала Ада. Она была крупной, круглолицей женщиной, всего на несколько лет моложе самой Хильды. Обычно Ада всегда носила голубой блейзер и голубую юбку, как, например, сегодня. Волосы ее были абсолютно черными – и явно крашеными. – Мы все ее подхватили. Спенс и Том даже не вышли сегодня на работу.
Спенс и Том, два холостяка, жившие вместе, были помощниками Ады. Спенс паковал и распаковывал книжки, а Том помогал Аде за прилавком. Хильда находила их отличной компанией и могла часами болтать с любым из них. Новость, что их сегодня нет, ее слегка расстроила – Ада была слишком деловой женщиной, чтобы сплетничать.
– О, какой ужас, – сказала Хильда, – не заразите меня, Ада. Я ведь только что от врача.
– Кстати, у меня кое-что есть для вас, – сказала Ада и порылась под прилавком, после чего положила перед Хильдой две книги в твердой обложке и три – в бумажных переплетах. В твердой обложке были "Дилемма медсестры Томпсон" Джаннет Рэндолл Минор и "Герой в белом" Кэрри Энгельбарт Хоскинс; в бумажных: "Любовь в больничной палате", "Доктор Бартоломью и Доктор Дайр" и "Доктор Пичтри делает выбор" – все три были написаны Флоренс М. Хобарт. С минуту Хильда с молчаливым наслаждением озирала это великолепие. Она обожала больничные романы. А новый роман Дж. Р. Минор и целых три переиздания ф. М. Хобарт – это же просто чудо какое-то. Легкая вспышка разочарования по поводу отсутствия Спенса и Тома растворилась в этом полном счастье.
– В списке есть еще пять или шесть вещей этой Хобарт, – сказала Ада. – Некоторые издаются впервые, а некоторые – переиздания. Как только удастся их получить, я отложу книги для вас.
– О Боже, спасибо, но и это замечательно, – с чувством сказала Хильда. – Я возьму все, разумеется. Заверните их, пожалуйста. Я даже не знаю, с какого начну.
Хильда подписала счет и вышла из магазина. Она спускалась по главной улице, все еще светясь от удовольствия.
Она услышала, как на одном из карликовых деревьев, высаженных в дубовых бочках по сторонам улицы, свистнул зяблик, и просвистела что-то ему в ответ. Тяжелая сумка в ее руке казалась полной сокровищ – она скоро будет рассматривать их, взвешивать и перекладывать. Хильда пересекла улицу, миновала редакцию "Хэмпстедской газеты" и поднялась по ступенькам французского ресторанчика.
Здесь, однако, ежемесячный ритуал посещения тоже пошел наперекосяк. За стойкой, где размещались телефон и книга заказов, не было метрдотеля. Хильда взглянула внутрь помещения. В главном зале были заняты всего два столика.
За столиком для двоих сидела пара – мужчина и женщина, а в центре комнаты – группа из четырех человек. Мужчина и женщина были явно пьяны. Еще одна фальшивая нота.
Три официанта в темно-голубых фраках и черных галстуках бабочкой сгрудились вокруг служебного столика в глубине помещения. Хильда ждала, чтобы появился метрдотель. Один из официантов поглядел на нее, потом кашлянул в кулак.
Хильда поставила сумку с покупками на пол у стойки и демонстративно кинула взгляд на книгу заказов. Там было записано ее имя, хотя и не совсем верно: Диплесси. Она громко и отчетливо сказала: "Эй!" Один из официантов взял меню и направился к ней через зал.
– А где сегодня Франсуа? – спросила Хильда.
– Он болеет, – сказал юноша.
– Я дю Плесси, вы меня не правильно записали в книгу заказов. Не проведете ли вы меня к моему обычному столику?
Юноша в голубом фраке непонимающе поглядел на Хильду.
– Снаружи. На углу террасы. На балконе, если говорить точно. Но вы почему-то называете его террасой. Там я обычно сижу.
– Пожалуйста, сюда, мадам, – сказал юноша, которого решительный тон Хильды привел в чувство. Хильда подхватила сумку и пошла за юношей через зал на балкон, где под полосатым тентом стояли четыре столика.
– Мой – последний, – сказала Хильда, когда он остановился у среднего. Усевшись за столик лицом к улице, она сказала:
– Я хотела бы выпить. Бренди "Манхэттен", пожалуйста.
– Со льдом?
– Льда не надо. В одном из этих бокалов, на ложке, знаете ли, – она пальцами очертила форму бокала.
Мальчик умчался. Хильда поставила на колени сумку и вынула книги. Она с удовольствием гладила обложки, разглядывала знакомые имена авторов, титульные листы, аннотации, переплет. Наконец она сделала выбор: "Герой в белом" Кэрри Энгельбарт Хоскинс. А Дж. Р. Минор можно будет приберечь на закуску.
Хильда нежно раскрыла выбранную книгу. Официант поставил перед ней бокал. С острым удовольствием Хильда взглянула на очертания Мэйн-стрит за перилами террасы и, не в силах больше ждать, прочла первое предложение: