Страница:
Когда все это закончилось, Ричард Альби сказал мне:
– Почему бы вам не сесть и не записать всю эту историю?
Так эта книга и закончится, если вы принадлежите к числу тех людей, которые сразу норовят заглянуть на последнюю страницу, чтобы посмотреть, что будет дальше. Мои друзья позволили мне прочесть их дневники, так что многое я взял оттуда.
2
3
4
5
6
ГЛАВА IV
1
2
– Почему бы вам не сесть и не записать всю эту историю?
Так эта книга и закончится, если вы принадлежите к числу тех людей, которые сразу норовят заглянуть на последнюю страницу, чтобы посмотреть, что будет дальше. Мои друзья позволили мне прочесть их дневники, так что многое я взял оттуда.
2
Но и многое – из того, что я сам увидел и услышал, как я уже говорил. Учтите, где я жил. Мой дом был на Бич-трэйл в Гринбанке, как раз напротив старого дома Сэйров, который в конце концов купили Альби. "Четыре Очага", куда въехал Табби с отцом и мачехой, находился лишь в двух минутах вверх по холму. Пэтси и Лес Макклауды жили на улице, проходящей позади моего дома. Маунт-авеню и Бич-трэйл смыкаются, и я знал Монти Смитфилда, хотя и не очень хорошо, и встречал Стоуни Фрайдгуд, когда она ходила в этот книжный кружок. Дом Фрайдгудов был от меня так близко, что, если бы я влез на крышу, то мог бы забросить камешек в окно спальни, где они нашли Стоуни (по крайней мере, мог бы двадцать лет назад). Один раз на кружке обсуждали мою книгу "Косноязычие сердца", и Стоуни спросила меня, понимал ли муж, что он толкал свою жену в объятия к герою романа.
– Толкал? – спросил я тогда. – Недавно этот роман переиздали именно потому, что феминисткам очень понравилась главная героиня.
– А по-моему, роман вполне мужской, – возразила миссис Фрайдгуд.
Гарри Старбек, профессиональный вор, который сыграл кое-какую роль в судьбе некоторых из нас и который вскоре появится на этих страницах, снимал комнату в доме старого Фрейзера лишь в двух кварталах отсюда. После его смерти я забрел туда и увидел потрясающую коллекцию серебра, телевизоров, картин, мебели, большая часть которой была похищена у моих соседей. Так что я успел раньше, чем Бобо Фарнсворт и другие полицейские очистили эту квартиру. И я знал этого мерзавца, Пэта Доббина, потому что он рос на моих глазах, – его отец был моим другом во времена моих юношеских пьянок, о которых я писал в "Потерянном времени". Я выкарабкался, а Дэн Доббин нет, хоть он и был более талантливым иллюстратором, чем его сын.
Но, что еще важнее, я вижу не только настоящее, но и прошлое городка. Я знаю этот город, его знал мой отец, и его отец тоже. Так что, если я вижу какого-то мальчишку по имени Мурман или Грин, веселого мальчика в джинсах на ярких подтяжках, я могу разглядеть в нем фермера с задубевшей от непогоды и ветра кожей или кузнеца, которые подарили ему одну шестнадцатую генов.
– Толкал? – спросил я тогда. – Недавно этот роман переиздали именно потому, что феминисткам очень понравилась главная героиня.
– А по-моему, роман вполне мужской, – возразила миссис Фрайдгуд.
Гарри Старбек, профессиональный вор, который сыграл кое-какую роль в судьбе некоторых из нас и который вскоре появится на этих страницах, снимал комнату в доме старого Фрейзера лишь в двух кварталах отсюда. После его смерти я забрел туда и увидел потрясающую коллекцию серебра, телевизоров, картин, мебели, большая часть которой была похищена у моих соседей. Так что я успел раньше, чем Бобо Фарнсворт и другие полицейские очистили эту квартиру. И я знал этого мерзавца, Пэта Доббина, потому что он рос на моих глазах, – его отец был моим другом во времена моих юношеских пьянок, о которых я писал в "Потерянном времени". Я выкарабкался, а Дэн Доббин нет, хоть он и был более талантливым иллюстратором, чем его сын.
Но, что еще важнее, я вижу не только настоящее, но и прошлое городка. Я знаю этот город, его знал мой отец, и его отец тоже. Так что, если я вижу какого-то мальчишку по имени Мурман или Грин, веселого мальчика в джинсах на ярких подтяжках, я могу разглядеть в нем фермера с задубевшей от непогоды и ветра кожей или кузнеца, которые подарили ему одну шестнадцатую генов.
3
И еще одно, что даже важнее, чем мои знания прошлого городка, прошлого, которое было выбито на могильных камнях старого кладбища. Я был одним из первых, кто наблюдал действие "разумного облака", как я его назвал, после того как оно опустилось на нас. Разумеется, я понял суть этого явления не больше, чем остальные, поскольку вообще не имел представления, что у этого явления была суть.
4
Действие, сказал я. Два действия. Сначала я натолкнулся на первое, а на второе – десятью минутами позже, когда гулял по Бич-трэйл воскресным утром восемнадцатого мая.
Если утро выдается солнечное, я плетусь вниз по Маунт-авеню, сворачиваю направо и иду мимо ворот Академии, а потом по короткой общественной дороге – на Грейвсенд-бич. Я гляжу на воду и на гуляющих по берегу людей, вдыхаю соленый воздух, который и помог мне продержаться все это время. Никакой соли в пищу, но зато сколько угодно отличного соленого воздуха, который накачивается в легкие.
Обычно я приветствовал Гарри и Барбару Зиммер, которые материализовались на своем пикапчике где-то около десяти утра, чтобы поудить рыбу на волнорезе. Гарри и Барб так и остались детьми в свои шестьдесят. Они напоминают старые тыквы, оставшиеся после прошедшего Хэллоуина. Гарри и Барб называют меня мистер Вильямс. Потом я обычно поворачиваю назад. Все это путешествие занимает около десяти минут, если идти быстро, но я обычно прохожу маршрут за полчаса.
Тем утром я даже не добрался до берега. Я только дошел до лужайки рядом с последним домом, как заметил тело на траве. Аккуратно скошенная лужайка была работой Бобби Фрица, который знал тут каждое дерево и каждый цветок, а тело принадлежало Чарльзу Антолини. Чарли, похоже, был мертв, и я подошел, чтобы взглянуть на него поближе.
Чарли был крутым парнем. Ему было около сорока, он происходил из семьи, которая владела рестораном "Дары моря" и еще парой-другой ресторанов в округе Патчин и Вестчестер. Раньше, в детстве, когда ему было лет девять-десять, он приносил мне газеты. Уже тогда он был довольно ограниченной личностью, и все, к чему он стремился, это раздобыть побольше денег. Наконец он накопил достаточно, чтобы поселиться с семьей в большом зеленом особняке на Маунт-авеню. Не на самой престижной стороне ее, не на Саунд, но все же – на Маунт-авеню.
– Помощь нужна, Чарли? – спросил я. Я уже подошел достаточно близко, чтобы понять, что он жив. Он лежал неподвижно, но его зеленые глаза были открыты, и он слегка улыбался. Это была нетипичная для него улыбка – блаженная и расслабленная. Он был в шелковой голубой пижаме.
– Можешь простудиться, Чарли, – сказал я.
– Привет, мистер Вильямс, – ответил он.
Чарли не обращался ко мне по имени примерно с 1955 года, поскольку, видимо, полагал, что со стариком соседом можно и поменьше церемониться.
– Ты точно в порядке? – спросил я.
– Просто отлично, мистер Вильямс, – ответил он, одаряя меня улыбкой, которая удивила бы и его родную мать.
– Дышишь воздухом, а, Чарли? Неплохая мысль. Продуй трубы. Может, спустишься со мной на берег, повидаешь Гарри и Барб?
– Проснулся утром и почувствовал себя отлично, – сказал он. – Просто невероятно. Вышел на улицу. Все лучше.
Слишком хорошо, чтобы работать.
– Сегодня воскресенье, Чарли, – сказал я, – никто не работает.
Тут я вспомнил, что ему, наверное, нужно идти в ресторан помогать справляться с наплывом посетителей.
– Воскресенье, – сказал он. – О да.
Я поглядел на его дом. Жена его махала из окна гостиной.
– Думаю, тебе следует убраться с лужайки, Чарли, – сказал я. – Похоже, Флоренс здорово расстроена.
Тут я увидел почтовый ящик, которым Чарли всегда явно гордился. Он был металлический, как и мой, но вдвое больше и покрашен в тот же зеленый цвет, что и дом. На этой зелени Чарли нарисовал цветы и виноградные гроздья, оплетающие большую красную надпись "Антолини". Теперь это произведение искусства лежало на земле, на боку была вмятина, и сквозь краску просвечивал алюминий. Я заметил:
– Та же банда, что вечно крушит мой почтовый ящик, видно, взялась и за твой. Похоже, они пытались его расчленить.
– Ты только погляди, какое солнце, – ответил Чарли.
Фло Антолини махала мне рукой из окна, то ли веля мне убраться, то ли – убрать Чарли с лужайки и доставить в дом.
Последнее не подлежало рассмотрению, ибо Чарли обладал весьма солидным весом. Под этим голубым шелком все еще скрывалось тренированное тело футбольного игрока. Я не мог бы поднять даже одну его ногу, поэтому пожал плечами, сунул руки в карманы и сказал:
– Ну ладно, наслаждайся жизнью.
И вновь уже собрался было продолжить свою прогулку, как услышал, что какая-то женщина кричит Чарли:
– Мистер Антолини! Мистер Антолини!
– Ты бы лучше шел в дом, Чарли, – сказал я, полагая, что какой-нибудь соседке не слишком понравилось созерцание раскинувшегося на лужайке Чарли. – Это все-таки Хэмпстед, а не городской парк.
Потом я увидел эту женщину на противоположной стороне улицы, она спешила к нам. Эвелин Хугхарт, миссис доктор Хугхарт. Она была в розовом халате и таких мохнатых розовых тапочках.
– Мистер Антолини, пожалуйста, – вопила она и неслась через дорогу, даже не потрудившись посмотреть по сторонам. Когда женщина была уже совсем близко от меня, я увидел, насколько ужасно она выглядела. Обычно это была миловидная блондинка, почти такая же крупная и пышущая здоровьем, как этот агент по продаже недвижимости Ронни Ригли. Теннис помогает им сохранять эту форму.
Она чуть не сшибла меня с ног и склонилась к Чарли.
Она ухватила его за руку и попыталась повернуть на бок.
– Это все доктор Хугхарт, мой муж! – кричала она. – О, пожалуйста. Я не знаю что делать, а ему будет так стыдно…
– Привет, Эви, – сказал Чарли, одаряя ее своей очаровательной улыбкой.
– Пожалуйста, мистер Антолини, пожалуйста, помогите мне.
– Ерунда, – сказал Чарли.
– Все это из-за солнца, – сказал я, – солнечный удар так подействовал на него. Какой стыд! Может, я смогу что-нибудь сделать?
Когда она взглянула на меня, я понял, что до этой секунды она меня просто не замечала. Она тупо мигнула и все продолжала тянуть Чарли за руку.
– Отсюда вы никакой помощи не получите, я же сказал, – повторил я, – он только что будто заново родился. Мой дядя попал в такую же историю в своем доме на Фэйрихилл в тысяча девятьсот тринадцатом. Рухнул как подкошенный. Но я охотно помогу вам.
Она последний раз судорожно дернула Чарли за руку, потом взглянула на меня.
– Пожалуйста, мистер Вильямс, – сказала она, – пожалуйста, сделайте что-нибудь с доктором.
– Показывайте дорогу, – велел я и пошел следом за ней, но вчетверо медленнее, через улицу. Дверь в ее дом была открыта, и она махала мне оттуда, когда я еще находился на полдороги.
Если утро выдается солнечное, я плетусь вниз по Маунт-авеню, сворачиваю направо и иду мимо ворот Академии, а потом по короткой общественной дороге – на Грейвсенд-бич. Я гляжу на воду и на гуляющих по берегу людей, вдыхаю соленый воздух, который и помог мне продержаться все это время. Никакой соли в пищу, но зато сколько угодно отличного соленого воздуха, который накачивается в легкие.
Обычно я приветствовал Гарри и Барбару Зиммер, которые материализовались на своем пикапчике где-то около десяти утра, чтобы поудить рыбу на волнорезе. Гарри и Барб так и остались детьми в свои шестьдесят. Они напоминают старые тыквы, оставшиеся после прошедшего Хэллоуина. Гарри и Барб называют меня мистер Вильямс. Потом я обычно поворачиваю назад. Все это путешествие занимает около десяти минут, если идти быстро, но я обычно прохожу маршрут за полчаса.
Тем утром я даже не добрался до берега. Я только дошел до лужайки рядом с последним домом, как заметил тело на траве. Аккуратно скошенная лужайка была работой Бобби Фрица, который знал тут каждое дерево и каждый цветок, а тело принадлежало Чарльзу Антолини. Чарли, похоже, был мертв, и я подошел, чтобы взглянуть на него поближе.
Чарли был крутым парнем. Ему было около сорока, он происходил из семьи, которая владела рестораном "Дары моря" и еще парой-другой ресторанов в округе Патчин и Вестчестер. Раньше, в детстве, когда ему было лет девять-десять, он приносил мне газеты. Уже тогда он был довольно ограниченной личностью, и все, к чему он стремился, это раздобыть побольше денег. Наконец он накопил достаточно, чтобы поселиться с семьей в большом зеленом особняке на Маунт-авеню. Не на самой престижной стороне ее, не на Саунд, но все же – на Маунт-авеню.
– Помощь нужна, Чарли? – спросил я. Я уже подошел достаточно близко, чтобы понять, что он жив. Он лежал неподвижно, но его зеленые глаза были открыты, и он слегка улыбался. Это была нетипичная для него улыбка – блаженная и расслабленная. Он был в шелковой голубой пижаме.
– Можешь простудиться, Чарли, – сказал я.
– Привет, мистер Вильямс, – ответил он.
Чарли не обращался ко мне по имени примерно с 1955 года, поскольку, видимо, полагал, что со стариком соседом можно и поменьше церемониться.
– Ты точно в порядке? – спросил я.
– Просто отлично, мистер Вильямс, – ответил он, одаряя меня улыбкой, которая удивила бы и его родную мать.
– Дышишь воздухом, а, Чарли? Неплохая мысль. Продуй трубы. Может, спустишься со мной на берег, повидаешь Гарри и Барб?
– Проснулся утром и почувствовал себя отлично, – сказал он. – Просто невероятно. Вышел на улицу. Все лучше.
Слишком хорошо, чтобы работать.
– Сегодня воскресенье, Чарли, – сказал я, – никто не работает.
Тут я вспомнил, что ему, наверное, нужно идти в ресторан помогать справляться с наплывом посетителей.
– Воскресенье, – сказал он. – О да.
Я поглядел на его дом. Жена его махала из окна гостиной.
– Думаю, тебе следует убраться с лужайки, Чарли, – сказал я. – Похоже, Флоренс здорово расстроена.
Тут я увидел почтовый ящик, которым Чарли всегда явно гордился. Он был металлический, как и мой, но вдвое больше и покрашен в тот же зеленый цвет, что и дом. На этой зелени Чарли нарисовал цветы и виноградные гроздья, оплетающие большую красную надпись "Антолини". Теперь это произведение искусства лежало на земле, на боку была вмятина, и сквозь краску просвечивал алюминий. Я заметил:
– Та же банда, что вечно крушит мой почтовый ящик, видно, взялась и за твой. Похоже, они пытались его расчленить.
– Ты только погляди, какое солнце, – ответил Чарли.
Фло Антолини махала мне рукой из окна, то ли веля мне убраться, то ли – убрать Чарли с лужайки и доставить в дом.
Последнее не подлежало рассмотрению, ибо Чарли обладал весьма солидным весом. Под этим голубым шелком все еще скрывалось тренированное тело футбольного игрока. Я не мог бы поднять даже одну его ногу, поэтому пожал плечами, сунул руки в карманы и сказал:
– Ну ладно, наслаждайся жизнью.
И вновь уже собрался было продолжить свою прогулку, как услышал, что какая-то женщина кричит Чарли:
– Мистер Антолини! Мистер Антолини!
– Ты бы лучше шел в дом, Чарли, – сказал я, полагая, что какой-нибудь соседке не слишком понравилось созерцание раскинувшегося на лужайке Чарли. – Это все-таки Хэмпстед, а не городской парк.
Потом я увидел эту женщину на противоположной стороне улицы, она спешила к нам. Эвелин Хугхарт, миссис доктор Хугхарт. Она была в розовом халате и таких мохнатых розовых тапочках.
– Мистер Антолини, пожалуйста, – вопила она и неслась через дорогу, даже не потрудившись посмотреть по сторонам. Когда женщина была уже совсем близко от меня, я увидел, насколько ужасно она выглядела. Обычно это была миловидная блондинка, почти такая же крупная и пышущая здоровьем, как этот агент по продаже недвижимости Ронни Ригли. Теннис помогает им сохранять эту форму.
Она чуть не сшибла меня с ног и склонилась к Чарли.
Она ухватила его за руку и попыталась повернуть на бок.
– Это все доктор Хугхарт, мой муж! – кричала она. – О, пожалуйста. Я не знаю что делать, а ему будет так стыдно…
– Привет, Эви, – сказал Чарли, одаряя ее своей очаровательной улыбкой.
– Пожалуйста, мистер Антолини, пожалуйста, помогите мне.
– Ерунда, – сказал Чарли.
– Все это из-за солнца, – сказал я, – солнечный удар так подействовал на него. Какой стыд! Может, я смогу что-нибудь сделать?
Когда она взглянула на меня, я понял, что до этой секунды она меня просто не замечала. Она тупо мигнула и все продолжала тянуть Чарли за руку.
– Отсюда вы никакой помощи не получите, я же сказал, – повторил я, – он только что будто заново родился. Мой дядя попал в такую же историю в своем доме на Фэйрихилл в тысяча девятьсот тринадцатом. Рухнул как подкошенный. Но я охотно помогу вам.
Она последний раз судорожно дернула Чарли за руку, потом взглянула на меня.
– Пожалуйста, мистер Вильямс, – сказала она, – пожалуйста, сделайте что-нибудь с доктором.
– Показывайте дорогу, – велел я и пошел следом за ней, но вчетверо медленнее, через улицу. Дверь в ее дом была открыта, и она махала мне оттуда, когда я еще находился на полдороги.
5
Норм Хугхарт был тем, кого теперь величают интерном, раз уж название "врач по общим вопросам" считается устаревшим. Он был неплохим доктором и порядочным снобом.
Когда у меня было что-то вроде легкого удара, старый доктор Хугхарт, его отец, с радостью пользовал меня и велел мне сбросить вес, изменить привычки и т, д., но, после того как я проявил черную неблагодарность, не воспользовавшись его советами, стал не слишком-то любезен. Норм учился в том же Милловском колледже, что и Чарли Антолини, но десятью годами раньше. После этого он отправился в университет Виргинии и Йельский мединститут. Когда он был примерно в возрасте Чарли, он вернулся в Виргинию на какую-то школу-семинар, встретил там свою увесистую теннисистку и привез ее сюда. Сначала он делил практику со своим отцом, но после того, как тот сломался на мне (старик вскоре после этого умер), не пользовал меня как пациента, потому что думал, что я коммунист, что, конечно, было сплошной чушью. Все же его считали вторым из лучших врачей Хэмпстеда, потому что первым был Рен Ван Хорн, который возился почти со всеми городскими дамами. Рен и я неплохо друг к другу относились, но в качестве доктора он не мог мне пригодиться.
Я думаю, что Норм велел своей жене на людях всегда называть его доктором Хугхартом. У него была маленькая заостренная бородка и крупная лысая голова. Он не стал бы возиться с вами, если вы не были знаменитостью нынешней или будущей. Он лечил всех артистов и художников города.
Когда он придумывал что-то забавное, то звонил Саре Спрай, чтобы она поместила это в свою колонку. Он не заговаривал со мной лет двадцать. Или даже двадцать пять.
Эвелин слегка зашипела на меня, когда я подошел к двери. Я понимал, что даже при том, что сама она не могла ни с чем справиться, впустить меня в дом ей все же было нелегко. Для нее я был племянником Иосифа Сталина или чем-то в этом роде. Кроме того, я даже не был одет в розовую пижаму и эти пушистые тапочки. Я был в старых черных баскетбольных ботинках, заношенных твидовых штанах и зеленом свитере с высоким воротом и дырками на локтях.
Помимо этого, я был небрит. Я бреюсь не слишком чисто.
Неохота перерезать себе горло.
– Ну, в чем дело, Эвелин? – спросил я. Весь холл был увешан рисунками и карикатурами, и я узнал работы полудюжины знаменитых рисовальщиков Хэмпстеда и Хиллхэвена. Одна из них, подписанная Пэтом Доббином, изображала лысого человечка с остроконечной бородкой, который копался в животе у некоего подобия самого Пэта, а из отверстия высыпались монеты и счета. Пэт Доббин нарисовал себя таким, каким он обычно отражался в медицинском зеркальце, и, надо сказать, выглядел на рисунке лучше, чем на самом деле.
– Пожалуйста, – сказала она, – пройдите на задний двор, мистер Вильямс. Доктор Хугхарт как раз собирался выйти туда, чтобы проверить, как работает распылитель, и.., я увидела, как он упал…
Она вцепилась мне в ворот, пытаясь заставить двигаться побыстрее.
– Он упал, да? – спросил я. – Может, поскользнулся?
Она начала всхлипывать.
– Вы просто вызовите "скорую", Эвелин, – сказал я. – Они быстро сюда доберутся.
Это я знал по собственному опыту и назвал ей номер.
– Скажите им, что Норм без сознания, и дайте им ваш адрес. Я сам доберусь до задней двери. Я сотни раз бывал в этом доме.
Ну конечно бывал, это правда, хоть и где-то в двадцатых годах. Они увеличили кухню за счет кладовой, но задняя дверь была на том же самом месте. От легкого ветерка, который дул этим утром, она покачивалась взад-вперед. Я слышал, как Эвелин звонит по телефону.
Я выбрался наружу и стоял там, слегка задыхаясь. Солнце припекало сильнее, чем утром. Норм Хугхарт лежал на сухом участке газона. Вода из разбрызгивателя, сияя крошечной радугой, разлеталась во все стороны как раз за его спиной, орошая часть травы и красную кирпичную стену его недвижимой собственности. Один из трех распылителей, ближайший, похоже, не работал. Норм лежал лицом в траве, а носки его ботинок упирались в землю. Он вовсе не напоминал Чарли Антолини или моего дядю Хоба, который свалился на Фэйри-хилл, когда узрел Иисуса.
Я подошел к нему.
– Норм, – сказал я, – как ты себя чувствуешь?
Норм не отвечал. Удар? Сердечный приступ? Я с трудом опустился на колени рядом с ним. Он был в майке и голубых спортивных штанах. Я наклонился, чтобы поглядеть на его лицо, и увидел, что он неподвижно уставился в траву, подстриженную Бобби Фрицем.
– О проклятье! – сказал я и потряс его за плечо. Он медленно перевернулся. Я ухватил его за бедра и перевернул заодно и ноги. Теперь он глядел в небо.
– Норм, ты, чертов ублюдок, – сказал я, – проснись!
И опять подивился, почему некоторые крайне правые носят ленинскую бородку.
Я приложил ухо к его груди. Там ничего не было слышно. Тогда я щекой приложился к его рту. Никакого дыхания, лишь запах одеколона и полоскания для зубов. Я зажал его ноздри и начал делать искусственное дыхание так, как это показывают по телевизору. Я вспотел. Это ужасно, когда умирают люди, которые гораздо моложе тебя. Я снова повторил дыхательные упражнения.
– Что вы делаете! – завопила его жена с крыльца задней двери.
– Все, что могу, Эвелин, – ответил я. – Вы вызвали помощь?
Она нервно кивнула. Потом распласталась рядом со мной и Норманом.
– Мистер Вильямс, – выдохнула она, – Как вы думаете, он.., как вы думаете?
– Лучше подождать врачей, – ответил я.
– Он выглядит таким нормальным, – сказала она, что было довольно близко к истине.
– Помогите мне подняться, – сказал я и вытянул руку.
Она вцепилась в мою протянутую руку так, точно это была пудовая гиря.
– Да потяните же Бога ради, Эвелин, – повторил я. И она потянула и подняла меня на ноги. Мы оба стояли и глядели на Норма Хугхарта, лежавшего на траве.
– Все так. Он умер, – сказала Эвелин.
– Похоже на то, – согласился я. – Что за чертовщина? Не пойму, от чего.
Может, это и было бестактное замечание. Эвелин Хугхарт отступила от меня, а через несколько секунд появилась вновь с моими старыми знакомыми из "скорой помощи".
Увидев меня, они замерли.
– Опять вы? – спросил крупный усатый мужчина, а полицейский, который прибыл с ними, покачал головой. Это был тупой тип по имени Томми Турк, по кличке Турок, худший из всех полицейских Хэмпстеда. Ему осталась лишь пара месяцев до пенсии, а живот у него уже достиг невероятных размеров, но он все еще любил махать кулаками.
– При чем тут я, Томми, – сказал я. – Разуй глаза.
Иногда я вызывал "скорую", когда у меня были сильные боли в груди.
К этому времени парни склонились над Норманом и начали тыкать в него разными штуками, которые, я надеюсь, они никогда не испробуют на мне. Томми надоело сверлить меня глазами, и он прислонился к оконной решетке. Я смотрел, как парни подключили к Норму эти штуки, напоминающие аккумуляторы грузовика. Тело дернулось, но ничего от жизни тут не было.
– С ним кончено, – сказал здоровяк, потом поглядел на меня и добавил:
– Это второй за утро, и у второй бригады тоже был такой вызов. Что за дьявольщина тут происходит?
– Три сердечных приступа?
– Кто знает… – сказал он и послал одного из своих ребят за носилками и простынями.
Я побрел за Томми и Эвелин. Томми спрашивал ее, ссорились ли они с доктором, перед тем как тот вышел на улицу. Он глянул на меня, а потом вновь на Эвелин.
– Нет, – сказала она.
– Ну ладно, а что вы тут делаете? – спросил меня Томми.
– Дама попросила меня помочь. Я перевернул Норма на спину и велел ей вызвать врачей. Я просто проходил мимо.
– Вы хотите сказать, вы… – он остановился, и я гадал, какое слово он собрался произнести. Шлялись? Томми похлопал себя по животу и усмехнулся точно обезьяна. – Вы ведь боитесь меня, верно? Знаю, что боитесь, Вильямс.
– Мистер Вильямс, – сказал я.
– И я знаю почему. Вы – трус. Вы перетрусили, когда я пришел. Я все о вас знаю, мистер Вильямс.
– Чушь, – ответил я. – До свидания, Эвелин. Мне очень жаль, что все так получилось. Позвоните мне, если вам что-нибудь понадобится.
Она тупо замигала, и я отошел от нее, потому что Томми мог обвинить меня в попытке изнасилования. Я медленно прошел через дом и вышел из парадной двери на улицу.
Чарли Антолини все еще лежал на своей ухоженной лужайке. Фло Антолини сидела рядом на корточках и что-то быстро говорила, хоть и всхлипывая при этом.
Я пересек улицу.
– Норм Хугхарт преставился на заднем дворе, – сказал я. – Вот ужас. Может, вам нужно помочь?
Я храбрился. Я хотел лечь и полежать, и немедленно.
– Он не хочет вставать, мистер Вильямс, – сказала Фло. – Я не могу заставить его вернуться в дом.
Я поглядел на Чарли.
– Как ты себя чувствуешь, Чарли?
– Отлично. – У него это прозвучало, как "аатлична!"
– Пора идти домой. Может, скоро пойдет дождь.
– Ну ладно, – сказал он и протянул нам обе руки, точно маленький мальчик. Я взялся за одну руку, Фло – за другую.
Он почти опрокинул нас, но Фло расставила ноги пошире и устояла.
– Боже, вот здорово! – сказал Чарли. – Раньше я так не делал!
Фло поблагодарила меня и потащила Чарли в дом. Он все время останавливался, чтобы повосхищаться травой и нарциссами, но в конце концов она все-таки затащила его внутрь. Жалюзи захлопнулись.
На своей патрульной машине умчался Томми. Медики как раз вытаскивали носилки из дома.
Я оглядел Маунт-авеню и представил себе толпу джаггеров и красномундирщиков, бегущих мне навстречу и размахивающих факелами и мушкетами. Я увидел бурю, вспышки молний в ночи. Горели большие здания. Остальное было определено. Среди немецких купцов и британских солдат был некто, тот, о ком упоминал Риверенд Эндрю Эллиот:
"…их вел один или два человека, рожденные в соседнем городе". Один человек. Я знал, что он родился и воспитывался в Гринбанке. Я почти видел его лицо. Он был здорово похож на меня. Где-то там был мертвый ребенок, настоящий ребенок, хотя тогда я этого не знал. "Скорая помощь" промчалась мимо и развеяла мои фантазии. Я повернулся и отправился домой.
Когда у меня было что-то вроде легкого удара, старый доктор Хугхарт, его отец, с радостью пользовал меня и велел мне сбросить вес, изменить привычки и т, д., но, после того как я проявил черную неблагодарность, не воспользовавшись его советами, стал не слишком-то любезен. Норм учился в том же Милловском колледже, что и Чарли Антолини, но десятью годами раньше. После этого он отправился в университет Виргинии и Йельский мединститут. Когда он был примерно в возрасте Чарли, он вернулся в Виргинию на какую-то школу-семинар, встретил там свою увесистую теннисистку и привез ее сюда. Сначала он делил практику со своим отцом, но после того, как тот сломался на мне (старик вскоре после этого умер), не пользовал меня как пациента, потому что думал, что я коммунист, что, конечно, было сплошной чушью. Все же его считали вторым из лучших врачей Хэмпстеда, потому что первым был Рен Ван Хорн, который возился почти со всеми городскими дамами. Рен и я неплохо друг к другу относились, но в качестве доктора он не мог мне пригодиться.
Я думаю, что Норм велел своей жене на людях всегда называть его доктором Хугхартом. У него была маленькая заостренная бородка и крупная лысая голова. Он не стал бы возиться с вами, если вы не были знаменитостью нынешней или будущей. Он лечил всех артистов и художников города.
Когда он придумывал что-то забавное, то звонил Саре Спрай, чтобы она поместила это в свою колонку. Он не заговаривал со мной лет двадцать. Или даже двадцать пять.
Эвелин слегка зашипела на меня, когда я подошел к двери. Я понимал, что даже при том, что сама она не могла ни с чем справиться, впустить меня в дом ей все же было нелегко. Для нее я был племянником Иосифа Сталина или чем-то в этом роде. Кроме того, я даже не был одет в розовую пижаму и эти пушистые тапочки. Я был в старых черных баскетбольных ботинках, заношенных твидовых штанах и зеленом свитере с высоким воротом и дырками на локтях.
Помимо этого, я был небрит. Я бреюсь не слишком чисто.
Неохота перерезать себе горло.
– Ну, в чем дело, Эвелин? – спросил я. Весь холл был увешан рисунками и карикатурами, и я узнал работы полудюжины знаменитых рисовальщиков Хэмпстеда и Хиллхэвена. Одна из них, подписанная Пэтом Доббином, изображала лысого человечка с остроконечной бородкой, который копался в животе у некоего подобия самого Пэта, а из отверстия высыпались монеты и счета. Пэт Доббин нарисовал себя таким, каким он обычно отражался в медицинском зеркальце, и, надо сказать, выглядел на рисунке лучше, чем на самом деле.
– Пожалуйста, – сказала она, – пройдите на задний двор, мистер Вильямс. Доктор Хугхарт как раз собирался выйти туда, чтобы проверить, как работает распылитель, и.., я увидела, как он упал…
Она вцепилась мне в ворот, пытаясь заставить двигаться побыстрее.
– Он упал, да? – спросил я. – Может, поскользнулся?
Она начала всхлипывать.
– Вы просто вызовите "скорую", Эвелин, – сказал я. – Они быстро сюда доберутся.
Это я знал по собственному опыту и назвал ей номер.
– Скажите им, что Норм без сознания, и дайте им ваш адрес. Я сам доберусь до задней двери. Я сотни раз бывал в этом доме.
Ну конечно бывал, это правда, хоть и где-то в двадцатых годах. Они увеличили кухню за счет кладовой, но задняя дверь была на том же самом месте. От легкого ветерка, который дул этим утром, она покачивалась взад-вперед. Я слышал, как Эвелин звонит по телефону.
Я выбрался наружу и стоял там, слегка задыхаясь. Солнце припекало сильнее, чем утром. Норм Хугхарт лежал на сухом участке газона. Вода из разбрызгивателя, сияя крошечной радугой, разлеталась во все стороны как раз за его спиной, орошая часть травы и красную кирпичную стену его недвижимой собственности. Один из трех распылителей, ближайший, похоже, не работал. Норм лежал лицом в траве, а носки его ботинок упирались в землю. Он вовсе не напоминал Чарли Антолини или моего дядю Хоба, который свалился на Фэйри-хилл, когда узрел Иисуса.
Я подошел к нему.
– Норм, – сказал я, – как ты себя чувствуешь?
Норм не отвечал. Удар? Сердечный приступ? Я с трудом опустился на колени рядом с ним. Он был в майке и голубых спортивных штанах. Я наклонился, чтобы поглядеть на его лицо, и увидел, что он неподвижно уставился в траву, подстриженную Бобби Фрицем.
– О проклятье! – сказал я и потряс его за плечо. Он медленно перевернулся. Я ухватил его за бедра и перевернул заодно и ноги. Теперь он глядел в небо.
– Норм, ты, чертов ублюдок, – сказал я, – проснись!
И опять подивился, почему некоторые крайне правые носят ленинскую бородку.
Я приложил ухо к его груди. Там ничего не было слышно. Тогда я щекой приложился к его рту. Никакого дыхания, лишь запах одеколона и полоскания для зубов. Я зажал его ноздри и начал делать искусственное дыхание так, как это показывают по телевизору. Я вспотел. Это ужасно, когда умирают люди, которые гораздо моложе тебя. Я снова повторил дыхательные упражнения.
– Что вы делаете! – завопила его жена с крыльца задней двери.
– Все, что могу, Эвелин, – ответил я. – Вы вызвали помощь?
Она нервно кивнула. Потом распласталась рядом со мной и Норманом.
– Мистер Вильямс, – выдохнула она, – Как вы думаете, он.., как вы думаете?
– Лучше подождать врачей, – ответил я.
– Он выглядит таким нормальным, – сказала она, что было довольно близко к истине.
– Помогите мне подняться, – сказал я и вытянул руку.
Она вцепилась в мою протянутую руку так, точно это была пудовая гиря.
– Да потяните же Бога ради, Эвелин, – повторил я. И она потянула и подняла меня на ноги. Мы оба стояли и глядели на Норма Хугхарта, лежавшего на траве.
– Все так. Он умер, – сказала Эвелин.
– Похоже на то, – согласился я. – Что за чертовщина? Не пойму, от чего.
Может, это и было бестактное замечание. Эвелин Хугхарт отступила от меня, а через несколько секунд появилась вновь с моими старыми знакомыми из "скорой помощи".
Увидев меня, они замерли.
– Опять вы? – спросил крупный усатый мужчина, а полицейский, который прибыл с ними, покачал головой. Это был тупой тип по имени Томми Турк, по кличке Турок, худший из всех полицейских Хэмпстеда. Ему осталась лишь пара месяцев до пенсии, а живот у него уже достиг невероятных размеров, но он все еще любил махать кулаками.
– При чем тут я, Томми, – сказал я. – Разуй глаза.
Иногда я вызывал "скорую", когда у меня были сильные боли в груди.
К этому времени парни склонились над Норманом и начали тыкать в него разными штуками, которые, я надеюсь, они никогда не испробуют на мне. Томми надоело сверлить меня глазами, и он прислонился к оконной решетке. Я смотрел, как парни подключили к Норму эти штуки, напоминающие аккумуляторы грузовика. Тело дернулось, но ничего от жизни тут не было.
– С ним кончено, – сказал здоровяк, потом поглядел на меня и добавил:
– Это второй за утро, и у второй бригады тоже был такой вызов. Что за дьявольщина тут происходит?
– Три сердечных приступа?
– Кто знает… – сказал он и послал одного из своих ребят за носилками и простынями.
Я побрел за Томми и Эвелин. Томми спрашивал ее, ссорились ли они с доктором, перед тем как тот вышел на улицу. Он глянул на меня, а потом вновь на Эвелин.
– Нет, – сказала она.
– Ну ладно, а что вы тут делаете? – спросил меня Томми.
– Дама попросила меня помочь. Я перевернул Норма на спину и велел ей вызвать врачей. Я просто проходил мимо.
– Вы хотите сказать, вы… – он остановился, и я гадал, какое слово он собрался произнести. Шлялись? Томми похлопал себя по животу и усмехнулся точно обезьяна. – Вы ведь боитесь меня, верно? Знаю, что боитесь, Вильямс.
– Мистер Вильямс, – сказал я.
– И я знаю почему. Вы – трус. Вы перетрусили, когда я пришел. Я все о вас знаю, мистер Вильямс.
– Чушь, – ответил я. – До свидания, Эвелин. Мне очень жаль, что все так получилось. Позвоните мне, если вам что-нибудь понадобится.
Она тупо замигала, и я отошел от нее, потому что Томми мог обвинить меня в попытке изнасилования. Я медленно прошел через дом и вышел из парадной двери на улицу.
Чарли Антолини все еще лежал на своей ухоженной лужайке. Фло Антолини сидела рядом на корточках и что-то быстро говорила, хоть и всхлипывая при этом.
Я пересек улицу.
– Норм Хугхарт преставился на заднем дворе, – сказал я. – Вот ужас. Может, вам нужно помочь?
Я храбрился. Я хотел лечь и полежать, и немедленно.
– Он не хочет вставать, мистер Вильямс, – сказала Фло. – Я не могу заставить его вернуться в дом.
Я поглядел на Чарли.
– Как ты себя чувствуешь, Чарли?
– Отлично. – У него это прозвучало, как "аатлична!"
– Пора идти домой. Может, скоро пойдет дождь.
– Ну ладно, – сказал он и протянул нам обе руки, точно маленький мальчик. Я взялся за одну руку, Фло – за другую.
Он почти опрокинул нас, но Фло расставила ноги пошире и устояла.
– Боже, вот здорово! – сказал Чарли. – Раньше я так не делал!
Фло поблагодарила меня и потащила Чарли в дом. Он все время останавливался, чтобы повосхищаться травой и нарциссами, но в конце концов она все-таки затащила его внутрь. Жалюзи захлопнулись.
На своей патрульной машине умчался Томми. Медики как раз вытаскивали носилки из дома.
Я оглядел Маунт-авеню и представил себе толпу джаггеров и красномундирщиков, бегущих мне навстречу и размахивающих факелами и мушкетами. Я увидел бурю, вспышки молний в ночи. Горели большие здания. Остальное было определено. Среди немецких купцов и британских солдат был некто, тот, о ком упоминал Риверенд Эндрю Эллиот:
"…их вел один или два человека, рожденные в соседнем городе". Один человек. Я знал, что он родился и воспитывался в Гринбанке. Я почти видел его лицо. Он был здорово похож на меня. Где-то там был мертвый ребенок, настоящий ребенок, хотя тогда я этого не знал. "Скорая помощь" промчалась мимо и развеяла мои фантазии. Я повернулся и отправился домой.
6
Теперь предположите, что разумное облако родилось не в Вудвилле, а Хэмпстеде. Предположите также, что доктор Вайс знал, о чем говорит. В городе у нас около двадцати пяти тысяч людей. Если на долю мгновенно погибших приходится от 5 до 8 процентов, то в эту субботнюю ночь умерло бы от тысячи двухсот до двух тысяч человек. Улицы были бы усеяны телами. Вместо этого мы получили лишь пятерых, умерших с субботы до вечера воскресенья. Убийство Стоуни Фрайдгуд привлекло всеобщее внимание, тем более что за ним последовало еще одно подобное убийство, так что связать между собой остальные пять смертей никто не удосужился.
Самым старым из погибших был парень моего возраста, лодочник на пенсии, который жил на Грейвсенд-роад. Самым юным был семилетний мальчик. Это меня особенно огорчило – дети не должны погибать от подобных кошмаров. На его месте мог быть и Табби Смитфилд, понимаете?
Родители малыша приехали в город лишь полгода назад.
И где-то в промежутке между этими двумя людьми оказался и мой друг. Я узнал об этом, когда вернулся домой.
Зазвонил телефон. Это был Гарри Зиммер. Умерла Барб. У нее была легкая эмфизема, но она погибла не от нее. Она просто упала и умерла, как только выбралась из пикапа на стоянке Грейвсенд-бич. Гарри плакал:
– Я просто хотел, чтобы вы знали, мистер Вильямс, – сказа он. – Барб всегда говорила, что вы настоящий джентльмен.
Я выразил все приличествующие соболезнования.
Трижды черт побери! Я больше не могу писать от первого лица. Старый грубиян Томми был прав: я трус. Это здорово тяжело – вот так писать книгу.
Так что я собираюсь описать, как Альби отправились покупать дом через улицу и как они встретили Макклаудов.
Начать сначала и все такое. Потом мы опять вернемся к Табби, а потом я расскажу вам о Гарри Старбеке, воре, и о той банде, в которую чуть не попал Табби, и о тех рассказах, которые иллюстрировал Пэт Доббин. Это все имеет отношение к тому, что случилось, поверьте мне, или не имеет – и вам предстоит это выяснить.
Вот так мы доберемся до той части, которую писать мне будет особенно тяжело. Я любил Рена Ван Хорна, он был лишь на восемь лет моложе меня, и мы росли вместе. Но я любил и Барб Зиммер, эту милую толстощекую старую даму, которая считала меня настоящим джентльменом.
Если бы я был похож на Табби, когда был малышом, я бы не кончил таким образом.
Самым старым из погибших был парень моего возраста, лодочник на пенсии, который жил на Грейвсенд-роад. Самым юным был семилетний мальчик. Это меня особенно огорчило – дети не должны погибать от подобных кошмаров. На его месте мог быть и Табби Смитфилд, понимаете?
Родители малыша приехали в город лишь полгода назад.
И где-то в промежутке между этими двумя людьми оказался и мой друг. Я узнал об этом, когда вернулся домой.
Зазвонил телефон. Это был Гарри Зиммер. Умерла Барб. У нее была легкая эмфизема, но она погибла не от нее. Она просто упала и умерла, как только выбралась из пикапа на стоянке Грейвсенд-бич. Гарри плакал:
– Я просто хотел, чтобы вы знали, мистер Вильямс, – сказа он. – Барб всегда говорила, что вы настоящий джентльмен.
Я выразил все приличествующие соболезнования.
Трижды черт побери! Я больше не могу писать от первого лица. Старый грубиян Томми был прав: я трус. Это здорово тяжело – вот так писать книгу.
Так что я собираюсь описать, как Альби отправились покупать дом через улицу и как они встретили Макклаудов.
Начать сначала и все такое. Потом мы опять вернемся к Табби, а потом я расскажу вам о Гарри Старбеке, воре, и о той банде, в которую чуть не попал Табби, и о тех рассказах, которые иллюстрировал Пэт Доббин. Это все имеет отношение к тому, что случилось, поверьте мне, или не имеет – и вам предстоит это выяснить.
Вот так мы доберемся до той части, которую писать мне будет особенно тяжело. Я любил Рена Ван Хорна, он был лишь на восемь лет моложе меня, и мы росли вместе. Но я любил и Барб Зиммер, эту милую толстощекую старую даму, которая считала меня настоящим джентльменом.
Если бы я был похож на Табби, когда был малышом, я бы не кончил таким образом.
ГЛАВА IV
ПОЗНАНИЕ
1
– Муж тут ни при чем, – сказала Ронни Ригли, обращаясь к супругам Альби в среду утром, когда они возвращались из торгового центра. – С этой леди вообще получается забавная штука. Я не хочу сказать, что она была нимфоманка или что-то в этом роде, но отказывать себе в удовольствиях не любила, и Бобо думает, что мужу это было известно. В субботу она пришла в ресторан и встретила там какого-то парня.
Они надолго не остались, а из наших дурачков никто его не опознал.
– Может, он был не из наших, – предположила Лаура.
– Может, но мы в Хэмпстеде всегда так говорим, – засмеялась Ронни. – Если какой-нибудь дом грабят, что время от времени происходит, люди всегда говорят, что вор был из Норринггона или Бриджпорта. Но просто получилось так, что все мужчины в баре таращились на Стоуни и никто не потрудился дважды взглянуть на парня. Бобо говорит, что у полиции уже есть пять совершенно различных описаний его внешности. Он может быть или белокурым малым под сорок, или седым под шестьдесят. Единственное, на чем все сошлись, что "У Франко" он не был завсегдатаем. Но я думаю, что несколько парней узнали Стоуни.
– Может, это все-таки муж? – сказала Лаура. – Вы говорите, он знал о ее романах.
– О, у него есть алиби, – сказала Ронни. – Добрый старый Лео Фрайдгуд был в тот день в Вудвилле. Он работает на какую-то огромную корпорацию, и его не только там видели, но пару раз он говорил оттуда по телефону с генералом Ходжесом.
– Генри Ходжесом? – удивленно спросил Ричард. – Тем, что был в Корее?
– А что, есть еще один? – спросила Ронни. – Железный Хэнк. Один из детективов переговорил с ним лично. Он потом сказал Бобо, что его так и тянуло, разговаривая с генералом по телефону, стоять навытяжку.
– Сильный характер, я думаю, – сказал Ричард. – Говорят все еще носит с собой пушку.
– Он застрелил два года назад грабителя, – сказала Ронни. – Вы себе можете представить? В центре Нью-Йорка. – Ронни расхохоталась. – Мы собираемся поглядеть дом с четырьмя спальнями в Старом Хэмпстеде. Там тоже много людей с характером. А потом поглядим в Гринбанке. У меня насчет него есть предчувствие.
Они надолго не остались, а из наших дурачков никто его не опознал.
– Может, он был не из наших, – предположила Лаура.
– Может, но мы в Хэмпстеде всегда так говорим, – засмеялась Ронни. – Если какой-нибудь дом грабят, что время от времени происходит, люди всегда говорят, что вор был из Норринггона или Бриджпорта. Но просто получилось так, что все мужчины в баре таращились на Стоуни и никто не потрудился дважды взглянуть на парня. Бобо говорит, что у полиции уже есть пять совершенно различных описаний его внешности. Он может быть или белокурым малым под сорок, или седым под шестьдесят. Единственное, на чем все сошлись, что "У Франко" он не был завсегдатаем. Но я думаю, что несколько парней узнали Стоуни.
– Может, это все-таки муж? – сказала Лаура. – Вы говорите, он знал о ее романах.
– О, у него есть алиби, – сказала Ронни. – Добрый старый Лео Фрайдгуд был в тот день в Вудвилле. Он работает на какую-то огромную корпорацию, и его не только там видели, но пару раз он говорил оттуда по телефону с генералом Ходжесом.
– Генри Ходжесом? – удивленно спросил Ричард. – Тем, что был в Корее?
– А что, есть еще один? – спросила Ронни. – Железный Хэнк. Один из детективов переговорил с ним лично. Он потом сказал Бобо, что его так и тянуло, разговаривая с генералом по телефону, стоять навытяжку.
– Сильный характер, я думаю, – сказал Ричард. – Говорят все еще носит с собой пушку.
– Он застрелил два года назад грабителя, – сказала Ронни. – Вы себе можете представить? В центре Нью-Йорка. – Ронни расхохоталась. – Мы собираемся поглядеть дом с четырьмя спальнями в Старом Хэмпстеде. Там тоже много людей с характером. А потом поглядим в Гринбанке. У меня насчет него есть предчувствие.
2
Ронни старалась как могла, Ричард знал это. Любой агент по продаже недвижимого имущества ограничен в возможностях, потому что рынок жилья не безграничен. Кроме того, цены на жилье в округе Патчин за последние десять лет выросли в три раза, и многие дома, которые им с Лаурой могли бы понравиться, были просто за пределами их возможностей.
– Старый Хэмпстед, Сарум, выглядит более деревенским, – неизвестно зачем сказала Ронни, после того как они проехали почти милю и не встретили ни единого дома, – многим это нравится.
Лаура издала на заднем сиденье какой-то неопределенный звук.
– К сожалению, владелец будет находиться в доме во время нашего осмотра. Там что-то случилось, по-моему. Она и вправду хотела остаться дома. Она вдова.
Наконец они добрались до разъезженной въездной дороги. Дом был коттеджем, к которому различные владельцы пристраивали комнаты. Застекленная студия венчала модерновый гараж. Все строение располагалось на склоне поросшего лесом холма, и, казалось, пыталось взобраться на его вершину.
– Старый Хэмпстед, Сарум, выглядит более деревенским, – неизвестно зачем сказала Ронни, после того как они проехали почти милю и не встретили ни единого дома, – многим это нравится.
Лаура издала на заднем сиденье какой-то неопределенный звук.
– К сожалению, владелец будет находиться в доме во время нашего осмотра. Там что-то случилось, по-моему. Она и вправду хотела остаться дома. Она вдова.
Наконец они добрались до разъезженной въездной дороги. Дом был коттеджем, к которому различные владельцы пристраивали комнаты. Застекленная студия венчала модерновый гараж. Все строение располагалось на склоне поросшего лесом холма, и, казалось, пыталось взобраться на его вершину.