Стросс Чарльз. Небо сингулярности

   – Я являюсь всего лишь послом, представляющим интересны членов ООН в Новой Республике, – безразличным голосом ответил Чо. – Я здесь не для того, чтобы выносить суждения о вашей стране. Это было бы самонадеянно.
   – Хм! – Герцог опустил глаза к письменному столу. – Мы действительно рассматриваем возможность экспедиции, – сказал Михал, и Чо едва смог скрыть удивление. – Но это будет трудно. В системе, куда она направится, враг уже хорошо окопался. Мы не знаем, откуда он явился. А если мы прямо пошлем туда флот, его может постигнуть та же судьба, что и эскадру на станции. Поэтому мы обдумываем одну довольно-таки… гм… отчаянную стратагему.
   Чо подался вперед.
   – Ваше превосходительство, если вы думаете о нарушении принципа причинности, то должен вам сообщить…
   Герцог поднял руку.
   – Уверяю вас, господин посол, что в результате действий флота Новой Республики никаких глобальных нарушений принципа причинности не произойдет. Намерений нарушать Пункт Девятнадцать у нас нет. – Он чуть поморщился. – Тем не менее, локальные нарушения принципа причинности иногда разрешаются в пределах тактической ситуации, ограниченной непосредственным световым конусом события? И я думаю, что… да. Наблюдатель от ООН сможет заверить все стороны, что наши действия были правильными и законными. Сможет ведь?
   – Наблюдатель от ООН будет скрупулезно придерживаться правды, – заявил Чо, снова потея.
   – Хорошо. В этом случае, думаю, мы можем удовлетворить ваш запрос – если будет принято решение о посылке экспедиционного корпуса. Только один инспектор, с верительными грамотами, будет допущен на флагманский корабль. Его задачей будет отслеживать применение оружия модификации реальности всеми сторонами конфликта и свидетельствовать перед всеми цивилизованными мирами, что Новая Республика не замешана в непозволительном использовании путешествий по времени как оружия массового уничтожения.
   Чо кивнул.
   – Я думаю, это приемлемо. Инспектор Мансур в Кламовке получит уведомление немедленно.
   Михал мимолетно улыбнулся.
   – Пошлите мне записку через секретаря. Я ее передам в штаб адмирала Курца. И гарантирую вам, что он будет сотрудничать не за страх, а за совесть.

* * *

   Младший прокуратор Василий Мюллер из ведомства Куратора стоял возле огромного окна в четвертом наблюдательном отсеке и смотрел в пропасть бесчисленных световых лет. Мимо, как на вращающемся дисплее, летели звезды. Вращение огромной станции создавало достаточно комфортное подобие гравитации – процентов восемьдесят от нормальной. Прямо за двойной стеной из синтетического алмаза расположилась верфь, и там каплей космической красоты повис корпус звездолета.
   Тени залегли поперек серого цилиндра полосами вечности, заостренными по краям неестественной прозрачностью вакуума. Осмотровые люки висели распахнутыми в разных точках корпуса, неприятно выглядели вываливающиеся оттуда клубки корабельных внутренностей, подставленные под дистанционные модули манипуляторов, прицепившихся к кораблю членистыми конечностями. Все это напоминало разлагающуюся тушу дохлого кита, поедаемого кишащими зелеными крабами. Но корабль, как понимал Василий, дохлым не был – это была хирургия.
   Корабль был как марафонец, распластанный хирургами, надеющимися превратить его во что-то вроде киборга перед забегом, решающим судьбу мира. Аналогия с собственной слегка побаливающей головой не ускользнула от внимания Василия: до него дошло, что эти радикальнейшие приготовления необходимы для предстоящей схватки. Он уже ощущал новые возникающие связи – как фантом какой-то непонятной конечности, закрепляющейся где-то за гранью его восприятия. Еще три дня, как сообщили ему врачи сегодня утром, и он уже сможет тренировать этот черепной разъем. Ему дали целый чемодан инструкций, небольшой и весьма незаконный (уж про цену и говорить не стоит) набор инструментов и пропуск, дающий право внеочередного проезда к орбитальной станции на шаттле ПВО, минуя медленный космический лифт.
   – Вы, очевидно, и есть прокуратор Мюллер?
   Он обернулся. Подтянутый тип в светло-зеленой флотской форме, с лейтенантским шевронами на рукавах. Василий отдал честь.
   – Вольно. Я лейтенант Зауэр, бортофицер безопасности на «Полководце Ванеке». Вы тут в первый раз?
   Василий кивнул – у него так пересохло во рту, что ответить он не мог. Зауэр повернулся к окну.
   – Правда впечатляет?
   – Ага! – Вид огромного военного корабля вызвал в груди у Мюллера мощную волну гордости: этим кораблем владеют и на нем летают люди его страны. – Мой сводный брат служит на таком, той же постройки. На «Сквотском».
   – О, молодец, приятно слышать. Давно он там?
   – Три… три года. Он второй офицер управления огнем. Лейтенант, как и вы.
   – Ага. – Зауэр чуть наклонил голову и рассматривал Василия остро и внимательно. – Прекрасно. Только скажите мне, насколько этот корабль действительно хорош, как вы думаете? Насколько он мощен?
   Василий тряхнул головой, все еще ошеломленный впервые увиденным линкором.
   – Не могу себе представить корабль сильнее! Разве может кто-нибудь построить лучший?
   Зауэр глянул со снисходительным удивлением.
   – Вы же сыщик, а не космонавт. Поучись вы во флотском училище, знали бы, как именно это можно. Скажем так: в данный момент его не назвали бы в честь старика Эрнста Железнобокого, не будь это лучший у нас корабль. Правда не все играют по тем же правилам, что и мы. И я думаю, что вполне честно для нас затеять другую игру – почему, собственно, вы здесь и оказались и мы ведем с вами беседу. Вы же хотите защищать этот корабль и Республику?
   Василий энергично закивал.
   – Так точно. Мой начальник сообщил вам, зачем я здесь?
   – У меня полная информация. Все, что может представлять угрозу для безопасности, мы воспринимаем серьезно. В закрытых зонах вам действовать не разрешено, но там, где нет контроля – добро пожаловать повсюду. Да, и кстати, уверен, что сможем вам помочь присматривать за этой штатской обезьяной – инженером. Честно говоря, для нас удачно вышло, что есть человек для этой работы. У нас и без того хлопот хватает, чтобы еще украдкой за контракторами на работе следить, и если уж проблема эта будет решена, какая разница, по чьему ведомству она пройдет.
   В этот момент до Василия дошло, что здесь происходит что-то странное, но он, не имея опыта, не мог себе представить, в чем конкретно дело. А давить на Зауэра ему не хотелось – по крайней мере, с первого момента знакомства.
   – Вы мне можете показать, где работает Спрингфилд?
   – К сожалению, – развел руками Зауэр, – Спрингфилд сейчас на борту. Вы же знаете, что он работает как раз над самой системой межзвездных передвижений.
   – О! – У Василия губы округлились. – Вы хотите сказать, что мне придется взойти на борт?
   – Я хочу сказать, что на борт вам взойти нельзя – пока не пройдете медкомиссию, не получите допуск от службы безопасности, потом три инструктажа и «добро» от старика, и всего этого раньше завтрашнего дня не будет. А пока что давайте я вам покажу квартиры для командированных офицеров – у вас, пока вы на территории базы, статус младшего офицера.
   – Давайте, – серьезно согласился Василий.

* * *

   А тем временем первая группа Критиков Фестиваля прибыла на орбиту у планеты Рохард.
   Фестиваль, когда-то входивший в людскую цивилизацию, растворившуюся в собственной компьютерной сети, был странствующим посольством, межзвездным средством обмена информацией. Больше всего он интересовался другими выгруженными культурами, но в нужде годились любые. Он метался между необитаемыми мирами тысячи земных лет, стремясь снаружи внутрь, и все это время у своих вольных или невольных хозяев просил одного: «Развлеките для нас!»
   Фестиваль был сильно стеснен плотностью информации, которую мог забить в крошечные звездные парусники, несущие его через космическую бездну. В отличие от нормальной выгруженной цивилизации, Фестиваль не умел создавать собственной реальности с достаточным правдоподобием, чтобы избежать обычных рисков жизни в виртуальной вселенной; он был как пустынное растение, существующее годами в виде семечка между периодами бурного роста, как только образуются подходящие условия.
   Как любой бродячий цирк, Фестиваль привлекал попутчиков, приживал и просто свиту спутников и паразитов. В замороженных мозговых ядрах парусников было место для миллионов пассажиров, но между станциями им не было места, где мыслить. Истинные разумы впадали в спячку на десятилетия дороги между планетными цивилизациями, и простые полуразумные надсмотрщики держали парусники на курсе и управляли автоматическими системами. По прибытии эти служители строили нужные инфраструктуры, чтобы размораживать и загружать в них истинные разумы. Как только устанавливался контакт и выбран образ действий, все остаточные емкости делались доступными для всех пассажиров, в том числе и для Критиков.
   Пена алмаза росла на орбите вокруг Спутника, внешней луны Рохарда. В некоторых пузырях ее ворочались странные эмульсии, кипящий суп нанокатализированных химических реакций. Другие пузыри выцветали в черное, засасывая солнечную энергию почти со стопроцентным КПД. Постоянный поток емкостей плыл к этой пене по хаотическим орбитам, везя добычу из шахт внешних планет. Внутри пузырей застывала воплощенная жизнь, где клетки собирались машиной, а не естественным циклом митоза и видоизменений. Прошли тысячи секунд – эпохи для Сборщиков, – и появились скелеты, сперва кружевные контуры, потом барочные коралловые выросты. Кровь, ткани, зубы и органы стали густеть там, где им положено быть, наносборщики закачивали синтетические энзимы, ДНК, рибосомы и прочую клеточную механику в липидные пузырьки, которым предстояло стать живыми клетками.
   Вскоре тела Критиков начали шевелиться.

КОСМИЧЕСКИЙ ГОРИЗОНТ

   Дверь в кабинет приоткрылась, и показался лакей в ливрее.
   – Контр-адмирал Бауэр к адмиралу, – объявил он.
   – Д-давайте его сюда.
   Контр-адмирал Бауэр вошел в кабинет и отдал честь. Адмирал, сидящий за внушительным столом красного дерева в центре просторного помещения (отделанного невероятно дорогими импортными деревянными панелями, с занавесями из шелка-сырца), выглядел не слишком внушительно: высохшая черепаха с моржовыми усами, вяло плывущая по морю сине-серебряного ковра. Однако сегодня адмирал был в хорошем состоянии, одет в мундир, со всеми орденскими колодками, и сидел он в настоящем кресле.
   – Ка-капитан… Заходите. Присаживайтесь.
   Контр-адмирал Бауэр прошагал к столу и сел в указанное кресло.
   – Как ваш папаша поживает? Что-то давненько я его не видел.
   – Прекрасно, ваше превосходительство. Насколько может, конечно, учитывая, что много лет назад он умер.
   Бауэр грустно смотрел на своего начальника. Когда-то самая острая сабля в арсенале Новой Республики, адмирал Курц ржавел с ужасающей быстротой. Уже, наверное, обдумывались его похороны. У него еще бывали периоды просветления, иногда довольно длительные, но заставить его лететь в эту экспедицию (вряд ли военнослужащий мог отказаться от высочайшего поручения и надеяться сохранить свой пост) – это положительно жестоко. Не мог же Его Величество не знать о состоянии адмирала.
   – Могу я спросить, зачем вы меня вызвали, господин адмирал?
   – А… а, да-да. – Адмирал дернулся, будто его стукнуло электрошоком. Лицо его вдруг подтянулось. – Извините, капитан, но вот тут у меня слишком много неясностей. Хотел обсудить флоспозицию… диспозицию флота, то есть. Очевидно, что повседневное командование экспедицией ляжет на вас, и тактическое командование тоже, когда подойдем к Рохарду. Но вот стратегическое планирование – здесь, думаю, я внесу свой вклад. – Еле заметная улыбка скользнула по лицу адмирала. – Вы согласны?
   – Так точно, господин адмирал, – кивнул Бауэр, слегка ободренный. Пусть великий старик и сползает в старческое слабоумие, но в лучшие минуты его разум пока что остер как бритва. Если он хочет скромненько сидеть в уголке, предоставив Бауэру командовать, все еще может получиться. («Это пока он будет помнить, кто я такой», – напомнил сам себе контр-адмирал.) Они уже работали вместе: Бауэр был младшим лейтенантом у капитана первого ранга Курца во времена вторжения на Термидор, и сохранил глубокое уважение к его интеллекту, не говоря уже о его неохоте уступать даже превосходящему противнику.
   – Мне намекнули, что у Генштаба есть какой-то необычный план снятия осады. Вы об этом, ваше превосходительство?
   – Да. – Адмирал Курц показал на красную кожаную папку, лежащую у него на столе. – Ситуация «Омега». Я когда-то, лет десять назад, тоже приложил руку к этому документу, но боюсь, чтобы сделать из этого план атаки, нужны будут умы помоложе моего.
   – План «Омега». – Бауэр сделал паузу. – Его, кажется, положили на полку из-за… гм… вопросов законности?
   – Да-да, – кивнул Курц. – Но только в наступательной операции. Нам не разрешено летать по замкнутой времениподобной петле – использовать сверхсветовые скорости, чтобы прилететь раньше, чем началась война. Это приводит – ну, к всевозможным хлопотам. Соседи говорят, что Бог этого не любит. По мне – чушь это собачья. Но сейчас напали на нас. Так что мы можем полететь в наше собственное прошлое, но после того, как началось нападение. Должен сознаться, что мне такое оправдание кажется жалким, но уж как есть. Вот он – план «Омега».
   – Ага… – Бауэр потянулся к красной папке. – Разрешите?
   – Д-да, разум-меется.
   Контр-адмирал Бауэр углубился в чтение.

* * *

   Ускорение до сверхсветовой скорости, разумеется, невозможно. Общая теория относительности прояснила это еще в двадцатом веке. Однако с тех пор появилось много способов обойти предел скорости; и к настоящему времени есть не менее шести различных методов перемещения массы или информации из точки А в точку В, минуя точку С.
   Пара таких способов связана с квантовыми фокусами, странными решениями, основанными на эффекте конденсации Бозе–Эйнштейна для обращения битов в квантовых ячейках, разделенных световыми годами. Как и в случае с каузальным каналом, эти две связанные ячейки необходимо развести в стороны с досветовой скоростью, что вполне годится для связи, но никак не для транспортировки тел. Некоторые другие – вроде крысиных ходов Эсхатона – необъяснимы и основываются на принципах, которых пока еще не знает ни один физик человечества. Но есть еще два способа – работающие системы передвижения для звездолетов: пространственный возвратно-поступательный Линде–Алькубиерре и прыжковые двигатели. Первый способ создавал волну расширения и сжатия в пространстве перед кораблем и за ним. Способ отличается несравненным изяществом, но довольно-таки опасен: космический корабль, пытающийся перемещаться сквозь плотное многообразие пространства-времени, рискует, что его разорвет случайной пылинкой.
   Прыжковый двигатель куда надежнее, по меньшей мере, и от некоторых капризов судьбы защищает. Оборудованный им корабль может набирать ускорение, уходя из гравитационного колодца ближайшей звезды. Определив точку эквипотенциального выравнивания возле намеченной звезды, корабль включает генератор прыжкового поля и целиком туннелирует между двумя точками, фактически даже не пребывая между ними. (Все это в предположении, что звезда-цель находится примерно там же и примерно в том же состоянии, в котором находилась, когда корабль включал прыжковое поле. В противном случае этого корабля уже больше никто не увидит.)
   Но для военных прыжковый двигатель создает серьезные проблемы. Прежде всего, он действует только в плоском пространстве-времени, то есть очень-очень далеко от любых звезд и планет. Это значит, что необходимо достаточно далеко отлететь, то есть любой, кого вы хотите атаковать, может увидеть ваше приближение. Во-вторых, он неприменим на достаточно далеких расстояниях. Чем дальше пытаться прыгнуть, тем больше вероятность, что условия в месте назначения отличаются от ожидаемых, увеличивая объем работы для учетчиков потерь. А самое главное – создавался туннель между эквипотенциальными точками пространства-времени. Чуть ошибись в расчетах прыжка – и окажешься в абсолютном прошлом, по отношению и к точке отправления, и к месту назначения. Ты можешь об этом не знать, пока не вернешься домой, но ты только что нарушил принцип причинности. А Эсхатон к таким поступкам относился очень серьезно.
   Вот почему план «Омега» был одним из секретнейших документов в библиотеке флота Новой Республики. В нем рассматривались возможные способы и средства использования нарушения принципа причинности: путешествия во времени в предпочтительной системе координат ради получения стратегического преимущества. Рохард отстоял на добрых сорок световых лет от Новой Австрии. Обычно это означало от пяти до восьми прыжков – довольно серьезный рейс, продолжающийся от трех до четырех недель. Сейчас, во время войны, прямые зоны подхода от Новой Австрии наверняка под охраной. Атакующий флот должен будет прыгать вокруг туманности Голова Царицы – фактически непроходимого облака, где формируются три или четыре протозвездных образования. А чтобы выполнить план «Омега», тонко сбалансировав время своего прибытия с первым сигналом тревоги от Рохарда, чтобы никаких абсолютных нарушений принципа причинности не произошло, но все-таки это прибытие застало противника врасплох – тут понадобится еще больше прыжков, уводящих эскадру в световой конус будущего перед тем, как прыгнуть обратно в прошлое, внутрь пространственного горизонта событий.
   Это, как понял Бауэр, была самая широкомасштабная военная операция в истории Новой Республики. И, помоги ему бог, его работа – сделать так, чтобы все получилось.

* * *

   Буря Рубинштейн с размаху хлопнул поношенным валенком по грубому бревенчатому столу.
   – Тихо! – гаркнул он.
   Никто не обратил внимания. Раздосадованный Буря вытащил пистолет, созданный для него выторгованной машиной, и пальнул в потолок. Пистолет только тихо прошелестел, но водопад рухнувшей с потолка штукатурки обеспечил внимание аудитории. Посреди вакханалии кашля и ругательств Буря рявкнул:
   – Призываю Комитет к порядку!
   – А за каким хреном? – вызывающе спросил какой-то смутьян из задних рядов.
   – За таким, что если не заткнешься и не дашь мне сказать, отвечать будешь не мне, а карателям Политовского. Я самое худшее, что могу с тобой сделать – пристрелить. А вот если попадешь в лапы герцогу, тебя работать заставят! – Он рассмеялся вместе со всеми. – На него работать. У нас выдалась беспрецедентная возможность сбросить к черту оковы экономического рабства, привязавшие нас к земле и фабрике, и создать иное, просвещенное общество социальной мобильности, где каждый свободен совершенствовать себя, трудиться на общее благо и учиться работать умнее и жить достойнее. Но, товарищи! Силы реакции бдительны и беспощадны! Даже сейчас флотские шаттлы перевозят солдат на Внешний Хельм, который они хотят захватить, превратив в свою твердыню.
   С довольно впечатляющим жужжанием двигателей поднялся Олег Тимошевский.
   – А чего там! Мы их раздавим!
   Он взмахнул левой рукой, и кулак его принял узнаваемую форму ракетомета. Бросившись в пучину возможностей персонального усовершенствования, он мог теперь дать сто очков вперед прирожденному киборгу, или послужить плакатом Трансгуманистического фронта, или даже Партии космоса и свободы.
   – Олег, хватит! – Буря бросил на него сердитый взгляд и снова обратился к публике: – Мы не можем себе позволить победу насилием, – подчеркнул он последнее слово. – Да, соблазнительно, если не смотреть дальше своего носа. А если смотреть вперед, то такая победа лишь дискредитирует нас в глазах масс. А чему учит нас история? Что если не будет на нашей стороне масс, не будет и революции. Мы должны доказать, что силы реакции рассыплются перед нашими миролюбивыми силами инициативы и прогресса без всяких репрессий – а иначе мы лишь чего добьемся? Да того, что нам придется подавлять их, а при этом мы станем такими же. Этого вы хотите?
   – Нет!
   – Да!
   – Нет!
   Буря вздрогнул от грохота голосов, прокатившегося по залу. Делегаты становились буйными, переполняясь сознанием собственной судьбоносности и обилием бесплатного пива и пшеничной водки. (Хоть последние два ингредиента были синтетическими, но от настоящих не отличить.)
   – Товарищи! – У дверей зала нарисовался светловолосый человек с болезненно-желтоватым лицом. – Прошу внимания! Войска реакционной империалистической хунты движутся на окружение Северного Плац-парада! Свободный рынок в опасности!
   – От бля! – буркнул себе под нос Маркус Вольф.
   – Пойди посмотри, а? – попросил его Рубинштейн. – Возьми с собой Олега, избавь меня от него хоть на время, а я тут пока буду удерживать форт. И попытайся чем-нибудь занять Ярослава – а то он начнет жонглировать или стрелять в солдат из водяного пистолета. Не могу я ничего делать, пока он под ногами путается.
   – Сделаю, шеф. А вы серьезно насчет того… ну, чтобы головы не разбивать?
   – Я? – Рубинштейн пожал плечами. – По мне, так лучше без атомных бомбардировок, но не стесняйся пускать в ход все, что нам нужно для победы – только чтобы правота наша была. Если можно, конечно. Сейчас нам драка не с руки, слишком еще рано. Подержись в сторонке с недельку, и гвардия побежит, как крысы с корабля. А сейчас просто постарайся их отвлечь. Мне тут надо выдать коммюнике, которое лакеям правящего класса зальет сала за шкуру.
   Вольф встал и пробрался к столу Тимошевского.
   – Олег, пошли со мной. Работа есть.
   Буря едва это заметил: он сидел, уткнувшись носом в руководство к текстовому процессору, который рог изобилия плюхнул ему на колени. Всю жизнь писавший только от руки или на старой верной пишущей машинке, он воспринимал этот прибор почти как изделие черной магии. Если бы еще сообразить, как заставить эту штуку подсчитывать число слов в абзаце, было бы совсем хорошо; а так, не зная объема, как сообразить, сколько свинца понадобится на заполнение колонки?
   Съезд революционеров заседал в бывшей Зерновой бирже уже три дня. На крыше черными металлическими папоротниками выросли причудливые конструкции, превращающие свет солнца и атмосферные загрязнения в электричество и яркие пластиковые предметы. Годунов, которому полагалось заведовать подачей блюд, желчно бурчал насчет нехватки столовых приборов (будто настоящего революционера могут интересовать такие мелочи), пока Миша, который в прямое взаимодействие на уровне мозга ушел еще глубже, чем даже Олег, не покрутил носом и не велел этим штукам на крыше чего-нибудь такое сделать. Потом Миша побежал по каким-то делам, и никто не знал, как остановить эту ложко-вилочную фабрику. К счастью, еда тоже не думала кончаться, как и все другое, впрочем. Кажется, герцог поверил Буриному блефу, что у Демократического совета есть атомная бомба, и пока что драгуны держались подальше от желтого кирпичного сооружения в дальнем конце площади Свободы.
   – Буря! Быстрее сюда! Беда у ворот!
   Рубинштейн оторвался от черновика прокламации.
   – Чего там? – рявкнул он. – Докладывай четко!
   Товарищ (Петров, что ли?) едва сумел остановиться возле его стола.
   – Солдаты! – произнес он, запыхавшись.
   – Ага. – Буря встал. – Уже стреляют? Нет? Тогда я с ними буду разговаривать. – Он потянулся, разминая занемевшие мышцы, поморгал, прогоняя усталость. – Веди меня к ним.
   У дверей Зерновой биржи беспокойно шевелилась небольшая толпа. Крестьянки в шалях, рабочие с металлургических заводов с дальнего конца города – простаивающих, поскольку все производство было заменены чудесными, почти органическими робокомплексами, которые все еще достраивали себя, – и даже несколько изможденных бритоголовых зеков из исправительно-трудовых лагерей, расположенных за зáмком, и вся эта толпа бурлила вокруг островка со страхом глядящих на нее солдат.
   – Чего тут? – властно спросил Рубинштейн.
   – Эти люди, они нам сказали…
   – Пусть говорят сами за себя. – Буря показал на ближайшего к воротам. – Вот ты. Ты же не стреляешь в нас, так зачем ты сюда пришел, товарищ?
   – Я? – озадаченно спросил солдат.
   – А нам надоело, что аристократы нами вертят, вот зачем, – сказал его сосед – тощий как жердь, с болезненно-желтым лицом и в высокой меховой шапке, явно не являющейся частью мундира. – Блядские эти роялисты позапирались в своем замке, дуют шампанское и думают, что мы за них погибать пойдем. А здесь у вас народ вроде веселится, и это типа как конец режима, да? Ну, в смысле, у вас тут что? Настоящая свобода пришла?
   – Милости просим, товарищи! – Буря раскрыл объятия навстречу солдату. – Да, это правда! С помощью наших союзников из Фестиваля тирания реакционной хунты будет свергнута навсегда! Рождается новая экономика: прибавочной стоимости больше нет, и отныне все, что однажды было произведено, может само себя повторить! Идите к нам! А еще лучше – подождите чуть-чуть и приведите своих товарищей, солдат и рабочих, в наши ряды!