Суси Валерий. Привет с того света

что испытал Филимонов при виде американских денег, на которые, при желании,
можно было бы купить целое гусиное племя.
- Откуда? - опешил он.
- Борис Львович дал.
- Борис Львович? Этот прохиндей? - изумился Сергей.
- Почему прохиндей? - спокойно возразила Маша, - О таком директоре
только мечтать можно.
- Да, он же гребет только под себя! Разве не так?
- Человек умеет жить. Это так называется. И, кстати, другим не мешает.
Ты бы лучше, Сережа, не встревал туда, где тебе многое не ясно. Там своя
"кухня".
- Да, ладно, ладно! Это я так, к слову.
- Это не все. Борис Львович сказал, что может помочь тебе с работой.
- С какой работой? Откуда ему знать, какая работа мне требуется?
- Да, пойми ты, Борис Львович - мудрый дядя! Он знает.
- Хорошо. Какую работу он предлагает?
- Кладовщиком. На продуктовой базе.
- Черт возьми, но я же не умею воровать?
- Научат, - усмехнулась Маша.
Филимонов подхватил рассеянно бутерброд с сыром и тягуче, по-коровьи,
начал пережевывать кусок, словно, вместе с ним хотел "пережевать" обе
новости.
Когда неопытный химик заполняет содержимое колбы случайными веществами,
могут последовать непредсказуемые реакции. Нечто, подобное испытывал
Филимонов. "Баксы" завораживали, хотелось помять упругую кожуру купюр,
пересчитать их, но не хотелось выказывать нетерпеливость при Маше. С другой
стороны, происхождение денег непонятным образом настораживало и вызывало
смутную досаду. Предложение Бориса Львовича, с которым он был едва знаком,
посодействовать в трудоустройстве, как инородное вещество, плохо усваивалось
и отторгалось другими веществами, вызывая взрывоопасное побулькивание. Ко
всему этому примешивалось зудливое желание немедленно позвонить кредиторам и
уже сегодня освободиться от их угрожающей опеки.
- Наверно, мне надо согласиться, - неуверенно произнес Сергей, - Ты как
думаешь?
Вопрос из тех, на который мы всегда знаем ответ.
- А почему бы нет? Не понравится, можешь уйти!
- А эти три "штуки"? Их же, как-то, возвращать надо...
- Не беспокойся. Считай, что это - долговременный льготный кредит.
Беспроцентный. В торговле есть свои писаные и неписаные правила, свои
секреты. Пусть тебя это не волнует.
- А тюрьмой тут не попахивает? - не сдержался Сергей.
- Да, нет, конечно, - рассмеялась Маша.


Душистый аромат "бабьего лета" сгинул за ночь. Еще, накануне, вечером
Сергей засиделся на ближнем пустыре, вслушиваясь (больше создавая видимость)
в бестолковщину соседа Николая, дородного владимирского мужика. Они
неторопливо пили пиво, покуривали и поплевывали.
Дворник жег сухие листья. От костра завивался матовый шлейф дыма. "Вот
он, дым, сейчас рассеится и, как в сказке, предстанет передо мной послушный
и всесильный джин. Что я ему скажу? - подумал Филимонов, - Сбегай, дружище,
за пивом и, не сочти за труд, прихвати соленой рыбки! Вот что, я бы ему
сказал".
Николай, по русской привычке, жаловался на жизнь. (Американец,
например, никогда этого делать не станет, он будет выставлять напоказ
отполированные зубы, словно, предпродажная лошадь и демонстрировать успех,
неизменный, как снежная вершина Монблана).
Сосед проклинал власть; рассказывал какие-то подробности о начальнике
цеха, где он работал; предсказывал неминуемую стычку, которая, по его
словам, обязательно произойдет во время праздничной октябрьской
демонстрации. Иногда, он замолкал и делал затяжной глоток пива. На толстой
шее, похожей на водопроводную трубу, было невозможно обнаружить кадык,
который при нормальном анатомическом строении служит сигналом прохождения
жидкости через горло. "Труба" же никак не реагировала на вливание. Труба,
как труба. Довольно фантастичное зрелище! Сергей, искоса, наблюдал за
процессом. До самого конца. Пока Николай не отбрасывал небрежно пустую
бутылку в кусты. За спину.
Пропуская мимо ушей большую часть того, что сообщал ему сосед,
Филимонов, тем не менее, не забывал сочувственно поддакивать.
Приближался день сорокапятилетия. Отмечать или не стоит? В последний
раз он приглашал гостей на день рождения пять лет тому назад. На круглую
дату. Тогда было весело. Может быть, все-таки, устроить небольшое торжество?
Полоса неприятностей, кажется, благополучно миновала. Бандитские звонки
прекратились. Появилась недурная работа. "Не мечта поэта", но не досягаемая
без протекции. Появились деньги. Не без "душка". Но это проблема для
принципиальных, для тех, кто из всех масок, выбрал себе маску "честного
парня". Где они, кстати, эти "честные парни"? Разве что в Кремле? Почему то,
вспомнилась физиономия Чубайса. (Физиономия "наперсточника", как не
маскируй!) Филимонов рассмеялся.
- Ты чего? - удивился Николай, - Он же, всерьез, так сказал.
- Да, я понимаю. Извини. Так, вспомнил кое-что.
Да. Вполне можно устроить скромную (собственно, почему скромную?)
вечеринку. Жизнь налаживается, все не так уж плохо складывается. Появилось
почти забытое ощущение из "советского времени", ощущение размеренности и
предсказуемости. Словно, каким-то чудом, вернулась на прежнее место случайно
выброшенная привычная мебель и встала точно так же, как раньше.
А утром через окно потянуло сыростью. Сергей подошел закрыть форточку.
Шел дождь. Женщина в синем плаще плавно поднималась в воздух и легко
опускалась по другую сторону громадных луж. Казалось, ее перемещает в
пространстве разноцветный, подрагивающий на ветру, зонт.
- Ты что не спишь? - услышал он голос жены.
- Осень.
- Что, что?
- Осень началась.
- Да, - равнодушно согласилась она, - Ложись. Спи.
Сергей подлез под одеяло и понял, что уже не заснуть.
- Справлять день рождение или нет? Ты как думаешь?
- Справлять.
- А кого пригласить?
- Дрозда, Виктора с Надей. Можно Мартовицких.
- Мартовицких нельзя. Они в Атланте.
- Где?
- В Атланте. В Америке. Уже год.
- А я и не знала, - без удивления сказала она, - Слушай, а может,
пригласим Бориса Львовича?
- Ну, уж нет! Будет твой день рождения - приглашай. А на мой - не надо!
Маша откинула одеяло и встала.
- Все. Сон ты мне перебил. Теперь уже не заснуть, - сказала она,
стягивая ночную сорочку. Мелькнул профиль поникшей груди с заостренным
кончиком оранжевого соска.

Обещания, которые мужья дают своим женам, часто выполняются с той же
точностью, с какой выполняются обещания политиков перед народом. Клятвенное
заверение - никогда больше не притрагиваться к спиртному, вырывается у
мужчины только наутро, в тот момент психологического и физического упадка,
когда он, строго говоря, не способен в полной мере отвечать за свои слова.
"Частичная дееспособность" - если употребить юридическую терминологию.
Филимонов не откликался на беспорядочные предложения "составить
компанию". По-другому, в России нельзя. Иначе, не успеешь оглянуться, как
дойдешь "до ручки". Однако, убежденным трезвенником он, так же, не был.
Совершенно не пьющие люди, особенно, те из них, для кого этот факт являлся
предметом гордости (признак - самодовольство) вызывали в нем противоречивые
чувства. Уважение к рациональному мышлению и презрение к тому, что
рациональное мышление подавляет простые человеческие эмоции.
Был у Филимонова один знакомый, отношения с которым никак не
классифицировались по обычной схеме: задушевный друг, близкий приятель,
надежный товарищ. Может быть, из-за разницы в возрасте. Дмитрий Иванович
готовился встречать семидесятилетие. Жил одиноко на своей подмосковной даче,
все реже и реже, выбираясь в Москву. "Суета надоела" - объяснял, - "Да и
люди тоже". Невысокий, худощавый, он никогда не жаловался на здоровье и,
вообще, не вел себя по-стариковски. Только что женским полом не увлекался!
(Жена умерла лет двадцать назад). До пенсии Дмитрий Иванович преподавал
криминалистику в Академии МВД. Известный профессор! По какой то партийной
обязанности, он часто навещал райком, где они и познакомились. Само по себе
это обстоятельство, конечно, не могло привести к каким-то особым отношениям,
но случилось так, что Филимонов неожиданно помог профессору.
Поступила в райком анонимка. (По тем временам бумажонка опасная).
Неизвестный автор докладывал, что профессор берет взятки от претендентов на
ученое звание; пьет горькую до того, что на следующий день не в состоянии
проводить занятия; содержит любовницу.
Филимонов не то, чтоб не поверил во все перечисленные грехи профессора
(стандартный набор, как подарочный комплект для бритья), а просто не захотел
"топить" симпатичного человека. Дмитрий Иванович всегда был уравновешен,
предупредителен, а самое главное, вел себя так, что никто не мог бы
догадаться, что перед Вами знаменитый ученый, почетный член зарубежных
Академий и международных ассоциаций. Такое поведение свойственно тем, кому
не требуется больше доказывать интеллектуальную состоятельность. Поскольку
явление это исключительно редкое, оно замечается всеми. У одних, как ни
странно (а, может быть, и вовсе не странно) это вызывает зависть и
раздражение; у других - симпатии.
Одним словом, Филимонов взял да и позвонил в тот же вечер профессору на
квартиру. И тут же оказался приглашенным в гости.
Дмитрий Иванович жил уже тогда один.
- Жена живет в Ростове. Но мы не разводимся. Нет необходимости, - счел
нужным прояснить семейное положение профессор.
Филимонова же поразила однокомнатная квартира, которую занимал
"светило" с мировым именем.
- Мы разменяли квартиру. Мне досталось это, - сказал он без сожаления.
Комната напоминала городскую библиотеку. Стеллажи с книгами до потолка.
Художественная литература напрочь отсутствовала. Все по криминалистике и
философии.
- Романы, как видно, Вы не читаете?
- Раньше читал. Теперь, действительно, не читаю. Некогда.
- А мне, казалось, что криминалисты увлекаются дедективами.
- Нет, только не это, - засмеялся профессор.
Дмитрий Иванович, не спрашивая, поставил на стол бутылку водки и
закуску. "Значит, анонимщик не так уж не прав", - подумал Филимонов и
"опрокинул" рюмку, не пытаясь даже "поломаться" для виду.
- Так что у Вас за дело, о котором Вы не захотели говорить по телефону?
Сергей Павлович рассказал все как есть, без утайки.
- Почти, правда, - подтвердил обвинения профессор, - Ко мне приходит
много народу. Некоторые приносят диссертации, просят помочь. Я не отказываю.
Интересно наблюдать, как зреет мысль. Талант без творческого общения
погибает. Ему необходима питательная среда, толчки извне. В какой то мере, я
и являюсь этим самым толкателем. Нет, диссертаций я ни за кого не пишу. Но
идеи подбрасываю. Благодарят. Не без этого. Пью лучшие коньяки, хотя
предпочитаю по-русски - водку. И насчет пьянства - почти, правда.
Употребляю. Иногда, на утро и с похмельем борюсь. Наверно, кто-то замечает.
Но лекций по этой причине - не пропускал. Любовница то же есть. Светлана
Федоровна зовут. Молода, красива. Замуж за меня не собирается, а то я бы
развелся. Пусть и со скандалом в партийной организации. Так что все близко к
правде, дорогой Сергей Павлович! А вот Вам, за Ваш визит ко мне, я глубоко
признателен! Благодарю!
- Пожалуй, неприятности могут быть. Я, к сожаленью, такие вопросы не
решаю.
- Не беспокойтесь. Не в первый раз! И в КГБ писали, и в МВД, и в
Политбюро. История известная.
- Вот как?
- Да, Вы не удивляйтесь. У нас ведь, как? Если не наследишь там, где не
надо, то никто тебя и трогать не будет. Хочешь взятки бери, хочешь водку
ведрами пей! Только ходи по нужной тропке. Вот я, пока, с той тропки,
видать, не сбился.
Филимонов засиделся до ночи, "приняв на грудь", в итоге, пол-литра. (За
второй он, сам же, бегал в ближайший ресторан).
С тех пор, между ними, установились своеобразные отношения. Раз в году
профессор звонил и говорил: "А как, насчет того, чтоб по сто грамм?" И
Филимонов никогда не отказывался. Профессор выглядел одиноким и заброшенным,
как безымянная могила. Но, однажды, как-то, к слову, сказал: " Знаете, когда
я начал терять друзей? Когда у меня начались настоящие успехи. Люди не
переносят чужих успехов". Потом Дмитрий Иванович ушел на пенсию и переехал
на дачу. Телефона там не было, и Филимонов ввел новое правило. Прихватывал
водку и ехал наугад. Не было случая, чтоб промахнулся. Иногда, оставался на
ночь. Тогда разжигали камин и сидели до утра.
- Давненько, Маша, не бывал я в Г. - примерно, так, начинал
"подъезжать" Филимонов к жене, когда появлялось желание "забуриться" на
профессорскую дачу. Желание "умотать" из города, из дома, от семьи, хоть на
день-два возникало регулярно. Попытка справится со стрессом с помощью
"перезагрузки жизненной прграммы". Сравнение из компьютерной области. Как
только "умная машина" попадает в тупик, начинает беспомощно щурится и
моргать, или застынет безнадежно, ее "вырубают" ненадолго, отправляют на
секунды в состояние "клинической смерти". Это и есть перезагрузка.
- Потом опять три дня "болеть" будешь, - сказала она таким тоном, как
если бы: "Опять на три дня дождь зарядил". Маша догадывалась, что поездки к
профессору были больше, чем обыкновенная пьянка. Она давно заметила, что,
потом, после "того", Сергей становился спокойней, внимательней и добрей.
Значит, ему это надо. Значит, не стоит препятствовать.
- В пятницу поеду.
Филимонов предпочитал пятницу. День накануне выходных. С двухдневным
резервом времени для мобилизации физических сил.

В тот день он ушел с работы сразу после обеда. Решил зайти в
парикмахерскую, а оттуда, прямиком, на Ярославский вокзал.
Толстушка-парикмахерша ловко манипулировала инструментами.
"Как врачи попадают ей в вену"? - подумал Филимонов, наблюдая за
движением мясистых рук, по локоть обнаженных.
Помещение парикмахерской было крохотным. Два кресла. Однако, второго
работника на месте не было. Несоразмерная помещению, отопительная батарея
протягивалась, почти, от одной стены до другой и выдавала такую порцию
тепла, что клиент, вполне, мог бы раздеваться до трусов.
Филимонов быстро вспотел и мучительно дожидался окончания стрижки.
Расплатился. На улицу вышел измученным, заглатывая свежий воздух стаканами.
В магазине, куда он зашел за водкой, неожиданно закружилась голова. Да так,
что пришлось прислониться к стене. Он испуганно провел ладонью по влажному
лбу. "Нехорошо! Ой, как, нехорошо! Не сердечный ли это приступ?"
- Налейте-ка мне томатного сока, - обессиленно попросил он продавщицу,
экономя силы на слове:"Пожалуйста".
Немного полегчало. "Может не ехать?" Но на улице "вентиляция
заработала", задышалось ровней. "Прошло, кажется. Наверно, просто
переутомление. Тем более, надо ехать на дачу, поближе к природе".
В электричке опять прошибло. На этот раз, ухватистей, одновременно с
ознобом. Филимонов вытянул ноги, откинулся на спинку сиденья, замер. Народу
было мало, и на него никто не обращал внимания. Сергей Павлович закрыл глаза
и подумал: "А, может, это - конец? Кранты? Смерть не имеет привычки
советоваться и не предоставляет "последнее слово обреченному".
- Что ты, Танька! Да он тогда меня просто убьет! Ты не знаешь его
характер. Это твой Мишка - теленок! А мой, чуть что - по рогам! - как сквозь
сон, доносился чей-то пронзительный голос.
- Не-е. Мишка меня пальцем не трогает. А пусть только попробовал бы! Я
б ему сама, тут же, утюгом про меж глаз! Он знает. Нельзя мужикам
поддаваться. Тогда и ценить будут. Я так специально, иногда, глазки кому
строю. Пусть поревнует. Все на пользу.
- Ты б с моим пожила да глазки построила! Враз без глазок то и
осталась...
Потом слова сбились в кучу, и Филимонов перестал улавливать их смысл.
Так солдаты, расстроив ряды, бегут в панике с позиций и не понять уже, где
первая шеренга, где - последняя. Все перепуталось.
Он очнулся в тот самый момент, когда электричка дернулась и стала
набирать ход. За окном отчетливо промелькнуло название станции. "Его"
станции.
- О, черт! Проворонил!
Филимонов напрягся и приготовился выйти на следующей остановке.
Железнодорожная ветка была ему знакома. Там, дальше, профсоюзный санаторий.
Там он не раз отдыхал. Показалась станция и электричка, с некоторым усилием
и скрипом, затормозила. Он вышел на воздух. Еще мгновенье и электричка
испарилась.
Сергей Павлович стоял совершенно один на безлюдном перроне. Ни одной
живой души! Вокзальчик станции, чуть больше общественного туалета, был
незнаком. Филимонов мог бы поручиться, что никогда прежде, здесь, не был.
Интересно то, что на том месте, где должно было быть название станции,
ничего, ровным счетом, не было. Он дважды обошел вокзальчик вокруг, потрогал
входную дверь (она оказалась запертой). Постучал в окошечко кассы. Никого!
Как не искал, не сумел обнаружить расписания. "Видно, какая-то новая
промежуточная станция. И, видать, появилась недавно. Не обустроена еще".
Он ощутил приближение нового приступа недомогания и растерянно
оглянулся. Увидел свежевыкрашенную (не в зеленый, обычный, а почему то - в
красный цвет) скамью. Расстегнул куртку, освободил ворот рубашки. Дрожь
усиливалась.
- Кажется, Вам требуется помощь?
Прямо перед Филимоновым стоял человек. Респектабельный мужчина в черном
пальто и черной шляпе. Из деталей лица запоминалась толстая, слегка
вывернутая, нижняя губа и блестящие, как у иога, сверлящие глаза.
- Мне? - переспросил хрипло Филимонов, - Да. Мне нужна помощь.
Вспоминая потом этот первый момент знакомства, вопрос незнакомца и
собственный ответ, он придет к убеждению, что речь шла не о медицинской
помощи. Не только о медицинской. Он вспомнит, что сразу почувствовал, что
слово - "помощь" прозвучало в вопросе с каким то тайным смыслом, подтекстом.
Потому то и переспросил, что почувствовал. А самое главное, он в своем
ответе, то же заговорил о "помощи", имея ввиду не просто врачебную, а какую
то другую, ему самому непонятную. С каким то неясным странным смыслом. При
этом и незнакомец, и он, оба понимали, что говорят о "помощи" в том, другом
смысле. Незнакомец улыбнулся.
- Минуточку! Сейчас все будет в порядке! - Он приложил пухлую ладонь к
взмокшему лбу Филимонова, - Еще минуточку!
Затем он резко убрал руку и отступил на шаг, как художник от мольберта
после заключительного мазка кистью.
Дрожь прекратилась моментально. Серегей Павлович неуверенно пощупал
голову. Никаких признаков боли! Он глубоко вздохнул и облегченно выпрямился.
- Спасибо! Вы, наверно, врач?
- В некотором роде.
- Не знаю, что это было. Но, сказать честно, я перепугался. Подумал -
сердечный приступ.
Мужчина оглядел быстро, но цепко, скамейку, провел пальцем по шершавой
поверхности и, убедившись, что краска засохла основательно, присел рядом.
- Инфаркт Вам не грозит, не беспокойтесь. Даже несмотря на то, что
физкультуру, как видно, Вы игнорируете, курите и не прочь пропустить
стаканчик-другой. Только не подумайте, что я это говорю в осуждение! Так, к
слову! Я сам в жизни не делал гимнастику, курю с четырнадцати лет, а пью -
ежедневно.
Он вытащил небрежно из внутреннего кармана плоскую мельхиоровую фляжку.
- Глотните!
Сергей Павлович влил в себя изрядную дозу.
- Коньяк?
- Вроде того, - незнакомец, в свою очередь, сделал так же внушительный
глоток, - Степан Степаныч! - представился он.
- Филимонов, - (через паузу) - Сергей Павлович.
Они молча повытаскивали сигареты, зажигалки и закурили. Каждый обслужил
сам себя, не пытаясь опередить друг друга в вежливости и предлагая "лишний
огонек".
- По-моему, Сергей Павлович, Вы, как и я, не особенно высокого мнения о
людях? - неожиданно, и без всякой привязки к предыдущему разговору, спросил
Степан Степаныч.
- Я? - удивился Филимонов, - Да, нет. Пожалуй, я хорошо отношусь к
людям.
- Ну, да! - как бы спохватился Степан Степаныч, - Вы добрый,
справедливый и честный человек. К Вам все хорошо относятся, Вас любят и Вы
любите всех. Все человечество!
Степан Степанович не скрывал иронии, но в его интонации не было и
грамма раздражения. Нет. Он, словно, рассуждал вслух. И рассуждал
добродушно, и снисходительно. Филимонову стало, как-то, неловко.
- Вы нарисовали сейчас какую то идеальную картину. Так, наверно, не
бывает. Но я, действительно, считаю себя достаточно порядочным человеком,
чтоб не вызывать ненависти у других.
- А Вам не приходило в голову, что чужая порядочность, именно, и
вызывает ненависть?
- Нет. Я как то не встречался с подобным, знаете ли.
- Вам никогда не приходилось терпеть клевету?
- Приходилось, конечно! Но я научился переносить ее.
- Клевету переносить трудно. Правду - то же. Причем, правду -
значительно трудней. Вам приходилось красть?
Вопросы Степан Степановича совершенно не вписывались в привычные рамки,
но отчего то воспринимались, как самые обычные. Невинный такой разговор,
чтоб "убить" время.
- Приходилось ли мне красть? - нерешительно переспросил Филимонов, - Да
я краду, можно сказать, каждый день! - вдруг выпалил он, испытывая радость и
прилив сил.
- Замечательно! - обрадовался Степан Степанович, - А как часто
приходиться завидовать тем, кто успешней Вас?
- Всегда! - торжественно произнес Сергей Павлович.
- А разве Вам никогда не хотелось кого-нибудь задушить, например?
- Хотелось! Конечно, хотелось! И не раз! - Филимонов был почти
счастлив! Он ипытывал сумасшедший восторг!
- Теперь, представьте себе роскошный зал консерватории, - продолжал
довольный Степан Степанович, - Концерт классической музыки. Одохутворенные
лица зрителей. Кое у кого от избытка чувств влажные глаза. Кажется, здесь
царит само добро в своем естественном обнаженном виде. Посмотрите только на
ту даму! Вот на ту, в первом ряду! Она прикладывает шелковый платочек к
тонкой переносице. Видите? На ней розовая кофта...
Сергей Павлович покорно посмотрел в сторону, куда простерлась упрямая
рука Степан Степановича и, действительно, увидел красивую женщину в розовой
блузке. По ее лицу скатывались нежные слезы.
- Знаете, кто это? Впрочем, откуда Вам это знать? Она ведущий инженер
на одной крупной фабрике. Директор выехал в Израиль. Она может занять его
место. Но на него претендует Галина Ивановна - начальник планового отдела. И
что Вы думаете? Не далее, как вчера, эта красивая женщина, Валентина
Романовна, побывала в Главке и сообщила руководству о "приписках", которые
совершала конкурентка. Самое интересное, однако, то, что "приписки" делались
с ее собственного ведома и одобрения. Как Вам это нравится? Или, например,
ее сосед справа? Брюнет с печальными глазами. Видите?
Да. Филимонов видел брюнета. Показалось, даже, что брюнет мельком
взглянул на него, Филимонова.
- Пару месяцев назад приятель сказал ему, что его последняя картина
(брюнет - художник) вышла бледненькой, не получилась. Что Вы думаете?
Правильно. Он возненавидил приятеля. Картина, между прочим, действительно -
дрянь! Стоит ли продолжать? Возьмите любого из этих милых людей и перенесите
из этого волшебного места в будничную нашу, суетливую жизнь. Поддакивайте и
соглашайтесь! Но не перечьте и уж ни в коем разе не обнаруживайте свой ум!
Иначе, приобретете врагов! Потому что, все они превыше всего ценят
собственное мнение. Они взбухли от амбиций, как клопы, перепившиеся чужой
крови!
Степан Степанович встал и зрительный зал консерватории моментально
исчез. Но Филимонов был уверен, что ведущий инженер фабрики лукаво
усмехнулась на прощание.
- И после этого, Вы скажете, что хорошо относитесь к людям?
- Нет, дорогой Степан Степанович, Вы правы. Не скажу!
- А, признайтесь, о себе самом, до сих пор, до этого разговора, Вы то
же думали по-другому?
- Признаюсь.
- Глотните! - протянул фляжку Степан Степанович.
Сергей Павлович "от души" приложился. Он чувствовал себя необыкновенно
раскованным и свободным.
- Подобные мысли я встречал у Дейла Карнеги. Только выраженные с
большой деликатностью.
- А, Карнеги - старый лицемер! Он то прекрасно знает цену человеческой
морали. Вы заметили то презрение, которое он испытывает к человечеству? Он
ведь обучает притворству, обману. Пособие для мошенников! Если кто-то вдруг
начнет усердно расхваливать Вас, так не спешите "развешивать уши". Знайте,
что скорее всего, перед Вами тип, "объевшийся" накануне советами последнего
циника.
- Мне, честно сказать, показалось, что он, как человек верующий,
искренне желает добра людям.
- Верующий в кого?
- Как в кого? В Бога, естественно.
- В какого Бога?
- В того самого, - Филимонов обескураженно ткнул пальцем в небо.
- Друг мой! У мусульман свой Бог, у буддистов, кришнаитов - свой, у
евреев - свой, у православных то же свой. Можно назвать еще десятки сект и
учений, и везде свой, особенный образ Бога. Какого из них Вы имеете ввиду?
Сергей Павлович растерялся. Вопрос, бесхитростный на первый взгляд,
поставил его в тупик.
- Вижу, что об этом Вы не задумывались. Мне же, хотелось подчеркнуть,
что то, что, кажется, очевидным христианину, не кажется очевидным
мусульманину. И нет никаких оснований отдавать преимущество Христу перед
Аллахом, если, конечно, Вы в состоянии быть беспристрастным.
- Я атеист, Степан Степанович. Но, как было бы хорошо, если б лучше,
был - верующим! Жить и не бояться смерти, быть уверенным в собственной
вечности! Это же счастье!
- Это - самое большое несчастье! Представьте себе бестелесную душу,
светящийся одинокий сгусток сознания в беспредельном пространстве,
обреченный на вечное созерцание? Что может быть ужасней для человека, в