Страница:
смерти. Тот, кто даст им надежду на бессмертие, тот станет хозяином их душ.
- Так, все-таки, страх! Все равно - страх! - воскликнул император,
почти, торжествующе.
- Государь! Ты прав! Страх не изжить на земле! Но те, кто поверят в
любовь, будут думать, что возвысились над страхом. Нам не нужно писать
научные труды. Способность идеи самовоспроизводиться сделает это за нас. Нам
предстоит только сформулировать основные мысли - о любви людей друг к другу,
о любви к Богу, о смирении и послушании, о безропотном страдании на земле
ради вечного счастья в бессмертии. Мы не станем отвергать заповеди Моисея,
но наполним их любовью!
- Циники близки стоикам! И те, и другие презирают смерть! Но на
театральных подмостках жизни стоики исполняют свою роль изящней! Не забывай
об этом, друг мой!
Весь привычный жизненный уклад Николая перевернулся. Из философа и
созерцателя, привыкшего к размеренной жизни, он превратился в беспокойного
путешественника, одержимого и не знающего усталости. Он не обращал внимания
на свой возраст, не замечал седины, пренебрегал теплом и домашним уютом. Он
настолько привык к морским плаваниям, что легко переносил шторм и повальный
ветер, как бывалый матрос. Он досконально изучил острова и архипелаги
Великого моря на протяжении всего своего маршрута - от Рима до Кармил, порта
на границе Самарии и Галилеи. Оттуда, до Назарета, он мог добраться за один
день. В Галилее наместником был младший Ирод. Братья - Филипп и Лисаний,
стали наместниками в соседних провинциях.
Неукротимый разум Николая требовал торжества, достижения цели,
воплощения задуманного. Казалось бы, его цинизм и презрение к смерти должны
были лишить жизнь самого главного - смысла, и превратить его в ироничного
наблюдателя. Но этого не происходило. Амбиции и тщеславие - были его
смыслом. Николай испытывал восторг от осознания того, что он, именно, он, в
тайне от всех приводит в исполнение самый грандиозный план со времени
бегства иудеев из Египта. Но его честолюбие было лишено тех свойств, которые
толкают к славе и известности. Он не стремился сравняться с Моисеем.
Истинное наслаждение доставляла ему сама мысль, что он "выше" Моисея, "выше"
Бога, что он незримо властвует над людьми. Счастье - рационально! Оно
изменчиво и непостоянно, как море... Достиг сегодня успеха - и ты счастлив!
А завтра испытал неудачу и счастливое настроение покинуло тебя. Лицемеры те,
кто твердят о неземном счастье, а впадают в уныние от самой малой
неприятности и переполняются гордостью от самого малого успеха!
Николай заводил знакомства в Галилее, Самарии, Иудее, приглядываясь, в
особенности, к семьям, в которых воспитывались мальчики. В таких семьях он
задерживался на несколько дней, проводя большую часть времени с детьми.
Разговаривал с ними, играл, ходил ловить рыбу, выясняя незаметно их
склонности, способности, знания, проверяя память и сметливость. Неизменно,
на два-три месяца останавливался в Назарете у племянницы, наблюдая, как
подрастает малыш и, обнаруживая, к удовольствию, в нем любознательность и
неуемную энергию.
Как-то, Иосиф рассказал о своем друге Захарии, жившем неподалеку, в
горном селении.
- Он знает Писание лучше всех нас. От него и народ наш, несчастный,
надежду имеет. Через него пришло к нам ожидание Мессии.
Не прошло и двух дней, как Николай уже сидел в ненадежном доме Захарии,
говорил с женой его - Елизаветой, а на коленях у него сидел шестилетний
кудрявый мальчуган, их сын Иоанн. Однако, долго усидеть на коленях мальчик
был не в состоянии. Его темперамент требовал движения, прыжков, кувырков,
смеха и визга. Он непрестанно задавал вопросы, иногда, забывая выслушать
ответ, что ничуть не огорчало Николая, а указывало ему на небывалую быстроту
мысли юного отпрыска.
Возврашался Николай из своих путешествий не один. Каждый раз его
сопровождало несколько подростков от десяти до двенадцати лет. Из тех, на
ком он останавливал свой выбор.
В Риме они помещались в специальную школу, о существовании которой
знали немногие. Любопытный мог узнать о школе лишь то, что там обучают
иудейских детей искусству, философии, иностранным языкам, римскому праву и
этике, чтоб впоследствии из них вышли преданные и знающие люди, способные
занимать ответственные должности в Иудее, Самарии и Галилее с пользой для
Рима.
Октавиан выглядел угрюмым. Его терзали сомнения и преследовали страхи.
Он не мог смириться с вероломством дочери.
Тиберий находился на Родосе и, по сообщениям агентов, вел себя смирно,
углубившись в чтение философских трудов. Хитрит? Выжидает? Но, пока, он не
опасен. Юлия, заполучив полную свободу, надолго пропадала из виду. Так что,
даже, всезнающий Кальпурий не всегда мог представить информацию о ней. Что
ж, дочь императора владела секретами тайной канцелярии и, при желании, умела
скрывать следы. Октавиан был взбешен, когда отдал приказ доставить ее, а
люди Кальпурия три дня, безрезультатно, рыскали по всей империи.
Это случилось, вскоре, после смерти Ирода и очередного возвращения
Николая из Галилеи. Он сказал, тогда, что было бы неплохо переманить Ирода
Второго на свою сторону. По его наблюдениям, дело это, вполне, осуществимое,
так как сын, кажется, пошел в отца и не отличается богобоязненностью.
Николай напомнил, что Юлия хорошо его знает с тех пор, как двенадцать лет
тому назад посетила Иерусалим вместе с Агриппой.
- Ирод честолюбив и хитер. Его воспоминания о Юлии были переполнены
восхищением, облепленным со всех сторон намеками, как взбухший от нектара
цветок - пчелами. Он не решился высказать вслух то, что будоражит его
воображение...
- Неужели он вздумал, что...
- Да, государь! Он лелеет надежду породниться с тобой! Особенно,
теперь, когда ты изгнал Тиберия. Кажется, его планы простираются очень
далеко...
- Глупец! - бросил император, не скрывая отвращения, - Если Тиберий не
смирится, он умрет раньше меня, а я могу усыновить одного из его пасынков -
Луция или Гая, в которых течет кровь Клавдиев.
- Юлия могла бы помочь нам, используя свое влияние на Ирода и это,
значительно, облегчило бы мое положение в Галилее.
- Стоит ли посвящать ее в наше дело?
- Юлия умна, ненавидит Тиберия и обожает отца! Разве это не залог того,
что ей можно доверять?
Октавиан приказал разыскать Юлию и был взбешен, что этого не смогли
сделать в тот же день. Однако, он был еще более взбешен после разговора с
дочерью. Она не поняла и не приняла ничего из того, что он, взяв с нее
предварительно клятву молчать, сообщил ей.
- Этот иудей обманывает тебя! Он делает все, чтоб возвысить свой народ
и унизить Рим! - сказала она, теряя самообладание.
Октавиан выгнал ее и приказал не отлучаться из Рима. Он был в ярости!
"Николай стремится унизить Рим!" - эта мысль засела в его голове и, впервые,
заронила семена недоверия к иудею. Октавиан вызвал Понтия Пилата, которому
было поручено создать засекреченную школу для иудейских детей. Император
верил молодому Пилату, отец которого всегда оставался на стороне Цезаря и
воспитал сына в почтении к его памяти. Так же, он пригласил Гая Кальвисия
Сабина, поддерживающего его во всех делах на протяжении тридцати лет и Луция
Пассиена Руфа, которому император покровительствовал и на которого "имел
виды" в будущем. Сорокалетний Руф внушал уважение степенным и глубоким умом,
способностью анализировать, не упуская многочисленных деталей. Когда он
заканчивал доклад, обычно, устанавливалась тишина. Время, необходимое для
осмысления всего того, что было, только что, произнесено. Детали придавали
общей картине ту цельность, которая, иногда, меняла полностью прежние
представления.
Эти трое были посвящены в тайну и были прямыми исполнителями
грандиозного плана. Октавиан, преодолевая раздражение, рассказал о встрече с
Юлией и зароненных ею подозрениях.
- Государь! Как ты мне и повелел, я внимательно изучаю все записи,
которые Николай готовит и отдает мне. Он выражается витиевато, это правда,
но ничто, клянусь Юпитером, не указывает на измену, - сказал Сабин, - Кроме
того, я согласен с Николаем, что этот труд должен быть выполнен в
определенном стиле, сообразуясь с духом посланий древних пророков и
устанавливая духовную связь с ними. Нет, я нигде не вижу его стремления
возвеличить иудейский народ в ущерб Риму. Он говорит о грехе, относящемся в
равной степени, как к иудею, так и к римлянину, так и к любому язычнику. То
же, он говорит и об искуплении греха. Он искусно лишает иудеев
самоуверенности в своей богоизбранности, обращаясь к древней традиции
обрезания.
Сабин извлек несколько пергаментных свитков и, развернув один из них,
начал зачитывать: "Итак, если необрезанный соблюдает постановления закона,
то его необрезание не вменится ли ему в обрезание? И необрезанный по
природе, исполняющий закон, не осудит ли тебя, преступника закона при
Писании и обрезании? Ибо не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то
обрезание, которое наружно, на плоти. Но тот Иудей, кто внутренне таков, и
то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от
людей, но от Бога".
- "Итак, какое преимущество быть Иудеем, или какая польза от обрезания?
Великое преимущество во всех отношениях, а наипаче в том, что им вверено
слово Божие", - процитировал наизусть Понтий Пилат, демонстрируя
великолепную память.
- Так, все-таки, он говорит о преимуществе иудеев? - недовольно
отозвался Октавиан.
- Я то же обратил на эту фразу внимание, - сказал Сабин, - Но Николай
сумел переубедить меня и доказать, что она не может принести вреда. Вот что
он пишет дальше: "Итак, что же? Имеем ли мы преимущество? Нисколько. Ибо мы
уже доказали, что как Иудеи, так и Еллины, все под грехом. Правда Божия чрез
веру в Иисуса Христа во всех и на всех верующих: ибо нет различия. Где же
то, чем бы хвалиться? Уничтожено. Каким законом? Законом дел? Нет, но
законом веры. Неужели Бог есть Бог Иудеев только, а не и язычников? Конечно,
и язычников. Потому что один Бог, который оправдает обрезанных по вере и
необрезанных чрез веру".
Октавиан встал и в задумчивости начал ходить, обдумывая услышанное.
- Не слишком ли велика власть этого Бога? Не покушается ли она на
власть императора? - высказал он, наконец, то, что его мучало более всего.
Сабин опять взялся за свитки и, найдя нужный, продолжил чтение: "Всякая
душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога;
существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти
противится Божию установлению. Ибо начальник есть Божий слуга, тебе на
добро. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по
совести".
"Бог будет испонять волю императора, а императору останется лишь делать
вид, что он исполняет волю Бога!" - вспомнил Октавиан слова Николая и
настроение его улучшилось.
- Государь! - заговорил Руф, - Николай, несомненно, желает добра своему
народу, хоть за многие годы и превратился в настоящего римлянина. Но
заглушить голос крови ничто не способно! Волчья стая всегда примет
отбившегося волчонка... Достоинства Николая, его восхитительный ум -
общеизвестны! Его стремление обезопасить свой народ совпадает со стремлением
создать Великую Империю! Делая добро своему народу, он делает добро Риму.
Благодаря, именно, своему уму, Николай прекрасно понимает, что без поддержки
Рима его народ обречен и ему не справиться с многочисленными врагами. Он
прав, когда говорит, что единственным препятствием для объединения служат
религиозные различия и делает все, чтоб устранить их. Во имя Рима и во имя
Иудеи! Я верю ему!
Квинт Фабий Максим и Гней Кальпурний Пизон покаялись. Они явились к
императору вдвоем, после того, как Октавиан получил от них секретное
послание с просьбой принять их и, тут же, дал согласие. Он предчувствовал,
что встреча окажется важной и прояснит положение дел в Риме. От Кальпурия,
по-прежнему, поступали сведения о заговорщиках, которые, несмотря на
отсутствие Тиберия, продолжали устраивать свои сходки, и Октавиан уже давно
подумывал о том, что необходимо предпринять какие-то меры. Но, видно, годы
отнимали решительность. Он никак не мог справиться со своими колебаниями.
Однако, то, что он узнал от недавних врагов, повергло его в оцепенение.
Юлия стала любовницей Семпрония Гракха и выдала ему тайну, которую он ей
доверил, взяв клятву молчать. Заговорщикам все известно и это дает им власть
над ним, императором. Юл Антоний уже готовит речь для выступления в Сенате!
- Что же, вынудило Вас прийти ко мне? - задал вопрос император с
искренним недоумением.
- Рим ждут трудные времена, если не будет идеи, которая сможет сплотить
Империю! Мы оценили твой план и готовы идти вместе с тобой!
Всю ночь люди Кальпурия не спали, а утром Октавиан, как обычно,
выслушивал доклад.
- Семпроний Гракх и Юл Антоний - мертвы! Оба оказали сопротивление.
Остальные закованы в цепи и молят о пощаде!
- Где Юлия?
- Здесь, государь! Приказать ввести?
- Нет! Отправь ее в Путеолы, обеспечь надежную охрану и, пусть, она там
дожидается решения своей участи!
Вот и пригодился закон о браке и прелюбодеянии. Октавиан выступил в
Сенате, как защитник закона, для которого нет ничего священнее, чем его
неукоснительное соблюдение. Перед законом все равны! На глазах всего Рима
император приносил в жертву собственную дочь! У него не хватило духу
требовать ее смерти... Он потребовал изгнания... Навечно!
Юлию отправили на остров Пандатерия. Октавиан не ощущал в себе
достаточно сил для того, чтоб выдержать сцену прощания и ничем не проявить
слабость. Он отклонил просьбу Юлии о свидании.
Тайна осталась не раскрытой.
Тиберий сдался! Восемь лет он на что-то надеялся и не подавал ни звука.
Теперь же, когда в Риме не оставалось никого из его единомышленников, он
утратил всякие надежды на перемену в своей судьбе. Приходилось, либо,
смириться и просить о помиловании; либо, поставить крест на своем будущем.
Тиберию исполнилось сорок шесть лет. Рослый светловолосый красавец,
сильный и ловкий, он, вдруг, начал ощущать приступы опасного отчаянья.
Смерть бродила по острову и пряталась за каждым кустом. Тиберий, иногда,
резко оглядывался, словно, желая застать ее врасплох, пугая охранников.
От матери шли письма. В них гордость и строптивость перемежались со
страхом и тоской. Постепенно, они наполнились одной материнской грустью.
"Надо смириться! Октавиан полон сил и его правление продлиться долго, -
писала она, - А ты, бесследно, пропадешь на этом ужасном острове!"
Тиберий сдался! Он написал покаянное письмо императору! Письмо, которое
очень скоро вернуло его в Рим!
Октавиан ждал этого часа! Не потому, что хотелось сломить волю Тиберия
и насладиться победой, что, впрочем, то же было приятно. Но не потому,
император желал его покаяния и надеялся на него. Вовсе не потому!
Тиберий был единственным достойным преемником трона. Примеряясь,
мысленно, к остальным, он неизменно возвращался к нему. Семнадцатилетний сын
Тиберия от Випсании, его первой жены - Друз Цезарь Младший производил
впечатление воспитанного юноши, но в нем не было и намека на силу и
твердость. То же впечатление исходило от пасынков Тиберия - Гая и Луция.
Зачем им власть? Они все равно не сумеют справиться с ней! Что же думать о
том, чтоб они смогли осуществить задуманное им и Николаем? Тут нужен гордый,
сильный, упрямый и умный! И мысль возвращалась к Тиберию.
Возвращение Тиберия в Рим превратилось в праздник и народное гулянье.
Ливия приблизилась к Октавиану и благодарно дотронулась до его локтя, когда
они стояли на трибуне Форума в ожидании торжественного въезда Тиберия.
Октавиан не шелохнулся. Всякое чувство к этой женщине давно умерло в нем. Он
стоял и размышлял о том, как отнесется Тиберий к тому, что он собирался
открыть ему сегодня же, немедленно. Он не забыл реакцию Юлии. Что, если так
же, поступит Тиберий? Покаянное письмо Тиберия не ввело императора в
заблуждение, и он осознавал, что не страх смерти вынудил его пойти на
примерение, но ужас бездействия! Октавиан не сомневался, что, если коснется,
то Тиберий с улыбкой пойдет на смерть! Такой человек, как он, способен
заставить себя поступать по логике событий; но никогда не предаст
собственных убеждений!
Октавиан боялся получить отказ. Однако, принял твердое решение, что, в
этом случае, Тиберий немедленно умрет. На этот раз, ему удалось избавиться
от малейших колебаний. Поступить, по-другому, он не мог! Либо, Тиберий с
ним; либо, он должен умереть!
Тиберий попросил время на размышление. До утра. И Октавиану это
понравилось. Значит, решение будет до конца осмысленным. И, если, даже, его
придется убить, то уж не останется никаких сомнений в том, что это был
единственный выход.
- Государь! Сама идея Великой Империи, замешанной, как тесто, на единой
религии, меня вдохновляет! Я принимаю ее с открытым сердцем, не из страха и
опасений за собственную судьбу, но, как разумное продолжение Рима! Однако,
мысли мои, постоянно, возвращаются к одному - не уничтожит ли власть Бога,
наделенного таким могуществом, власть самого императора?
Октавиан облегченно вздохнул. Тиберий с ним! Что до его сомнений, то,
разве, его самого не терзают, подобные же, мысли? И разве они не
свидетельствуют, более всего, об искренних намерениях Тиберия? Если бы, он
согласился сразу и безоговорочно, если бы, у него не было никаких опасений
за судьбу Империи, то это, как раз, и вызвало бы, справедливую
настороженность и недоверие.
- Сын мой! - Октавиан заранее решил произнести эти слова, в случае,
если не возникнет осложнений. Тиберий должен был оценить значение такого
обращения и понять, что император сделал выбор, - Сын мой! Ты наполнил мою
душу радостью и разорвал паутину тревог за наше будущее! Я счастлив!
Он подошел к Тиберию и обнял его.
- Твои опасения обоснованы и совпадают с теми, что недавно мучили и
меня. Садись и выслушай внимательно то, что я тебе сейчас расскажу, а так
же, сам почитай то, что рождается теперь благодаря усердию Николая, трудам
Гая Кальвисия Сабина и Луция Пассиена Руфа, а так же, молодого Понтия
Пилата! К этому, можешь причислить нескольких человек, неустанно корпящих
над новым учением в Иудее, которых склонил к делу Николай и без которых,
было бы, трудно насытить содержание традиционными и национальными
подробностями, способными развить законы Моисея и заставить их служить делу
Великой Империи.
Октавиан выложил на стол гору свитков, и они углубились в их изучение.
Некоторые места Тиберий перечитывал по многу раз, словно, заучивая наизусть.
Долго вглядывался в текст, который чуть раньше сумел успокоить Октавиана и
дал ему возможность отбросить неприятные подозрения.
- А, взгляни, на это, - император протянул ему еще один свиток.
- Итак, будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа:
царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемых для
наказания преступников и для поощрения делающих добро. Ибо такова есть воля
Божия. Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите. Слуги, со
всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и
суровым. Ибо то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби,
страдая несправедливо.
Тиберий отложил свиток в сторону и довольно рассмеялся.
- Такого Бога моя душа приемлет! Государь! У меня нет больше сомнений!
Я готов идти с тобой до конца!
Через две недели Октавиан, с соблюдением всех формальностей, по закону,
усыновил Тиберия. Вопрос о будущем императоре перестал будоражить Рим!
Иешу и Иоанн, сын Захарии, прибыли в Рим в один день. Первому
исполнилось одиннадцать, второму - двенадцать. Николай, все такой же,
худощавый, как и раньше, вел их по тесным римским улочкам, заняв место
посередине. Мальчики были одного роста с ним, так что, три головы оказались
на одном уровне: белая и не любопытная - в центре и две черные, кудрявые и
непрестанно подпрыгивающие, на все реагирующие и ничего не желающие
пропустить - по бокам.
Николай немного волновался. В школе обучалось к тому времени уже свыше
двадцати ребят, и Николай знал, что Тиберий благоволил к одному из учеников,
отдавая ему предпочтение перед всеми остальными. Известно было Николаю и то,
что Тиберий, уже не раз высказывал мысль о том, что, именно, на этого
ученика и следует возлагать основные надежды, что, именно, он и сумеет лучше
других справиться с той ответственной миссией, которая ожидает избранника.
Пятнадцатилетний Павел, действительно, выделялся в классе, несмотря на
то, что это было не простым делом. Ведь Николай, самолично, отбирал ребят из
сотен - одного, и каждый из них обладал незаурядными способностями. Петр,
например, в четырнадцать лет, своим красноречием, смог бы, повергнуть в
изумление Цицерона, доживи старик до этих дней. Иуда мог на память прочесть
всего Горация и бегло говорил на восьми языках. Впрочем, на четырех-пяти
языках свободно изъяснялись все. И, все-же, Тиберий устремлял свой взор на
Павла, находя в нем природные черты лидера. Николай же, считал, что это,
стихийно возникшее верховодство, временное и происходит из-за разницы в
возрасте, пока, ощутимой, но с годами, непременно, утрачивающей свое
значение. А, потому, он призывал не торопиться и не спешить с окончательным
выбором, надеясь в душе, что главная роль в предстоящем спектакле будет
отдана Иешу. Его поддержал Понтий Пилат, так же, придерживающийся мнения,
что еще можно повременить с выбором. Зато, Сабин и Руф склонялись к мысли,
что, чем раньше будет сделан выбор, тем лучше для дела. Это исключит всякое
соперничество и будет оказывать на соучеников моральное воздествие,
вырабатывая безусловное уважение к авторитету их будущего Учителя. Таким
образом, Сабин и Руф, не настаивая на конкретной фигуре, становились на
сторону Тиберия.
Октавиан, как всегда, медлил. На эту его медлительность,
осмотрительность и рассчитывал Николай. Теперь, когда Иешу здесь, ему
требовалось только время, чтоб изваять из него Великое произведение
искусства, которое поразит всех... Даже, Тиберия...
Все, о чем думал Николай, к чему стремился, что сделал смыслом своей
жизни - все это было близко к осуществлению!
Все свое время он проводил в школе. Но все свободное - с Иешу.
Методично и упорно перетаскивал свои знания, словно, камни для строительства
пирамиды, и укладывал их с отцовской заботливостью и любовью, выстраивая
неповторимое творение. Он добился для Иешу исключительного права жить за
стенами школы, ликвидировав, таким образом, все препятствия для
беспрерывного общения, так как, разумеется, Иешу поселился в его доме.
Положение это, вдобавок, имело еще то преимущество, что Николай мог теперь,
не вызывая толков и сплетен, расширить познания своего ученика в тех
областях, к которым римляне относились с предубеждением. Он разыскал старого
индийца, который жил в его доме под видом простого слуги. На самом же деле,
Ришали обладал сверхестественными способностями и в совершенстве владел
тайнами загадочного Востока. Он спокойно ходил босиком по стеклу; зарывался
в землю и находился там без воздуха столько времени, в течении которого
любой другой испустил бы дух; прокалывал ткани своего тела иглой. Он усыплял
взглядом и умел передавать энергию, которая пробуждала неуемные силы и легко
справлялась со множеством болезней.
Ришали стал наставником Иешу и через пять лет сбылось то, о чем мечтал
Николай. Превосходство его ученика было столь ошеломляющим, что никто, ни
один из посвященных, не смел оспаривать этого факта. Никто, даже, Тиберий...
Исполнилось все, о чем Николай мечтал... Если бы, он был бессмертен...
Если бы, он мог неотлучно находиться рядом с Иешу... Если бы, он мог в любую
минуту дать совет... Предостеречь... Уберечь... Если бы...
Может быть, тогда, все было по-другому!
Октавиан пережил Николая на полгода и, наконец-то, Тиберий вкусил всю
полноту императорской власти.
Он не распустил школу и не отказался от намеченного плана. Он не солгал
тогда, когда сказал Октавиану, что готов идти с ним до конца. Тиберий,
действительно, поверил в успех. С годами его уверенность только крепла. И
этому немало способствовали частые посещения школы. Он знал каждого ученика
и поражался их познаниям и неисчерпаемым возможностям. Хитрый иудей,
оказался, прав! Иешу, воистину, творил чудеса! Прикосновением руки снимал
боли, словом приводил в состояние трепета и необъяснимого экстаза. Ни Петр,
ни Иаков, ни Андрей, ни Филипп, ни Варфоломей, никто из учеников не мог
соперничать с ним! Иудей, оказался, прав и в том, что верховодство Павла
временно и, с возрастом, исчезнет. Так оно и случилось! Лидерство Иешу было
бесспорным. Любопытно, что Павлу не удалось, даже, остаться вторым. Молодой
Иоанн занял это место, что, так же, ни у кого не вызвало сомнений, а лишь
догадку, что его необычные способности проявились, вдруг, неспроста и
отгадка, видимо, кроется в тесном общении с Иешу.
Но пройдет еще пятнадцать лет, прежде, чем план вызреет до мельчайших
подробностей, а исполнители преисполнятся уверенностью, силой и опытом и
будут испытывать готовность начать Великое Дело во имя Великой Цели!
Первым стал Иоанн! Ему предстояло стать провозвестником, "голосом,
- Так, все-таки, страх! Все равно - страх! - воскликнул император,
почти, торжествующе.
- Государь! Ты прав! Страх не изжить на земле! Но те, кто поверят в
любовь, будут думать, что возвысились над страхом. Нам не нужно писать
научные труды. Способность идеи самовоспроизводиться сделает это за нас. Нам
предстоит только сформулировать основные мысли - о любви людей друг к другу,
о любви к Богу, о смирении и послушании, о безропотном страдании на земле
ради вечного счастья в бессмертии. Мы не станем отвергать заповеди Моисея,
но наполним их любовью!
- Циники близки стоикам! И те, и другие презирают смерть! Но на
театральных подмостках жизни стоики исполняют свою роль изящней! Не забывай
об этом, друг мой!
Весь привычный жизненный уклад Николая перевернулся. Из философа и
созерцателя, привыкшего к размеренной жизни, он превратился в беспокойного
путешественника, одержимого и не знающего усталости. Он не обращал внимания
на свой возраст, не замечал седины, пренебрегал теплом и домашним уютом. Он
настолько привык к морским плаваниям, что легко переносил шторм и повальный
ветер, как бывалый матрос. Он досконально изучил острова и архипелаги
Великого моря на протяжении всего своего маршрута - от Рима до Кармил, порта
на границе Самарии и Галилеи. Оттуда, до Назарета, он мог добраться за один
день. В Галилее наместником был младший Ирод. Братья - Филипп и Лисаний,
стали наместниками в соседних провинциях.
Неукротимый разум Николая требовал торжества, достижения цели,
воплощения задуманного. Казалось бы, его цинизм и презрение к смерти должны
были лишить жизнь самого главного - смысла, и превратить его в ироничного
наблюдателя. Но этого не происходило. Амбиции и тщеславие - были его
смыслом. Николай испытывал восторг от осознания того, что он, именно, он, в
тайне от всех приводит в исполнение самый грандиозный план со времени
бегства иудеев из Египта. Но его честолюбие было лишено тех свойств, которые
толкают к славе и известности. Он не стремился сравняться с Моисеем.
Истинное наслаждение доставляла ему сама мысль, что он "выше" Моисея, "выше"
Бога, что он незримо властвует над людьми. Счастье - рационально! Оно
изменчиво и непостоянно, как море... Достиг сегодня успеха - и ты счастлив!
А завтра испытал неудачу и счастливое настроение покинуло тебя. Лицемеры те,
кто твердят о неземном счастье, а впадают в уныние от самой малой
неприятности и переполняются гордостью от самого малого успеха!
Николай заводил знакомства в Галилее, Самарии, Иудее, приглядываясь, в
особенности, к семьям, в которых воспитывались мальчики. В таких семьях он
задерживался на несколько дней, проводя большую часть времени с детьми.
Разговаривал с ними, играл, ходил ловить рыбу, выясняя незаметно их
склонности, способности, знания, проверяя память и сметливость. Неизменно,
на два-три месяца останавливался в Назарете у племянницы, наблюдая, как
подрастает малыш и, обнаруживая, к удовольствию, в нем любознательность и
неуемную энергию.
Как-то, Иосиф рассказал о своем друге Захарии, жившем неподалеку, в
горном селении.
- Он знает Писание лучше всех нас. От него и народ наш, несчастный,
надежду имеет. Через него пришло к нам ожидание Мессии.
Не прошло и двух дней, как Николай уже сидел в ненадежном доме Захарии,
говорил с женой его - Елизаветой, а на коленях у него сидел шестилетний
кудрявый мальчуган, их сын Иоанн. Однако, долго усидеть на коленях мальчик
был не в состоянии. Его темперамент требовал движения, прыжков, кувырков,
смеха и визга. Он непрестанно задавал вопросы, иногда, забывая выслушать
ответ, что ничуть не огорчало Николая, а указывало ему на небывалую быстроту
мысли юного отпрыска.
Возврашался Николай из своих путешествий не один. Каждый раз его
сопровождало несколько подростков от десяти до двенадцати лет. Из тех, на
ком он останавливал свой выбор.
В Риме они помещались в специальную школу, о существовании которой
знали немногие. Любопытный мог узнать о школе лишь то, что там обучают
иудейских детей искусству, философии, иностранным языкам, римскому праву и
этике, чтоб впоследствии из них вышли преданные и знающие люди, способные
занимать ответственные должности в Иудее, Самарии и Галилее с пользой для
Рима.
Октавиан выглядел угрюмым. Его терзали сомнения и преследовали страхи.
Он не мог смириться с вероломством дочери.
Тиберий находился на Родосе и, по сообщениям агентов, вел себя смирно,
углубившись в чтение философских трудов. Хитрит? Выжидает? Но, пока, он не
опасен. Юлия, заполучив полную свободу, надолго пропадала из виду. Так что,
даже, всезнающий Кальпурий не всегда мог представить информацию о ней. Что
ж, дочь императора владела секретами тайной канцелярии и, при желании, умела
скрывать следы. Октавиан был взбешен, когда отдал приказ доставить ее, а
люди Кальпурия три дня, безрезультатно, рыскали по всей империи.
Это случилось, вскоре, после смерти Ирода и очередного возвращения
Николая из Галилеи. Он сказал, тогда, что было бы неплохо переманить Ирода
Второго на свою сторону. По его наблюдениям, дело это, вполне, осуществимое,
так как сын, кажется, пошел в отца и не отличается богобоязненностью.
Николай напомнил, что Юлия хорошо его знает с тех пор, как двенадцать лет
тому назад посетила Иерусалим вместе с Агриппой.
- Ирод честолюбив и хитер. Его воспоминания о Юлии были переполнены
восхищением, облепленным со всех сторон намеками, как взбухший от нектара
цветок - пчелами. Он не решился высказать вслух то, что будоражит его
воображение...
- Неужели он вздумал, что...
- Да, государь! Он лелеет надежду породниться с тобой! Особенно,
теперь, когда ты изгнал Тиберия. Кажется, его планы простираются очень
далеко...
- Глупец! - бросил император, не скрывая отвращения, - Если Тиберий не
смирится, он умрет раньше меня, а я могу усыновить одного из его пасынков -
Луция или Гая, в которых течет кровь Клавдиев.
- Юлия могла бы помочь нам, используя свое влияние на Ирода и это,
значительно, облегчило бы мое положение в Галилее.
- Стоит ли посвящать ее в наше дело?
- Юлия умна, ненавидит Тиберия и обожает отца! Разве это не залог того,
что ей можно доверять?
Октавиан приказал разыскать Юлию и был взбешен, что этого не смогли
сделать в тот же день. Однако, он был еще более взбешен после разговора с
дочерью. Она не поняла и не приняла ничего из того, что он, взяв с нее
предварительно клятву молчать, сообщил ей.
- Этот иудей обманывает тебя! Он делает все, чтоб возвысить свой народ
и унизить Рим! - сказала она, теряя самообладание.
Октавиан выгнал ее и приказал не отлучаться из Рима. Он был в ярости!
"Николай стремится унизить Рим!" - эта мысль засела в его голове и, впервые,
заронила семена недоверия к иудею. Октавиан вызвал Понтия Пилата, которому
было поручено создать засекреченную школу для иудейских детей. Император
верил молодому Пилату, отец которого всегда оставался на стороне Цезаря и
воспитал сына в почтении к его памяти. Так же, он пригласил Гая Кальвисия
Сабина, поддерживающего его во всех делах на протяжении тридцати лет и Луция
Пассиена Руфа, которому император покровительствовал и на которого "имел
виды" в будущем. Сорокалетний Руф внушал уважение степенным и глубоким умом,
способностью анализировать, не упуская многочисленных деталей. Когда он
заканчивал доклад, обычно, устанавливалась тишина. Время, необходимое для
осмысления всего того, что было, только что, произнесено. Детали придавали
общей картине ту цельность, которая, иногда, меняла полностью прежние
представления.
Эти трое были посвящены в тайну и были прямыми исполнителями
грандиозного плана. Октавиан, преодолевая раздражение, рассказал о встрече с
Юлией и зароненных ею подозрениях.
- Государь! Как ты мне и повелел, я внимательно изучаю все записи,
которые Николай готовит и отдает мне. Он выражается витиевато, это правда,
но ничто, клянусь Юпитером, не указывает на измену, - сказал Сабин, - Кроме
того, я согласен с Николаем, что этот труд должен быть выполнен в
определенном стиле, сообразуясь с духом посланий древних пророков и
устанавливая духовную связь с ними. Нет, я нигде не вижу его стремления
возвеличить иудейский народ в ущерб Риму. Он говорит о грехе, относящемся в
равной степени, как к иудею, так и к римлянину, так и к любому язычнику. То
же, он говорит и об искуплении греха. Он искусно лишает иудеев
самоуверенности в своей богоизбранности, обращаясь к древней традиции
обрезания.
Сабин извлек несколько пергаментных свитков и, развернув один из них,
начал зачитывать: "Итак, если необрезанный соблюдает постановления закона,
то его необрезание не вменится ли ему в обрезание? И необрезанный по
природе, исполняющий закон, не осудит ли тебя, преступника закона при
Писании и обрезании? Ибо не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то
обрезание, которое наружно, на плоти. Но тот Иудей, кто внутренне таков, и
то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от
людей, но от Бога".
- "Итак, какое преимущество быть Иудеем, или какая польза от обрезания?
Великое преимущество во всех отношениях, а наипаче в том, что им вверено
слово Божие", - процитировал наизусть Понтий Пилат, демонстрируя
великолепную память.
- Так, все-таки, он говорит о преимуществе иудеев? - недовольно
отозвался Октавиан.
- Я то же обратил на эту фразу внимание, - сказал Сабин, - Но Николай
сумел переубедить меня и доказать, что она не может принести вреда. Вот что
он пишет дальше: "Итак, что же? Имеем ли мы преимущество? Нисколько. Ибо мы
уже доказали, что как Иудеи, так и Еллины, все под грехом. Правда Божия чрез
веру в Иисуса Христа во всех и на всех верующих: ибо нет различия. Где же
то, чем бы хвалиться? Уничтожено. Каким законом? Законом дел? Нет, но
законом веры. Неужели Бог есть Бог Иудеев только, а не и язычников? Конечно,
и язычников. Потому что один Бог, который оправдает обрезанных по вере и
необрезанных чрез веру".
Октавиан встал и в задумчивости начал ходить, обдумывая услышанное.
- Не слишком ли велика власть этого Бога? Не покушается ли она на
власть императора? - высказал он, наконец, то, что его мучало более всего.
Сабин опять взялся за свитки и, найдя нужный, продолжил чтение: "Всякая
душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога;
существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти
противится Божию установлению. Ибо начальник есть Божий слуга, тебе на
добро. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по
совести".
"Бог будет испонять волю императора, а императору останется лишь делать
вид, что он исполняет волю Бога!" - вспомнил Октавиан слова Николая и
настроение его улучшилось.
- Государь! - заговорил Руф, - Николай, несомненно, желает добра своему
народу, хоть за многие годы и превратился в настоящего римлянина. Но
заглушить голос крови ничто не способно! Волчья стая всегда примет
отбившегося волчонка... Достоинства Николая, его восхитительный ум -
общеизвестны! Его стремление обезопасить свой народ совпадает со стремлением
создать Великую Империю! Делая добро своему народу, он делает добро Риму.
Благодаря, именно, своему уму, Николай прекрасно понимает, что без поддержки
Рима его народ обречен и ему не справиться с многочисленными врагами. Он
прав, когда говорит, что единственным препятствием для объединения служат
религиозные различия и делает все, чтоб устранить их. Во имя Рима и во имя
Иудеи! Я верю ему!
Квинт Фабий Максим и Гней Кальпурний Пизон покаялись. Они явились к
императору вдвоем, после того, как Октавиан получил от них секретное
послание с просьбой принять их и, тут же, дал согласие. Он предчувствовал,
что встреча окажется важной и прояснит положение дел в Риме. От Кальпурия,
по-прежнему, поступали сведения о заговорщиках, которые, несмотря на
отсутствие Тиберия, продолжали устраивать свои сходки, и Октавиан уже давно
подумывал о том, что необходимо предпринять какие-то меры. Но, видно, годы
отнимали решительность. Он никак не мог справиться со своими колебаниями.
Однако, то, что он узнал от недавних врагов, повергло его в оцепенение.
Юлия стала любовницей Семпрония Гракха и выдала ему тайну, которую он ей
доверил, взяв клятву молчать. Заговорщикам все известно и это дает им власть
над ним, императором. Юл Антоний уже готовит речь для выступления в Сенате!
- Что же, вынудило Вас прийти ко мне? - задал вопрос император с
искренним недоумением.
- Рим ждут трудные времена, если не будет идеи, которая сможет сплотить
Империю! Мы оценили твой план и готовы идти вместе с тобой!
Всю ночь люди Кальпурия не спали, а утром Октавиан, как обычно,
выслушивал доклад.
- Семпроний Гракх и Юл Антоний - мертвы! Оба оказали сопротивление.
Остальные закованы в цепи и молят о пощаде!
- Где Юлия?
- Здесь, государь! Приказать ввести?
- Нет! Отправь ее в Путеолы, обеспечь надежную охрану и, пусть, она там
дожидается решения своей участи!
Вот и пригодился закон о браке и прелюбодеянии. Октавиан выступил в
Сенате, как защитник закона, для которого нет ничего священнее, чем его
неукоснительное соблюдение. Перед законом все равны! На глазах всего Рима
император приносил в жертву собственную дочь! У него не хватило духу
требовать ее смерти... Он потребовал изгнания... Навечно!
Юлию отправили на остров Пандатерия. Октавиан не ощущал в себе
достаточно сил для того, чтоб выдержать сцену прощания и ничем не проявить
слабость. Он отклонил просьбу Юлии о свидании.
Тайна осталась не раскрытой.
Тиберий сдался! Восемь лет он на что-то надеялся и не подавал ни звука.
Теперь же, когда в Риме не оставалось никого из его единомышленников, он
утратил всякие надежды на перемену в своей судьбе. Приходилось, либо,
смириться и просить о помиловании; либо, поставить крест на своем будущем.
Тиберию исполнилось сорок шесть лет. Рослый светловолосый красавец,
сильный и ловкий, он, вдруг, начал ощущать приступы опасного отчаянья.
Смерть бродила по острову и пряталась за каждым кустом. Тиберий, иногда,
резко оглядывался, словно, желая застать ее врасплох, пугая охранников.
От матери шли письма. В них гордость и строптивость перемежались со
страхом и тоской. Постепенно, они наполнились одной материнской грустью.
"Надо смириться! Октавиан полон сил и его правление продлиться долго, -
писала она, - А ты, бесследно, пропадешь на этом ужасном острове!"
Тиберий сдался! Он написал покаянное письмо императору! Письмо, которое
очень скоро вернуло его в Рим!
Октавиан ждал этого часа! Не потому, что хотелось сломить волю Тиберия
и насладиться победой, что, впрочем, то же было приятно. Но не потому,
император желал его покаяния и надеялся на него. Вовсе не потому!
Тиберий был единственным достойным преемником трона. Примеряясь,
мысленно, к остальным, он неизменно возвращался к нему. Семнадцатилетний сын
Тиберия от Випсании, его первой жены - Друз Цезарь Младший производил
впечатление воспитанного юноши, но в нем не было и намека на силу и
твердость. То же впечатление исходило от пасынков Тиберия - Гая и Луция.
Зачем им власть? Они все равно не сумеют справиться с ней! Что же думать о
том, чтоб они смогли осуществить задуманное им и Николаем? Тут нужен гордый,
сильный, упрямый и умный! И мысль возвращалась к Тиберию.
Возвращение Тиберия в Рим превратилось в праздник и народное гулянье.
Ливия приблизилась к Октавиану и благодарно дотронулась до его локтя, когда
они стояли на трибуне Форума в ожидании торжественного въезда Тиберия.
Октавиан не шелохнулся. Всякое чувство к этой женщине давно умерло в нем. Он
стоял и размышлял о том, как отнесется Тиберий к тому, что он собирался
открыть ему сегодня же, немедленно. Он не забыл реакцию Юлии. Что, если так
же, поступит Тиберий? Покаянное письмо Тиберия не ввело императора в
заблуждение, и он осознавал, что не страх смерти вынудил его пойти на
примерение, но ужас бездействия! Октавиан не сомневался, что, если коснется,
то Тиберий с улыбкой пойдет на смерть! Такой человек, как он, способен
заставить себя поступать по логике событий; но никогда не предаст
собственных убеждений!
Октавиан боялся получить отказ. Однако, принял твердое решение, что, в
этом случае, Тиберий немедленно умрет. На этот раз, ему удалось избавиться
от малейших колебаний. Поступить, по-другому, он не мог! Либо, Тиберий с
ним; либо, он должен умереть!
Тиберий попросил время на размышление. До утра. И Октавиану это
понравилось. Значит, решение будет до конца осмысленным. И, если, даже, его
придется убить, то уж не останется никаких сомнений в том, что это был
единственный выход.
- Государь! Сама идея Великой Империи, замешанной, как тесто, на единой
религии, меня вдохновляет! Я принимаю ее с открытым сердцем, не из страха и
опасений за собственную судьбу, но, как разумное продолжение Рима! Однако,
мысли мои, постоянно, возвращаются к одному - не уничтожит ли власть Бога,
наделенного таким могуществом, власть самого императора?
Октавиан облегченно вздохнул. Тиберий с ним! Что до его сомнений, то,
разве, его самого не терзают, подобные же, мысли? И разве они не
свидетельствуют, более всего, об искренних намерениях Тиберия? Если бы, он
согласился сразу и безоговорочно, если бы, у него не было никаких опасений
за судьбу Империи, то это, как раз, и вызвало бы, справедливую
настороженность и недоверие.
- Сын мой! - Октавиан заранее решил произнести эти слова, в случае,
если не возникнет осложнений. Тиберий должен был оценить значение такого
обращения и понять, что император сделал выбор, - Сын мой! Ты наполнил мою
душу радостью и разорвал паутину тревог за наше будущее! Я счастлив!
Он подошел к Тиберию и обнял его.
- Твои опасения обоснованы и совпадают с теми, что недавно мучили и
меня. Садись и выслушай внимательно то, что я тебе сейчас расскажу, а так
же, сам почитай то, что рождается теперь благодаря усердию Николая, трудам
Гая Кальвисия Сабина и Луция Пассиена Руфа, а так же, молодого Понтия
Пилата! К этому, можешь причислить нескольких человек, неустанно корпящих
над новым учением в Иудее, которых склонил к делу Николай и без которых,
было бы, трудно насытить содержание традиционными и национальными
подробностями, способными развить законы Моисея и заставить их служить делу
Великой Империи.
Октавиан выложил на стол гору свитков, и они углубились в их изучение.
Некоторые места Тиберий перечитывал по многу раз, словно, заучивая наизусть.
Долго вглядывался в текст, который чуть раньше сумел успокоить Октавиана и
дал ему возможность отбросить неприятные подозрения.
- А, взгляни, на это, - император протянул ему еще один свиток.
- Итак, будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа:
царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемых для
наказания преступников и для поощрения делающих добро. Ибо такова есть воля
Божия. Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите. Слуги, со
всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и
суровым. Ибо то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби,
страдая несправедливо.
Тиберий отложил свиток в сторону и довольно рассмеялся.
- Такого Бога моя душа приемлет! Государь! У меня нет больше сомнений!
Я готов идти с тобой до конца!
Через две недели Октавиан, с соблюдением всех формальностей, по закону,
усыновил Тиберия. Вопрос о будущем императоре перестал будоражить Рим!
Иешу и Иоанн, сын Захарии, прибыли в Рим в один день. Первому
исполнилось одиннадцать, второму - двенадцать. Николай, все такой же,
худощавый, как и раньше, вел их по тесным римским улочкам, заняв место
посередине. Мальчики были одного роста с ним, так что, три головы оказались
на одном уровне: белая и не любопытная - в центре и две черные, кудрявые и
непрестанно подпрыгивающие, на все реагирующие и ничего не желающие
пропустить - по бокам.
Николай немного волновался. В школе обучалось к тому времени уже свыше
двадцати ребят, и Николай знал, что Тиберий благоволил к одному из учеников,
отдавая ему предпочтение перед всеми остальными. Известно было Николаю и то,
что Тиберий, уже не раз высказывал мысль о том, что, именно, на этого
ученика и следует возлагать основные надежды, что, именно, он и сумеет лучше
других справиться с той ответственной миссией, которая ожидает избранника.
Пятнадцатилетний Павел, действительно, выделялся в классе, несмотря на
то, что это было не простым делом. Ведь Николай, самолично, отбирал ребят из
сотен - одного, и каждый из них обладал незаурядными способностями. Петр,
например, в четырнадцать лет, своим красноречием, смог бы, повергнуть в
изумление Цицерона, доживи старик до этих дней. Иуда мог на память прочесть
всего Горация и бегло говорил на восьми языках. Впрочем, на четырех-пяти
языках свободно изъяснялись все. И, все-же, Тиберий устремлял свой взор на
Павла, находя в нем природные черты лидера. Николай же, считал, что это,
стихийно возникшее верховодство, временное и происходит из-за разницы в
возрасте, пока, ощутимой, но с годами, непременно, утрачивающей свое
значение. А, потому, он призывал не торопиться и не спешить с окончательным
выбором, надеясь в душе, что главная роль в предстоящем спектакле будет
отдана Иешу. Его поддержал Понтий Пилат, так же, придерживающийся мнения,
что еще можно повременить с выбором. Зато, Сабин и Руф склонялись к мысли,
что, чем раньше будет сделан выбор, тем лучше для дела. Это исключит всякое
соперничество и будет оказывать на соучеников моральное воздествие,
вырабатывая безусловное уважение к авторитету их будущего Учителя. Таким
образом, Сабин и Руф, не настаивая на конкретной фигуре, становились на
сторону Тиберия.
Октавиан, как всегда, медлил. На эту его медлительность,
осмотрительность и рассчитывал Николай. Теперь, когда Иешу здесь, ему
требовалось только время, чтоб изваять из него Великое произведение
искусства, которое поразит всех... Даже, Тиберия...
Все, о чем думал Николай, к чему стремился, что сделал смыслом своей
жизни - все это было близко к осуществлению!
Все свое время он проводил в школе. Но все свободное - с Иешу.
Методично и упорно перетаскивал свои знания, словно, камни для строительства
пирамиды, и укладывал их с отцовской заботливостью и любовью, выстраивая
неповторимое творение. Он добился для Иешу исключительного права жить за
стенами школы, ликвидировав, таким образом, все препятствия для
беспрерывного общения, так как, разумеется, Иешу поселился в его доме.
Положение это, вдобавок, имело еще то преимущество, что Николай мог теперь,
не вызывая толков и сплетен, расширить познания своего ученика в тех
областях, к которым римляне относились с предубеждением. Он разыскал старого
индийца, который жил в его доме под видом простого слуги. На самом же деле,
Ришали обладал сверхестественными способностями и в совершенстве владел
тайнами загадочного Востока. Он спокойно ходил босиком по стеклу; зарывался
в землю и находился там без воздуха столько времени, в течении которого
любой другой испустил бы дух; прокалывал ткани своего тела иглой. Он усыплял
взглядом и умел передавать энергию, которая пробуждала неуемные силы и легко
справлялась со множеством болезней.
Ришали стал наставником Иешу и через пять лет сбылось то, о чем мечтал
Николай. Превосходство его ученика было столь ошеломляющим, что никто, ни
один из посвященных, не смел оспаривать этого факта. Никто, даже, Тиберий...
Исполнилось все, о чем Николай мечтал... Если бы, он был бессмертен...
Если бы, он мог неотлучно находиться рядом с Иешу... Если бы, он мог в любую
минуту дать совет... Предостеречь... Уберечь... Если бы...
Может быть, тогда, все было по-другому!
Октавиан пережил Николая на полгода и, наконец-то, Тиберий вкусил всю
полноту императорской власти.
Он не распустил школу и не отказался от намеченного плана. Он не солгал
тогда, когда сказал Октавиану, что готов идти с ним до конца. Тиберий,
действительно, поверил в успех. С годами его уверенность только крепла. И
этому немало способствовали частые посещения школы. Он знал каждого ученика
и поражался их познаниям и неисчерпаемым возможностям. Хитрый иудей,
оказался, прав! Иешу, воистину, творил чудеса! Прикосновением руки снимал
боли, словом приводил в состояние трепета и необъяснимого экстаза. Ни Петр,
ни Иаков, ни Андрей, ни Филипп, ни Варфоломей, никто из учеников не мог
соперничать с ним! Иудей, оказался, прав и в том, что верховодство Павла
временно и, с возрастом, исчезнет. Так оно и случилось! Лидерство Иешу было
бесспорным. Любопытно, что Павлу не удалось, даже, остаться вторым. Молодой
Иоанн занял это место, что, так же, ни у кого не вызвало сомнений, а лишь
догадку, что его необычные способности проявились, вдруг, неспроста и
отгадка, видимо, кроется в тесном общении с Иешу.
Но пройдет еще пятнадцать лет, прежде, чем план вызреет до мельчайших
подробностей, а исполнители преисполнятся уверенностью, силой и опытом и
будут испытывать готовность начать Великое Дело во имя Великой Цели!
Первым стал Иоанн! Ему предстояло стать провозвестником, "голосом,