Дома было голодно, но всегда чисто. "Чистота - единственное богатство бедняков", - говорила бабушка. Еженедельно производилась "генеральная" уборка. Не хватало постельного белья, но никогда не спали на грязном, по субботам рано утром бабушка снимала пододеяльники, простыни, наволочки, чтобы за день выстирать, прокипятить, просушить их на балконе и разгладить большим "паровым" утюгом, в который набирала угля из печи. Каждую субботу мылись на кухне коммунальной квартиры в деревянной лохани, а в последнее время, когда дрова и уголь сильно подорожали, бабушка затаскивала лохань в комнату, зажигала керосинку и примус, иногда затапливала железную печурку, носившую почему-то название "румынки", и начиналось купание.
А тут вши... С подозрением Дина стала оглядывать остальных детей. Всклокоченные головки, которые она гладила и прижимала к себе, вероятно, тоже во вшах... Нет, что угодно, но это ей не по силам! Да она просто физически не выдержит, вот и сейчас ее начинает мутить.
- Ди-на, где ты? Приймай харчи...
Дина и не слышала, как подъехала машина, она узнала голос Петренко, а вот и он сам. Но Дина не откликнулась и не двинулась с места.
- Ты чего? Обратно налякалась?*
______________
* Налякаться - испугаться.
Дина молчала. Вид у нее был какой-то странный.
"Вот еще наслали хвору, да дурну", - подумал Петренко и уже с некоторой досадой повторил:
- Да приймай, говорю тебе, харчи!
Дина разрыдалась.
- Я не могу больше! Не могу!
- Что такое стряслось?
- Она через Олесю, - по-старушечьи качая головой, сказала Ганка, Олеся может помереть...
- Никто не помрет, всех накормишь, и будут жить! - уговаривал Петренко.
- Да нет... просто у них... вши... - выговорила наконец Дина и снова разрыдалась. - Я не могу, понимаешь, не могу...
Тут Петренко не на шутку разозлился.
- Воши? Вошей она напугалась! О, это такие зверюки, они тебя забодают... Сироты, кто же будет с них вошей собирать? Вошь, она на гладкого и сытого не полезет, она голодного и холодного жреть. Эх ты...
- Как сироты? - удивилась Дина. - Но не все. Их женщины привели. Я думала...
- Думала, гадала. Гляди, вот Юрко и с ним трое еще братиков, ни матки, ни батька не имеют. Пылыпок...
- Его дедушка привел...
- Какой дедушка? Сосед... Олеся... Ее добрые люди подобрали на дороге. Э, да что тут балакать! Со всего нашего и не только что нашего села собралась одна галота. Вошей она не видела! Давай принимай харчи и расписуйся! У меня машина стоит, покуда я тут с тобой провожу разъяснительную работу!
Он смотрел на нее с нескрываемым презрением. Дина вздохнула и, понурив голову, пошла к машине. Петренко привез еще продукты в мешках и ящиках. Вкусно запахло свежим хлебом. Безумно захотелось есть... В глазах сначала потемнело, потом пошли оранжевые круги...
- Помогу...
Это Ганка. Какие у этой девочки печальные, а может, осуждающие глаза, ведь она все слышала.
- Не надо, я сама, - Дина отстранила Ганку, взяла мешок. Стыдно будет, если маленькие дети станут ей помогать.
Дина дошла до порога, тут силы оставили ее, она запнулась и рухнула вместе со своей ношей, стукнувшись о край двери. Но боли от удара она уже не чувствовала...
...Медленно возвращалось к ней сознание, сначала согрело чье-то прерывистое дыхание у щеки, потом ожгли капли холодной воды, и наконец ее привел в чувство одурманивающий запах... Могучий хлебный дух заставил ее открыть глаза. Она увидела большой кусок ноздреватого, мягкого хлеба в руках Ганки.
- Ешь, ешь, - говорила девочка, и глаза ее сияли, - это хлеб!
Дина схватила хлеб и стала есть, жадно и торопливо.
Ганка деликатно отвернулась. Петренко, стоящий рядом, тоже отвел глаза.
- Ну, очуняла? - с нарочитой грубоватостью спросил он.
- А детям... дали?
- Все едят, - шепнула Ганка, - там в торбыне еще три хлебины осталося.
В руках у Ганки была кружечка с водой.
- Ты думала, что я умираю, и обрызгала меня водой? - воскликнула Дина. - Умница ты моя! - Она судорожно обняла Ганку.
Ганка прошептала:
- Люди кажуть, кто сомлеет, сбрызгнуть надо.
Петренко, видя, что дело пошло на лад, сказал:
- Ну, пошли до хаты, расписуйся за харчи...
Солнце зашло за крышу дома, и во дворе стало чуть прохладней. Дети сосредоточенно ели хлеб. Олеся сидела и тоже аккуратно отщипывала маленькие кусочки хлеба. Дина поднялась, вздохнула и вошла в дом.
Остановившись посреди хаты, она спросила:
- Где расписываться?
- Да ты хочь глянь, за что расписуешься, ты ж материально ответственная. Може, я тебя обдурил?
Дина подошла к новой груде ящиков и мешков, тихо спросила:
- Неужели ты мог бы взять... у них?
Петренко молча протянул бумагу, и Дина, прислонив ее к стене, вывела аккуратными ученическими буковками свою фамилию.
- Ну, я поехал, - сказал Петренко.
- Подожди! А ты не знаешь... Когда мне дадут зарплату?
- Гроши? - изумился Петренко. - Тебе уже и гроши враз подавай? Ну и ну...
- Да нет. То есть да. Понимаешь... мне ведь нужно... ну питаться. А хлеб и продукты, это же только детям...
Петренко задумался.
- И ты ничего не ела? Через это и хлопнулась?
Дина молчала.
- Я так придумляю, - авторитетно заявил наконец Петренко, - поскольку ты заведувачка, тебе и положено по закону...
- Положено? - обрадовалась Дина.
- Точно! Все нянечки тот год харчувалися с детями!
ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАБОТЫ
Дина начала кухарить. Продуктов было много, трудно было оторвать от них глаза - ящики, мешки, банки с красивыми этикетками: по желтому полю, под голубым небом пасутся коричневые коровы, а внизу большими светлыми и веселыми буквами - "Сгущенное молоко" или "Масло".
Что же она сготовит? На обед полагается борщ.
Нет, борщ Дине не осилить, ни за что.
- Манную кашу сварю, - снова сообщила она детям, - а вы пока поиграйте тут, во дворе.
- А нам кашу дашь? - недоверчиво спросил Юрко. Все его братики с сомнением уставились на Дину. Черноглазые, смуглые, в одинаковых коротких рубашонках, они походили на близнецов, только один, Санько, был нежным и беленьким.
- Дам, всем дам, Юрко...
Она уже запомнила его имя. А вот как зовут того худенького в холщовых штанишках, которого привел дед, нет, не дед, а сосед?
- Тебя как зовут? - спросила Дина.
- Пилипок...
- А це Оксана, - сказала Ганка. Она держала за руку маленькую девочку, лохматую, как другие, но с приятным, смуглым личиком, которому не хватало только улыбки, казалось, улыбнется девочка и сразу похорошеет. Но она глядела сосредоточенно, хмуро.
- Ты чего невеселая? - спросила Дина, - хлебушка поела, теперь будете кушать все хорошее, и много, поправитесь. Ну, улыбнись...
Но девочка продолжала настороженно молчать.
- Она наляканая, - сказала Ганка.
- Идите, идите, играйте, - торопливо сказала Дина.
Во дворе за домом сарай, верно, там есть вода.
Раскаленная земля жгла босые ноги, в сарае было темновато, вдоль стен лежали снопы высушенного камыша, гора вылущенных кукурузных початков, угол набит соломой. В соломе что-то шуршало. Дина замерла... Мышь? А может, человек? Дрожа и пугаясь каждого шороха, Дина быстро набрала охапку соломы и, пятясь, выскочила во двор. К двери сарая она ногой подвинула камень. Чтобы тот, кто шуршит в соломе, не мог выйти.
В доме Дина стала запихивать солому в печь, солома рассыпалась меж пальцами и колола руки, но Дина упорно заталкивала ее подальше. Не терпелось поскорей поджечь, чтобы выгнать дух умершей старухи. Может быть, таким образом удастся избавиться от неприятных мыслей. На припечке лежал початый спичечный коробок. Чьи руки держали его? Как мучительно, что все здесь, даже воздух, даже стены, хранит чужие враждебные следы. Нет, от этого не избавиться, сколько ни топи печь.
Дина уже чиркнула спичкой, как незаметно вошедшая Ганка вскрикнула:
- Не можна!
- Ой, как ты меня испугала...
- Не можна днем затоплять печи, вся хата займется... В такую жару топят только утром или вечером, - пояснила девочка.
- Раз нельзя топить, пойдем все на реку купаться! - решительно заявила Дина. - Сейчас поищем гребешок. И мыло...
- Воно тутечки, - подсказала Ганка. Ее зоркие глаза быстро разглядели в расщелине между досками ящика пачки туалетного мыла с яркой земляничкой на этикетке.
- Духовитое...
Ганка с удовольствием понюхала пачку.
Расческу, плоскую, роговую, с мелкими частыми зубцами на одной стороне и более редкими на другой, Ганка нашла за печью на полочке.
Вооружившись этим "инвентарем", они вышли из дома.
- Кашу сварила? - подскочил Юрко.
- Вечером будет каша, а сейчас давайте все на реку, купаться!
Земляничное мыло привлекло всеобщее внимание. Один из братиков Юрка, робкий и какой-то забитый, тоже протянул руку, чтобы пощупать, а если удастся, и понюхать мыло, но Юрко стукнул его по руке.
- Куды полез, Санько?
Санько заискивающе улыбнулся и как-то по-щенячьи судорожно облизнул губы.
Когда все собрались вокруг Дины, она отыскала глазами Олесю. "Девочка так слаба, что, верно, не сможет дойди до реки, - подумала Дина. - Нужно взять ее на руки". Но одна мысль о вшах, копошившихся на голове ребенка, заставила Дину отказаться от подобного намерения. Она повела Олесю за руку, примеряясь к ее маленьким шажкам. До реки они добирались долго, отдыхали и снова пускались в путь и наконец достигли цели.
Дети полезли было в воду, но Дина испуганно закричала.
- Нельзя, нельзя!
Она выбрала затененное местечко и приказала всем сидеть смирно. Река с ее загадочной глубиной внушала Дине страх. Она решительно приказала никому не трогаться с места без разрешения, а сама, вооружившись шестом, со всевозможными предосторожностями начала сползать с бережка в реку. Сначала опустила ноги, потом, держась обеими руками за прибрежные кусты, ступила в воду и наконец сделала несколько робких шагов.
Дети, сидя на берегу, с изумлением наблюдали за этими сложными приготовлениями. Одна только Ганка догадалась, в чем дело.
Сорвавшись с места, с криком: "Тут не глыбоко!" - Ганка промчалась галопом, вздымая брызги, по всей реке и уселась на противоположном берегу.
Дина расхохоталась, а дети, точно по сигналу, вслед за Ганкой ринулись в реку. Однако тотчас была установлена граница, расставлены вешки. Дальше двух аршин от берега заходить запрещалось.
Началось купание. Стиснув зубы, отворачиваясь, преодолевая брезгливость, Дина с остервенением намыливала от макушки до пяток каждого из своих питомцев. Она их терла, как делала это недавно со своими куклами, смывая с них румяна и превращая замысловатые прически в клочья пакли.
Отличное земляничное мыло помогало ей, убивая неприятные запахи, но ведь этого было недостаточно. Нужно было вычесать и раздавить насекомых: стиснув зубы, она одолела и это.
Вскоре на берегу выросла груда ребячьего бельишка, а владельцы его, голые, вымытые, повеселевшие, уползли в тень.
- Остричь бы вас, - мечтательно произнесла Дина, - под машинку. Или хотя бы ножницами...
Она обливалась потом, платье прилипло к спине, голова раскалывалась от жары, так хотелось все сбросить с себя и тоже поплескаться, но стеснялась детей.
Она перемыла всех ребят, остался старший Юрко.
- Вот тебя отмою, и все, - сказала Дина. - Ну, раздевайся.
Юрко молчал.
- Ну, чего ты? - нетерпеливо, помахивая куском розового мыла в одной руке и частым гребнем в другой, заторопила его Дина.
- Нэма у меня вошей, - пробормотал Юрко, держась обеими руками за продранные на коленях, выцветшие добела штанишки из некогда синей саржи. Видно было, что он готов вступить в бой со всяким, кто попытается их стащить с него.
Дина улыбнулась. "Смущается, - подумала она, - большой уж мальчик".
- Ладно, бери мыло, вот вместо мочалки эту тряпочку, иди туда, за кустики, и хорошенько отмойся, только хорошенько, чтобы кожа скрипела... Я проверю. А уж голову я тебе сама вымою и вычешу.
Юрко благодарно взглянул на нее, схватил душистое мыло и побежал за кусты.
Дина тем временем сбросила наконец платье и, оставшись в лифчике и трусиках, тоже вымылась в реке. Быстро оделась.
- Глянь! - подошел к ней Юрко.
- Молодец! Чисто отмылся. А теперь подставляй голову.
Ребячье тряпье Дина простирала в реке и разложила на траве и на кустах, чтобы лучи солнца выжгли всю пакость. Хорошо бы еще пройтись горячим утюгом, но где его взять?
Вымытые дети преобразились.
- А ты, Юрко, стал беленьким, - удивилась Дина. Братики тоже оставили "смуглоту" в реке.
Пугливая Оксана тихонько спросила:
- И я гарна стала?
- Очень, очень ты гарна, Оксана, - уверила ее Дина, обрадовавшись некоторому оживлению, которое заметила в девочке.
- Вот бы раздобыть ножницы, - озабоченно сказала Дина. - Я бы вас остригла. Где взять ножницы?
Юрко сказал:
- Были у нас ножницы, они в хате... Из хаты ничего брать не можна, - и он важно посмотрел на Дину, точно говоря: "Нашла себе дурня, чтобы из хаты добро вытаскивал..."
- Жаднюга, - прошептала Ганка.
- А ты голодранка, - вскипел Юрко, - и сама голопузка! Родная тетка тебя держать не хочет.
- Брешешь! - со слезами вскричала Ганка.
- Не нужно ссориться. Пойдемте лучше домой, - прервала Дина перебранку.
Жара стала гуще, тяжелей, небо совсем низко опустилось на землю. Когда подошли к дому, все уже снова обливались потом.
И в доме было душно. Дина достала из мешка две буханки хлеба, смахнула со стола пыль и разрезала хлеб на семнадцать равных частей. Юрко приметил горбушку, первый протянул за ней руку: "Чур, моя!" Дети быстро расхватали остальные куски. Взяла Дина и себе кусок хлеба. Некоторые малыши жадно глотали, почти не пережевывая, другие, разморившись после купания, ели с полузакрытыми глазами. Юрко медленно откусывал от своей краюшки со всех сторон маленькие кусочки и всякий раз оглядывал ее, измеряя, много ли еще осталось. Он ел дольше всех, и получилось так, что все уже съели свой хлеб, а у Юрка еще осталась его горбушка. Дети обессилели от жары, от сытости. Сон настигал их повсюду - на лавке, на полу, Олеся и Оксана уснули на лесенке, которая вела на лежанку печи.
Дина тоже не в силах была противиться одурманивающему сну.
РАССКАЗ АНГЕЛИНЫ
К вечеру Дина наконец затопила печь. Дело это оказалось не таким уж простым, как ей представлялось. Рядом с утрамбованной в печи соломой Дина поставила глиняный горшок, в который налила воды, насыпала туда манку, посолила ее; сверху горшок прикрыла железным кружочком. Не успела поднести спичку, как вспыхнула солома, язык пламени рванулся вперед. Дина едва успела отскочить, несколько искр обожгли ей руки. Пламя не утихало, с треском вылетали из печи огненные языки.
Дина схватила какую-то палку с железным полукружьем и принялась заталкивать солому в глубину печи. Наконец огонь унялся.
Теперь она подкладывала солому осторожно, маленькими пучками, однако снова не убереглась, один пучок вспыхнул в ее руке, и несколько горящих соломинок упало на пол. Дина отскочила, в ужасе ожидая, что сейчас вспыхнет весь дом. Зато в горшке забулькало, и запах горячего варева распространился по хате. Кажется, все шло нормально: печь топится и каша варится. Но Дину подстерегала новая беда: неожиданно в горшке что-то зашипело, железный кружок приподнялся, и каша потекла на шесток.
Дина беспомощно металась перед печью, она уже обожгла пальцы и теперь пыталась при помощи той же палки отодвинуть горшок от огня, но он точно прирос к поду печи. Наконец она догадалась, что нужно загрести жар в глубину печи. Шипенье приутихло, и кружок умиротворенно улегся на прежнее место. Но уже через секунду он вновь поднялся. Каша потекла по бокам горшка.
- А ты ухватом его, ухватом! - раздался позади голосок Ганки.
- Как?
Девочка показала, как нужно перевернуть ухват полукружьем вперед.
- Ой, а я не знала, до чего просто! - обрадовалась Дина.
Она подвела ухват, приподняла горшок и стала тащить его на себя. Прикусив губу, Дина действовала, казалось, наверняка, но тут, вопреки логике, горшок повалился набок и белая, густая, комковатая манная каша широкой струей хлынула на пол. Несколько капель брызнуло Дине на ноги.
- Ой, ой, как больно, ой, мамочка! - закричала Дина.
- Ой, лишенько, обварилась, - по-старушечьи причитала Ганка, бегая подле нее. Потом опомнилась: каша-то пропадает. Подхватив какую-то черепушку, Ганка принялась собирать ею в горшок непроваренные комки каши вместе с золой и мусором.
- Ничего, ничего, каша добрая, все поедим...
Морщась от боли, Дина вместе с Ганкой собирала жалкие остатки своего варева.
Но ничего не пропало: кашу доели, опорожнили горшок до донышка. Дина тоже ела эту хрустящую, пополам с золой, кашу. Ей, как и детям, казалось, что ничего вкуснее она не едала.
Наступил вечер. Пылало закатное, без единого облачка, небо, с реки повеяло прохладой. Дети уселись на колоде, Дина в середине. Горели волдыри на ногах, сковывала усталость. А дети, благодарно заглядывая ей в глаза, облепили ее тесно-тесно. Олеся, на правах маленькой, полезла на колени. При этом она несколько раз поглядывала на Дину, пытаясь угадать, не сгонит ли та ее.
- Лезь, лезь, - подхватив девочку, сказала Дина, хотя больше всего ей хотелось сейчас немного остыть. Олеся была тяжелой и горячей. Без опаски уже гладила Дина лохматую головенку девочки.
- Давай заплетем маленькие косички, - сказала Дина, отделяя прядь Олесиных волос. - Хочешь?
- Ага! - восхищенно ответила Олеся.
Полюбовавшись тугими косичками Олеси, Дина перевела взгляд на остальных детей. Среди шестнадцати ребят лишь нескольких малышей можно было назвать ясельниками, остальные скорей относились к дошкольникам, а Юрко, Пылыпок, Ганка, наверное, могли бы уже и в школу ходить.
Разные по возрасту, наружности, они, однако, очень походили друг на друга. У всех были изможденные лица, запавшие глаза, тоскливый взгляд.
Дине хотелось их развеселить.
- Ребята, кто из вас знает стихи? - неожиданно спросила она.
- Я знаю, - быстро откликнулась маленькая Олеся, - слухайте: эники-беники ели вареники!
- То считалочка, а не вирш. Я тоже знаю считалочку. От слухайте! На голубом ковре сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты такой?
Победно оглядев ребят, Ганка плюхнулась на колоду рядом с Диной, незаметно оттиснув при этом Оксанку.
- Короли и буржуи в Черном море купаются, - презрительно сказал Юрко, а вона про их считалочки считает.
- От я знаю гарный вирш, - несмело сказал Санько.
- И я!
- И я знаю!
- Молчи, Санько! - крикнул Юрко.
- Но почему? Говори! - вмешалась Дина.
Однако мальчик молчал, а Пылыпок уже декламировал:
Никто пути пройденного
У нас не отберет.
Мы конница Буденного.
Дивизия, вперед!
- Я все про Буденного знаю! - говорил Пылыпок. - Я в конницу пойду, всех порубаю.
Худенькая, высокая Надийка предложила:
- Слухайте мой вирш. У нашего Омелечка невелычка семеечка: только он, да она, да старый, да стара, да Грыцько, да Панас, да две дивчины, что в нас, да два парубка усатых, да две дивчинки косатых... Ой, позабыла как дальше!
Дина расхохоталась, дети тоже заулыбались.
- Вот это семеечка, - сказала Дина, - а ведь мы теперь тоже семеечка, правда, ребята?
- Ой, какие вы гарные стали! - раздался женский голос. Дина и не заметила, как во двор вошла кареглазая Ангелина, которая утром спорила с Павлой.
Улыбаясь, она оглядела детей и остановила свой взгляд на Оксане. Девочка насупилась и отвернулась.
- Вот набрала, в борщ можно покрошить, - сказала Ангелина, протягивая Дине пучок травы, - молоденькая, добрый борщ будет...
Ангелина была невысокого роста, опрятная и какая-то вся уютная. Все сидело на ней ладно - коричневая, в мелкий горошек кофточка, ловко скроенная по фигуре, белый платочек, перехваченный узлом под подбородком, длинная темная юбка.
- Большое спасибо, - сказала Дина, она взяла траву и вскрикнула: - Да это же крапива!
Ангелина улыбнулась.
- Бурачки посохли, так хоть крапивы нарежешь...
- Она жалится!
- А ты ее в холодную воду опусти, она и жалиться не будет. Где у вас вода?
- У нас колодец высох, я воду с реки ношу, - отвечала Дина.
- Криница усохла? - Ангелина даже в лице переменилась. - Такая глубокая криница и усохла! От засухи! Не будет дождя, все погорит.
Приход Ангелины, ее сетования по поводу засухи снова навеяли грусть, а Дине так хотелось растормошить, развеселить детей.
- Давайте в пряталки играть! - крикнула она, - кто будет водить?
- Чур не я...
- Чур не я...
Водить стала рыженькая Ленка. Дети быстро освоились в просторном саду, бегали, прятались, смеялись. Дина с Ангелиной молча сидели на колоде.
- Слухай, дивчино, - начала Ангелина.
- Я хотела спросить...
- Ну, ну, пытай...
- Правда, что почти все дети здесь сироты? - спросила Дина.
- Ой, много сирот, - печально отвечала женщина. - Оксана вот, об Оксане сердце у меня болит...
Лицо Ангелины оживилось.
- Она вам родная? - спросила Дина.
- Нет, не родная. Я, дивчина, байбак, нет у меня ни родины, ни детины... так уж вышло. Держала я пяток курей да сизокрылого петуха, голосистый был петух, и тех в колхоз отдала. Ничего, живу. По весне стала травку собирать, потом в город сбегала, кой-чего на крупу обменяла, шаль с кистями, добрая шаль была, алые розы по черному полю... Кукурузы трошки оставалось, смолола; бурачки в погребе подгнили, а с голодухи за милую душу пошли. Живу славно, не побираюсь, бога не гневлю... Еще подсолнушки в тот год уродились, насиння в торбинку засыпала, так теперь горстку возьму, душу отводит. Одна я... А у кого дети да старики, того голодуха крепко подкосила, ох и подкосила... царство им небесное, - она перекрестилась и, помолчав, продолжала мягко и певуче: - Ты за Оксанку пытаешь. Был у ней батько, парубок гарный, и одружился он с дивчиной статной, чернобровой, Галиной ее звали. Оксана у них народилася. Как выйдут, бывало, в люди, будто солнце взошло! Из себя видные, а дивчинка, Оксана эта, ну, колокольчик в поле, так и заливается. А уж как она Грышу, батько своего, любила, ужасть, все: "таточку да таточку", с батькиного плеча не слезала.
Ангелина вздохнула.
- Завели в нашем селе колхоз, Грыша за конюха заступил, дюже он коней любил, своего коня не было, из голоты он, так уж людских пестовал, и чистил, и скоблил, ну вроде господские кони. Не дай бог, если кто напоит взмыленного коня или погоняет сильно, тут уж он на все село засрамит... А вышло что? Подпалили конюшню, ворота приперли, а там кони...
- Куркули подпалили?
- А кто ж еще? В ком еще злоба кипит? Как занялось поутру, на рождество, сбигся народ, туды, сюды, а ничего не поделаешь, горит со всех сторон, балки повалилися, кони, сердешные, уж как они кричали! Грышу за руки люди ухватили, Галина вцепилась в его, аж повисла на ем... Оксаночка пташкой в ноги кидалася, а не удержали его, всех откинул и в огонь!
- И сгорел?
- Загинул со своими конями. Как заголосила дитына! "Таточко, мой таточко". У самого пожарища схватили ее, оттащили. Билась, кричала... Галину без памяти в хату унесли. Недолго проболела, отдала богу душу. И осталася Оксана сиротинкой. Невеселая, недобрая, она теперь как закаменела. Никого не любит. Уж я до нее по-всякому, а не глядит...
И, наклонившись к Дине, широко раскрыв свои карие глаза, зашептала:
- Ох, не к добру дали вам эту хату. Заховал Демченков в хате или в саду свой хлеб. Много у него было хлеба. Уж люди шукали, шукали, так ничего не нашли. Рыли и землю, и в погребе все перерыли, и в сарае глядели, нема... А может, спалил?..
- Как это? - Дина не могла себе представить, неужели устроили костер из буханок хлеба. - Как спалил?
- Пожалуй, что столько зерна им и не попалить.
Прибежала запыхавшаяся Лена:
- Дина! Юрко Санька бьет, чтоб не играл с нами, мы Санька поставили водить, а Юрко...
И, не договорив, побежала в сад, откуда доносились возбужденные голоса детей и Санькин рев.
Дина встала.
- Пойду...
Ангелина улыбнулась.
- Гляди, оклемались, играют...
- Ой, тетя Ангелина, подождите! Нет ли у вас ножниц? Стричь хочу всех, там у них такое...
- Ножницы есть, как им не быть. А ты сперва карасином им головы смажь, карасин, он добре всякую нечисть выводит.
Ангелина ушла, а Дина поспешила к детям, выяснить, почему Юрко бьет Санька.
Но, когда Дина пришла, дети уже мирно играли, и она не стала им мешать.
Заводилами во всех ребячьих играх были Юрко и Ганка. Юрко хитрил: когда ему приходилось "водить", то подсматривал, кто куда прячется, разожмет пальцы и подглядывает, а после сразу "застукивает".
- Э, так нечестно! - закричала Дина, - ты сожми пальцы и не подглядывай!
Дина сама еще недавно играла в прятки и знала все уловки таких, как Юрко, хитрецов.
- Ага, и я казав, что ты подглядываешь! - сказал Санько.
- Молчи! - обрезал его старший брат.
Грыцько и Тимка во всем поддерживали Юрка, они были так неразлучны, что даже во время игры прятались вдвоем: засунут головы под куст, зажмурятся и воображают, что превратились в невидимок.
Дина при виде этих уловок расхохоталась и вытащила братиков за ноги.
- Да разве так нужно прятаться? - воскликнула Дина. - Ноги наружу... Пойдемте, я вам покажу такое местечко, где Юрко никогда вас не найдет! А ты, Юрко, не подсматривай, я проверю! - и на цыпочках, тихонько увела ребят за сарай.
Ганка и в игре опекала малышей - Олесю и Оксану. Но те часто подводили Ганку. Заметив, что Юрко направляется в ее сторону, девочки начинали кричать:
А тут вши... С подозрением Дина стала оглядывать остальных детей. Всклокоченные головки, которые она гладила и прижимала к себе, вероятно, тоже во вшах... Нет, что угодно, но это ей не по силам! Да она просто физически не выдержит, вот и сейчас ее начинает мутить.
- Ди-на, где ты? Приймай харчи...
Дина и не слышала, как подъехала машина, она узнала голос Петренко, а вот и он сам. Но Дина не откликнулась и не двинулась с места.
- Ты чего? Обратно налякалась?*
______________
* Налякаться - испугаться.
Дина молчала. Вид у нее был какой-то странный.
"Вот еще наслали хвору, да дурну", - подумал Петренко и уже с некоторой досадой повторил:
- Да приймай, говорю тебе, харчи!
Дина разрыдалась.
- Я не могу больше! Не могу!
- Что такое стряслось?
- Она через Олесю, - по-старушечьи качая головой, сказала Ганка, Олеся может помереть...
- Никто не помрет, всех накормишь, и будут жить! - уговаривал Петренко.
- Да нет... просто у них... вши... - выговорила наконец Дина и снова разрыдалась. - Я не могу, понимаешь, не могу...
Тут Петренко не на шутку разозлился.
- Воши? Вошей она напугалась! О, это такие зверюки, они тебя забодают... Сироты, кто же будет с них вошей собирать? Вошь, она на гладкого и сытого не полезет, она голодного и холодного жреть. Эх ты...
- Как сироты? - удивилась Дина. - Но не все. Их женщины привели. Я думала...
- Думала, гадала. Гляди, вот Юрко и с ним трое еще братиков, ни матки, ни батька не имеют. Пылыпок...
- Его дедушка привел...
- Какой дедушка? Сосед... Олеся... Ее добрые люди подобрали на дороге. Э, да что тут балакать! Со всего нашего и не только что нашего села собралась одна галота. Вошей она не видела! Давай принимай харчи и расписуйся! У меня машина стоит, покуда я тут с тобой провожу разъяснительную работу!
Он смотрел на нее с нескрываемым презрением. Дина вздохнула и, понурив голову, пошла к машине. Петренко привез еще продукты в мешках и ящиках. Вкусно запахло свежим хлебом. Безумно захотелось есть... В глазах сначала потемнело, потом пошли оранжевые круги...
- Помогу...
Это Ганка. Какие у этой девочки печальные, а может, осуждающие глаза, ведь она все слышала.
- Не надо, я сама, - Дина отстранила Ганку, взяла мешок. Стыдно будет, если маленькие дети станут ей помогать.
Дина дошла до порога, тут силы оставили ее, она запнулась и рухнула вместе со своей ношей, стукнувшись о край двери. Но боли от удара она уже не чувствовала...
...Медленно возвращалось к ней сознание, сначала согрело чье-то прерывистое дыхание у щеки, потом ожгли капли холодной воды, и наконец ее привел в чувство одурманивающий запах... Могучий хлебный дух заставил ее открыть глаза. Она увидела большой кусок ноздреватого, мягкого хлеба в руках Ганки.
- Ешь, ешь, - говорила девочка, и глаза ее сияли, - это хлеб!
Дина схватила хлеб и стала есть, жадно и торопливо.
Ганка деликатно отвернулась. Петренко, стоящий рядом, тоже отвел глаза.
- Ну, очуняла? - с нарочитой грубоватостью спросил он.
- А детям... дали?
- Все едят, - шепнула Ганка, - там в торбыне еще три хлебины осталося.
В руках у Ганки была кружечка с водой.
- Ты думала, что я умираю, и обрызгала меня водой? - воскликнула Дина. - Умница ты моя! - Она судорожно обняла Ганку.
Ганка прошептала:
- Люди кажуть, кто сомлеет, сбрызгнуть надо.
Петренко, видя, что дело пошло на лад, сказал:
- Ну, пошли до хаты, расписуйся за харчи...
Солнце зашло за крышу дома, и во дворе стало чуть прохладней. Дети сосредоточенно ели хлеб. Олеся сидела и тоже аккуратно отщипывала маленькие кусочки хлеба. Дина поднялась, вздохнула и вошла в дом.
Остановившись посреди хаты, она спросила:
- Где расписываться?
- Да ты хочь глянь, за что расписуешься, ты ж материально ответственная. Може, я тебя обдурил?
Дина подошла к новой груде ящиков и мешков, тихо спросила:
- Неужели ты мог бы взять... у них?
Петренко молча протянул бумагу, и Дина, прислонив ее к стене, вывела аккуратными ученическими буковками свою фамилию.
- Ну, я поехал, - сказал Петренко.
- Подожди! А ты не знаешь... Когда мне дадут зарплату?
- Гроши? - изумился Петренко. - Тебе уже и гроши враз подавай? Ну и ну...
- Да нет. То есть да. Понимаешь... мне ведь нужно... ну питаться. А хлеб и продукты, это же только детям...
Петренко задумался.
- И ты ничего не ела? Через это и хлопнулась?
Дина молчала.
- Я так придумляю, - авторитетно заявил наконец Петренко, - поскольку ты заведувачка, тебе и положено по закону...
- Положено? - обрадовалась Дина.
- Точно! Все нянечки тот год харчувалися с детями!
ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАБОТЫ
Дина начала кухарить. Продуктов было много, трудно было оторвать от них глаза - ящики, мешки, банки с красивыми этикетками: по желтому полю, под голубым небом пасутся коричневые коровы, а внизу большими светлыми и веселыми буквами - "Сгущенное молоко" или "Масло".
Что же она сготовит? На обед полагается борщ.
Нет, борщ Дине не осилить, ни за что.
- Манную кашу сварю, - снова сообщила она детям, - а вы пока поиграйте тут, во дворе.
- А нам кашу дашь? - недоверчиво спросил Юрко. Все его братики с сомнением уставились на Дину. Черноглазые, смуглые, в одинаковых коротких рубашонках, они походили на близнецов, только один, Санько, был нежным и беленьким.
- Дам, всем дам, Юрко...
Она уже запомнила его имя. А вот как зовут того худенького в холщовых штанишках, которого привел дед, нет, не дед, а сосед?
- Тебя как зовут? - спросила Дина.
- Пилипок...
- А це Оксана, - сказала Ганка. Она держала за руку маленькую девочку, лохматую, как другие, но с приятным, смуглым личиком, которому не хватало только улыбки, казалось, улыбнется девочка и сразу похорошеет. Но она глядела сосредоточенно, хмуро.
- Ты чего невеселая? - спросила Дина, - хлебушка поела, теперь будете кушать все хорошее, и много, поправитесь. Ну, улыбнись...
Но девочка продолжала настороженно молчать.
- Она наляканая, - сказала Ганка.
- Идите, идите, играйте, - торопливо сказала Дина.
Во дворе за домом сарай, верно, там есть вода.
Раскаленная земля жгла босые ноги, в сарае было темновато, вдоль стен лежали снопы высушенного камыша, гора вылущенных кукурузных початков, угол набит соломой. В соломе что-то шуршало. Дина замерла... Мышь? А может, человек? Дрожа и пугаясь каждого шороха, Дина быстро набрала охапку соломы и, пятясь, выскочила во двор. К двери сарая она ногой подвинула камень. Чтобы тот, кто шуршит в соломе, не мог выйти.
В доме Дина стала запихивать солому в печь, солома рассыпалась меж пальцами и колола руки, но Дина упорно заталкивала ее подальше. Не терпелось поскорей поджечь, чтобы выгнать дух умершей старухи. Может быть, таким образом удастся избавиться от неприятных мыслей. На припечке лежал початый спичечный коробок. Чьи руки держали его? Как мучительно, что все здесь, даже воздух, даже стены, хранит чужие враждебные следы. Нет, от этого не избавиться, сколько ни топи печь.
Дина уже чиркнула спичкой, как незаметно вошедшая Ганка вскрикнула:
- Не можна!
- Ой, как ты меня испугала...
- Не можна днем затоплять печи, вся хата займется... В такую жару топят только утром или вечером, - пояснила девочка.
- Раз нельзя топить, пойдем все на реку купаться! - решительно заявила Дина. - Сейчас поищем гребешок. И мыло...
- Воно тутечки, - подсказала Ганка. Ее зоркие глаза быстро разглядели в расщелине между досками ящика пачки туалетного мыла с яркой земляничкой на этикетке.
- Духовитое...
Ганка с удовольствием понюхала пачку.
Расческу, плоскую, роговую, с мелкими частыми зубцами на одной стороне и более редкими на другой, Ганка нашла за печью на полочке.
Вооружившись этим "инвентарем", они вышли из дома.
- Кашу сварила? - подскочил Юрко.
- Вечером будет каша, а сейчас давайте все на реку, купаться!
Земляничное мыло привлекло всеобщее внимание. Один из братиков Юрка, робкий и какой-то забитый, тоже протянул руку, чтобы пощупать, а если удастся, и понюхать мыло, но Юрко стукнул его по руке.
- Куды полез, Санько?
Санько заискивающе улыбнулся и как-то по-щенячьи судорожно облизнул губы.
Когда все собрались вокруг Дины, она отыскала глазами Олесю. "Девочка так слаба, что, верно, не сможет дойди до реки, - подумала Дина. - Нужно взять ее на руки". Но одна мысль о вшах, копошившихся на голове ребенка, заставила Дину отказаться от подобного намерения. Она повела Олесю за руку, примеряясь к ее маленьким шажкам. До реки они добирались долго, отдыхали и снова пускались в путь и наконец достигли цели.
Дети полезли было в воду, но Дина испуганно закричала.
- Нельзя, нельзя!
Она выбрала затененное местечко и приказала всем сидеть смирно. Река с ее загадочной глубиной внушала Дине страх. Она решительно приказала никому не трогаться с места без разрешения, а сама, вооружившись шестом, со всевозможными предосторожностями начала сползать с бережка в реку. Сначала опустила ноги, потом, держась обеими руками за прибрежные кусты, ступила в воду и наконец сделала несколько робких шагов.
Дети, сидя на берегу, с изумлением наблюдали за этими сложными приготовлениями. Одна только Ганка догадалась, в чем дело.
Сорвавшись с места, с криком: "Тут не глыбоко!" - Ганка промчалась галопом, вздымая брызги, по всей реке и уселась на противоположном берегу.
Дина расхохоталась, а дети, точно по сигналу, вслед за Ганкой ринулись в реку. Однако тотчас была установлена граница, расставлены вешки. Дальше двух аршин от берега заходить запрещалось.
Началось купание. Стиснув зубы, отворачиваясь, преодолевая брезгливость, Дина с остервенением намыливала от макушки до пяток каждого из своих питомцев. Она их терла, как делала это недавно со своими куклами, смывая с них румяна и превращая замысловатые прически в клочья пакли.
Отличное земляничное мыло помогало ей, убивая неприятные запахи, но ведь этого было недостаточно. Нужно было вычесать и раздавить насекомых: стиснув зубы, она одолела и это.
Вскоре на берегу выросла груда ребячьего бельишка, а владельцы его, голые, вымытые, повеселевшие, уползли в тень.
- Остричь бы вас, - мечтательно произнесла Дина, - под машинку. Или хотя бы ножницами...
Она обливалась потом, платье прилипло к спине, голова раскалывалась от жары, так хотелось все сбросить с себя и тоже поплескаться, но стеснялась детей.
Она перемыла всех ребят, остался старший Юрко.
- Вот тебя отмою, и все, - сказала Дина. - Ну, раздевайся.
Юрко молчал.
- Ну, чего ты? - нетерпеливо, помахивая куском розового мыла в одной руке и частым гребнем в другой, заторопила его Дина.
- Нэма у меня вошей, - пробормотал Юрко, держась обеими руками за продранные на коленях, выцветшие добела штанишки из некогда синей саржи. Видно было, что он готов вступить в бой со всяким, кто попытается их стащить с него.
Дина улыбнулась. "Смущается, - подумала она, - большой уж мальчик".
- Ладно, бери мыло, вот вместо мочалки эту тряпочку, иди туда, за кустики, и хорошенько отмойся, только хорошенько, чтобы кожа скрипела... Я проверю. А уж голову я тебе сама вымою и вычешу.
Юрко благодарно взглянул на нее, схватил душистое мыло и побежал за кусты.
Дина тем временем сбросила наконец платье и, оставшись в лифчике и трусиках, тоже вымылась в реке. Быстро оделась.
- Глянь! - подошел к ней Юрко.
- Молодец! Чисто отмылся. А теперь подставляй голову.
Ребячье тряпье Дина простирала в реке и разложила на траве и на кустах, чтобы лучи солнца выжгли всю пакость. Хорошо бы еще пройтись горячим утюгом, но где его взять?
Вымытые дети преобразились.
- А ты, Юрко, стал беленьким, - удивилась Дина. Братики тоже оставили "смуглоту" в реке.
Пугливая Оксана тихонько спросила:
- И я гарна стала?
- Очень, очень ты гарна, Оксана, - уверила ее Дина, обрадовавшись некоторому оживлению, которое заметила в девочке.
- Вот бы раздобыть ножницы, - озабоченно сказала Дина. - Я бы вас остригла. Где взять ножницы?
Юрко сказал:
- Были у нас ножницы, они в хате... Из хаты ничего брать не можна, - и он важно посмотрел на Дину, точно говоря: "Нашла себе дурня, чтобы из хаты добро вытаскивал..."
- Жаднюга, - прошептала Ганка.
- А ты голодранка, - вскипел Юрко, - и сама голопузка! Родная тетка тебя держать не хочет.
- Брешешь! - со слезами вскричала Ганка.
- Не нужно ссориться. Пойдемте лучше домой, - прервала Дина перебранку.
Жара стала гуще, тяжелей, небо совсем низко опустилось на землю. Когда подошли к дому, все уже снова обливались потом.
И в доме было душно. Дина достала из мешка две буханки хлеба, смахнула со стола пыль и разрезала хлеб на семнадцать равных частей. Юрко приметил горбушку, первый протянул за ней руку: "Чур, моя!" Дети быстро расхватали остальные куски. Взяла Дина и себе кусок хлеба. Некоторые малыши жадно глотали, почти не пережевывая, другие, разморившись после купания, ели с полузакрытыми глазами. Юрко медленно откусывал от своей краюшки со всех сторон маленькие кусочки и всякий раз оглядывал ее, измеряя, много ли еще осталось. Он ел дольше всех, и получилось так, что все уже съели свой хлеб, а у Юрка еще осталась его горбушка. Дети обессилели от жары, от сытости. Сон настигал их повсюду - на лавке, на полу, Олеся и Оксана уснули на лесенке, которая вела на лежанку печи.
Дина тоже не в силах была противиться одурманивающему сну.
РАССКАЗ АНГЕЛИНЫ
К вечеру Дина наконец затопила печь. Дело это оказалось не таким уж простым, как ей представлялось. Рядом с утрамбованной в печи соломой Дина поставила глиняный горшок, в который налила воды, насыпала туда манку, посолила ее; сверху горшок прикрыла железным кружочком. Не успела поднести спичку, как вспыхнула солома, язык пламени рванулся вперед. Дина едва успела отскочить, несколько искр обожгли ей руки. Пламя не утихало, с треском вылетали из печи огненные языки.
Дина схватила какую-то палку с железным полукружьем и принялась заталкивать солому в глубину печи. Наконец огонь унялся.
Теперь она подкладывала солому осторожно, маленькими пучками, однако снова не убереглась, один пучок вспыхнул в ее руке, и несколько горящих соломинок упало на пол. Дина отскочила, в ужасе ожидая, что сейчас вспыхнет весь дом. Зато в горшке забулькало, и запах горячего варева распространился по хате. Кажется, все шло нормально: печь топится и каша варится. Но Дину подстерегала новая беда: неожиданно в горшке что-то зашипело, железный кружок приподнялся, и каша потекла на шесток.
Дина беспомощно металась перед печью, она уже обожгла пальцы и теперь пыталась при помощи той же палки отодвинуть горшок от огня, но он точно прирос к поду печи. Наконец она догадалась, что нужно загрести жар в глубину печи. Шипенье приутихло, и кружок умиротворенно улегся на прежнее место. Но уже через секунду он вновь поднялся. Каша потекла по бокам горшка.
- А ты ухватом его, ухватом! - раздался позади голосок Ганки.
- Как?
Девочка показала, как нужно перевернуть ухват полукружьем вперед.
- Ой, а я не знала, до чего просто! - обрадовалась Дина.
Она подвела ухват, приподняла горшок и стала тащить его на себя. Прикусив губу, Дина действовала, казалось, наверняка, но тут, вопреки логике, горшок повалился набок и белая, густая, комковатая манная каша широкой струей хлынула на пол. Несколько капель брызнуло Дине на ноги.
- Ой, ой, как больно, ой, мамочка! - закричала Дина.
- Ой, лишенько, обварилась, - по-старушечьи причитала Ганка, бегая подле нее. Потом опомнилась: каша-то пропадает. Подхватив какую-то черепушку, Ганка принялась собирать ею в горшок непроваренные комки каши вместе с золой и мусором.
- Ничего, ничего, каша добрая, все поедим...
Морщась от боли, Дина вместе с Ганкой собирала жалкие остатки своего варева.
Но ничего не пропало: кашу доели, опорожнили горшок до донышка. Дина тоже ела эту хрустящую, пополам с золой, кашу. Ей, как и детям, казалось, что ничего вкуснее она не едала.
Наступил вечер. Пылало закатное, без единого облачка, небо, с реки повеяло прохладой. Дети уселись на колоде, Дина в середине. Горели волдыри на ногах, сковывала усталость. А дети, благодарно заглядывая ей в глаза, облепили ее тесно-тесно. Олеся, на правах маленькой, полезла на колени. При этом она несколько раз поглядывала на Дину, пытаясь угадать, не сгонит ли та ее.
- Лезь, лезь, - подхватив девочку, сказала Дина, хотя больше всего ей хотелось сейчас немного остыть. Олеся была тяжелой и горячей. Без опаски уже гладила Дина лохматую головенку девочки.
- Давай заплетем маленькие косички, - сказала Дина, отделяя прядь Олесиных волос. - Хочешь?
- Ага! - восхищенно ответила Олеся.
Полюбовавшись тугими косичками Олеси, Дина перевела взгляд на остальных детей. Среди шестнадцати ребят лишь нескольких малышей можно было назвать ясельниками, остальные скорей относились к дошкольникам, а Юрко, Пылыпок, Ганка, наверное, могли бы уже и в школу ходить.
Разные по возрасту, наружности, они, однако, очень походили друг на друга. У всех были изможденные лица, запавшие глаза, тоскливый взгляд.
Дине хотелось их развеселить.
- Ребята, кто из вас знает стихи? - неожиданно спросила она.
- Я знаю, - быстро откликнулась маленькая Олеся, - слухайте: эники-беники ели вареники!
- То считалочка, а не вирш. Я тоже знаю считалочку. От слухайте! На голубом ковре сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты такой?
Победно оглядев ребят, Ганка плюхнулась на колоду рядом с Диной, незаметно оттиснув при этом Оксанку.
- Короли и буржуи в Черном море купаются, - презрительно сказал Юрко, а вона про их считалочки считает.
- От я знаю гарный вирш, - несмело сказал Санько.
- И я!
- И я знаю!
- Молчи, Санько! - крикнул Юрко.
- Но почему? Говори! - вмешалась Дина.
Однако мальчик молчал, а Пылыпок уже декламировал:
Никто пути пройденного
У нас не отберет.
Мы конница Буденного.
Дивизия, вперед!
- Я все про Буденного знаю! - говорил Пылыпок. - Я в конницу пойду, всех порубаю.
Худенькая, высокая Надийка предложила:
- Слухайте мой вирш. У нашего Омелечка невелычка семеечка: только он, да она, да старый, да стара, да Грыцько, да Панас, да две дивчины, что в нас, да два парубка усатых, да две дивчинки косатых... Ой, позабыла как дальше!
Дина расхохоталась, дети тоже заулыбались.
- Вот это семеечка, - сказала Дина, - а ведь мы теперь тоже семеечка, правда, ребята?
- Ой, какие вы гарные стали! - раздался женский голос. Дина и не заметила, как во двор вошла кареглазая Ангелина, которая утром спорила с Павлой.
Улыбаясь, она оглядела детей и остановила свой взгляд на Оксане. Девочка насупилась и отвернулась.
- Вот набрала, в борщ можно покрошить, - сказала Ангелина, протягивая Дине пучок травы, - молоденькая, добрый борщ будет...
Ангелина была невысокого роста, опрятная и какая-то вся уютная. Все сидело на ней ладно - коричневая, в мелкий горошек кофточка, ловко скроенная по фигуре, белый платочек, перехваченный узлом под подбородком, длинная темная юбка.
- Большое спасибо, - сказала Дина, она взяла траву и вскрикнула: - Да это же крапива!
Ангелина улыбнулась.
- Бурачки посохли, так хоть крапивы нарежешь...
- Она жалится!
- А ты ее в холодную воду опусти, она и жалиться не будет. Где у вас вода?
- У нас колодец высох, я воду с реки ношу, - отвечала Дина.
- Криница усохла? - Ангелина даже в лице переменилась. - Такая глубокая криница и усохла! От засухи! Не будет дождя, все погорит.
Приход Ангелины, ее сетования по поводу засухи снова навеяли грусть, а Дине так хотелось растормошить, развеселить детей.
- Давайте в пряталки играть! - крикнула она, - кто будет водить?
- Чур не я...
- Чур не я...
Водить стала рыженькая Ленка. Дети быстро освоились в просторном саду, бегали, прятались, смеялись. Дина с Ангелиной молча сидели на колоде.
- Слухай, дивчино, - начала Ангелина.
- Я хотела спросить...
- Ну, ну, пытай...
- Правда, что почти все дети здесь сироты? - спросила Дина.
- Ой, много сирот, - печально отвечала женщина. - Оксана вот, об Оксане сердце у меня болит...
Лицо Ангелины оживилось.
- Она вам родная? - спросила Дина.
- Нет, не родная. Я, дивчина, байбак, нет у меня ни родины, ни детины... так уж вышло. Держала я пяток курей да сизокрылого петуха, голосистый был петух, и тех в колхоз отдала. Ничего, живу. По весне стала травку собирать, потом в город сбегала, кой-чего на крупу обменяла, шаль с кистями, добрая шаль была, алые розы по черному полю... Кукурузы трошки оставалось, смолола; бурачки в погребе подгнили, а с голодухи за милую душу пошли. Живу славно, не побираюсь, бога не гневлю... Еще подсолнушки в тот год уродились, насиння в торбинку засыпала, так теперь горстку возьму, душу отводит. Одна я... А у кого дети да старики, того голодуха крепко подкосила, ох и подкосила... царство им небесное, - она перекрестилась и, помолчав, продолжала мягко и певуче: - Ты за Оксанку пытаешь. Был у ней батько, парубок гарный, и одружился он с дивчиной статной, чернобровой, Галиной ее звали. Оксана у них народилася. Как выйдут, бывало, в люди, будто солнце взошло! Из себя видные, а дивчинка, Оксана эта, ну, колокольчик в поле, так и заливается. А уж как она Грышу, батько своего, любила, ужасть, все: "таточку да таточку", с батькиного плеча не слезала.
Ангелина вздохнула.
- Завели в нашем селе колхоз, Грыша за конюха заступил, дюже он коней любил, своего коня не было, из голоты он, так уж людских пестовал, и чистил, и скоблил, ну вроде господские кони. Не дай бог, если кто напоит взмыленного коня или погоняет сильно, тут уж он на все село засрамит... А вышло что? Подпалили конюшню, ворота приперли, а там кони...
- Куркули подпалили?
- А кто ж еще? В ком еще злоба кипит? Как занялось поутру, на рождество, сбигся народ, туды, сюды, а ничего не поделаешь, горит со всех сторон, балки повалилися, кони, сердешные, уж как они кричали! Грышу за руки люди ухватили, Галина вцепилась в его, аж повисла на ем... Оксаночка пташкой в ноги кидалася, а не удержали его, всех откинул и в огонь!
- И сгорел?
- Загинул со своими конями. Как заголосила дитына! "Таточко, мой таточко". У самого пожарища схватили ее, оттащили. Билась, кричала... Галину без памяти в хату унесли. Недолго проболела, отдала богу душу. И осталася Оксана сиротинкой. Невеселая, недобрая, она теперь как закаменела. Никого не любит. Уж я до нее по-всякому, а не глядит...
И, наклонившись к Дине, широко раскрыв свои карие глаза, зашептала:
- Ох, не к добру дали вам эту хату. Заховал Демченков в хате или в саду свой хлеб. Много у него было хлеба. Уж люди шукали, шукали, так ничего не нашли. Рыли и землю, и в погребе все перерыли, и в сарае глядели, нема... А может, спалил?..
- Как это? - Дина не могла себе представить, неужели устроили костер из буханок хлеба. - Как спалил?
- Пожалуй, что столько зерна им и не попалить.
Прибежала запыхавшаяся Лена:
- Дина! Юрко Санька бьет, чтоб не играл с нами, мы Санька поставили водить, а Юрко...
И, не договорив, побежала в сад, откуда доносились возбужденные голоса детей и Санькин рев.
Дина встала.
- Пойду...
Ангелина улыбнулась.
- Гляди, оклемались, играют...
- Ой, тетя Ангелина, подождите! Нет ли у вас ножниц? Стричь хочу всех, там у них такое...
- Ножницы есть, как им не быть. А ты сперва карасином им головы смажь, карасин, он добре всякую нечисть выводит.
Ангелина ушла, а Дина поспешила к детям, выяснить, почему Юрко бьет Санька.
Но, когда Дина пришла, дети уже мирно играли, и она не стала им мешать.
Заводилами во всех ребячьих играх были Юрко и Ганка. Юрко хитрил: когда ему приходилось "водить", то подсматривал, кто куда прячется, разожмет пальцы и подглядывает, а после сразу "застукивает".
- Э, так нечестно! - закричала Дина, - ты сожми пальцы и не подглядывай!
Дина сама еще недавно играла в прятки и знала все уловки таких, как Юрко, хитрецов.
- Ага, и я казав, что ты подглядываешь! - сказал Санько.
- Молчи! - обрезал его старший брат.
Грыцько и Тимка во всем поддерживали Юрка, они были так неразлучны, что даже во время игры прятались вдвоем: засунут головы под куст, зажмурятся и воображают, что превратились в невидимок.
Дина при виде этих уловок расхохоталась и вытащила братиков за ноги.
- Да разве так нужно прятаться? - воскликнула Дина. - Ноги наружу... Пойдемте, я вам покажу такое местечко, где Юрко никогда вас не найдет! А ты, Юрко, не подсматривай, я проверю! - и на цыпочках, тихонько увела ребят за сарай.
Ганка и в игре опекала малышей - Олесю и Оксану. Но те часто подводили Ганку. Заметив, что Юрко направляется в ее сторону, девочки начинали кричать: