- Ганка, сильней ховайся, Юрко идет!
Долго еще в саду и над рекой раздавались ребячьи голоса, смех и топот ног. Разыгрались так, что и не заметили, как наступила торопливая южная ночь. Темно, страшновато. Все поспешили домой.
Отправив детей в хату, Дина пошла, чтобы затворить калитку. Во дворе было темно и тихо.
И снова нахлынули вчерашние страхи. Высокая, раскидистая шелковица, за стволом которой прятались дети, казалась теперь страшным великаном, вишня настороженно раскинула свои лапы-ветви. Зловеще шуршали низко пролетающие летучие мыши.
Дина заторопилась в дом. Скорей закрыть дверь. Но как? Нет ни крючка, ни другого запора!
- Ганка, где ты? - позвала она свою маленькую помощницу. - Скажи, Гануся, как нам закрыть эту дверь?
- Зараз, - отозвалась девочка и тоже принялась шарить по двери ловкими, быстрыми пальчиками, - ничего нема... Это когда стара померла, так люди тут шукали хлеб, вот и оборвали крючки. А мы ухватом, - догадалась она и, притащив злосчастный ухват, просунула его в дверную ручку. Обе подергали: ничего, держит.
- Ухват, он здоровше за крюк, - поясняла Ганка, - его сроду не переломишь!
На столе горела поставленная в кружечку свеча, огарок они тоже нашли в печном закутке.
В доме, накалившемся за день, нагретом еще и печью, было невыносимо жарко и душно, но Дина крепко-накрепко закрыла окна.
Ганка на секунду прижалась к Дине и, боязливо оглянувшись, посмотрела в темь за стеклами. Ей казалось, что кто-то враждебный наблюдает за ними из сада и ему известны все их хитрости. Они закрыли и вторую дверь, которая вела из сеней в дом, приставили к ней скамейку.
Стали собираться ко сну. Дина кой-как прошлась влажной тряпкой по полу, запыхалась и отбросила тряпку в угол; затем вытащила из кучи сваленных в углу вещей тюфяки, настелила их на пол, побросала подушки.
- Ну, ложитесь, - сказала Дина.
Полусонные дети, разморенные и тоже уставшие, улеглись на тюфяки и мгновенно уснули.
Только Дина с Ганкой еще стояли посреди хаты, боязливо поглядывая в черноту незанавешенных окон. "Завтра обязательно достану все белье и занавески тоже", - подумала Дина.
Она обвела глазами детей. Малыши - Оксана и Олеся - спали, блаженно раскинувшись. Пылыпок тяжело дышал, видно, ему было душно, разметалась рыженькая Лена, задрала свой веснушчатый нос, далеко откинула ногу, точно в беге.
Братики - Юрко, Санько, Тимка и Грыцько - улеглись рядом. Юрко молча глядел на Дину блестящими глазами.
- Спи, спи! - сказала ему Дина. - А это что такое?
Санько почему-то сполз с тюфяка и спал на голом полу... Голова мальчика была втянута в плечи.
Дина еще днем заметила его привычку вот так втягивать голову между острых худых плеч. Но почему? Чего он боится? Дина перетащила мальчика на тюфяк, подложила ему под голову подушку и, сама еще не понимая почему, строго посмотрела на старшего, Юрко. Но тот уже спал или притворился спящим.
Ганка следила за каждым движением Дины широко раскрытыми глазами.
- А ты, Гануся, почему не спишь?
- Я с тобой... рядом, - девочка указала на два матраца с краю.
- Хорошо, ложись, я сейчас...
Дина хотела дунуть на свечу, но тут поднялась Надийка, тихая, угловатая девочка. Она побрела, как лунатик, натыкаясь на стол и лавки.
- Ты куда? - удивилась Дина.
- До ветру...
Дина растерялась, выходить в сени она боялась, а в доме ничего не было для этого случая. Снова выручила Ганка.
- Ось, ось поганое ведро...
Теперь и Ганка с наслаждением растянулась на постели.
- Мягко как, - она погладила шершавую поверхность тюфяка, уткнувшись головой в подушку. Видно, даже это ложе представлялось ей роскошным. Дина задула наконец свечу, сбросила платье и улеглась рядом с Ганкой. Тотчас маленькая горячая рука коснулась ее плеча.
- Ты чего, Гануся, - прошептала Дина, тоже невольно придвигаясь к девочке.
- А не подпалят нас? - прошептала Ганка.
- Ну что ты, - неуверенно ответила Дина, - спи спокойно...
- И не покрадут наши харчи?
Несмотря на усталость, они долго не могли уснуть.
НАХОДКА
В то лето даже росы скупо орошали землю мелким бисером, который мгновенно испарялся.
Только запасливая росянка недолго сохраняла в своем граммофончике свежую каплю влаги.
Засуха бродила по селам и полям Украины. Обожженные ее дыханием, зеленые гаи уронили в середине лета буйную листву. Люди мечтали о дожде. Были уже съедены все тайно припасенные крохи, собрана каждая зеленая травинка.
Оставалось ждать чуда или смерти, смиренно ждать.
Лишь один человек не желал предаваться терпеливому ожиданию. То был начальник политотдела Кухарский. Он принадлежал к той славной плеяде партийных работников, которые в тридцатые годы с удивительной настойчивостью и гибкостью осваивали различные отрасли народного хозяйства, куда, по выражению тех лет, их "бросала" партия.
Сын мелкого ремесленника в пограничном с Польшей городке, Кухарский имел весьма смутное представление о сельском хозяйстве.
Конь и сабля, да высокий красноармейский шлем со звездой, вот с чем он сроднился в годы гражданской войны! Из армии его мобилизовали сначала "на уголь", потом "на хлопок", а вот теперь "на село".
Четыре класса земской школы в то время считалось приличным образованием. Остальные науки молодому большевику приходилось осваивать самостоятельно. Кухарский уже ознакомился с геологией и минералогией, потом с техническими культурами, теперь приступил к изучению агрономии и земледелия.
Прежде чем отправиться по новому назначению, в политотдел МТС, он подобрал себе библиотечку. Вместе с шеститомником В.И.Ленина, учебником политграмоты Ингулова, историей партии Ем.Ярославского он положил в чемодан целую кипу книг по агрономии, культурному земледелию, садоводству, огородничеству, справочники трактористов. Но то, с чем он столкнулся в селе, выходило за рамки учебного материала.
Долгая, изнурительная засуха. Что нужно делать в таком случае? Надеяться на дождь?
Кухарский не мог мириться с таким решением. Свое назначение он видел в том, чтобы бороться!
Начальник политотдела пошел по селам. Пылился под окнами "газик", изредка позванивал телефон на стене, а он шагал под палящим солнцем, по мягкой и горячей пыли из села в село, искал стариков, которые помогут ему советом. Должны же старые хлеборобы, повидавшие за долгую жизнь и суховеи, и потопы, и морозы, должны они знать, как надо помочь горю. Но многих стариков уже прибрала смерть, иные не слезали с печи.
И только в колхозе "Красный маяк" нашел Кухарский старого бандуриста, который сказал так:
- Бывали, сынку, засухи в наших краях. Шо люди робыли? Молебны правили, крестным ходом в поле выходили, а еще землю-матушку мотыжили.
- Мотыжили? - удивился Кухарский, - но ведь она и так вся высохла.
- Э, сынок! Корням продух нужен, душно корню. Об себе скажу: выйду я в поле, солнце печет, пить охота, а как ветерок подул, враз легче стало... Вот так и хлебушек, и всякая городина, и кукуруза, и ячмень, дыхнуть они хочут. Глянь на кукурузу: от засухи в ствол она пошла, будяками ее заглушило, она и метелку не выкинет... А ты ее промотыжь, прополи, так не один початок пойдет... Вы же одно долдоните - дощу треба. Будет и дощ, да не враз.
- Спасибо тебе, отец! - воскликнул Кухарский, - спасибо за добрый совет!
Ночью, перелистывая учебники, он наткнулся на фразу - "рыхление - это сухая поливка". Ясно, не сидеть в ожидании, а выйти навстречу засухе и дать ей бой! На коротком совещании со специалистами МТС было решено разработать во всех колхозах график ухода за посевами и неукоснительно его выполнить.
Правда, предложение Кухарского встретили с холодком, трудно было возлагать большие надежды на то, что оно себя оправдает.
- Это вопрос технический, - заметил директор МТС Сидоренко, - да и не новый, всегда пропалывали посевы, рыхлили, только... - он не закончил, пожав плечом.
- Нет, товарищ Сидоренко, - возразил Кухарский, - соблюдение графика по уходу - вопрос не только технический, но и политический. Люди отчаялись, потеряли веру... Очень важно указать им цель, занять делом. Это подымет моральный дух колхозников!
Он был прав. Люди отчаялись. Как всегда в тяжкую для народа годину, появилось множество провидцев и кликуш. Они проклинали Советскую власть, колхозы, безбожников, возвещали всеобщий мор и скорый конец света. Горькое семя их прорастало отчаянием и тоской. Колхозники пали духом.
Но вот каждый день бригадиры начали обходить хаты, стучали в окна, скликая народ на работу. И может быть, этот стук в окошко, эта обязанность встать и идти многим в ту пору сохранили жизнь.
...Один только дом в селе не знал забот о пропитании. Ясли, обособленный мирок со своими хлопотами и маленькими заботами. Колхозницы, в первые дни интересовавшиеся порядками в яслях, убедились, что дети сыты, а большего в то время и не требовалось. Только Ангелина не забывала Дину и малышей, помогала чем могла. Ножницами Ангелины Дина неумело подстригла ребят, оставив на головах маленькие щетинистые лесенки. Жалко было отрезать льняные Ганкины волосы, они красиво спадали на худенькие плечики, но девочка, мотнув головой, сказала:
- Скуби*, скоро отрастут.
______________
* Скуби - ощипывай, отрезай.
А вот Оксана закапризничала, закрыла голову ладошками:
- Не хочу скубиться...
- У тебя там густой лес и в нем разбойники, - сказала Дина.
- Яки... разбойники?
- Которые кусаются...
Оксана опустила руки. Она все хмурилась, и по-прежнему пасмурным оставалось ее личико.
Зато рыженькая Ленка с нетерпением ждала своей очереди.
- Дин, а потом у меня вырастут такие вороненые волосы, как у тебя? - с тайной надеждой спрашивала она, подымая к Дине веснушчатое личико.
- Вот чего захотела! Рыжей была, рыжей и останешься! - захохотал Юрко.
- Ну и зол же ты, Юрко, - покачала головой Дина, срезая пряди золотистых Ленкиных волос, - не слушай его, Леночка, у тебя ведь очень красивые волосы. Смотри, они как золото блестят.
Она извлекла из мешка стопку новых синих трусиков и белых маечек. Костюмчики были разных размеров. Полуголым сельским ребятишкам, прикрывающим свою худобу рваными рубашонками, наспех сшитыми из какой-нибудь старой материнской юбки, такой наряд представился роскошью.
- Оце нам? - изумилась Ганка, осторожно прикоснувшись к белой маечке.
- Да, вам! Это Советская власть вам все дала, и продукты.
Дина сама была потрясена тем, как кто-то с удивительной заботой и вниманием снабдил ясли всем необходимым.
- И тебя Советская власть нам дала? - спросила Ганка.
- Меня комсомол послал, - сказала Дина.
Ей стало немножко грустно. Конечно, не о таком деле мечтала она, когда ехала в село. Наверное, другие мобилизованные выполняют более важную и ответственную работу...
- Дин, Юрко уже другие портки натягует, - сообщила Ленка.
- Это еще зачем? Положи. И не "портки", а "трусы" называются.
- Ну, все оделись? Вот и хорошо. Костюмчики берегите. А ты, Надийка, зачем раздеваешься?
- Так они же святошные!
...Огромный кулацкий дом с хатой, хатыной, сараями, скотными дворами, птичником, где сохранились еще белые хлопья перьев, погребом, конюшней, опустевшими навесами для молотилки - все это добротное, омертвевшее царство оказалось во власти детей. Уж они все уголочки обследовали, заползали в самые укромные места, о существовании которых Дина и не подозревала.
Однажды Ганка, захлебываясь от восторга, сообщила:
- Дин, глянь, что мы нашли: мониста, спиднички, шали, их полно там на горыще*, ты только глянь!
______________
* Горыще - чердак.
Она потащила Дину за руку в сени, где под самым потолком был лаз на чердак.
Сама Ганка мигом, с кошачьей ловкостью, взобралась по шаткой лестнице наверх и, свесив оттуда голову, закричала:
- Ось туточки, ты лезь сюда...
Дина никогда по таким лестницам не лазила, поставив ногу на первую ступеньку, она почувствовала, что лестница качнулась и сейчас повалится прямо на нее.
- Лезь, не бойся! - Ганка протянула ей руку. Это было бы уж совсем позорно, допустить, чтобы Ганка втаскивала ее наверх. Поэтому Дина, чуть отступив, солидно и твердо сказала:
- Нечего там делать, в грязи, слезай!
Но тут она услышала наверху чей-то рев и шум.
- Ганка, кто там еще? - крикнула Дина.
- Все, - последовал восторженный ответ, - мы усе туточки!
Все! И малыши? Дина пришла в ужас, долго ли им свалиться, покалечиться? И потом они, кажется, уже дерутся! Делать нечего, пришлось лезть наверх. Ничего, однако, не произошло: лестница не рухнула. Но смотреть вниз было ужасно страшно. Чердак оказался высоким, светлым и чистым. Из довольно большого квадратного окна падал сноп света. Особенно поразил Дину ровный пол, выложенный из широких некрашеных досок.
"Какой же это чердак! - подумала она. - Это настоящая хорошая комната!"
...Дина увидела, что дети сгрудились вокруг плетеной соломенной кошелки со старой одеждой.
Надийка напялила на себя какую-то кофту с прорехами, остальные тоже украсились обносками и тряпками, извлеченными из корзинки. Девочки намотали на шею какие-то бусы. Юрко и Пылыпок спорили из-за тряпки.
- Отдай! - наступал Юрко.
- Не дам! - пряча находку за спину, упорствовал обычно покладистый Пылыпок.
- На што оно тебе?
- Я деду отдам! Деду! Деду! - уже взывая к Дине, закричал Пылыпок.
- Бросьте все обратно в корзину! Ну! - крикнула Дина.
- Не кину! Не кину! Я деду отдам...
- Какой он тебе дед? Нема у тебя родни, - издевался Юрко, - придумал себе деда.
- Есть, есть дед! Родный!
- А у меня есть тетя... такая добрая тетя, - мечтательно сказала вдруг Олеся.
- Брешешь, тебя на дороге нашли. И никакой тети у тебя нет, - заявил Юрко.
Дина не успела его остановить, как Надийка, глядя в чердачное окно, сказала:
- А до мене тато придет...
Дина вздохнула.
- Давайте посидим немножко, - предложила она, опустившись на пол. Дети тотчас облепили ее, придумывая себе дедушек, бабушек, сестер...
Один лишь Юрко презрительно кривил губы. Изредка, не злобно, а, пожалуй, из упрямства, бросая:
- Брехня! Брешешь!
Потом и он умолк. Через некоторое время, сморщив свой крутенький, невысокий лоб, Юрко сказал:
- А вот у нас и вправду есть материна сестра, родная... Наталкой звать.
- Вот и хорошо, что у всех кто-нибудь есть... - сказала Дина. - Покажи, Пылыпок, что ты хочешь отдать своему деду? Не бойся, я не отниму.
Пылыпок разжал кулачок, на ладошке лежал довольно потрепанный синий мешочек, видимо, когда-то он был вышит, но нитки вышивки стерлись, и теперь можно было только угадать рисунок: кружочки и ромбики. Поистрепался и черный шнурок. Но все-таки это был кисет.
- Ну как, ребята, разрешим Пылыпку отдать деду этот кисет? - спросила Дина.
- Нехай отдает...
- Слышишь, Пылыпок? Встретишь своего дедушку и скажи: "Вот тебе, дед, от меня подарок". Хорошо?
- Добре! - проговорил сияющий Пылыпок.
- Вот что, ребята, - сказала Дина, - не понравилось мне, как вы схватили эти грязные тряпки. Ведь они чужие, не наши. Зачем они вам? Разве вы нищие или совсем уже бедные дети?
- Мы голытьба, - ответил тихий Санько, - голота мы...
- Неправда! - горячо возразила Дина. - Вы раньше были голотой. Но теперь у вас есть дом, вы сыты, одеты, у вас есть костюмчики, они красивей этих тряпок...
Дина с трудом, медленно пробиралась к той главной мысли, которая зарождалась, но еще не оформилась в ней самой.
- У вас есть и родня, у каждого. Это Советская власть, это наша страна... И Ленин... Он же твой, Пылыпок, и твой, Оксанка, и твой, Саня, Ленин - наш и всегда будет с нами, хотя он умер.
- И мой тоже? - спросила Ганка.
- Конечно, - обрадовалась Дина. - Ленин велел, чтобы в нашей стране не было сирот! Так он завещал!
В тот день Ангелина пришла в ясли поздно, когда солнце уже закатилось, оставив за горизонтом алую полосу.
- Ох, ледве дошла, - запыхалась Ангелина. В руках ее была тяпка, посеревшая от пыли косынка надвинута на самые брови. - Оксанка где?
- Там, в саду играет, - ответила Дина. Она только что перестирала на речке детские простынки и теперь развешивала их во дворе.
Опустившись на колоду, Ангелина сказала:
- Хвостики бурачков принесла... Пололи мы, - она подала Дине жалкий пучок.
- Вы себе возьмите, - сказала Дина, глядя на изможденное лицо женщины. - Дети не голодные... Себе возьмите.
Ангелина поколебалась, потом со вздохом сунула корешки в карман фартука.
- Обижаются люди на начальника, ох обижаются...
- На кого?
- Кухарский этот... Велел гонять народ в поле. А на што? Пересевать песок!
- Но... почему?
- Такая блажь на его нашла. Шоб не сидели без дела. Эх, не было правды на свете и нэма ее. - Ангелина с трудом поднялась. - Пойду до дому. Оксанка играет? Как она?
- Ничего. Повеселей стала, - отвечала Дина.
- Ну дай бог, дай бог...
Дине неприятно было слушать неуважительные слова о Кухарском. "Неужели, - думала она, - такой умный и хороший человек способен просто, без нужды заставлять людей работать в жару? Зачем?" Впрочем, что она знает? Сидит тут с детьми и понятия не имеет о том, что творится вокруг. А ведь она комсомолка и послана сюда тоже для укрепления колхозов. Досадно все-таки получается. Без ее участия решаются важные дела. Две недели она здесь, а еще не успела стать на комсомольский учет и даже не знает, есть ли тут комсомольская ячейка. Нужно будет спросить у Петренко.
ЯЧЕЙКА
После пожара в колхозе осталось всего пять лошадей: полуживая Горпынина кобыла, та самая, на которой привез возчик в ясли коечки, чалый мерин с бельмом на левом глазу, буланая и еще две понурые кобылы.
На конном дворе лошади съели не только жалкие клочья слежавшейся соломы, но изгрызли уже доски и теперь стояли понуро и обреченно.
Приставленный к ним конюх, он же и возчик, горбоносый мужик по фамилии Перебейнос, о лошадях не только не печалился, но и злорадствовал.
Зато бывшие хозяева лошадей наведывались на конюшню, с горечью смотрели на несчастных животных.
Частенько, встречаясь возле криницы посреди села, в которой еще можно было набрать ведро мутной воды, женщины проклинали засуху, голод и конюха Перебейноса.
- Проклятущий Перебейко, щоб ему очи повылазили! - кричала Павла. - Мой мерин хоча с бельмом, а какой був конь!
- Да что твой мерин! Вот моя буланая, она ж только одного жеребеночка принесла. В самом соку... А теперь, бедолага, на ногах не стоит.
- Он же и не поит их... Слепни, мухи заели... Болячки замучили...
- А что, жинки, айда на конюшню! Разберем своих коней, - предложила Павла, - нехай хочь вдома падут, так шкура останется!
Воспаленные глаза Павлы загорелись решимостью. Видя смущение женщин, она продолжала:
- Все одно околеют!
Но женщины колебались.
- Ой, глядите, наш комсомол идет! - обрадовалась одна. - Нехай он глянет на коней...
Грудский, в потемневшей от пота гимнастерке, тяжело ступая запыленными сапогами, возвращался из колхоза "Новый шлях". Он там проводил собрание молодежи. На повестке дня стоял вопрос о современном моменте, о положении в колхозах. Говорили о голоде, засухе и еще спрашивали докладчика, зачем надо было сгонять скот на фермы, если и в колхозе нет кормов?
Сейчас, мысленно анализируя свои ответы, Грудский испытывал чувство неудовлетворенности. Ему казалось, что он говорил недостаточно убедительно, вяло. Ему не хватало той напористости и веры, которые отличали каждое выступление начальника политотдела Кухарского. Кухарским он восхищался и невольно, не отдавая себе в том отчета, старался ему подражать.
- Слышь, комсомол, ты глянь-ка на наших коней! - обратились к нему женщины. - Ты только глянь, до чего довели худобу!*
______________
* Худоба - скотина.
- Пойдемте!
Они пошли в конюшню. Лошади были давнишней привязанностью Жени Грудского. В детстве семья жила по соседству с постоялым двором, где останавливались не только приезжающие в городок крестьяне, но держали своих лошадей также извозчики. Мальчик постоянно вертелся там в надежде на разрешение прокатиться на облучке, рядом с важным извозчиком, хотя бы до уголка улицы. Он знал многих лошадей по именам, таскал им тихонько из дома краюхи хлеба, посыпанного солью, ласкал их умные, добрые морды, помогал извозчикам чистить и мыть.
Ночами ему снились караковые жеребцы, гнедые красавицы кобылы, он видел себя на облучке извозчичьей пролетки.
Потом семья переехала в Нижний Тагил, Женя поступил на завод, вечерами посещал рабфак, и у него появились новые увлечения.
И вот здесь, в далеком от Урала украинском селе, он снова увидел лошадей... Вид этих несчастных животных привел его в ярость.
- Кто их привязал? Смотрите, сколько мух, болячки! Нечищеные! Да это же настоящее вредительство!
- Во, во! А я що казала...
- Це Перебейко, сто болячек ему в боки, це вин, злодей!
- Давайте отвяжем! А ну-ка, помогите мне! Сейчас на реку! Искупать, очистить! Где скребок?
Лошадей отвязали и повели к реке. Грудский отослал женщин, быстро разделся, завел лошадей в воду.
После купания, стреножив лошадей, он пустил их пастись в дубраву.
В тот же день Грудский провел срочное собрание комсомольской ячейки МТС. Это была самая многочисленная ячейка зоны: она состояла из пяти комсомольцев.
На комсомольское собрание позвали и Дину. Сообщение о срочном комсомольском собрании, которое передал ей черноглазый, шмыгающий носом мальчишка, встревожило ее. Поручив Ганке и Надийке наблюдать за порядком, не пускать во двор чужих, не ходить к реке и следить за малышами, Дина побежала в МТС.
В красном уголке уже собрались комсомольцы: две девушки в рабочих спецовках и красных косынках и трое ребят.
Увидев среди них Петренко, Дина обрадовалась.
- А, начальство... Сидай! - улыбнулся и он.
Петренко по обыкновению подшучивал над ней, но Дина не обиделась и села рядом.
Девушки с любопытством разглядывали городскую комсомолку. Дина быстренько пригладила волосы и расправила на коленях платье. Да ведь она побежала, не причесавшись, не взглянула на себя в зеркальце. Ой, как нехорошо! И платье на ней несвежее, как назло, вчера не постирала...
Пришел Грудский, он был хмур и озабочен.
- Все собрались? Оксана, давай!
Оксана, невысокая, складненькая, с деловитой морщинкой на выпуклом девичьем лбу, энергично протерла куском пакли руки и вышла вперед.
- Ребята! - сказала она. - Срочное собрание комсомольской ячейки при МТС объявляю открытым. Слово для сообщения о состоянии живого тягла в нашем колхозе имеет Женя Грудский. Давай, Женя!
- Сообщать особо нечего, сами знаете: пять лошадей, которые остались в колхозе, издыхают! - крикнул Грудский. - И причина не только в отсутствии корма, но и в бездушном, во вредительском отношении к животным. Лошади не поены, не вычищены, привязаны в конюшне, их заедают мухи и слепни. Мы, товарищи, не можем терпеть такого отношения к колхозным лошадям. Нужно что-то делать! Какие будут предложения?
Дина ждала взрыва возмущения, но все молчали. Она посмотрела на мрачные лица ребят и угадала их мысли: "Что лошади - люди пропадают". Верно, так думал каждый из них.
- Ледащий* мужик, той Перебейко! Подкулачник! - сказал Петренко.
______________
* Ледащий - ленивый.
- А в балках, у реки, есть трава. Немного, но есть, - заметил другой парень. Помедлив, он добавил: - Да не наедятся они той травой...
- Все же вывести в ночное...
- Почистить...
- У ветеринара мазь какую от болячек, - послышались голоса.
Встал паренек в рабочей спецовке, худой и злой, с пронзительными светлыми глазами.
- А я придумляю так: они все одно подохнут! - резко сказал он. - На што нам кони? Теперь у нас есть машины! Да мы своими машинами що хочете...
Грудский нахмурился.
- Ты, Куценко, брось эти левацкие загибы! Одними машинами не управимся. Тракторов в МТС десять, а колхозов в зоне тридцать!
- Да еще запчастей не хватает... - подхватила Оксана, - уж я мудрую, мудрую над своим трактором, а чи выведу в поле, чи нет, сама не знаю! Об запчастях тоже наша ячейка должна подумать! Ехать надо в город, выбивать!
- Сидоренко ездит...
- А мы кто? Сбоку припека? - возмутилась Оксана, - или это не наше дело? Какие же мы комсомольцы тогда? Все наше дело - и кони, и машины, все!
- Можно, я скажу? - неожиданно вырвалось у Дины. - Вот нам в ясли привез возчик койки. Как же он обращался с лошадью! Ругает ее, бьет! Отношение какое: не моя, Горпынина... Значит, можно издеваться?
Вся красная от волнения, она умолкла.
- Правильно Дина говорит, - сказал Грудский, - отношение к колхозному добру, как к своему собственному - вот что мы должны воспитывать! Я предлагаю, ребята, комсомолу взять шефство над лошадьми! Нужно разведать, найти балки с травой, выводить лошадей в ночное, почистить конюшню, вылечить всех лошадей!
- Кормить чем будем? - мрачно спросил Куценко, - они там все ясли выели в конюшне, все доски перегрызли!
- Теперь лето, хоть какая трава, а есть! - возразил Грудский. Товарищи, надо бороться! Нельзя падать духом! Все равно дождь будет! Обязан быть! А пока... Возможно, такое положение с лошадьми не только у нас, а и в других колхозах. Мы начнем, а там комсомольцы подхватят наш почин.
Так и решили. Деловитая Оксана тут же составила список дежурств в конюшне, распределила обязанности между комсомольцами.
- Есть у нас задание и для тебя, Дина, - сказал Грудский. - Ты ведь семилетку закончила?
- Да...
- Ого, семилетку? - удивился Петренко.
Долго еще в саду и над рекой раздавались ребячьи голоса, смех и топот ног. Разыгрались так, что и не заметили, как наступила торопливая южная ночь. Темно, страшновато. Все поспешили домой.
Отправив детей в хату, Дина пошла, чтобы затворить калитку. Во дворе было темно и тихо.
И снова нахлынули вчерашние страхи. Высокая, раскидистая шелковица, за стволом которой прятались дети, казалась теперь страшным великаном, вишня настороженно раскинула свои лапы-ветви. Зловеще шуршали низко пролетающие летучие мыши.
Дина заторопилась в дом. Скорей закрыть дверь. Но как? Нет ни крючка, ни другого запора!
- Ганка, где ты? - позвала она свою маленькую помощницу. - Скажи, Гануся, как нам закрыть эту дверь?
- Зараз, - отозвалась девочка и тоже принялась шарить по двери ловкими, быстрыми пальчиками, - ничего нема... Это когда стара померла, так люди тут шукали хлеб, вот и оборвали крючки. А мы ухватом, - догадалась она и, притащив злосчастный ухват, просунула его в дверную ручку. Обе подергали: ничего, держит.
- Ухват, он здоровше за крюк, - поясняла Ганка, - его сроду не переломишь!
На столе горела поставленная в кружечку свеча, огарок они тоже нашли в печном закутке.
В доме, накалившемся за день, нагретом еще и печью, было невыносимо жарко и душно, но Дина крепко-накрепко закрыла окна.
Ганка на секунду прижалась к Дине и, боязливо оглянувшись, посмотрела в темь за стеклами. Ей казалось, что кто-то враждебный наблюдает за ними из сада и ему известны все их хитрости. Они закрыли и вторую дверь, которая вела из сеней в дом, приставили к ней скамейку.
Стали собираться ко сну. Дина кой-как прошлась влажной тряпкой по полу, запыхалась и отбросила тряпку в угол; затем вытащила из кучи сваленных в углу вещей тюфяки, настелила их на пол, побросала подушки.
- Ну, ложитесь, - сказала Дина.
Полусонные дети, разморенные и тоже уставшие, улеглись на тюфяки и мгновенно уснули.
Только Дина с Ганкой еще стояли посреди хаты, боязливо поглядывая в черноту незанавешенных окон. "Завтра обязательно достану все белье и занавески тоже", - подумала Дина.
Она обвела глазами детей. Малыши - Оксана и Олеся - спали, блаженно раскинувшись. Пылыпок тяжело дышал, видно, ему было душно, разметалась рыженькая Лена, задрала свой веснушчатый нос, далеко откинула ногу, точно в беге.
Братики - Юрко, Санько, Тимка и Грыцько - улеглись рядом. Юрко молча глядел на Дину блестящими глазами.
- Спи, спи! - сказала ему Дина. - А это что такое?
Санько почему-то сполз с тюфяка и спал на голом полу... Голова мальчика была втянута в плечи.
Дина еще днем заметила его привычку вот так втягивать голову между острых худых плеч. Но почему? Чего он боится? Дина перетащила мальчика на тюфяк, подложила ему под голову подушку и, сама еще не понимая почему, строго посмотрела на старшего, Юрко. Но тот уже спал или притворился спящим.
Ганка следила за каждым движением Дины широко раскрытыми глазами.
- А ты, Гануся, почему не спишь?
- Я с тобой... рядом, - девочка указала на два матраца с краю.
- Хорошо, ложись, я сейчас...
Дина хотела дунуть на свечу, но тут поднялась Надийка, тихая, угловатая девочка. Она побрела, как лунатик, натыкаясь на стол и лавки.
- Ты куда? - удивилась Дина.
- До ветру...
Дина растерялась, выходить в сени она боялась, а в доме ничего не было для этого случая. Снова выручила Ганка.
- Ось, ось поганое ведро...
Теперь и Ганка с наслаждением растянулась на постели.
- Мягко как, - она погладила шершавую поверхность тюфяка, уткнувшись головой в подушку. Видно, даже это ложе представлялось ей роскошным. Дина задула наконец свечу, сбросила платье и улеглась рядом с Ганкой. Тотчас маленькая горячая рука коснулась ее плеча.
- Ты чего, Гануся, - прошептала Дина, тоже невольно придвигаясь к девочке.
- А не подпалят нас? - прошептала Ганка.
- Ну что ты, - неуверенно ответила Дина, - спи спокойно...
- И не покрадут наши харчи?
Несмотря на усталость, они долго не могли уснуть.
НАХОДКА
В то лето даже росы скупо орошали землю мелким бисером, который мгновенно испарялся.
Только запасливая росянка недолго сохраняла в своем граммофончике свежую каплю влаги.
Засуха бродила по селам и полям Украины. Обожженные ее дыханием, зеленые гаи уронили в середине лета буйную листву. Люди мечтали о дожде. Были уже съедены все тайно припасенные крохи, собрана каждая зеленая травинка.
Оставалось ждать чуда или смерти, смиренно ждать.
Лишь один человек не желал предаваться терпеливому ожиданию. То был начальник политотдела Кухарский. Он принадлежал к той славной плеяде партийных работников, которые в тридцатые годы с удивительной настойчивостью и гибкостью осваивали различные отрасли народного хозяйства, куда, по выражению тех лет, их "бросала" партия.
Сын мелкого ремесленника в пограничном с Польшей городке, Кухарский имел весьма смутное представление о сельском хозяйстве.
Конь и сабля, да высокий красноармейский шлем со звездой, вот с чем он сроднился в годы гражданской войны! Из армии его мобилизовали сначала "на уголь", потом "на хлопок", а вот теперь "на село".
Четыре класса земской школы в то время считалось приличным образованием. Остальные науки молодому большевику приходилось осваивать самостоятельно. Кухарский уже ознакомился с геологией и минералогией, потом с техническими культурами, теперь приступил к изучению агрономии и земледелия.
Прежде чем отправиться по новому назначению, в политотдел МТС, он подобрал себе библиотечку. Вместе с шеститомником В.И.Ленина, учебником политграмоты Ингулова, историей партии Ем.Ярославского он положил в чемодан целую кипу книг по агрономии, культурному земледелию, садоводству, огородничеству, справочники трактористов. Но то, с чем он столкнулся в селе, выходило за рамки учебного материала.
Долгая, изнурительная засуха. Что нужно делать в таком случае? Надеяться на дождь?
Кухарский не мог мириться с таким решением. Свое назначение он видел в том, чтобы бороться!
Начальник политотдела пошел по селам. Пылился под окнами "газик", изредка позванивал телефон на стене, а он шагал под палящим солнцем, по мягкой и горячей пыли из села в село, искал стариков, которые помогут ему советом. Должны же старые хлеборобы, повидавшие за долгую жизнь и суховеи, и потопы, и морозы, должны они знать, как надо помочь горю. Но многих стариков уже прибрала смерть, иные не слезали с печи.
И только в колхозе "Красный маяк" нашел Кухарский старого бандуриста, который сказал так:
- Бывали, сынку, засухи в наших краях. Шо люди робыли? Молебны правили, крестным ходом в поле выходили, а еще землю-матушку мотыжили.
- Мотыжили? - удивился Кухарский, - но ведь она и так вся высохла.
- Э, сынок! Корням продух нужен, душно корню. Об себе скажу: выйду я в поле, солнце печет, пить охота, а как ветерок подул, враз легче стало... Вот так и хлебушек, и всякая городина, и кукуруза, и ячмень, дыхнуть они хочут. Глянь на кукурузу: от засухи в ствол она пошла, будяками ее заглушило, она и метелку не выкинет... А ты ее промотыжь, прополи, так не один початок пойдет... Вы же одно долдоните - дощу треба. Будет и дощ, да не враз.
- Спасибо тебе, отец! - воскликнул Кухарский, - спасибо за добрый совет!
Ночью, перелистывая учебники, он наткнулся на фразу - "рыхление - это сухая поливка". Ясно, не сидеть в ожидании, а выйти навстречу засухе и дать ей бой! На коротком совещании со специалистами МТС было решено разработать во всех колхозах график ухода за посевами и неукоснительно его выполнить.
Правда, предложение Кухарского встретили с холодком, трудно было возлагать большие надежды на то, что оно себя оправдает.
- Это вопрос технический, - заметил директор МТС Сидоренко, - да и не новый, всегда пропалывали посевы, рыхлили, только... - он не закончил, пожав плечом.
- Нет, товарищ Сидоренко, - возразил Кухарский, - соблюдение графика по уходу - вопрос не только технический, но и политический. Люди отчаялись, потеряли веру... Очень важно указать им цель, занять делом. Это подымет моральный дух колхозников!
Он был прав. Люди отчаялись. Как всегда в тяжкую для народа годину, появилось множество провидцев и кликуш. Они проклинали Советскую власть, колхозы, безбожников, возвещали всеобщий мор и скорый конец света. Горькое семя их прорастало отчаянием и тоской. Колхозники пали духом.
Но вот каждый день бригадиры начали обходить хаты, стучали в окна, скликая народ на работу. И может быть, этот стук в окошко, эта обязанность встать и идти многим в ту пору сохранили жизнь.
...Один только дом в селе не знал забот о пропитании. Ясли, обособленный мирок со своими хлопотами и маленькими заботами. Колхозницы, в первые дни интересовавшиеся порядками в яслях, убедились, что дети сыты, а большего в то время и не требовалось. Только Ангелина не забывала Дину и малышей, помогала чем могла. Ножницами Ангелины Дина неумело подстригла ребят, оставив на головах маленькие щетинистые лесенки. Жалко было отрезать льняные Ганкины волосы, они красиво спадали на худенькие плечики, но девочка, мотнув головой, сказала:
- Скуби*, скоро отрастут.
______________
* Скуби - ощипывай, отрезай.
А вот Оксана закапризничала, закрыла голову ладошками:
- Не хочу скубиться...
- У тебя там густой лес и в нем разбойники, - сказала Дина.
- Яки... разбойники?
- Которые кусаются...
Оксана опустила руки. Она все хмурилась, и по-прежнему пасмурным оставалось ее личико.
Зато рыженькая Ленка с нетерпением ждала своей очереди.
- Дин, а потом у меня вырастут такие вороненые волосы, как у тебя? - с тайной надеждой спрашивала она, подымая к Дине веснушчатое личико.
- Вот чего захотела! Рыжей была, рыжей и останешься! - захохотал Юрко.
- Ну и зол же ты, Юрко, - покачала головой Дина, срезая пряди золотистых Ленкиных волос, - не слушай его, Леночка, у тебя ведь очень красивые волосы. Смотри, они как золото блестят.
Она извлекла из мешка стопку новых синих трусиков и белых маечек. Костюмчики были разных размеров. Полуголым сельским ребятишкам, прикрывающим свою худобу рваными рубашонками, наспех сшитыми из какой-нибудь старой материнской юбки, такой наряд представился роскошью.
- Оце нам? - изумилась Ганка, осторожно прикоснувшись к белой маечке.
- Да, вам! Это Советская власть вам все дала, и продукты.
Дина сама была потрясена тем, как кто-то с удивительной заботой и вниманием снабдил ясли всем необходимым.
- И тебя Советская власть нам дала? - спросила Ганка.
- Меня комсомол послал, - сказала Дина.
Ей стало немножко грустно. Конечно, не о таком деле мечтала она, когда ехала в село. Наверное, другие мобилизованные выполняют более важную и ответственную работу...
- Дин, Юрко уже другие портки натягует, - сообщила Ленка.
- Это еще зачем? Положи. И не "портки", а "трусы" называются.
- Ну, все оделись? Вот и хорошо. Костюмчики берегите. А ты, Надийка, зачем раздеваешься?
- Так они же святошные!
...Огромный кулацкий дом с хатой, хатыной, сараями, скотными дворами, птичником, где сохранились еще белые хлопья перьев, погребом, конюшней, опустевшими навесами для молотилки - все это добротное, омертвевшее царство оказалось во власти детей. Уж они все уголочки обследовали, заползали в самые укромные места, о существовании которых Дина и не подозревала.
Однажды Ганка, захлебываясь от восторга, сообщила:
- Дин, глянь, что мы нашли: мониста, спиднички, шали, их полно там на горыще*, ты только глянь!
______________
* Горыще - чердак.
Она потащила Дину за руку в сени, где под самым потолком был лаз на чердак.
Сама Ганка мигом, с кошачьей ловкостью, взобралась по шаткой лестнице наверх и, свесив оттуда голову, закричала:
- Ось туточки, ты лезь сюда...
Дина никогда по таким лестницам не лазила, поставив ногу на первую ступеньку, она почувствовала, что лестница качнулась и сейчас повалится прямо на нее.
- Лезь, не бойся! - Ганка протянула ей руку. Это было бы уж совсем позорно, допустить, чтобы Ганка втаскивала ее наверх. Поэтому Дина, чуть отступив, солидно и твердо сказала:
- Нечего там делать, в грязи, слезай!
Но тут она услышала наверху чей-то рев и шум.
- Ганка, кто там еще? - крикнула Дина.
- Все, - последовал восторженный ответ, - мы усе туточки!
Все! И малыши? Дина пришла в ужас, долго ли им свалиться, покалечиться? И потом они, кажется, уже дерутся! Делать нечего, пришлось лезть наверх. Ничего, однако, не произошло: лестница не рухнула. Но смотреть вниз было ужасно страшно. Чердак оказался высоким, светлым и чистым. Из довольно большого квадратного окна падал сноп света. Особенно поразил Дину ровный пол, выложенный из широких некрашеных досок.
"Какой же это чердак! - подумала она. - Это настоящая хорошая комната!"
...Дина увидела, что дети сгрудились вокруг плетеной соломенной кошелки со старой одеждой.
Надийка напялила на себя какую-то кофту с прорехами, остальные тоже украсились обносками и тряпками, извлеченными из корзинки. Девочки намотали на шею какие-то бусы. Юрко и Пылыпок спорили из-за тряпки.
- Отдай! - наступал Юрко.
- Не дам! - пряча находку за спину, упорствовал обычно покладистый Пылыпок.
- На што оно тебе?
- Я деду отдам! Деду! Деду! - уже взывая к Дине, закричал Пылыпок.
- Бросьте все обратно в корзину! Ну! - крикнула Дина.
- Не кину! Не кину! Я деду отдам...
- Какой он тебе дед? Нема у тебя родни, - издевался Юрко, - придумал себе деда.
- Есть, есть дед! Родный!
- А у меня есть тетя... такая добрая тетя, - мечтательно сказала вдруг Олеся.
- Брешешь, тебя на дороге нашли. И никакой тети у тебя нет, - заявил Юрко.
Дина не успела его остановить, как Надийка, глядя в чердачное окно, сказала:
- А до мене тато придет...
Дина вздохнула.
- Давайте посидим немножко, - предложила она, опустившись на пол. Дети тотчас облепили ее, придумывая себе дедушек, бабушек, сестер...
Один лишь Юрко презрительно кривил губы. Изредка, не злобно, а, пожалуй, из упрямства, бросая:
- Брехня! Брешешь!
Потом и он умолк. Через некоторое время, сморщив свой крутенький, невысокий лоб, Юрко сказал:
- А вот у нас и вправду есть материна сестра, родная... Наталкой звать.
- Вот и хорошо, что у всех кто-нибудь есть... - сказала Дина. - Покажи, Пылыпок, что ты хочешь отдать своему деду? Не бойся, я не отниму.
Пылыпок разжал кулачок, на ладошке лежал довольно потрепанный синий мешочек, видимо, когда-то он был вышит, но нитки вышивки стерлись, и теперь можно было только угадать рисунок: кружочки и ромбики. Поистрепался и черный шнурок. Но все-таки это был кисет.
- Ну как, ребята, разрешим Пылыпку отдать деду этот кисет? - спросила Дина.
- Нехай отдает...
- Слышишь, Пылыпок? Встретишь своего дедушку и скажи: "Вот тебе, дед, от меня подарок". Хорошо?
- Добре! - проговорил сияющий Пылыпок.
- Вот что, ребята, - сказала Дина, - не понравилось мне, как вы схватили эти грязные тряпки. Ведь они чужие, не наши. Зачем они вам? Разве вы нищие или совсем уже бедные дети?
- Мы голытьба, - ответил тихий Санько, - голота мы...
- Неправда! - горячо возразила Дина. - Вы раньше были голотой. Но теперь у вас есть дом, вы сыты, одеты, у вас есть костюмчики, они красивей этих тряпок...
Дина с трудом, медленно пробиралась к той главной мысли, которая зарождалась, но еще не оформилась в ней самой.
- У вас есть и родня, у каждого. Это Советская власть, это наша страна... И Ленин... Он же твой, Пылыпок, и твой, Оксанка, и твой, Саня, Ленин - наш и всегда будет с нами, хотя он умер.
- И мой тоже? - спросила Ганка.
- Конечно, - обрадовалась Дина. - Ленин велел, чтобы в нашей стране не было сирот! Так он завещал!
В тот день Ангелина пришла в ясли поздно, когда солнце уже закатилось, оставив за горизонтом алую полосу.
- Ох, ледве дошла, - запыхалась Ангелина. В руках ее была тяпка, посеревшая от пыли косынка надвинута на самые брови. - Оксанка где?
- Там, в саду играет, - ответила Дина. Она только что перестирала на речке детские простынки и теперь развешивала их во дворе.
Опустившись на колоду, Ангелина сказала:
- Хвостики бурачков принесла... Пололи мы, - она подала Дине жалкий пучок.
- Вы себе возьмите, - сказала Дина, глядя на изможденное лицо женщины. - Дети не голодные... Себе возьмите.
Ангелина поколебалась, потом со вздохом сунула корешки в карман фартука.
- Обижаются люди на начальника, ох обижаются...
- На кого?
- Кухарский этот... Велел гонять народ в поле. А на што? Пересевать песок!
- Но... почему?
- Такая блажь на его нашла. Шоб не сидели без дела. Эх, не было правды на свете и нэма ее. - Ангелина с трудом поднялась. - Пойду до дому. Оксанка играет? Как она?
- Ничего. Повеселей стала, - отвечала Дина.
- Ну дай бог, дай бог...
Дине неприятно было слушать неуважительные слова о Кухарском. "Неужели, - думала она, - такой умный и хороший человек способен просто, без нужды заставлять людей работать в жару? Зачем?" Впрочем, что она знает? Сидит тут с детьми и понятия не имеет о том, что творится вокруг. А ведь она комсомолка и послана сюда тоже для укрепления колхозов. Досадно все-таки получается. Без ее участия решаются важные дела. Две недели она здесь, а еще не успела стать на комсомольский учет и даже не знает, есть ли тут комсомольская ячейка. Нужно будет спросить у Петренко.
ЯЧЕЙКА
После пожара в колхозе осталось всего пять лошадей: полуживая Горпынина кобыла, та самая, на которой привез возчик в ясли коечки, чалый мерин с бельмом на левом глазу, буланая и еще две понурые кобылы.
На конном дворе лошади съели не только жалкие клочья слежавшейся соломы, но изгрызли уже доски и теперь стояли понуро и обреченно.
Приставленный к ним конюх, он же и возчик, горбоносый мужик по фамилии Перебейнос, о лошадях не только не печалился, но и злорадствовал.
Зато бывшие хозяева лошадей наведывались на конюшню, с горечью смотрели на несчастных животных.
Частенько, встречаясь возле криницы посреди села, в которой еще можно было набрать ведро мутной воды, женщины проклинали засуху, голод и конюха Перебейноса.
- Проклятущий Перебейко, щоб ему очи повылазили! - кричала Павла. - Мой мерин хоча с бельмом, а какой був конь!
- Да что твой мерин! Вот моя буланая, она ж только одного жеребеночка принесла. В самом соку... А теперь, бедолага, на ногах не стоит.
- Он же и не поит их... Слепни, мухи заели... Болячки замучили...
- А что, жинки, айда на конюшню! Разберем своих коней, - предложила Павла, - нехай хочь вдома падут, так шкура останется!
Воспаленные глаза Павлы загорелись решимостью. Видя смущение женщин, она продолжала:
- Все одно околеют!
Но женщины колебались.
- Ой, глядите, наш комсомол идет! - обрадовалась одна. - Нехай он глянет на коней...
Грудский, в потемневшей от пота гимнастерке, тяжело ступая запыленными сапогами, возвращался из колхоза "Новый шлях". Он там проводил собрание молодежи. На повестке дня стоял вопрос о современном моменте, о положении в колхозах. Говорили о голоде, засухе и еще спрашивали докладчика, зачем надо было сгонять скот на фермы, если и в колхозе нет кормов?
Сейчас, мысленно анализируя свои ответы, Грудский испытывал чувство неудовлетворенности. Ему казалось, что он говорил недостаточно убедительно, вяло. Ему не хватало той напористости и веры, которые отличали каждое выступление начальника политотдела Кухарского. Кухарским он восхищался и невольно, не отдавая себе в том отчета, старался ему подражать.
- Слышь, комсомол, ты глянь-ка на наших коней! - обратились к нему женщины. - Ты только глянь, до чего довели худобу!*
______________
* Худоба - скотина.
- Пойдемте!
Они пошли в конюшню. Лошади были давнишней привязанностью Жени Грудского. В детстве семья жила по соседству с постоялым двором, где останавливались не только приезжающие в городок крестьяне, но держали своих лошадей также извозчики. Мальчик постоянно вертелся там в надежде на разрешение прокатиться на облучке, рядом с важным извозчиком, хотя бы до уголка улицы. Он знал многих лошадей по именам, таскал им тихонько из дома краюхи хлеба, посыпанного солью, ласкал их умные, добрые морды, помогал извозчикам чистить и мыть.
Ночами ему снились караковые жеребцы, гнедые красавицы кобылы, он видел себя на облучке извозчичьей пролетки.
Потом семья переехала в Нижний Тагил, Женя поступил на завод, вечерами посещал рабфак, и у него появились новые увлечения.
И вот здесь, в далеком от Урала украинском селе, он снова увидел лошадей... Вид этих несчастных животных привел его в ярость.
- Кто их привязал? Смотрите, сколько мух, болячки! Нечищеные! Да это же настоящее вредительство!
- Во, во! А я що казала...
- Це Перебейко, сто болячек ему в боки, це вин, злодей!
- Давайте отвяжем! А ну-ка, помогите мне! Сейчас на реку! Искупать, очистить! Где скребок?
Лошадей отвязали и повели к реке. Грудский отослал женщин, быстро разделся, завел лошадей в воду.
После купания, стреножив лошадей, он пустил их пастись в дубраву.
В тот же день Грудский провел срочное собрание комсомольской ячейки МТС. Это была самая многочисленная ячейка зоны: она состояла из пяти комсомольцев.
На комсомольское собрание позвали и Дину. Сообщение о срочном комсомольском собрании, которое передал ей черноглазый, шмыгающий носом мальчишка, встревожило ее. Поручив Ганке и Надийке наблюдать за порядком, не пускать во двор чужих, не ходить к реке и следить за малышами, Дина побежала в МТС.
В красном уголке уже собрались комсомольцы: две девушки в рабочих спецовках и красных косынках и трое ребят.
Увидев среди них Петренко, Дина обрадовалась.
- А, начальство... Сидай! - улыбнулся и он.
Петренко по обыкновению подшучивал над ней, но Дина не обиделась и села рядом.
Девушки с любопытством разглядывали городскую комсомолку. Дина быстренько пригладила волосы и расправила на коленях платье. Да ведь она побежала, не причесавшись, не взглянула на себя в зеркальце. Ой, как нехорошо! И платье на ней несвежее, как назло, вчера не постирала...
Пришел Грудский, он был хмур и озабочен.
- Все собрались? Оксана, давай!
Оксана, невысокая, складненькая, с деловитой морщинкой на выпуклом девичьем лбу, энергично протерла куском пакли руки и вышла вперед.
- Ребята! - сказала она. - Срочное собрание комсомольской ячейки при МТС объявляю открытым. Слово для сообщения о состоянии живого тягла в нашем колхозе имеет Женя Грудский. Давай, Женя!
- Сообщать особо нечего, сами знаете: пять лошадей, которые остались в колхозе, издыхают! - крикнул Грудский. - И причина не только в отсутствии корма, но и в бездушном, во вредительском отношении к животным. Лошади не поены, не вычищены, привязаны в конюшне, их заедают мухи и слепни. Мы, товарищи, не можем терпеть такого отношения к колхозным лошадям. Нужно что-то делать! Какие будут предложения?
Дина ждала взрыва возмущения, но все молчали. Она посмотрела на мрачные лица ребят и угадала их мысли: "Что лошади - люди пропадают". Верно, так думал каждый из них.
- Ледащий* мужик, той Перебейко! Подкулачник! - сказал Петренко.
______________
* Ледащий - ленивый.
- А в балках, у реки, есть трава. Немного, но есть, - заметил другой парень. Помедлив, он добавил: - Да не наедятся они той травой...
- Все же вывести в ночное...
- Почистить...
- У ветеринара мазь какую от болячек, - послышались голоса.
Встал паренек в рабочей спецовке, худой и злой, с пронзительными светлыми глазами.
- А я придумляю так: они все одно подохнут! - резко сказал он. - На што нам кони? Теперь у нас есть машины! Да мы своими машинами що хочете...
Грудский нахмурился.
- Ты, Куценко, брось эти левацкие загибы! Одними машинами не управимся. Тракторов в МТС десять, а колхозов в зоне тридцать!
- Да еще запчастей не хватает... - подхватила Оксана, - уж я мудрую, мудрую над своим трактором, а чи выведу в поле, чи нет, сама не знаю! Об запчастях тоже наша ячейка должна подумать! Ехать надо в город, выбивать!
- Сидоренко ездит...
- А мы кто? Сбоку припека? - возмутилась Оксана, - или это не наше дело? Какие же мы комсомольцы тогда? Все наше дело - и кони, и машины, все!
- Можно, я скажу? - неожиданно вырвалось у Дины. - Вот нам в ясли привез возчик койки. Как же он обращался с лошадью! Ругает ее, бьет! Отношение какое: не моя, Горпынина... Значит, можно издеваться?
Вся красная от волнения, она умолкла.
- Правильно Дина говорит, - сказал Грудский, - отношение к колхозному добру, как к своему собственному - вот что мы должны воспитывать! Я предлагаю, ребята, комсомолу взять шефство над лошадьми! Нужно разведать, найти балки с травой, выводить лошадей в ночное, почистить конюшню, вылечить всех лошадей!
- Кормить чем будем? - мрачно спросил Куценко, - они там все ясли выели в конюшне, все доски перегрызли!
- Теперь лето, хоть какая трава, а есть! - возразил Грудский. Товарищи, надо бороться! Нельзя падать духом! Все равно дождь будет! Обязан быть! А пока... Возможно, такое положение с лошадьми не только у нас, а и в других колхозах. Мы начнем, а там комсомольцы подхватят наш почин.
Так и решили. Деловитая Оксана тут же составила список дежурств в конюшне, распределила обязанности между комсомольцами.
- Есть у нас задание и для тебя, Дина, - сказал Грудский. - Ты ведь семилетку закончила?
- Да...
- Ого, семилетку? - удивился Петренко.