- Наша задача сейчас организовать при каждом колхозе комсомольскую ячейку, - продолжал Грудский. - Дело это нелегкое, положение, сами знаете, какое, к тому же сильна кулацкая агитация против колхозов и комсомола. Трудно вовлечь молодежь. Нужно подготовить доклад о задачах комсомола. По Ленину. О главных задачах. И так, чтобы пронял он ребят. Материал я тебе дам. Сумеешь?
Дина растерялась.
- Это я... доклад?
- Ты же кончала семилетку! У тебя по обществоведению что было?
- Отлично!
- Так о чем говорить? Берись!
После собрания к Дине подошла Оксана.
- Это очень даже здорово, что ты приехала до нас, Динка! - сказала Оксана. - Уля, иди сюды! - позвала она подругу.
Чернобровая Ульяна тоже улыбнулась Дине.
- Вот мы с Улей первыми в районе сели за трактор, - сказала Оксана, уж какие насмешки над нами ни строили, чего не балакали, а мы добились!
- Сами трактор водите? - удивилась Дина.
- А то как же! Ты, Динка, не дрейфь! Наша возьмет! Ты такой им доклад закати, чтоб сразу все в комсомол записались, поняла? Теперь наша ячейка еще крепче станет, поняла? Эй, эй, Куценко, щоб мне завтра были втулки, понял?
Оксана побежала за Куценко. Уля еще раз улыбнулась Дине и спросила:
- Нудно тебе в яслях? Там все бабули сидели...
Дина замялась, потом ответила.
- Конечно, у вас тут интересней. А ребят жалко, они ведь маленькие. И сироты...
ОЛЕСИН ВЕНОЧЕК
Каждый вечер Петренко привозил в ясли из эмтээсовской столовой три буханки свежего хлеба. Дина научилась экономно его расходовать, так что хватало на сутки. В один из дней Петренко неожиданно утром явился и сказал:
- Дай попить!
Выпив тепловатую воду, сплюнул досадливо:
- Ну и погана у тебя вода!
- Из речки, - виновато ответила Дина, - колодец высох...
- Тут вот какое дело... Мука у тебя есть?
- Почти мешок...
- Вот и пеки. Помалу. Хлеб я больше привозить не буду!
- Почему? - вырвалось у Дины.
- Нема хлеба! Нема! Ну чего ты? Откуда взяться хлебу, если прошлый год склад пожгли да в ямах кулаки сгноили? Едва на семена по весне насобирали, а теперь обратно все чисто горит пожаром. Откуда же хлебу взяться? Норму, что ли, какую себе возьми, штоб помалу. Штоб хватило...
Итак, положение все ухудшается, да это и понять нетрудно, солнце палит, дождя нет...
Вбежала Надийка.
- Ой, Дина, Олеся помирает!
- Ты что? Где она?
Дина стремглав выбежала во двор.
Олеся лежала под шелковицей, она металась и стонала. Вокруг на траве были рассыпаны желтенькие цветочки, рядом с девочкой лежал недоплетенный венок.
- Олеся! Олесенька, что с тобой? - Дина схватила ее на руки.
Девочка закатила глаза, продолжая стонать, потом закинула головку, в горле у нее что-то заклокотало. Дина с Олесей на руках выбежала на улицу. Она неслась по пустой улице и кричала:
- Помогите! Помогите! Олеся, Олесенька, не умирай! Подожди еще немножко, - умоляла Дина. - Сейчас мы найдем врача, сейчас!
Но Олеся продолжала корчиться, выскальзывала из Дининых рук.
Вдруг Дина увидела Грудского. Он выходил из политотдела. С криком: "Помогите! Она умирает!" - Дина бросилась к нему.
- Нужен врач, девочка умирает...
- Помирает Олеся! - кричали дети.
Грудский растерялся.
- Здесь нет врача, - сказал наконец он. - Нужно везти в город...
- Да, да, обязательно в город! И поскорей!
- Машина только что ушла...
- Скорей, скорей, - твердила Дина, - иначе будет поздно!
- А что случилось? Что с ней? - Грудский протянул руку, чтобы приподнять головку Олеси. В этот момент девочка дернулась, громко чихнула, и что-то желтенькое вылетело из ее носа. Олеся замерла, а через мгновенье разразилась сильным ревом.
Грудский расхохотался.
- Как вы можете смеяться? - возмутилась Дина.
- Ожила, ожила твоя Олеся, - продолжая смеяться, сказал Грудский. - Ну ты, ревушка, перестань! Все прошло! Хватит!
И Олеся умолкла. Хлопая мокрыми ресницами, она уставилась на Грудского.
- А теперь скажи мне, зачем ты засунула цветочек себе в нос? - спросил Грудский.
- Кви-ток, - медленно и удивленно сказала Олеся.
- Ось вин, - подхватила Ганка, - оцей квиточек, желтенький, она из них плела венок.
Тут все засмеялись, и Олеся тоже. Вся ватага вместе с Олесей побежала обратно.
Грудский со смущенной Диной пошли вслед за детьми. Вторично Дина оказалась в неловком положении в присутствии этого серьезного товарища из горкома комсомола. Она сгорала от стыда.
Грудский же, посмеиваясь, искоса поглядывал на нее. Зареванная, растерянная, волосы всклокочены, очки... Но в общем хорошенькая... Нет, скорее смешная.
- Не нужно пугаться, - сказал Грудский, - с ребятами чего не бывает. У нас в поселке один парнишка полез на елку, сук обломился, а он рубахой зацепился за другой сук и повис. Висел и орал, покуда девки, что по грибы шли, не услыхали... Уже он в армии отслужил, а все висельником его травят.
Грудский весело подмигнул Дине:
- Не дрейфь! Чего не бывает на белом свете... Я сейчас в МТС пойду, а позже к вам наведаюсь, погляжу, как вы там живете. И материал тебе для доклада принесу. Ладно?
Дина смогла только кивнуть. Она была рада, что хоть не сейчас товарищ Грудский зайдет в ясли. Она успеет еще прибраться и себя немножко в порядок привести.
...Грудский пришел уже под вечер, усталый, запыленный и расстроенный в эмтээсовской столовой испекли последнюю квашню. Завтра нечем будет кормить рабочих. Да и сегодня выдавали в столовой по ломтику хлеба, четверть фунта, разок куснешь, и все тут.
Однако усталость и уныние его быстро рассеялись: в саду было прохладно, Дина встретила его приветливо. Грудский опустился на колоду во дворе и сказал:
- Хорошо у вас тут. А где ребята?
- Они в хате.
- Ну вот, подобрал я вместе с товарищем Кухарским тебе материал, сказал Грудский, подавая Дине несколько брошюрок, - речь В.И.Ленина на III Всероссийском съезде комсомола, А.Виноградов "Из воспоминаний о Ленине", Уэллс "Россия во мгле".
"Россия во мгле", конечно, не о задачах комсомола, - продолжал он. - Но эта книжечка тебе поможет. Вот здесь я подчеркнул, смотри... Уэллс пишет: "Утверждать, что ужасающая нищета в России - в какой-то значительной степени результат деятельности коммунистов, что злые коммунисты довели страну до ее нынешнего бедственного состояния и что свержение коммунистического строя молниеносно осчастливит всю Россию - это значит извращать положение..."
Грудский оторвался от книги и посмотрел на Дину, она слушала с живым вниманием.
- А ведь это пишет не друг наш. И еще... "большевистское правительство... честное правительство..." В общем, прочти сама.
- Спасибо. Я прочту и подготовлюсь. Мы в школе делали доклады.
- Вот и хорошо. А теперь показывай свое хозяйство!
Он помнил мрачный, пустой дом, куда привел его впервые Петренко. Теперь тут все изменилось. На дворе развешано детское белье: майки, трусики, две простынки, что-то белое упало на траву. Грудский бережно поднял и повесил на веревку. Какое маленькое платьице, наверное, с куклы...
Из дома доносились детские голоса, навстречу гостю выбежала худенькая девочка в синих трусиках, смешно остриженная, головка ее лохматилась, как одуванчик.
- Вы до нас?
- До вас, - в тон ей отвечал Грудский.
В хате слышалось мерное постукивание. Грудский подумал, что дети играют, но они ужинали. Постукивали при полнейшей тишине металлические ложки о металлические мисочки.
У стены возникло странное сооружение - не то шкаф, не то комод, задернутый белыми занавесками и покрытый белой же салфеткой. В чисто промытой бутылке - несколько васильков. На стене коврик: синее море, белые гребни волн и маленький накренившийся парусник.
- Послушай, где это ты взяла? Нашла в доме?
Дина улыбнулась.
- Тут валялся такой старый коврик, я его выстирала и вот дорисовала немножко. У нас есть коробочка с красками...
- Ты что же, художница?
Он внимательно посмотрел на Дину. Она приоделась. На темных вьющихся волосах - белая косынка, сурового полотна передничек с маленьким кармашком на боку, аккуратное платье. Разговаривая с Грудским, Дина не переставала следить за детьми, одному подлила в миску жиденькую кашу, другого подвинула ближе к столу, легонько тронула за плечо расшалившегося малыша.
- Да нет, какая я художница, - сказала Дина. - Я больше литературу люблю, но по рисованию, правда, было "отлично". А ковер... У меня дома над кроватью тоже висела картинка, море... Девочки на день рождения подарили...
Дина запнулась - что это она болтает? Дом, девочки... К чему сейчас? Это же товарищ из горкома, ему о деле нужно говорить.
Но Грудский слушал ее с интересом и сказал:
- Рассказывай, рассказывай... А это что у вас? Здесь что ты устроила?
Он перешел к другой стене. Тут, в самом углу, было составлено несколько ящиков, тоже прикрытых чистой мешковиной.
- А здесь у нас будет библиотека, - сказала Дина, - вот книг пока нет, только это, - она указала на потрепанный букварь.
- Нам прислали много нужных вещей, даже краски и альбомы для рисования. Мы еще не начинали рисовать, все времени не хватает... А вот детских книг не прислали...
Дина вздохнула.
- Дома у тебя есть книги? - спросил Грудский. - Своя библиотечка?..
- Ну что ты, - удивилась Дина, - какая библиотечка! Есть сказки Гофмана и еще Оливер Твист... А на этой мешковине я хочу нарисовать маки, алые...
Дина мечтательно смотрела на серый кусок материи.
- Дин, Юрко добавки хочет, - сказала Ганка. Она внимательно посмотрела на Грудского, потом с улыбкой на Дину.
- Гарно у нас? - с гордостью спросила девочка.
- Гарно - это красиво? Да, красиво, - ответил Грудский, - но почему ты хочешь нарисовать маки? - обратился он снова к Дине. - Лучше и здесь море. И чтобы обязательно корабль, без корабля оно пустое и чужое...
- Правда? И я так подумала, - обрадовалась Дина, - только зачем два моря, там и здесь... А впрочем, правда, лучше море. Как смотрю на кораблик, кажется, уношусь далеко-далеко, будто он плывет на остров... Гаити...
- Почему именно Гаити? - улыбнулся Грудский.
- Не знаю... "Там, на Гаити, вдали от событий..." Есть такая песенка о Гаити. - Она запнулась.
А Грудский улыбался и со всевозрастающим интересом смотрел на Дину.
- Так вот ты какая! - медленно проговорил он. - Занятная...
Дина вспыхнула. Он отвел глаза и, чтобы больше не смущать ее, обратился к детям:
- Ну, ребята, как вы здесь живете?
Постукивание прекратилось, головы повернулись, и вразброд, недружно, дети ответили:
- Здоровенько...
Ответ вызвал широкую улыбку на лице Грудского.
- Здоровенько? - повторил он. - Отлично, значит? А где лучше: здесь или дома?
Дети молча смотрели на него. Дина как-то нервно оглядела ребят и торопливо сказала:
- А мы, товарищ Грудский, скоро начнем буквы учить. У нас есть букварь, правда, ребята?
Но ее хитрость не помогла.
- Дома, это у кого есть хата, - серьезно пояснил Пылыпок, - а хата есть у одного Юрка. И та заколочена. У нас нэма хаты. Мы же голота сиротливая...
- Ну, ну, будет вам! - снова торопливо вмешалась Дина. - Я ведь уже объясняла вам, что никакая вы не голота...
- А нас на селе так кличут, - спокойно сказала Ленка, - голота и голота!
- Ладно, кушайте и не болтайте, вредно за едой разговаривать!
Грудский, видимо, понял свою оплошность и тоже поспешил изменить тему разговора.
- Слушай, Дина, - сказал он, - а ведь у меня к тебе дело. Ты что же, товарищ уважаемый, своих родителей не почитаешь?
- Что случилось? Дома? - испугалась она.
- Да ничего, не пугайся. Волнуются они, писем-то не шлешь.
- Я писала, верно, еще не дошло. - У Дины совсем испортилось настроение.
- Ты на Дину не лайся! - вдруг решительно сказал Санько. - Ты идти себе до дому! - Это предложение прозвучало даже угрожающе.
- Иди, иди себе отсюдова! - дружно зашумели остальные.
Грудский вначале оторопел, посмотрел на Дину, они дружно расхохотались.
- А вот я возьму и увезу с собой вашу Дину!
- Не дадим! - надулся Юрко.
- Дина, он твой нареченный? - тихонько с испугом спросила Ганка.
Дина вспыхнула.
- Что за глупости?
Они торопливо вышли из дома.
- Я не хотел говорить при детях, - начал Грудский, - понимаешь, тут такое дело получилось...
- Какое?
- Тебе Петренко ничего не говорил?
- Насчет хлеба?
- Да. И продуктов вообще... Ты продукты береги. Поступления пока не обещают. Сама видишь - все горит.
Дина вздохнула.
- Но как же быть? Раньше нам привозили печеный хлеб, а теперь нужно самой печь.
- У тебя же есть мука.
- Но... я не умею...
- Совсем... не умеешь?
- Только блины... немножко...
- Что "немножко"?
- Ну печь немножко умею... Иногда получается, а иногда нет.
Грудский растерялся.
- Разве трудно освоить это дело? - спросил он после некоторого раздумья.
- Не получается, - уныло ответила Дина.
- Спросила бы у женщин...
- Все равно не получится. - Она теребила свой передник, уставившись в землю.
"Вот еще нюня", - подумал Грудский и сказал:
- А ты уж постарайся... освоить... как комсомольское задание.
Казалось, все было уже сказано, но Грудский медлил. От реки подул легкий ветерок, и он подумал, что хорошо бы сейчас искупаться! Совсем не хотелось уходить.
- Ну, как тебе здесь? - уже другим, не официальным, а дружеским тоном спросил он.
- Ничего. Дети очень хорошие... Они такие способные, товарищ Грудский... Вот Пылыпок, он все знает про Буденного. А Юрко, у него хотя и есть недостатки, но он тоже хороший мальчик. И Ганка...
- Да ты сама хорошая, - сказал Грудский и улыбнулся.
Дина смутилась, но через секунду продолжила:
- Они мне все-все рассказывают, делятся...
- Ты знаешь украинский язык?
- А как же, мы в школе проходили. У нас школа русская, а по украинской мове у меня всегда "отлично" было...
- Мове?
- Мова - язык, украинский язык...
- А я ни бельмеса не понимаю, - признался Грудский, - вот записываю слова, составляю себе словарик. - Он достал помятый блокнот и принялся читать: - "Перукарня - парикмахерская, лазня - баня, карпетки - носки, дружина - жена, кохання - любовь..."
Тут он запнулся, очень уж несолидным показался ему такой набор слов.
- Чудно, правда?
- И ничего чудного нет, - отвечала Дина. - Украинский язык такой певучий... Хороша и поэзия и проза...
- Ты, верно, сама стихи сочиняешь?
- Ой, что ты! - смутилась Дина. - Сейчас не время. Работать надо!
- Трудно работать, когда мало знаешь, - признался Грудский, - мы в политотделе сейчас "Справочник агронома" изучаем... Я ведь мало учился, на рабфаке один год, ну и курсы всякие. Мобилизовали сначала на лесозаготовки, потом задумал в летную школу. Приняли. Мать еще горевала, боялась, а тут новая мобилизация - сюда. Теперь учимся все. И товарищ Кухарский тоже.
- Знаешь, что люди говорят? Будто зря он народ в поле гонит. Бесполезное мученье. Неужели правда?
Грудский ответил не сразу.
- Я тоже слышал такие разговоры. Понимаешь, мы посоветовались в политотделе... Нельзя же сидеть и ничего не предпринимать. А вдруг рыхление и прополка помогут? А товарищ Кухарский, он настоящий большевик! Я ему верю!
- Угадывает он чужие мысли, - улыбнулась Дина, вспомнив свой первый разговор с начальником политотдела.
Грудский рассмеялся.
- Он же в ЧК одно время работал. Его в Полесье один помещик задумал отравить, пригласил к себе в гости, стал угощать, а товарищ Кухарский посмотрел хозяину в глаза и почувствовал неладное. Взял со стола кусок мяса, бросил хозяйскому псу. Тот и перевернулся, а Кухарский прыг в окошко!
- Ой, как интересно! Это он тебе рассказал?
- Он мне много чего порассказал...
Они стояли на пороге сеней у распахнутой двери. Грудскому давно пора было уходить, а он все медлил. Дине тоже не хотелось, чтобы он ушел.
- Значит, он смелый человек! А я... Я всего боюсь... В общем, я трусиха. Ночью страшно в этой хате. Боюсь и печи... кажется, оттуда вылезет старуха. Даже днем я этой печи боюсь. Я и тебя боялась...
- Меня?
- Ну да. Ты же из горкома. И бываешь сердитый!
- Чего это надумала?
- Нет, точно. Бываешь!
Они рассмеялись.
- Однако надо бежать. Сегодня мой черед коней в ночное вести, - сказал Грудский.
- Ну как они, поправляются?
- Еще бы! Травы за ночь наедятся, гладкие становятся. Ну, побегу. Ничего не бойся! - крикнул он ей уже издали.
Дина проводила глазами высокую фигуру парня, захлопнула калитку. По лицу ее бродила неясная улыбка.
И Грудский задумался о Дине. Какая она? Дина не походила на тех девушек, которых он знал прежде. Впрочем, опыт по сей части у него был невелик. Когда на родине, в уральском поселке, его выбрали секретарем заводской ячейки комсомола, ему пришлось заниматься бытовыми вопросами измены, разводы, обман. Девушки жаловались на парней, требовали привлечения к комсомольской ответственности. И он привлекал. Требовал. Сурово, жестко. А когда провинившийся пытался бить на жалость и плел нелепые оправдания, Грудский, краснея, прерывал излияния.
Конечно, он, как и другие, дружил с девушками, провожал их после собрания домой, чтобы по пути продлить начатый разговор о чести, о жизни при полном коммунизме, но все это было как бы продолжением его комсомольской работы. Однажды только Настенька, комсорг пятого механического, говорунья и спорщица, внезапно притихла, когда они остановились подле калитки, подняла к нему озаренное нежностью лицо и прошептала:
- Ладно, хватит о делах... Ты хоть о себе, обо мне подумай...
Блестели ее маленькие ровные зубки в полуоткрытых губах, и старая, порыжевшая лиственница в этот ночной час бросала на лицо девушки причудливую тень. Грудскому стало жутко и сладко. Настенька в этот миг была очень хороша...
- Но ведь это будет обман, - тихо выговорил он, - ведь я...
Настенька громко захохотала.
- А я, может, желаю стать обманутой, - с вызовом крикнула она, - понял? Ни черта ты не понимаешь!
И дрогнувшим голосом, взбадривая себя, зачастила:
Мой миленок что теленок,
Только разница одна
Мой миленок ест помои,
А теленок никогда!
- Настя, не озоруй! Людям на смену заступать, - крикнул чей-то сердитый голос. С треском захлопнулись оконные створки.
После этого случая Грудский стал остерегаться девушек. Кто знает, что им может прийти в голову.
Вокруг женились, влюблялись, разочаровывались, а он казался себе старым и опытным. В действительности ему минуло только двадцать лет.
Грудский жил в общежитии трактористов. Пустые, наспех заправленные койки, большинство ребят ночевали в селе. Общежитие не походило на родной дом, сложенный из смолистых янтарных бревен, с чистыми комнатами, цветами на окнах, мягкими шагами матери.
...Прежде чем пойти в ночное, Грудский забежал к себе, накинул тужурку.
- А, консомолия! - встретил его во дворе дед Степан. Числясь кладовщиком в колхозе, дед охотно сторожил в МТС: заливисто храпел на продавленном диване в директорском кабинете. В колхозе трудодни идут, а тут зарплата. Начальство сквозь пальцы смотрело на эти уловки, дед Степан хоть в колотушку кой-когда постучит, все живая душа...
Увидев Грудского, дед Степан остановился. "Толковый кацапенок, - думал о нем дед Степан, - консомол что надо".
Накануне дед Степан вволю посмеялся над приезжим вместе со своей женой, тетей Нюшей.
Тетя Нюша, хоть и высохла вся и юбку подвязывала тугой веревкой, чтоб не свалилась с отощавшего живота, а любила посмеяться, и ее черные, полные любопытства глаза, которыми она уже седьмой десяток глядела на мир, еще не потускнели.
- Кацапенок пытае, игде у вас попариться можна, - рассказывал, закручивая здоровенную цигарку, дед Степан, - а я яму кажу: какого тебе пара надо, итак увесь паром исходишь. А он свое - где мол, у вас баня... Лазня, кажу, есть у райцентри, лазня - она баня и есть. Взяв писульку и записал.
Он задымил и добавил:
- У такое пекло париться ему надо...
- Так нехай до мене в печь залазит, - тетя Нюша дробненько засмеялась, и тусклые мониста на ее впалой груди затряслись, перезваниваясь...
Однако дед Степан испытывал искреннее расположение к Грудскому.
- ...Ноне бобылем ночуешь, - сказал он ему.
- А Петренко?
- Петренко до крали своей укатил, у Херсон.
Помолчали. Небо осветилось молнией.
- Далеко, - дед Степан, щелкнул зажигалкой, огонек осветил глубокие морщины на его лице.
- Дождь будет когда-нибудь?
- Должон... Може, подымишь?
- Не балуюсь...
- Гляжу я на вас, политотдельских, чи вы монахи? До баб не ластитесь, горилку не пьете. Это шо, такой закон у вас?
- Наш закон ясный, - отвечал, посмеиваясь, Грудский, - строить социализм... Ты вот что скажи мне, дед Степан: куда же делся кулацкий хлеб? Ведь, говорят, так и не нашли ничего?
- Знаю, усе знаю. - Дед Степан наклонился и шепотом произнес: - Стара Демченкова его заколдовала. И никому не найти.
- Так она же умерла!
- Душа ейная шкодить.
- Эх, ты, а еще вояка! - Грудский зашагал к воротам.
- Думаешь, брешу? - закричал ему вслед дед Степан. - Я сроду брехней не занимался. То она, стара ведьмака, не к ночи будь помянута! Она!
САНЬКО И ПЫЛЫПОК
- Сперва закваску в дижке разболтай, соли насыпь, накрой. Як зайдется, муки сыпь и замешивай! Меси, покуда тесто от руки само отходить станет. Снова накрой, дожидайся, чтоб подошло. Опосля выделывай хлебины...
Так Ганка учила Дину выпекать хлеб. Дина слушала ее внимательно и, возможно, воспользовалась бы добрым советом, но не сейчас: она боялась рисковать мукой.
- Закваски у нас нет... - сказала Дина.
- А я до тетки Ангелины сбегаю. Испекем, вот увидишь, испекем! уверяла девочка.
- Ганка! Матвейко ест траву! - донеслось со двора. Это Надийка. Ганка у них вроде воспитательницы, все знает, всех всему учит.
- Скажи: я ему задам! - не отрываясь от Дины, отвечала Ганка, - ну, так как, сбегать?
- Давай!
Ганка убежала. Дина зачерпнула ковш теплой воды из чугуна, взяла чистую тряпку и принялась мыть бочку. Она начала тереть уверенно и энергично, но постепенно движения ее замедлялись, а потом она и вовсе отбросила тряпку. Нет, зря, пожалуй, отправила она Ганку. Надо бы самой сходить к Ангелине и расспросить ее как следует.
Дина вынесла бочку во двор, выплеснула из нее воду на траву и поставила сушиться на солнышке.
За сараем, в тени, слышались голоса играющих детей. И тут до Дины донеслось нехорошее слово, которым Юрко не раз уже обзывал Санька.
- Ты прекратишь или нет? Не смей его так называть, слышишь, не смей! закричала она.
Юрко насупился, выставил свой крутой лоб, и по всему видно было, что сдаваться он не намерен. Санько всхлипывал. Остальные серьезно наблюдали за этой сценой.
- А вы почему молчите? - обратилась к ним Дина. - Почему не заступаетесь за Саню?
- Юрко дерется, - сказала Оксана, - Санька забижает.
- Вот я ему подерусь! Вояка нашелся над маленькими...
- Мы играли в буденновцев. Он Санька все конякой ставит. Санько тоже хочет быть буденновцем, - сказал Пылыпок.
- Правильно! Саня и будет буденновцем! - горячо заступилась Дина. Обязательно будет! Буденновцы справедливые и слабых не бьют. И Санько за справедливость, он никого не обижает. А того, кто всех обижает и все отнимает, как мы называем?
- Куркулем! - дружно ответили дети.
- Я не куркуль! - обиделся Юрко.
Конфликт между старшим и младшим братьями начался с первого дня. Юрко всячески выказывал свое презрение к Саньку. Причину такого отношения Дина не могла разгадать, пока не узнала мучительной болезни Санька: он мочился во сне. Вот почему в первую ночь Санько улегся на голом полу. Дина перенесла его спящего на постель, а утром все и обнаружилось.
Дина вначале рассердилась: жалко стало новый матрац. Но позже, убедившись, что мальчик сам страдает, она твердо решила ему помочь.
Санько спал мертвецким сном, ночью он ворочался, мычал, но проснуться и встать, видимо, не мог. Каждое утро Санькин матрац вывешивался во дворе для просушки.
Мальчик ходил как затравленный, дети презирали его. А Юрко, который опекал младших братьев - Тимку, Грыцько, к Саньку относился жестоко он его толкал, обижал, не принимал в игру. Дине не оставалось ничего другого, как следить за Саньком по ночам и вовремя будить его. Ей самой безумно хотелось спать, она таращила в темноте глаза, вглядываясь в серое окно, засыпала и мгновенно пробуждалась, прислушиваясь, не пропустила ли момент? Около полуночи мальчик начинал шевелиться, иногда стонал. Дина быстренько будила его и сонного вела к ведру. Только после этого, уложив Санька в постель, она сама проваливалась в сладкий предутренний сон.
В одну из ночей Дина уснула очень крепко, но, как только Санько шевельнулся, она вскочила. Каждую ночь, в определенный час она, точно кем-то разбуженная, просыпалась и бежала к Саньку, подымала его с постели... Прежде чем выработать рефлекс у мальчика, она выработала его у себя. В конце концов и мальчику передалась привычка просыпаться и вставать в определенное время. Он стал это делать уже без посторонней помощи. Однажды только поленился, не встал.
Наутро Дина ему выговаривала:
- Ты ведь мог подняться. Я слышала: ты почти проснулся, а не встал. Почему? Ведь я не ленилась столько ночей будить тебя! Думаешь, мне не хотелось спать? Вот теперь стой на дворе и суши свой матрац! И пусть все это видят!
Ей было жаль его, губастенького и скуластенького малыша с жалким, сиротским личиком, но она понимала, что действует для его же блага, и была неумолима.
Дина растерялась.
- Это я... доклад?
- Ты же кончала семилетку! У тебя по обществоведению что было?
- Отлично!
- Так о чем говорить? Берись!
После собрания к Дине подошла Оксана.
- Это очень даже здорово, что ты приехала до нас, Динка! - сказала Оксана. - Уля, иди сюды! - позвала она подругу.
Чернобровая Ульяна тоже улыбнулась Дине.
- Вот мы с Улей первыми в районе сели за трактор, - сказала Оксана, уж какие насмешки над нами ни строили, чего не балакали, а мы добились!
- Сами трактор водите? - удивилась Дина.
- А то как же! Ты, Динка, не дрейфь! Наша возьмет! Ты такой им доклад закати, чтоб сразу все в комсомол записались, поняла? Теперь наша ячейка еще крепче станет, поняла? Эй, эй, Куценко, щоб мне завтра были втулки, понял?
Оксана побежала за Куценко. Уля еще раз улыбнулась Дине и спросила:
- Нудно тебе в яслях? Там все бабули сидели...
Дина замялась, потом ответила.
- Конечно, у вас тут интересней. А ребят жалко, они ведь маленькие. И сироты...
ОЛЕСИН ВЕНОЧЕК
Каждый вечер Петренко привозил в ясли из эмтээсовской столовой три буханки свежего хлеба. Дина научилась экономно его расходовать, так что хватало на сутки. В один из дней Петренко неожиданно утром явился и сказал:
- Дай попить!
Выпив тепловатую воду, сплюнул досадливо:
- Ну и погана у тебя вода!
- Из речки, - виновато ответила Дина, - колодец высох...
- Тут вот какое дело... Мука у тебя есть?
- Почти мешок...
- Вот и пеки. Помалу. Хлеб я больше привозить не буду!
- Почему? - вырвалось у Дины.
- Нема хлеба! Нема! Ну чего ты? Откуда взяться хлебу, если прошлый год склад пожгли да в ямах кулаки сгноили? Едва на семена по весне насобирали, а теперь обратно все чисто горит пожаром. Откуда же хлебу взяться? Норму, что ли, какую себе возьми, штоб помалу. Штоб хватило...
Итак, положение все ухудшается, да это и понять нетрудно, солнце палит, дождя нет...
Вбежала Надийка.
- Ой, Дина, Олеся помирает!
- Ты что? Где она?
Дина стремглав выбежала во двор.
Олеся лежала под шелковицей, она металась и стонала. Вокруг на траве были рассыпаны желтенькие цветочки, рядом с девочкой лежал недоплетенный венок.
- Олеся! Олесенька, что с тобой? - Дина схватила ее на руки.
Девочка закатила глаза, продолжая стонать, потом закинула головку, в горле у нее что-то заклокотало. Дина с Олесей на руках выбежала на улицу. Она неслась по пустой улице и кричала:
- Помогите! Помогите! Олеся, Олесенька, не умирай! Подожди еще немножко, - умоляла Дина. - Сейчас мы найдем врача, сейчас!
Но Олеся продолжала корчиться, выскальзывала из Дининых рук.
Вдруг Дина увидела Грудского. Он выходил из политотдела. С криком: "Помогите! Она умирает!" - Дина бросилась к нему.
- Нужен врач, девочка умирает...
- Помирает Олеся! - кричали дети.
Грудский растерялся.
- Здесь нет врача, - сказал наконец он. - Нужно везти в город...
- Да, да, обязательно в город! И поскорей!
- Машина только что ушла...
- Скорей, скорей, - твердила Дина, - иначе будет поздно!
- А что случилось? Что с ней? - Грудский протянул руку, чтобы приподнять головку Олеси. В этот момент девочка дернулась, громко чихнула, и что-то желтенькое вылетело из ее носа. Олеся замерла, а через мгновенье разразилась сильным ревом.
Грудский расхохотался.
- Как вы можете смеяться? - возмутилась Дина.
- Ожила, ожила твоя Олеся, - продолжая смеяться, сказал Грудский. - Ну ты, ревушка, перестань! Все прошло! Хватит!
И Олеся умолкла. Хлопая мокрыми ресницами, она уставилась на Грудского.
- А теперь скажи мне, зачем ты засунула цветочек себе в нос? - спросил Грудский.
- Кви-ток, - медленно и удивленно сказала Олеся.
- Ось вин, - подхватила Ганка, - оцей квиточек, желтенький, она из них плела венок.
Тут все засмеялись, и Олеся тоже. Вся ватага вместе с Олесей побежала обратно.
Грудский со смущенной Диной пошли вслед за детьми. Вторично Дина оказалась в неловком положении в присутствии этого серьезного товарища из горкома комсомола. Она сгорала от стыда.
Грудский же, посмеиваясь, искоса поглядывал на нее. Зареванная, растерянная, волосы всклокочены, очки... Но в общем хорошенькая... Нет, скорее смешная.
- Не нужно пугаться, - сказал Грудский, - с ребятами чего не бывает. У нас в поселке один парнишка полез на елку, сук обломился, а он рубахой зацепился за другой сук и повис. Висел и орал, покуда девки, что по грибы шли, не услыхали... Уже он в армии отслужил, а все висельником его травят.
Грудский весело подмигнул Дине:
- Не дрейфь! Чего не бывает на белом свете... Я сейчас в МТС пойду, а позже к вам наведаюсь, погляжу, как вы там живете. И материал тебе для доклада принесу. Ладно?
Дина смогла только кивнуть. Она была рада, что хоть не сейчас товарищ Грудский зайдет в ясли. Она успеет еще прибраться и себя немножко в порядок привести.
...Грудский пришел уже под вечер, усталый, запыленный и расстроенный в эмтээсовской столовой испекли последнюю квашню. Завтра нечем будет кормить рабочих. Да и сегодня выдавали в столовой по ломтику хлеба, четверть фунта, разок куснешь, и все тут.
Однако усталость и уныние его быстро рассеялись: в саду было прохладно, Дина встретила его приветливо. Грудский опустился на колоду во дворе и сказал:
- Хорошо у вас тут. А где ребята?
- Они в хате.
- Ну вот, подобрал я вместе с товарищем Кухарским тебе материал, сказал Грудский, подавая Дине несколько брошюрок, - речь В.И.Ленина на III Всероссийском съезде комсомола, А.Виноградов "Из воспоминаний о Ленине", Уэллс "Россия во мгле".
"Россия во мгле", конечно, не о задачах комсомола, - продолжал он. - Но эта книжечка тебе поможет. Вот здесь я подчеркнул, смотри... Уэллс пишет: "Утверждать, что ужасающая нищета в России - в какой-то значительной степени результат деятельности коммунистов, что злые коммунисты довели страну до ее нынешнего бедственного состояния и что свержение коммунистического строя молниеносно осчастливит всю Россию - это значит извращать положение..."
Грудский оторвался от книги и посмотрел на Дину, она слушала с живым вниманием.
- А ведь это пишет не друг наш. И еще... "большевистское правительство... честное правительство..." В общем, прочти сама.
- Спасибо. Я прочту и подготовлюсь. Мы в школе делали доклады.
- Вот и хорошо. А теперь показывай свое хозяйство!
Он помнил мрачный, пустой дом, куда привел его впервые Петренко. Теперь тут все изменилось. На дворе развешано детское белье: майки, трусики, две простынки, что-то белое упало на траву. Грудский бережно поднял и повесил на веревку. Какое маленькое платьице, наверное, с куклы...
Из дома доносились детские голоса, навстречу гостю выбежала худенькая девочка в синих трусиках, смешно остриженная, головка ее лохматилась, как одуванчик.
- Вы до нас?
- До вас, - в тон ей отвечал Грудский.
В хате слышалось мерное постукивание. Грудский подумал, что дети играют, но они ужинали. Постукивали при полнейшей тишине металлические ложки о металлические мисочки.
У стены возникло странное сооружение - не то шкаф, не то комод, задернутый белыми занавесками и покрытый белой же салфеткой. В чисто промытой бутылке - несколько васильков. На стене коврик: синее море, белые гребни волн и маленький накренившийся парусник.
- Послушай, где это ты взяла? Нашла в доме?
Дина улыбнулась.
- Тут валялся такой старый коврик, я его выстирала и вот дорисовала немножко. У нас есть коробочка с красками...
- Ты что же, художница?
Он внимательно посмотрел на Дину. Она приоделась. На темных вьющихся волосах - белая косынка, сурового полотна передничек с маленьким кармашком на боку, аккуратное платье. Разговаривая с Грудским, Дина не переставала следить за детьми, одному подлила в миску жиденькую кашу, другого подвинула ближе к столу, легонько тронула за плечо расшалившегося малыша.
- Да нет, какая я художница, - сказала Дина. - Я больше литературу люблю, но по рисованию, правда, было "отлично". А ковер... У меня дома над кроватью тоже висела картинка, море... Девочки на день рождения подарили...
Дина запнулась - что это она болтает? Дом, девочки... К чему сейчас? Это же товарищ из горкома, ему о деле нужно говорить.
Но Грудский слушал ее с интересом и сказал:
- Рассказывай, рассказывай... А это что у вас? Здесь что ты устроила?
Он перешел к другой стене. Тут, в самом углу, было составлено несколько ящиков, тоже прикрытых чистой мешковиной.
- А здесь у нас будет библиотека, - сказала Дина, - вот книг пока нет, только это, - она указала на потрепанный букварь.
- Нам прислали много нужных вещей, даже краски и альбомы для рисования. Мы еще не начинали рисовать, все времени не хватает... А вот детских книг не прислали...
Дина вздохнула.
- Дома у тебя есть книги? - спросил Грудский. - Своя библиотечка?..
- Ну что ты, - удивилась Дина, - какая библиотечка! Есть сказки Гофмана и еще Оливер Твист... А на этой мешковине я хочу нарисовать маки, алые...
Дина мечтательно смотрела на серый кусок материи.
- Дин, Юрко добавки хочет, - сказала Ганка. Она внимательно посмотрела на Грудского, потом с улыбкой на Дину.
- Гарно у нас? - с гордостью спросила девочка.
- Гарно - это красиво? Да, красиво, - ответил Грудский, - но почему ты хочешь нарисовать маки? - обратился он снова к Дине. - Лучше и здесь море. И чтобы обязательно корабль, без корабля оно пустое и чужое...
- Правда? И я так подумала, - обрадовалась Дина, - только зачем два моря, там и здесь... А впрочем, правда, лучше море. Как смотрю на кораблик, кажется, уношусь далеко-далеко, будто он плывет на остров... Гаити...
- Почему именно Гаити? - улыбнулся Грудский.
- Не знаю... "Там, на Гаити, вдали от событий..." Есть такая песенка о Гаити. - Она запнулась.
А Грудский улыбался и со всевозрастающим интересом смотрел на Дину.
- Так вот ты какая! - медленно проговорил он. - Занятная...
Дина вспыхнула. Он отвел глаза и, чтобы больше не смущать ее, обратился к детям:
- Ну, ребята, как вы здесь живете?
Постукивание прекратилось, головы повернулись, и вразброд, недружно, дети ответили:
- Здоровенько...
Ответ вызвал широкую улыбку на лице Грудского.
- Здоровенько? - повторил он. - Отлично, значит? А где лучше: здесь или дома?
Дети молча смотрели на него. Дина как-то нервно оглядела ребят и торопливо сказала:
- А мы, товарищ Грудский, скоро начнем буквы учить. У нас есть букварь, правда, ребята?
Но ее хитрость не помогла.
- Дома, это у кого есть хата, - серьезно пояснил Пылыпок, - а хата есть у одного Юрка. И та заколочена. У нас нэма хаты. Мы же голота сиротливая...
- Ну, ну, будет вам! - снова торопливо вмешалась Дина. - Я ведь уже объясняла вам, что никакая вы не голота...
- А нас на селе так кличут, - спокойно сказала Ленка, - голота и голота!
- Ладно, кушайте и не болтайте, вредно за едой разговаривать!
Грудский, видимо, понял свою оплошность и тоже поспешил изменить тему разговора.
- Слушай, Дина, - сказал он, - а ведь у меня к тебе дело. Ты что же, товарищ уважаемый, своих родителей не почитаешь?
- Что случилось? Дома? - испугалась она.
- Да ничего, не пугайся. Волнуются они, писем-то не шлешь.
- Я писала, верно, еще не дошло. - У Дины совсем испортилось настроение.
- Ты на Дину не лайся! - вдруг решительно сказал Санько. - Ты идти себе до дому! - Это предложение прозвучало даже угрожающе.
- Иди, иди себе отсюдова! - дружно зашумели остальные.
Грудский вначале оторопел, посмотрел на Дину, они дружно расхохотались.
- А вот я возьму и увезу с собой вашу Дину!
- Не дадим! - надулся Юрко.
- Дина, он твой нареченный? - тихонько с испугом спросила Ганка.
Дина вспыхнула.
- Что за глупости?
Они торопливо вышли из дома.
- Я не хотел говорить при детях, - начал Грудский, - понимаешь, тут такое дело получилось...
- Какое?
- Тебе Петренко ничего не говорил?
- Насчет хлеба?
- Да. И продуктов вообще... Ты продукты береги. Поступления пока не обещают. Сама видишь - все горит.
Дина вздохнула.
- Но как же быть? Раньше нам привозили печеный хлеб, а теперь нужно самой печь.
- У тебя же есть мука.
- Но... я не умею...
- Совсем... не умеешь?
- Только блины... немножко...
- Что "немножко"?
- Ну печь немножко умею... Иногда получается, а иногда нет.
Грудский растерялся.
- Разве трудно освоить это дело? - спросил он после некоторого раздумья.
- Не получается, - уныло ответила Дина.
- Спросила бы у женщин...
- Все равно не получится. - Она теребила свой передник, уставившись в землю.
"Вот еще нюня", - подумал Грудский и сказал:
- А ты уж постарайся... освоить... как комсомольское задание.
Казалось, все было уже сказано, но Грудский медлил. От реки подул легкий ветерок, и он подумал, что хорошо бы сейчас искупаться! Совсем не хотелось уходить.
- Ну, как тебе здесь? - уже другим, не официальным, а дружеским тоном спросил он.
- Ничего. Дети очень хорошие... Они такие способные, товарищ Грудский... Вот Пылыпок, он все знает про Буденного. А Юрко, у него хотя и есть недостатки, но он тоже хороший мальчик. И Ганка...
- Да ты сама хорошая, - сказал Грудский и улыбнулся.
Дина смутилась, но через секунду продолжила:
- Они мне все-все рассказывают, делятся...
- Ты знаешь украинский язык?
- А как же, мы в школе проходили. У нас школа русская, а по украинской мове у меня всегда "отлично" было...
- Мове?
- Мова - язык, украинский язык...
- А я ни бельмеса не понимаю, - признался Грудский, - вот записываю слова, составляю себе словарик. - Он достал помятый блокнот и принялся читать: - "Перукарня - парикмахерская, лазня - баня, карпетки - носки, дружина - жена, кохання - любовь..."
Тут он запнулся, очень уж несолидным показался ему такой набор слов.
- Чудно, правда?
- И ничего чудного нет, - отвечала Дина. - Украинский язык такой певучий... Хороша и поэзия и проза...
- Ты, верно, сама стихи сочиняешь?
- Ой, что ты! - смутилась Дина. - Сейчас не время. Работать надо!
- Трудно работать, когда мало знаешь, - признался Грудский, - мы в политотделе сейчас "Справочник агронома" изучаем... Я ведь мало учился, на рабфаке один год, ну и курсы всякие. Мобилизовали сначала на лесозаготовки, потом задумал в летную школу. Приняли. Мать еще горевала, боялась, а тут новая мобилизация - сюда. Теперь учимся все. И товарищ Кухарский тоже.
- Знаешь, что люди говорят? Будто зря он народ в поле гонит. Бесполезное мученье. Неужели правда?
Грудский ответил не сразу.
- Я тоже слышал такие разговоры. Понимаешь, мы посоветовались в политотделе... Нельзя же сидеть и ничего не предпринимать. А вдруг рыхление и прополка помогут? А товарищ Кухарский, он настоящий большевик! Я ему верю!
- Угадывает он чужие мысли, - улыбнулась Дина, вспомнив свой первый разговор с начальником политотдела.
Грудский рассмеялся.
- Он же в ЧК одно время работал. Его в Полесье один помещик задумал отравить, пригласил к себе в гости, стал угощать, а товарищ Кухарский посмотрел хозяину в глаза и почувствовал неладное. Взял со стола кусок мяса, бросил хозяйскому псу. Тот и перевернулся, а Кухарский прыг в окошко!
- Ой, как интересно! Это он тебе рассказал?
- Он мне много чего порассказал...
Они стояли на пороге сеней у распахнутой двери. Грудскому давно пора было уходить, а он все медлил. Дине тоже не хотелось, чтобы он ушел.
- Значит, он смелый человек! А я... Я всего боюсь... В общем, я трусиха. Ночью страшно в этой хате. Боюсь и печи... кажется, оттуда вылезет старуха. Даже днем я этой печи боюсь. Я и тебя боялась...
- Меня?
- Ну да. Ты же из горкома. И бываешь сердитый!
- Чего это надумала?
- Нет, точно. Бываешь!
Они рассмеялись.
- Однако надо бежать. Сегодня мой черед коней в ночное вести, - сказал Грудский.
- Ну как они, поправляются?
- Еще бы! Травы за ночь наедятся, гладкие становятся. Ну, побегу. Ничего не бойся! - крикнул он ей уже издали.
Дина проводила глазами высокую фигуру парня, захлопнула калитку. По лицу ее бродила неясная улыбка.
И Грудский задумался о Дине. Какая она? Дина не походила на тех девушек, которых он знал прежде. Впрочем, опыт по сей части у него был невелик. Когда на родине, в уральском поселке, его выбрали секретарем заводской ячейки комсомола, ему пришлось заниматься бытовыми вопросами измены, разводы, обман. Девушки жаловались на парней, требовали привлечения к комсомольской ответственности. И он привлекал. Требовал. Сурово, жестко. А когда провинившийся пытался бить на жалость и плел нелепые оправдания, Грудский, краснея, прерывал излияния.
Конечно, он, как и другие, дружил с девушками, провожал их после собрания домой, чтобы по пути продлить начатый разговор о чести, о жизни при полном коммунизме, но все это было как бы продолжением его комсомольской работы. Однажды только Настенька, комсорг пятого механического, говорунья и спорщица, внезапно притихла, когда они остановились подле калитки, подняла к нему озаренное нежностью лицо и прошептала:
- Ладно, хватит о делах... Ты хоть о себе, обо мне подумай...
Блестели ее маленькие ровные зубки в полуоткрытых губах, и старая, порыжевшая лиственница в этот ночной час бросала на лицо девушки причудливую тень. Грудскому стало жутко и сладко. Настенька в этот миг была очень хороша...
- Но ведь это будет обман, - тихо выговорил он, - ведь я...
Настенька громко захохотала.
- А я, может, желаю стать обманутой, - с вызовом крикнула она, - понял? Ни черта ты не понимаешь!
И дрогнувшим голосом, взбадривая себя, зачастила:
Мой миленок что теленок,
Только разница одна
Мой миленок ест помои,
А теленок никогда!
- Настя, не озоруй! Людям на смену заступать, - крикнул чей-то сердитый голос. С треском захлопнулись оконные створки.
После этого случая Грудский стал остерегаться девушек. Кто знает, что им может прийти в голову.
Вокруг женились, влюблялись, разочаровывались, а он казался себе старым и опытным. В действительности ему минуло только двадцать лет.
Грудский жил в общежитии трактористов. Пустые, наспех заправленные койки, большинство ребят ночевали в селе. Общежитие не походило на родной дом, сложенный из смолистых янтарных бревен, с чистыми комнатами, цветами на окнах, мягкими шагами матери.
...Прежде чем пойти в ночное, Грудский забежал к себе, накинул тужурку.
- А, консомолия! - встретил его во дворе дед Степан. Числясь кладовщиком в колхозе, дед охотно сторожил в МТС: заливисто храпел на продавленном диване в директорском кабинете. В колхозе трудодни идут, а тут зарплата. Начальство сквозь пальцы смотрело на эти уловки, дед Степан хоть в колотушку кой-когда постучит, все живая душа...
Увидев Грудского, дед Степан остановился. "Толковый кацапенок, - думал о нем дед Степан, - консомол что надо".
Накануне дед Степан вволю посмеялся над приезжим вместе со своей женой, тетей Нюшей.
Тетя Нюша, хоть и высохла вся и юбку подвязывала тугой веревкой, чтоб не свалилась с отощавшего живота, а любила посмеяться, и ее черные, полные любопытства глаза, которыми она уже седьмой десяток глядела на мир, еще не потускнели.
- Кацапенок пытае, игде у вас попариться можна, - рассказывал, закручивая здоровенную цигарку, дед Степан, - а я яму кажу: какого тебе пара надо, итак увесь паром исходишь. А он свое - где мол, у вас баня... Лазня, кажу, есть у райцентри, лазня - она баня и есть. Взяв писульку и записал.
Он задымил и добавил:
- У такое пекло париться ему надо...
- Так нехай до мене в печь залазит, - тетя Нюша дробненько засмеялась, и тусклые мониста на ее впалой груди затряслись, перезваниваясь...
Однако дед Степан испытывал искреннее расположение к Грудскому.
- ...Ноне бобылем ночуешь, - сказал он ему.
- А Петренко?
- Петренко до крали своей укатил, у Херсон.
Помолчали. Небо осветилось молнией.
- Далеко, - дед Степан, щелкнул зажигалкой, огонек осветил глубокие морщины на его лице.
- Дождь будет когда-нибудь?
- Должон... Може, подымишь?
- Не балуюсь...
- Гляжу я на вас, политотдельских, чи вы монахи? До баб не ластитесь, горилку не пьете. Это шо, такой закон у вас?
- Наш закон ясный, - отвечал, посмеиваясь, Грудский, - строить социализм... Ты вот что скажи мне, дед Степан: куда же делся кулацкий хлеб? Ведь, говорят, так и не нашли ничего?
- Знаю, усе знаю. - Дед Степан наклонился и шепотом произнес: - Стара Демченкова его заколдовала. И никому не найти.
- Так она же умерла!
- Душа ейная шкодить.
- Эх, ты, а еще вояка! - Грудский зашагал к воротам.
- Думаешь, брешу? - закричал ему вслед дед Степан. - Я сроду брехней не занимался. То она, стара ведьмака, не к ночи будь помянута! Она!
САНЬКО И ПЫЛЫПОК
- Сперва закваску в дижке разболтай, соли насыпь, накрой. Як зайдется, муки сыпь и замешивай! Меси, покуда тесто от руки само отходить станет. Снова накрой, дожидайся, чтоб подошло. Опосля выделывай хлебины...
Так Ганка учила Дину выпекать хлеб. Дина слушала ее внимательно и, возможно, воспользовалась бы добрым советом, но не сейчас: она боялась рисковать мукой.
- Закваски у нас нет... - сказала Дина.
- А я до тетки Ангелины сбегаю. Испекем, вот увидишь, испекем! уверяла девочка.
- Ганка! Матвейко ест траву! - донеслось со двора. Это Надийка. Ганка у них вроде воспитательницы, все знает, всех всему учит.
- Скажи: я ему задам! - не отрываясь от Дины, отвечала Ганка, - ну, так как, сбегать?
- Давай!
Ганка убежала. Дина зачерпнула ковш теплой воды из чугуна, взяла чистую тряпку и принялась мыть бочку. Она начала тереть уверенно и энергично, но постепенно движения ее замедлялись, а потом она и вовсе отбросила тряпку. Нет, зря, пожалуй, отправила она Ганку. Надо бы самой сходить к Ангелине и расспросить ее как следует.
Дина вынесла бочку во двор, выплеснула из нее воду на траву и поставила сушиться на солнышке.
За сараем, в тени, слышались голоса играющих детей. И тут до Дины донеслось нехорошее слово, которым Юрко не раз уже обзывал Санька.
- Ты прекратишь или нет? Не смей его так называть, слышишь, не смей! закричала она.
Юрко насупился, выставил свой крутой лоб, и по всему видно было, что сдаваться он не намерен. Санько всхлипывал. Остальные серьезно наблюдали за этой сценой.
- А вы почему молчите? - обратилась к ним Дина. - Почему не заступаетесь за Саню?
- Юрко дерется, - сказала Оксана, - Санька забижает.
- Вот я ему подерусь! Вояка нашелся над маленькими...
- Мы играли в буденновцев. Он Санька все конякой ставит. Санько тоже хочет быть буденновцем, - сказал Пылыпок.
- Правильно! Саня и будет буденновцем! - горячо заступилась Дина. Обязательно будет! Буденновцы справедливые и слабых не бьют. И Санько за справедливость, он никого не обижает. А того, кто всех обижает и все отнимает, как мы называем?
- Куркулем! - дружно ответили дети.
- Я не куркуль! - обиделся Юрко.
Конфликт между старшим и младшим братьями начался с первого дня. Юрко всячески выказывал свое презрение к Саньку. Причину такого отношения Дина не могла разгадать, пока не узнала мучительной болезни Санька: он мочился во сне. Вот почему в первую ночь Санько улегся на голом полу. Дина перенесла его спящего на постель, а утром все и обнаружилось.
Дина вначале рассердилась: жалко стало новый матрац. Но позже, убедившись, что мальчик сам страдает, она твердо решила ему помочь.
Санько спал мертвецким сном, ночью он ворочался, мычал, но проснуться и встать, видимо, не мог. Каждое утро Санькин матрац вывешивался во дворе для просушки.
Мальчик ходил как затравленный, дети презирали его. А Юрко, который опекал младших братьев - Тимку, Грыцько, к Саньку относился жестоко он его толкал, обижал, не принимал в игру. Дине не оставалось ничего другого, как следить за Саньком по ночам и вовремя будить его. Ей самой безумно хотелось спать, она таращила в темноте глаза, вглядываясь в серое окно, засыпала и мгновенно пробуждалась, прислушиваясь, не пропустила ли момент? Около полуночи мальчик начинал шевелиться, иногда стонал. Дина быстренько будила его и сонного вела к ведру. Только после этого, уложив Санька в постель, она сама проваливалась в сладкий предутренний сон.
В одну из ночей Дина уснула очень крепко, но, как только Санько шевельнулся, она вскочила. Каждую ночь, в определенный час она, точно кем-то разбуженная, просыпалась и бежала к Саньку, подымала его с постели... Прежде чем выработать рефлекс у мальчика, она выработала его у себя. В конце концов и мальчику передалась привычка просыпаться и вставать в определенное время. Он стал это делать уже без посторонней помощи. Однажды только поленился, не встал.
Наутро Дина ему выговаривала:
- Ты ведь мог подняться. Я слышала: ты почти проснулся, а не встал. Почему? Ведь я не ленилась столько ночей будить тебя! Думаешь, мне не хотелось спать? Вот теперь стой на дворе и суши свой матрац! И пусть все это видят!
Ей было жаль его, губастенького и скуластенького малыша с жалким, сиротским личиком, но она понимала, что действует для его же блага, и была неумолима.