— Передача мыслей на расстоянии, — рассмеялся он, входя в гостиную Розмари.
— Что?
— Я тоже подумал, что сегодня самая подходящая погода для фондю.
— То есть как это «тоже»?
Память явно подводила Ланга. Но его рефлексы, рефлексы человека, всю жизнь вынужденного приспосабливаться, функционировали все еще безотказно.
— Одного твоего слова, что у тебя нет желания устроить фондю, будет достаточно, я, собственно, только что купил все на троих.
— Конечно, у меня огромное желание устроить фондю, — засмеялась Розмари.
— Ну вот видишь, что же это тогда, как не передача мыслей на расстоянии.
Он вернулся в кухню и спустил в мусоропровод второй пакет с сырами, бутылку «кирша», хлеб и коробку майцены.
И хотя еще никогда ни к одному человеку Конрад не испытывал такого безграничного доверия, как к Розмари Хауг, он все же не решался посвятить ее в свою тайну. Во-первых, он не хотел доставлять ей беспокойство по пустякам, веря, что скоро это пройдет. И во-вторых, симптомы походили на признаки старческой немощи. Шестидесятипятилетний мужчина неохотно признается женщине моложе его на тринадцать лет и на которой он собирается жениться, что уже страдает стариковскими болезнями.
И Конрад Ланг разработал методику, как скрывать свои проблемы. Он набросал для себя план местоположения дома и магазинов, где имел обыкновение делать покупки. Составил список имен, которые ему нужно было обязательно держать в памяти. Положил в бумажник записку с адресом их совместного проживания. А на тот случай, если вдруг окажется вдали от дома, всегда носил теперь с собой еще и план города — с ним легко было выдать себя за заблудившегося туриста.
Но в конце ноября случилось нечто, что Конрад никак не мог предусмотреть, — он не сумел найти выход из супермаркета. Блуждал между рядами полок с товарами, чувствуя себя словно в лабиринте, и не знал, где выход. На глаза не попадалось ничего такого, что помогло бы ему сориентироваться, и ни разу он не оказался в том месте, где хоть что-нибудь напомнило ему о том, что он здесь уже бывал. Притом супермаркет был совсем небольшим.
В конце концов он выбрал молодую женщину, чья тележка была завалена покупками, а поверх них сидел и хныкал ребенок. Скоро та заметила, что некий пожилой мужчина неотступно следует за ней — идет, когда она везет тележку, и останавливается, если и она стоит на месте. Каждый раз, когда она бросала через плечо недоверчивый взгляд, Ланг хватал без разбору с полки все подряд и клал в свою тележку. Добравшись наконец до кассы, он с облегчением вывалил на конвейер перед привыкшей ничему не удивляться кассиршей рядом с безобидными овощами и мясными изделиями целый ряд весьма странных товаров. Самыми компрометирующими из них были презервативы с привкусом малины.
Конрад Ланг очень страдал от испытываемых неудобств. И прежде всего потому, что был перед ними абсолютно беспомощен. Порой ему хотелось напрячь свои мозги, чтобы попытаться как-то помочь им, умел же он, например, справляться со своим коленом, когда оно вихлялось, грозя вывернуться, или с поясницей, если возникали боли. С другой стороны, он был не из тех, кто смело глядит трудностям в глаза. В той жизни, которая стала его уделом, приходилось многое терпеливо сносить, его с малолетства приучили заменять одно на другое.
Поэтому и сейчас он не стал принимать никаких серьезных мер, а только купил экстракт женьшеня, про который слышал, что он способствует улучшению памяти. «Полезно пожилым мужчинам с молодыми женами», — пошутил он, отвечая на вопрос Розмари, заговорившей с ним о флакончике, найденном ею среди нот, куда он его запрятал и забыл про него.
Розмари задумчиво улыбнулась.
От первого брака с Робертом Фрисом у Розмари Хауг остался прелестный домик в Понтрезине в Ретийских Альпах. Она ни разу не была там с тех самых пор, как узнала, что ее второй муж свил там себе любовное гнездышко, а после развода, шесть лет назад, частенько подумывала продать его. Но теперь, когда у нее появился Конрад Ланг, ей вдруг захотелось провести там с ним рождественские праздники. Ей казалось, что пришло ее время и желанный для нее мужчина тоже появился.
Они поехали на поезде, потому что Конрад считал, что всякий отдых начинается, стоит только сесть в вагон. Розмари, собственно, предпочла бы поехать на новеньком «ауди», стоявшем в гараже. Вскоре она пожалела, что поддалась на уговоры. Конрад проявил себя в поездке с неожиданной стороны, чего она раньше за ним не замечала. Он так нервничал перед отъездом, что они прибыли на вокзал чуть ли не за час. Потом он беспрестанно искал билеты, беспокойно пересчитывал багаж и всю поездку в комфортабельном купе первого класса и старомодном вагоне-ресторане находился в таком напряжении и настолько не мог сконцентрироваться, что она почувствовала себя совершенно разбитой, когда они наконец приехали.
Женщина, присматривавшая за домом, обо всем позаботилась к их приезду. Комнаты были убраны и проветрены, кровати застелены, в холодильнике полно еды. На серванте при входе лежал предрождественский венок из еловых веток со свечами и красными лентами, а на теплой кафельной печи в горнице лежали на полатях, источая аромат, сухие апельсиновые корки.
Розмари никак не могла дождаться момента показать Конраду это местечко в горах, которое столько значило для нее в прошлом и теперь уже с Конрадом, вероятно, тоже будет много значить. Но когда она водила его по старому дому, ей почудилось, что его рассеянность и невнимательность граничат с невежливостью.
Они рано легли спать. Впервые с тех пор, как они познакомились, между ними, перед тем как они заснули, осталось что-то невысказанное.
На следующий день Розмари обнаружила сделанные Конрадом для себя памятки.
Конрад спал, как это часто случалось с ним в последнее время, почти до полудня. Розмари принялась готовить завтрак. И нашла в холодильнике бумажник Конрада. Она хотела положить его в кухне на стол, но из него выпала бумажка, исписанная с двух сторон. На одной — схема пути до мясника, булочной, киоска и супермаркета и обратно до ее квартиры, где рядышком стояло: «Мы». На другой стороне — имена их хороших знакомых, соседей, уборщицы. В самом низу, подчеркнуто жирным, было написано: «Она — Розмари!».
Розмари убрала бумажку на место. Когда Конрад встал, она предложила ему прогуляться до озера.
Рождественская суета еще не началась. На расчищенных дорожках в заметенном снегом лесу им повстречалось совсем немного гуляющих.
— Я думаю, тебе это тоже знакомо: заходишь в кухню, чтобы взять забытую разливательную ложку для супа, а потом стоишь и не знаешь, зачем ты сюда пришел. Розмари держала Конрада под руку. Она кивнула.
— Да, так оно и есть, — продолжил Конрад, — только бывает и похуже. Стоишь с суповой ложкой в. спальне и не понимаешь, что тебе тут надо. Идешь затем с ней в гостиную, в ванную, в кухню, в столовую и все никак не можешь вспомнить, что ты собирался сделать с этой ложкой.
— И в конце концов засовываешь ее в бельевой шкаф, — закончила рассказ Розмари.
— А-а, так тебе это тоже знакомо?
— Нет, просто я там ее нашла.
Они молча шли дальше. Розмари начала разговор на эту тему полчаса назад. После долгого колебания она придумала сложный обходной маневр, чтобы пощадить его, но сейчас ей все эти ухищрения казались глупыми, и она решила поговорить с ним начистоту.
— Мне в руки попала бумажка, по которой ты находишь нашу квартиру и освежаешь в памяти мое имя.
— Где ты ее нашла? — спросил он.
— В холодильнике.
Он засмеялся. Казалось, лед был растоплен. Он рассказал ей все. Все, о чем сумел вспомнить.
Навстречу им шла пара, разговоры смолкли, поприветствовав их, пара скрылась из виду. Через некоторое время Розмари мягко сказала:
— Это было уже не в первый раз, я находила разные предметы в самых странных местах.
— Например?
— Носки в духовке.
— В духовке? Почему же ты ничего не сказала?
— Я не сочла это важным. Приняла за рассеянность.
— Еще что?
— Да так. пустяки.
— Ты же сказала — предметы! Розмари сжала его локоть.
— Презервативы в морозилке.
— Презервативы? — Конрад смущенно засмеялся.
— С малиновым ароматом. Он остановился.
— Ты уверена?
— Так на них было написано.
— Нет, я имею в виду, ты уверена, что в морозилке?
Голос Конрада звучал несколько раздраженно. Розмари кивнула.
— И почему ты опять ничего не сказала?
— Я не хотела… Ах, я сама не знаю почему.
Они медленно пошли дальше. Конрад расслабился. Вдруг он рассмеялся.
— С малиновым ароматом! Розмари тоже засмеялась.
— Может, тебе надо обратиться к врачу?
— Думаешь, это серьезно?
— Ну, хотя бы для того, чтобы успокоиться.
Сзади них послышался шорох полозьев — сани, запряженные лошадьми. Они сошли с дорожки, пропуская их.
Потом пошли дальше, ощущая в воздухе теплый лошадиный запах. Когда стих звук колокольчиков, Конрад сказал:
— Как это прекрасно, что наконеи-то я смог поговорить об этом с кем-то откровенно. С Розмари я так никогда бы не смог. Розмари остановилась как вкопанная.
— Но я и есть Розмари.
Какую-то долю секунды она подумала, что сейчас он выйдет из себя. Но он только горько усмехнулся:
— Вот я и попался!
Решение сходить к врачу как бы придало Конраду сил. Словно само намерение вплотную заняться своими проблемами стало одновременно и началом освобождения от них. Память больше не подводила его. У Розмари ни разу не возникло ощущения, что он путает ее с кем-то другим.
Они сентиментально и в полной душевной гармонии встретили Рождество с елочкой и бенгальскими огнями и сходили в полночь к мессе. Через неделю они чинно отпраздновали Новый год с обилием осетрины на столе и небольшой бутылочкой шампанского, постояли полчаса у открытого окна и послушали далекий колокольный звон. Полные уверенности в будущем они вступили в новый год.
Наутро в праздник Крещения Конрад Ланг тихо встал в четыре часа утра, выскользнул из спальни, надел на каждую ногу по два носка, а поверх пижамы плащ. На голову он натянул меховую шапку Розмари, открыл тяжелую дверь на улицу, вышел в звездную зимнюю ночь и быстро пошел по главной улице в конец деревни. Там он свернул вбок на тропинку, пересек осторожно железнодорожные рельсы и браво зашагал в сторону Шта-церского леса.
Ночь была холодной, и Конрад порадовался, что обнаружил в карманах своего плаща пару перчаток из свиной кожи. Он надел их, не замедляя темпа. Если он будет так все время идти, то через час дойдет. Было еще рано. Он мог себе даже позволить немного задержаться. Ведь он специально поднялся заблаговременно.
Снег в лесу был глубоким, по обеим сторонам дороги высокие снежные заносы, поглощавшие любой звук, можно было и не надевать домашние шлепанцы, его и так никто бы не услышал.
Время от времени ему попадались освобожденные от снега деревянные скамейки. Возле каждой стояла мусорная корзина, и на каждой красовался черный человечек на желтом фоне, бросающий что-то в нарисованную корзину. Но Конрад не поддался на эту удочку. Он туда ничего не бросил.
Все шло по плану, пока он не дошел до развилки. Там он увидел дорожный указатель с двумя желтыми табличками. На одной было написано: «Гюнтрезина в получасе ходьбы», на другой — «Санкт-Мориц в полутора часах ходьбы». К этому он не был готов.
Он остановился и попытался разгадать этот трюк. Ему понадобилось много времени, прежде чем он раскрыл коварный замысел: его хотели заманить и навести на ложный след. Это развеселило его. Он покачал головой и рассмеялся. Его заманить и направить по ложному следу! Когда Розмари проснулась, было еще очень темно. Она почувствовала, что что-то не так. Конрада рядом не было.
— Конрад?
Она встала, зажгла свет, накинула халатик и вышла.
— Конрад?
В холле горел свет. Теплое верблюжье пальто Конрада висело на вешалке, его меховые сапоги стояли рядом на металлической подставке и обсыхали. Значит, он где-то здесь, в доме.
Дверь в тамбур была закрыта, но, проходя мимо, она почувствовала, как тянет холодом. Розмари приоткрыла дверь в тамбур. В лицо ей ударил ледяной ночной воздух. Дверь на улицу была распахнута настежь.
Она вернулась в дом, юркнула в белые меховые сапожки и надела теплое пальто на меховой подстежке. Мехового капора на месте не оказалось.
Она вышла за дверь.
— Конрад?
И потом погромче еще раз:
— Конрад?
Ответа не последовало. Тишина. Она прошла вперед до садовой калитки. Та тоже была открыта. Деревенская улица тихо спала. Дома стояли темные. Часы на деревенской церкви пробили пять.
Розмари вернулась в дом и, открывая дверь за дверью, стала звать Конрада. Потом подошла к телефону и набрала номер полиции.
Геркли Капрец давно уже служил полицейским в Верхнем Энгадине. Он привык, что богатые господа, у которых седина в голову, а бес в ребро, вдруг пропадают по ночам. Но он, естественно, также отдавал себе отчет в том, что обязан относиться к этому с достаточным вниманием — в зимний сезон сюда сплошь наезжают господа, имеющие вес и влияние на те инстанции, которые могут здорово осложнить ему жизнь. Его коллега помладше, правда, еще не обладал такой взвешенностью суждений, но уже усвоил навыки уважительного поведения и не раскрывал рта, когда его не спрашивали.
Капрец в присутствии Розмари тотчас же деловито передал по телефону внешнее описание Конрада Ланга.
— По имеющимся данным, пропавший одет в плащ и пижаму, в шлепанцах на ногах и с дамской нутриевой шапкой на голове.
Полицейский на другом конце провода засмеялся.
— Такого отыскать, пожалуй, труда не составит. Капрец ответил ему сдержанно и тактично:
— Спасибо. — Он положил трубку, посмотрел Розмари в глаза и сказал:
— Меры по розыску приняты, госпожа Хауг.
Фаусто Бертини ехал на санях под No 1 ранним утром к ремонтной мастерской извозной конторы, где он подрабатывал в зимний сезон. Полозья с одной стороны отошли, надо было их подремонтировать перед выходом на маршрут. Сезон был в разгаре. Сани шли нарасхват. Через каждые несколько метров из-за неисправности полозьев сани кидало в сторону и они сбивали шаг лошади. Бертини чертыхался.
На развилке кобыла упрямо встала.
— Но! — закричал на нее Бертини. — Пошла! — И когда это не возымело действия, в сердцах обругал ее: — Porca miseria! — И еще добавил: — Va fan culo! (Итальянские ругательства.)
Лошадь не двигалась с места. Бертини только собрался вытащить кнут, который редко брал в руки, потому что, несмотря на ругань, свирепостью не отличался, как вдруг увидел шкуру зверя, зашевелившегося в снегу возле дорожного указателя. Кобыла всхрапнула.
— Тпру, стоять, — приказал Бертини. Лошадь успокоилась, он осторожно слез с козел и тихонько направился к зверю.
Но зверь оказался обыкновенной меховой шапкой, сидевшей на голове пожилого господина, заваленного снегом.
— Кажется, я отморозил себе ноги, — сказал тот.
Но ноги Конрад Ланг не отморозил. Однако пришлось ампутировать два пальца на левой ноге и один на правой. Если не брать этого в расчет, то в остальном он остался цел и невредим. Ему спасло жизнь то, что он зарылся в снег, сказали врачи. Он ничего не помнил до момента, пока не услышал позвякивание колокольчика на дуге. Когда Бертини затаскивал его в сани, он нес всякую чепуху. В больнице в Самедане, куда его доставили, он дважды терял сознание. Но сейчас все случившееся, казалось, беспокоило его значительно меньше, чем Розмари. Его главной заботой было поскорее выбраться из больницы.
Поскольку Розмари не являлась ни родственницей, ни женой, она не имела прав распоряжаться его судьбой, но, к великому счастью, у нее были хорошие отношения с начальством больницы, и она упросила главного врача отпустить Конрада лишь после того, как его осмотрит невропатолог.
Через два дня в Самедан прибыл доктор Феликс Вирт.
Феликс Вирт был одним из немногих друзей по второму браку, с кем Розмари еще поддерживала контакт. Он учился вместе с ее мужем, и они в свое время не потеряли друг друга из виду, хотя оба специализировались в разных областях: муж — хирург, а Феликс Вирт — невропатолог. Во время бракоразводной баталии Феликс неожиданно встал на ее сторону и даже свидетельствовал в суде против ее мужа.
Феликс Вирт всегда откликался на все ее просьбы. То, что она раньше не посоветовалась с ним, объяснялось только тем, что, как и Конрад, она не придавала значения происходящему. Феликс Вирт тотчас же согласился обследовать Конрада Ланга, не подчеркивая, что делает это ради нее.
Она встретила его в аэропорту. В такси по дороге в больницу доктор Вирт все время расспрашивал Розмари. В состоянии ли больной самостоятельно побриться? Интересуется ли он тем, что происходит вокруг него? Может ли он делать маленькие покупки один? Способен ли продолжить беседу с того места, где она была прервана?
— Он еще не в старческом возрасте. У него просто провалы памяти, о которых я тебе рассказывала по телефону.
— Извини, но я вынужден задавать эти вопросы.
—Они молчали, пока такси не остановилось перед больницей. Розмари сказала:
— Боюсь, что у него болезнь Альцгеймера. Доктор Вирт прижал ее к себе. Затем вышел.
— Вы специалист по болезням головного мозга? — спросил Конрад Ланг после того, как доктор Вирт закончил задавать вопросы для составления анамнеза.
— Можно и так сказать.
— И вы связаны врачебной тайной?
— Конечно.
— Я не хочу никому причинять беспокойства, но опасаюсь, что у меня болезнь Альцгеймера.
— То, что вы сами мне сейчас об этом говорите, господин Ланг, свидетельствует, по сути, против такого диагноза. Нарушения памяти могут иметь различные причины.
— Тем не менее для меня было бы лучше, если бы вы обследовали меня именно на этот предмет. Госпожа Хауг и я, мы, собственно, собираемся пожениться.
Это сообщение застало доктора Вирта врасплох. Ему потребовалось время, чтобы вновь обрести свою профессиональную деловитость.
— К сожалению, по сей день нет точного определения такой болезни, как альцгеймеровская деменция. Единственное, что мы можем попробовать, это исключить другие причины атрофии мозга.
— Тогда приступайте к последовательному исключению остальных причин. Доктор Вирт сел рядом с постелью, открыл свой чемоданчик и начал тестирование больного.
В результате Конрад Ланг получил низкий балл. Конрад Ланг заработал восемнадцать очков из тридцати возможных. Результат был катастрофическим.
Феликс Вирт дал Розмари Хауг настоятельный совет поместить Конрада Ланга для более тщательного обследования в университетскую клинику.
— Если так тебе будет спокойнее, — согласился Конрад, когда Розмари предложила ему это.
Через три дня Конрад Ланг лежал в одноместной палате университетской клиники.
Через две недели после того, как кучер нашел его с отмороженными пальцами ног в сугробе в Штацерском лесу, Конрад Ланг лежал в больничной рубашке на обтянутых клеенкою носилках и дрожал от холода.
Ассистентка накинула на него одеяло и вдвинула носилки в овальное жерло компьютерного томографа. Цилиндр начал вращаться. Медленно, быстрее, еще быстрее.
Конрад Ланг погрузился в голубой туман. Вокруг пустота.
Где-то очень далеко голос произнес:
— Господин Ланг? И еще раз:
— Господин Ланг? Искали какого-то господина Ланга.
Чья-то легкая рука коснулась его лба. Он отбросил ее и сел. Когда он захотел встать с носилок, то заметил, что ступни его ног перевязаны.
— Я хочу выбраться отсюда, — сказал он Розмари, когда она вошла в его палату. — Они здесь отрезают пальцы на ногах.
Она подумала, что он шутит, и засмеялась. Но Конрад откинул одеяло, размотал бинты и торжествующе показал ей на совсем еще свежие рубцы на ногах.
— Вчера не было двух пальцев, а сегодня уже трех.
В тот же день Конрада Ланга выписали из университетской клиники. Результаты проведенного клинического обследования исключали возможность большинства других заболеваний, кроме болезни Альцгеймера.
Доклад Шеллера ошеломил Эльвиру Зенн.
— Клиническое обследование? — переспросила она еще раз.
— Они исследуют там его мозг. У него симптомы нарушения памяти. Деменция, другими словами — старческое слабоумие.
— Старческое слабоумие? Это во сколько же? В неполных шестьдесят пять?
— Да, но он немножко помог себе. — Шеллер опрокинул в себя невидимую стопку.
— С этим можно как-то бороться?
— Если это, к примеру, Альцгеймер, то нет.
— А именно это имеется в виду?
— По-видимому, да.
Эльвира Зенн задумчиво покачала головой.
— Держите меня в курсе.
Когда Шеллер вышел из кабинета, она встала и подошла к полке с книгами, где стояло несколько старых фотографий. На одной она была изображена молоденькой девушкой рядом с Вильгельмом Кохом, основателем концерна, пожилым господином с непроницаемым лицом. На другой — под руку с Эдгаром Зенном, ее вторым мужем. Посредине стояла фотография Томаса Коха примерно в возрасте десяти лет.
Эльвира достала с полки фотоальбом и принялась листать его. На одном снимке, где Томас и Конрад были запечатлены детьми на площади Сан-Марко, она на мгновение задержалась. Еще совсем недавно Конрад испугал ее своими неожиданными и такими точными воспоминаниями о Венеции. Неужели это возможно, что благосклонная к ней судьба приступила теперь к окончательному вытеснению из его памяти — раз и навсегда — этих воспоминаний?
Она поставила альбом на прежнее место. Уже стемнело. Включив свет, она подошла к окну. Задергивая шторы, она на миг увидела в окне свое отражение — оно улыбалось ей.
Весной Розмари поехала с Конрадом на Капри. Она знала, что поездка будет для нее мучительной — здоровье Конрада заметно ухудшалось. Но в последнее время он только и говорил о Капри, причем так, будто они уже бывали там вместе. И тогда у нее родилась идея собрать «общие» воспоминания о Капри.
Она взяла напрокат просторный «мерседес» с шофером. Правда, ей самой показалось, что она ведет себя как сноб, но теперь поездки с Конрадом даже на трамвае требовали от нее столько душевных сил, что ей захотелось избежать того нервного напряжения, которое сулило ей путешествие на поезде или самолете.
Конрад знал на Капри каждую тропочку и каждую бухточку. Он привел Розмари к руинам виллы Тиберия, ел с ней бобы в какой-то траттории под лимонными деревьями, водил ее по вилле Ферзена, обескураженный ее полным запустением.
«Ты помнишь?», «А ты не забыла?» — спрашивал он ее беспрестанно. Когда она говорила ему: «Мы никогда здесь не были вместе», он смотрел на нее непонимающим взглядом и бормотал: «Да, конечно, извини». Но тут же спрашивал опять: «А это ты помнишь?», «Еще не забыла?»
В конце концов Розмари сдалась и перестала его поправлять. Она научилась предаваться чужим воспоминаниям. Они оба еще раз пережили счастливы дни на острове их первой большой любви.
Розмари Хауг сидела в гостиной и читала газету, в ней сообщалось, что Урс Кох, 32 лет, введен в Совет правления концерна Кохов и уже принял на себя руководство фирмой по производству электроники. Томас Кох, 66 лет, полностью отошел от дел, непосредственно связанных с производством.
В комментариях это трактовалось как первый шаг на пути передачи власти в управлении концерном. И притом не от отца к сыну, как хотели заставить думать непосвященных Кохи, а от неродной бабушки к внуку. Эльвира Зенн твердой рукой руководила концерном сначала как председатель совета правления, а потом в качестве серого кардинала.
Вскоре после возвращения с Капри Конрад в первый раз проиграл Розмари в триктрак. Прошло совсем немного времени, и он с трудом уже понимал, как вообще играют в эту игру.
И готовить он тоже перестал. Он все чаше беспомощно стоял посреди кухни, не зная, что и в какой последовательности делать.
Какое-то время они еще ходили в ресторан. Но Конраду становилось все труднее разобраться в меню. Он очень медленно ел, и это выбивало официантов и поваров из привычного ритма, так что от посещения ресторанов пришлось отказаться.
К роялю они тоже не прикасались. «Мне это ни о чем не говорит», — заявлял Конрад, если она предлагала ему сыграть вместе одну из его любимых вещей из репертуара времени их первого знакомства.
Как-то она пришла из магазина с покупками и застала его в тот момент, когда он отчаянно пытался воспроизвести один из своих виртуозных пассажей одной рукой. Это звучало так, будто на рояле бренчит маленький ребенок. С тех пор она уже больше не заговаривала о рояле.
Лето подходило к концу, и Конрад Ланг превращался в больного, которому нужен постоянный уход. Конрад, всегда такой элегантный, особенно с тех пор, как они познакомились, начал у нее на глазах опускаться. Он не менял одежду до тех пор, пока Розмари сама не отдавала ее в прачечную или чистку. Брился теперь неаккуратно и делал это все реже и реже.
Вот уже несколько дней она находила по всей квартире в самых неподобающих местах его кальсоны. Иногда они были мокрые. Именно к этому с некоторых пор ее готовил Феликс Вирт. «С того момента, как он начнет мочиться в штаны, тебе определенно потребуется сиделка», — сказал он.
— Что?
— Я тоже подумал, что сегодня самая подходящая погода для фондю.
— То есть как это «тоже»?
Память явно подводила Ланга. Но его рефлексы, рефлексы человека, всю жизнь вынужденного приспосабливаться, функционировали все еще безотказно.
— Одного твоего слова, что у тебя нет желания устроить фондю, будет достаточно, я, собственно, только что купил все на троих.
— Конечно, у меня огромное желание устроить фондю, — засмеялась Розмари.
— Ну вот видишь, что же это тогда, как не передача мыслей на расстоянии.
Он вернулся в кухню и спустил в мусоропровод второй пакет с сырами, бутылку «кирша», хлеб и коробку майцены.
И хотя еще никогда ни к одному человеку Конрад не испытывал такого безграничного доверия, как к Розмари Хауг, он все же не решался посвятить ее в свою тайну. Во-первых, он не хотел доставлять ей беспокойство по пустякам, веря, что скоро это пройдет. И во-вторых, симптомы походили на признаки старческой немощи. Шестидесятипятилетний мужчина неохотно признается женщине моложе его на тринадцать лет и на которой он собирается жениться, что уже страдает стариковскими болезнями.
И Конрад Ланг разработал методику, как скрывать свои проблемы. Он набросал для себя план местоположения дома и магазинов, где имел обыкновение делать покупки. Составил список имен, которые ему нужно было обязательно держать в памяти. Положил в бумажник записку с адресом их совместного проживания. А на тот случай, если вдруг окажется вдали от дома, всегда носил теперь с собой еще и план города — с ним легко было выдать себя за заблудившегося туриста.
Но в конце ноября случилось нечто, что Конрад никак не мог предусмотреть, — он не сумел найти выход из супермаркета. Блуждал между рядами полок с товарами, чувствуя себя словно в лабиринте, и не знал, где выход. На глаза не попадалось ничего такого, что помогло бы ему сориентироваться, и ни разу он не оказался в том месте, где хоть что-нибудь напомнило ему о том, что он здесь уже бывал. Притом супермаркет был совсем небольшим.
В конце концов он выбрал молодую женщину, чья тележка была завалена покупками, а поверх них сидел и хныкал ребенок. Скоро та заметила, что некий пожилой мужчина неотступно следует за ней — идет, когда она везет тележку, и останавливается, если и она стоит на месте. Каждый раз, когда она бросала через плечо недоверчивый взгляд, Ланг хватал без разбору с полки все подряд и клал в свою тележку. Добравшись наконец до кассы, он с облегчением вывалил на конвейер перед привыкшей ничему не удивляться кассиршей рядом с безобидными овощами и мясными изделиями целый ряд весьма странных товаров. Самыми компрометирующими из них были презервативы с привкусом малины.
Конрад Ланг очень страдал от испытываемых неудобств. И прежде всего потому, что был перед ними абсолютно беспомощен. Порой ему хотелось напрячь свои мозги, чтобы попытаться как-то помочь им, умел же он, например, справляться со своим коленом, когда оно вихлялось, грозя вывернуться, или с поясницей, если возникали боли. С другой стороны, он был не из тех, кто смело глядит трудностям в глаза. В той жизни, которая стала его уделом, приходилось многое терпеливо сносить, его с малолетства приучили заменять одно на другое.
Поэтому и сейчас он не стал принимать никаких серьезных мер, а только купил экстракт женьшеня, про который слышал, что он способствует улучшению памяти. «Полезно пожилым мужчинам с молодыми женами», — пошутил он, отвечая на вопрос Розмари, заговорившей с ним о флакончике, найденном ею среди нот, куда он его запрятал и забыл про него.
Розмари задумчиво улыбнулась.
От первого брака с Робертом Фрисом у Розмари Хауг остался прелестный домик в Понтрезине в Ретийских Альпах. Она ни разу не была там с тех самых пор, как узнала, что ее второй муж свил там себе любовное гнездышко, а после развода, шесть лет назад, частенько подумывала продать его. Но теперь, когда у нее появился Конрад Ланг, ей вдруг захотелось провести там с ним рождественские праздники. Ей казалось, что пришло ее время и желанный для нее мужчина тоже появился.
Они поехали на поезде, потому что Конрад считал, что всякий отдых начинается, стоит только сесть в вагон. Розмари, собственно, предпочла бы поехать на новеньком «ауди», стоявшем в гараже. Вскоре она пожалела, что поддалась на уговоры. Конрад проявил себя в поездке с неожиданной стороны, чего она раньше за ним не замечала. Он так нервничал перед отъездом, что они прибыли на вокзал чуть ли не за час. Потом он беспрестанно искал билеты, беспокойно пересчитывал багаж и всю поездку в комфортабельном купе первого класса и старомодном вагоне-ресторане находился в таком напряжении и настолько не мог сконцентрироваться, что она почувствовала себя совершенно разбитой, когда они наконец приехали.
Женщина, присматривавшая за домом, обо всем позаботилась к их приезду. Комнаты были убраны и проветрены, кровати застелены, в холодильнике полно еды. На серванте при входе лежал предрождественский венок из еловых веток со свечами и красными лентами, а на теплой кафельной печи в горнице лежали на полатях, источая аромат, сухие апельсиновые корки.
Розмари никак не могла дождаться момента показать Конраду это местечко в горах, которое столько значило для нее в прошлом и теперь уже с Конрадом, вероятно, тоже будет много значить. Но когда она водила его по старому дому, ей почудилось, что его рассеянность и невнимательность граничат с невежливостью.
Они рано легли спать. Впервые с тех пор, как они познакомились, между ними, перед тем как они заснули, осталось что-то невысказанное.
На следующий день Розмари обнаружила сделанные Конрадом для себя памятки.
Конрад спал, как это часто случалось с ним в последнее время, почти до полудня. Розмари принялась готовить завтрак. И нашла в холодильнике бумажник Конрада. Она хотела положить его в кухне на стол, но из него выпала бумажка, исписанная с двух сторон. На одной — схема пути до мясника, булочной, киоска и супермаркета и обратно до ее квартиры, где рядышком стояло: «Мы». На другой стороне — имена их хороших знакомых, соседей, уборщицы. В самом низу, подчеркнуто жирным, было написано: «Она — Розмари!».
Розмари убрала бумажку на место. Когда Конрад встал, она предложила ему прогуляться до озера.
Рождественская суета еще не началась. На расчищенных дорожках в заметенном снегом лесу им повстречалось совсем немного гуляющих.
— Я думаю, тебе это тоже знакомо: заходишь в кухню, чтобы взять забытую разливательную ложку для супа, а потом стоишь и не знаешь, зачем ты сюда пришел. Розмари держала Конрада под руку. Она кивнула.
— Да, так оно и есть, — продолжил Конрад, — только бывает и похуже. Стоишь с суповой ложкой в. спальне и не понимаешь, что тебе тут надо. Идешь затем с ней в гостиную, в ванную, в кухню, в столовую и все никак не можешь вспомнить, что ты собирался сделать с этой ложкой.
— И в конце концов засовываешь ее в бельевой шкаф, — закончила рассказ Розмари.
— А-а, так тебе это тоже знакомо?
— Нет, просто я там ее нашла.
Они молча шли дальше. Розмари начала разговор на эту тему полчаса назад. После долгого колебания она придумала сложный обходной маневр, чтобы пощадить его, но сейчас ей все эти ухищрения казались глупыми, и она решила поговорить с ним начистоту.
— Мне в руки попала бумажка, по которой ты находишь нашу квартиру и освежаешь в памяти мое имя.
— Где ты ее нашла? — спросил он.
— В холодильнике.
Он засмеялся. Казалось, лед был растоплен. Он рассказал ей все. Все, о чем сумел вспомнить.
Навстречу им шла пара, разговоры смолкли, поприветствовав их, пара скрылась из виду. Через некоторое время Розмари мягко сказала:
— Это было уже не в первый раз, я находила разные предметы в самых странных местах.
— Например?
— Носки в духовке.
— В духовке? Почему же ты ничего не сказала?
— Я не сочла это важным. Приняла за рассеянность.
— Еще что?
— Да так. пустяки.
— Ты же сказала — предметы! Розмари сжала его локоть.
— Презервативы в морозилке.
— Презервативы? — Конрад смущенно засмеялся.
— С малиновым ароматом. Он остановился.
— Ты уверена?
— Так на них было написано.
— Нет, я имею в виду, ты уверена, что в морозилке?
Голос Конрада звучал несколько раздраженно. Розмари кивнула.
— И почему ты опять ничего не сказала?
— Я не хотела… Ах, я сама не знаю почему.
Они медленно пошли дальше. Конрад расслабился. Вдруг он рассмеялся.
— С малиновым ароматом! Розмари тоже засмеялась.
— Может, тебе надо обратиться к врачу?
— Думаешь, это серьезно?
— Ну, хотя бы для того, чтобы успокоиться.
Сзади них послышался шорох полозьев — сани, запряженные лошадьми. Они сошли с дорожки, пропуская их.
Потом пошли дальше, ощущая в воздухе теплый лошадиный запах. Когда стих звук колокольчиков, Конрад сказал:
— Как это прекрасно, что наконеи-то я смог поговорить об этом с кем-то откровенно. С Розмари я так никогда бы не смог. Розмари остановилась как вкопанная.
— Но я и есть Розмари.
Какую-то долю секунды она подумала, что сейчас он выйдет из себя. Но он только горько усмехнулся:
— Вот я и попался!
Решение сходить к врачу как бы придало Конраду сил. Словно само намерение вплотную заняться своими проблемами стало одновременно и началом освобождения от них. Память больше не подводила его. У Розмари ни разу не возникло ощущения, что он путает ее с кем-то другим.
Они сентиментально и в полной душевной гармонии встретили Рождество с елочкой и бенгальскими огнями и сходили в полночь к мессе. Через неделю они чинно отпраздновали Новый год с обилием осетрины на столе и небольшой бутылочкой шампанского, постояли полчаса у открытого окна и послушали далекий колокольный звон. Полные уверенности в будущем они вступили в новый год.
Наутро в праздник Крещения Конрад Ланг тихо встал в четыре часа утра, выскользнул из спальни, надел на каждую ногу по два носка, а поверх пижамы плащ. На голову он натянул меховую шапку Розмари, открыл тяжелую дверь на улицу, вышел в звездную зимнюю ночь и быстро пошел по главной улице в конец деревни. Там он свернул вбок на тропинку, пересек осторожно железнодорожные рельсы и браво зашагал в сторону Шта-церского леса.
Ночь была холодной, и Конрад порадовался, что обнаружил в карманах своего плаща пару перчаток из свиной кожи. Он надел их, не замедляя темпа. Если он будет так все время идти, то через час дойдет. Было еще рано. Он мог себе даже позволить немного задержаться. Ведь он специально поднялся заблаговременно.
Снег в лесу был глубоким, по обеим сторонам дороги высокие снежные заносы, поглощавшие любой звук, можно было и не надевать домашние шлепанцы, его и так никто бы не услышал.
Время от времени ему попадались освобожденные от снега деревянные скамейки. Возле каждой стояла мусорная корзина, и на каждой красовался черный человечек на желтом фоне, бросающий что-то в нарисованную корзину. Но Конрад не поддался на эту удочку. Он туда ничего не бросил.
Все шло по плану, пока он не дошел до развилки. Там он увидел дорожный указатель с двумя желтыми табличками. На одной было написано: «Гюнтрезина в получасе ходьбы», на другой — «Санкт-Мориц в полутора часах ходьбы». К этому он не был готов.
Он остановился и попытался разгадать этот трюк. Ему понадобилось много времени, прежде чем он раскрыл коварный замысел: его хотели заманить и навести на ложный след. Это развеселило его. Он покачал головой и рассмеялся. Его заманить и направить по ложному следу! Когда Розмари проснулась, было еще очень темно. Она почувствовала, что что-то не так. Конрада рядом не было.
— Конрад?
Она встала, зажгла свет, накинула халатик и вышла.
— Конрад?
В холле горел свет. Теплое верблюжье пальто Конрада висело на вешалке, его меховые сапоги стояли рядом на металлической подставке и обсыхали. Значит, он где-то здесь, в доме.
Дверь в тамбур была закрыта, но, проходя мимо, она почувствовала, как тянет холодом. Розмари приоткрыла дверь в тамбур. В лицо ей ударил ледяной ночной воздух. Дверь на улицу была распахнута настежь.
Она вернулась в дом, юркнула в белые меховые сапожки и надела теплое пальто на меховой подстежке. Мехового капора на месте не оказалось.
Она вышла за дверь.
— Конрад?
И потом погромче еще раз:
— Конрад?
Ответа не последовало. Тишина. Она прошла вперед до садовой калитки. Та тоже была открыта. Деревенская улица тихо спала. Дома стояли темные. Часы на деревенской церкви пробили пять.
Розмари вернулась в дом и, открывая дверь за дверью, стала звать Конрада. Потом подошла к телефону и набрала номер полиции.
Геркли Капрец давно уже служил полицейским в Верхнем Энгадине. Он привык, что богатые господа, у которых седина в голову, а бес в ребро, вдруг пропадают по ночам. Но он, естественно, также отдавал себе отчет в том, что обязан относиться к этому с достаточным вниманием — в зимний сезон сюда сплошь наезжают господа, имеющие вес и влияние на те инстанции, которые могут здорово осложнить ему жизнь. Его коллега помладше, правда, еще не обладал такой взвешенностью суждений, но уже усвоил навыки уважительного поведения и не раскрывал рта, когда его не спрашивали.
Капрец в присутствии Розмари тотчас же деловито передал по телефону внешнее описание Конрада Ланга.
— По имеющимся данным, пропавший одет в плащ и пижаму, в шлепанцах на ногах и с дамской нутриевой шапкой на голове.
Полицейский на другом конце провода засмеялся.
— Такого отыскать, пожалуй, труда не составит. Капрец ответил ему сдержанно и тактично:
— Спасибо. — Он положил трубку, посмотрел Розмари в глаза и сказал:
— Меры по розыску приняты, госпожа Хауг.
Фаусто Бертини ехал на санях под No 1 ранним утром к ремонтной мастерской извозной конторы, где он подрабатывал в зимний сезон. Полозья с одной стороны отошли, надо было их подремонтировать перед выходом на маршрут. Сезон был в разгаре. Сани шли нарасхват. Через каждые несколько метров из-за неисправности полозьев сани кидало в сторону и они сбивали шаг лошади. Бертини чертыхался.
На развилке кобыла упрямо встала.
— Но! — закричал на нее Бертини. — Пошла! — И когда это не возымело действия, в сердцах обругал ее: — Porca miseria! — И еще добавил: — Va fan culo! (Итальянские ругательства.)
Лошадь не двигалась с места. Бертини только собрался вытащить кнут, который редко брал в руки, потому что, несмотря на ругань, свирепостью не отличался, как вдруг увидел шкуру зверя, зашевелившегося в снегу возле дорожного указателя. Кобыла всхрапнула.
— Тпру, стоять, — приказал Бертини. Лошадь успокоилась, он осторожно слез с козел и тихонько направился к зверю.
Но зверь оказался обыкновенной меховой шапкой, сидевшей на голове пожилого господина, заваленного снегом.
— Кажется, я отморозил себе ноги, — сказал тот.
Но ноги Конрад Ланг не отморозил. Однако пришлось ампутировать два пальца на левой ноге и один на правой. Если не брать этого в расчет, то в остальном он остался цел и невредим. Ему спасло жизнь то, что он зарылся в снег, сказали врачи. Он ничего не помнил до момента, пока не услышал позвякивание колокольчика на дуге. Когда Бертини затаскивал его в сани, он нес всякую чепуху. В больнице в Самедане, куда его доставили, он дважды терял сознание. Но сейчас все случившееся, казалось, беспокоило его значительно меньше, чем Розмари. Его главной заботой было поскорее выбраться из больницы.
Поскольку Розмари не являлась ни родственницей, ни женой, она не имела прав распоряжаться его судьбой, но, к великому счастью, у нее были хорошие отношения с начальством больницы, и она упросила главного врача отпустить Конрада лишь после того, как его осмотрит невропатолог.
Через два дня в Самедан прибыл доктор Феликс Вирт.
Феликс Вирт был одним из немногих друзей по второму браку, с кем Розмари еще поддерживала контакт. Он учился вместе с ее мужем, и они в свое время не потеряли друг друга из виду, хотя оба специализировались в разных областях: муж — хирург, а Феликс Вирт — невропатолог. Во время бракоразводной баталии Феликс неожиданно встал на ее сторону и даже свидетельствовал в суде против ее мужа.
Феликс Вирт всегда откликался на все ее просьбы. То, что она раньше не посоветовалась с ним, объяснялось только тем, что, как и Конрад, она не придавала значения происходящему. Феликс Вирт тотчас же согласился обследовать Конрада Ланга, не подчеркивая, что делает это ради нее.
Она встретила его в аэропорту. В такси по дороге в больницу доктор Вирт все время расспрашивал Розмари. В состоянии ли больной самостоятельно побриться? Интересуется ли он тем, что происходит вокруг него? Может ли он делать маленькие покупки один? Способен ли продолжить беседу с того места, где она была прервана?
— Он еще не в старческом возрасте. У него просто провалы памяти, о которых я тебе рассказывала по телефону.
— Извини, но я вынужден задавать эти вопросы.
—Они молчали, пока такси не остановилось перед больницей. Розмари сказала:
— Боюсь, что у него болезнь Альцгеймера. Доктор Вирт прижал ее к себе. Затем вышел.
— Вы специалист по болезням головного мозга? — спросил Конрад Ланг после того, как доктор Вирт закончил задавать вопросы для составления анамнеза.
— Можно и так сказать.
— И вы связаны врачебной тайной?
— Конечно.
— Я не хочу никому причинять беспокойства, но опасаюсь, что у меня болезнь Альцгеймера.
— То, что вы сами мне сейчас об этом говорите, господин Ланг, свидетельствует, по сути, против такого диагноза. Нарушения памяти могут иметь различные причины.
— Тем не менее для меня было бы лучше, если бы вы обследовали меня именно на этот предмет. Госпожа Хауг и я, мы, собственно, собираемся пожениться.
Это сообщение застало доктора Вирта врасплох. Ему потребовалось время, чтобы вновь обрести свою профессиональную деловитость.
— К сожалению, по сей день нет точного определения такой болезни, как альцгеймеровская деменция. Единственное, что мы можем попробовать, это исключить другие причины атрофии мозга.
— Тогда приступайте к последовательному исключению остальных причин. Доктор Вирт сел рядом с постелью, открыл свой чемоданчик и начал тестирование больного.
В результате Конрад Ланг получил низкий балл. Конрад Ланг заработал восемнадцать очков из тридцати возможных. Результат был катастрофическим.
Феликс Вирт дал Розмари Хауг настоятельный совет поместить Конрада Ланга для более тщательного обследования в университетскую клинику.
— Если так тебе будет спокойнее, — согласился Конрад, когда Розмари предложила ему это.
Через три дня Конрад Ланг лежал в одноместной палате университетской клиники.
Через две недели после того, как кучер нашел его с отмороженными пальцами ног в сугробе в Штацерском лесу, Конрад Ланг лежал в больничной рубашке на обтянутых клеенкою носилках и дрожал от холода.
Ассистентка накинула на него одеяло и вдвинула носилки в овальное жерло компьютерного томографа. Цилиндр начал вращаться. Медленно, быстрее, еще быстрее.
Конрад Ланг погрузился в голубой туман. Вокруг пустота.
Где-то очень далеко голос произнес:
— Господин Ланг? И еще раз:
— Господин Ланг? Искали какого-то господина Ланга.
Чья-то легкая рука коснулась его лба. Он отбросил ее и сел. Когда он захотел встать с носилок, то заметил, что ступни его ног перевязаны.
— Я хочу выбраться отсюда, — сказал он Розмари, когда она вошла в его палату. — Они здесь отрезают пальцы на ногах.
Она подумала, что он шутит, и засмеялась. Но Конрад откинул одеяло, размотал бинты и торжествующе показал ей на совсем еще свежие рубцы на ногах.
— Вчера не было двух пальцев, а сегодня уже трех.
В тот же день Конрада Ланга выписали из университетской клиники. Результаты проведенного клинического обследования исключали возможность большинства других заболеваний, кроме болезни Альцгеймера.
Доклад Шеллера ошеломил Эльвиру Зенн.
— Клиническое обследование? — переспросила она еще раз.
— Они исследуют там его мозг. У него симптомы нарушения памяти. Деменция, другими словами — старческое слабоумие.
— Старческое слабоумие? Это во сколько же? В неполных шестьдесят пять?
— Да, но он немножко помог себе. — Шеллер опрокинул в себя невидимую стопку.
— С этим можно как-то бороться?
— Если это, к примеру, Альцгеймер, то нет.
— А именно это имеется в виду?
— По-видимому, да.
Эльвира Зенн задумчиво покачала головой.
— Держите меня в курсе.
Когда Шеллер вышел из кабинета, она встала и подошла к полке с книгами, где стояло несколько старых фотографий. На одной она была изображена молоденькой девушкой рядом с Вильгельмом Кохом, основателем концерна, пожилым господином с непроницаемым лицом. На другой — под руку с Эдгаром Зенном, ее вторым мужем. Посредине стояла фотография Томаса Коха примерно в возрасте десяти лет.
Эльвира достала с полки фотоальбом и принялась листать его. На одном снимке, где Томас и Конрад были запечатлены детьми на площади Сан-Марко, она на мгновение задержалась. Еще совсем недавно Конрад испугал ее своими неожиданными и такими точными воспоминаниями о Венеции. Неужели это возможно, что благосклонная к ней судьба приступила теперь к окончательному вытеснению из его памяти — раз и навсегда — этих воспоминаний?
Она поставила альбом на прежнее место. Уже стемнело. Включив свет, она подошла к окну. Задергивая шторы, она на миг увидела в окне свое отражение — оно улыбалось ей.
Весной Розмари поехала с Конрадом на Капри. Она знала, что поездка будет для нее мучительной — здоровье Конрада заметно ухудшалось. Но в последнее время он только и говорил о Капри, причем так, будто они уже бывали там вместе. И тогда у нее родилась идея собрать «общие» воспоминания о Капри.
Она взяла напрокат просторный «мерседес» с шофером. Правда, ей самой показалось, что она ведет себя как сноб, но теперь поездки с Конрадом даже на трамвае требовали от нее столько душевных сил, что ей захотелось избежать того нервного напряжения, которое сулило ей путешествие на поезде или самолете.
Конрад знал на Капри каждую тропочку и каждую бухточку. Он привел Розмари к руинам виллы Тиберия, ел с ней бобы в какой-то траттории под лимонными деревьями, водил ее по вилле Ферзена, обескураженный ее полным запустением.
«Ты помнишь?», «А ты не забыла?» — спрашивал он ее беспрестанно. Когда она говорила ему: «Мы никогда здесь не были вместе», он смотрел на нее непонимающим взглядом и бормотал: «Да, конечно, извини». Но тут же спрашивал опять: «А это ты помнишь?», «Еще не забыла?»
В конце концов Розмари сдалась и перестала его поправлять. Она научилась предаваться чужим воспоминаниям. Они оба еще раз пережили счастливы дни на острове их первой большой любви.
Розмари Хауг сидела в гостиной и читала газету, в ней сообщалось, что Урс Кох, 32 лет, введен в Совет правления концерна Кохов и уже принял на себя руководство фирмой по производству электроники. Томас Кох, 66 лет, полностью отошел от дел, непосредственно связанных с производством.
В комментариях это трактовалось как первый шаг на пути передачи власти в управлении концерном. И притом не от отца к сыну, как хотели заставить думать непосвященных Кохи, а от неродной бабушки к внуку. Эльвира Зенн твердой рукой руководила концерном сначала как председатель совета правления, а потом в качестве серого кардинала.
Вскоре после возвращения с Капри Конрад в первый раз проиграл Розмари в триктрак. Прошло совсем немного времени, и он с трудом уже понимал, как вообще играют в эту игру.
И готовить он тоже перестал. Он все чаше беспомощно стоял посреди кухни, не зная, что и в какой последовательности делать.
Какое-то время они еще ходили в ресторан. Но Конраду становилось все труднее разобраться в меню. Он очень медленно ел, и это выбивало официантов и поваров из привычного ритма, так что от посещения ресторанов пришлось отказаться.
К роялю они тоже не прикасались. «Мне это ни о чем не говорит», — заявлял Конрад, если она предлагала ему сыграть вместе одну из его любимых вещей из репертуара времени их первого знакомства.
Как-то она пришла из магазина с покупками и застала его в тот момент, когда он отчаянно пытался воспроизвести один из своих виртуозных пассажей одной рукой. Это звучало так, будто на рояле бренчит маленький ребенок. С тех пор она уже больше не заговаривала о рояле.
Лето подходило к концу, и Конрад Ланг превращался в больного, которому нужен постоянный уход. Конрад, всегда такой элегантный, особенно с тех пор, как они познакомились, начал у нее на глазах опускаться. Он не менял одежду до тех пор, пока Розмари сама не отдавала ее в прачечную или чистку. Брился теперь неаккуратно и делал это все реже и реже.
Вот уже несколько дней она находила по всей квартире в самых неподобающих местах его кальсоны. Иногда они были мокрые. Именно к этому с некоторых пор ее готовил Феликс Вирт. «С того момента, как он начнет мочиться в штаны, тебе определенно потребуется сиделка», — сказал он.