Вначале она гнала от себя эту мысль. Стоило ей только подумать, что в квартире будет кто-то чужой, как ей становилось не по себе. В последнее время она все чаще испытывала ощущение, что он не знает, кто она такая. Дело было не только в том, что он путал ее имя (он называл ее то Элизабет, то Эльвира), случалось, что он смотрел, уставясь на нее, как на совершенно незнакомую женщину.
Из таких ситуаций он умел искусно выходить с помощью обычных, ничего не значащих фраз: «Целую ручку, милостивая госпожа!», или «Не знакомы ли мы с вами еще с Биаррица?», или «Small world!», надеясь, что она сама поможет ему дальше. Чаще всего она так и делала. И лишь иногда, когда ей становилось невмоготу, она оставляла его без ответа.
Розмари Хауг пошла посмотреть, куда подевался Конрад. Войдя к себе в спальню (с недавнего времени они спали в разных комнатах — мера, которую Конраду практически невозможно было объяснить), она услышала, как он дергает изнутри ручку ванной комнаты. Попасть туда можно было отсюда или из коридора. Дверь в свою спальню она теперь запирала, потому что Конрад иногда бродил ночами по квартире и уже несколько раз неожиданно вырастал перед ней, когда она лежала в кровати.
— Здесь закрыто, Конрад, — крикнула она, — воспользуйся другой дверью!
Вместо ответа Конрад начал дико барабанить в дверь кулаками. Розмари повернула ключ и открыла дверь. Конрад стоял на пороге ванной с красным лицом. Увидев ее, он набросился на нее и повалил на кровать.
— Проклятая ведьма, — выдохнул он. — Я точно знаю, кто ты. И ударил ее по лицу.
— Даже если бы он был твоим мужем, этого все равно нельзя допускать, — сказал Феликс Вирт. Она позвонила ему сразу после случившегося, и он немедленно приехал, ввел Конраду успокаивающее.
— Но он чуть не стал мчим мужем. Мы хотели пожениться летом. Однако он даже это забыл!
— Твое счастье.
— И тем не менее некоторым образом я его жена. Мне иногда кажется, что мы знаем друг друга целую вечность.
— Он ударил тебя, Розмари. И он снова это сделает.
— Он меня с кем-то спутал. Это самый мирный и мягкий человек, какого я только встречала.
— Он снова тебя с кем-то спутает. Ты слишком поздно появилась в его жизни. Воспоминание о тебе отложилось в том участке мозга, который первым вышел из строя. Он скоро не будет знать, лето сейчас или зима, день или ночь, не сумеет сам одеться, сам вымыться. Ему понадобятся пеленки, и его надо будет кормить с ложки, он не будет никого узнавать, не будет понимать, где он находится и под конец даже кто он такой. Позволь мне подыскать для него место в инвалидном доме. Окажи ему и себе такую милость.
— По какому праву? Я ему не родственница и не жена. Я же не могу взрослого дееспособного мужчину взять и просто так, за здорово живешь, засунуть в инвалидный дом.
— Я напишу тебе врачебное заключение, согласно которому его в самое ближайшее время признают недееспособным.
Какое-то время они молча смотрели на освещенную террасу.
Поднялся ветер, он трепал лозу дикого винограда, обвившую балюстраду.
— Я знал женщин, жен, проживших со своими мужьями по тридцать, сорок лет, вообще не представлявших себе жизни без них, которые, однако, говорили мне: «Если я не избавлюсь от него в ближайшее время, я его возненавижу».
Розмари ничего не ответила.
— Ты любишь его? Розмари, помолчав, сказала:
— Целый год я была очень сильно влюблена в него.
— Этого недостаточно для того, чтобы пять лет подтирать ему зад. Ветер бросал тяжелые капли дождя в стекло террасы.
— Ты плохо выглядишь.
— Спасибо.
— Я говорю это, потому что мне не безразлично, как ты выглядишь. Розмари посмотрела на него и улыбнулась.
— Возможно, я возьму сиделку в дом. Хотя бы ночную.
Конрад Ланг проснулся, вокруг было темно. Он лежал в чужой постели. Она была узкой и высокой, и Элизабет рядом не было. Он захотел встать, но у него ничего не вышло. С обеих сторон кровати оказались решетки.
— Эй! — закричал он. И потом еще громче: — Эй! Эй! Эй!
Никого. И кругом темнота.
Он вцепился в решетку и начал ее трясти.
— На помощь!.. Эй! Эй! Эй!.. На помощь!
Дверь открылась; и в Ярко освещенном дверном проеме появилась массивная фигура. В комнате зажегся свет.
— Что случилось, господин Ланг?
Конрад Ланг стоял на коленях, обхватив руками прутья низкой решетки.
— Меня заперли в клетку, — прохрипел он.
Сиделка подошла к кровати. На ней был белый фартук, а на мощной груди болтались на шнурке очки для чтения. Она молча опустила решетку.
— Никто вас не запирал. Это сделано для того, чтобы вы больше не падали с кровати. Когда вам захочется, вы всегда можете встать. — Она показала ему на кнопку звонка. — Вам надо только позвонить. Криком вы разбудите госпожу Хауг.
Конрад Ланг не знал никакой госпожи Хауг. Он попытался выбраться из кровати.
— Вам надо в уборную?
Конрад не ответил. Он пойдет сейчас искать Элизабет. Он уже пошел к двери, но женщина схватила его за руку и остановила. Он хотел вырваться. Но она держала его крепко.
— Отпустите, — сказал он вполне миролюбиво.
— Куда вы направляетесь, господин Ланг? Сейчас два часа ночи.
— Отпустите.
— Будьте столь любезны, господин Ланг. Сейчас вы опять заснете, поспите еще часочка два, а потом, когда будет светло, вы пойдете гулять.
Конрад вырвался и побежал к двери. Сиделка бросилась за ним и ухватила его за рукав, тот оторвался с оглушительным треском. Конрад отбивался и попал женщине по лицу. Она ударила его в ответ — дважды.
В этот момент дверь отворилась, и на пороге перед ними появилась Розмари.
— Элизабет, — сказал Конрад. И заплакал.
Это была уже вторая сиделка, которую увольняла Розмари. Первую ей, правда, не. удалось застукать, когда она била Конрада. Но однажды утром Розмари увидела на его плече кровоподтеки, а под глазом синяк. Женщина уверяла, что он поскользнулся в ванной. Конрад ничего не помнил.
Управляющая из службы по уходу за больными отказалась прислать замену. «Господин Ланг — агрессивный больной, и всегда может случиться, что кто-то даст ему сдачи», — сказала она.
И снова ей помог Феликс Вирт. Он знал одну бывшую медсестру, двое ее детей уже выросли, и теперь она подумывала снова начать работать. Хорошо оплачиваемое место частной ночной сиделки вполне ее устраивало.
Ее звали Софи Бергер, и она была готова прийти в тот же вечер.
Стройная, высокая, рыжеволосая женщина лет сорока пяти. Приступив к обязанностям, она показала себя Конраду с лучшей стороны в первый вечер.
— Small world! — воскликнул он и принялся оживленно болтать с ней, и вел себя при этом как радушный хозяин.
Когда он отправился спать, Софи Бергер сказала ему, что останется здесь сегодня на ночь и в случае, если понадобится ему, он может без стеснения звонить. Он подмигнул и заявил:
— Можешь не сомневаться, так оно и будет.
— Двусмысленности и фамильярность вообще-то совершенно не свойственны ему, — извинилась за него Розмари, как только Конрад вышел.
— Ну, это же первый вечер, — засмеялась Софи Бергер.
Но, несмотря на хорошее начало, ночь превратилась в настоящий кошмар. Без конца хлопали двери, Розмари слышала голос Конрада и то, как он трясет металлическую решетку кровати.
В конце концов она не выдержала, встала и пошла в его комнату. Конрад забился в угол кровати и закрыл, словно защищаясь, голову руками. Сестра не приближалась к нему, и в глазах у нее стояли слезы.
— Я даже пальцем до него не дотронулась, — сказала она, когда Розмари вошла в комнату, — ни волосочка не упало с его головы. А Конрад сидел и твердил только одно:
— Пусть мама Анна уйдет. Хочу, чтобы мама Анна ушла.
На следующий день Конрад Ланг исчез. За завтраком он поел с особым аппетитом. Ночную сиделку не упомянул ни единым словом. Розмари помогла ему одеться и проделала все то, чему ее научили, чтобы восстанавливать его адекватное отношение к действительности.
— По-настоящему прекрасный осенний день, так тепло для конца октября, — сказала она и спросила: — Что у нас сегодня, вторник или среда? Он ответил как всегда в последнее время:
— С тобой каждый день — воскресенье.
Она почитала ему вслух газету и, как обычно под конец, чтобы проверить его на внимание, открыла страничку биржевых новостей.
— Заводы Коха: акции поднялись на четыре пункта.
В это утро, вместо того чтобы посмотреть на нее бессмысленными глазами, он изобразил вдруг на лице, как раньше, мгновенную реакцию миллионера и распорядился:
— Покупаем немедленно!
Они оба рассмеялись, и Розмари, плохо спавшая в эту ночь, почувствовала облегчение. Бессонная ночь стала также причиной того, что после обеда она задремала прямо в кресле. Проснулась она в три часа, но Конрада нигде не было — он исчез. Пальто его тоже не было, домашние туфли стояли в коридоре, и, уже позвонив в полицию, она заметила, что он унес с собой свою подушку.
Как только Феликс Вирт освободился, он пришел и сидел с ней, не произнеся ни слова упрека.
Уже наступил вечер, а следов Конрада так и не удалось обнаружить. В телевизионных новостях передали сообщение о розыске пропавшего. Розмари увидела на экране улыбающееся лицо Конрада (снимок она сделала сама на Капри) и услышала, как голос диктора говорит, что Конрад Ланг помутился рассудком и потому особая просьба производить задержание с щадящими мерами предосторожности. Глаза ее наполнились слезами.
— Одно тебе обещаю твердо, — сказала она, — если с ним ничего не случится, я согласна поместить его в инвалидный дом.
Коникони тихонечко лежал в сарайчике в саду. Стемнело, но холодно не было. Он устроил себе постель на куче торфа. И тепло укрылся джутовыми мешками. В них хранились луковицы тюльпанов, он высыпал их в корзины, а подушку он захватил.
Здесь его никто не найдет. Здесь он может оставаться до самой зимы. Перед сараем росли сливы и грецкий орех. А около двери был кран, из него иногда капала вода, падая на железную лейку. Кап-кап…
Приятно пахло торфом, цветочными луковицами и навозом. Было тихо. Иногда лаяла собака, но очень далеко. За порогом слышалось время от времени шуршание в опавшей листве. Мышка, наверное, или ежик.
Конрад закрыл глаза. Кап-кап…
Здесь она его не найдет.
Розмари Хауг тщетно ждала известий всю ночь. «Пожалуйста, не звоните нам больше, — попросил ее раздраженный полицейский где-то около двух часов ночи, — как только мы что узнаем, тут же позвоним сами».
Ближе к трем часам ночи Феликсу Вирту удалось убедить ее принять легкое снотворное. Когда она уснула, он лег на софу, поставив будильник на шесть утра. В семь он принес Розмари в постель апельсиновый сок и кофе. И весть, что пока ничего нового нет. И уехал в клинику.
Около восьми в дверь позвонили двое полицейских. Розмари открыла им и обомлела, увидев их серьезные мины.
— Что-нибудь случилось?
— Мы только хотели спросить, нет ли у вас чего нового?
— Нет ли у меня чего нового?
— Пропавшие иногда сами объявляются, а родственники так радуются, что забывают сообщить нам.
— Если он объявится, я тут же поставлю вас в известность.
— Не стоит обижаться. Всякое бывает.
— Определенно что-то случилось!
— Чаще всего они находятся. Особенно помешавшиеся, — успокоил ее тот, что постарше.
— Если бы ничего не случилось, его бы уже давно нашли.
— Иногда они заходят в чужие дома. И пока их там обнаружат и позвонят нам — пройдет целая вечность.
Полицейский помоложе спросил:
— Подвал, гараж, чердачные помещения везде проверили? Розмари кивнула.
— У соседей? Розмари снова кивнула. Полицейские попрощались.
— Если чего узнаете, то один-один-семь, — сказал молодой полицейский уже у лифта.
— Можете на меня положиться, — ответила Розмари.
— Не беспокойтесь, он обязательно где-нибудь всплывет, — крикнул тот, что постарше, закрывая дверь лифта. — Хотя бы со дна озера, — хмыкнул он, когда лифт уже начал спускаться.
Под рододендронами было темно. Через плотную верхушку листвы, укрывающей его, как крыша, Коникони видел лоскуток подернутого дымкой октябрьского неба. Торфяная почва была холодной и влажной, и пахло осенью и гнилью. Под гравием, окаймлявшим парковую дорожку из гранитных плит, жили серые мокрицы. Когда он дотрагивался до них пальцем, они сворачивались в твердые катышки и ими можно было играть в бабки.
Час назад в метре от него садовник сгребал опавшую листву. Коникони не пошевельнулся, и садовник медленно удалился.
Чуть позже мимо прошли старческие женские ноги. Вскоре после этого молодые. Потом опять все затихло.
По дорожке просеменил черный дрозд. Он немножко поковырял клювом на краю цветочной клумбы и обнаружил кончик дождевого червя. Дрозд потянул за него и вдруг замер. Его неподвижный пустой глаз заметил человека. Коникони затаил дыхание.
Дрозд выдернул червяка из земли и быстро исчез.
Ветер донес запах сжигаемой листвы.
Если они будут звать меня, я не откликнусь, решил про себя Коникони.
Когда в полдень Розмари вышла на террасу, она услышала, как тукает мотор, и увидела полицейскую лодку, медленно проплывавшую с тукающим мотором вдоль берега. На берегу она различила полицейских в синих плащах. Они разделились на две группы и обшаривали берег. Тогда она сделала нечто такое, чего никак от себя не ожидала: она позвонила Томасу Коху.
Поговорить с Томасом Кохом оказалось не так-то просто. Сказанного ею «по личному вопросу» было явно недостаточно, чтобы ее соединили с ним. И того, что «речь идет о чрезвычайном случае», тоже было мало. Только когда она заявила, что «произошел несчастный случай с одним из членов семьи». Томас Кох довольно быстро подошел к телефону.
— Конрад Ланг не является членом нашей семьи, — отрезал он, когда она объяснила ему, в чем дело.
— Я не знаю, что мне предпринять.
— А что вы хотите от меня? Может, прикажете отправиться на его поиски?
— Я надеялась, вы используете свое влияние. Мне кажется, полиция не слишком серьезно относится к этому делу.
— А кто вам сказал, что я имею влияние на полицию?
— Конрад.
— В таком случае он уже давно тронулся, Розмари положила трубку.
Симона Кох иначе представляла себе замужнюю жизнь. Всего один год и четыре месяца замужем — и уже шестой семейный конфликт. Нельзя сказать, что она ожидала от этого брака слишком много. Зная, что Урс сильная и властная натура, она заранее приготовилась к тому, что многое в их общей жизни будет идти так, как захочет он. И понимала, что на него возложено множество дел и общественных обязанностей, в которых не всегда найдется место для нее. У самой Симоны в жизни было не много забот. Она проявляла интерес к электронной технике высоких температур, к авторалли, токийской бирже, фазаньей охоте в Нижней Австрии, к многоборью в конном спорте, гольфу и работам юной дизайнерши по текстилю, пока однажды не застукала ее с Урсом за интимным ужином в маленьком ресторанчике. Симона договорилась встретиться там со своей приятельницей. И… помешала Урсу закончить «деловую» встречу.
Симона была так поражена, что сначала рассмеялась. Потом выбежала на улицу и тут же увидела свою приятельницу, расплачивавшуюся за такси.
— Идем, мы посидим где-нибудь в другом месте, здесь полно народу.
Они отправились в другой ресторанчик, и Симона ни словом не обмолвилась своей лучшей подружке о случившемся. Она стыдилась признаться, что муж обманывает ее уже через полтора месяца после свадьбы.
Расплакалась она только дома. Урса не было всю ночь. Потом он заявил: если бы она не рассмеялась, он бы пришел домой.
Это был первый семейный кризис.
Иногда она думала, ей следовало бы тогда закатить ему настоящую сцену. Может, это положило бы конец изменам.
Урс Кох никогда не сомневался в том, что брак не означает для него потерю личной свободы, как он называл свое право на маленькие, несущественные для семейных отношений приключения.
Симона, воспитанная своей матерью весьма прагматично, до сих пор с пониманием относилась к тому, что мужчины не всегда соблюдают верность. А кроме того, раньше она сама не раз была одной из тех, с которыми они сидят тайком в укромных ресторанчиках. Но то, что муж так быстро потерял к ней интерес, испугало ее. Ее мать внушила ей: «Ты такая же, как я, просто хорошенькая, а это значит, что нам нужно устраивать свою жизнь до двадцати пяти».
Сейчас ей двадцать три, и она уже иногда спрашивала себя: а хватит ли ей времени начать все заново? Поэтому она только слабо защищалась, считала измены и все больше впадала от них в депрессию, что очень вредило ее внешнему облику. Ситуацию усугубляло то, что они жили на вилле «Рододендрон». Симона чувствовала себя посторонней в этом старом большом доме. Ей казалось, будто все следят за ее реакцией на выходки Урса, не проходившие незамеченными ни для членов семьи, ни для слуг, терявших каплю за каплей уважение к ней.
Эльвира, Томас и Урс были настолько каждый по-своему поглощены собой, что замечали присутствие Симоны только тогда, когда это требовалось на людях.
А по большей части она была полностью предоставлена своей грусти и тоске, справиться с которыми сейчас бывало особенно трудно — наступившая осень напоминала о том, как быстротечно время и как скоро появляются морщины.
Все тоскующие, как правило, бродят в поисках подходящих декораций для своей меланхолии, вот и Симона забрела в отдаленную часть парка и вдруг услышала какое-то журчанье. Из зарослей рододендроновых кустов, окаймлявших парковую дорожку, торчала голова пожилого человека, тот, судя по всему, справлял свою малую нужду.
Увидев ее, он со смущеным видом застегнул брюки. Симона деликатно отвернулась. Когда она снова повернулась, он уже исчез.
— Эй! — крикнула она. Никакого ответа. Только слабое шевеление листвы в том месте, где он только что стоял.
— Пожалуйста, выходите, — сказала Симона неуверенным голосом. Никакого движения.
— Что-то не так, госпожа Кох? — послышался голос сзади.
Это был садовник по имени Хугли, он шел по дорожке ей навстречу.
— Там кто-то есть, — сказала она. — Вон там, в рододендроновых кустах, пожилой мужчина.
— Вы уверены?
— Я его видела. Он спрятался. Примерно вон там
— Эй, а ну, давай выходи! Быстро! — крикнул садовник.
Никакого движения. Тихо. Он бросил на Симону скептический взгляд.
— Я видела его. Он мочился и потом исчез. Он где-то там внизу. Хугли осторожно вступил на влажную парковую почву и зашагал к кустам рододендрона, доходившим ему до подмышек. Симона направляла его:
— Чуть-чуть правее, да, вот сейчас вы дойдете до того места. Осторожно! Садовник Хугли остановился, исчез в кустах и вскоре вынырнул оттуда вместе с пожилым мужчиной.
— Господин Ланг! — воскликнул он удивленно.
Симона теперь тоже узнала этого человека. Конрад Ланг, поджигатель Корфу.
Незадолго до полудня в полицию позвонил шофер такси.
Вчера у него был вызов по адресу Розмари Хауг. Пожилой мужчина с подушкой в руках попросил отвезти его на Фихтенштрассе, 12. То, что вместо тридцати двух франков тот заплатил ему сто, таксист не упомянул.
Фихтенштрассе, 12 оказалась виллой времен грюндерства , перестроенной в большое конторское здание. Никто там не знал Конрада Ланга, и никто не видел пожилого мужчину с подушкой. Но поскольку таксист настаивал на том, что отвез пассажира именно по этому адресу и даже видел, как он вошел в калитку, полицейский вахмистр Штауб попросил разрешения осмотреть участок и даже вызвал для этого служебную собаку.
Бывший парк позади дома представлял собой мрачную картину — зарос и одичал. Участок двумя террасами поднимался вверх по склону. На самом верху находилась раньше площадка для сушки белья, затененная сейчас огромными елями, среди которых торчали из мха заржавевшие штанги для просушки и выколачивания ковров. От соседнего участка площадку отделяла густая живая изгородь.
Овчарка по кличке Сента потянула того, кто вел ее на поводке, именно к этой изгороди. Полицейский отвязал ее, и она исчезла в зарослях кустарника. Через какое-то время стало ясно, что собака взяла след на соседнем участке. Полицейский протиснулся сквозь чащобу и уткнулся в забор из железного штакетника. Продвигаясь вдоль него в том направлении, в каком исчезла Сента, он буквально через несколько метров наткнулся на узенькую полуоткрытую калитку. За ней виднелись заросшие зеленью ступени; спускаясь, они вели на соседний участок. На виллу «Рододендрон».
Когда полицейские позвонили в стальные ворота виллы «Рододендрон», им открыл удивленный садовник Хугли.
— Как, вы уже здесь? — сказал он. Прошло не больше минуты, как он по приказанию Томаса Коха звонил в полицию.
Полицейский вахмистр Штауб откашлялся.
— Мы ищем пропавшего человека, и у нас есть все основания предполагать, что означенное лицо находится здесь, на этом участке, — произнес он.
— Еще бы, конечно, — ответил Хугли и повел их в дом.
В вестибюле виллы Эльвира и Томас Кох стояли перед резным, старинным на вид стулом, имевшим форму трона, на котором восседала печальная фигура Конрада Ланга — взлохмаченного, небритого и безучастного ко всему, в мятом и запачканном землей костюме. Рядом с ним стояла Симона Кох, пытавшаяся напоить его горячим чаем. Когда вошли полицейские, Томас Кох двинулся им навстречу.
— А-а, господа полицейские, вы сработали на удивление быстро. Пожалуйста, позаботьтесь о нем. Его нашли здесь, в нашем парке. Это Конрад Ланг. У него умственное помешательство.
Полицейский вахмистр приблизился к «трону» Конрада Ланга.
— Господин Ланг? — спросил он громче обычного. — С вами все в порядке?
Конрад кивнул.
Чуть тише Штауб сказал, обращаясь к Эльвире и Томасу:
— Он в розыске со вчерашнего дня. И опять громко Конраду:
— Ну и дела вы устраиваете!
— Ни малейшего представления, как он проник сюда, — сказал Томас Кох полицейскому вахмистру.
— Зато нам это хорошо известно: через маленькую калитку с соседнего нижнего участка.
— Калитку? — спросил Томас Кох.
— Да, там внизу есть проржавевшая садовая калитка, почти недоступная из-за зарослей и, вероятно, целую вечность не использовавшаяся. Вы этого не знали? Вместо него ответила Эльвира:
— Я забыла про нее. На той вилле внизу жил когда-то друг моего первого мужа. Но он переехал, еще когда Вильгельм был жив. И с тех пор калиткой никто не пользовался.
— Когда же это было?
— Шестьдесят лет назад, — задумчиво произнесла Эльвира больше для себя самой. Томас покачал головой:
— Я об этом понятия не имел.
— На вашем месте я принял бы кое-какие меры, так любой может сюда пробраться, — посоветовал ему Штауб. Затем он опять повернулся к Конраду и громким голосом сказал:
— Пойдемте, мы отвезем вас домой.
Конрад непонимающе смотрел на полицейских.
— Яи так дома.
Полицейские обменялись улыбками.
— Да, да. Но мы доставим вас в другой ваш дом. Конрад на мгновение задумался.
— Ах, вот что, — пробормотал он наконец и встал. Он взглянул на Томаса Коха. — Значит, ты не помнишь эту калитку? Томас покачал головой. Конрад прикрыл рот ладонью и прошептал ему:
— Лазейка пиратов! — Потом он взял Симону за руку. — Спасибо.
— Не стоит благодарности, — ответила Симона. Он изучающе глядел на нее какое-то время.
— Мы не знакомы с вами еще с Биаррица?
— Вполне возможно, — улыбнулась Симона.
Полицейские подхватили Конрада Ланга и вывели его из дома, Симона пошла за ними.
Томас Кох стоял и качал головой.
— Лазейка пиратов… Калитка… В мозгу вроде как бы что-то щелкает. Кто это говорил, что он больше ничего не помнит? Эльвира не ответила. Томас смотрел вслед полицейским, Конраду Лангу и Симоне.
— Биарриц! Они же знают друг друга вовсе не по Биаррицу.
Через десять дней Шеллер проинформировал свою шефиню, что Конрада Ланга поместили в дом для престарелых «Солнечный сад», где за ним будет полный уход.
— Я предполагаю, что на этом тема «Конрад Ланг» будет окончательно закрыта, — добавил он с едкой ухмылкой.
Эльвира Зенн чуть не ответила: «Надеюсь». В этот вечер Шеллер ушел от нее очень поздно.
«Солнечный сад» — дом для престарелых и инвалидов — представлял собой шестиэтажное здание, расположенное на краю леса, не слишком далеко от виллы «Рододендрон» и отеля «Grand Hotel des Alpes», где в баре Конрад Ланг выпил не один «Negroni» — идеальный послеобеденный drink.
А сейчас он сидел в гостиной верхнего этажа и никак не мог понять, что он здесь потерял. Верхний этаж был закрытым отделением, здесь содержались пациенты с прогрессирующими формами заболевания. Или те, которые уже хоть раз да убегали отсюда.
Конрад Ланг не относился к пациентам с прогрессирующей формой заболевания, и врачам было бы приятнее видеть его в другом отделении, где он нашел бы себе партнеров для общения. Но во-первых, в закрытом отделении оказалась свободной одноместная палата, во-вторых, опасность, что Конрад Ланг убежит, была достаточно велика, и в-третьих, в результате быстрого развития болезни его так и так переведут в закрытое отделение. Однако пока Конрад Ланг производил в этом новом для себя окружении скорее впечатление посетителя, чем пациента.
Когда Розмари привезла сюда Конрада и помогла ему внести вещи в комнату, она не смогла сдержать слез при виде палаты с больничной койкой.
Из таких ситуаций он умел искусно выходить с помощью обычных, ничего не значащих фраз: «Целую ручку, милостивая госпожа!», или «Не знакомы ли мы с вами еще с Биаррица?», или «Small world!», надеясь, что она сама поможет ему дальше. Чаще всего она так и делала. И лишь иногда, когда ей становилось невмоготу, она оставляла его без ответа.
Розмари Хауг пошла посмотреть, куда подевался Конрад. Войдя к себе в спальню (с недавнего времени они спали в разных комнатах — мера, которую Конраду практически невозможно было объяснить), она услышала, как он дергает изнутри ручку ванной комнаты. Попасть туда можно было отсюда или из коридора. Дверь в свою спальню она теперь запирала, потому что Конрад иногда бродил ночами по квартире и уже несколько раз неожиданно вырастал перед ней, когда она лежала в кровати.
— Здесь закрыто, Конрад, — крикнула она, — воспользуйся другой дверью!
Вместо ответа Конрад начал дико барабанить в дверь кулаками. Розмари повернула ключ и открыла дверь. Конрад стоял на пороге ванной с красным лицом. Увидев ее, он набросился на нее и повалил на кровать.
— Проклятая ведьма, — выдохнул он. — Я точно знаю, кто ты. И ударил ее по лицу.
— Даже если бы он был твоим мужем, этого все равно нельзя допускать, — сказал Феликс Вирт. Она позвонила ему сразу после случившегося, и он немедленно приехал, ввел Конраду успокаивающее.
— Но он чуть не стал мчим мужем. Мы хотели пожениться летом. Однако он даже это забыл!
— Твое счастье.
— И тем не менее некоторым образом я его жена. Мне иногда кажется, что мы знаем друг друга целую вечность.
— Он ударил тебя, Розмари. И он снова это сделает.
— Он меня с кем-то спутал. Это самый мирный и мягкий человек, какого я только встречала.
— Он снова тебя с кем-то спутает. Ты слишком поздно появилась в его жизни. Воспоминание о тебе отложилось в том участке мозга, который первым вышел из строя. Он скоро не будет знать, лето сейчас или зима, день или ночь, не сумеет сам одеться, сам вымыться. Ему понадобятся пеленки, и его надо будет кормить с ложки, он не будет никого узнавать, не будет понимать, где он находится и под конец даже кто он такой. Позволь мне подыскать для него место в инвалидном доме. Окажи ему и себе такую милость.
— По какому праву? Я ему не родственница и не жена. Я же не могу взрослого дееспособного мужчину взять и просто так, за здорово живешь, засунуть в инвалидный дом.
— Я напишу тебе врачебное заключение, согласно которому его в самое ближайшее время признают недееспособным.
Какое-то время они молча смотрели на освещенную террасу.
Поднялся ветер, он трепал лозу дикого винограда, обвившую балюстраду.
— Я знал женщин, жен, проживших со своими мужьями по тридцать, сорок лет, вообще не представлявших себе жизни без них, которые, однако, говорили мне: «Если я не избавлюсь от него в ближайшее время, я его возненавижу».
Розмари ничего не ответила.
— Ты любишь его? Розмари, помолчав, сказала:
— Целый год я была очень сильно влюблена в него.
— Этого недостаточно для того, чтобы пять лет подтирать ему зад. Ветер бросал тяжелые капли дождя в стекло террасы.
— Ты плохо выглядишь.
— Спасибо.
— Я говорю это, потому что мне не безразлично, как ты выглядишь. Розмари посмотрела на него и улыбнулась.
— Возможно, я возьму сиделку в дом. Хотя бы ночную.
Конрад Ланг проснулся, вокруг было темно. Он лежал в чужой постели. Она была узкой и высокой, и Элизабет рядом не было. Он захотел встать, но у него ничего не вышло. С обеих сторон кровати оказались решетки.
— Эй! — закричал он. И потом еще громче: — Эй! Эй! Эй!
Никого. И кругом темнота.
Он вцепился в решетку и начал ее трясти.
— На помощь!.. Эй! Эй! Эй!.. На помощь!
Дверь открылась; и в Ярко освещенном дверном проеме появилась массивная фигура. В комнате зажегся свет.
— Что случилось, господин Ланг?
Конрад Ланг стоял на коленях, обхватив руками прутья низкой решетки.
— Меня заперли в клетку, — прохрипел он.
Сиделка подошла к кровати. На ней был белый фартук, а на мощной груди болтались на шнурке очки для чтения. Она молча опустила решетку.
— Никто вас не запирал. Это сделано для того, чтобы вы больше не падали с кровати. Когда вам захочется, вы всегда можете встать. — Она показала ему на кнопку звонка. — Вам надо только позвонить. Криком вы разбудите госпожу Хауг.
Конрад Ланг не знал никакой госпожи Хауг. Он попытался выбраться из кровати.
— Вам надо в уборную?
Конрад не ответил. Он пойдет сейчас искать Элизабет. Он уже пошел к двери, но женщина схватила его за руку и остановила. Он хотел вырваться. Но она держала его крепко.
— Отпустите, — сказал он вполне миролюбиво.
— Куда вы направляетесь, господин Ланг? Сейчас два часа ночи.
— Отпустите.
— Будьте столь любезны, господин Ланг. Сейчас вы опять заснете, поспите еще часочка два, а потом, когда будет светло, вы пойдете гулять.
Конрад вырвался и побежал к двери. Сиделка бросилась за ним и ухватила его за рукав, тот оторвался с оглушительным треском. Конрад отбивался и попал женщине по лицу. Она ударила его в ответ — дважды.
В этот момент дверь отворилась, и на пороге перед ними появилась Розмари.
— Элизабет, — сказал Конрад. И заплакал.
Это была уже вторая сиделка, которую увольняла Розмари. Первую ей, правда, не. удалось застукать, когда она била Конрада. Но однажды утром Розмари увидела на его плече кровоподтеки, а под глазом синяк. Женщина уверяла, что он поскользнулся в ванной. Конрад ничего не помнил.
Управляющая из службы по уходу за больными отказалась прислать замену. «Господин Ланг — агрессивный больной, и всегда может случиться, что кто-то даст ему сдачи», — сказала она.
И снова ей помог Феликс Вирт. Он знал одну бывшую медсестру, двое ее детей уже выросли, и теперь она подумывала снова начать работать. Хорошо оплачиваемое место частной ночной сиделки вполне ее устраивало.
Ее звали Софи Бергер, и она была готова прийти в тот же вечер.
Стройная, высокая, рыжеволосая женщина лет сорока пяти. Приступив к обязанностям, она показала себя Конраду с лучшей стороны в первый вечер.
— Small world! — воскликнул он и принялся оживленно болтать с ней, и вел себя при этом как радушный хозяин.
Когда он отправился спать, Софи Бергер сказала ему, что останется здесь сегодня на ночь и в случае, если понадобится ему, он может без стеснения звонить. Он подмигнул и заявил:
— Можешь не сомневаться, так оно и будет.
— Двусмысленности и фамильярность вообще-то совершенно не свойственны ему, — извинилась за него Розмари, как только Конрад вышел.
— Ну, это же первый вечер, — засмеялась Софи Бергер.
Но, несмотря на хорошее начало, ночь превратилась в настоящий кошмар. Без конца хлопали двери, Розмари слышала голос Конрада и то, как он трясет металлическую решетку кровати.
В конце концов она не выдержала, встала и пошла в его комнату. Конрад забился в угол кровати и закрыл, словно защищаясь, голову руками. Сестра не приближалась к нему, и в глазах у нее стояли слезы.
— Я даже пальцем до него не дотронулась, — сказала она, когда Розмари вошла в комнату, — ни волосочка не упало с его головы. А Конрад сидел и твердил только одно:
— Пусть мама Анна уйдет. Хочу, чтобы мама Анна ушла.
На следующий день Конрад Ланг исчез. За завтраком он поел с особым аппетитом. Ночную сиделку не упомянул ни единым словом. Розмари помогла ему одеться и проделала все то, чему ее научили, чтобы восстанавливать его адекватное отношение к действительности.
— По-настоящему прекрасный осенний день, так тепло для конца октября, — сказала она и спросила: — Что у нас сегодня, вторник или среда? Он ответил как всегда в последнее время:
— С тобой каждый день — воскресенье.
Она почитала ему вслух газету и, как обычно под конец, чтобы проверить его на внимание, открыла страничку биржевых новостей.
— Заводы Коха: акции поднялись на четыре пункта.
В это утро, вместо того чтобы посмотреть на нее бессмысленными глазами, он изобразил вдруг на лице, как раньше, мгновенную реакцию миллионера и распорядился:
— Покупаем немедленно!
Они оба рассмеялись, и Розмари, плохо спавшая в эту ночь, почувствовала облегчение. Бессонная ночь стала также причиной того, что после обеда она задремала прямо в кресле. Проснулась она в три часа, но Конрада нигде не было — он исчез. Пальто его тоже не было, домашние туфли стояли в коридоре, и, уже позвонив в полицию, она заметила, что он унес с собой свою подушку.
Как только Феликс Вирт освободился, он пришел и сидел с ней, не произнеся ни слова упрека.
Уже наступил вечер, а следов Конрада так и не удалось обнаружить. В телевизионных новостях передали сообщение о розыске пропавшего. Розмари увидела на экране улыбающееся лицо Конрада (снимок она сделала сама на Капри) и услышала, как голос диктора говорит, что Конрад Ланг помутился рассудком и потому особая просьба производить задержание с щадящими мерами предосторожности. Глаза ее наполнились слезами.
— Одно тебе обещаю твердо, — сказала она, — если с ним ничего не случится, я согласна поместить его в инвалидный дом.
Коникони тихонечко лежал в сарайчике в саду. Стемнело, но холодно не было. Он устроил себе постель на куче торфа. И тепло укрылся джутовыми мешками. В них хранились луковицы тюльпанов, он высыпал их в корзины, а подушку он захватил.
Здесь его никто не найдет. Здесь он может оставаться до самой зимы. Перед сараем росли сливы и грецкий орех. А около двери был кран, из него иногда капала вода, падая на железную лейку. Кап-кап…
Приятно пахло торфом, цветочными луковицами и навозом. Было тихо. Иногда лаяла собака, но очень далеко. За порогом слышалось время от времени шуршание в опавшей листве. Мышка, наверное, или ежик.
Конрад закрыл глаза. Кап-кап…
Здесь она его не найдет.
Розмари Хауг тщетно ждала известий всю ночь. «Пожалуйста, не звоните нам больше, — попросил ее раздраженный полицейский где-то около двух часов ночи, — как только мы что узнаем, тут же позвоним сами».
Ближе к трем часам ночи Феликсу Вирту удалось убедить ее принять легкое снотворное. Когда она уснула, он лег на софу, поставив будильник на шесть утра. В семь он принес Розмари в постель апельсиновый сок и кофе. И весть, что пока ничего нового нет. И уехал в клинику.
Около восьми в дверь позвонили двое полицейских. Розмари открыла им и обомлела, увидев их серьезные мины.
— Что-нибудь случилось?
— Мы только хотели спросить, нет ли у вас чего нового?
— Нет ли у меня чего нового?
— Пропавшие иногда сами объявляются, а родственники так радуются, что забывают сообщить нам.
— Если он объявится, я тут же поставлю вас в известность.
— Не стоит обижаться. Всякое бывает.
— Определенно что-то случилось!
— Чаще всего они находятся. Особенно помешавшиеся, — успокоил ее тот, что постарше.
— Если бы ничего не случилось, его бы уже давно нашли.
— Иногда они заходят в чужие дома. И пока их там обнаружат и позвонят нам — пройдет целая вечность.
Полицейский помоложе спросил:
— Подвал, гараж, чердачные помещения везде проверили? Розмари кивнула.
— У соседей? Розмари снова кивнула. Полицейские попрощались.
— Если чего узнаете, то один-один-семь, — сказал молодой полицейский уже у лифта.
— Можете на меня положиться, — ответила Розмари.
— Не беспокойтесь, он обязательно где-нибудь всплывет, — крикнул тот, что постарше, закрывая дверь лифта. — Хотя бы со дна озера, — хмыкнул он, когда лифт уже начал спускаться.
Под рододендронами было темно. Через плотную верхушку листвы, укрывающей его, как крыша, Коникони видел лоскуток подернутого дымкой октябрьского неба. Торфяная почва была холодной и влажной, и пахло осенью и гнилью. Под гравием, окаймлявшим парковую дорожку из гранитных плит, жили серые мокрицы. Когда он дотрагивался до них пальцем, они сворачивались в твердые катышки и ими можно было играть в бабки.
Час назад в метре от него садовник сгребал опавшую листву. Коникони не пошевельнулся, и садовник медленно удалился.
Чуть позже мимо прошли старческие женские ноги. Вскоре после этого молодые. Потом опять все затихло.
По дорожке просеменил черный дрозд. Он немножко поковырял клювом на краю цветочной клумбы и обнаружил кончик дождевого червя. Дрозд потянул за него и вдруг замер. Его неподвижный пустой глаз заметил человека. Коникони затаил дыхание.
Дрозд выдернул червяка из земли и быстро исчез.
Ветер донес запах сжигаемой листвы.
Если они будут звать меня, я не откликнусь, решил про себя Коникони.
Когда в полдень Розмари вышла на террасу, она услышала, как тукает мотор, и увидела полицейскую лодку, медленно проплывавшую с тукающим мотором вдоль берега. На берегу она различила полицейских в синих плащах. Они разделились на две группы и обшаривали берег. Тогда она сделала нечто такое, чего никак от себя не ожидала: она позвонила Томасу Коху.
Поговорить с Томасом Кохом оказалось не так-то просто. Сказанного ею «по личному вопросу» было явно недостаточно, чтобы ее соединили с ним. И того, что «речь идет о чрезвычайном случае», тоже было мало. Только когда она заявила, что «произошел несчастный случай с одним из членов семьи». Томас Кох довольно быстро подошел к телефону.
— Конрад Ланг не является членом нашей семьи, — отрезал он, когда она объяснила ему, в чем дело.
— Я не знаю, что мне предпринять.
— А что вы хотите от меня? Может, прикажете отправиться на его поиски?
— Я надеялась, вы используете свое влияние. Мне кажется, полиция не слишком серьезно относится к этому делу.
— А кто вам сказал, что я имею влияние на полицию?
— Конрад.
— В таком случае он уже давно тронулся, Розмари положила трубку.
Симона Кох иначе представляла себе замужнюю жизнь. Всего один год и четыре месяца замужем — и уже шестой семейный конфликт. Нельзя сказать, что она ожидала от этого брака слишком много. Зная, что Урс сильная и властная натура, она заранее приготовилась к тому, что многое в их общей жизни будет идти так, как захочет он. И понимала, что на него возложено множество дел и общественных обязанностей, в которых не всегда найдется место для нее. У самой Симоны в жизни было не много забот. Она проявляла интерес к электронной технике высоких температур, к авторалли, токийской бирже, фазаньей охоте в Нижней Австрии, к многоборью в конном спорте, гольфу и работам юной дизайнерши по текстилю, пока однажды не застукала ее с Урсом за интимным ужином в маленьком ресторанчике. Симона договорилась встретиться там со своей приятельницей. И… помешала Урсу закончить «деловую» встречу.
Симона была так поражена, что сначала рассмеялась. Потом выбежала на улицу и тут же увидела свою приятельницу, расплачивавшуюся за такси.
— Идем, мы посидим где-нибудь в другом месте, здесь полно народу.
Они отправились в другой ресторанчик, и Симона ни словом не обмолвилась своей лучшей подружке о случившемся. Она стыдилась признаться, что муж обманывает ее уже через полтора месяца после свадьбы.
Расплакалась она только дома. Урса не было всю ночь. Потом он заявил: если бы она не рассмеялась, он бы пришел домой.
Это был первый семейный кризис.
Иногда она думала, ей следовало бы тогда закатить ему настоящую сцену. Может, это положило бы конец изменам.
Урс Кох никогда не сомневался в том, что брак не означает для него потерю личной свободы, как он называл свое право на маленькие, несущественные для семейных отношений приключения.
Симона, воспитанная своей матерью весьма прагматично, до сих пор с пониманием относилась к тому, что мужчины не всегда соблюдают верность. А кроме того, раньше она сама не раз была одной из тех, с которыми они сидят тайком в укромных ресторанчиках. Но то, что муж так быстро потерял к ней интерес, испугало ее. Ее мать внушила ей: «Ты такая же, как я, просто хорошенькая, а это значит, что нам нужно устраивать свою жизнь до двадцати пяти».
Сейчас ей двадцать три, и она уже иногда спрашивала себя: а хватит ли ей времени начать все заново? Поэтому она только слабо защищалась, считала измены и все больше впадала от них в депрессию, что очень вредило ее внешнему облику. Ситуацию усугубляло то, что они жили на вилле «Рододендрон». Симона чувствовала себя посторонней в этом старом большом доме. Ей казалось, будто все следят за ее реакцией на выходки Урса, не проходившие незамеченными ни для членов семьи, ни для слуг, терявших каплю за каплей уважение к ней.
Эльвира, Томас и Урс были настолько каждый по-своему поглощены собой, что замечали присутствие Симоны только тогда, когда это требовалось на людях.
А по большей части она была полностью предоставлена своей грусти и тоске, справиться с которыми сейчас бывало особенно трудно — наступившая осень напоминала о том, как быстротечно время и как скоро появляются морщины.
Все тоскующие, как правило, бродят в поисках подходящих декораций для своей меланхолии, вот и Симона забрела в отдаленную часть парка и вдруг услышала какое-то журчанье. Из зарослей рододендроновых кустов, окаймлявших парковую дорожку, торчала голова пожилого человека, тот, судя по всему, справлял свою малую нужду.
Увидев ее, он со смущеным видом застегнул брюки. Симона деликатно отвернулась. Когда она снова повернулась, он уже исчез.
— Эй! — крикнула она. Никакого ответа. Только слабое шевеление листвы в том месте, где он только что стоял.
— Пожалуйста, выходите, — сказала Симона неуверенным голосом. Никакого движения.
— Что-то не так, госпожа Кох? — послышался голос сзади.
Это был садовник по имени Хугли, он шел по дорожке ей навстречу.
— Там кто-то есть, — сказала она. — Вон там, в рододендроновых кустах, пожилой мужчина.
— Вы уверены?
— Я его видела. Он спрятался. Примерно вон там
— Эй, а ну, давай выходи! Быстро! — крикнул садовник.
Никакого движения. Тихо. Он бросил на Симону скептический взгляд.
— Я видела его. Он мочился и потом исчез. Он где-то там внизу. Хугли осторожно вступил на влажную парковую почву и зашагал к кустам рододендрона, доходившим ему до подмышек. Симона направляла его:
— Чуть-чуть правее, да, вот сейчас вы дойдете до того места. Осторожно! Садовник Хугли остановился, исчез в кустах и вскоре вынырнул оттуда вместе с пожилым мужчиной.
— Господин Ланг! — воскликнул он удивленно.
Симона теперь тоже узнала этого человека. Конрад Ланг, поджигатель Корфу.
Незадолго до полудня в полицию позвонил шофер такси.
Вчера у него был вызов по адресу Розмари Хауг. Пожилой мужчина с подушкой в руках попросил отвезти его на Фихтенштрассе, 12. То, что вместо тридцати двух франков тот заплатил ему сто, таксист не упомянул.
Фихтенштрассе, 12 оказалась виллой времен грюндерства , перестроенной в большое конторское здание. Никто там не знал Конрада Ланга, и никто не видел пожилого мужчину с подушкой. Но поскольку таксист настаивал на том, что отвез пассажира именно по этому адресу и даже видел, как он вошел в калитку, полицейский вахмистр Штауб попросил разрешения осмотреть участок и даже вызвал для этого служебную собаку.
Бывший парк позади дома представлял собой мрачную картину — зарос и одичал. Участок двумя террасами поднимался вверх по склону. На самом верху находилась раньше площадка для сушки белья, затененная сейчас огромными елями, среди которых торчали из мха заржавевшие штанги для просушки и выколачивания ковров. От соседнего участка площадку отделяла густая живая изгородь.
Овчарка по кличке Сента потянула того, кто вел ее на поводке, именно к этой изгороди. Полицейский отвязал ее, и она исчезла в зарослях кустарника. Через какое-то время стало ясно, что собака взяла след на соседнем участке. Полицейский протиснулся сквозь чащобу и уткнулся в забор из железного штакетника. Продвигаясь вдоль него в том направлении, в каком исчезла Сента, он буквально через несколько метров наткнулся на узенькую полуоткрытую калитку. За ней виднелись заросшие зеленью ступени; спускаясь, они вели на соседний участок. На виллу «Рододендрон».
Когда полицейские позвонили в стальные ворота виллы «Рододендрон», им открыл удивленный садовник Хугли.
— Как, вы уже здесь? — сказал он. Прошло не больше минуты, как он по приказанию Томаса Коха звонил в полицию.
Полицейский вахмистр Штауб откашлялся.
— Мы ищем пропавшего человека, и у нас есть все основания предполагать, что означенное лицо находится здесь, на этом участке, — произнес он.
— Еще бы, конечно, — ответил Хугли и повел их в дом.
В вестибюле виллы Эльвира и Томас Кох стояли перед резным, старинным на вид стулом, имевшим форму трона, на котором восседала печальная фигура Конрада Ланга — взлохмаченного, небритого и безучастного ко всему, в мятом и запачканном землей костюме. Рядом с ним стояла Симона Кох, пытавшаяся напоить его горячим чаем. Когда вошли полицейские, Томас Кох двинулся им навстречу.
— А-а, господа полицейские, вы сработали на удивление быстро. Пожалуйста, позаботьтесь о нем. Его нашли здесь, в нашем парке. Это Конрад Ланг. У него умственное помешательство.
Полицейский вахмистр приблизился к «трону» Конрада Ланга.
— Господин Ланг? — спросил он громче обычного. — С вами все в порядке?
Конрад кивнул.
Чуть тише Штауб сказал, обращаясь к Эльвире и Томасу:
— Он в розыске со вчерашнего дня. И опять громко Конраду:
— Ну и дела вы устраиваете!
— Ни малейшего представления, как он проник сюда, — сказал Томас Кох полицейскому вахмистру.
— Зато нам это хорошо известно: через маленькую калитку с соседнего нижнего участка.
— Калитку? — спросил Томас Кох.
— Да, там внизу есть проржавевшая садовая калитка, почти недоступная из-за зарослей и, вероятно, целую вечность не использовавшаяся. Вы этого не знали? Вместо него ответила Эльвира:
— Я забыла про нее. На той вилле внизу жил когда-то друг моего первого мужа. Но он переехал, еще когда Вильгельм был жив. И с тех пор калиткой никто не пользовался.
— Когда же это было?
— Шестьдесят лет назад, — задумчиво произнесла Эльвира больше для себя самой. Томас покачал головой:
— Я об этом понятия не имел.
— На вашем месте я принял бы кое-какие меры, так любой может сюда пробраться, — посоветовал ему Штауб. Затем он опять повернулся к Конраду и громким голосом сказал:
— Пойдемте, мы отвезем вас домой.
Конрад непонимающе смотрел на полицейских.
— Яи так дома.
Полицейские обменялись улыбками.
— Да, да. Но мы доставим вас в другой ваш дом. Конрад на мгновение задумался.
— Ах, вот что, — пробормотал он наконец и встал. Он взглянул на Томаса Коха. — Значит, ты не помнишь эту калитку? Томас покачал головой. Конрад прикрыл рот ладонью и прошептал ему:
— Лазейка пиратов! — Потом он взял Симону за руку. — Спасибо.
— Не стоит благодарности, — ответила Симона. Он изучающе глядел на нее какое-то время.
— Мы не знакомы с вами еще с Биаррица?
— Вполне возможно, — улыбнулась Симона.
Полицейские подхватили Конрада Ланга и вывели его из дома, Симона пошла за ними.
Томас Кох стоял и качал головой.
— Лазейка пиратов… Калитка… В мозгу вроде как бы что-то щелкает. Кто это говорил, что он больше ничего не помнит? Эльвира не ответила. Томас смотрел вслед полицейским, Конраду Лангу и Симоне.
— Биарриц! Они же знают друг друга вовсе не по Биаррицу.
Через десять дней Шеллер проинформировал свою шефиню, что Конрада Ланга поместили в дом для престарелых «Солнечный сад», где за ним будет полный уход.
— Я предполагаю, что на этом тема «Конрад Ланг» будет окончательно закрыта, — добавил он с едкой ухмылкой.
Эльвира Зенн чуть не ответила: «Надеюсь». В этот вечер Шеллер ушел от нее очень поздно.
«Солнечный сад» — дом для престарелых и инвалидов — представлял собой шестиэтажное здание, расположенное на краю леса, не слишком далеко от виллы «Рододендрон» и отеля «Grand Hotel des Alpes», где в баре Конрад Ланг выпил не один «Negroni» — идеальный послеобеденный drink.
А сейчас он сидел в гостиной верхнего этажа и никак не мог понять, что он здесь потерял. Верхний этаж был закрытым отделением, здесь содержались пациенты с прогрессирующими формами заболевания. Или те, которые уже хоть раз да убегали отсюда.
Конрад Ланг не относился к пациентам с прогрессирующей формой заболевания, и врачам было бы приятнее видеть его в другом отделении, где он нашел бы себе партнеров для общения. Но во-первых, в закрытом отделении оказалась свободной одноместная палата, во-вторых, опасность, что Конрад Ланг убежит, была достаточно велика, и в-третьих, в результате быстрого развития болезни его так и так переведут в закрытое отделение. Однако пока Конрад Ланг производил в этом новом для себя окружении скорее впечатление посетителя, чем пациента.
Когда Розмари привезла сюда Конрада и помогла ему внести вещи в комнату, она не смогла сдержать слез при виде палаты с больничной койкой.