Страница:
Вульф открыл дверцу кареты, вежливо поздоровался и предложил Эмилии руку.
– Как я рад, что вы одна! – не удержавшись, заметил он.
– Почему?
– У меня к вам очень серьезный разговор.
Эмилия слабо улыбнулась и, опираясь на его руку, вышла из фиакра.
– Ну что ж, в таком случае пройдемте ко мне, хотя должна вас предупредить, что я устала после спектакля и, кроме того, у меня сегодня уже было два серьезных разговора…
– Я не знал, – растерянно пробормотал Сергей. – Тогда, может быть…
– Нет, нет, не будем откладывать. Идемте.
Пока Вульф расплачивался с кучером, Эмилия нажала кнопку дверного звонка. Горничная, дожидавшаяся своей хозяйки, открыла почти сразу. Актриса сама проводила своего гостя в гостиную, после чего приказала горничной удалиться и закрыть за собой дверь.
Вульф был сосредоточен на своих мыслях, а потому рассеян и неловок – споткнувшись на абсолютно ровном ковре, он едва не опрокинул огромную севрскую вазу, наполненную цветами. «Недавний подарок от директора „Иоганн Штраус-театра“ на память об успешном дебюте», – со смехом пояснила Эмилия.
Она устало раскинулась на софе, указав Вульфу кресло напротив.
– Садитесь и постарайтесь расслабиться. Сегодня вы просто неузнаваемы.
– Это потому, что именно сегодня должна решиться моя судьба, – глядя в сторону, глухо произнес Вульф и тут же мысленно выругал себя за пошлую фразу.
– Каким же образом?
Вульфу было неясно – догадывается ли она о цели его визита или задает этот вопрос из вечной женской привычки прикидываться, когда это удобно, ничего не понимающей. В любом случае, она предоставляла ему возможность высказаться – а это и было сейчас самым главным. Он мельком взглянул на Эмилию – такую красивую в этом декольтированном вечернем платье! – смущенно потер рукой лоб и начал говорить:
– Я хочу предложить вам… То есть нет, не так, я хочу сделать вам предложение. Я люблю вас, Эмилия, и мечтаю увидеть вас своей женой. Вы знаете, я не очень богат, но там, в России, я бы смог обеспечить вам достойную жизнь. Впрочем, наверное, я говорю что-то не то… вы знамениты на всю Вену, прекрасны и талантливы, а я… Не знаю, может быть, вам нравится этот лейтенант… Конечно, он красивее меня, но… Впрочем, опять что-то не то. Эмилия!
Только теперь он осмелился поднять на нее глаза и, завороженный выражением ее лица, уже не стал отводить их в сторону. Она сидела в такой позе… Вульф вдруг подумал, что, наверное, в такой же позе сидела Клеопатра, выслушивая признания своих знаменитых поклонников. Черт, как жаль, что он не Цезарь и не Марк Антоний и не может предложить любимой женщине стать царицей покоренного им мира! Как жаль, что он всего лишь скромный литератор и сын небогатого русского помещика! Никогда прежде его не волновали проблемы власти и славы, богатства и могущества; напротив, он искренне верил, что его литературно-философские изыскания гораздо выше всех этих «тщетных и суетных» дел. И вот теперь, поставив свое счастье в зависимость от решения этой чудной женщины, Вульф вдруг понял, насколько же мало он может бросить к ее восхитительным ногам.
Изящная маленькая ножка, закинутая на другую, игриво покачивалась в воздухе, а Вульф, затаивший дыхание перед этим упруго-рельефным чудом, жадными глазами следил за восхитительным маятником. Между черной лакированной туфелькой и пышным подолом темно-бордового платья виднелась узкая полоска белого чулка – и ему вдруг страстно захотелось упасть на колени и прижаться к нему губами, и захотелось с такой неистовой силой, что он задрожал.
Но стоило ему увидеть глаза Эмилии, как он мгновенно понял, что она угадала его желание. Угадала – и, устало улыбнувшись, покачала головой.
– Не стоит, Серж.
К чему относилось это «не стоит»? Только лишь к желанию целовать ее ножки или к его предложению выйти за него замуж и уехать в Россию? Он не знал этого, но уныло поник головой.
– Я не готова принять ваше предложение, – после небольшой паузы заговорила Эмилия. – Не спрашивайте меня почему и не огорчайтесь! Вы все равно сейчас не поймете моих чувств и моего нынешнего положения…
– А к этому имеет отношение лейтенант Фихтер?
Вульф и сам понимал, что задает глупый вопрос, хотя в подобной ситуации любой вопрос будет выглядеть глупым. Все! – ему отказали, так что надо вставать и уходить. Но боже мой, как же тянет его к этой женщине, как же невыносима мысль о том, что ему никогда не держать ее в объятиях!
– О нет! – Эмилия засмеялась. – Какой же вы глупый и ревнивый!
– Но вы кого-нибудь любите?
– Нет… не знаю… не спрашивайте! Я не могу вам сказать ничего определенного, кроме одного – я так счастлива, что меня любят! А теперь – прощайте.
– Мы с вами еще увидимся?
– Разумеется, и не один раз!
Обрадованный Вульф поцеловал протянутую руку и быстро вышел. Если бы не горничная, то он, разумеется, так и забыл бы в прихожей свою шляпу и перчатки. И лишь оказавшись на улице, он осознал, насколько же тяжелые испытания его теперь ожидают. Видеться с любимой женщиной, от которой получил отказ и которая постоянно окружена другими поклонниками… Вздыхать и томиться невдалеке, надеясь получить очередную приветливую улыбку. Не лучше ли самому отказаться от дальнейшего общения и, переборов душевную боль, вернуться к своим прежним занятиям?
Но разве это возможно? Без Эмилии Лукач ему неинтересно жить, неинтересно заниматься литературой, неинтересно и бессмысленно все на свете… А жить бессмысленно могут только сумасшедшие. И что за утешение думать о том, что все переживания рано или поздно пройдут… пройдут, разумеется, но вместе с ними исчезнет и та надежда на счастье, которой он в этот вечер лишился… но навсегда ли?
Глава 15
– Как я рад, что вы одна! – не удержавшись, заметил он.
– Почему?
– У меня к вам очень серьезный разговор.
Эмилия слабо улыбнулась и, опираясь на его руку, вышла из фиакра.
– Ну что ж, в таком случае пройдемте ко мне, хотя должна вас предупредить, что я устала после спектакля и, кроме того, у меня сегодня уже было два серьезных разговора…
– Я не знал, – растерянно пробормотал Сергей. – Тогда, может быть…
– Нет, нет, не будем откладывать. Идемте.
Пока Вульф расплачивался с кучером, Эмилия нажала кнопку дверного звонка. Горничная, дожидавшаяся своей хозяйки, открыла почти сразу. Актриса сама проводила своего гостя в гостиную, после чего приказала горничной удалиться и закрыть за собой дверь.
Вульф был сосредоточен на своих мыслях, а потому рассеян и неловок – споткнувшись на абсолютно ровном ковре, он едва не опрокинул огромную севрскую вазу, наполненную цветами. «Недавний подарок от директора „Иоганн Штраус-театра“ на память об успешном дебюте», – со смехом пояснила Эмилия.
Она устало раскинулась на софе, указав Вульфу кресло напротив.
– Садитесь и постарайтесь расслабиться. Сегодня вы просто неузнаваемы.
– Это потому, что именно сегодня должна решиться моя судьба, – глядя в сторону, глухо произнес Вульф и тут же мысленно выругал себя за пошлую фразу.
– Каким же образом?
Вульфу было неясно – догадывается ли она о цели его визита или задает этот вопрос из вечной женской привычки прикидываться, когда это удобно, ничего не понимающей. В любом случае, она предоставляла ему возможность высказаться – а это и было сейчас самым главным. Он мельком взглянул на Эмилию – такую красивую в этом декольтированном вечернем платье! – смущенно потер рукой лоб и начал говорить:
– Я хочу предложить вам… То есть нет, не так, я хочу сделать вам предложение. Я люблю вас, Эмилия, и мечтаю увидеть вас своей женой. Вы знаете, я не очень богат, но там, в России, я бы смог обеспечить вам достойную жизнь. Впрочем, наверное, я говорю что-то не то… вы знамениты на всю Вену, прекрасны и талантливы, а я… Не знаю, может быть, вам нравится этот лейтенант… Конечно, он красивее меня, но… Впрочем, опять что-то не то. Эмилия!
Только теперь он осмелился поднять на нее глаза и, завороженный выражением ее лица, уже не стал отводить их в сторону. Она сидела в такой позе… Вульф вдруг подумал, что, наверное, в такой же позе сидела Клеопатра, выслушивая признания своих знаменитых поклонников. Черт, как жаль, что он не Цезарь и не Марк Антоний и не может предложить любимой женщине стать царицей покоренного им мира! Как жаль, что он всего лишь скромный литератор и сын небогатого русского помещика! Никогда прежде его не волновали проблемы власти и славы, богатства и могущества; напротив, он искренне верил, что его литературно-философские изыскания гораздо выше всех этих «тщетных и суетных» дел. И вот теперь, поставив свое счастье в зависимость от решения этой чудной женщины, Вульф вдруг понял, насколько же мало он может бросить к ее восхитительным ногам.
Изящная маленькая ножка, закинутая на другую, игриво покачивалась в воздухе, а Вульф, затаивший дыхание перед этим упруго-рельефным чудом, жадными глазами следил за восхитительным маятником. Между черной лакированной туфелькой и пышным подолом темно-бордового платья виднелась узкая полоска белого чулка – и ему вдруг страстно захотелось упасть на колени и прижаться к нему губами, и захотелось с такой неистовой силой, что он задрожал.
Но стоило ему увидеть глаза Эмилии, как он мгновенно понял, что она угадала его желание. Угадала – и, устало улыбнувшись, покачала головой.
– Не стоит, Серж.
К чему относилось это «не стоит»? Только лишь к желанию целовать ее ножки или к его предложению выйти за него замуж и уехать в Россию? Он не знал этого, но уныло поник головой.
– Я не готова принять ваше предложение, – после небольшой паузы заговорила Эмилия. – Не спрашивайте меня почему и не огорчайтесь! Вы все равно сейчас не поймете моих чувств и моего нынешнего положения…
– А к этому имеет отношение лейтенант Фихтер?
Вульф и сам понимал, что задает глупый вопрос, хотя в подобной ситуации любой вопрос будет выглядеть глупым. Все! – ему отказали, так что надо вставать и уходить. Но боже мой, как же тянет его к этой женщине, как же невыносима мысль о том, что ему никогда не держать ее в объятиях!
– О нет! – Эмилия засмеялась. – Какой же вы глупый и ревнивый!
– Но вы кого-нибудь любите?
– Нет… не знаю… не спрашивайте! Я не могу вам сказать ничего определенного, кроме одного – я так счастлива, что меня любят! А теперь – прощайте.
– Мы с вами еще увидимся?
– Разумеется, и не один раз!
Обрадованный Вульф поцеловал протянутую руку и быстро вышел. Если бы не горничная, то он, разумеется, так и забыл бы в прихожей свою шляпу и перчатки. И лишь оказавшись на улице, он осознал, насколько же тяжелые испытания его теперь ожидают. Видеться с любимой женщиной, от которой получил отказ и которая постоянно окружена другими поклонниками… Вздыхать и томиться невдалеке, надеясь получить очередную приветливую улыбку. Не лучше ли самому отказаться от дальнейшего общения и, переборов душевную боль, вернуться к своим прежним занятиям?
Но разве это возможно? Без Эмилии Лукач ему неинтересно жить, неинтересно заниматься литературой, неинтересно и бессмысленно все на свете… А жить бессмысленно могут только сумасшедшие. И что за утешение думать о том, что все переживания рано или поздно пройдут… пройдут, разумеется, но вместе с ними исчезнет и та надежда на счастье, которой он в этот вечер лишился… но навсегда ли?
Глава 15
Арест в публичном доме
Общественная мораль Габсбургской империи была на редкость суровой, требуя содержать девушек из «хороших семей» в абсолютно стерильной обстановке. Они ни на мгновение не должны были оставаться одни, а потому за ними повсюду следовали матери или гувернантки, Чтобы в юных головках не зародилось «преступное» подозрение насчет того, для чего Господь Бог создал мужчин, их нужно было постоянно чем-то занимать – и девушек заставляли учить иностранные языки, брать уроки музыки и танцев, рисовать и изучать историю искусств. В результате такого воспитания юные барышни могли вести утонченные светские беседы, ставившие в тупик женихов, но не имели ни малейшего представления о том, как рождаются дети, и первый урок сексуальности получали от своих несравненно более просвещенных в этом вопросе мужей. Да, каждый житель Вены мужского пола мог купить себе женщину в любое время суток и на любой срок – причем на это требовалось не больше усилий, чем на покупку пачки сигарет. Проститутки водились в изобилии, на любой вкус и кошелек. В одном из самых мрачных районов города – там, где в средние века возвышались виселицы, – теперь находился квартал «красных фонарей», и несколько сот женщин постоянно сидели у окон своих домов, готовые в любой момент оказать случайному прохожему требуемую сексуальную услугу.
Тех «жриц любви», которые фланировали по улицам, называли «черточками», поскольку полиция ограничивала их в выборе районов города незримой чертой. В районах, находившихся в пределах этой черты, проститутки могли промышлять в любое время дня и в любую погоду.
Но и те, и другие «фрейлейн» ориентировались преимущественно на небогатых горожан – студентов, мелких торговцев и чиновников. Знатные господа предпочитали полную конфиденциальность и максимальные удобства – это им и обеспечивали так называемые «закрытые дома». Самые шикарные из таких «домов» имели международную репутацию, тем более что и работали здесь девушки чуть ли не всех национальностей Европы – начиная от итальянок и кончая польками. Гостиные были обставлены не с мнимой, а с подлинной роскошью, и в этих гостиных не вечно пьяный тапер дребезжал на старом пианино, а играли небольшие высокопрофессиональные оркестры. Здесь для посетителей имелись отдельные кабинеты, лучшие сорта вин, зеркальные комнаты, которые позволяли подглядывать за другими посетителями, а то и тайные лестницы, которыми пользовались представители императорского двора. Короче говоря, хозяева таких заведений стремились всеми возможньши способами разжигать и утолять страсти своих богатых клиентов, не нанося ущерба их безупречной репутации.
Бордель фрау Брюкке относился к разряду самых дорогих, а потому и самых закрытых. Но именно сюда корнет Хартвиг пригласил своих друзей – майора Шмидта и лейтенанта Фихтера для проведения «мальчишника». Юный корнет, которому удалось добиться согласия хорошенькой графини Хаммерсфильд на брак с ним спустя всего месяц после гибели ее жениха князя Штритроттера, чувствовал себя хозяином жизни – он был пьян, весел и сорил деньгами, заказав для себя и своих приятелей отдельный кабинет и отобрав трех лучших девушек, которые, по требованию присутствующих, были наряжены в различные одежды, специально хранившиеся для подобного случая.
Майор Шмидт, верный своей склонности к танцовщицам кабаре, держал на коленях миниатюрную, пухленькую и очень симпатичную чешку лет восемнадцати, по имени Милена, одетую в костюм балерины. Она непрерывно лепетала какую-то чушь, дергала майора за усы, называя его «дядей», и, болтая толстыми ножками, требовала шампанского.
Лейтенант Фихтер предпочел стройную, пышнотелую брюнетку – румынку Сильвию – в сильно декольтированном бальном платье, с роскошным бюстом, черными волоокими глазами и низким ленивым голосом.
Однако оригинальнее всех оказался корнет Хартвиг: его будущая партнерша, немка Клара – хрупкая, стройная, «ангельски миловидная» блондинка с печальными голубыми глазами, – была одета в монашье платье.
– Итак, лейтенант, давайте выпьем за счастье нашего Хартвига! – предложил майор Шмидт. – Черт возьми, но он славный малый, и я от души рад, что эта хорошенькая куколка – графиня Хаммерсфильд – достанется именно ему, а не напыщенному индюку Штритроттеру.
– Присоединяюсь, – охотно согласился Фихтер, чокаясь с корнетом. – Удачи тебе, Генрих!
– Спасибо, друзья! – растроганно произнес корнет. – Разумеется, я надеюсь увидеть вас на своей свадьбе. Майору, как старшему по званию, принадлежит роль шафера, зато тебя, Стефан, я познакомлю с младшей сестрой моей Маргариты. Кстати… – Он вдруг задумался. – Интересно бы знать, насколько целомудренная жена мне достанется. А вдруг этот проклятый князь успел наставить мне рога?
– Если это даже так, – успокоил его майор, – то рога у тебя, мой мальчик, будут поистине золотые!
Графиня Хаммерсфильд была очень богата, а корнет никогда не скрывал от своих ближайших друзей, что охотится за приданым.
– Рога наставляют мужу, – поучительно заметила Сильвия, сидевшая рядом с Фихтером и закинувшая свое тяжелое бедро на его ногу, – а ты еще не муж!
– Верно, – корнет глупо улыбнулся. – Впрочем, какая разница! Кстати, господа, по этому поводу забавный анекдот, который случился с моей двоюродной сестрой. Представьте себе, но она была воспитана в такой строгости, что и понятия не имела о том, чем надлежит заниматься в супружеской постели!
– Не может быть! – усомнилась «монахиня» Клара, обнимавшая корнета за шею. – А вот я…
– Молчи, – перебил ее Хартвиг, – речь не о тебе. Так вот, можете себе вообразить, какой скандал разгорелся в нашем семействе, когда в первую же брачную ночь моя драгоценная сестрица, вся заплаканная, прибежала в родительский дом и решительно заявила, что не желает больше видеть того ужасного извращенца, за которого ее выдали замуж!
– А что же он такого сделал? – усмехаясь, полюбопытствовал Фихтер.
– Попытался ее раздеть! – под общий смех присутствующих заявил Хартвиг. – Нет, серьезно, но моя сестра была в настоящем шоке и, явно ожидая сочувствия, долго рассказывала нам о том, с каким трудом ей удалось отвергнуть грязные притязания этого садиста!
– Какой кошмар! – пролепетала Милена, забираясь своей маленькой пухлой лапкой под расстегнутый мундир Шмидта, отчего славный майор начал пыхтеть и наливаться кровью. – А вот я считаю мужчин не садистами, а очень милыми душками… Ну поцелуй же меня, дядя!
– Господа, у меня тост! – заявил Хартвиг, пока майор целовал свою красотку, ощупывая ее толстые ляжки, а Фихтер «грел ладонь» внутри теплого декольте своей брюнетки. – Давайте выпьем за нашу доблестную армию в целом и за наш гусарский полк в частности!
– Согласен! – тут же отозвался заметно опьяневший Фихтер. – Тем более что, судя по последним событиям в Боснии, нам вскоре предстоит война с Сербией, чему я, признаться, очень рад! Пора наконец встряхнуться и провести здоровое кровопускание! Война вдохновляет, воспитывает, полирует кровь! Ценить жизнь можно, лишь познав цену смерти. Дядя часто упрекает меня в том, что мы засиделись в борделях да театрах, и, признаться, теперь я с ним полностью согласен.
– Тебе у нас не нравится? – удивилась Сильвия.
– Ах, вот как ты заговорил после неудачи с фрейлейн Лукач! – ехидно прокомментировал майор. – Впрочем, я тоже одобряю войну, во-первых, потому, что не люблю русских и сербов, а во-вторых, потому, что надеюсь на трофеи… Признаться, я уже так задолжал за квартиру на улице Грабен, что, если не случится войны, мне придется перебираться в казармы.
– Нет, господа, что вы! – возмутился Хартвиг. – Какая война, зачем, почему? Я, черт возьми, женюсь и не желаю проводить медовый месяц под сербскими пулеметами! Не хватало еще мне, как Штритроттеру, схлопотать пулю в лоб накануне свадьбы или сразу же после нее!
– Стыдись, Генрих! – в один голос воскликнули лейтенант и майор, после чего, однако, дружно чокнулись и выпили.
– Нет, господа, но согласитесь, что в нашей империи и так уже хватает славян, – не унимался корнет, – чтобы еще присоединять к ним сербов!
– Зато мы пополним наши бордели сербскими новобранцами женского пола, – облизнулся майор Шмидт, а Милена обиженно надула губы и шлепнула его по руке. – Как хорошо, что Господь Бог разделил людей на нации – благодаря этому мудрому решению у нас всегда есть выбор женщин и имеются враги!
– А также предмет для насмешек, – добавил Фихтер. – Кстати, мне хотелось бы знать: почему соседние нации, многие из которых являются родственными, испытывают столь сильную взаимную неприязнь, что придумывают друг другу обидные прозвища? Украинцы не любят русских, португальцы – испанцев, англичане – французов, болгары – турок…
– А все вместе ненавидят цыган и евреев! – вставил Хартвиг. – Я думаю, что национальность ставится в вину тогда, когда возникает чувство ущербности или зависти. Хотя все это такая чушь – подыхать мы все будем одинаково… Хотел бы я по национальности быть ангелом, чтобы этого избежать! – неожиданно заключил он.
– Но что бы ты тогда делал в борделях? – усмехнулась Сильвия, после чего все расхохотались, и громче всех смеялся сам корнет.
– Довольно о серьезном! – заявил он. – Давайте играть в прятки! Я буду водить первым, а узнавать пойманного мы будем по самым выступающим частям тела… Для этого надо чередоваться: сначала кавалер ловит дам, а потом дама – кавалеров. – И корнет тут же пояснил свою мысль.
Все дружно ее одобрили, после чего девицы быстро расшнуровали корсеты, причем Кларе для этого потребовалось снять верхнюю часть своего монашеского одеяния. Хартвигу завязали глаза салфеткой, и игра началась.
Пока корнет гонялся по комнате за тремя визжавшими девицами, прыгавшими по столу и кушеткам, Фихтер и Шмидт лихо дымили сигарами, подсказывая Хартвигу направление движения. После трех неудачных попыток тому удалось схватить за талию самую неповоротливую из девиц – румынку, – и процесс «опознания» начался. Корнет долго, с упоением, водил рукой по обнаженным грудям женщины, то сжимая их, то словно бы взвешивая, и наконец объявил свое решение:
– Сильвия!
После этого роли переменились – Клара и Милена уселись на диван, а Сильвии завязали глаза. Но долго водить ей не пришлось – майор Шмидт, совершив обходной маневр, попытался было похлопать ее по пышному заду, но был проворно схвачен за руку. Однако опознавать пойманного надо было не по руке. Подстрекаемая откровенными шуточками своих подруг, румынка расстегнула брюки майора и решительно запустила туда руку.
– Н-да, – глубокомысленно изрекла она, – ну, такой солидный жезл может принадлежать только старшему по званию! Майор, теперь ваша очередь водить!
Шмидту пришлось тяжелее всего – несмотря на все подсказки Фихтера и Хартвига, ему никак не удавалось поймать ни одной из девиц, пока Милена наконец не сжалилась над ним и не угодила в его объятия.
Запыхавшийся Шмидт долго щекотал усами ее небольшие, но очень красивые груди, после чего вдруг сорвал с глаз повязку и заявил:
– А не пора ли нам сделать перерыв?
Разгоряченные Фихтер и Хартвиг немедленно согласились, после чего все три парочки покинули кабинет, подталкивая друг друга и пересмеиваясь, поднялись наверх и, оказавшись в длинном коридоре, куда выходило несколько дверей, разбрелись по комнатам, договорившись через час собраться снова.
Оказавшись в уютном номере, освещенном лишь одним газовым рожком, который был прикрыт красным, венецианского стекла абажуром, лейтенант Фихтер лениво обнял Сильвию и подвел ее к широкой двуспальной кровати.
– Подожди, я разденусь, – томно произнесла она, взявшись за крючки платья.
Но он остановил ее руки:
– Нет необходимости. Взбирайся на постель и становись на четвереньки.
Сильвия усмехнулась. Приподняв, чтобы не измять, платье, она выжидательно обернулась на лейтенанта. Задирая на ней платье и обнажая восхитительные смуглые ягодицы с гладкой атласной кожей, Фихтер ощутил прилив сильного возбуждения. А когда Сильвия, лениво прогнув спину и еще выше подняв зад, покорно склонила голову и убрала свои длинные пышные волосы с затылка, так что теперь они свешивались на постель с левой стороны головы, картина стала еще более соблазнительной. Покорная дама полусвета, готовая удовлетворять самые непристойные желания…
Сначала все шло довольно хорошо – цепко ухватив Сильвию за бедра, лейтенант упоенно нырял в ее жаркие, влажные недра, с силой сотрясая женщину и вырывая у нее томные, профессионально поставленные стоны и вздохи. Но стоило ему попытаться вообразить себе то, о чем он думал накануне этого вечера, как все удовольствие испарилось, а возбуждение спало. У Фихтера имелась достаточно гнусная мысль о том, что, представляя себе на месте Сильвии Эмилию, он сумеет хотя бы отчасти удовлетворить свое самолюбие и успокоиться. Однако все получилось совсем иначе – он вдруг стал сам себе отвратителен! Это же надо быть таким ничтожеством, чтобы, не добившись любимой женщины, воображать себя ее мнимым покорителем, поставив перед собой на четвереньки какую-то шлюху! Мысленно унижая Эмилию, он порочит не ее, а только себя! Что общего прекрасная, гордая и умная женщина имеет с той, которая готова принимать любую позу перед любым мужчиной? Как, черт подери, тяжело сознавать себя неудачником и ничтожеством – и никакой разврат не способен успокоить смятенную совесть! Не на шутку разозлившись на самого себя, лейтенант тяжело вздохнул и замер.
– Ты все? – поинтересовалась Сильвия, поворачивая голову.
– Нет, – глухо ответил он, ложась на постель и закидывая руки за голову, – но это и не важно…
– Почему? Разве я тебе не нравлюсь? – обиженно спросила румынка. – Или делаю что-то не так? Ты скажи…
В ответ лейтенант лишь снова вздохнул.
– Подожди минуту, – пробормотала Сильвия и, шурша платьем, переместилась на постели. – Сейчас ты снова возбудишься…
Она наклонилась над лежащим Фихтером, окутав его душистой волной своих жестких волос, вытянула сочные губы трубочкой и принялась делать то, что на жаргоне офицеров их полка называлось «полировкой ствола».
Какое-то время он прислушивался – то к ее старательному дыханию, то к собственным ощущениям, а затем вдруг усмехнулся и начал цитировать одну из своих любимых элегий Овидия:
– Это я не тебе… Можешь продолжать.
– Именем его величества императора Франца Иосифа!
– Да здравствует наш славный император! – приняв это за шутку, отозвался Фихтер, но через мгновение остолбенел. Замерла и Сильвия.
В комнату буквально ворвался полковник Фихтер, за спиной которого стояли два солдата с винтовками.
– Дядя?
– Что ты здесь делаешь, мерзавец?
Пораженный его внезапным появлением, лейтенант вдруг истерично расхохотался:
– Если тебя это интересует, то Сильвия может продемонстрировать…
– Молчать, щенок! – Полковник порывисто прикрыл дверь, выставив обоих солдат в коридоре. – Какой позор! Немедленно выкинь эту девку вон и надень штаны!
– С каких это пор ты вздумал заботиться о моей нравственности при помощи солдат? – изумленно спросил лейтенант, приподнимаясь с постели и с трудом натягивая брюки. – Меня что – арестуют за посещение борделя?
В ответ на это полковник выдал короткую фразу, представлявшую собой одно из самых грубых ругательств немецкого языка:
– Der Teufel soil das buserieren, – и лишь после этого спохватился: – Ты здесь один?
– Нет, где-то рядом резвятся Хартвиг и Шмидт…
– Пойдем, ты отведешь меня к майору Шмидту, – приказал полковник, окидывая грозным взглядом удивленную и испуганно молчавшую Сильвию.
Лейтенант пожал плечами:
– Какого черта он тебе понадобился?
Выйдя в коридор вместе с дядей, Стефан заколебался, забыв, за какой из дверей «резвился» майор Шмидт, а затем решительно постучал в первую попавшуюся.
В комнате послышалась какая-то возня, сопровождаемая визгливым женским хохотом. Через минуту дверь распахнулась, и в дверном проеме возник абсолютно голый корнет Хартвиг.
– Это ты, Стефан? – пьяно улыбаясь, поинтересовался он. – Что еще слу…
Не договорив, он заметил стоявшего за спиной приятеля полковника Фихтера и испуганно отдал честь.
– Здравия желаю, господин полковник!
В ответ послышалось сдавленное рычание.
– Проклятье! И это офицеры австрийской армии! Распустились, сукины дети, устав забыли! Даже с голой задницей отдавать честь старшему по званию надо в головном уборе!
– Одну минуту, господин полковник!
И корнет на мгновение скрылся за дверью. Когда он вновь появился, на нем была форменная фуражка. Отдав честь, Хартвиг поспешно сдернул ее с головы и прикрылся.
– Тьфу! – мрачно наблюдая за его действиями, сплюнул полковник. – Где, черт бы вас всех подрал, майор Шмидт?
– Осмелюсь доложить, – угодливо подсказал корнет, – он в соседнем номере. Сюда, налево.
Полковник подал знак солдатам и, оттеснив плечом Стефана, сам постучал в дверь.
Майор Шмидт был не только полностью одет, но даже держал в руке револьвер.
– Что стряслось? – изумился он, увидев полковника, двоих солдат, голого корнета, Стефана Фихтера и двух полуголых девиц – Сильвию и Клару, которые с интересом высовывались из дверей. Милена лежала в глубине комнаты на кровати и лениво курила.
– Потрудитесь отдать револьвер, – грозно сказал полковник, протягивая руку. – Я – полковник контрразведки Фердинанд Фихтер. Именем его императорского величества Франца Иосифа вы арестованы!
– За что?
– За шпионаж и государственную измену!
– Черт подери!
Майор был так изумлен, что, опуская руку с револьвером, случайно надавил на курок. Раздался выстрел – пуля щелкнула в пол и срикошетила в стену, застряв в обоях.
Сразу после этого возникла страшная сумятица – девицы, завизжав, хлопнули дверьми, корнет выронил фуражку, но тут же прикрылся ладонями, лейтенанта оттеснили к стене, а оба солдата, понукаемые грозными окриками полковника Фихтера, накинулись на несчастного майора.
– Какая измена, что за бред? – орал Шмидт, которому выкручивали руки, заламывая их за спину. – С каких это пор измену ищут в борделях? Да за такую измену надо пересажать всю австрийскую армию!
– Вы обвиняетесь в шпионаже в пользу России, – официальным тоном заявил полковник, зачем-то осматривая револьвер майора, который ему передал один из солдат, – и вскоре предстанете перед военным трибуналом. Ведите его!
– Послушай, дядя… – Стефан наконец счел нужным вмешаться, но был мгновенно и резко осажен.
– Молчать! Вы оба, – полковник свирепо оглянулся на лейтенанта и корнета, – еще будете допрошены военной коллегией на предмет выяснения того, какие именно дела, помимо совместного посещения дорогих борделей, связывали вас с этим изменником.
Тех «жриц любви», которые фланировали по улицам, называли «черточками», поскольку полиция ограничивала их в выборе районов города незримой чертой. В районах, находившихся в пределах этой черты, проститутки могли промышлять в любое время дня и в любую погоду.
Но и те, и другие «фрейлейн» ориентировались преимущественно на небогатых горожан – студентов, мелких торговцев и чиновников. Знатные господа предпочитали полную конфиденциальность и максимальные удобства – это им и обеспечивали так называемые «закрытые дома». Самые шикарные из таких «домов» имели международную репутацию, тем более что и работали здесь девушки чуть ли не всех национальностей Европы – начиная от итальянок и кончая польками. Гостиные были обставлены не с мнимой, а с подлинной роскошью, и в этих гостиных не вечно пьяный тапер дребезжал на старом пианино, а играли небольшие высокопрофессиональные оркестры. Здесь для посетителей имелись отдельные кабинеты, лучшие сорта вин, зеркальные комнаты, которые позволяли подглядывать за другими посетителями, а то и тайные лестницы, которыми пользовались представители императорского двора. Короче говоря, хозяева таких заведений стремились всеми возможньши способами разжигать и утолять страсти своих богатых клиентов, не нанося ущерба их безупречной репутации.
Бордель фрау Брюкке относился к разряду самых дорогих, а потому и самых закрытых. Но именно сюда корнет Хартвиг пригласил своих друзей – майора Шмидта и лейтенанта Фихтера для проведения «мальчишника». Юный корнет, которому удалось добиться согласия хорошенькой графини Хаммерсфильд на брак с ним спустя всего месяц после гибели ее жениха князя Штритроттера, чувствовал себя хозяином жизни – он был пьян, весел и сорил деньгами, заказав для себя и своих приятелей отдельный кабинет и отобрав трех лучших девушек, которые, по требованию присутствующих, были наряжены в различные одежды, специально хранившиеся для подобного случая.
Майор Шмидт, верный своей склонности к танцовщицам кабаре, держал на коленях миниатюрную, пухленькую и очень симпатичную чешку лет восемнадцати, по имени Милена, одетую в костюм балерины. Она непрерывно лепетала какую-то чушь, дергала майора за усы, называя его «дядей», и, болтая толстыми ножками, требовала шампанского.
Лейтенант Фихтер предпочел стройную, пышнотелую брюнетку – румынку Сильвию – в сильно декольтированном бальном платье, с роскошным бюстом, черными волоокими глазами и низким ленивым голосом.
Однако оригинальнее всех оказался корнет Хартвиг: его будущая партнерша, немка Клара – хрупкая, стройная, «ангельски миловидная» блондинка с печальными голубыми глазами, – была одета в монашье платье.
– Итак, лейтенант, давайте выпьем за счастье нашего Хартвига! – предложил майор Шмидт. – Черт возьми, но он славный малый, и я от души рад, что эта хорошенькая куколка – графиня Хаммерсфильд – достанется именно ему, а не напыщенному индюку Штритроттеру.
– Присоединяюсь, – охотно согласился Фихтер, чокаясь с корнетом. – Удачи тебе, Генрих!
– Спасибо, друзья! – растроганно произнес корнет. – Разумеется, я надеюсь увидеть вас на своей свадьбе. Майору, как старшему по званию, принадлежит роль шафера, зато тебя, Стефан, я познакомлю с младшей сестрой моей Маргариты. Кстати… – Он вдруг задумался. – Интересно бы знать, насколько целомудренная жена мне достанется. А вдруг этот проклятый князь успел наставить мне рога?
– Если это даже так, – успокоил его майор, – то рога у тебя, мой мальчик, будут поистине золотые!
Графиня Хаммерсфильд была очень богата, а корнет никогда не скрывал от своих ближайших друзей, что охотится за приданым.
– Рога наставляют мужу, – поучительно заметила Сильвия, сидевшая рядом с Фихтером и закинувшая свое тяжелое бедро на его ногу, – а ты еще не муж!
– Верно, – корнет глупо улыбнулся. – Впрочем, какая разница! Кстати, господа, по этому поводу забавный анекдот, который случился с моей двоюродной сестрой. Представьте себе, но она была воспитана в такой строгости, что и понятия не имела о том, чем надлежит заниматься в супружеской постели!
– Не может быть! – усомнилась «монахиня» Клара, обнимавшая корнета за шею. – А вот я…
– Молчи, – перебил ее Хартвиг, – речь не о тебе. Так вот, можете себе вообразить, какой скандал разгорелся в нашем семействе, когда в первую же брачную ночь моя драгоценная сестрица, вся заплаканная, прибежала в родительский дом и решительно заявила, что не желает больше видеть того ужасного извращенца, за которого ее выдали замуж!
– А что же он такого сделал? – усмехаясь, полюбопытствовал Фихтер.
– Попытался ее раздеть! – под общий смех присутствующих заявил Хартвиг. – Нет, серьезно, но моя сестра была в настоящем шоке и, явно ожидая сочувствия, долго рассказывала нам о том, с каким трудом ей удалось отвергнуть грязные притязания этого садиста!
– Какой кошмар! – пролепетала Милена, забираясь своей маленькой пухлой лапкой под расстегнутый мундир Шмидта, отчего славный майор начал пыхтеть и наливаться кровью. – А вот я считаю мужчин не садистами, а очень милыми душками… Ну поцелуй же меня, дядя!
– Господа, у меня тост! – заявил Хартвиг, пока майор целовал свою красотку, ощупывая ее толстые ляжки, а Фихтер «грел ладонь» внутри теплого декольте своей брюнетки. – Давайте выпьем за нашу доблестную армию в целом и за наш гусарский полк в частности!
– Согласен! – тут же отозвался заметно опьяневший Фихтер. – Тем более что, судя по последним событиям в Боснии, нам вскоре предстоит война с Сербией, чему я, признаться, очень рад! Пора наконец встряхнуться и провести здоровое кровопускание! Война вдохновляет, воспитывает, полирует кровь! Ценить жизнь можно, лишь познав цену смерти. Дядя часто упрекает меня в том, что мы засиделись в борделях да театрах, и, признаться, теперь я с ним полностью согласен.
– Тебе у нас не нравится? – удивилась Сильвия.
– Ах, вот как ты заговорил после неудачи с фрейлейн Лукач! – ехидно прокомментировал майор. – Впрочем, я тоже одобряю войну, во-первых, потому, что не люблю русских и сербов, а во-вторых, потому, что надеюсь на трофеи… Признаться, я уже так задолжал за квартиру на улице Грабен, что, если не случится войны, мне придется перебираться в казармы.
– Нет, господа, что вы! – возмутился Хартвиг. – Какая война, зачем, почему? Я, черт возьми, женюсь и не желаю проводить медовый месяц под сербскими пулеметами! Не хватало еще мне, как Штритроттеру, схлопотать пулю в лоб накануне свадьбы или сразу же после нее!
– Стыдись, Генрих! – в один голос воскликнули лейтенант и майор, после чего, однако, дружно чокнулись и выпили.
– Нет, господа, но согласитесь, что в нашей империи и так уже хватает славян, – не унимался корнет, – чтобы еще присоединять к ним сербов!
– Зато мы пополним наши бордели сербскими новобранцами женского пола, – облизнулся майор Шмидт, а Милена обиженно надула губы и шлепнула его по руке. – Как хорошо, что Господь Бог разделил людей на нации – благодаря этому мудрому решению у нас всегда есть выбор женщин и имеются враги!
– А также предмет для насмешек, – добавил Фихтер. – Кстати, мне хотелось бы знать: почему соседние нации, многие из которых являются родственными, испытывают столь сильную взаимную неприязнь, что придумывают друг другу обидные прозвища? Украинцы не любят русских, португальцы – испанцев, англичане – французов, болгары – турок…
– А все вместе ненавидят цыган и евреев! – вставил Хартвиг. – Я думаю, что национальность ставится в вину тогда, когда возникает чувство ущербности или зависти. Хотя все это такая чушь – подыхать мы все будем одинаково… Хотел бы я по национальности быть ангелом, чтобы этого избежать! – неожиданно заключил он.
– Но что бы ты тогда делал в борделях? – усмехнулась Сильвия, после чего все расхохотались, и громче всех смеялся сам корнет.
– Довольно о серьезном! – заявил он. – Давайте играть в прятки! Я буду водить первым, а узнавать пойманного мы будем по самым выступающим частям тела… Для этого надо чередоваться: сначала кавалер ловит дам, а потом дама – кавалеров. – И корнет тут же пояснил свою мысль.
Все дружно ее одобрили, после чего девицы быстро расшнуровали корсеты, причем Кларе для этого потребовалось снять верхнюю часть своего монашеского одеяния. Хартвигу завязали глаза салфеткой, и игра началась.
Пока корнет гонялся по комнате за тремя визжавшими девицами, прыгавшими по столу и кушеткам, Фихтер и Шмидт лихо дымили сигарами, подсказывая Хартвигу направление движения. После трех неудачных попыток тому удалось схватить за талию самую неповоротливую из девиц – румынку, – и процесс «опознания» начался. Корнет долго, с упоением, водил рукой по обнаженным грудям женщины, то сжимая их, то словно бы взвешивая, и наконец объявил свое решение:
– Сильвия!
После этого роли переменились – Клара и Милена уселись на диван, а Сильвии завязали глаза. Но долго водить ей не пришлось – майор Шмидт, совершив обходной маневр, попытался было похлопать ее по пышному заду, но был проворно схвачен за руку. Однако опознавать пойманного надо было не по руке. Подстрекаемая откровенными шуточками своих подруг, румынка расстегнула брюки майора и решительно запустила туда руку.
– Н-да, – глубокомысленно изрекла она, – ну, такой солидный жезл может принадлежать только старшему по званию! Майор, теперь ваша очередь водить!
Шмидту пришлось тяжелее всего – несмотря на все подсказки Фихтера и Хартвига, ему никак не удавалось поймать ни одной из девиц, пока Милена наконец не сжалилась над ним и не угодила в его объятия.
Запыхавшийся Шмидт долго щекотал усами ее небольшие, но очень красивые груди, после чего вдруг сорвал с глаз повязку и заявил:
– А не пора ли нам сделать перерыв?
Разгоряченные Фихтер и Хартвиг немедленно согласились, после чего все три парочки покинули кабинет, подталкивая друг друга и пересмеиваясь, поднялись наверх и, оказавшись в длинном коридоре, куда выходило несколько дверей, разбрелись по комнатам, договорившись через час собраться снова.
Оказавшись в уютном номере, освещенном лишь одним газовым рожком, который был прикрыт красным, венецианского стекла абажуром, лейтенант Фихтер лениво обнял Сильвию и подвел ее к широкой двуспальной кровати.
– Подожди, я разденусь, – томно произнесла она, взявшись за крючки платья.
Но он остановил ее руки:
– Нет необходимости. Взбирайся на постель и становись на четвереньки.
Сильвия усмехнулась. Приподняв, чтобы не измять, платье, она выжидательно обернулась на лейтенанта. Задирая на ней платье и обнажая восхитительные смуглые ягодицы с гладкой атласной кожей, Фихтер ощутил прилив сильного возбуждения. А когда Сильвия, лениво прогнув спину и еще выше подняв зад, покорно склонила голову и убрала свои длинные пышные волосы с затылка, так что теперь они свешивались на постель с левой стороны головы, картина стала еще более соблазнительной. Покорная дама полусвета, готовая удовлетворять самые непристойные желания…
Сначала все шло довольно хорошо – цепко ухватив Сильвию за бедра, лейтенант упоенно нырял в ее жаркие, влажные недра, с силой сотрясая женщину и вырывая у нее томные, профессионально поставленные стоны и вздохи. Но стоило ему попытаться вообразить себе то, о чем он думал накануне этого вечера, как все удовольствие испарилось, а возбуждение спало. У Фихтера имелась достаточно гнусная мысль о том, что, представляя себе на месте Сильвии Эмилию, он сумеет хотя бы отчасти удовлетворить свое самолюбие и успокоиться. Однако все получилось совсем иначе – он вдруг стал сам себе отвратителен! Это же надо быть таким ничтожеством, чтобы, не добившись любимой женщины, воображать себя ее мнимым покорителем, поставив перед собой на четвереньки какую-то шлюху! Мысленно унижая Эмилию, он порочит не ее, а только себя! Что общего прекрасная, гордая и умная женщина имеет с той, которая готова принимать любую позу перед любым мужчиной? Как, черт подери, тяжело сознавать себя неудачником и ничтожеством – и никакой разврат не способен успокоить смятенную совесть! Не на шутку разозлившись на самого себя, лейтенант тяжело вздохнул и замер.
– Ты все? – поинтересовалась Сильвия, поворачивая голову.
– Нет, – глухо ответил он, ложась на постель и закидывая руки за голову, – но это и не важно…
– Почему? Разве я тебе не нравлюсь? – обиженно спросила румынка. – Или делаю что-то не так? Ты скажи…
В ответ лейтенант лишь снова вздохнул.
– Подожди минуту, – пробормотала Сильвия и, шурша платьем, переместилась на постели. – Сейчас ты снова возбудишься…
Она наклонилась над лежащим Фихтером, окутав его душистой волной своих жестких волос, вытянула сочные губы трубочкой и принялась делать то, что на жаргоне офицеров их полка называлось «полировкой ствола».
Какое-то время он прислушивался – то к ее старательному дыханию, то к собственным ощущениям, а затем вдруг усмехнулся и начал цитировать одну из своих любимых элегий Овидия:
– Что?
Но все лежал я как пень, как статуя, груз бесполезный,
Было бы трудно решить – тело я или же тень?..
– Это я не тебе… Можешь продолжать.
Профессиональное усердие Сильвии не пропало бы даром, но тут в коридоре раздались тяжелые шаги. Прежде чем лейтенант успел встрепенуться, в дверь постучали, после чего раздался грозный оклик:
А ведь подруга моя и руки ко мне простирала,
И поощряла любовь лаской искусной сама…
Но, увидав, что мой пыл никаким не пробудишь искусством
И что, свой долг позабыв, я лишь слабей становлюсь,
Молвила: «Ты надо мной издеваешься? Против желанья
Кто же велел тебе лезть, дурень, ко мне на постель?»
– Именем его величества императора Франца Иосифа!
– Да здравствует наш славный император! – приняв это за шутку, отозвался Фихтер, но через мгновение остолбенел. Замерла и Сильвия.
В комнату буквально ворвался полковник Фихтер, за спиной которого стояли два солдата с винтовками.
– Дядя?
– Что ты здесь делаешь, мерзавец?
Пораженный его внезапным появлением, лейтенант вдруг истерично расхохотался:
– Если тебя это интересует, то Сильвия может продемонстрировать…
– Молчать, щенок! – Полковник порывисто прикрыл дверь, выставив обоих солдат в коридоре. – Какой позор! Немедленно выкинь эту девку вон и надень штаны!
– С каких это пор ты вздумал заботиться о моей нравственности при помощи солдат? – изумленно спросил лейтенант, приподнимаясь с постели и с трудом натягивая брюки. – Меня что – арестуют за посещение борделя?
В ответ на это полковник выдал короткую фразу, представлявшую собой одно из самых грубых ругательств немецкого языка:
– Der Teufel soil das buserieren, – и лишь после этого спохватился: – Ты здесь один?
– Нет, где-то рядом резвятся Хартвиг и Шмидт…
– Пойдем, ты отведешь меня к майору Шмидту, – приказал полковник, окидывая грозным взглядом удивленную и испуганно молчавшую Сильвию.
Лейтенант пожал плечами:
– Какого черта он тебе понадобился?
Выйдя в коридор вместе с дядей, Стефан заколебался, забыв, за какой из дверей «резвился» майор Шмидт, а затем решительно постучал в первую попавшуюся.
В комнате послышалась какая-то возня, сопровождаемая визгливым женским хохотом. Через минуту дверь распахнулась, и в дверном проеме возник абсолютно голый корнет Хартвиг.
– Это ты, Стефан? – пьяно улыбаясь, поинтересовался он. – Что еще слу…
Не договорив, он заметил стоявшего за спиной приятеля полковника Фихтера и испуганно отдал честь.
– Здравия желаю, господин полковник!
В ответ послышалось сдавленное рычание.
– Проклятье! И это офицеры австрийской армии! Распустились, сукины дети, устав забыли! Даже с голой задницей отдавать честь старшему по званию надо в головном уборе!
– Одну минуту, господин полковник!
И корнет на мгновение скрылся за дверью. Когда он вновь появился, на нем была форменная фуражка. Отдав честь, Хартвиг поспешно сдернул ее с головы и прикрылся.
– Тьфу! – мрачно наблюдая за его действиями, сплюнул полковник. – Где, черт бы вас всех подрал, майор Шмидт?
– Осмелюсь доложить, – угодливо подсказал корнет, – он в соседнем номере. Сюда, налево.
Полковник подал знак солдатам и, оттеснив плечом Стефана, сам постучал в дверь.
Майор Шмидт был не только полностью одет, но даже держал в руке револьвер.
– Что стряслось? – изумился он, увидев полковника, двоих солдат, голого корнета, Стефана Фихтера и двух полуголых девиц – Сильвию и Клару, которые с интересом высовывались из дверей. Милена лежала в глубине комнаты на кровати и лениво курила.
– Потрудитесь отдать револьвер, – грозно сказал полковник, протягивая руку. – Я – полковник контрразведки Фердинанд Фихтер. Именем его императорского величества Франца Иосифа вы арестованы!
– За что?
– За шпионаж и государственную измену!
– Черт подери!
Майор был так изумлен, что, опуская руку с револьвером, случайно надавил на курок. Раздался выстрел – пуля щелкнула в пол и срикошетила в стену, застряв в обоях.
Сразу после этого возникла страшная сумятица – девицы, завизжав, хлопнули дверьми, корнет выронил фуражку, но тут же прикрылся ладонями, лейтенанта оттеснили к стене, а оба солдата, понукаемые грозными окриками полковника Фихтера, накинулись на несчастного майора.
– Какая измена, что за бред? – орал Шмидт, которому выкручивали руки, заламывая их за спину. – С каких это пор измену ищут в борделях? Да за такую измену надо пересажать всю австрийскую армию!
– Вы обвиняетесь в шпионаже в пользу России, – официальным тоном заявил полковник, зачем-то осматривая револьвер майора, который ему передал один из солдат, – и вскоре предстанете перед военным трибуналом. Ведите его!
– Послушай, дядя… – Стефан наконец счел нужным вмешаться, но был мгновенно и резко осажен.
– Молчать! Вы оба, – полковник свирепо оглянулся на лейтенанта и корнета, – еще будете допрошены военной коллегией на предмет выяснения того, какие именно дела, помимо совместного посещения дорогих борделей, связывали вас с этим изменником.