Страница:
– Они были знакомы? – спросил он у комиссара нарочито равнодушным тоном.
– Не только знакомы, но, по свидетельствам наших венгерских коллег, состояли в любовной связи. – Вондрачек порылся в ящике стола и вытащил оттуда какую-то папку. – Если хотите, я могу кое-что рассказать вам о нем. Возможно, это заставит вас переменить свое мнение? В конце концов, каждый порядочный человек всеми возможными средствами должен пресекать выходки развращенных мерзавцев. Вы согласны?
Вульф неопределенно пожал плечами, но приготовился слушать.
– Вот показания двух будапештских проституток: Милицы Секеш и Юдит Ковач, – продолжал комиссар, раскрывая папку. – Они были задержаны в пригороде Пешта, поскольку имели непотребный вид и своим поведением нарушали общественную нравственность. Проще говоря, были пьяны и орали во все горло. Причину своего поведения они объяснили радостью – в тот день им удалось подцепить богатого клиента и хорошенько заработать. Вы меня слушаете?
– Да, конечно.
– По их словам, дело происходило так: они явились по вызову в один частный дом, где их ожидал некий господин, с которым они занялись любовными играми в извращенной форме.
– А что это значит – «извращенная форма»? – полюбопытствовал Вульф, сразу вспомнив цепи и хлыст.
– Вообще говоря, извращение – это удовольствие, получаемое или от чего-то необычного, или необычным способом, – охотно пояснил Вондрачек. – Например, если нормальный человек, намереваясь совершить половой акт, раздевается догола, то извращенец поступает наоборот – то есть, уже находясь в голом виде, надевает носки, шляпу и галстук.
– Какое же это извращение? Это просто игра, совершаемая по правилам, которые известны лишь самим участникам, и я не вижу здесь ничего страшного. Во всяком случае, эти игры намного безобиднее того удовольствия, которое получают некоторые государственные деятели, посылая на смерть своих подданных во имя мнимых…
– Оставим политику, – поспешно перебил комиссар. – В данном случае нас это не касается.
– Хорошо, – согласился Вульф. – Так что дальше – этот господин, то есть Фальва, совершал половой акт в носках и цилиндре?
– Нет, он вел себя по-другому – заставлял обеих проституток снимать свое нижнее белье и выбрасывать его в окно. При этом за каждую снятую деталь туалета он немедленно платил им по десять крон.
– Какая щедрость!
– После того как он первый раз удовлетворился, они вышли из дома и сели в его автомобиль. Господин Фальва привез их в рощу и, поставив одну из девиц на четвереньки, стал совершать с ней половой акт, в то время как другая девица должна была хлестать его по голой заднице березовым прутом. – Судя по тому, с каким удовольствием Вондрачек пересказывал эти подробности, они его немало забавляли. – Наконец он удовлетворился снова, расплатился с девицами и договорился о новой встрече, вручив им свою визитную карточку. Затем он укатил, а девицы дошли пешком до ближайшего трактира, где подсчитали свои доходы и, придя в полный восторг, дружно напились в компании каких-то ломовых извозчиков. Именно после этого их и задержала полиция. Ну, что вы на это скажете?
Вульф улыбнулся.
– Если даже называть это извращением, то это весьма невинное извращение. Гораздо более опасными мне представляются те извращенцы, которые вообще не хотят получать удовольствия, или те, которые не дорожат временем жизни, или те, которые тратят это время на самые ничтожные мелочи…
– Вы философствуете, а я вас спрашивал о другом, – вновь прервал его комиссар. – Вы согласны сотрудничать со мной лично, наблюдая за поведением господина Фальвы? Если вы заинтересованы в скорейшем нахождении фрейлейн Берты Тымковец, то просто обязаны согласиться.
Сергей задумался – ему внезапно вспомнилось его подозрение в отношении лорда Сильверстоуна: не Берта ли направлялась к англичанину в тот день, когда он сам выходил от него после дружеского обеда? Впрочем, стоит ли раньше времени привлекать внимание полиции к почтенному доктору, не лучше ли сначала самому у него обо всем узнать? А что касается Фальвы…
– Хорошо, – наконец сказал он, – во всем, что может поспособствовать розыску этой девушки, я буду вам помогать. Но если вы надеетесь сделать из меня платного шпика…
Вондрачек широко улыбнулся и протестующе замахал руками.
Выйдя из полицейского участка, Вульф взглянул на часы, украшавшие пожарную каланчу. Они начали бить одиннадцать. Вспомнив, что еще не завтракал, Сергей бодрым шагом направился в одно из своих любимых кафе – «Шварцвальд».
Поздоровавшись с хозяином, он занял место за привычным столиком напротив входа и сделал заказ. В кафе было немноголюдно – несколько пожилых венцев, пьющих свой утренний кофе с газетами в руках, да один маленький и худенький юноша еврейской наружности, с крупными, слегка оттопыренными ушами, густыми черными бровями, лоснящимися губами и большими задумчивыми глазами. Он что-то писал, задумчиво поглядывая в окно, поэтому Вульф сразу решил, что это поэт или журналист. Интересно бы взглянуть, что он там сочиняет. Судя по грустному виду, это могла быть очередная стихотворная жалоба на жестокость возлюбленной, или если он слишком самолюбив, то и наоборот. В истории литературы бывали подобные примеры.
В молодости у знаменитого автора «Декамерона» Джованни Боккаччо был роман с одной замужней дамой знатного происхождения. Когда она его бросила, он разразился романом под названием «Фьяметта». Биографы Боккаччо до сих пор спорят между собой по поводу одной пикантной детали – добился он успеха у своей Фьяметты или нет? Сам Вульф, с трудом осилив этот на редкость занудный роман, пришел к выводу, что вряд ли. В романе девять глав, и лишь в одном, весьма бессодержательном абзаце повествуется о том, как она ему «уступила». Но уже в следующей главе они расстаются, после чего следуют бесконечные жалобы дамы на жестокосердие своего возлюбленного. Складывалось впечатление, что Боккаччо, описавший себя в облике классического соблазнителя по имени Панфило[3], не смог поведать ничего вразумительного по поводу своих мнимых успехов. Счастливые поэты гораздо красноречивее! Роман, написанный брошенным поклонником, – одна сплошная жалоба влюбленной и брошенной женщины. Есть над чем задуматься психоаналитикам…
– … Дождемся Фелицию и вместе пойдем на лекцию профессора Фрейда.
Задумавшийся Вульф удивленно вскинул голову. А ведь он чуть было не забыл, что сегодня как раз тот день, когда Фрейд читает открытую лекцию в Венском университете.
К молодому человеку присоединился приятель, и теперь, в ожидании какой-то Фелиции, они живо обсуждали волнующую обоих тему.
– Понимаешь, Франц, – говорил этот приятель, непрерывно поправляя свое золотое пенсне, – я давно заметил одну закономерность: чем скучнее жизнь – тем злее развлечения. А самое злое из них – это травля себе подобных путем склок и подсиживаний. Именно поэтому я вынужден был оставить работу в городской ратуше, о чем, впрочем, нисколько не жалею, ибо это были самые скучные годы моей жизни.
– Что же тут удивительного? – отложив перо, отвечал Франц. – Скука – это царица дураков и бюрократов! При этом насколько скучны сами бюрократы, настолько же скучна и борьба с ними.
– А уж как скучны бюрократические инструкции!
– О, инструкции – это дамбы, что противостоят бесконечно хаотическому потоку жизни, превращая его в зловонное болото. Самая прекрасная инструкция – это та, которую можно высечь золотыми буквами на неколебимом граните «на веки веков». Ненависть ко всему новому, неожиданному, а потому и интересному, – это оборотная сторона любви к четкой и ясной инструкции. Вообще говоря, способность к развитию во времени присуща бюрократической системе не больше, чем египетским пирамидам…
Молодой человек говорил с таким воодушевлением, что Вульф невольно заслушался. Кто же он все-таки – поэт или чиновник?
– … Смешно сказать – но оперетта, самый веселый и жизнерадостный жанр, превратилась в напыщенный, медлительный, вялый фарс, где записные остряки с плохо скрываемой скукой произносят со сцены унылые остроты, а почтенная примадонна лениво шевелит телесами, изображая «огненный чардаш», который из уважения к ее возрасту оркестр играет на два такта медленней, чем в авторской партитуре!
– Ну, здесь ты не прав! Ты говоришь о скверных провинциальных театрах, а в Вене примадонны совсем не такие. Видел бы ты Жужу Форкаи или Эмилию Лукач…
Услышав знакомое имя, Вульф насторожился – и совершенно напрасно, поскольку в следующее мгновение разговор друзей прервался. В кафе вошла девушка в белой кофте, темно-зеленой юбке и с увесистым медальоном на шее. Узкое лошадиное лицо, большие губы, гладко зачесанные волосы, скованные в пучок на затылке. «Да, соблазнительной ее явно не назовешь», – отметил про себя Вульф.
Зато молодой человек, которого звали Францем, просиял и радостно поднялся ей навстречу. Представив девушку своему приятелю, он расплатился с кельнером, и все трое направились к выходу. На полдороге он, что-то вспомнив, вернулся к своему столику, взял с него исписанный лист бумаги, скомкал его и торопливо зашвырнул в урну. Устремившись вслед за своей дамой, он не заметил, что комок бумаги, ударившись о край урны, отлетел под соседний столик, к самым ногам Вульфа.
Сергей дождался, пока девушка и оба юноши покинут кафе, а затем поднял бумагу и с любопытством развернул. Несколько рисунков, а под ними какие-то заметки. Почерк был мелкий и небрежный, поэтому ему с немалым трудом удалось разобрать написанное.
«Я нарочно хожу по улицам, где есть проститутки. Когда я прохожу мимо них, меня возбуждает эта далекая, но тем не менее существующая возможность пойти с одной из них. Это вульгарно? Но я не знаю ничего лучшего, и такой поступок кажется мне, в сущности, невинным и почти не заставляет меня каяться. Только я хочу толстых, пожилых, в поношенных, но благодаря разным накидкам кажущихся пышными платьях. Одна из них, по-видимому, уже знает меня. Я встретил ее сегодня после обеда, она была без шляпы, в простой рабочей блузе, как кухарка, и несла большой сверток, вероятно, белье к прачке. Ни один человек, кроме меня, не нашел бы в ней ничего соблазнительного. Мы мельком посмотрели друг на друга. Теперь, вечером, когда стало прохладно, я увидел ее на противоположной стороне узкого, ответвляющегося от Цельнергассе переулка, где она обычно поджидает клиентов; она была в облегающем желтовато-коричневом пальто. Я дважды оглянулся на нее, она ответила на мой взгляд, но я прямо-таки сбежал от нее… Страшная ненадежность моего внутреннего бытия».
Ниже следовали несколько вариантов подписи, один из которых оказался достаточно четким – Ф.Кафка.
Профессор Фрейд учтиво склонил седую голову и под грохот аплодисментов сошел с трибуны. Правильные черты лица, холеные борода и усы, сосредоточенный взгляд темных глаз, ясная речь – все это производило на слушателей глубокое впечатление: ведь они приобщаются к самым волнующим тайнам современной науки, ведомые ее преданным жрецом.
Сергея Вульфа давно интересовала одна мысль – почему все физические константы именно таковы, что стало возможным возникновение сначала жизни, а затем и человека, приступившего к познанию Вселенной? Ведь если бы ускорение свободного падения или температура замерзания воды были немного иными, то Вселенная приняла бы другой вид и жизнь в ней оказалась бы невозможна. Получается, что Вселенная такова, какова она есть, именно потому, что в противном случае был бы невозможен ее сознательный наблюдатель в лице человечества. Но ведь сознание – это процесс, закрытый от наружного наблюдения и воспринимаемый лишь изнутри. Каким же образом Вселенная может узнать, что она создала разумные существа, наделенные сознанием? Только благодаря божественному всеведению! Получается странная дилемма – либо Вселенная разумна и человек является «венцом творения», против чего выступает профессор Фрейд, либо возникновение человеческого «Я» является результатом совпадения невероятного количества случайностей. Последняя мысль была особенно трудна для восприятия – какой же набор случайностей мог породить такую цепочку событий, чтобы из первоначальной газо-пылевой туманности возникла солнечная система, на одной из планет которой однажды появилось индивидуальное «Я» Сергея Николаевича Вульфа? Кроме того, если все в мире подчиняется естественным законам, то откуда же берется тот нематериальный деятель в виде человеческой души, который яростно не желает подчиняться природной необходимости?
Намереваясь поинтересоваться мнением на этот счет профессора Фрейда, Вульф быстро спустился с галерки и устремился за творцом психоанализа, который медленно шествовал в толпе почитателей, похожий на патриарха.
Пытаясь обогнать двух хорошеньких задорных курсисток в одинаковых коричневых платьях, Сергей случайно задел плечом молодого военного, который разъяренно обернулся.
– Черт подери!
– Простите…
– Как, снова вы?
Лейтенант Фихтер и Сергей Вульф мгновенно узнали друг друга. Но если у Фихтера при воспоминании о недавней неудаче в театре раздраженно заблестели глаза, то Вульф был так поглощен своими мыслями, что равнодушно пожал плечами.
– Не ожидал увидеть вас здесь, – язвительно заметил лейтенант. – Мне казалось, что ваше излюбленное место – это будуары актрис.
– А вот я не слишком удивлен вашим интересом к науке, – невозмутимо парировал Вульф. – Хотя вполне бы мог предположить, что вы пришли сюда охотиться за курсистками.
Лейтенант хотел было вспылить, но решив, что повод для этого слишком ничтожен, пренебрежительно усмехнулся. Они разошлись в разные стороны, причем каждый почувствовал, что эта встреча далеко не последняя.
Глава 6
– Не только знакомы, но, по свидетельствам наших венгерских коллег, состояли в любовной связи. – Вондрачек порылся в ящике стола и вытащил оттуда какую-то папку. – Если хотите, я могу кое-что рассказать вам о нем. Возможно, это заставит вас переменить свое мнение? В конце концов, каждый порядочный человек всеми возможными средствами должен пресекать выходки развращенных мерзавцев. Вы согласны?
Вульф неопределенно пожал плечами, но приготовился слушать.
– Вот показания двух будапештских проституток: Милицы Секеш и Юдит Ковач, – продолжал комиссар, раскрывая папку. – Они были задержаны в пригороде Пешта, поскольку имели непотребный вид и своим поведением нарушали общественную нравственность. Проще говоря, были пьяны и орали во все горло. Причину своего поведения они объяснили радостью – в тот день им удалось подцепить богатого клиента и хорошенько заработать. Вы меня слушаете?
– Да, конечно.
– По их словам, дело происходило так: они явились по вызову в один частный дом, где их ожидал некий господин, с которым они занялись любовными играми в извращенной форме.
– А что это значит – «извращенная форма»? – полюбопытствовал Вульф, сразу вспомнив цепи и хлыст.
– Вообще говоря, извращение – это удовольствие, получаемое или от чего-то необычного, или необычным способом, – охотно пояснил Вондрачек. – Например, если нормальный человек, намереваясь совершить половой акт, раздевается догола, то извращенец поступает наоборот – то есть, уже находясь в голом виде, надевает носки, шляпу и галстук.
– Какое же это извращение? Это просто игра, совершаемая по правилам, которые известны лишь самим участникам, и я не вижу здесь ничего страшного. Во всяком случае, эти игры намного безобиднее того удовольствия, которое получают некоторые государственные деятели, посылая на смерть своих подданных во имя мнимых…
– Оставим политику, – поспешно перебил комиссар. – В данном случае нас это не касается.
– Хорошо, – согласился Вульф. – Так что дальше – этот господин, то есть Фальва, совершал половой акт в носках и цилиндре?
– Нет, он вел себя по-другому – заставлял обеих проституток снимать свое нижнее белье и выбрасывать его в окно. При этом за каждую снятую деталь туалета он немедленно платил им по десять крон.
– Какая щедрость!
– После того как он первый раз удовлетворился, они вышли из дома и сели в его автомобиль. Господин Фальва привез их в рощу и, поставив одну из девиц на четвереньки, стал совершать с ней половой акт, в то время как другая девица должна была хлестать его по голой заднице березовым прутом. – Судя по тому, с каким удовольствием Вондрачек пересказывал эти подробности, они его немало забавляли. – Наконец он удовлетворился снова, расплатился с девицами и договорился о новой встрече, вручив им свою визитную карточку. Затем он укатил, а девицы дошли пешком до ближайшего трактира, где подсчитали свои доходы и, придя в полный восторг, дружно напились в компании каких-то ломовых извозчиков. Именно после этого их и задержала полиция. Ну, что вы на это скажете?
Вульф улыбнулся.
– Если даже называть это извращением, то это весьма невинное извращение. Гораздо более опасными мне представляются те извращенцы, которые вообще не хотят получать удовольствия, или те, которые не дорожат временем жизни, или те, которые тратят это время на самые ничтожные мелочи…
– Вы философствуете, а я вас спрашивал о другом, – вновь прервал его комиссар. – Вы согласны сотрудничать со мной лично, наблюдая за поведением господина Фальвы? Если вы заинтересованы в скорейшем нахождении фрейлейн Берты Тымковец, то просто обязаны согласиться.
Сергей задумался – ему внезапно вспомнилось его подозрение в отношении лорда Сильверстоуна: не Берта ли направлялась к англичанину в тот день, когда он сам выходил от него после дружеского обеда? Впрочем, стоит ли раньше времени привлекать внимание полиции к почтенному доктору, не лучше ли сначала самому у него обо всем узнать? А что касается Фальвы…
– Хорошо, – наконец сказал он, – во всем, что может поспособствовать розыску этой девушки, я буду вам помогать. Но если вы надеетесь сделать из меня платного шпика…
Вондрачек широко улыбнулся и протестующе замахал руками.
Выйдя из полицейского участка, Вульф взглянул на часы, украшавшие пожарную каланчу. Они начали бить одиннадцать. Вспомнив, что еще не завтракал, Сергей бодрым шагом направился в одно из своих любимых кафе – «Шварцвальд».
Поздоровавшись с хозяином, он занял место за привычным столиком напротив входа и сделал заказ. В кафе было немноголюдно – несколько пожилых венцев, пьющих свой утренний кофе с газетами в руках, да один маленький и худенький юноша еврейской наружности, с крупными, слегка оттопыренными ушами, густыми черными бровями, лоснящимися губами и большими задумчивыми глазами. Он что-то писал, задумчиво поглядывая в окно, поэтому Вульф сразу решил, что это поэт или журналист. Интересно бы взглянуть, что он там сочиняет. Судя по грустному виду, это могла быть очередная стихотворная жалоба на жестокость возлюбленной, или если он слишком самолюбив, то и наоборот. В истории литературы бывали подобные примеры.
В молодости у знаменитого автора «Декамерона» Джованни Боккаччо был роман с одной замужней дамой знатного происхождения. Когда она его бросила, он разразился романом под названием «Фьяметта». Биографы Боккаччо до сих пор спорят между собой по поводу одной пикантной детали – добился он успеха у своей Фьяметты или нет? Сам Вульф, с трудом осилив этот на редкость занудный роман, пришел к выводу, что вряд ли. В романе девять глав, и лишь в одном, весьма бессодержательном абзаце повествуется о том, как она ему «уступила». Но уже в следующей главе они расстаются, после чего следуют бесконечные жалобы дамы на жестокосердие своего возлюбленного. Складывалось впечатление, что Боккаччо, описавший себя в облике классического соблазнителя по имени Панфило[3], не смог поведать ничего вразумительного по поводу своих мнимых успехов. Счастливые поэты гораздо красноречивее! Роман, написанный брошенным поклонником, – одна сплошная жалоба влюбленной и брошенной женщины. Есть над чем задуматься психоаналитикам…
– … Дождемся Фелицию и вместе пойдем на лекцию профессора Фрейда.
Задумавшийся Вульф удивленно вскинул голову. А ведь он чуть было не забыл, что сегодня как раз тот день, когда Фрейд читает открытую лекцию в Венском университете.
К молодому человеку присоединился приятель, и теперь, в ожидании какой-то Фелиции, они живо обсуждали волнующую обоих тему.
– Понимаешь, Франц, – говорил этот приятель, непрерывно поправляя свое золотое пенсне, – я давно заметил одну закономерность: чем скучнее жизнь – тем злее развлечения. А самое злое из них – это травля себе подобных путем склок и подсиживаний. Именно поэтому я вынужден был оставить работу в городской ратуше, о чем, впрочем, нисколько не жалею, ибо это были самые скучные годы моей жизни.
– Что же тут удивительного? – отложив перо, отвечал Франц. – Скука – это царица дураков и бюрократов! При этом насколько скучны сами бюрократы, настолько же скучна и борьба с ними.
– А уж как скучны бюрократические инструкции!
– О, инструкции – это дамбы, что противостоят бесконечно хаотическому потоку жизни, превращая его в зловонное болото. Самая прекрасная инструкция – это та, которую можно высечь золотыми буквами на неколебимом граните «на веки веков». Ненависть ко всему новому, неожиданному, а потому и интересному, – это оборотная сторона любви к четкой и ясной инструкции. Вообще говоря, способность к развитию во времени присуща бюрократической системе не больше, чем египетским пирамидам…
Молодой человек говорил с таким воодушевлением, что Вульф невольно заслушался. Кто же он все-таки – поэт или чиновник?
– … Смешно сказать – но оперетта, самый веселый и жизнерадостный жанр, превратилась в напыщенный, медлительный, вялый фарс, где записные остряки с плохо скрываемой скукой произносят со сцены унылые остроты, а почтенная примадонна лениво шевелит телесами, изображая «огненный чардаш», который из уважения к ее возрасту оркестр играет на два такта медленней, чем в авторской партитуре!
– Ну, здесь ты не прав! Ты говоришь о скверных провинциальных театрах, а в Вене примадонны совсем не такие. Видел бы ты Жужу Форкаи или Эмилию Лукач…
Услышав знакомое имя, Вульф насторожился – и совершенно напрасно, поскольку в следующее мгновение разговор друзей прервался. В кафе вошла девушка в белой кофте, темно-зеленой юбке и с увесистым медальоном на шее. Узкое лошадиное лицо, большие губы, гладко зачесанные волосы, скованные в пучок на затылке. «Да, соблазнительной ее явно не назовешь», – отметил про себя Вульф.
Зато молодой человек, которого звали Францем, просиял и радостно поднялся ей навстречу. Представив девушку своему приятелю, он расплатился с кельнером, и все трое направились к выходу. На полдороге он, что-то вспомнив, вернулся к своему столику, взял с него исписанный лист бумаги, скомкал его и торопливо зашвырнул в урну. Устремившись вслед за своей дамой, он не заметил, что комок бумаги, ударившись о край урны, отлетел под соседний столик, к самым ногам Вульфа.
Сергей дождался, пока девушка и оба юноши покинут кафе, а затем поднял бумагу и с любопытством развернул. Несколько рисунков, а под ними какие-то заметки. Почерк был мелкий и небрежный, поэтому ему с немалым трудом удалось разобрать написанное.
«Я нарочно хожу по улицам, где есть проститутки. Когда я прохожу мимо них, меня возбуждает эта далекая, но тем не менее существующая возможность пойти с одной из них. Это вульгарно? Но я не знаю ничего лучшего, и такой поступок кажется мне, в сущности, невинным и почти не заставляет меня каяться. Только я хочу толстых, пожилых, в поношенных, но благодаря разным накидкам кажущихся пышными платьях. Одна из них, по-видимому, уже знает меня. Я встретил ее сегодня после обеда, она была без шляпы, в простой рабочей блузе, как кухарка, и несла большой сверток, вероятно, белье к прачке. Ни один человек, кроме меня, не нашел бы в ней ничего соблазнительного. Мы мельком посмотрели друг на друга. Теперь, вечером, когда стало прохладно, я увидел ее на противоположной стороне узкого, ответвляющегося от Цельнергассе переулка, где она обычно поджидает клиентов; она была в облегающем желтовато-коричневом пальто. Я дважды оглянулся на нее, она ответила на мой взгляд, но я прямо-таки сбежал от нее… Страшная ненадежность моего внутреннего бытия».
Ниже следовали несколько вариантов подписи, один из которых оказался достаточно четким – Ф.Кафка.
* * *
– … Коперник и Дарвин совершили два переворота: один – установив, что Земля не является центром Вселенной, другой – что человек не представляет собой особый вид в мире живого. Утверждение о том, что поведение человека определяется не его сознательным «Я», а сексуальностью и бессознательным, дополняет первые два переворота. Таким образом, психоанализ вносит свой вклад в многовековые усилия науки по развенчанию «нарциссической иллюзии» человека. Теперь предстоит окончательно отказаться от антропоцентризма – человек должен понять, что не является центром мироздания, венцом творения и что даже его «Я» – это отнюдь не самостоятельная и самодовлеющая сущность, а всего лишь надводный пик огромного айсберга бессознательного. Настоятельная цель психоанализа – бороться с иллюзиями, которые пронизывают всю область психики, ибо мировоззрение, основанное на науке, требует отказа от иллюзий. Кто недоволен таким положением вещей и требует успокоения, пусть приобретает его там, где обретет, – мы ему в этом помочь не сможем. Благодарю за внимание.Профессор Фрейд учтиво склонил седую голову и под грохот аплодисментов сошел с трибуны. Правильные черты лица, холеные борода и усы, сосредоточенный взгляд темных глаз, ясная речь – все это производило на слушателей глубокое впечатление: ведь они приобщаются к самым волнующим тайнам современной науки, ведомые ее преданным жрецом.
Сергея Вульфа давно интересовала одна мысль – почему все физические константы именно таковы, что стало возможным возникновение сначала жизни, а затем и человека, приступившего к познанию Вселенной? Ведь если бы ускорение свободного падения или температура замерзания воды были немного иными, то Вселенная приняла бы другой вид и жизнь в ней оказалась бы невозможна. Получается, что Вселенная такова, какова она есть, именно потому, что в противном случае был бы невозможен ее сознательный наблюдатель в лице человечества. Но ведь сознание – это процесс, закрытый от наружного наблюдения и воспринимаемый лишь изнутри. Каким же образом Вселенная может узнать, что она создала разумные существа, наделенные сознанием? Только благодаря божественному всеведению! Получается странная дилемма – либо Вселенная разумна и человек является «венцом творения», против чего выступает профессор Фрейд, либо возникновение человеческого «Я» является результатом совпадения невероятного количества случайностей. Последняя мысль была особенно трудна для восприятия – какой же набор случайностей мог породить такую цепочку событий, чтобы из первоначальной газо-пылевой туманности возникла солнечная система, на одной из планет которой однажды появилось индивидуальное «Я» Сергея Николаевича Вульфа? Кроме того, если все в мире подчиняется естественным законам, то откуда же берется тот нематериальный деятель в виде человеческой души, который яростно не желает подчиняться природной необходимости?
Намереваясь поинтересоваться мнением на этот счет профессора Фрейда, Вульф быстро спустился с галерки и устремился за творцом психоанализа, который медленно шествовал в толпе почитателей, похожий на патриарха.
Пытаясь обогнать двух хорошеньких задорных курсисток в одинаковых коричневых платьях, Сергей случайно задел плечом молодого военного, который разъяренно обернулся.
– Черт подери!
– Простите…
– Как, снова вы?
Лейтенант Фихтер и Сергей Вульф мгновенно узнали друг друга. Но если у Фихтера при воспоминании о недавней неудаче в театре раздраженно заблестели глаза, то Вульф был так поглощен своими мыслями, что равнодушно пожал плечами.
– Не ожидал увидеть вас здесь, – язвительно заметил лейтенант. – Мне казалось, что ваше излюбленное место – это будуары актрис.
– А вот я не слишком удивлен вашим интересом к науке, – невозмутимо парировал Вульф. – Хотя вполне бы мог предположить, что вы пришли сюда охотиться за курсистками.
Лейтенант хотел было вспылить, но решив, что повод для этого слишком ничтожен, пренебрежительно усмехнулся. Они разошлись в разные стороны, причем каждый почувствовал, что эта встреча далеко не последняя.
Глава 6
Похождения бравого лейтенанта Фихтера
В результате стычки с Вульфом лейтенант Фихтер упустил задорных курсисток. А жаль! – ибо, как он успел заметить, из-под платья одной из них мелькнул краешек белого чулка, а именно к такого цвета чулкам бравый лейтенант испытывал особую слабость. Вздохнув и, разумеется, выругавшись, Стефан решил, что теперь не остается ничего другого, как отправиться к дяде, тем более что сегодня истекали три дня, которые тот взял на размышление о судьбе своего племянника. Выйдя из здания университета, лейтенант нанял фиакр и назвал адрес – улица Флорианц.
Весело поглядывая на гулявших по улицам дам и красиво выдыхая дым дорогой папиросы, Стефан наслаждался чудной майской погодой, собственной элегантностью и тем, что на сегодняшней лекции профессор Фрейд назвал «полнотой жизненных сил». Черт возьми, но бурная игра этих самых «жизненных сил» и называется молодостью, а их полноценное удовлетворение – гедонизмом[4]. Глупо терять время, пока в нас бурлит либидо и имеется стремление к удовольствиям, глупо отказываться от них во имя кого-то или чего-то другого. Альтруизм – это удел стариков, уже неспособных наслаждаться жизнью, но имеющих благородство наслаждаться зрелищем того, как это делают другие. Природа мудра, а потому надо вести себя так, чтобы не противоречить ее законам. Если в молодости жить для себя, а в старости – для других, то это и будет то самое идеальное сочетание гедонизма и альтруизма, о котором издавна спорят моралисты.
Придя к столь «мудрому» выводу, лейтенант немедленно вывел из него необходимое следствие – значит, его почтенный дядя из одного только альтруизма обязан помочь своему молодому племяннику.
Лихо подкатив к подъезду старинного особняка восемнадцатого века, Фихтер спрыгнул на тротуар и полез в карман за деньгами. Расплачиваясь с извозчиком, он случайно глянул вдоль улицы и замер. Высокий седовласый джентльмен в сером костюме, серой шляпе и с тростью в руке быстро удалялся в сторону ратуши, время от времени оглядываясь по сторонам, словно высматривая свободный фиакр. Лейтенант видел джентльмена только со спины, однако и этого вполне хватило, чтобы заподозрить неладное: спина незнакомца была совершенно прямой, а походка – твердой, если не сказать чеканной. Несомненно, это был переодетый военный, и притом не кто иной, как полковник Фихтер!
– Что за черт! – недоуменно пробормотал лейтенант. – Или я ошибаюсь, или… Стой, дубина, и подожди меня пять минут! – грубо приказал он начавшему выказывать нетерпение извозчику.
Сунув деньги обратно в карман, он быстро взбежал по мраморным ступенькам парадного и нетерпеливо постучал в дверь тяжелым медным кольцом. В то время в моду входили электрические звонки, но полковник Фихтер считал их «дамской игрушкой».
Фердль открыл почти сразу.
– Где дядя? – тут же спросил лейтенант, стоя на пороге и вперив пристальный взгляд в старого швейцара.
– Господина полковника нет дома…
– Давно он ушел?
И тут Фердль вдруг отвел глаза и забормотал, что это было еще рано утром, когда «господина полковника вызвали по телефону в Генеральный штаб».
– Врешь! – уверенно заявил лейтенант и тут же добавил: – Ну и черт с тобой!
Он быстро вернулся к своему фиакру и поспешно забрался внутрь.
– Следуй вон за тем господином, – приказал он извозчику, но тут, поискав глазами, вдруг заметил, что дядя исчез.
Улица Флорианц была прямой и широкой, а в полдень и весьма оживленной, так что полковник мог легко затеряться или среди прохожих, или зайдя в какое-нибудь кафе, не говоря уже о магазинах. Но вряд ли начальник контрразведки выйдет из дома в штатской одежде лишь для того, чтобы неузнанным посидеть в кафе или посетить магазин! Наверняка он уже нанял фиакр… но какой именно? Впереди были видны два экипажа, не считая автомобиля и открытой коляски с откидным верхом, в которой находились две дамы.
– Трогай! – приказал Фихтер.
– Куда?
– Вперед, за ближайшим фиакром!
Карета рванулась с места и покатила в сторону площади Радецкого, на которой стоял конный памятник знаменитому маршалу. Фихтер, высунувшись из окна, увлеченно следил за обоими преследуемыми фиакрами, в пылу погони забыв задать себе очень простой вопрос: а зачем он, собственно, это делает? Мало ли какие дела могут быть у его дяди, и он вряд ли обрадуется, если узнает, что племянник следует за ним по пятам.
На площади Радецкого фиакры разделились: один направился по улице Грабен в сторону Восточного вокзала, второй – в направлении острова Пратер.
Возница придержал лошадей, а лейтенант лихорадочно соображал. Если дядя действительно находится в одном из этих фиакров, то куда, черт подери, он мог направляться? Решив, что вокзал является более «военным» объектом, чем любимое место увеселения всей Вены, лейтенант приказал свернуть на улицу Грабен. Теперь фиакры ехали друг за другом, и Фихтеру оставалось лишь надеяться на то, что он не ошибся.
Ему повезло – когда фиакр остановился на площади перед вокзалом, лейтенант с радостью увидел, как из него выходит тот самый господин. Расплачиваясь с извозчиком, он впервые повернулся лицом к Стефану – и это оказалось настолько удивительным зрелищем, что лейтенант, непроизвольно откинувшись в глубь собственной кареты, изумленно присвистнул. Котелок незнакомца оказался низко надвинут на лоб, глаза скрывали темные очки, однако в этом еще не было ничего странного. Лейтенанта поразило другое – господин не носил ни усов, ни бакенбардов! Значит, это не дядя, ибо полковник Фихтер никогда и ни при каких обстоятельствах не расстался бы с собственной, и весьма пышной, растительностью.
О черт, значит, Фердль говорил правду! Разочарованный Стефан уже хотел было приказать своему извозчику ехать обратно, но тут услышал звонкий голос уличного мальчишки – разносчика газет:
– Покупайте «Нойе фрайе прессе»! Самые свежие новости из жизни императорского двора и нашей доблестной армии! Скоро начнутся маневры в Боснии!
– Эй, малый, иди сюда!
Лейтенант не видел того, кто окликнул мальчишку, но мгновенно узнал голос – это был голос полковника Фихтера. Украдкой выглянув в окно фиакра, Стефан увидел, как бритый незнакомец покупает газету. Что за черт – так дядя это или нет?
И тут он допустил ошибку – в спешке расплатившись, выскочил из фиакра раньше, чем полковник вошел в здание вокзала. Лейтенант слишком поздно сообразил, что, стоя на площади в яркой гусарской форме, трудно остаться незамеченным. Тем не менее он прижал саблю к боку и бегом бросился к вокзалу. Перед самым входом в голове вдруг мелькнула новая мысль, и Стефан остановился. Обернувшись назад, он поманил мальчишку – разносчика газет. Тот радостно устремился к лейтенанту.
– Нет, мне не нужна газета, – осадил его Фихтер, – но ты получишь две кроны, если выполнишь мое поручение.
– Разумеется, получу… то есть, я хотел сказать, разумеется, выполню… – запыхавшись, затараторил этот белобрысый мальчуган не старше тринадцати лет.
– Вот тебе деньги, купишь мне билет, а я подожду тебя перед выходом на платформу.
– Куда изволите ехать, господин лейтенант?
– Туда же, куда поедет тот господин, который минуту назад купил у тебя газету.
Мальчишка оказался смышленым, а потому, не задавая лишних вопросов, прижал пачку газет к груди, выхватил из рук Фихтера деньги и скрылся в здании вокзала. Лейтенант закурил, выждал десять минут, после чего решительно толкнул застекленную дверь. Мальчик не подвел, ожидая его в условленном месте.
– Вот ваш билет, господин лейтенант, – таинственно зашептал он, – вы обещали две кроны…
– Куда едет тот господин?
– Куда едет – не знаю, но билет он взял до Линца. Первый класс, вагон для курящих.
– Он уже прошел на платформу?
– Да, господин лейтенант.
– И ты видел, в какой вагон?
Мальчишка ткнул пальцем. Стефан вручил ему две кроны и быстро направился к соседнему вагону, тем более что платформу уже оглашали пронзительные свистки кондуктора.
Выбрав место так, чтобы иметь возможность видеть пассажиров, которые будут выходить из предыдущего вагона, лейтенант облегченно вздохнул. И лишь когда поезд тронулся и за стеклами поплыли привокзальные строения, Стефан призадумался о том, что может означать все это странное приключение. Зачем он преследует дядю и что ему скажет, если они вдруг столкнутся нос к носу? Возможно, это всего лишь любовная интрижка с той неизвестной дамой, которая находилась в доме полковника во время недавнего визита Стефана, – ну и какое ему до этого дело? Впрочем, подобный вариант наименее вероятен – Фихтер не мог представить себе, чтобы его дядя влюбился до такой степени. Да и зачем сбривать усы и бакенбарды, отправляясь на свидание с возлюбленной, если до этого он уже принимал ее у себя дома?
А вдруг его дядя – масон? Недаром же он читал ему выдержки из книги «Тайные общества». Что-то там об ассасинах…
Размышляя над всеми этими вопросами и краем уха прислушиваясь к неторопливой болтовне попутчиков, лейтенант едва не задремал, когда поезд совершил свою первую остановку – в Кальтенбрюндльберге. Это был типичный австрийский городок из числа тех, чье население не превышало десяти тысяч жителей, – живописное местечко, аккуратно выбеленные двухэтажные дома под красными черепичными крышами да готический шпиль местной церкви.
Как только поезд остановился, лейтенант приник к окну, внимательно осматривая всех, проходивших по перрону. И надо же было так случиться, чтобы он встретился взглядом с тем самым господином, которого упорно преследовал, приняв его за своего дядю! Стефан мгновенно отвернулся, а затем вскочил с места и бросился к выходу из вагона. Выскакивать на перрон ему пришлось уже на ходу – стоянка поезда была всего две минуты.
Первым делом он осмотрелся. Прямо перед ним находилось одинокое станционное строение, и по обе стороны от него небольшая буковая роща, за которой начиналась дорога в верхнюю часть городка. Чтобы попасть в нижнюю часть, надо было пересечь железнодорожное полотно. Обогнав двух почтенных бюргеров, лейтенант поспешил к стоянке фиакров, видневшейся сквозь листву деревьев.
Весело поглядывая на гулявших по улицам дам и красиво выдыхая дым дорогой папиросы, Стефан наслаждался чудной майской погодой, собственной элегантностью и тем, что на сегодняшней лекции профессор Фрейд назвал «полнотой жизненных сил». Черт возьми, но бурная игра этих самых «жизненных сил» и называется молодостью, а их полноценное удовлетворение – гедонизмом[4]. Глупо терять время, пока в нас бурлит либидо и имеется стремление к удовольствиям, глупо отказываться от них во имя кого-то или чего-то другого. Альтруизм – это удел стариков, уже неспособных наслаждаться жизнью, но имеющих благородство наслаждаться зрелищем того, как это делают другие. Природа мудра, а потому надо вести себя так, чтобы не противоречить ее законам. Если в молодости жить для себя, а в старости – для других, то это и будет то самое идеальное сочетание гедонизма и альтруизма, о котором издавна спорят моралисты.
Придя к столь «мудрому» выводу, лейтенант немедленно вывел из него необходимое следствие – значит, его почтенный дядя из одного только альтруизма обязан помочь своему молодому племяннику.
Лихо подкатив к подъезду старинного особняка восемнадцатого века, Фихтер спрыгнул на тротуар и полез в карман за деньгами. Расплачиваясь с извозчиком, он случайно глянул вдоль улицы и замер. Высокий седовласый джентльмен в сером костюме, серой шляпе и с тростью в руке быстро удалялся в сторону ратуши, время от времени оглядываясь по сторонам, словно высматривая свободный фиакр. Лейтенант видел джентльмена только со спины, однако и этого вполне хватило, чтобы заподозрить неладное: спина незнакомца была совершенно прямой, а походка – твердой, если не сказать чеканной. Несомненно, это был переодетый военный, и притом не кто иной, как полковник Фихтер!
– Что за черт! – недоуменно пробормотал лейтенант. – Или я ошибаюсь, или… Стой, дубина, и подожди меня пять минут! – грубо приказал он начавшему выказывать нетерпение извозчику.
Сунув деньги обратно в карман, он быстро взбежал по мраморным ступенькам парадного и нетерпеливо постучал в дверь тяжелым медным кольцом. В то время в моду входили электрические звонки, но полковник Фихтер считал их «дамской игрушкой».
Фердль открыл почти сразу.
– Где дядя? – тут же спросил лейтенант, стоя на пороге и вперив пристальный взгляд в старого швейцара.
– Господина полковника нет дома…
– Давно он ушел?
И тут Фердль вдруг отвел глаза и забормотал, что это было еще рано утром, когда «господина полковника вызвали по телефону в Генеральный штаб».
– Врешь! – уверенно заявил лейтенант и тут же добавил: – Ну и черт с тобой!
Он быстро вернулся к своему фиакру и поспешно забрался внутрь.
– Следуй вон за тем господином, – приказал он извозчику, но тут, поискав глазами, вдруг заметил, что дядя исчез.
Улица Флорианц была прямой и широкой, а в полдень и весьма оживленной, так что полковник мог легко затеряться или среди прохожих, или зайдя в какое-нибудь кафе, не говоря уже о магазинах. Но вряд ли начальник контрразведки выйдет из дома в штатской одежде лишь для того, чтобы неузнанным посидеть в кафе или посетить магазин! Наверняка он уже нанял фиакр… но какой именно? Впереди были видны два экипажа, не считая автомобиля и открытой коляски с откидным верхом, в которой находились две дамы.
– Трогай! – приказал Фихтер.
– Куда?
– Вперед, за ближайшим фиакром!
Карета рванулась с места и покатила в сторону площади Радецкого, на которой стоял конный памятник знаменитому маршалу. Фихтер, высунувшись из окна, увлеченно следил за обоими преследуемыми фиакрами, в пылу погони забыв задать себе очень простой вопрос: а зачем он, собственно, это делает? Мало ли какие дела могут быть у его дяди, и он вряд ли обрадуется, если узнает, что племянник следует за ним по пятам.
На площади Радецкого фиакры разделились: один направился по улице Грабен в сторону Восточного вокзала, второй – в направлении острова Пратер.
Возница придержал лошадей, а лейтенант лихорадочно соображал. Если дядя действительно находится в одном из этих фиакров, то куда, черт подери, он мог направляться? Решив, что вокзал является более «военным» объектом, чем любимое место увеселения всей Вены, лейтенант приказал свернуть на улицу Грабен. Теперь фиакры ехали друг за другом, и Фихтеру оставалось лишь надеяться на то, что он не ошибся.
Ему повезло – когда фиакр остановился на площади перед вокзалом, лейтенант с радостью увидел, как из него выходит тот самый господин. Расплачиваясь с извозчиком, он впервые повернулся лицом к Стефану – и это оказалось настолько удивительным зрелищем, что лейтенант, непроизвольно откинувшись в глубь собственной кареты, изумленно присвистнул. Котелок незнакомца оказался низко надвинут на лоб, глаза скрывали темные очки, однако в этом еще не было ничего странного. Лейтенанта поразило другое – господин не носил ни усов, ни бакенбардов! Значит, это не дядя, ибо полковник Фихтер никогда и ни при каких обстоятельствах не расстался бы с собственной, и весьма пышной, растительностью.
О черт, значит, Фердль говорил правду! Разочарованный Стефан уже хотел было приказать своему извозчику ехать обратно, но тут услышал звонкий голос уличного мальчишки – разносчика газет:
– Покупайте «Нойе фрайе прессе»! Самые свежие новости из жизни императорского двора и нашей доблестной армии! Скоро начнутся маневры в Боснии!
– Эй, малый, иди сюда!
Лейтенант не видел того, кто окликнул мальчишку, но мгновенно узнал голос – это был голос полковника Фихтера. Украдкой выглянув в окно фиакра, Стефан увидел, как бритый незнакомец покупает газету. Что за черт – так дядя это или нет?
И тут он допустил ошибку – в спешке расплатившись, выскочил из фиакра раньше, чем полковник вошел в здание вокзала. Лейтенант слишком поздно сообразил, что, стоя на площади в яркой гусарской форме, трудно остаться незамеченным. Тем не менее он прижал саблю к боку и бегом бросился к вокзалу. Перед самым входом в голове вдруг мелькнула новая мысль, и Стефан остановился. Обернувшись назад, он поманил мальчишку – разносчика газет. Тот радостно устремился к лейтенанту.
– Нет, мне не нужна газета, – осадил его Фихтер, – но ты получишь две кроны, если выполнишь мое поручение.
– Разумеется, получу… то есть, я хотел сказать, разумеется, выполню… – запыхавшись, затараторил этот белобрысый мальчуган не старше тринадцати лет.
– Вот тебе деньги, купишь мне билет, а я подожду тебя перед выходом на платформу.
– Куда изволите ехать, господин лейтенант?
– Туда же, куда поедет тот господин, который минуту назад купил у тебя газету.
Мальчишка оказался смышленым, а потому, не задавая лишних вопросов, прижал пачку газет к груди, выхватил из рук Фихтера деньги и скрылся в здании вокзала. Лейтенант закурил, выждал десять минут, после чего решительно толкнул застекленную дверь. Мальчик не подвел, ожидая его в условленном месте.
– Вот ваш билет, господин лейтенант, – таинственно зашептал он, – вы обещали две кроны…
– Куда едет тот господин?
– Куда едет – не знаю, но билет он взял до Линца. Первый класс, вагон для курящих.
– Он уже прошел на платформу?
– Да, господин лейтенант.
– И ты видел, в какой вагон?
Мальчишка ткнул пальцем. Стефан вручил ему две кроны и быстро направился к соседнему вагону, тем более что платформу уже оглашали пронзительные свистки кондуктора.
Выбрав место так, чтобы иметь возможность видеть пассажиров, которые будут выходить из предыдущего вагона, лейтенант облегченно вздохнул. И лишь когда поезд тронулся и за стеклами поплыли привокзальные строения, Стефан призадумался о том, что может означать все это странное приключение. Зачем он преследует дядю и что ему скажет, если они вдруг столкнутся нос к носу? Возможно, это всего лишь любовная интрижка с той неизвестной дамой, которая находилась в доме полковника во время недавнего визита Стефана, – ну и какое ему до этого дело? Впрочем, подобный вариант наименее вероятен – Фихтер не мог представить себе, чтобы его дядя влюбился до такой степени. Да и зачем сбривать усы и бакенбарды, отправляясь на свидание с возлюбленной, если до этого он уже принимал ее у себя дома?
А вдруг его дядя – масон? Недаром же он читал ему выдержки из книги «Тайные общества». Что-то там об ассасинах…
Размышляя над всеми этими вопросами и краем уха прислушиваясь к неторопливой болтовне попутчиков, лейтенант едва не задремал, когда поезд совершил свою первую остановку – в Кальтенбрюндльберге. Это был типичный австрийский городок из числа тех, чье население не превышало десяти тысяч жителей, – живописное местечко, аккуратно выбеленные двухэтажные дома под красными черепичными крышами да готический шпиль местной церкви.
Как только поезд остановился, лейтенант приник к окну, внимательно осматривая всех, проходивших по перрону. И надо же было так случиться, чтобы он встретился взглядом с тем самым господином, которого упорно преследовал, приняв его за своего дядю! Стефан мгновенно отвернулся, а затем вскочил с места и бросился к выходу из вагона. Выскакивать на перрон ему пришлось уже на ходу – стоянка поезда была всего две минуты.
Первым делом он осмотрелся. Прямо перед ним находилось одинокое станционное строение, и по обе стороны от него небольшая буковая роща, за которой начиналась дорога в верхнюю часть городка. Чтобы попасть в нижнюю часть, надо было пересечь железнодорожное полотно. Обогнав двух почтенных бюргеров, лейтенант поспешил к стоянке фиакров, видневшейся сквозь листву деревьев.