Страница:
Комиссар Вондрачек не любил и побаивался кадровых австрийских военных, славившихся своей надменностью, а потому слегка оробел. В конце концов, подозрения в отношении полковника Фихтера могут оказаться блефом, и тогда он, Вондрачек, лишится своего места и вынужден будет с позором вернуться в Прагу. Поэтому, терпеливо дождавшись, пока Фихтер не выговорится, он начал с подчеркнутой учтивостью – и тут же совершил ошибку.
– Я извиняюсь, что потревожил господина полковника, но видите ли в чем дело… Вот, соблаговолите взглянуть. – И Вондрачек, несмотря на ранее принятое решение оставить этот козырь про запас, протянул Фихтеру рисунок Гитлера – причем именно тот рисунок, на котором художник подрисовал полковнику недостающие усы и бакенбарды, избавив его при этом от декоративных темных очков.
– Что это? – Полковник брезгливо поморщился. – И с этим вы притащились? Что это за субъект?
– Этого господина видели входившим в ту самую гостиницу «Майстринг», в которой несколько минут спустя был обнаружен труп фрейлейн Берты Тымковец. Один случайно оказавшийся поблизости художник нарисовал его портрет…
– Что за чушь! Я видел этот портрет в газетах, но там он был без усов и бакенбардов.
– Совершенно верно. Но, какхорошо известно господину полковнику, наличие или отсутствие того и другого зачастую используется в целях конспирации.
Полковник стоял возле своего письменного стола, а комиссар Вондрачек, так и не получивший приглашения садиться, – посреди комнаты, чувствуя себя при этом провинившимся дворецким.
– Значит, вы подрисовали усы и пришли шантажировать меня этим рисунком? – Голос полковника возвысился до львиного рыка. – Да знаете ли вы…
– Минуту, – вежливо, но твердо перебил Вондрачек. – Дело не в рисунке, а в свидетелях.
– Каких еще свидетелях?
– Того господина видело несколько человек и помимо художника. Так что если ваше превосходительство переодеть в штатское платье и после некоторых косметических процедур, – комиссар не стал уточнять каких, – устроить очную ставку, то я боюсь…
– Какая очная ставка! – Как ни странно, полковник, хотя и пылал гневом, не стал кричать в полный голос. – Мне что – предъявлено обвинение? Я что – заключен под стражу по обвинению в убийстве? У вас есть против меня хоть какие-нибудь улики, кроме абсолютно бредовых предположений? О Боже, какие же болваны работают в нашей полиции!
– Могу я взглянуть на библиотеку господина полковника? – Комиссар Вондрачек уже жалел о своем визите, но отступать было поздно.
Полковник замер от изумления.
– Что – обыск?
– О нет, меня интересует только одна книга, – поспешно пояснил комиссар, – та самая, которую господин полковник приобрел три недели назад у букиниста Якоба Менделя. Она называется «Тайные общества всех веков и всех стран». Сочинение господина Чарлза Уильяма Гекерторна, издание господ Шустера и Лефлера.
– Еще одна чушь! – фыркнул Фихтер. – Да, у меня есть эта книга, но я не понимаю, за каким дьяволом она вам понадобилась?
– Все станет ясно буквально через минуту, – терпеливо заверил Вондрачек. – Как только господин полковник покажет мне эту книгу, я тут же удалюсь, принеся свои самые искренние извинения.
Видимо, в тоне комиссара полиции прозвучало нечто такое, что заставило полковника пойти навстречу его просьбе. Пожав плечами, Фихтер подошел к книжному шкафу и после недолгих поисков достал нужную книгу.
– Вот она.
Вондрачек следил за его действиями затаив дыхание – это был его последний шанс. Именно поэтому он с такой торопливой жадностью схватил ее. Мгновенно пролистав страницы, комиссар издал радостное восклицание.
– Изволите ли видеть, господин полковник, одной страницы здесь не хватает… Книга испорчена – какая жалость!
– Что? Где не хватает страницы? Дайте сюда!
Полковник попытался было вырвать книгу из рук Вондрачека, но тот повел себя на удивление странно. Он отступил на шаг и, покачав головой, сказал:
– Нет, извините, но без данной страницы эта книга становится ценной уликой, и я вынужден буду составить протокол изъятия. Впрочем, в этом даже нет особой нужды, поскольку на ней стоит экслибрис господина полковника.
– Что такое?
– Вот, обратите внимание, здесь вырвана триста шестнадцатая страница. – И Вондрачек издалека показал книгу полковнику. – Не сможете ли вы припомнить, при каких обстоятельствах это случилось?
Фихтер пребывал в явной растерянности. С одной стороны, его душила ярость, но с другой – он явственно ощущал в действиях комиссара внезапно появившуюся уверенность.
– Я не знаю, какой негодяй испортил эту книгу, – наконец произнес он. – Возможно, что она уже была испорчена ранее, чего я при покупке не заметил…
– Это исключено, – твердо заявил Вондрачек. – Данная страница находится в сейфе моего кабинета, и на ней имеются пометки господина полковника. Кстати, там идет речь о тайном обществе, которое существовало в средневековой Германии под названием «Вольные судьи». Точнее говоря, о чудовищной казни, которая применялась членами этого общества…
– Но как эта страница оказалась у вас?
– Она была изъята с места преступления, – коротко пояснил Вондрачек, не став уточнять, кем именно, – то есть из номера, где в тот момент находилась покойная фрейлейн Тымковец. Теперь вы меня понимаете?
Полковник промолчал. Тяжело ступая, заложив руки за спину, он несколько раз прошелся по кабинету, словно позабыв о присутствии комиссара.
– Вы позволите один вопрос? – Вондрачек решил, что настало время для чистосердечных признаний.
– Что вы еще хотите узнать?
– Это вы снабжали фрейлейн Тымковец деньгами и делали ей дорогие подарки?
– Я не знаю этой барышни, – глухо ответил Фихтер.
Возникла тяжелая и столь напряженная пауза, что при звуке телефонного зуммера оба собеседника вздрогнули и с облегчением вздохнули. Фихтер мрачно взглянул на комиссара и поднял трубку.
Пока он разговаривал, Вондрачек лихорадочно обдумывал свои дальнейшие действия. Если верить рассказу фрейлейн Лукач в передаче ее поклонника Вульфа, то кто-то намеренно вырвал 316-ю страницу, поскольку на ней были пометки, сделанные рукой полковника, после чего подбросил ее на место преступления. Если все это чистая правда, то налицо явный заговор с целью опорочить одного из высших чинов австрийского Генштаба. Рассказ фрейлейн Лукач выглядел достаточно невероятно… что, впрочем, тоже может служить доказательством его истинности – ложь смотрелась бы гораздо правдоподобнее. Сам комиссар склонялся к мысли о том, что таинственный незнакомец, изображенный на рисунке, – полковник Фихтер. Но как проверить – накладные у него усы и бакенбарды или нет? И самое главное, если за всем этим тривиальная любовная интрижка, то кому понадобилось убивать Берту Тымковец? А вдруг это сделал сам полковник, после того, как она стала его шантажировать?
– Я вынужден прервать нашу беседу, – сухо заметил Фихтер, вешая слуховую трубку. – Меня срочно вызывает генерал Конрад фон Гетцендорф.
Вондрачек учтиво поклонился – генерал фон Гетцендорф был начальником Генерального штаба австро-венгерской армии.
– Не смею вас больше задерживать.
И он покинул кабинет полковника, унося с собой книгу. Итак, теперь следовало проверить истинность рассказа фрейлейн Лукач и побеседовать с ее бывшим импресарио Ласло Фальвой.
Глава 12
– Я извиняюсь, что потревожил господина полковника, но видите ли в чем дело… Вот, соблаговолите взглянуть. – И Вондрачек, несмотря на ранее принятое решение оставить этот козырь про запас, протянул Фихтеру рисунок Гитлера – причем именно тот рисунок, на котором художник подрисовал полковнику недостающие усы и бакенбарды, избавив его при этом от декоративных темных очков.
– Что это? – Полковник брезгливо поморщился. – И с этим вы притащились? Что это за субъект?
– Этого господина видели входившим в ту самую гостиницу «Майстринг», в которой несколько минут спустя был обнаружен труп фрейлейн Берты Тымковец. Один случайно оказавшийся поблизости художник нарисовал его портрет…
– Что за чушь! Я видел этот портрет в газетах, но там он был без усов и бакенбардов.
– Совершенно верно. Но, какхорошо известно господину полковнику, наличие или отсутствие того и другого зачастую используется в целях конспирации.
Полковник стоял возле своего письменного стола, а комиссар Вондрачек, так и не получивший приглашения садиться, – посреди комнаты, чувствуя себя при этом провинившимся дворецким.
– Значит, вы подрисовали усы и пришли шантажировать меня этим рисунком? – Голос полковника возвысился до львиного рыка. – Да знаете ли вы…
– Минуту, – вежливо, но твердо перебил Вондрачек. – Дело не в рисунке, а в свидетелях.
– Каких еще свидетелях?
– Того господина видело несколько человек и помимо художника. Так что если ваше превосходительство переодеть в штатское платье и после некоторых косметических процедур, – комиссар не стал уточнять каких, – устроить очную ставку, то я боюсь…
– Какая очная ставка! – Как ни странно, полковник, хотя и пылал гневом, не стал кричать в полный голос. – Мне что – предъявлено обвинение? Я что – заключен под стражу по обвинению в убийстве? У вас есть против меня хоть какие-нибудь улики, кроме абсолютно бредовых предположений? О Боже, какие же болваны работают в нашей полиции!
– Могу я взглянуть на библиотеку господина полковника? – Комиссар Вондрачек уже жалел о своем визите, но отступать было поздно.
Полковник замер от изумления.
– Что – обыск?
– О нет, меня интересует только одна книга, – поспешно пояснил комиссар, – та самая, которую господин полковник приобрел три недели назад у букиниста Якоба Менделя. Она называется «Тайные общества всех веков и всех стран». Сочинение господина Чарлза Уильяма Гекерторна, издание господ Шустера и Лефлера.
– Еще одна чушь! – фыркнул Фихтер. – Да, у меня есть эта книга, но я не понимаю, за каким дьяволом она вам понадобилась?
– Все станет ясно буквально через минуту, – терпеливо заверил Вондрачек. – Как только господин полковник покажет мне эту книгу, я тут же удалюсь, принеся свои самые искренние извинения.
Видимо, в тоне комиссара полиции прозвучало нечто такое, что заставило полковника пойти навстречу его просьбе. Пожав плечами, Фихтер подошел к книжному шкафу и после недолгих поисков достал нужную книгу.
– Вот она.
Вондрачек следил за его действиями затаив дыхание – это был его последний шанс. Именно поэтому он с такой торопливой жадностью схватил ее. Мгновенно пролистав страницы, комиссар издал радостное восклицание.
– Изволите ли видеть, господин полковник, одной страницы здесь не хватает… Книга испорчена – какая жалость!
– Что? Где не хватает страницы? Дайте сюда!
Полковник попытался было вырвать книгу из рук Вондрачека, но тот повел себя на удивление странно. Он отступил на шаг и, покачав головой, сказал:
– Нет, извините, но без данной страницы эта книга становится ценной уликой, и я вынужден буду составить протокол изъятия. Впрочем, в этом даже нет особой нужды, поскольку на ней стоит экслибрис господина полковника.
– Что такое?
– Вот, обратите внимание, здесь вырвана триста шестнадцатая страница. – И Вондрачек издалека показал книгу полковнику. – Не сможете ли вы припомнить, при каких обстоятельствах это случилось?
Фихтер пребывал в явной растерянности. С одной стороны, его душила ярость, но с другой – он явственно ощущал в действиях комиссара внезапно появившуюся уверенность.
– Я не знаю, какой негодяй испортил эту книгу, – наконец произнес он. – Возможно, что она уже была испорчена ранее, чего я при покупке не заметил…
– Это исключено, – твердо заявил Вондрачек. – Данная страница находится в сейфе моего кабинета, и на ней имеются пометки господина полковника. Кстати, там идет речь о тайном обществе, которое существовало в средневековой Германии под названием «Вольные судьи». Точнее говоря, о чудовищной казни, которая применялась членами этого общества…
– Но как эта страница оказалась у вас?
– Она была изъята с места преступления, – коротко пояснил Вондрачек, не став уточнять, кем именно, – то есть из номера, где в тот момент находилась покойная фрейлейн Тымковец. Теперь вы меня понимаете?
Полковник промолчал. Тяжело ступая, заложив руки за спину, он несколько раз прошелся по кабинету, словно позабыв о присутствии комиссара.
– Вы позволите один вопрос? – Вондрачек решил, что настало время для чистосердечных признаний.
– Что вы еще хотите узнать?
– Это вы снабжали фрейлейн Тымковец деньгами и делали ей дорогие подарки?
– Я не знаю этой барышни, – глухо ответил Фихтер.
Возникла тяжелая и столь напряженная пауза, что при звуке телефонного зуммера оба собеседника вздрогнули и с облегчением вздохнули. Фихтер мрачно взглянул на комиссара и поднял трубку.
Пока он разговаривал, Вондрачек лихорадочно обдумывал свои дальнейшие действия. Если верить рассказу фрейлейн Лукач в передаче ее поклонника Вульфа, то кто-то намеренно вырвал 316-ю страницу, поскольку на ней были пометки, сделанные рукой полковника, после чего подбросил ее на место преступления. Если все это чистая правда, то налицо явный заговор с целью опорочить одного из высших чинов австрийского Генштаба. Рассказ фрейлейн Лукач выглядел достаточно невероятно… что, впрочем, тоже может служить доказательством его истинности – ложь смотрелась бы гораздо правдоподобнее. Сам комиссар склонялся к мысли о том, что таинственный незнакомец, изображенный на рисунке, – полковник Фихтер. Но как проверить – накладные у него усы и бакенбарды или нет? И самое главное, если за всем этим тривиальная любовная интрижка, то кому понадобилось убивать Берту Тымковец? А вдруг это сделал сам полковник, после того, как она стала его шантажировать?
– Я вынужден прервать нашу беседу, – сухо заметил Фихтер, вешая слуховую трубку. – Меня срочно вызывает генерал Конрад фон Гетцендорф.
Вондрачек учтиво поклонился – генерал фон Гетцендорф был начальником Генерального штаба австро-венгерской армии.
– Не смею вас больше задерживать.
И он покинул кабинет полковника, унося с собой книгу. Итак, теперь следовало проверить истинность рассказа фрейлейн Лукач и побеседовать с ее бывшим импресарио Ласло Фальвой.
Глава 12
На пороге роковых событий
Эссе о Гейне, озаглавленное «Ирония и смерть», было успешно завершено, и Вульф отправился на почту, чтобы послать его в петербургский журнал «Аполлон». Упаковка бандероли и заполнение почтовой квитанции не отняли много времени, но на выходе из почтового отделения его вдруг окликнули, причем по-русски.
Вульф обернулся и с удивлением воззрился на подступившего к нему небритого господина в сдвинутой набекрень шляпе, небрежно повязанном галстуке и изрядно помятом, мешковатом костюме.
– Не узнаешь, брат? – весело осведомился этот господин. – Неужели я так изменился?
– Руднев?
– Ну наконец-то! Только теперь я не Руднев, а Базаров.
Они радостно пожали друг, другу руки и даже слегка приобнялись. Владимир Александрович Руднев был почти на пятнадцать лет старше Вульфа, однако этот добродушный, открытый и веселый человек со всеми своими знакомыми – как старше его, так и младше – держался практически одинаково. Познакомились они лет пять назад в Петербурге, в тот период, когда Вульф ненадолго увлекся марксистскими идеями. Один из университетских приятелей свел его с «настоящим социал-демократом, который даже участвовал в переводе „Капитала“».
Узнать Руднева было несложно – он почти не изменился. Вульф уже почти год не встречался с соотечественниками, если только не считать за такую встречу недавнее столкновение с Андреем Белым.
– А почему Базаров? – поинтересовался он, когда они вышли на улицу. – По-прежнему проповедуешь нигилизм?
– Ох, брат, по сравнению с ожидающей нас социальной революцией нигилизм – это детские забавы, – вздохнул Руднев и пояснил: – Я строчу свои статьи под этим псевдонимом, который взял из уважения к старику Тургеневу… Однако я чертовски рад тебя встретить! Не знал, что ты в Вене. Кстати, что ты здесь делаешь?
Вульф пожал плечами.
– Живу.
– И долго собираешься здесь жить?
Сергей вспомнил об Эмилии и слегка задумался. Любовь лишает нас свободы, другое дело, что в этом добровольном рабстве есть такое упоительное удовольствие… Абсолютная свобода – это холодное космическое одиночество, зато любовь накладывает такие теплые и нежные цепи! Но откуда ему знать, как долго еще будет тянуться эта странная история? Впрочем, рядом с энергичным Рудневым надолго задумываться было невозможно – уже через минуту Сергей почувствовал, как приятель толкает его в бок.
– Погода чудесная, так почему бы нам не наведаться в какое-нибудь летнее кафе? Выпьем венского пива, побеседуем… Или у тебя какие-то другие планы?
– Нет, отчего же. Поехали в Пратер.
Они остановили фиакр и отправились в знаменитый венский парк, который был разбит в центре города, на острове посреди Дуная. По центральной аллее Пратера, усаженной каштанами, в обе стороны катило множество экипажей, заполненных веселой, нарядно одетой публикой. Кто-то направлялся на скачки – ипподром находился здесь же, на острове, кто-то ехал к Захеру, а кто-то просто наслаждался великолепной летней погодой. Женский смех, развевающаяся на ветру белая кисея женских платьев, игривые летние зонтики, из-под которых выглядывали кокетливые глаза и посылались приветливые улыбки, – все это было хорошо знакомо Вульфу, но заметно опьянило его спутника.
– Черт возьми! – то и дело повторял он, вертя головой во все стороны. – А здесь очень забавно!
Наконец Вульф приказал кучеру остановиться. Расплатившись, он повел Руднева в одну из боковых аллей, в конце которой слышались звуки оркестра. Здесь гуляла публика попроще – солдаты, горничные, студенты, приказчики, продавщицы. Шарманщики раз за разом «накручивали» свои польки, из балаганов доносились громкие крики, а невдалеке, между деревьями, вертелись огни карусели, весело звеневшей колокольчиками. В выборе места Сергей руководствовался очевидным, хотя и несколько снобистским соображением – небрежно одетый Руднев естественнее всего смотрелся в окружении венского простонародья. Сам Вульф выглядел весьма элегантно: цилиндр, модный костюм в мелкую серую клетку, белая манишка и голубовато-серый галстук с бриллиантовой булавкой – последнее время он особенно тщательно следил за своим туалетом.
Ему приглянулся один из трактиров под открытым небом, находившийся прямо на поляне, неподалеку от беседки с духовым оркестром, игравшим неизменные вальсы Штрауса. Облюбовав один из столов, покрытых красными клетчатыми скатертями, приятели уселись на некрашеные деревянные скамьи и подозвали кельнера. Через пару минут перед каждым уже стояла массивная кружка с пенистым светлым пивом.
– Ты мне так и не ответил, – напомнил Руднев, с наслаждением отхлебнув пива.
– А о чем ты спрашивал?
– Долго ли ты еще намерен оставаться в Вене?
– Не знаю, – коротко вздохнул Вульф. – Теперь уже это зависит не от меня.
– А, ты имеешь в виду политическую ситуацию? – . сразу принялся за свое Руднев. – Да, брат, обстановка накаляется…
– При чем тут политическая ситуация? – изумился Вульф. – Ты о чем говоришь?
– Ну как же – Габсбурги явно готовятся напасть на Сербию, недаром же они затеяли эти провокационные маневры в Боснии.
– Ну и что?
– А то, что в случае австро-сербской войны России придется заступиться за своих славянских братьев. А дальше уж сам понимаешь…
– Да нет же, черт возьми, не понимаю. – Вульф действительно так давно не интересовался политикой, что слушал Руднева со все возраставшим удивлением. – Что будет, если Россия встанет на сторону Сербии?
– Австрийцы объявят нам войну, и всех русских, находящихся на территории Австро-Венгрии, попросту вышлют или – еще того хуже – интернируют, – охотно пояснил Руднев. – Поэтому я бы не советовал тебе здесь долго задерживаться, если не хочешь угодить в лагерь для интернированных.
Вульф равнодушно пожал плечами.
– Меня это не пугает. Мало ли здесь русских… недавно я даже видел Андрея Белого. Да и вообще, все твои предположения могут оказаться ложными. Кстати, ты тоже еще не сказал, каким ветром тебя занесло в Вену.
. – О! – И Руднев сделал многозначительное лицо. – Я, конечно, тебе расскажу, но все это должно остаться между нами. – Он не стал дожидаться уверений Вульфа и сразу же продолжил: – Я приехал, чтобы участвовать в подготовке десятого международного социалистического конгресса. Он приурочен к пятидесятилетию Первого Интернационала и будет созван в августе этого года. Кстати, в повестку дня включены вопросы об империализме и борьбе с милитаризмом, а также о положении политических заключенных и ссыльных в России…
– Тише, тише, что ты раскричался, – перебил его Вульф, заметив невдалеке остроконечную каску полицейского.
– Ты полагаешь, что австрийские шпики могут понимать по-русски? – усмехнулся Руднев, снова припадая к кружке с пивом.
– Среди них могут оказаться и славяне. Как давно ты в городе?
– В десять утра я сошел на Восточном вокзале. Как видишь, даже побриться не успел – хотелось поскорей узнать, нет ли каких писем. Их должны были присылать не на мое имя, а на один девиз, до востребования.
– А откуда ты приехал?
– Из Поронина. Это под Краковом. – Глаза Руднева таинственно блеснули, и на этот раз он сам понизил голос. – Я был там на совещании у Ульянова-Ленина.
– Н-да? Признаться, это имя мне мало что говорит, – рассеянно заметил Вульф. – Кажется, это один из ваших социал-демократических вождей?
– Не «один из», – возмутился Руднев и даже стукнул кружкой о стол, – а самый выдающийся! Но при этом скажу тебе одну вещь – это страшный человек, от которого многого можно ожидать! Ульянов русский по своему бунтарскому духу, по образу мысли, и при этом в его крови намешан прямо-таки адский коктейль – он внук русского и калмычки, еврея и немки!
– Страшный – и выдающийся? – закуривая сигару, усомнился Вульф. – Интересно, как ты представляешь себе это сочетание? Гений злодейства?
– Насчет злодейства – пока не знаю, но гений политики – это точно. Этот человек – прирожденный политик, фанатик политики, безумец политики, который ничем другим просто не интересуется. Можешь себе представить, но даже когда он слушает музыку или читает художественную литературу, то все прочитанное или услышанное воспринимает сквозь призму классовой борьбы, диктатуры пролетариата, революции…
– Интересно, какие бы политические выводы он сделал после вальсов Штрауса? – усмехнулся Вульф.
– Я скажу тебе больше: он ницшеанец-практик! – решительно заявил заметно разгорячившийся Руднев. – На словах он проповедует гуманизм, но на деле уважает только силу, точнее сказать, насилие. И самое главное состоит в том, что Ульянов обладает колоссальной волей к власти. В этом отношении он не уступит никому из великих диктаторов прошлого, начиная от Александра Македонского и кончая Наполеоном…
– Да ты, я вижу, в восторге от этого человека, если сравниваешь его с такими фигурами!
– Это восторг ужаса, восторг бездны или стихии, – пояснил Руднев. – Я восторгаюсь и… боюсь.
– А бояться-то зачем? – И Вульф, отпив глоток пива, выпустил в небо струю голубовато-серого сигарного дыма. – Оглянись вокруг и позабудь об этом фанатике. Шелковое небо, ароматный воздух, щебет птиц, веселая публика. Сейчас вся Европа развлекается в парках, театрах, ресторанах… и кому какое дело до кучки политических эмигрантов, мечтающих о революции? Пусть себе сходят с ума сколько им угодно.
– Ты забываешь, что я тоже отношусь к этой кучке! Да, мы сейчас действуем как кроты, незаметно подрывая все это и без того уже шаткое спокойствие…
– Зачем?
– Во имя социальной справедливости!
Вульф снова усмехнулся и невесело покачал головой.
– А представь, что вы добьетесь своей цели. Существующий порядок рухнет, толпы выйдут на улицы – и кто их тогда возглавит? Тот самый фанатик, которого ты так опасаешься? Неужели разгул безумной и кровавой вакханалии будет оправдан ныне существующей несправедливостью? И неужели из этой грядущей вакханалии сможет родиться нечто лучшее? К счастью, этого никогда не будет… Однако почему нет музыки?
Действительно, оркестр, едва закончив «Сказки Венского леса», тут же начал играть «На прекрасном голубом Дунае», но внезапно смолк на первых же тактах, а движение гуляющей толпы словно бы застопорилось.
– Эй, кельнер! – окликнул Вульф.
– Что прикажете, господа?
– В чем дело?
– Только что получено известие из Сараева. Его королевское высочество эрцгерцог Франц Фердинанд и его супруга пали жертвой злодейского убийства…
Оружие было получено в Белграде, от подпольной организации офицеров сербской армии, носившей название «Черная рука» и возглавляемой полковником Драгутином Димитриевичем. Тайные агенты этой организации помогли юным террористам пересечь австро-сербскую границу и добраться до Сараева. В 1914 году правительство Сербии не хотело войны – страна еще не успела оправиться от двух балканских войн, которые славянские страны на Балканах вели сначала с ослабшей Османской империей, а затем и между собой, деля «турецкое наследство». Но ни король Александр, ни премьер-министр Николай Пашич не контролировали собственных военных, активно разжигавших антигабсбургские настроения. В последний момент Пашичу удалось узнать о готовящемся покушении, но единственное, что он мог сделать, – это послать в Вену довольно туманное предупреждение о том, что во время визита в Сараево эрцгерцогу будет угрожать опасность.
Могучий, широкоплечий и вечно хмурый – никто и никогда не видел его улыбающимся – эрцгерцог Франц Фердинанд проигнорировал это предупреждение. Впрочем, вполне вероятно, что оно до него просто не дошло – при австрийском дворе откровенно недолюбливали эрцгерцога, обладавшего «затылком бульдога и неподвижно-холодными глазами», и его жену – такую же неприветливую и непривлекательную, как ее муж. Более того, старый император Франц Иосиф страстно ненавидел наследника престола, который был настолько туп, что не умел скрывать свое нетерпеливое желание поскорее занять его трон.
Покушение на эрцгерцога чем-то напоминало убийство русского царя Александра II. Первый из заговорщиков метнул бомбу, но сделал это так неумело, что она разорвалась под колесами машины охраны, которая следовала за автомобилем, в котором, помимо шофера, находился сам Франц Фердинанд, его жена, урожденная графиня Котек, и губернатор Боснии и Герцеговины. Возникла небольшая заминка, но вскоре эрцгерцог приказал ехать дальше. Его личный шофер не знал Сараева, а потому через какое-то время вынужден был притормозить на перекрестке, чтобы выбрать дальнейший маршрут. По воле судьбы автомобиль эрцгерцога остановился напротив второго из заговорщиков – восемнадцатилетнего студента, чахоточного Гаврилы Принципа. Он-то и сделал те два выстрела, благодаря которым навсегда остался в истории (сам он спустя три года умер от туберкулеза в австрийской тюрьме). Однако то ли от волнения, то ли от неумелости рука покушавшегося дрогнула, и вторую пулю, предназначавшуюся губернатору, Гаврило Принцип всадил в жену Франца Фердинанда.
Несколько часов спустя оба супруга скончались от полученных ран. Население Австро-Венгерской империи восприняло это известие безо всякой печали. Более того, многие даже обрадовались тому, что теперь престолонаследником станет гораздо более популярный и симпатичный эрцгерцог Карл.
Первой заботой австрийского двора стала, как это ни странно, проблема погребения. По традиции, Франца Фердинанда следовало похоронить в склепе капуцинов – историческом месте погребения династии Габсбургов. Однако его супруга, на которой он женился вопреки воле своей родни, была хотя и знатного рода, но, по мнению других эрцгерцогинь, явно не заслуживала столь почетного места. И вот, в то время как в стране был объявлен траур, в императорском дворце Хофбург начались отчаянные интриги. Наконец был найден лукавый выход – пустили слух о том, что супруга Франца Фердинанда когда-то высказывала желание быть погребенной в провинциальном городке Артштеттене. В итоге столицу империи лишили прекрасного зрелища, а покойная чета была скромно захоронена в этом самом городке. На какое-то время всем показалось, что инцидент исчерпан, но на самом деле в действие были приведены скрытые механизмы так называемой «большой политики».
До выстрелов в Сараеве министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Берхтольд всерьез и не помышлял о войне. Славянское население империи относилось к Габсбургской династии вполне лояльно, поэтому сербским экстремистам не на что было рассчитывать. Кроме того, словенцы и хорваты – католики, а боснийцы – мусульмане, поэтому союз с православными сербами был для тех и других неприемлем. Да и вообще идея «Югославии», в которой ведущую роль будет играть Сербия, вдохновляла лишь небольшую кучку белградских студентов и интеллектуалов.
Однако известие об убийстве, явно инспирированном Белградом, возмутило австрийское правительство. Если Сербия не понесет «наказания», то престижу Габсбургов и самому существованию Австро-Венгерской империи как великой державы настанет конец. После столь серьезной провокации Сербии уже нельзя позволить безнаказанно укрыться за спиной России! Берхтольд решил, что пора покончить с враждебностью Сербии и что, только выразив покорность перед волей австрийской монархии, она сможет спасти себя от разгрома и оккупации.
Но на этом пути имелось три препятствия. Во-первых, для окончательной подготовки к войне австро-венгерской армии требовалось не менее месяца. Во-вторых, против войны возражал премьер-министр Венгрии граф Тиша. В-третьих – и это было самым главным! – не стоило идти на риск войны с Россией, не убедившись предварительно в намерениях своего могучего союзника – Германии.
В итоге в Берлин был отправлен граф Хойос, имевший при себе личное послание кайзеру Вильгельму II от императора Франца Иосифа I, а также список вопросов от австрийского правительства. Австро-Венгрия желала знать наверняка – сможет ли она рассчитывать на помощь Германии, если Россия встанет на сторону Сербии?
Немецкое правительство погрузилось в тяжелые раздумья. Слабость Австро-Венгрии была очевидной, а дни престарелого императора Франца Иосифа, казалось, сочтены. Так стоит ли рисковать войной с Россией, которую готовы были поддержать Англия и Франция, ради престижа дряхлой империи Габсбургов? Для германского канцлера Бетманна Хольвега решающим стало следующее соображение: если война неизбежна, то пусть лучше она начнется сейчас, чем позднее. Однако Австро-Венгрия должна действовать таким образом, чтобы для самой Германии война выглядела как необходимость защитить своего союзника от нападения России.
Окончательное решение, изложенное австрийскому посланнику графу Хойосу, состояло в следующем: если Россия вздумает решительно выступить на стороне Сербии, то Германия окажет Австро-Венгрии всю необходимую поддержку. Таким образом, австрийское правительство получило от кайзера Вильгельма полную свободу рук в отношении Белграда, но при условии, что оно будет действовать быстро – пока в столицах европейских государств не прошел шок от сараевского убийства.
7 июля состоялось заседание австрийского правительства, на котором был составлен текст крайне унизительного ультиматума Сербии. Однако с его объявлением решили подождать, пока президент Франции Пуанкаре и премьер-министр Вивиани не завершат свой визит в Санкт-Петербург. Таким образом австрийцы надеялись выбрать то время для активных действий, когда России будет не так-то просто проконсультироваться со своими французскими союзниками.
Вульф обернулся и с удивлением воззрился на подступившего к нему небритого господина в сдвинутой набекрень шляпе, небрежно повязанном галстуке и изрядно помятом, мешковатом костюме.
– Не узнаешь, брат? – весело осведомился этот господин. – Неужели я так изменился?
– Руднев?
– Ну наконец-то! Только теперь я не Руднев, а Базаров.
Они радостно пожали друг, другу руки и даже слегка приобнялись. Владимир Александрович Руднев был почти на пятнадцать лет старше Вульфа, однако этот добродушный, открытый и веселый человек со всеми своими знакомыми – как старше его, так и младше – держался практически одинаково. Познакомились они лет пять назад в Петербурге, в тот период, когда Вульф ненадолго увлекся марксистскими идеями. Один из университетских приятелей свел его с «настоящим социал-демократом, который даже участвовал в переводе „Капитала“».
Узнать Руднева было несложно – он почти не изменился. Вульф уже почти год не встречался с соотечественниками, если только не считать за такую встречу недавнее столкновение с Андреем Белым.
– А почему Базаров? – поинтересовался он, когда они вышли на улицу. – По-прежнему проповедуешь нигилизм?
– Ох, брат, по сравнению с ожидающей нас социальной революцией нигилизм – это детские забавы, – вздохнул Руднев и пояснил: – Я строчу свои статьи под этим псевдонимом, который взял из уважения к старику Тургеневу… Однако я чертовски рад тебя встретить! Не знал, что ты в Вене. Кстати, что ты здесь делаешь?
Вульф пожал плечами.
– Живу.
– И долго собираешься здесь жить?
Сергей вспомнил об Эмилии и слегка задумался. Любовь лишает нас свободы, другое дело, что в этом добровольном рабстве есть такое упоительное удовольствие… Абсолютная свобода – это холодное космическое одиночество, зато любовь накладывает такие теплые и нежные цепи! Но откуда ему знать, как долго еще будет тянуться эта странная история? Впрочем, рядом с энергичным Рудневым надолго задумываться было невозможно – уже через минуту Сергей почувствовал, как приятель толкает его в бок.
– Погода чудесная, так почему бы нам не наведаться в какое-нибудь летнее кафе? Выпьем венского пива, побеседуем… Или у тебя какие-то другие планы?
– Нет, отчего же. Поехали в Пратер.
Они остановили фиакр и отправились в знаменитый венский парк, который был разбит в центре города, на острове посреди Дуная. По центральной аллее Пратера, усаженной каштанами, в обе стороны катило множество экипажей, заполненных веселой, нарядно одетой публикой. Кто-то направлялся на скачки – ипподром находился здесь же, на острове, кто-то ехал к Захеру, а кто-то просто наслаждался великолепной летней погодой. Женский смех, развевающаяся на ветру белая кисея женских платьев, игривые летние зонтики, из-под которых выглядывали кокетливые глаза и посылались приветливые улыбки, – все это было хорошо знакомо Вульфу, но заметно опьянило его спутника.
– Черт возьми! – то и дело повторял он, вертя головой во все стороны. – А здесь очень забавно!
Наконец Вульф приказал кучеру остановиться. Расплатившись, он повел Руднева в одну из боковых аллей, в конце которой слышались звуки оркестра. Здесь гуляла публика попроще – солдаты, горничные, студенты, приказчики, продавщицы. Шарманщики раз за разом «накручивали» свои польки, из балаганов доносились громкие крики, а невдалеке, между деревьями, вертелись огни карусели, весело звеневшей колокольчиками. В выборе места Сергей руководствовался очевидным, хотя и несколько снобистским соображением – небрежно одетый Руднев естественнее всего смотрелся в окружении венского простонародья. Сам Вульф выглядел весьма элегантно: цилиндр, модный костюм в мелкую серую клетку, белая манишка и голубовато-серый галстук с бриллиантовой булавкой – последнее время он особенно тщательно следил за своим туалетом.
Ему приглянулся один из трактиров под открытым небом, находившийся прямо на поляне, неподалеку от беседки с духовым оркестром, игравшим неизменные вальсы Штрауса. Облюбовав один из столов, покрытых красными клетчатыми скатертями, приятели уселись на некрашеные деревянные скамьи и подозвали кельнера. Через пару минут перед каждым уже стояла массивная кружка с пенистым светлым пивом.
– Ты мне так и не ответил, – напомнил Руднев, с наслаждением отхлебнув пива.
– А о чем ты спрашивал?
– Долго ли ты еще намерен оставаться в Вене?
– Не знаю, – коротко вздохнул Вульф. – Теперь уже это зависит не от меня.
– А, ты имеешь в виду политическую ситуацию? – . сразу принялся за свое Руднев. – Да, брат, обстановка накаляется…
– При чем тут политическая ситуация? – изумился Вульф. – Ты о чем говоришь?
– Ну как же – Габсбурги явно готовятся напасть на Сербию, недаром же они затеяли эти провокационные маневры в Боснии.
– Ну и что?
– А то, что в случае австро-сербской войны России придется заступиться за своих славянских братьев. А дальше уж сам понимаешь…
– Да нет же, черт возьми, не понимаю. – Вульф действительно так давно не интересовался политикой, что слушал Руднева со все возраставшим удивлением. – Что будет, если Россия встанет на сторону Сербии?
– Австрийцы объявят нам войну, и всех русских, находящихся на территории Австро-Венгрии, попросту вышлют или – еще того хуже – интернируют, – охотно пояснил Руднев. – Поэтому я бы не советовал тебе здесь долго задерживаться, если не хочешь угодить в лагерь для интернированных.
Вульф равнодушно пожал плечами.
– Меня это не пугает. Мало ли здесь русских… недавно я даже видел Андрея Белого. Да и вообще, все твои предположения могут оказаться ложными. Кстати, ты тоже еще не сказал, каким ветром тебя занесло в Вену.
. – О! – И Руднев сделал многозначительное лицо. – Я, конечно, тебе расскажу, но все это должно остаться между нами. – Он не стал дожидаться уверений Вульфа и сразу же продолжил: – Я приехал, чтобы участвовать в подготовке десятого международного социалистического конгресса. Он приурочен к пятидесятилетию Первого Интернационала и будет созван в августе этого года. Кстати, в повестку дня включены вопросы об империализме и борьбе с милитаризмом, а также о положении политических заключенных и ссыльных в России…
– Тише, тише, что ты раскричался, – перебил его Вульф, заметив невдалеке остроконечную каску полицейского.
– Ты полагаешь, что австрийские шпики могут понимать по-русски? – усмехнулся Руднев, снова припадая к кружке с пивом.
– Среди них могут оказаться и славяне. Как давно ты в городе?
– В десять утра я сошел на Восточном вокзале. Как видишь, даже побриться не успел – хотелось поскорей узнать, нет ли каких писем. Их должны были присылать не на мое имя, а на один девиз, до востребования.
– А откуда ты приехал?
– Из Поронина. Это под Краковом. – Глаза Руднева таинственно блеснули, и на этот раз он сам понизил голос. – Я был там на совещании у Ульянова-Ленина.
– Н-да? Признаться, это имя мне мало что говорит, – рассеянно заметил Вульф. – Кажется, это один из ваших социал-демократических вождей?
– Не «один из», – возмутился Руднев и даже стукнул кружкой о стол, – а самый выдающийся! Но при этом скажу тебе одну вещь – это страшный человек, от которого многого можно ожидать! Ульянов русский по своему бунтарскому духу, по образу мысли, и при этом в его крови намешан прямо-таки адский коктейль – он внук русского и калмычки, еврея и немки!
– Страшный – и выдающийся? – закуривая сигару, усомнился Вульф. – Интересно, как ты представляешь себе это сочетание? Гений злодейства?
– Насчет злодейства – пока не знаю, но гений политики – это точно. Этот человек – прирожденный политик, фанатик политики, безумец политики, который ничем другим просто не интересуется. Можешь себе представить, но даже когда он слушает музыку или читает художественную литературу, то все прочитанное или услышанное воспринимает сквозь призму классовой борьбы, диктатуры пролетариата, революции…
– Интересно, какие бы политические выводы он сделал после вальсов Штрауса? – усмехнулся Вульф.
– Я скажу тебе больше: он ницшеанец-практик! – решительно заявил заметно разгорячившийся Руднев. – На словах он проповедует гуманизм, но на деле уважает только силу, точнее сказать, насилие. И самое главное состоит в том, что Ульянов обладает колоссальной волей к власти. В этом отношении он не уступит никому из великих диктаторов прошлого, начиная от Александра Македонского и кончая Наполеоном…
– Да ты, я вижу, в восторге от этого человека, если сравниваешь его с такими фигурами!
– Это восторг ужаса, восторг бездны или стихии, – пояснил Руднев. – Я восторгаюсь и… боюсь.
– А бояться-то зачем? – И Вульф, отпив глоток пива, выпустил в небо струю голубовато-серого сигарного дыма. – Оглянись вокруг и позабудь об этом фанатике. Шелковое небо, ароматный воздух, щебет птиц, веселая публика. Сейчас вся Европа развлекается в парках, театрах, ресторанах… и кому какое дело до кучки политических эмигрантов, мечтающих о революции? Пусть себе сходят с ума сколько им угодно.
– Ты забываешь, что я тоже отношусь к этой кучке! Да, мы сейчас действуем как кроты, незаметно подрывая все это и без того уже шаткое спокойствие…
– Зачем?
– Во имя социальной справедливости!
Вульф снова усмехнулся и невесело покачал головой.
– А представь, что вы добьетесь своей цели. Существующий порядок рухнет, толпы выйдут на улицы – и кто их тогда возглавит? Тот самый фанатик, которого ты так опасаешься? Неужели разгул безумной и кровавой вакханалии будет оправдан ныне существующей несправедливостью? И неужели из этой грядущей вакханалии сможет родиться нечто лучшее? К счастью, этого никогда не будет… Однако почему нет музыки?
Действительно, оркестр, едва закончив «Сказки Венского леса», тут же начал играть «На прекрасном голубом Дунае», но внезапно смолк на первых же тактах, а движение гуляющей толпы словно бы застопорилось.
– Эй, кельнер! – окликнул Вульф.
– Что прикажете, господа?
– В чем дело?
– Только что получено известие из Сараева. Его королевское высочество эрцгерцог Франц Фердинанд и его супруга пали жертвой злодейского убийства…
* * *
Утром 28 июня 1914 года открытый автомобиль эрцгерцога Франца Фердинанда медленно петлял по узким улочкам Сараева, где его уже поджидали шесть заговорщиков. Это были представители боснийской молодежи – шестеро юношей-сербов, решивших посвятить свои жизни делу создания «Великой Сербии», – то есть объединения вокруг Белграда всех сопредельных земель, населенных по преимуществу этническими сербами. Они прекрасно знали, на что шли, – пример русских террористов был у них перед глазами.Оружие было получено в Белграде, от подпольной организации офицеров сербской армии, носившей название «Черная рука» и возглавляемой полковником Драгутином Димитриевичем. Тайные агенты этой организации помогли юным террористам пересечь австро-сербскую границу и добраться до Сараева. В 1914 году правительство Сербии не хотело войны – страна еще не успела оправиться от двух балканских войн, которые славянские страны на Балканах вели сначала с ослабшей Османской империей, а затем и между собой, деля «турецкое наследство». Но ни король Александр, ни премьер-министр Николай Пашич не контролировали собственных военных, активно разжигавших антигабсбургские настроения. В последний момент Пашичу удалось узнать о готовящемся покушении, но единственное, что он мог сделать, – это послать в Вену довольно туманное предупреждение о том, что во время визита в Сараево эрцгерцогу будет угрожать опасность.
Могучий, широкоплечий и вечно хмурый – никто и никогда не видел его улыбающимся – эрцгерцог Франц Фердинанд проигнорировал это предупреждение. Впрочем, вполне вероятно, что оно до него просто не дошло – при австрийском дворе откровенно недолюбливали эрцгерцога, обладавшего «затылком бульдога и неподвижно-холодными глазами», и его жену – такую же неприветливую и непривлекательную, как ее муж. Более того, старый император Франц Иосиф страстно ненавидел наследника престола, который был настолько туп, что не умел скрывать свое нетерпеливое желание поскорее занять его трон.
Покушение на эрцгерцога чем-то напоминало убийство русского царя Александра II. Первый из заговорщиков метнул бомбу, но сделал это так неумело, что она разорвалась под колесами машины охраны, которая следовала за автомобилем, в котором, помимо шофера, находился сам Франц Фердинанд, его жена, урожденная графиня Котек, и губернатор Боснии и Герцеговины. Возникла небольшая заминка, но вскоре эрцгерцог приказал ехать дальше. Его личный шофер не знал Сараева, а потому через какое-то время вынужден был притормозить на перекрестке, чтобы выбрать дальнейший маршрут. По воле судьбы автомобиль эрцгерцога остановился напротив второго из заговорщиков – восемнадцатилетнего студента, чахоточного Гаврилы Принципа. Он-то и сделал те два выстрела, благодаря которым навсегда остался в истории (сам он спустя три года умер от туберкулеза в австрийской тюрьме). Однако то ли от волнения, то ли от неумелости рука покушавшегося дрогнула, и вторую пулю, предназначавшуюся губернатору, Гаврило Принцип всадил в жену Франца Фердинанда.
Несколько часов спустя оба супруга скончались от полученных ран. Население Австро-Венгерской империи восприняло это известие безо всякой печали. Более того, многие даже обрадовались тому, что теперь престолонаследником станет гораздо более популярный и симпатичный эрцгерцог Карл.
Первой заботой австрийского двора стала, как это ни странно, проблема погребения. По традиции, Франца Фердинанда следовало похоронить в склепе капуцинов – историческом месте погребения династии Габсбургов. Однако его супруга, на которой он женился вопреки воле своей родни, была хотя и знатного рода, но, по мнению других эрцгерцогинь, явно не заслуживала столь почетного места. И вот, в то время как в стране был объявлен траур, в императорском дворце Хофбург начались отчаянные интриги. Наконец был найден лукавый выход – пустили слух о том, что супруга Франца Фердинанда когда-то высказывала желание быть погребенной в провинциальном городке Артштеттене. В итоге столицу империи лишили прекрасного зрелища, а покойная чета была скромно захоронена в этом самом городке. На какое-то время всем показалось, что инцидент исчерпан, но на самом деле в действие были приведены скрытые механизмы так называемой «большой политики».
До выстрелов в Сараеве министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Берхтольд всерьез и не помышлял о войне. Славянское население империи относилось к Габсбургской династии вполне лояльно, поэтому сербским экстремистам не на что было рассчитывать. Кроме того, словенцы и хорваты – католики, а боснийцы – мусульмане, поэтому союз с православными сербами был для тех и других неприемлем. Да и вообще идея «Югославии», в которой ведущую роль будет играть Сербия, вдохновляла лишь небольшую кучку белградских студентов и интеллектуалов.
Однако известие об убийстве, явно инспирированном Белградом, возмутило австрийское правительство. Если Сербия не понесет «наказания», то престижу Габсбургов и самому существованию Австро-Венгерской империи как великой державы настанет конец. После столь серьезной провокации Сербии уже нельзя позволить безнаказанно укрыться за спиной России! Берхтольд решил, что пора покончить с враждебностью Сербии и что, только выразив покорность перед волей австрийской монархии, она сможет спасти себя от разгрома и оккупации.
Но на этом пути имелось три препятствия. Во-первых, для окончательной подготовки к войне австро-венгерской армии требовалось не менее месяца. Во-вторых, против войны возражал премьер-министр Венгрии граф Тиша. В-третьих – и это было самым главным! – не стоило идти на риск войны с Россией, не убедившись предварительно в намерениях своего могучего союзника – Германии.
В итоге в Берлин был отправлен граф Хойос, имевший при себе личное послание кайзеру Вильгельму II от императора Франца Иосифа I, а также список вопросов от австрийского правительства. Австро-Венгрия желала знать наверняка – сможет ли она рассчитывать на помощь Германии, если Россия встанет на сторону Сербии?
Немецкое правительство погрузилось в тяжелые раздумья. Слабость Австро-Венгрии была очевидной, а дни престарелого императора Франца Иосифа, казалось, сочтены. Так стоит ли рисковать войной с Россией, которую готовы были поддержать Англия и Франция, ради престижа дряхлой империи Габсбургов? Для германского канцлера Бетманна Хольвега решающим стало следующее соображение: если война неизбежна, то пусть лучше она начнется сейчас, чем позднее. Однако Австро-Венгрия должна действовать таким образом, чтобы для самой Германии война выглядела как необходимость защитить своего союзника от нападения России.
Окончательное решение, изложенное австрийскому посланнику графу Хойосу, состояло в следующем: если Россия вздумает решительно выступить на стороне Сербии, то Германия окажет Австро-Венгрии всю необходимую поддержку. Таким образом, австрийское правительство получило от кайзера Вильгельма полную свободу рук в отношении Белграда, но при условии, что оно будет действовать быстро – пока в столицах европейских государств не прошел шок от сараевского убийства.
7 июля состоялось заседание австрийского правительства, на котором был составлен текст крайне унизительного ультиматума Сербии. Однако с его объявлением решили подождать, пока президент Франции Пуанкаре и премьер-министр Вивиани не завершат свой визит в Санкт-Петербург. Таким образом австрийцы надеялись выбрать то время для активных действий, когда России будет не так-то просто проконсультироваться со своими французскими союзниками.