Страница:
Но это с точки зрения логики. То есть, по меркам французского двора, – абсолютное ничто. Кураж, эмоция, порыв вот это по-французски, а логика… Одна мадам Екатерина при дворе, поди, и знает, что означает сие слово. На своего любимца она влияет, спору нет, но его прихлебатели вполне могли порадовать своего сюзерена таким вот милым сюрпризом. А могли ведь и промолчать?! Нет. Вряд ли. Придворный существо публичное, для него одобрение господина – заветная цель в жизни! Устранение с доски и черного, и белого короля – не просто убийство, не месть. Это Подвиг во имя нового государя! Стало быть, придворный не промолчал бы. Впрочем, дю Гуа мог и поскромничать. Этот молодец из особого теста.
Так кто же? Лазутчик Гиза, затесавшийся в толпу испуганных царедворцев, или все же вернувшийся Луи де Беранже? Кто? Быть может, есть еще кто-то третий, кого я не знаю. Может! Черт возьми, может! И без того, чтобы вернуться ко двору, с этим не разобраться. Возможно ли это? Наверняка да. Но как?! Необходимо искать союзника. Сильного союзника. Сакр Дье!
Мысли мои начали путаться, и, сам того не желая, я заснул сном праведника, давая голове отдых от всех наших вчерашних приключений.
Сон мой был нарушен бесцеремонным вмешательством Жозефины. Впрочем, весьма кстати. В голове опять творился какой-то кавардак. Невесть откуда, из каких-то темных тайников мозга вылезали то образы мифических чудовищ вроде говорящего каменного дэва, то лица людей, несомненно, знакомых, но словно не в этой жизни. Я мучительно пытался вспомнить их имена. Иногда казалось, что вот-вот – и эта приоткрывающаяся дверца в иные миры распахнется, возвращая мне нечто весьма ценное. Но узенькая щелка, сквозь которую виднелись иные, близкие и все же такие далекие жизни, становилась все уже, пока не исчезала вовсе, оставляя меня один на один с кромешным мраком.
– Мсье! – Тяжелая рука Жозефины трясла меня за плечо, нимало не согласуясь с церемониалом королевского пробуждения. – А ну, вставайте, мсье, что это вы заспались! Скоро Уже отправляться пора, а вы все дрыхнете! Давайте-давайте, мсье! Я вам воды солью. Приведите себя в порядок! – Она кивнула на таз для умывания и стоящий рядом позеленевший медный кувшин. – Вставайте, пока вода не остыла!
Я оглянулся, ища глазами Конфьянс. Заметив мой взгляд, Жози поспешила успокоить незадачливого сторожа:
– Она внизу, с Маноэлем. Проверяют тайник в бочке. Поспешите, мсье!
Заботливая бандерша перекинула через руку белое полотняное полотенце и подошла к умывальному тазу, готовясь ли мне воду из кувшина.
– Да, кстати! – словно невзначай бросила хозяйка «Шишки», выливая в подставленные ладони струю теплой воды, – я посылала одну из своих девушек в Пти-Шатле.
– И что? – Я резко повернулся к Жозефине.
– Она говорит, что ближе к полудню из крепости выпустили какого-то гасконца – высокого, тощего, с перебитым носом и весьма бойкого на язык. Стражники жаловались, что он обыграл в карты весь гарнизон замка.
В моей голове, точно продолжение недавнего сна, всплыла картина: верзила, весьма напоминающий описание милашки Жози, с носом искривленным, точь-в-точь латинская буква "S", бросает шарик на миниатюрное подобие карусели, и склоненные над расчерченным на клетки полем шлемы начинают суматошно двигаться из стороны в сторону, нервно ожидая, когда шарик закончит свой бег. «Делайте ставки! – явственно прозвучало в моей голове. – Красное – король Англии, лазурное – король Франции, зеро – Божий промысел! Кручу-верчу, обмануть хочу!»
Клетки завалены монетами. Разочарованные крики проигравших и перекрывающий их вопль: «Изыди, голытьба! Ставки сделаны!»
– Да. Это шевалье д'Орбиньяк! Вне всякого сомнения! – Я плеснул себе в лицо воды, точно пытаясь отогнать навязчивый морок. – Наваждение какое-то! Значит, Рейнар жив! А я, выходит, могу слышать его голос, где бы он ни находился. И не только его!
– Как интересно! – восторженно проговорила Жози с интонацией, ранее у нее никогда не слышанной. Я невольно оглянулся на женщину. В какую-то секунду мне показалось, что передо мной девчонка лет шестнадцати, а не многоопытная хозяйка борделя. Но, словно застеснявшись проявления своих чувств, Жозефина поспешила сменить тон. – Держите-ка, сударь, полотенце да поторопитесь с одеванием. Негоже заставлять ждать почтенного брата Адриэна.
Я не заставил себя упрашивать. Мано уже поджидал меня внизу у повозки. Корзины, полные продуктов, громоздились одна на другой, загораживая доступ к тайнику в бочке и прикрывая высверленное сегодня моим другом отверстие для дыхания. Конечно, хрупкой девушке там было больше места, чем мне. Но, прямо сказать, предстоящая прогулка в бочке должна была стать отнюдь не самым приятным воспоминанием в жизни мадемуазель де Пейрак.
– Ну что, Жози? – увидев спустившуюся вместе со мною хозяйку, начал де Батц. – Спасибо тебе за все. Если что, не поминай лихом…
– Ну уж дудки! – Руки Жозефины уперлись в бока, делая ее неуловимо похожей на античную амфору. – Ты что же думаешь, чертов сын? Сказал: «Прощай, Жози», – и все? Поехал?
– Жози…
– Я уж сколько лет Жози, – отмахнулась она, хватаясь за борт возка. – А ну, потеснись!
– Ты куда? – Обескураженный возница беспомощно посмотрел на меня, точно ища защиты.
– А бес его знает! Вон лучше у этого носатого спроси. – Мадам бесцеремонно ткнула в меня пальцем. – Я с вами еду! Чего стоите, мсье, влезайте. До церкви подвезем!
– Но, Жозефина, а как же «Шишка»? – попытался было урезонить свою подругу Мано.
– А что «Шишка»? Здесь есть кому остаться. – Хозяйка понизила голос так, чтобы ее могли слышать лишь мы вдвоем. – Не смейте мне перечить, господа. Ваши головы нынче, поди, уже более шестидесяти ливров стоят. Что ж мне, вам такие-то деньги дарить, что ли?
– Жози… – попытался было вставить слово я.
– Да нет, мсье. Мне-то не жалко, я подарю. Но вот вам, такие-то подарки принимать не к лицу. Тем более от хозяйки борделя.
В словах наглой вымогательницы был резон. Одному Богу было ведомо, суждено мне стать королем Франции или нет, но Даже государю крошечной Наварры не пристало принимать подобные дары.
– Вы не думайте, мсье, – чуть смягчившись, продолжала Жозефина. – Я вам в пути еще не раз пригожусь. И… – она постучала пальцем по бочке, – без меня не обойтись. Да и вообще, засиделась я что-то тут. Когда маршал Таванн три года назад мне на заведенье денег подарил, радовалась. А сейчас, – внезапно разоткровенничалась хозяйка, – к черту! Надоело. Ну, что ты расселся?! – привычно накинулась на де Батца бордельерша, стремительно переходя из одного состояния в другое. – Всю жизнь здесь торчать собрался? А ну, погоняй! Не слышишь, что ли, – к вечерне звонят! Но! Пошел!
* * *
Колокольный звон висел над Парижем, проникая в самые глухие закоулки. Совсем как в ту злосчастную ночь, три недели назад. Казалось, Я и сейчас смогу вычленить из общего звука сиплые нотки колокола Сен-Жермен Л'Оксеруа, подавшего сигнал к бойне. Впрочем, вероятно, это лишь казалось.
Перекресток перед церковью братьев бенедиктинцев был заполнен народом до отказа. Пока что, неодобрительно поглядывая на проезжающие экипажи, люди еще нехотя теснились и расступались, но парижане все прибывали и прибывали, причем в виде, мягко говоря, странном. Босоногие, в длинных холщовых рубахах, а то и без них, в колпаках кающихся грешников, с узловатыми веревками в руках, то проливающие слезы, как монашка перед родами, то распевающие благодарственные гимны с видом таинственно-восторженным.
Я спрыгнул с повозки де Батца, с великим трудом протискивающегося сквозь это скопище полоумков, и, работая плечами, локтями и коленями, начал пробиваться к церкви, где должен был ждать брат Адриэн. Завидев своего подопечного, он сделал знак рукой, и четверо мускулистых парней, голых по пояс, но в черных монашеских капюшонах, спешно раздвинули передо мной толпу, освобождая проход. Я невзначай заглянул под грубый шерстяной покров одного из них и, к великому удивлению, узнал одного из пистольеров-гасконцев.
– Следуйте за мной, сын мой. – Наш добрый брат бенедиктинец, как обычно перебирая четки, указал на вход в церковь. – Надеюсь, ради спасения если не души, то хотя бы тела, вам не составит большого труда войти в дом Божий?
– Ни в малейшей степени, – пожал плечами я, делая шаг к украшенной деревянным барельефом двери.
– Отрадно слышать сие, сын мой, весьма отрадно! Войди же под этот кров, дающий защиту всякому, взыскивающему ее. – Благостно улыбающийся брат Адриэн распахнул предо мной врата храма. Где-то, в каком-то полутемном чулане мозга, шевельнулась было мысль о том, что первейшему принцу-гугеноту не подобает входить в католическую церковь, а уж тем более искать в ней спасения. Но, честно говоря, этот вялый глас разума затих, даже не коснувшись души. Если коварство бенедиктинца состояло лишь в том, чтобы заманить меня сюда, – что ж, пожалуйста. Сколько угодно.
– Переоденьтесь, сын мой, – критически оглядев костюм нового прихожанина, проговорил монах. – Видели толпу на улице? Вы ничем не должны выделяться из нее. Ваша батистовая сорочка не пойдет. Вот, держите холщовую. Теперь капюшон. Затем вервие.
– Зачем? – озадаченно поинтересовался я, принимая из рук святоши очевидное орудие самоистязания.
– Для бичевания, сын мой. Для умерщвления плоти, – поучительно изрек брат Адриэн. – Вот, смотрите. – Бенедиктинец отобрал у меня узловатый шнур и как ни в чем не бывало с изрядной силой хлестнул себя по спине. – Весь секрет в том, – пояснил он, видя мои выпученные от удивления глаза, – чтобы вовремя остановить руку у плеча. – Если. будете бить е размаху, очень скоро ваша спина превратится в кровавое месиво. Впрочем, несколько хороших ударов во искупление грехов вам бы не помешало, но так уж и быть. Коли Господь хранит вас для дел, ведомых лишь ему, мне ли карать Его избранника? Я дам вам бычий пузырь, наполненный кровью. Привяжите его на спине. Со стороны кровь на рубахе будет выглядеть вполне натурально. Попробуйте, сын мой!
Мое недоумение, должно быть, читалось так же явно, как монограмма Девы Марии на четках святого отца.
– Благочинный Адриэн, что все это значит?
– Сир, я же призывал вас уповать на милость Господню. Да будет вам ведомо, что нынче днем Генрих Анжуйский дозволил наконец предать земле останки адмирала Колиньи, дотоле повешенные у позорного столба на Монфоконе. По просьбе маршала де Монморанси, спасителя Парижа, тело его кузена было захоронено на кладбище Невинноубиенных младенцев, где в утро вашего чудесного спасения расцвел боярышник. Вероятно, вы не знаете, что близ кладбища находится приют, именуемый Пятнадцать Двадцаток, он основан еще святым Людовиком после возвращения из Крестового похода в память о неком слепом рыцаре, жившем в сарацинском плену и делившим с королем крохи своего подаяния. В приюте содержатся триста слепцов, имеющих особое право собирать милостыню у упомянутого кладбища. Так вот, в тот час, когда земля приняла несчастного старца, пятеро слепцов чудесным образом прозрели, словно говоря тем самым парижанам, что и им пора узреть то, что злоба и ненависть сокрыла от их затуманенных невежеством умов: грехи запятнали души их, точно короста тела прокаженных. Ужас и стенания наполнили сердца горожан. Настал день покаяния. День очищения от скверны. – Брат Адриэн умолк. – Кстати, вам это прозрение обошлось всего в пятьдесят ливров.
Толпа самозабвенных бичевателей, повинуясь невидимому мне сигналу, начала движение к воротам Сен-Дени. Уже смеркалось, но никто из бредущих вокруг меня и не собирался возвращаться в Париж до закрытия ворот. Души страждущих необоримо стремились вон из опороченного кровью города в величественный храм Нотр-Дам де Понтуаз, вот уже полторы сотни лет обладающий правом полного отпущения грехов в дни великих праздников.
Сегодня был канун Рождества Богородицы. Колокола пронзительно гудели над городом, знаменуя чудо. Чудо было единственно значимым сейчас в сердцах тысяч людей, вдохновенно полосующих собственные спины и распевающих во все горло:
Когда Господь с горы Сиона
Воззвал к народу своему…
Шестеро гасконцев шли, окружив меня плотным кольцом. Еще шестеро держались чуть поодаль. Бичи в руках, в сапогах кинжалы. Понятное дело, искать ярого гугенота в процессии фанатиков-самобичевателей вряд ли могло прийти в голову ищейкам королевы, но чем черт не шутит! Мы приближались к воротам Сен-Дени, и над парижскими улочками гремело многоголосое: «Народ мой, следуй за мной!»
Как и предупреждал брат Адриэн, охрана ворот была изрядно усилена. Каждая подъезжающая повозка обыскивалась, точно кошелек забулдыги в базарной корчме. Вот дошла очередь и до колымаги Мано. Взоры гасконцев, и мой в их числе, обратились к заветному возку.
– Что везешь? – Седой алебардир подошел к де Батцу и, похлопав ладонью по бочке с тайником, сунул горбатый нос в корзину с зеленью и спрятанными под ней пистолями.
– Так что это ж… Это? – Мано, хлопая глазами, раскинул руки. – Я ж того, в приюте Святого Лазаря возчик. Меня ж тут всякий знает!
– А там что? – кивнул на содержимое возка стражник.
– Да нешто это, того, не видите, господин капрал? Еда для убогих. – Де Батц сунул руку в ближайшую корзину и вытянул кусок мяса на длинной кости.
– Красавчик! – На полных губах Жозефины, по-прежнему восседавшей рядом с простаком возчиком, играла улыбка столь завлекательная, что я невольно отметил, какой желанной может быть властная, шумная Жози, лишь пожелай того. – Ну что ты разглядываешь какие-то кости? Ты лучше сюда погляди! – Она поставила ногу на козлы, давая легкой юбке свободно упасть на бедро и демонстрируя, что под этим ярким лоскутом материи, кроме самой девицы, ничего нет. – Каково?
Привратник сглотнул и потерянно замычал, подыскивая слова:
– С дороги! С дороги! Пошевеливайтесь! – Большой отряд кавалерии, расталкивая древками пик толпу, наконец добрался до ворот. – Освободите дорогу! Немедленно!
– А ну, проваливайте! – наконец сыскал слова всполошившийся страж ворот. – Но! Но! Пошел!
Глава 9
Пыль из-под копыт сотен всадников облаком окутала окровавленную колонну, отвлекая благочестивых парижан от пения гимнов. Трудно петь гимны, чихая на ходу. Судя по лилиям и алой кайме на вальтрепах [22] , всадники, промчавшиеся мимо нас, были жандармами [23] Анжуйского полка – личной гвардии нового короля. Я с тревогой посмотрел им вслед. Куда мчались эти латники, на ночь глядя, да еще с такой поспешностью?
Между тем уже изрядно стемнело. Добравшийся до приюта де Батц быстро разгрузил корзины, и мы продолжали путь налегке. Самобичеватели, выйдя из города, похоже, растеряли большую часть религиозного экстаза и теперь шли, лениво обмахиваясь своим вервием, точно коровы хвостами. Идти было долго, ночевать следовало во чистом поле, в лесу, где придется, чтобы ни свет ни заря продолжить путь в далекий спасительный храм. Чем более темнело небо, тем более это шествие погонщиков мух теряло первоначальную сплоченность, разбредаясь по сторонам в поисках ночлега, растягиваясь по дороге или же ища, как и мы, попутную повозку, чтобы не топтать попусту ноги.
– Так вот. Нужда заставила эту девицу выйти замуж за одного местного скупердяя, – повествовал брат Адриэн, примостившийся в возке между мной и Конфьянс, закутанной В широченный плащ, должно быть, с плеча мадам Жози.
После поездки в бочке цвет лица девушки был таков, что ночь была единственным спасением ее репутации «обворожительной красавицы». А уж запах дешевого вина, пропитавший платье, наводил на мысль о предстоящих тратах на обновление ее гардероба. Чтобы отвлечь юную прелестницу от подобных мрачных мыслей, брат Адриэн, с наступлением ночи потерявший большую часть своей сиропной святости, услаждал ее слух небылицами, по его уверению, имевшими место быть лично с ним или же с кем-то из его знакомых.
– Жениться-то скупердяй женился, да, видно, мужем был никудышным. И Ленор все подыскивала способ, как бы половчей от него избавиться. Оно и понятно! Мы-то помним, о ком она на самом деле грезила!
– И что это ты, братец, девушку смущаешь?! – обернувшись, кинула с облучка Жозефина, дебютирующая в роли блюстительницы нравов. – Или пристойно доброму монаху поучать невинное дите в проделках полюбовников?!
– Дочь моя! Как любовь Спасителя к пастве своей была выше законов императорских, так и истинная любовь человеческая выше принятого разумением порядка! Ибо что есть человек без любви, как не медь звенящая? Велика ли вина чад Божьих, если бездна неразумения, разверзшаяся между ними, невосполнима ни благим деянием, ни словами молитвы? Если жизнь сирых сих, замерзающих у общего очага, губит в них искру Господню? Неужели же грех искать им тепла, дабы вдохнуть новый пламень в душу свою?
Я только усмехнулся. Положительно, брат Адриэн, ссылаясь на священные тексты и волю небес, мог доказать все, что ему было угодно!
– Так вот, – продолжал свое повествование монах. – Как раз в те дни заболела любимая дочь герцога Савойского – редкостная умница и красавица. Сколько лекарей ни брались ее лечить – никакого толка. Герцог посылал своих слуг во все концы Савойи и Булони. Да что там Булони! Он слал их и к нам в Сорбонну, и в Сиенну, и в Краков. Дочери становилось все хуже и хуже. Наконец герцогские слуги в поисках еще какого-нибудь ученого эскулапа прибыли в городишко, где жила Ленор. Тогда-то она и придумала, что ей делать. Подошла эта девица к гонцу и говорит ему: «Мой муж – великий лекарь. Ему сам король горных эльфов науку врачевания преподал. Да от только слово с него стребовал, что лечить он будет не иначе как из-под палки. Так что, ежели будет отказываться, а он обязательно будет кричать, что знать не знает целительских премудростей, – хватайте дубинки и бейте его, пока не согласится». Побежал гонец со своими людьми к нашему скупердяю, подхватили его под руки и кричат: «Поехали скорей к герцогу во дворец, дочку его спасать!» Тот, конечно, ни в какую. «Какой из меня лекарь, когда я всю жизнь шерстью торгую?!» Но они-то к этому были готовы! Схватили кто что и давай его поперек спины охаживать, приговаривая: «Поедешь, каналья, герцогову дочку лечить, поедешь!» Долго ли били, того не ведаю. Но только выбили согласие. Да и как тут не согласишься, коли сам чуть жив!
Привезли избитого торговца к герцогу. А тот и с чего начать-то не знает. Вознес он искреннюю молитву Господу, умоляя Его явить свою великую милость… Вот! – Брат Адриэн перебил сам себя. – Я же говорил вам, дети мои, что сия поучительная история о пользе искренней молитвы! – Он победоносно обвел взглядом окружающих, ждущих продолжения назидательной проповеди. – Да! Сотворил горе-лекарь молитву, пошел к принцессе… Уж как там что пошло – одному Богу известно. А только девушка-то вскоре выздоровела!
– Правда? – доверчиво спросила Конфьянс.
– Истинная правда! – деланно удивился святой отец. – Буду я врать! Герцог щедро наградил своего нового лекаря и оставил его при дворе.
– Это хорошо! – одобрительно кивнула головой девушка.
– Хорошо, конечно! – продолжил брат Адриэн. – Да только истории еще не конец. С той поры, как его светлость назначил бывшего торговца придворным целителем, тому совсем покоя не стало! Чуть у кого что заболит – враз к нему с палками бегут. Гонец-то всем поведал, откуда у торговца шерстью лечебная сила. Тому делать нечего – молится да лечит, молится да лечит. Властитель замок ему подарил, золото под ногами валялось – он его не замечал. Только одни молитвы и лечение на уме. Каким скрягой был, а вот ведь хоть и из-под палки, на святым человеком стал!
– Поучительно! – проникновенно вздохнула наша юная спутница.
– Бесспорно, поучительно! Но и это еще не конец! Так прошел год, может, два. И тут внезапно в Савойе начался страшный мор. Несметные толпы устремились к замку великого лекаря, размахивая дубинками и требуя исцеления. Последнее, что слышали благочестивые савойары от зерцала медицинской премудрости, – слова молитвы, едва различимые под градом ударов… – Монах замолчал.
– А в чем же мораль? – не удержался от вопроса я.
– Мораль? – задумчиво повторил брат Адриэн. – Мораль благостна. Ленор, которая смиренно молилась о счастье с любимым, унаследовала прекрасный замок, полный золота. Мор после смерти врачевателя сам собой прекратился. Теперь вот архиепископ Булонский в Риме добивается канонизации убиенного великомученика. Говорят, пол в посвященном ему храме будет выложен теми самыми дубинами, которые принесли гибель новому святому – покровителю Савойи. Так что прихожане, входя в дом Божий, будут ногами своими попирать орудия убийства. – Священник осенил себя крестным знамением. – Но вот о чем я подумал. Из-под палки можно стать даже святым. Вот только жить с этим долго не получается… – Он замолчал, и мы тоже не раскрывали рта, точно боясь своими обыденными словами спугнуть что-то очень важное, произнесенное сейчас.
Луна, торчавшая в небе, точно серебряная монета из прорехи в кармане, скупо освещала дорогу, все еще полную устало бредущего люда. Сытые мулы, не слыша посвист бича, прядая ушами, лениво тянули повозку. Шедшие рядом гасконцы по одному, по два влезали на нее отдохнуть, затем спрыгивали, меняясь местами со своими утомленными товарищами. Но главное было достигнуто: Париж остался далеко позади. Теперь можно было вздохнуть свободнее. Конечно, расслабляться было не время и не место. Но как говорят у нас в Наварре: «Где корона – там и власть!» И вне столичных стен Черной Вдове добраться до меня будет куда как тяжелее. Сейчас же самое время было позаботиться о ночлеге.
* * *
Я лежал в возке и, подперев рукой голову, смотрел на костер, возле которого отдыхали мои пистольеры. Жаренное на вертелах мясо было съедено, вино выпито, байки рассказаны. Теперь дошло дело и до сна. Краткого, тревожного, с оружием под головой, но все же отдыха. Гасконцы храпели, ворочаясь с боку на бок, на жестком земляном ложе. Караульный, сидя у самой кромки огня, полировал шпагу, напевая под нос что-то едва слышное. Надо было спать, но мне не спалось. В голову опять, точно поймав момент, лезли мрачные мысли об убийстве Карла, Божьим недосмотром короля Франции.
Чья рука обнажила мой кинжал и всадила его в грудь государя? Кто приказал совершить это подлое убийство? Дю Гуа или Гиз? Или все-таки кто-то еще? Кто может помочь мне разобраться в этом ребусе? Только тот, кто и сам хотел бы выяснить правду.
Кто, например? И я начал мучительно вспоминать придворных вельмож королевы, короля и Лотарингского дома, стараясь найти среди них тех, кто мог бы быть полезен в этом деле.
Маршал Монморанси? В день бойни он вел себя вполне достойно. К тому же Колиньи его родственник и, поскольку смерть адмирала не сулила мужу Дианы д'Ангулем, внебрачной дочери короля Генриха II, никакого наследства, был с ним дружен. Род его – один из могущественнейших в королевстве. В Лангедоке так вообще неясно, кто правит – король или Дамвиль, младший брат маршала. Да, при известных условиях Монморанси может быть весьма полезен. Но в ту проклятую ночь его не было в Париже. А убийство, во всяком случае, в том виде, в котором оно было совершено, не могло быть спланировано заранее. Кто же мог предполагать, что Мано с пистольерами захватит Лувр? Что Гиз решит разрубить гордиев узел столь экзотическим способом? Конечно, чем черт не шутит. При дворе слухи распространяются быстро. Может, какое словечко заветное к нему сорока и донесла, но это, как говорится: «Или да, или нет, или может быть». А вот что можно сказать точно: лишь только пройдет положенный траур по королю, Монморанси и думать о нем забудет. Это не союзник.
Кто же тогда? Вельможи Екатерины, все эти офранцузившиеся итальянцы: Гонзаго де Невер, Гонди де Рец, Сальвиати д'Аржи. От этих толку еще меньше. Временщики! Без одобрения Екатерины они и шагу не ступят. Кто еще?
Мари Туше – возлюбленная Карла? Эта уж точно желает знать правду. Она короля действительно любила. К тому же Мари – гугенотка, а стало быть, вероятно, не откажет в помощи королю Наварры. Вот только проку от ее помощи, что от мухи окороков. Ей она сейчас самой нужна больше, чем кому-либо. Без Карла она никто.
А, скажем, сама Екатерина? Мысль, быть может, бредовая, но почему нет? Ведь если считать, что Паучиха непричастна к убийству, то ей оно – плевок в лицо. Во-первых, любимый не любимый, а все-таки сын и король. Спускать такое – значит поощрять цареубийство. Такой грех в семействе Медичи не в чести. Во-вторых, и это, быть может, даже важнее, чем первое. Если Карла убили не по указу матери, а, вероятно, это именно так, значит, его смерть не входила в планы королевы. Может ли Черная Вдова позволить кому-либо играть в такие игры на своей доске? Никогда в жизни! Она в прежние годы слишком долго терпеливо сносила унижения, чтобы теперь простить кому бы то ни было даже намек на них. Что из этого следует? Что волею судеб в этом деле мы на одной стороне. Имею ли я право пренебрегать таким союзником? Ни в коем случае! Остается одна мелочь – доказать моей милой теще, что мы не враги. Роли поменялись. Не так давно в Лувре она меня убеждала примерно в том же.
Так кто же? Лазутчик Гиза, затесавшийся в толпу испуганных царедворцев, или все же вернувшийся Луи де Беранже? Кто? Быть может, есть еще кто-то третий, кого я не знаю. Может! Черт возьми, может! И без того, чтобы вернуться ко двору, с этим не разобраться. Возможно ли это? Наверняка да. Но как?! Необходимо искать союзника. Сильного союзника. Сакр Дье!
Мысли мои начали путаться, и, сам того не желая, я заснул сном праведника, давая голове отдых от всех наших вчерашних приключений.
Сон мой был нарушен бесцеремонным вмешательством Жозефины. Впрочем, весьма кстати. В голове опять творился какой-то кавардак. Невесть откуда, из каких-то темных тайников мозга вылезали то образы мифических чудовищ вроде говорящего каменного дэва, то лица людей, несомненно, знакомых, но словно не в этой жизни. Я мучительно пытался вспомнить их имена. Иногда казалось, что вот-вот – и эта приоткрывающаяся дверца в иные миры распахнется, возвращая мне нечто весьма ценное. Но узенькая щелка, сквозь которую виднелись иные, близкие и все же такие далекие жизни, становилась все уже, пока не исчезала вовсе, оставляя меня один на один с кромешным мраком.
– Мсье! – Тяжелая рука Жозефины трясла меня за плечо, нимало не согласуясь с церемониалом королевского пробуждения. – А ну, вставайте, мсье, что это вы заспались! Скоро Уже отправляться пора, а вы все дрыхнете! Давайте-давайте, мсье! Я вам воды солью. Приведите себя в порядок! – Она кивнула на таз для умывания и стоящий рядом позеленевший медный кувшин. – Вставайте, пока вода не остыла!
Я оглянулся, ища глазами Конфьянс. Заметив мой взгляд, Жози поспешила успокоить незадачливого сторожа:
– Она внизу, с Маноэлем. Проверяют тайник в бочке. Поспешите, мсье!
Заботливая бандерша перекинула через руку белое полотняное полотенце и подошла к умывальному тазу, готовясь ли мне воду из кувшина.
– Да, кстати! – словно невзначай бросила хозяйка «Шишки», выливая в подставленные ладони струю теплой воды, – я посылала одну из своих девушек в Пти-Шатле.
– И что? – Я резко повернулся к Жозефине.
– Она говорит, что ближе к полудню из крепости выпустили какого-то гасконца – высокого, тощего, с перебитым носом и весьма бойкого на язык. Стражники жаловались, что он обыграл в карты весь гарнизон замка.
В моей голове, точно продолжение недавнего сна, всплыла картина: верзила, весьма напоминающий описание милашки Жози, с носом искривленным, точь-в-точь латинская буква "S", бросает шарик на миниатюрное подобие карусели, и склоненные над расчерченным на клетки полем шлемы начинают суматошно двигаться из стороны в сторону, нервно ожидая, когда шарик закончит свой бег. «Делайте ставки! – явственно прозвучало в моей голове. – Красное – король Англии, лазурное – король Франции, зеро – Божий промысел! Кручу-верчу, обмануть хочу!»
Клетки завалены монетами. Разочарованные крики проигравших и перекрывающий их вопль: «Изыди, голытьба! Ставки сделаны!»
– Да. Это шевалье д'Орбиньяк! Вне всякого сомнения! – Я плеснул себе в лицо воды, точно пытаясь отогнать навязчивый морок. – Наваждение какое-то! Значит, Рейнар жив! А я, выходит, могу слышать его голос, где бы он ни находился. И не только его!
– Как интересно! – восторженно проговорила Жози с интонацией, ранее у нее никогда не слышанной. Я невольно оглянулся на женщину. В какую-то секунду мне показалось, что передо мной девчонка лет шестнадцати, а не многоопытная хозяйка борделя. Но, словно застеснявшись проявления своих чувств, Жозефина поспешила сменить тон. – Держите-ка, сударь, полотенце да поторопитесь с одеванием. Негоже заставлять ждать почтенного брата Адриэна.
Я не заставил себя упрашивать. Мано уже поджидал меня внизу у повозки. Корзины, полные продуктов, громоздились одна на другой, загораживая доступ к тайнику в бочке и прикрывая высверленное сегодня моим другом отверстие для дыхания. Конечно, хрупкой девушке там было больше места, чем мне. Но, прямо сказать, предстоящая прогулка в бочке должна была стать отнюдь не самым приятным воспоминанием в жизни мадемуазель де Пейрак.
– Ну что, Жози? – увидев спустившуюся вместе со мною хозяйку, начал де Батц. – Спасибо тебе за все. Если что, не поминай лихом…
– Ну уж дудки! – Руки Жозефины уперлись в бока, делая ее неуловимо похожей на античную амфору. – Ты что же думаешь, чертов сын? Сказал: «Прощай, Жози», – и все? Поехал?
– Жози…
– Я уж сколько лет Жози, – отмахнулась она, хватаясь за борт возка. – А ну, потеснись!
– Ты куда? – Обескураженный возница беспомощно посмотрел на меня, точно ища защиты.
– А бес его знает! Вон лучше у этого носатого спроси. – Мадам бесцеремонно ткнула в меня пальцем. – Я с вами еду! Чего стоите, мсье, влезайте. До церкви подвезем!
– Но, Жозефина, а как же «Шишка»? – попытался было урезонить свою подругу Мано.
– А что «Шишка»? Здесь есть кому остаться. – Хозяйка понизила голос так, чтобы ее могли слышать лишь мы вдвоем. – Не смейте мне перечить, господа. Ваши головы нынче, поди, уже более шестидесяти ливров стоят. Что ж мне, вам такие-то деньги дарить, что ли?
– Жози… – попытался было вставить слово я.
– Да нет, мсье. Мне-то не жалко, я подарю. Но вот вам, такие-то подарки принимать не к лицу. Тем более от хозяйки борделя.
В словах наглой вымогательницы был резон. Одному Богу было ведомо, суждено мне стать королем Франции или нет, но Даже государю крошечной Наварры не пристало принимать подобные дары.
– Вы не думайте, мсье, – чуть смягчившись, продолжала Жозефина. – Я вам в пути еще не раз пригожусь. И… – она постучала пальцем по бочке, – без меня не обойтись. Да и вообще, засиделась я что-то тут. Когда маршал Таванн три года назад мне на заведенье денег подарил, радовалась. А сейчас, – внезапно разоткровенничалась хозяйка, – к черту! Надоело. Ну, что ты расселся?! – привычно накинулась на де Батца бордельерша, стремительно переходя из одного состояния в другое. – Всю жизнь здесь торчать собрался? А ну, погоняй! Не слышишь, что ли, – к вечерне звонят! Но! Пошел!
* * *
Колокольный звон висел над Парижем, проникая в самые глухие закоулки. Совсем как в ту злосчастную ночь, три недели назад. Казалось, Я и сейчас смогу вычленить из общего звука сиплые нотки колокола Сен-Жермен Л'Оксеруа, подавшего сигнал к бойне. Впрочем, вероятно, это лишь казалось.
Перекресток перед церковью братьев бенедиктинцев был заполнен народом до отказа. Пока что, неодобрительно поглядывая на проезжающие экипажи, люди еще нехотя теснились и расступались, но парижане все прибывали и прибывали, причем в виде, мягко говоря, странном. Босоногие, в длинных холщовых рубахах, а то и без них, в колпаках кающихся грешников, с узловатыми веревками в руках, то проливающие слезы, как монашка перед родами, то распевающие благодарственные гимны с видом таинственно-восторженным.
Я спрыгнул с повозки де Батца, с великим трудом протискивающегося сквозь это скопище полоумков, и, работая плечами, локтями и коленями, начал пробиваться к церкви, где должен был ждать брат Адриэн. Завидев своего подопечного, он сделал знак рукой, и четверо мускулистых парней, голых по пояс, но в черных монашеских капюшонах, спешно раздвинули передо мной толпу, освобождая проход. Я невзначай заглянул под грубый шерстяной покров одного из них и, к великому удивлению, узнал одного из пистольеров-гасконцев.
– Следуйте за мной, сын мой. – Наш добрый брат бенедиктинец, как обычно перебирая четки, указал на вход в церковь. – Надеюсь, ради спасения если не души, то хотя бы тела, вам не составит большого труда войти в дом Божий?
– Ни в малейшей степени, – пожал плечами я, делая шаг к украшенной деревянным барельефом двери.
– Отрадно слышать сие, сын мой, весьма отрадно! Войди же под этот кров, дающий защиту всякому, взыскивающему ее. – Благостно улыбающийся брат Адриэн распахнул предо мной врата храма. Где-то, в каком-то полутемном чулане мозга, шевельнулась было мысль о том, что первейшему принцу-гугеноту не подобает входить в католическую церковь, а уж тем более искать в ней спасения. Но, честно говоря, этот вялый глас разума затих, даже не коснувшись души. Если коварство бенедиктинца состояло лишь в том, чтобы заманить меня сюда, – что ж, пожалуйста. Сколько угодно.
– Переоденьтесь, сын мой, – критически оглядев костюм нового прихожанина, проговорил монах. – Видели толпу на улице? Вы ничем не должны выделяться из нее. Ваша батистовая сорочка не пойдет. Вот, держите холщовую. Теперь капюшон. Затем вервие.
– Зачем? – озадаченно поинтересовался я, принимая из рук святоши очевидное орудие самоистязания.
– Для бичевания, сын мой. Для умерщвления плоти, – поучительно изрек брат Адриэн. – Вот, смотрите. – Бенедиктинец отобрал у меня узловатый шнур и как ни в чем не бывало с изрядной силой хлестнул себя по спине. – Весь секрет в том, – пояснил он, видя мои выпученные от удивления глаза, – чтобы вовремя остановить руку у плеча. – Если. будете бить е размаху, очень скоро ваша спина превратится в кровавое месиво. Впрочем, несколько хороших ударов во искупление грехов вам бы не помешало, но так уж и быть. Коли Господь хранит вас для дел, ведомых лишь ему, мне ли карать Его избранника? Я дам вам бычий пузырь, наполненный кровью. Привяжите его на спине. Со стороны кровь на рубахе будет выглядеть вполне натурально. Попробуйте, сын мой!
Мое недоумение, должно быть, читалось так же явно, как монограмма Девы Марии на четках святого отца.
– Благочинный Адриэн, что все это значит?
– Сир, я же призывал вас уповать на милость Господню. Да будет вам ведомо, что нынче днем Генрих Анжуйский дозволил наконец предать земле останки адмирала Колиньи, дотоле повешенные у позорного столба на Монфоконе. По просьбе маршала де Монморанси, спасителя Парижа, тело его кузена было захоронено на кладбище Невинноубиенных младенцев, где в утро вашего чудесного спасения расцвел боярышник. Вероятно, вы не знаете, что близ кладбища находится приют, именуемый Пятнадцать Двадцаток, он основан еще святым Людовиком после возвращения из Крестового похода в память о неком слепом рыцаре, жившем в сарацинском плену и делившим с королем крохи своего подаяния. В приюте содержатся триста слепцов, имеющих особое право собирать милостыню у упомянутого кладбища. Так вот, в тот час, когда земля приняла несчастного старца, пятеро слепцов чудесным образом прозрели, словно говоря тем самым парижанам, что и им пора узреть то, что злоба и ненависть сокрыла от их затуманенных невежеством умов: грехи запятнали души их, точно короста тела прокаженных. Ужас и стенания наполнили сердца горожан. Настал день покаяния. День очищения от скверны. – Брат Адриэн умолк. – Кстати, вам это прозрение обошлось всего в пятьдесят ливров.
Толпа самозабвенных бичевателей, повинуясь невидимому мне сигналу, начала движение к воротам Сен-Дени. Уже смеркалось, но никто из бредущих вокруг меня и не собирался возвращаться в Париж до закрытия ворот. Души страждущих необоримо стремились вон из опороченного кровью города в величественный храм Нотр-Дам де Понтуаз, вот уже полторы сотни лет обладающий правом полного отпущения грехов в дни великих праздников.
Сегодня был канун Рождества Богородицы. Колокола пронзительно гудели над городом, знаменуя чудо. Чудо было единственно значимым сейчас в сердцах тысяч людей, вдохновенно полосующих собственные спины и распевающих во все горло:
Когда Господь с горы Сиона
Воззвал к народу своему…
Шестеро гасконцев шли, окружив меня плотным кольцом. Еще шестеро держались чуть поодаль. Бичи в руках, в сапогах кинжалы. Понятное дело, искать ярого гугенота в процессии фанатиков-самобичевателей вряд ли могло прийти в голову ищейкам королевы, но чем черт не шутит! Мы приближались к воротам Сен-Дени, и над парижскими улочками гремело многоголосое: «Народ мой, следуй за мной!»
Как и предупреждал брат Адриэн, охрана ворот была изрядно усилена. Каждая подъезжающая повозка обыскивалась, точно кошелек забулдыги в базарной корчме. Вот дошла очередь и до колымаги Мано. Взоры гасконцев, и мой в их числе, обратились к заветному возку.
– Что везешь? – Седой алебардир подошел к де Батцу и, похлопав ладонью по бочке с тайником, сунул горбатый нос в корзину с зеленью и спрятанными под ней пистолями.
– Так что это ж… Это? – Мано, хлопая глазами, раскинул руки. – Я ж того, в приюте Святого Лазаря возчик. Меня ж тут всякий знает!
– А там что? – кивнул на содержимое возка стражник.
– Да нешто это, того, не видите, господин капрал? Еда для убогих. – Де Батц сунул руку в ближайшую корзину и вытянул кусок мяса на длинной кости.
– Красавчик! – На полных губах Жозефины, по-прежнему восседавшей рядом с простаком возчиком, играла улыбка столь завлекательная, что я невольно отметил, какой желанной может быть властная, шумная Жози, лишь пожелай того. – Ну что ты разглядываешь какие-то кости? Ты лучше сюда погляди! – Она поставила ногу на козлы, давая легкой юбке свободно упасть на бедро и демонстрируя, что под этим ярким лоскутом материи, кроме самой девицы, ничего нет. – Каково?
Привратник сглотнул и потерянно замычал, подыскивая слова:
– С дороги! С дороги! Пошевеливайтесь! – Большой отряд кавалерии, расталкивая древками пик толпу, наконец добрался до ворот. – Освободите дорогу! Немедленно!
– А ну, проваливайте! – наконец сыскал слова всполошившийся страж ворот. – Но! Но! Пошел!
Глава 9
Дорога в рай и дорога в ад вначале расходятся лишь на толщину волоса.
Игнатий Лойола
Пыль из-под копыт сотен всадников облаком окутала окровавленную колонну, отвлекая благочестивых парижан от пения гимнов. Трудно петь гимны, чихая на ходу. Судя по лилиям и алой кайме на вальтрепах [22] , всадники, промчавшиеся мимо нас, были жандармами [23] Анжуйского полка – личной гвардии нового короля. Я с тревогой посмотрел им вслед. Куда мчались эти латники, на ночь глядя, да еще с такой поспешностью?
Между тем уже изрядно стемнело. Добравшийся до приюта де Батц быстро разгрузил корзины, и мы продолжали путь налегке. Самобичеватели, выйдя из города, похоже, растеряли большую часть религиозного экстаза и теперь шли, лениво обмахиваясь своим вервием, точно коровы хвостами. Идти было долго, ночевать следовало во чистом поле, в лесу, где придется, чтобы ни свет ни заря продолжить путь в далекий спасительный храм. Чем более темнело небо, тем более это шествие погонщиков мух теряло первоначальную сплоченность, разбредаясь по сторонам в поисках ночлега, растягиваясь по дороге или же ища, как и мы, попутную повозку, чтобы не топтать попусту ноги.
– Так вот. Нужда заставила эту девицу выйти замуж за одного местного скупердяя, – повествовал брат Адриэн, примостившийся в возке между мной и Конфьянс, закутанной В широченный плащ, должно быть, с плеча мадам Жози.
После поездки в бочке цвет лица девушки был таков, что ночь была единственным спасением ее репутации «обворожительной красавицы». А уж запах дешевого вина, пропитавший платье, наводил на мысль о предстоящих тратах на обновление ее гардероба. Чтобы отвлечь юную прелестницу от подобных мрачных мыслей, брат Адриэн, с наступлением ночи потерявший большую часть своей сиропной святости, услаждал ее слух небылицами, по его уверению, имевшими место быть лично с ним или же с кем-то из его знакомых.
– Жениться-то скупердяй женился, да, видно, мужем был никудышным. И Ленор все подыскивала способ, как бы половчей от него избавиться. Оно и понятно! Мы-то помним, о ком она на самом деле грезила!
– И что это ты, братец, девушку смущаешь?! – обернувшись, кинула с облучка Жозефина, дебютирующая в роли блюстительницы нравов. – Или пристойно доброму монаху поучать невинное дите в проделках полюбовников?!
– Дочь моя! Как любовь Спасителя к пастве своей была выше законов императорских, так и истинная любовь человеческая выше принятого разумением порядка! Ибо что есть человек без любви, как не медь звенящая? Велика ли вина чад Божьих, если бездна неразумения, разверзшаяся между ними, невосполнима ни благим деянием, ни словами молитвы? Если жизнь сирых сих, замерзающих у общего очага, губит в них искру Господню? Неужели же грех искать им тепла, дабы вдохнуть новый пламень в душу свою?
Я только усмехнулся. Положительно, брат Адриэн, ссылаясь на священные тексты и волю небес, мог доказать все, что ему было угодно!
– Так вот, – продолжал свое повествование монах. – Как раз в те дни заболела любимая дочь герцога Савойского – редкостная умница и красавица. Сколько лекарей ни брались ее лечить – никакого толка. Герцог посылал своих слуг во все концы Савойи и Булони. Да что там Булони! Он слал их и к нам в Сорбонну, и в Сиенну, и в Краков. Дочери становилось все хуже и хуже. Наконец герцогские слуги в поисках еще какого-нибудь ученого эскулапа прибыли в городишко, где жила Ленор. Тогда-то она и придумала, что ей делать. Подошла эта девица к гонцу и говорит ему: «Мой муж – великий лекарь. Ему сам король горных эльфов науку врачевания преподал. Да от только слово с него стребовал, что лечить он будет не иначе как из-под палки. Так что, ежели будет отказываться, а он обязательно будет кричать, что знать не знает целительских премудростей, – хватайте дубинки и бейте его, пока не согласится». Побежал гонец со своими людьми к нашему скупердяю, подхватили его под руки и кричат: «Поехали скорей к герцогу во дворец, дочку его спасать!» Тот, конечно, ни в какую. «Какой из меня лекарь, когда я всю жизнь шерстью торгую?!» Но они-то к этому были готовы! Схватили кто что и давай его поперек спины охаживать, приговаривая: «Поедешь, каналья, герцогову дочку лечить, поедешь!» Долго ли били, того не ведаю. Но только выбили согласие. Да и как тут не согласишься, коли сам чуть жив!
Привезли избитого торговца к герцогу. А тот и с чего начать-то не знает. Вознес он искреннюю молитву Господу, умоляя Его явить свою великую милость… Вот! – Брат Адриэн перебил сам себя. – Я же говорил вам, дети мои, что сия поучительная история о пользе искренней молитвы! – Он победоносно обвел взглядом окружающих, ждущих продолжения назидательной проповеди. – Да! Сотворил горе-лекарь молитву, пошел к принцессе… Уж как там что пошло – одному Богу известно. А только девушка-то вскоре выздоровела!
– Правда? – доверчиво спросила Конфьянс.
– Истинная правда! – деланно удивился святой отец. – Буду я врать! Герцог щедро наградил своего нового лекаря и оставил его при дворе.
– Это хорошо! – одобрительно кивнула головой девушка.
– Хорошо, конечно! – продолжил брат Адриэн. – Да только истории еще не конец. С той поры, как его светлость назначил бывшего торговца придворным целителем, тому совсем покоя не стало! Чуть у кого что заболит – враз к нему с палками бегут. Гонец-то всем поведал, откуда у торговца шерстью лечебная сила. Тому делать нечего – молится да лечит, молится да лечит. Властитель замок ему подарил, золото под ногами валялось – он его не замечал. Только одни молитвы и лечение на уме. Каким скрягой был, а вот ведь хоть и из-под палки, на святым человеком стал!
– Поучительно! – проникновенно вздохнула наша юная спутница.
– Бесспорно, поучительно! Но и это еще не конец! Так прошел год, может, два. И тут внезапно в Савойе начался страшный мор. Несметные толпы устремились к замку великого лекаря, размахивая дубинками и требуя исцеления. Последнее, что слышали благочестивые савойары от зерцала медицинской премудрости, – слова молитвы, едва различимые под градом ударов… – Монах замолчал.
– А в чем же мораль? – не удержался от вопроса я.
– Мораль? – задумчиво повторил брат Адриэн. – Мораль благостна. Ленор, которая смиренно молилась о счастье с любимым, унаследовала прекрасный замок, полный золота. Мор после смерти врачевателя сам собой прекратился. Теперь вот архиепископ Булонский в Риме добивается канонизации убиенного великомученика. Говорят, пол в посвященном ему храме будет выложен теми самыми дубинами, которые принесли гибель новому святому – покровителю Савойи. Так что прихожане, входя в дом Божий, будут ногами своими попирать орудия убийства. – Священник осенил себя крестным знамением. – Но вот о чем я подумал. Из-под палки можно стать даже святым. Вот только жить с этим долго не получается… – Он замолчал, и мы тоже не раскрывали рта, точно боясь своими обыденными словами спугнуть что-то очень важное, произнесенное сейчас.
Луна, торчавшая в небе, точно серебряная монета из прорехи в кармане, скупо освещала дорогу, все еще полную устало бредущего люда. Сытые мулы, не слыша посвист бича, прядая ушами, лениво тянули повозку. Шедшие рядом гасконцы по одному, по два влезали на нее отдохнуть, затем спрыгивали, меняясь местами со своими утомленными товарищами. Но главное было достигнуто: Париж остался далеко позади. Теперь можно было вздохнуть свободнее. Конечно, расслабляться было не время и не место. Но как говорят у нас в Наварре: «Где корона – там и власть!» И вне столичных стен Черной Вдове добраться до меня будет куда как тяжелее. Сейчас же самое время было позаботиться о ночлеге.
* * *
Я лежал в возке и, подперев рукой голову, смотрел на костер, возле которого отдыхали мои пистольеры. Жаренное на вертелах мясо было съедено, вино выпито, байки рассказаны. Теперь дошло дело и до сна. Краткого, тревожного, с оружием под головой, но все же отдыха. Гасконцы храпели, ворочаясь с боку на бок, на жестком земляном ложе. Караульный, сидя у самой кромки огня, полировал шпагу, напевая под нос что-то едва слышное. Надо было спать, но мне не спалось. В голову опять, точно поймав момент, лезли мрачные мысли об убийстве Карла, Божьим недосмотром короля Франции.
Чья рука обнажила мой кинжал и всадила его в грудь государя? Кто приказал совершить это подлое убийство? Дю Гуа или Гиз? Или все-таки кто-то еще? Кто может помочь мне разобраться в этом ребусе? Только тот, кто и сам хотел бы выяснить правду.
Кто, например? И я начал мучительно вспоминать придворных вельмож королевы, короля и Лотарингского дома, стараясь найти среди них тех, кто мог бы быть полезен в этом деле.
Маршал Монморанси? В день бойни он вел себя вполне достойно. К тому же Колиньи его родственник и, поскольку смерть адмирала не сулила мужу Дианы д'Ангулем, внебрачной дочери короля Генриха II, никакого наследства, был с ним дружен. Род его – один из могущественнейших в королевстве. В Лангедоке так вообще неясно, кто правит – король или Дамвиль, младший брат маршала. Да, при известных условиях Монморанси может быть весьма полезен. Но в ту проклятую ночь его не было в Париже. А убийство, во всяком случае, в том виде, в котором оно было совершено, не могло быть спланировано заранее. Кто же мог предполагать, что Мано с пистольерами захватит Лувр? Что Гиз решит разрубить гордиев узел столь экзотическим способом? Конечно, чем черт не шутит. При дворе слухи распространяются быстро. Может, какое словечко заветное к нему сорока и донесла, но это, как говорится: «Или да, или нет, или может быть». А вот что можно сказать точно: лишь только пройдет положенный траур по королю, Монморанси и думать о нем забудет. Это не союзник.
Кто же тогда? Вельможи Екатерины, все эти офранцузившиеся итальянцы: Гонзаго де Невер, Гонди де Рец, Сальвиати д'Аржи. От этих толку еще меньше. Временщики! Без одобрения Екатерины они и шагу не ступят. Кто еще?
Мари Туше – возлюбленная Карла? Эта уж точно желает знать правду. Она короля действительно любила. К тому же Мари – гугенотка, а стало быть, вероятно, не откажет в помощи королю Наварры. Вот только проку от ее помощи, что от мухи окороков. Ей она сейчас самой нужна больше, чем кому-либо. Без Карла она никто.
А, скажем, сама Екатерина? Мысль, быть может, бредовая, но почему нет? Ведь если считать, что Паучиха непричастна к убийству, то ей оно – плевок в лицо. Во-первых, любимый не любимый, а все-таки сын и король. Спускать такое – значит поощрять цареубийство. Такой грех в семействе Медичи не в чести. Во-вторых, и это, быть может, даже важнее, чем первое. Если Карла убили не по указу матери, а, вероятно, это именно так, значит, его смерть не входила в планы королевы. Может ли Черная Вдова позволить кому-либо играть в такие игры на своей доске? Никогда в жизни! Она в прежние годы слишком долго терпеливо сносила унижения, чтобы теперь простить кому бы то ни было даже намек на них. Что из этого следует? Что волею судеб в этом деле мы на одной стороне. Имею ли я право пренебрегать таким союзником? Ни в коем случае! Остается одна мелочь – доказать моей милой теще, что мы не враги. Роли поменялись. Не так давно в Лувре она меня убеждала примерно в том же.