Страница:
Сквозь белесые контуры начали проступать знакомые черты, словно туман, в который было погружено тощее длинное тело незваного гостя, вдруг начал рассеиваться.
– Но ведь я не убивал тебя! Не убивал!!!
Чуть свет храмовая стража святилища Мардука принялась частым гребнем прочесывать столичные предместья, выискивая чужеземцев. Более внятно младшие жрецы, которым было поручено вести розыск, ничего объяснить не могли. Им и самим было сказано только то, что какие-то злокозненные чужестранцы прокрались в земли Вавилона, дабы низвергнуть Повелителя судеб и установить царство коварного божка эбореев. Задача, поставленная перед ними, казалась невыполнимой. Каждый день тысячи людей пересекали границы Божьих Врат, и тысячи людей останавливались как в стенах города, так и в его предместьях. Без видимых шансов на успех ищейки обшаривали квартал за кварталом, опрашивая местных жителей обо всех заезжих иноземцах.
Как бы ни стал популярен в последние дни эборейский Единый Бог, ссориться со служителями грозного Мардука никто в Вавилоне не желал. И все же, реши усердные ищейки бить острогой солнечные блики на воде, их успехи были бы столь же впечатляющими. Никто из горожан не видел, как в предрассветный час в дом старого Амердата, мудреца и летописца, постучались незнакомцы. С ног до головы они были укутаны в темные пастушеские плащи, однако так же мало напоминали пастухов, как и честных жителей Вавилона.
Один из гостей был голубоглаз и светловолос. Волосы другого были чуть темнее, но и их можно было считать невиданными, во всяком случае, в землях Вавилона.
– Здесь ли живет мудрый Амердат? – поинтересовался голубоглазый на таком безукоризненном аморейском языке, что и сам Мардук вряд ли бы сказал лучше.
– Здесь, почтенные чужестранцы, – с удивлением разглядывая ранних гостей, произнес осанистый старец, открывая хлипкую дверь. – Заходите, рад вам.
Те переглянулись, удивленные столь неожиданным ответом, но тут же продолжили:
– Прости, что потревожили в столь ранний час. Наш друг, Кархан, воин из свиты царя Валтасара, надеется, что мы сможем найти у тебя помощь и приют.
– Кархан? – усмехнулся старец. – Ну, конечно! Входите, не стойте у порога. Его друзья – мои друзья. А насчет утренних часов вам не о чем беспокоиться. Для меня день начинается рано.
Он отступил чуть в сторону, указывая пришедшим на убогую обстановку своей хибары.
– Не обессудьте, здесь не так роскошно, как в царском дворце. Если пожелаете, есть лепешка, немного козьего сыра, – он чуть помедлил, должно быть, вспоминая, – вода.
– Не беспокойся, – заверил тот, волосы которого цветом напоминали облака, плывущие по небу, – у нас есть деньги, мы можем хорошо заплатить.
– Пустое, – отмахнулся Амердат. – Кархан давал уже мне золото, я раздал его соседям. Им было нужно.
– Но как же ты живешь? – Ральф Карлсон замешкался, подыскивая слова.
Действительно, комната, в которой стояли пилот со штурманом, должно быть, была единственной, если не считать небольшого чулана, прикрытого ветхой полотняной занавеской. Кроме скромной лежанки здесь имелся заваленный пергаментами и восковыми табличками стул, плетеный табурет и очаг, выложенный из каменьев прямо посреди комнаты.
– Хорошо живу, – улыбнулся хозяин дома. – Соседи, проходя мимо, кладут в миску, что с той стороны дверей, какую-нибудь еду. Иногда, правда, ее успевают похитить собаки, но чаще она достается мне. Мышей отпугивают кошки, а злые люди и сами не видят резона сюда ходить.
– Ты, должно быть, местный писарь? – предположил дотоле молчавший Андрей Сермягин, указывая на свитки. – Или, как там его, писец?
– Можно сказать и так, – согласился радушный старец. – Иногда ко мне заходят соседи с просьбой сочинить письмо, составить жалобу или сосчитать, сколько монет следует уплатить за покупку. Хотя чаще желают узнать о своей судьбе по ходу небесных светил. Впрочем… – Он указал гостям на застеленную каким-то покрывалом лежанку, как на единственное место, где можно было присесть, не считая, конечно, его рабочего табурета. – Но это все не слишком важно. Я веду летопись этого города! – Мудрец поднял указательный палец. – Города и мира! День за днем, месяц за месяцем, год за годом, сколько я себя помню, я веду эти записи. Спасибо Кархану. Он упросил царя, чтобы мне выдавали столько пергамента, воска и всего прочего, необходимого для письма, сколько мне понадобится!
– Неужели с самого детства ты делаешь эти записи?! – восхитился Андрей Сермягин.
Старец помедлил с ответом.
– Я не помню лет своего детства, и молодости, увы, тоже не помню. Конечно, они были, как же иначе? Но, верно, так давно, что я о них напрочь запамятовал. Знаю лишь, как однажды утром я проснулся и решил, что следует вести летопись всего происходящего здесь, между великими реками, и вдали от них. Я частенько хожу куда глаза глядят, слушаю, смотрю, записываю.
Ральф Карлсон смотрел на хозяина со смешанным чувством почтения и жалости. Если судить по лицу, тому было никак не менее восьмидесяти лет, и подобная забывчивость была в порядке вещей, хотя чаще, как он слышал, старики помнят как раз юные годы.
– Сколько же тебе лет? – не смог он удержаться от вопроса.
– Когда Навуходоносор взошел на трон, я уже был таким, – вздохнул летописец. – Порою мне кажется, что я всегда был таким.
Пилот и штурман переглянулись. Если почтенный историк не преувеличивал, ему уже давным-давно зашкалило за сто лет.
– …В одном из таких странствий, – продолжал прерванный рассказ Амердат, – я и встретил вашего друга. Вернее, он меня встретил в Северных горах, где ранее простирались владения могущественного царства Урарту. Какие-то глупцы пытались завладеть моей сумой, вероятно, рассчитывая поживиться чем-нибудь ценным. Я увещевал их не делать этого, ибо рукописи мои ценнее монет и каменьев, но только для меня одного. Кархан увидел мерзавцев и бросился мне на помощь. Он очень храбро бился. Никогда прежде мне не доводилось видеть столь искусного бойца. Но к негодяям подошла подмога, и мне пришлось заледенить кровь в их жилах.
– Как это? – непонимающе мотнул головой пилот.
– Я пожелал, чтобы так произошло, и так произошло, – пожал плечами ученый муж. – Если желаете, можете расспросить вашего друга. Разбойники застыли, точно были изваяны из камня. А мы с Карханом продолжили свой путь вместе.
Что-то я заболтался. Если он прислал вас сюда, стало быть, желает, чтобы я вам помог. Что же вам нужно?
– Наш общий друг, – заговорил дотоле внимавший речам старца штурман, – говорил, что божественной силой ты наделен способностью изменять внешность человека так, что его никто не сможет опознать.
– Да, это верно, – подтвердил Амердат. – Стало быть, вы прячетесь?
– Можно сказать и так, – со вздохом признал Карлсон. – У местных жрецов есть множество вопросов, которые они хотели бы нам задать, но отвечать на них у нас нет ни малейшего желания.
– Занятная история, – усмехнулся звездочет, простирая руки к Ральфу. – Впрочем, после того, как вчера я своими глазами видел посланцев божьих, парящих над толпой… Должен признать, никогда прежде ангелы небесные не просили у меня преобразить их. Впрочем, вблизи вы столь же похожи на ангелов, как тот Даниил, который вчера гордо въезжал в город, на того Даниила, который, юнцом, семь седмин тому назад темной ночью сбежал из Вавилона. Конечно, время меняет облик, но… – Он запнулся, на лбу его выступил пот. – Мне не под силу изменить вид, данный вам от роду. Странно, очень странно.
– Эй, Амердат! – донеслось с улицы. – Ты дома, старик? Прошу, выйди во двор. Мне нужно кое о чем расспросить тебя!
– Какая нелегкая принесла жреца Мардука в такую рань? – вздохнул астролог.
Намму проснулся от осторожного прикосновения; кто-то легко тряс его за плечо.
– Эй, господин, ты жив? – Начальник скифских телохранителей, приставленных к царскому советнику, с удивлением глядел на скорчившегося на каменном полу Даниила.
– Что со мной было? – открывая глаза, промолвил тот.
– Не могу сказать, – честно ответил скиф. – Я вошел разбудить тебя, но, похоже, этой ночью ты и не касался постели.
– Призрак! Здесь был призрак. – Намму вскочил, точно все это время сидел на той диковинной рыбе, которую привозят из Идуменеи. Раздуваясь, она превращается в усеянный иглами шар, и одно касание любого из ее шипов обещает нестерпимую боль минимум на три дня.
– Чей призрак? – Немногословный телохранитель силился уловить туманный смысл слов пророка.
– Да… – Намму спохватился, понимая, что грозному стражу вовсе не обязательно знать, что нынче в полночь он видел, как бы это сказать, самого себя.
– Кархан велел передать, – игнорируя заминку, продолжал сумрачный воин, – что царь собирается устроить смотр войскам и желает видеть тебя подле своей особы.
– Да, – кивнул Намму, отряхиваясь, – вели принести мне воды для омовения и свежую одежду.
– Повинуюсь, – твердо пробасил скиф. – А скажи, Даниил… – остановившись у двери, спросил он.
– Что еще? – нахмурился царский советник.
– Можешь ли рассказать мне о боге своем.
– У моего бога несть числа красноречивых служителей и учителей закона, которые поведают о нем лучше меня, – попытался увернуться от щекотливого вопроса Намму.
– Вчера я ходил в дом бога твоего, тот, что открыли накануне, – переминаясь с ноги на ногу, промолвил телохранитель. – Там говорят, что меж эбореями и богом их положен вечный завет, и всякий иной, не рожденный эбореем, не вступит в круг этого завета. Так ли это, Даниил? Скажи мне о боге!
Намму глядел на могучего дикаря, не отрываясь. Как было ему известно, Кархан отбирал людей в свой отряд за силу, ловкость и неустрашимость. Еще – за верность. Но помыслы о боге? Как рассказывал ему старик Абодар, скифы поклоняются мечу, приносят ему кровавые жертвы, иных же богов считают слабыми, а потому бесполезными. Быть может, он ошибался?
– Хорошо, скажу тебе, – кивнул Даниил, сбрасывая грязное одеяние и принимая свежее. – Не может того быть, чтобы бог, возлюбивший одних своих чад, прочих невзлюбил за неразумие. Подобно тому, как младшие братья, подрастая, постигают истину, доступную прежде лишь старшим, люди иных племен, возрастая в душе своей, стучат в двери, желая, чтобы им отворили. Неужто же не отворится им?
Дверь каморки, малюсенькой, точно дыра в зубе, была скрыта плющом. И если не знать, что по ту сторону зеленой широколистой занавеси таится вход, никому бы и в голову не пришло, что за стеной находится тайное убежище. Юркий, остролицый мужчина, оглянувшись, скользнул в едва заметную щель между растениями и камнем. Он наверняка знал, что ищет.
– Я сделал все, как ты велел, мой господин, – чуть слышно проговорил он, едва очутившись в скрытой от посторонних глаз каморке.
– Тебя кто-нибудь видел? – раздался в темноте властный голос Нидинту-Бела.
– Нет, мой господин. Как ты и предполагал, когда бродяги устроили потасовку у двери лавки, хозяин послал сторожей разогнать дерущихся. В это время я проник в дом через сад. Девушка была в комнате, но она спала.
– Что ж, если все действительно так, как ты говоришь, вот тебе награда, – в протянутую ладонь юркого, как геккон, коротышки легла пара золотых монет.
– В первый раз получаю вознаграждение не за то, что стащил, а за то, что принес что-то в чужой дом. – Воришка расплылся в широкой улыбке. – Так, пожалуй, и честным горожанином стать недолго.
– Не торопись, – резко оборвал его Нидинту-Бел. – Сегодня пойдешь опять. И завтра тоже.
ГЛАВА 15
Длинной вереницей, сменяя друг друга, шеренга за шеренгой перед глазами Валтасара двигалась вавилонская армия. Тяжелые колесницы с двумя дышлами, запряженные четверкой коней, уступали место легким, с заточенными железными косами на колесной оси. Лучники и щитоносцы салютовали царю, к вящей радости горожан, оглашая воздух громкими воинственными криками. За колесницами живым воплощением мощи двигались катафрактарии – всадники в тяжелых доспехах из железных пластин, верхом на рослых жеребцах, также покрытых броней. Они потрясали длинными тяжелыми копьями, словно норовили поразить облака, с утра появившиеся в небе. За ними гарцевали конные лучники и всадники в барсовых шкурах с целыми вязанками дротиков. Мрачной поступью шла пехота, стараясь не спешить и экономить силы для более серьезного марша. За армией следовал обоз: повозки, запряженные онаграми и волами, мулы, навьюченные походными шатрами и верблюды с огромными бурдюками, полными водой и пивом.
Валтасар пристально взирал на свое немалое войско со смешанным чувством гордости и печали. За краткое время ему удалось воссоздать то, что было загублено отцом. И все же тревога не оставляла его. Большая часть армии еще ни разу не участвовала в сражении, и прав был Даниил, предостерегая от союза с персами. Быть может, на этот раз Кир и останется верен слову, но в следующий раз, когда мятежники будут разбиты, кто знает, не обратит ли царь персов всю мощь снова на Вавилон? Только на этот раз ему хорошо будет известно, кто и чего стоит в войске Валтасара. Силы Вавилона были на исходе. Конечно, царь не спешил доводить это до ведома союзников, но сам понимал лучше других. Окончись этот поход неудачей – и кто бы дал за его царские права даже фальшивый сикль?
– Надо поспешить. – Он повернулся к Кархану, стоявшему за плечом. – Ведомо ли тебе, что предрек Верховный жрец Мардука?
– Ведомо, мой государь, – отозвался Руслан, также с интересом рассматривающий колонну. В голове его сам собою вертелся популярный мотив из любимого с детства фильма. Он гнал его прочь, но в уме вновь и вновь всплывало: «Кольчугой он звенит и нежно говорит: „Прощай, моя Маруся-красавица“.
– Верховный жрец говорит, что, находясь в стенах Вавилона, узрит вашу славу так же ясно, как восход солнца и его закат.
– Как полагаешь, что сулит мне это предсказание?
– Должно быть, победу, – отозвался Кархан.
– Слава и победа – не одно и то же, – чуть свысока поглядев на храброго, но дикого великана, усмехнулся царь. – К тому же меня смущает фраза о закате солнца.
Помнится, недавно, когда царевич Кир еще только захватил престол, Крез – государь Лидии осведомился у своего Верховного жреца, какова будет воля богов, если он двинет армию против Кира.
– И что? – поинтересовался Руслан, хотя отлично помнил рассказ Геродота об этой истории.
– Жрец сказал, что, пойдя войной на персов, Крез разрушит великое царство. Так и случилось, только это было не персидское царство, а его, Креза, собственное. Слова жрецов подчас весьма лукавы. Я бы хотел услышать, что думает по этому поводу Даниил. Ты передал ему мою волю – незамедлительно прибыть сюда?
– Я велел доставить его, – отрапортовал Кархан. – Тревоги последних дней подорвали его здоровье…
– Он нужен здесь, пусть им займется царский лекарь. Но место Даниила – при моей особе! А вот, кстати, и он. – Валтасар указал на всадника, приближающегося в плотном кольце скифов-телохранителей. – Действительно бледен, но в седле держится неплохо. Пусть уж лучше он растолкует, что сулит этот поход.
Амердата не было минут пять, не больше. Он вернулся, неся в руках глиняный кувшин с вином и пару свежих, еще горячих лепешек.
– Попотчуйтесь. – Он протянул еду гостям. – У нас говорят, что с каждым куском гость поедает одно прегрешение хозяина. – «Катерщики» с удовольствием приняли скромное угощение. Чувство голода свойственно любым временам и цивилизациям. – Верховный жрец Мардука послал храмовую стражу изловить вас, – произнес Амердат примерно с той же интонацией, с какой рассказывал о своих похождениях и знакомстве с Карханом.
– Как-то не слишком хочется свести с ним знакомство, – пожал плечами Ральф Карлсон.
– Зато он желает этого непреложно, – покачал головой старец. – Могу предположить, что Первосвященник Мардука считает, будто вас не должно существовать в этом мире.
– Ну, это уж не его забота, – хмыкнул штурман.
– Как сказать, как сказать… Вполне может статься, что нынешний Верховный жрец, как и я, понимает, что вы – отнюдь не ангелы, сошедшие с небес.
– Мы-то действительно сошедшие с небес, – поспешил заверить Ральф Карлсон.
– Может, и так, – не стал ввязываться в спор мудрец. – Но только мне до того дела нет. А вот ему есть. Я лишь могу утверждать, что вы совсем иной породы, нежели жители наших мест. Но что мне с того? Вы, несомненно, люди. Полагаю, вы прибыли сюда, чтобы помочь тому, кого здесь все кличут Даниилом. Иначе с чего бы вам лететь пред его колонной, словно вы и впрямь птицы небесные?
Ральф Карлсон обиженно хмыкнул. Честно говоря, он ожидал куда большего интереса от аборигенов к своей персоне. В конце концов вряд ли кто-то из местных чародеев мог летать так же, как они. Однако старец то ли не хотел понимать этого, то ли попросту игнорировал столь необычное в этом мире явление.
«А еще летописец, – с досадой подумал он. – Разве может летописец быть таким нелюбопытным?» Ральф даже лепешку отложил от досады.
– Да вы ешьте, пейте, – улыбнулся историограф. – К чему этот гнев? Есть то, что я могу о вас сказать и без ваших слов. И есть то, о чем вы мне рассказать не можете. Не ведаю, почему не можете. Что ж, то – ваше право. Зачем же мне выслушивать напраслину, которую вам придется о себе наплести, дабы утолить мой нескромный интерес.
– Верно, – усмехнулся штурман. – Но в любом случае ты прав в том, что сказал про жреца Мардука.
– Верховного жреца, – поправил Амердат.
– Согласен, – кивнул Андрей Сермягин. – Так вот с ним нам водить знакомство недосуг, а следовательно, надо выбираться из города.
– Это верно, – подтвердил звездочет. – Сейчас как раз Удачный момент: войско покидает Вавилон. В армии множество наемников из чужестранных земель.
Он коснулся длинными сухими пальцами светлых волос штурмана.
– Это можно перекрасить. С глазами будет тяжелее. Впрочем, – Амердат помедлил, задумавшись, – полагаю, держаться в седле вы умеете не хуже, чем летать в небе.
– Ну, я бы на этом утверждении не настаивал, – почесав затылок, заявил швед.
– Очень жаль, но другого способа я не вижу. С земли Амуру, что на берегу Закатного моря, прибыл к Валтасару отряд всадников. Поверх доспехов они носят длинные черные плащи, их голова обернута черной же накидкой так, что и лица не видно. В пустыне, где они живут, много солнца, и ветер всегда несет раскаленный песок. Так что любая иная одежда кажется там неуместной. Я добуду для вас коней, оружие, такие вот плащи, а дальше уж… Да пребудет с вами Хранитель рода людского.
Все утро Иезекия бен Эзра был на ногах: армия покидала город, а стало быть, в лавке у ворот Иштар было самое горячее время продаж. Амулеты, защищающие от мечей и стрел, конская сбруя, наконечники копий и тетивы для луков, вино и пиво – все это по любой цене и любого качества раскупалось сейчас с той скоростью, с какой ветер сметает случайные облака с ясного неба. Особенно хорошо покупали дикари с дальнего пограничья, впервые в жизни увидевшие большой город и не знавшие его нравов. Потирая руки, Иезекия командовал слугами, веля нести на улицу новый и новый товар. Здесь торговля шла куда бойчее, лучше, нежели в лавке. Но когда вдали на улице показался кортеж скифских всадников, сопровождавших царевича Даниила, Иезекия поспешил скрыться в доме, не желая встречаться с ним глазами. Царский советник, проезжая, тоже отвернул голову от желанного порога, гоня прочь воспоминания, но этого хозяин лавки не видел. На внезапно ослабевших ногах он прошел на женскую половину, где взаперти сидела его дочь Сусанна, его нежный цветок, выросший на каменистой бесплодной почве Вавилона.
«Как она могла, о боже?! Как она могла?! – Вечером, ближе к ночи, Иезекия пытался объясниться с дочерью, но та, вопреки очевидности, отрицала все с упорством, полным гордыни. – Сердце мое разорвано, и дух вопиет, – проходя коридором шептал себе под нос убитый горем отец. – Господь великий! Господь всеблагий! Уврачуй раны мои, осуши слезы глаз моих. Верую в тебя, ибо…» Иезекия замер на месте. У самой двери комнаты Сусанны лежал небольшой камень, которым обычно подпиралась дверь, когда возникало желание проветрить спальню. Из-под камня призывно торчал кусочек пергамента. Хозяин лавки оглянулся, точно опасаясь кого-то в своем доме, и, наклонившись, выдернул согнутый пополам клочок выбеленной кожи.
«Сегодня ночью, как обычно, – гласил текст. – Все будет так, как ты просила, лишь будь по-прежнему нежна со мной».
Иезекия задохнулся от гнева и уже занес руку, чтобы распахнуть дверь лживой дочери, но остановился и, сделав несколько глубоких вдохов, опустил кулак. «Нет уж, – пробормотал он себе под нос, – негодная снова примется рыдать, рвать на себе волосы, одежду, утверждать, что ни в чем не виновна. Я выслежу ее, и тогда и ей, и ее любовнику не отвертеться. Она покрыла седины мои позором. Так не будет же лукавой змее снисхождения! Я застигну ее! – Он гневно дернул себя за бороду, точно намереваясь вырвать ее из подбородка. – Такое преступление заслуживает кары!»
Валтасар пристально глянул в бледное лицо советника:
– Ты нездоров, Даниил?
– Да, мой государь, – вздохнул Намму. – Вид людей, гонимых на убой, вызывает печаль и скорбь в сердце моем.
– Все это храбрецы, горящие желанием победить врага, – нахмурился царь. – Все они таковы, ибо такими надлежит быть воинам.
– Вон тот прихрамывает, – кивнул в сторону идущего советник Валтасара. – Может быть, он сбил ногу, а может, старая рана. А вон тот, – Даниил указал на другого, – идет, точно приклеив улыбку на лицо. Возможно, дома его ждет молодая жена, или, наоборот, старый отец с матерью. Навряд эти храбрецы желают идти в неведомую для них Лидию, чтобы покарать мятежников, до которых им нет никакого дела.
– Эй, ты и ты. – Валтасар жестом остановил проходивший мимо отряд. – Приблизьтесь ко мне! – Указанные солдаты бросились к государю, не заставляя его повторять дважды свой приказ. – Готовы ли вы погибнуть за своего царя?
– Да, государь! – в один голос рявкнули вопрошаемые.
– Вот видишь? – Валтасар повернулся к Намму.
– Хотите ли вы жить? – негромко задал свой вопрос Даниил.
– Да, – неуверенно протянули солдаты, по виду – новобранцы.
– А умереть? – Он сделал знак командиру своих телохранителей, и тот до половины обнажил отточенный акинак [26]. Лица солдат приняли удивленно-испуганное выражение.
– Не-ет.
– В строй! – поморщившись, скомандовал Валтасар. Его бойцы, забыв о бедах душевных и физических, опрометью бросились занять места среди товарищей.
– Война дарит гордость и богатство правителям. Для всех остальных – это кровь и слезы.
Валтасар бросил гневный взгляд на того, кого почтил высоким доверием.
– Не ты ли говорил, что время наступает? – насмешливо заговорил он. – Теперь же, когда оно наступило, ты стенаешь, точно раненый мул.
– Всякая тварь божья стенает, будучи раненой, – парировал Даниил. – О том же, что время наступает, не я сказал тебе. Мои уста лишь донесли сказанное Господом до ушей твоих.
– Зачем ты пререкаешься со мною, Даниил? – Щека Валтасара невольно дернулась. – Уж не знаю, сам ли ты труслив, или таков бог твой, коль внушает тебе подобные мысли. Но не затем я велел тебе сопровождать меня в походе, чтобы сеял ты уныние и скрежетом зубовным пугал смертных.
– Я и сам смертен, мой государь. И как всякий иной, страшусь гибели. Но бог… Что я могу сказать о боге? – пропуская мимо ушей обвинение в трусости, проговорил Даниил. – Что может капля сказать о море? Быть может, ничего, ибо нет таких слов, чтобы маленькой капле передать бескрайнее величие моря. А может быть, все, ибо нет во всей влаге морской того, чего бы не было в единой капле? Так и бог есть в каждом человеке, будь то царь или последний обозник твоей армии. В кого ты мечешь стрелы, Валтасар? Как разобьешь ты сосуд жизни людской, не повредив самой жизни? Я здесь, ибо такова воля твоя, о царь. Но скажи, когда б не было на то воли божьей, говорили бы сейчас мы с тобой? Я не бог, я лишь человек. Я гневаюсь, видя несовершенство этого мира, и плачу, когда мне больно. Но помни, Валтасар, о маленькой капельке, в которой заключено все море. Что, если божий гнев, порожденный смехотворностью земного величия, обрушится на головы безумцев и сметет противящихся его воле с лица земли? И самая высокая гора скроется под водой, когда все эти капельки изольются на нее!
– Я ждал от тебя другого, – сухо вымолвил Валтасар, пришпоривая коня. – Я призову тебя, когда сочту нужным.
– Но ведь я не убивал тебя! Не убивал!!!
Чуть свет храмовая стража святилища Мардука принялась частым гребнем прочесывать столичные предместья, выискивая чужеземцев. Более внятно младшие жрецы, которым было поручено вести розыск, ничего объяснить не могли. Им и самим было сказано только то, что какие-то злокозненные чужестранцы прокрались в земли Вавилона, дабы низвергнуть Повелителя судеб и установить царство коварного божка эбореев. Задача, поставленная перед ними, казалась невыполнимой. Каждый день тысячи людей пересекали границы Божьих Врат, и тысячи людей останавливались как в стенах города, так и в его предместьях. Без видимых шансов на успех ищейки обшаривали квартал за кварталом, опрашивая местных жителей обо всех заезжих иноземцах.
Как бы ни стал популярен в последние дни эборейский Единый Бог, ссориться со служителями грозного Мардука никто в Вавилоне не желал. И все же, реши усердные ищейки бить острогой солнечные блики на воде, их успехи были бы столь же впечатляющими. Никто из горожан не видел, как в предрассветный час в дом старого Амердата, мудреца и летописца, постучались незнакомцы. С ног до головы они были укутаны в темные пастушеские плащи, однако так же мало напоминали пастухов, как и честных жителей Вавилона.
Один из гостей был голубоглаз и светловолос. Волосы другого были чуть темнее, но и их можно было считать невиданными, во всяком случае, в землях Вавилона.
– Здесь ли живет мудрый Амердат? – поинтересовался голубоглазый на таком безукоризненном аморейском языке, что и сам Мардук вряд ли бы сказал лучше.
– Здесь, почтенные чужестранцы, – с удивлением разглядывая ранних гостей, произнес осанистый старец, открывая хлипкую дверь. – Заходите, рад вам.
Те переглянулись, удивленные столь неожиданным ответом, но тут же продолжили:
– Прости, что потревожили в столь ранний час. Наш друг, Кархан, воин из свиты царя Валтасара, надеется, что мы сможем найти у тебя помощь и приют.
– Кархан? – усмехнулся старец. – Ну, конечно! Входите, не стойте у порога. Его друзья – мои друзья. А насчет утренних часов вам не о чем беспокоиться. Для меня день начинается рано.
Он отступил чуть в сторону, указывая пришедшим на убогую обстановку своей хибары.
– Не обессудьте, здесь не так роскошно, как в царском дворце. Если пожелаете, есть лепешка, немного козьего сыра, – он чуть помедлил, должно быть, вспоминая, – вода.
– Не беспокойся, – заверил тот, волосы которого цветом напоминали облака, плывущие по небу, – у нас есть деньги, мы можем хорошо заплатить.
– Пустое, – отмахнулся Амердат. – Кархан давал уже мне золото, я раздал его соседям. Им было нужно.
– Но как же ты живешь? – Ральф Карлсон замешкался, подыскивая слова.
Действительно, комната, в которой стояли пилот со штурманом, должно быть, была единственной, если не считать небольшого чулана, прикрытого ветхой полотняной занавеской. Кроме скромной лежанки здесь имелся заваленный пергаментами и восковыми табличками стул, плетеный табурет и очаг, выложенный из каменьев прямо посреди комнаты.
– Хорошо живу, – улыбнулся хозяин дома. – Соседи, проходя мимо, кладут в миску, что с той стороны дверей, какую-нибудь еду. Иногда, правда, ее успевают похитить собаки, но чаще она достается мне. Мышей отпугивают кошки, а злые люди и сами не видят резона сюда ходить.
– Ты, должно быть, местный писарь? – предположил дотоле молчавший Андрей Сермягин, указывая на свитки. – Или, как там его, писец?
– Можно сказать и так, – согласился радушный старец. – Иногда ко мне заходят соседи с просьбой сочинить письмо, составить жалобу или сосчитать, сколько монет следует уплатить за покупку. Хотя чаще желают узнать о своей судьбе по ходу небесных светил. Впрочем… – Он указал гостям на застеленную каким-то покрывалом лежанку, как на единственное место, где можно было присесть, не считая, конечно, его рабочего табурета. – Но это все не слишком важно. Я веду летопись этого города! – Мудрец поднял указательный палец. – Города и мира! День за днем, месяц за месяцем, год за годом, сколько я себя помню, я веду эти записи. Спасибо Кархану. Он упросил царя, чтобы мне выдавали столько пергамента, воска и всего прочего, необходимого для письма, сколько мне понадобится!
– Неужели с самого детства ты делаешь эти записи?! – восхитился Андрей Сермягин.
Старец помедлил с ответом.
– Я не помню лет своего детства, и молодости, увы, тоже не помню. Конечно, они были, как же иначе? Но, верно, так давно, что я о них напрочь запамятовал. Знаю лишь, как однажды утром я проснулся и решил, что следует вести летопись всего происходящего здесь, между великими реками, и вдали от них. Я частенько хожу куда глаза глядят, слушаю, смотрю, записываю.
Ральф Карлсон смотрел на хозяина со смешанным чувством почтения и жалости. Если судить по лицу, тому было никак не менее восьмидесяти лет, и подобная забывчивость была в порядке вещей, хотя чаще, как он слышал, старики помнят как раз юные годы.
– Сколько же тебе лет? – не смог он удержаться от вопроса.
– Когда Навуходоносор взошел на трон, я уже был таким, – вздохнул летописец. – Порою мне кажется, что я всегда был таким.
Пилот и штурман переглянулись. Если почтенный историк не преувеличивал, ему уже давным-давно зашкалило за сто лет.
– …В одном из таких странствий, – продолжал прерванный рассказ Амердат, – я и встретил вашего друга. Вернее, он меня встретил в Северных горах, где ранее простирались владения могущественного царства Урарту. Какие-то глупцы пытались завладеть моей сумой, вероятно, рассчитывая поживиться чем-нибудь ценным. Я увещевал их не делать этого, ибо рукописи мои ценнее монет и каменьев, но только для меня одного. Кархан увидел мерзавцев и бросился мне на помощь. Он очень храбро бился. Никогда прежде мне не доводилось видеть столь искусного бойца. Но к негодяям подошла подмога, и мне пришлось заледенить кровь в их жилах.
– Как это? – непонимающе мотнул головой пилот.
– Я пожелал, чтобы так произошло, и так произошло, – пожал плечами ученый муж. – Если желаете, можете расспросить вашего друга. Разбойники застыли, точно были изваяны из камня. А мы с Карханом продолжили свой путь вместе.
Что-то я заболтался. Если он прислал вас сюда, стало быть, желает, чтобы я вам помог. Что же вам нужно?
– Наш общий друг, – заговорил дотоле внимавший речам старца штурман, – говорил, что божественной силой ты наделен способностью изменять внешность человека так, что его никто не сможет опознать.
– Да, это верно, – подтвердил Амердат. – Стало быть, вы прячетесь?
– Можно сказать и так, – со вздохом признал Карлсон. – У местных жрецов есть множество вопросов, которые они хотели бы нам задать, но отвечать на них у нас нет ни малейшего желания.
– Занятная история, – усмехнулся звездочет, простирая руки к Ральфу. – Впрочем, после того, как вчера я своими глазами видел посланцев божьих, парящих над толпой… Должен признать, никогда прежде ангелы небесные не просили у меня преобразить их. Впрочем, вблизи вы столь же похожи на ангелов, как тот Даниил, который вчера гордо въезжал в город, на того Даниила, который, юнцом, семь седмин тому назад темной ночью сбежал из Вавилона. Конечно, время меняет облик, но… – Он запнулся, на лбу его выступил пот. – Мне не под силу изменить вид, данный вам от роду. Странно, очень странно.
– Эй, Амердат! – донеслось с улицы. – Ты дома, старик? Прошу, выйди во двор. Мне нужно кое о чем расспросить тебя!
– Какая нелегкая принесла жреца Мардука в такую рань? – вздохнул астролог.
Намму проснулся от осторожного прикосновения; кто-то легко тряс его за плечо.
– Эй, господин, ты жив? – Начальник скифских телохранителей, приставленных к царскому советнику, с удивлением глядел на скорчившегося на каменном полу Даниила.
– Что со мной было? – открывая глаза, промолвил тот.
– Не могу сказать, – честно ответил скиф. – Я вошел разбудить тебя, но, похоже, этой ночью ты и не касался постели.
– Призрак! Здесь был призрак. – Намму вскочил, точно все это время сидел на той диковинной рыбе, которую привозят из Идуменеи. Раздуваясь, она превращается в усеянный иглами шар, и одно касание любого из ее шипов обещает нестерпимую боль минимум на три дня.
– Чей призрак? – Немногословный телохранитель силился уловить туманный смысл слов пророка.
– Да… – Намму спохватился, понимая, что грозному стражу вовсе не обязательно знать, что нынче в полночь он видел, как бы это сказать, самого себя.
– Кархан велел передать, – игнорируя заминку, продолжал сумрачный воин, – что царь собирается устроить смотр войскам и желает видеть тебя подле своей особы.
– Да, – кивнул Намму, отряхиваясь, – вели принести мне воды для омовения и свежую одежду.
– Повинуюсь, – твердо пробасил скиф. – А скажи, Даниил… – остановившись у двери, спросил он.
– Что еще? – нахмурился царский советник.
– Можешь ли рассказать мне о боге своем.
– У моего бога несть числа красноречивых служителей и учителей закона, которые поведают о нем лучше меня, – попытался увернуться от щекотливого вопроса Намму.
– Вчера я ходил в дом бога твоего, тот, что открыли накануне, – переминаясь с ноги на ногу, промолвил телохранитель. – Там говорят, что меж эбореями и богом их положен вечный завет, и всякий иной, не рожденный эбореем, не вступит в круг этого завета. Так ли это, Даниил? Скажи мне о боге!
Намму глядел на могучего дикаря, не отрываясь. Как было ему известно, Кархан отбирал людей в свой отряд за силу, ловкость и неустрашимость. Еще – за верность. Но помыслы о боге? Как рассказывал ему старик Абодар, скифы поклоняются мечу, приносят ему кровавые жертвы, иных же богов считают слабыми, а потому бесполезными. Быть может, он ошибался?
– Хорошо, скажу тебе, – кивнул Даниил, сбрасывая грязное одеяние и принимая свежее. – Не может того быть, чтобы бог, возлюбивший одних своих чад, прочих невзлюбил за неразумие. Подобно тому, как младшие братья, подрастая, постигают истину, доступную прежде лишь старшим, люди иных племен, возрастая в душе своей, стучат в двери, желая, чтобы им отворили. Неужто же не отворится им?
Дверь каморки, малюсенькой, точно дыра в зубе, была скрыта плющом. И если не знать, что по ту сторону зеленой широколистой занавеси таится вход, никому бы и в голову не пришло, что за стеной находится тайное убежище. Юркий, остролицый мужчина, оглянувшись, скользнул в едва заметную щель между растениями и камнем. Он наверняка знал, что ищет.
– Я сделал все, как ты велел, мой господин, – чуть слышно проговорил он, едва очутившись в скрытой от посторонних глаз каморке.
– Тебя кто-нибудь видел? – раздался в темноте властный голос Нидинту-Бела.
– Нет, мой господин. Как ты и предполагал, когда бродяги устроили потасовку у двери лавки, хозяин послал сторожей разогнать дерущихся. В это время я проник в дом через сад. Девушка была в комнате, но она спала.
– Что ж, если все действительно так, как ты говоришь, вот тебе награда, – в протянутую ладонь юркого, как геккон, коротышки легла пара золотых монет.
– В первый раз получаю вознаграждение не за то, что стащил, а за то, что принес что-то в чужой дом. – Воришка расплылся в широкой улыбке. – Так, пожалуй, и честным горожанином стать недолго.
– Не торопись, – резко оборвал его Нидинту-Бел. – Сегодня пойдешь опять. И завтра тоже.
ГЛАВА 15
Каждому ослу известно, что смысл жизни следует искать в морковке, висящей перед носом, а не в трудах Аристотеля.А.Македонский
Длинной вереницей, сменяя друг друга, шеренга за шеренгой перед глазами Валтасара двигалась вавилонская армия. Тяжелые колесницы с двумя дышлами, запряженные четверкой коней, уступали место легким, с заточенными железными косами на колесной оси. Лучники и щитоносцы салютовали царю, к вящей радости горожан, оглашая воздух громкими воинственными криками. За колесницами живым воплощением мощи двигались катафрактарии – всадники в тяжелых доспехах из железных пластин, верхом на рослых жеребцах, также покрытых броней. Они потрясали длинными тяжелыми копьями, словно норовили поразить облака, с утра появившиеся в небе. За ними гарцевали конные лучники и всадники в барсовых шкурах с целыми вязанками дротиков. Мрачной поступью шла пехота, стараясь не спешить и экономить силы для более серьезного марша. За армией следовал обоз: повозки, запряженные онаграми и волами, мулы, навьюченные походными шатрами и верблюды с огромными бурдюками, полными водой и пивом.
Валтасар пристально взирал на свое немалое войско со смешанным чувством гордости и печали. За краткое время ему удалось воссоздать то, что было загублено отцом. И все же тревога не оставляла его. Большая часть армии еще ни разу не участвовала в сражении, и прав был Даниил, предостерегая от союза с персами. Быть может, на этот раз Кир и останется верен слову, но в следующий раз, когда мятежники будут разбиты, кто знает, не обратит ли царь персов всю мощь снова на Вавилон? Только на этот раз ему хорошо будет известно, кто и чего стоит в войске Валтасара. Силы Вавилона были на исходе. Конечно, царь не спешил доводить это до ведома союзников, но сам понимал лучше других. Окончись этот поход неудачей – и кто бы дал за его царские права даже фальшивый сикль?
– Надо поспешить. – Он повернулся к Кархану, стоявшему за плечом. – Ведомо ли тебе, что предрек Верховный жрец Мардука?
– Ведомо, мой государь, – отозвался Руслан, также с интересом рассматривающий колонну. В голове его сам собою вертелся популярный мотив из любимого с детства фильма. Он гнал его прочь, но в уме вновь и вновь всплывало: «Кольчугой он звенит и нежно говорит: „Прощай, моя Маруся-красавица“.
– Верховный жрец говорит, что, находясь в стенах Вавилона, узрит вашу славу так же ясно, как восход солнца и его закат.
– Как полагаешь, что сулит мне это предсказание?
– Должно быть, победу, – отозвался Кархан.
– Слава и победа – не одно и то же, – чуть свысока поглядев на храброго, но дикого великана, усмехнулся царь. – К тому же меня смущает фраза о закате солнца.
Помнится, недавно, когда царевич Кир еще только захватил престол, Крез – государь Лидии осведомился у своего Верховного жреца, какова будет воля богов, если он двинет армию против Кира.
– И что? – поинтересовался Руслан, хотя отлично помнил рассказ Геродота об этой истории.
– Жрец сказал, что, пойдя войной на персов, Крез разрушит великое царство. Так и случилось, только это было не персидское царство, а его, Креза, собственное. Слова жрецов подчас весьма лукавы. Я бы хотел услышать, что думает по этому поводу Даниил. Ты передал ему мою волю – незамедлительно прибыть сюда?
– Я велел доставить его, – отрапортовал Кархан. – Тревоги последних дней подорвали его здоровье…
– Он нужен здесь, пусть им займется царский лекарь. Но место Даниила – при моей особе! А вот, кстати, и он. – Валтасар указал на всадника, приближающегося в плотном кольце скифов-телохранителей. – Действительно бледен, но в седле держится неплохо. Пусть уж лучше он растолкует, что сулит этот поход.
Амердата не было минут пять, не больше. Он вернулся, неся в руках глиняный кувшин с вином и пару свежих, еще горячих лепешек.
– Попотчуйтесь. – Он протянул еду гостям. – У нас говорят, что с каждым куском гость поедает одно прегрешение хозяина. – «Катерщики» с удовольствием приняли скромное угощение. Чувство голода свойственно любым временам и цивилизациям. – Верховный жрец Мардука послал храмовую стражу изловить вас, – произнес Амердат примерно с той же интонацией, с какой рассказывал о своих похождениях и знакомстве с Карханом.
– Как-то не слишком хочется свести с ним знакомство, – пожал плечами Ральф Карлсон.
– Зато он желает этого непреложно, – покачал головой старец. – Могу предположить, что Первосвященник Мардука считает, будто вас не должно существовать в этом мире.
– Ну, это уж не его забота, – хмыкнул штурман.
– Как сказать, как сказать… Вполне может статься, что нынешний Верховный жрец, как и я, понимает, что вы – отнюдь не ангелы, сошедшие с небес.
– Мы-то действительно сошедшие с небес, – поспешил заверить Ральф Карлсон.
– Может, и так, – не стал ввязываться в спор мудрец. – Но только мне до того дела нет. А вот ему есть. Я лишь могу утверждать, что вы совсем иной породы, нежели жители наших мест. Но что мне с того? Вы, несомненно, люди. Полагаю, вы прибыли сюда, чтобы помочь тому, кого здесь все кличут Даниилом. Иначе с чего бы вам лететь пред его колонной, словно вы и впрямь птицы небесные?
Ральф Карлсон обиженно хмыкнул. Честно говоря, он ожидал куда большего интереса от аборигенов к своей персоне. В конце концов вряд ли кто-то из местных чародеев мог летать так же, как они. Однако старец то ли не хотел понимать этого, то ли попросту игнорировал столь необычное в этом мире явление.
«А еще летописец, – с досадой подумал он. – Разве может летописец быть таким нелюбопытным?» Ральф даже лепешку отложил от досады.
– Да вы ешьте, пейте, – улыбнулся историограф. – К чему этот гнев? Есть то, что я могу о вас сказать и без ваших слов. И есть то, о чем вы мне рассказать не можете. Не ведаю, почему не можете. Что ж, то – ваше право. Зачем же мне выслушивать напраслину, которую вам придется о себе наплести, дабы утолить мой нескромный интерес.
– Верно, – усмехнулся штурман. – Но в любом случае ты прав в том, что сказал про жреца Мардука.
– Верховного жреца, – поправил Амердат.
– Согласен, – кивнул Андрей Сермягин. – Так вот с ним нам водить знакомство недосуг, а следовательно, надо выбираться из города.
– Это верно, – подтвердил звездочет. – Сейчас как раз Удачный момент: войско покидает Вавилон. В армии множество наемников из чужестранных земель.
Он коснулся длинными сухими пальцами светлых волос штурмана.
– Это можно перекрасить. С глазами будет тяжелее. Впрочем, – Амердат помедлил, задумавшись, – полагаю, держаться в седле вы умеете не хуже, чем летать в небе.
– Ну, я бы на этом утверждении не настаивал, – почесав затылок, заявил швед.
– Очень жаль, но другого способа я не вижу. С земли Амуру, что на берегу Закатного моря, прибыл к Валтасару отряд всадников. Поверх доспехов они носят длинные черные плащи, их голова обернута черной же накидкой так, что и лица не видно. В пустыне, где они живут, много солнца, и ветер всегда несет раскаленный песок. Так что любая иная одежда кажется там неуместной. Я добуду для вас коней, оружие, такие вот плащи, а дальше уж… Да пребудет с вами Хранитель рода людского.
Все утро Иезекия бен Эзра был на ногах: армия покидала город, а стало быть, в лавке у ворот Иштар было самое горячее время продаж. Амулеты, защищающие от мечей и стрел, конская сбруя, наконечники копий и тетивы для луков, вино и пиво – все это по любой цене и любого качества раскупалось сейчас с той скоростью, с какой ветер сметает случайные облака с ясного неба. Особенно хорошо покупали дикари с дальнего пограничья, впервые в жизни увидевшие большой город и не знавшие его нравов. Потирая руки, Иезекия командовал слугами, веля нести на улицу новый и новый товар. Здесь торговля шла куда бойчее, лучше, нежели в лавке. Но когда вдали на улице показался кортеж скифских всадников, сопровождавших царевича Даниила, Иезекия поспешил скрыться в доме, не желая встречаться с ним глазами. Царский советник, проезжая, тоже отвернул голову от желанного порога, гоня прочь воспоминания, но этого хозяин лавки не видел. На внезапно ослабевших ногах он прошел на женскую половину, где взаперти сидела его дочь Сусанна, его нежный цветок, выросший на каменистой бесплодной почве Вавилона.
«Как она могла, о боже?! Как она могла?! – Вечером, ближе к ночи, Иезекия пытался объясниться с дочерью, но та, вопреки очевидности, отрицала все с упорством, полным гордыни. – Сердце мое разорвано, и дух вопиет, – проходя коридором шептал себе под нос убитый горем отец. – Господь великий! Господь всеблагий! Уврачуй раны мои, осуши слезы глаз моих. Верую в тебя, ибо…» Иезекия замер на месте. У самой двери комнаты Сусанны лежал небольшой камень, которым обычно подпиралась дверь, когда возникало желание проветрить спальню. Из-под камня призывно торчал кусочек пергамента. Хозяин лавки оглянулся, точно опасаясь кого-то в своем доме, и, наклонившись, выдернул согнутый пополам клочок выбеленной кожи.
«Сегодня ночью, как обычно, – гласил текст. – Все будет так, как ты просила, лишь будь по-прежнему нежна со мной».
Иезекия задохнулся от гнева и уже занес руку, чтобы распахнуть дверь лживой дочери, но остановился и, сделав несколько глубоких вдохов, опустил кулак. «Нет уж, – пробормотал он себе под нос, – негодная снова примется рыдать, рвать на себе волосы, одежду, утверждать, что ни в чем не виновна. Я выслежу ее, и тогда и ей, и ее любовнику не отвертеться. Она покрыла седины мои позором. Так не будет же лукавой змее снисхождения! Я застигну ее! – Он гневно дернул себя за бороду, точно намереваясь вырвать ее из подбородка. – Такое преступление заслуживает кары!»
Валтасар пристально глянул в бледное лицо советника:
– Ты нездоров, Даниил?
– Да, мой государь, – вздохнул Намму. – Вид людей, гонимых на убой, вызывает печаль и скорбь в сердце моем.
– Все это храбрецы, горящие желанием победить врага, – нахмурился царь. – Все они таковы, ибо такими надлежит быть воинам.
– Вон тот прихрамывает, – кивнул в сторону идущего советник Валтасара. – Может быть, он сбил ногу, а может, старая рана. А вон тот, – Даниил указал на другого, – идет, точно приклеив улыбку на лицо. Возможно, дома его ждет молодая жена, или, наоборот, старый отец с матерью. Навряд эти храбрецы желают идти в неведомую для них Лидию, чтобы покарать мятежников, до которых им нет никакого дела.
– Эй, ты и ты. – Валтасар жестом остановил проходивший мимо отряд. – Приблизьтесь ко мне! – Указанные солдаты бросились к государю, не заставляя его повторять дважды свой приказ. – Готовы ли вы погибнуть за своего царя?
– Да, государь! – в один голос рявкнули вопрошаемые.
– Вот видишь? – Валтасар повернулся к Намму.
– Хотите ли вы жить? – негромко задал свой вопрос Даниил.
– Да, – неуверенно протянули солдаты, по виду – новобранцы.
– А умереть? – Он сделал знак командиру своих телохранителей, и тот до половины обнажил отточенный акинак [26]. Лица солдат приняли удивленно-испуганное выражение.
– Не-ет.
– В строй! – поморщившись, скомандовал Валтасар. Его бойцы, забыв о бедах душевных и физических, опрометью бросились занять места среди товарищей.
– Война дарит гордость и богатство правителям. Для всех остальных – это кровь и слезы.
Валтасар бросил гневный взгляд на того, кого почтил высоким доверием.
– Не ты ли говорил, что время наступает? – насмешливо заговорил он. – Теперь же, когда оно наступило, ты стенаешь, точно раненый мул.
– Всякая тварь божья стенает, будучи раненой, – парировал Даниил. – О том же, что время наступает, не я сказал тебе. Мои уста лишь донесли сказанное Господом до ушей твоих.
– Зачем ты пререкаешься со мною, Даниил? – Щека Валтасара невольно дернулась. – Уж не знаю, сам ли ты труслив, или таков бог твой, коль внушает тебе подобные мысли. Но не затем я велел тебе сопровождать меня в походе, чтобы сеял ты уныние и скрежетом зубовным пугал смертных.
– Я и сам смертен, мой государь. И как всякий иной, страшусь гибели. Но бог… Что я могу сказать о боге? – пропуская мимо ушей обвинение в трусости, проговорил Даниил. – Что может капля сказать о море? Быть может, ничего, ибо нет таких слов, чтобы маленькой капле передать бескрайнее величие моря. А может быть, все, ибо нет во всей влаге морской того, чего бы не было в единой капле? Так и бог есть в каждом человеке, будь то царь или последний обозник твоей армии. В кого ты мечешь стрелы, Валтасар? Как разобьешь ты сосуд жизни людской, не повредив самой жизни? Я здесь, ибо такова воля твоя, о царь. Но скажи, когда б не было на то воли божьей, говорили бы сейчас мы с тобой? Я не бог, я лишь человек. Я гневаюсь, видя несовершенство этого мира, и плачу, когда мне больно. Но помни, Валтасар, о маленькой капельке, в которой заключено все море. Что, если божий гнев, порожденный смехотворностью земного величия, обрушится на головы безумцев и сметет противящихся его воле с лица земли? И самая высокая гора скроется под водой, когда все эти капельки изольются на нее!
– Я ждал от тебя другого, – сухо вымолвил Валтасар, пришпоривая коня. – Я призову тебя, когда сочту нужным.