В одну из суббот в третьей декаде марта я ловила билет на модный спектакль в известном театре. Весна никак не хотела приходить, стояла настоящая зима — с сугробами, морозами — и толкаться возле театра было не слишком уютно. Опросив всех стоящих или фланирующих вдоль здания театра людей на предмет уваснетлишнегобилетаеслипоявитсяникомунедавайтетолькомне, я обнаружила у стены театра парня в черном полушубке и огромной рыжей шапке из лисы. Он прятался от ветра за выступом, и потому я не сразу его заметила. Выслушав мою магическую формулу, он с улыбкой ответил, чтобы я не слишком надеялась, вряд ли билет появится, но если вдруг…то он, конечно…
   Я продолжала бесплодно болтаться у театрального подъезда, народ прибывал, билетов не было, я начала нервничать, вечер мог пропасть, а мне этого не хотелось.
   Идя вдоль театра, я опять напоролась на давешнего парня, а он раздраженно сказал мне, чтобы я прекратила приставать, если билет появится, он сам меня найдет. Эта реплика взбесила меня несказанно, и я резко ответила ему, что, собственно, это он у меня под ногами вертится, а я иду себе по тротуару, и это он мне запретить не может. С тем мы и разошлись в разные стороны.
   Время, между тем, приближалось к семи, уже почти вся публика прошла, а билета я так еще и не достала. Вдруг парень в рыжей шапке сказал мне со вздохом:
   — Ну, хорошо, пойдемте, — я возликовала, поняв, что, черт побери, посмотрю этот спектакль и пошла следом за ним к театральному входу.

Эпизод 14.

   Спектакль не зря был таким дефицитным. Актеры играли блистательно, зал хохотал, я смеялась вместе со всеми, но постепенно, как всегда бывало у этого автора, смех пошел на убыль, а в конце все чуть не плакали от горя и безысходности.
   Оказалось, что я зря нервничала: когда я сдала пальто в гардероб до первого звонка было еще достаточно времени, и я успела даже поесть в буфете и купить себе роскошных конфет.
   Зайдя в зал я увидела, что парень, продавший мне билет, вертит головой, как будто ищет кого-то. Увидев, что я иду по проходу, он резко повернулся к сцене, из чего я сделала заключение, что искал он меня: видимо, не мог понять, куда это я исчезла — ведь так домогалась билета…
   Я села рядом с ним, и весь спектакль краем глаза видела, что он время от времени посматривает на меня.
   В антракте он спросил меня, не иду ли я в буфет, я сказала, что уже была, и он ушел. Я никогда в антрактах не выходила из зала, потому и старалась попасть в буфет до спектакля, чтобы потом не разрушать настрой. Так хорошо было сидеть в почти пустом зале, осмысливать увиденное в первом акте и ждать продолжения.
   Мой сосед вернулся из буфета и протянул мне «Мишку на севере». У меня есть, — сказала я, но он настойчиво качнул конфетой передо мной, и я взяла ее, решив не спорить по пустякам.
   Спектакль закончился, мы сидели близко к сцене и оказались последними в очереди за пальто. Завязался разговор о театрах и знаменитых спектаклях — так, ничего особенного, а тут и очередь подошла.
   Взяв пальто, я отошла к зеркалу и стала надевать шляпу. Когда я захотела взять пальто с банкетки, оказалось, что его там нет. Я даже растерялась. Это было новое прекрасное пальто с песцовым воротником — и что же, его украли в театре прямо из-под моего носа? В замешательстве я оглянулась и увидела, что парень держит мое пальто наготове, чтобы помочь мне его надеть. Удивлению моему не было предела. Я уже успела забыть, что он здесь, и уж никак я не могла предположить, что он станет подавать мне пальто. Тем не менее, я воспользовалась его услугой, и мы вышли из театра.
   Несмотря на март, погода была самая зимняя: всюду лежал снег и сверху сыпались легкие, посверкивающие в огнях фонарей, снежинки. Мороз был, правда, небольшой — погода была просто предназначена для прогулки.
   Мы шли в толпе остальных зрителей к метро и разговаривали о том, кто чем занимается.
   Оказалось, что парень — филолог, только что написал диссертацию, и тут скоропостижно скончался его руководитель, защиту отложили, и что будет дальше с ним и его работой, совершенно было не ясно.
   Я была сражена наповал. Он был человеком из того мира, который я намечтала себе еще ребенком. Филфак, языки, научная работа… Кроме моих учителей, знакомых с таким образованием у меня не было, а мне очень хотелось быть именно в этом кругу и дружить именно с людьми гуманитарных профессий, которые имели бы самое непосредственное отношение к рождению книг.
   Сережа был, конечно, человеком интеллигентным, но даже я была начитаннее его. Я понимала, что у него не всегда было время читать, но, тем не менее, мне недоставало разговоров на литературные темы.
   У меня мелькнула мысль, что подан некий знак, но какой именно, я не знала и не понимала. При ближайшем рассмотрении, парень оказался ничего себе — не Сережа, конечно, тот был просто красавец, но и этот был неплох: коренастый блондин, обаятельный и контактный.
   В метро он пошел за мной. Я внутренне дернулась, но ничего не сказала — мало ли, вдруг человек тоже в той стороне живет. Когда он вышел следом за мной из поезда, я поняла, что дело не в совпадениях: он, явно, провожал меня.
   Положение было наиглупейшее. Мне абсолютно не был нужен этот непрошенный провожатый, но не станешь ведь человеку, который никак свои действия не обозначил, говорить, чтобы шел своей дорогой. Вполне можно было нарваться на ответ, что он именно ею и идет, а вовсе не то, что я себе придумала.
   Мне предстояло от метро ехать на троллейбусе. Как всегда по субботам, толпа на остановке превосходила все самые смелые ожидания: студгородок возвращался с развлечений. Увидев толпу, провожатый мой присвистнул и разочарованно сказал:
   — Еще и на троллейбусе ехать…
   Я хотела ответить ему, что, собственно, никто не заставляет и даже не приглашает, но решила не грубить и просто ответила:
   — Да, — думая, что он сейчас извинится, попрощается и уйдет.
   Но он остался стоять, и мы продолжили разговор.
   Он, как ему казалось, ловко попытался выведать мой статус. Я, внутренне усмехаясь, сообщила ему, что я замужем и даже сын имеется, просто пока я учусь, он живет в другом городе. От моего сообщения он слегка погрустнел, но не ушел.
   Я ничего не могла понять: держалась я достаточно строго, оказалась замужней да еще и с ребенком — явно ведь, что не добыча — а он все равно не уходил.
   Разговаривать с ним было приятно, у него был мягкий, слегка манерный и ироничный голос, да и выглядел он, повторяю, хорошо. Троллейбусы подходили редко, толпа была такой, что я никак не могла пробиться к дверцам, и тут, после очередного, безуспешно предпринятого мною штурма, он произнес:
   — Вас кто-нибудь дома ждет?
   — Нет, — с легкой заминкой ответила я, — я же здесь одна, я вам говорила.
   — Тогда, может быть, пойдем погуляем? Еще не так поздно, чем здесь торчать, прогуляемся, а потом можно будет такси взять.
   Идея мне понравилась, и мы отправились с ним по Садовой в сторону центра.
   Оказалось, что зовут его Евгением. Представившись, он тут же сообщил, что его имя происходит от древнегреческого слова «жизнь». Ему очень шло его имя: он, и в самом деле, был полон жизни: подвижный, остроумный и веселый.
   С ним было необыкновенно легко. Мы шли и болтали так, словно сто лет были знакомы — ни малейшего стеснения, пауз, которые нечем заполнить, натянутости.
   — Слушай, давай перейдем на ты, — попросил он, — а то что же это, почти ровесники и выкаем друг другу.
   — А как ты догадался, сколько мне лет?
   — По косвенным уликам, — засмеялся он, — не беспокойся, ты на свой возраст не выглядишь. Невозможно поверить, что у тебя пятилетний сын: ты выглядишь, как девочка-подросток!
   Так мы шли и шли, забыв, что собирались взять такси и отвезти меня домой, что ночь уже глухая, что транспорт уже не ходит, а в общежитии заперты двери.
   В себя мы пришли, обнаружив, что находимся возле Белорусского вокзала и стоим в очереди на такси — все-таки подкорка сработала без нашего участия. Очередь была довольно длинная, в присутствии посторонних разговор увял сам собой, и вдруг Евгений сказал: -
   Поехали ко мне. Общежитие заперто, тебе не откроют, а откроют — скандала не оберешься. Поехали.
   В голосе его явно были слышны просительные нотки, а я заметалась и запаниковала внутри себя.
   Как я могла так легкомысленно забыть обо всем и попасть в столь двусмысленную и даже опасную ситуацию? Я не понимала, что двигало мной и стояла в растерянности и даже страхе. А вдруг он преступник — мало ли обаятельных убийц?!
   Я посмотрела на него — он не был похож на преступника, но легче мне от этого не стало. Я молчала, он выжидательно смотрел на меня.
   — Поехали? — одними губами спросил он.
   Я вздохнула, собралась с духом и промолвила:
   — Мы с тобой взрослые люди, ты же понимаешь, о чем я сейчас думаю.
   — Понимаю. Я не трону тебя, обещаю. Просто я не могу сейчас остаться один, понимаешь? Только скажи — возьму такси и отвезу тебя, куда скажешь. Но я тебя просто прошу — поедем ко мне!
   В такси я ехала, вся сжавшись, и так же, вся сжавшись, я зашла следом за ним в подъезд. Квартира была на втором этаже, мы вошли, и я слегка перевела дух: дверь из прихожей в комнату была открыта, и были видны куклы, сидящие в ряд на шкафу. Вряд ли преступник привел бы свою жертву в квартиру, где живет его, или чей-то еще, ребенок.
   Квартира была однокомнатная, никаких других следов ребенка не было, никого, вообще, больше не было, и я спросила у него, что это за квартира. Оказалось, что он ее снимает у своей кузины и живет сейчас один, но что он женат, есть сын, а жена уехала в другой город, к матери, потому что они поссорились.
   Я была вся зажата и боялась сделать лишнее движение и произнести лишнее слово. Он достал из шкафа бутылку и сказал:
   — Черри-бренди! Ты говорила, тебе нравится. Идем на кухню — посидим и выпьем.
   Подошел он при этом ко мне очень близко, и я внутренне просто отпрыгнула от него, заверещав, что пить не буду.
   — Что ж ты такая напуганная, — засмеялся он, — не собираюсь я тебя спаивать. Не хочешь пить — не пей.
   Остаток ночи мы просидели на кухне. Пили черри-бренди, настоящий, английский, пили чай, что-то ели и разговаривали-разговаривали… Давно я ни с кем не разговаривала так много и откровенно.
   Вдруг мы обнаружили, что ночь прошла, что вовсю светит солнце и птицы подают голоса. Ух, ты, ночь прошла. Спать, спать!
   — Сейчас я постелю, посиди здесь, — с этими словами он ушел в комнату.
   А теперь пусть кто-нибудь объяснит мне, почему я не ушла. Уже ходил транспорт, пока бы я доехала, открыли бы дверь общежития — никто бы и не узнал, когда я вернулась. Произошло то же самое, что и в момент, когда было решено, что я еду учиться в Москву — ступор и отсутствие мозговой деятельности.
   Я тупо сидела на кухне, он позвал меня из комнаты, я пошла на его зов и увидела, что мне он постелил на тахте, а себе бросил на пол спальный мешок, какой-то необычный, яркий, ненашенского вида.
   — Американский, — объяснил он, — друзья подарили.
   Это был еще один признак какой-то иной жизни, с друзьями-американцами, разговорами на небытовые темы, с ночными посиделками… Я хотела такой жизни, хотя и понимала, что моя, наверное, не хуже, просто выглядит не так нарядно, но уж что она спокойнее и надежнее — это было точно.
   Евгений вышел, чтобы я могла лечь, я быстро содрала с себя одежду, кляня свое идиотское неумение спать в белье, и нырнула под одеяло. Он вошел в комнату в одних плавках, и я была потрясена его атлетическим видом. буграми мышц, гладкой натянутой кожей и чистой, без волос, грудью. Сережа был стройным и тоже имел неплохую фигуру, но такой античной статуей он не выглядел.
   — Ух, ты! Какое у тебя тело тренированное! Ты спортсмен?
   — Да.
   — Какой вид?
   — Плавание
   Ну, конечно, я ведь всегда знала, что у пловцов самые гармонично развитые фигуры, потому что в воде работают все группы мышц.
   — Какой у тебя разряд? — Мастер спорта международного класса.
   — Ни фига себе!
   — Да, я был членом юношеской олимпийской сборной по плаванию в студенчестве.
   — Когда же ты все успел? Спорт, языки, диссертация…
   — Лениться не надо — вот все и успеешь.
   Он улегся в спальник. Я смотрела на него и понимала, что хочу с ним дружить, что не хочу его терять. Хочу с ним разговаривать, быть в курсе его дел и настроений, хочу делиться с ним своими мыслями.
   — Мы будем друзьями? — спросила я его.
   — Нет. У тебя своя жизнь, у меня — своя.
   Жалко. Ах, как жалко.
   Что поделать — такова жизнь. Невозможно всех встреченных людей складывать в копилку.
   О чем-то незначительном еще говорили, но в сердце у меня поселилась боль: я умирала от мысли, что наступит момент, я выйду из этой квартиры, из его жизни, чтобы больше никогда не вернуться, не увидеть, не слышать.
   Вдруг он взял мою руку и поцеловал.
   — Нет, ты прелестная девочка, но пойми — я занятой человек, женатый, трудно женатый. Да и у тебя дел хватает. Нам было необходимо сегодня не оставаться в одиночестве — мы помогли друг другу и слава богу. А дальше нам нужно опять приступать к своим делам.
   Губы у него были мягкие и теплые. Он целовал мне руки, ощущение было сладостным, и я еле сдерживала себя, чтобы не погладить его по щеке.
   Заснуть никак не удавалось. На окнах не было штор, солнце заливало комнату, а я привыкла спать в полной темноте. Где-то заплакал ребенок…
   — Ребенок плачет, — сказал Женя, — ну, я пошел
   Я не успела понять, что он имеет в виду, как он уже был рядом со мной и целовал меня, а я и не помню, что делала я: то ли пыталась вырваться, то ли крепче прижималась к нему.
   В то утро, такое далекое, что даже трудно поверить в его существование, я впервые пережила такой взрыв, такую бурю, какой до сих пор ни с кем и никогда не испытывала. На какое-то время я просто перестала существовать, кажется, я потеряла сознание, меня нес вихрь, радужные круги бешено вращались в мозгу, я вся была — только мое тело, которое хотело одного: чтобы эта сладкая пытка длилась и не заканчивалась и чтобы сильные руки не отпускали меня.
   Но вот бешеная карусель остановилась, я снова стала зрячей, сознание вернулось ко мне, и первой мыслью было осознание того кошмарного факта, что я, добропорядочная жена и мать, проявившая способность обуздывать свои страсти и держать себя в руках, целомудренный, даже, человек, только что занималась любовью с мужчиной, которого вижу впервые в жизни и с которым знакома всего несколько часов.
   Ужас охватил меня. Я ничего не понимала. Что произошло? Как я могла допустить это? Ведь нужно любить человека, знать его, нужно, чтобы он, прежде всего, стал тебе родным?! Что ж это я, как… Шлюха! — услужливо подсказал мозг. Да-да, именно, шлюха! Дешевка, которая ложится в постель с первым встречным незнакомым и чужим человеком. Тут мысли мои споткнулись о слово чужой. Сознание отказывалось считать Евгения чужим — он почему-то казался мне родным и близким. Я ничего не понимала, отчаяние охватило меня: нужно было понять все случившееся, осознать его, а я не могла сосредоточиться, поймать какую-то простую мысль, которая, как мне казалось, объяснила бы все и дала бы мне успокоение.
   Я повернула голову и увидела, что он смотрит на меня и улыбается. Я не знала, куда деть глаза, и вдруг, неожиданно для себя самой, сказала:
   — Ну, вот, а ты говорил, друзьями не будем.
   Моя реплика ошарашила его — это было видно. Он запнулся, а потом сказал:
   — Ну, если ты это имела в виду…
   — Разумеется — нет. Я просто не понимаю, что на меня нашло. — сказала я и смолкла. Говорить что-то еще было бы пошло и глупо. Объяснять, что я не такая? Рассказывать, какая я верная жена и хорошая мать? Что значили эти слова по сравнению с поступком?
   Я самой себе не могла объяснить свое поведение — может ли понять хоть что-то человек со стороны? А выглядеть пошлой дурочкой мне не хотелось.
   — Если ты беспокоишься, что легко сдалась, то напрасно: ты сопротивлялась! — с улыбкой заявил Евгений, — сопротивлялась, но хотела.
   — Я не хотела хотеть!
   — Я понял, — он сказал это так серьезно и добро, что я сразу поверила: конечно, он все понял, он не думает обо мне плохо, теперь бы и самой перестать о себе плохо думать — и все было бы прекрасно.
   На этой мысли я уснула и проснулась от звука льющейся воды. В постели я была одна, в ногах у меня лежал махровый халат, который я надела и пошла на звук.
   Евгений был на кухне, чистил картошку. Одет он был так, словно выходил куда-то. Услыхав мои шаги, он обернулся ко мне с улыбкой и сказал: Я в магазин ходил. Вернулся — ты мирно спишь. Так хорошо. Он снова отвернулся к раковине, а я прижалась щекой к его широкой спине, обтянутой красивой рубашкой и сказала:
   — Я тебя люблю.
   — Ну, прямо уж сразу — люблю, — хмыкнул он, не оборачиваясь, и я — в который уже раз — опять мысленно отшатнулась от него.
   Это тоже было новым для меня. Существовали, оказывается, такие отношения между людьми, при которых драгоценное признание в любви никакой ценности не имело и не вызывало не только ответной эмоции, но — наоборот — рождало усмешку. Подобные отношения были новостью для меня и нужно было разобраться в них и понять, как вести себя и как бороться, чтобы самое сокровенное не выглядело скучным, обыденным. и дешевым.
   Но Евгений был необычайно чуток. Услыхав, что я притихла, он обернулся, посмотрел на меня и сказал:
   — Ну, какая любовь — ты меня не знаешь совсем. Пусть время пройдет, тогда можно будет о любви говорить. А теперь иди умойся — нужно поесть.
   Весь день мы провели в постели, а вечером ему нужно было уйти: он вел в театр свою кузину — хозяйку квартиры. Мне мучительно было думать, что он уйдет, и нужно будет как-то несколько часов просуществовать без него, но мысль уехать домой опять не посетила мою голову.
   Более тоскливого вечера в моей жизни не было. Телевизор отсутствовал в этой квартире. Книги были только на английском, а мой опыт технических переводов не слишком помог мне в чтении художественной литературы. Я убрала на кухне, приняла ванну, повалялась, но время не хотело двигаться.
   В отчаянии сидела я на кухне, желание уйти становилось все сильнее, но Евгений, словно чувствуя, что я могу захотеть исчезнуть, не взял с собой ключ, сказав, что ему будет очень приятно, когда я ему открою дверь. Не могла же я уйти и оставить человека на улице!
   Но вот на лестнице послышались шаги, он позвонил, я открыла, он с порога тут же меня обнял, и вся тоска, все сомнения исчезли, как не было.

Эпизод 16.

   Врач хотел положить меня в больницу, но я отказалась, под тем предлогом, что дома я лежу в тишине и покое, нет чужих людей, а в скученности и суете больнице мне станет только хуже. В действительности, я боялась, что Евгений придет, не застанет меня, никто ему не объяснит, куда я подевалась, и я его потеряю.
   Время тянулось бесконечно, я жила в вязком мире. Вязкие мысли тяжело перемешивались в мозгу, вязкие слезы текли к вискам. Мешал дыханию вязкий воздух и никуда я не могла спрятаться от вязкого желтого света настольной лампы.
   Однажды, проснувшись после очередного укола, я поняла, что хочу есть. Заглянув в холодильник, я обнаружила, что в нем даже повесившейся мыши нет и решила собраться с силами и пойти в магазин. Появление чувства голода уже было хорошим признаком, а если его закрепить волевым действием, то я могу выкарабкаться из своей вязкой желтой ямы раньше, чем рассчитывает мой врач. Нужно было сперва пойти в душ, и я занялась внушением себе, что это не страшно, я дойду, а мыться можно сидя на стуле…
   Легкие торопливые шаги послышались в коридоре, и у меня почему-то сжалось сердце. Шаги замерли у моей двери, а в следующую секунду кто-то троекратно постучался.
   — Войдите, открыто, — голос мой прозвучал слабо, но дверь, тем не менее, открылась, и в нее вошел Евгений. Он улыбался, но взгляд был напряженным и настороженным, так смотрит человек, не знающий, какая встреча его ожидает.
   Я чуть не задохнулась, сердце начало колотиться и требовать, чтобы его выпустили наружу, оно грохотало в ушах так, что я на какое-то время просто оглохла. Голова закружилась, и я упала на подушку. Евгений подскочил ко мне, обнял и помог сесть.
   — Что с тобой? Ты больна? — спросил он.
   Я только кивнула. Он прочел названия лекарств, лежащих на тумбочке, и удивился:
   — Сердце? У тебя больное сердце?
   Я уже справилась с собой и сумела сказать, что не само сердце, что у меня нервное истощение, а эти препараты мне дают, чтобы сердце поддержать.
   — Что это ты придумала — болеть? Зима кончается, наконец-то весна наступила, гулять нужно, а не болеть. У тебя все есть, что нужно? В аптеку не нужно или в магазин? Что ты ешь, ты голодная?
   Он заглянул в холодильник, хмыкнул и сказал, надевая шапку:
   — Я — в магазин. Что купить? Особые пожелания есть?
   У меня было одно желание: чтобы он, наконец, сел и никуда больше не девался, — что я ему немедленно и сообщила. Он хохотнул коротко:
   — После магазина — пожалуйста. А сейчас говори, что покупать?
   Я попросила сливок и чего-нибудь сладкого, он кивнул и ушел.
   Уже через две минуты мною овладела паника. Мне казалось, что он никогда не вернется, я ругала себя за то, что отпустила его, могла бы и обойтись, спустилась бы в буфет, на худой конец, а вот теперь что делать — ушел, вернется ли?
   Время перестало быть вязким и понеслось вскачь, часы стучали громче моего сердца, ожидание становилось нестерпимым, я уже была готова закричать от невозможности вынести эту муку, но тут дверь отворилась и на пороге появился Евгений с охапкой свертков в руках.
   Он что-то понял по моему лицу, потому что торопливо сбросил свертки на стол и кинулся ко мне.
   — Ну, что ты, что ты. Успокойся, перестань. Вот же я — пришел. Ты что себе напридумывала, дурочка?
   Он гладил мои волосы, вытирал своим платком глаза и шептал, шептал мне в ухо какие-то слова, а я успокаивалась в его руках, затихала, сникала.
   Потом он кормил меня, поил чаем со сливками, потом мы сидели и молча глядели друг на друга.
   Я ждала, и он знал это, но ему трудно было начать. Наконец, собравшись с силами, он произнес:
   — Капитанова невеста жить решила вместе.
   — Что это значит? — не поняла я.
   — Это значит, что жена решила вернуться.
   — И?
   — Ты пойми: мы десять лет вместе. У нас ребенок. Мы жили нормально до этой ссоры, понимаешь? Ты ведь тоже замужем, ты готова развестись завтра?
   Я прислушалась к себе и поняла, что я не только не готова к разводу завтра, но и, вообще, к нему не готова. Лишить Мишку отца, семьи? Да ни за что! Уйти самой и тем самым поселить в его душе комплекс брошенного матерью, ненужного ей ребенка — ни в коем случае, да и я без него жить не смогу. И родителей Сережи я не могла так оскорбить, и самого Сережу. Они помогли мне выжить, независимо от побудительных мотивов, а я опять сделаю их сына одиноким и не просто одиноким, а брошенным? Я знала, что не пойду на это.
   Евгений наблюдал за мной. Он, явно, видел, какая во мне шла работа, и по моему лицу понял ее результат.
   — Вот видишь? А ведь ты замужем всего-то три года! И мужа не любишь — сама говорила. Думаешь, я стал бы тебе голову морочить, если бы ты сказала, что любишь его? А она меня любит. И мы давно вместе. Правда, последнее время у нас что-то разладилось, боюсь, дело к концу идет. Но пока я это не выяснил, я никаких шагов предпринимать не буду. Если суждено всему кончиться, пусть оно кончится естественным образом. Разводиться можно только тогда, когда ничего не удерживает вместе. Если хоть крошечный крючочек цепляет, разводиться нельзя.
   — А я, что будет со мной, с нами?
   — Будем встречаться. Мы ведь с тобой так и так собирались просто встречаться, правда? Не было речи о разводах, женитьбах и тому подобных катаклизмах? Я вижу один, правда, существенный минус: встречаться мы будем реже, чем я надеялся. Но даже если бы она не вернулась, я бы вскоре стал малодоступным. Мне нашли нового руководителя, и я должен готовиться к защите, а это — читалка двадцать пять часов в сутки.
   Я не стала ему говорить, что если бы его жена не приехала, ночью после читалки он был бы моим, теперь же он будет возвращаться к ней, а я буду ждать, когда с их семейного стола упадет крошка для меня. Но я знала точно: я попалась, я соглашусь на любые условия, лишь бы видеть его, бывать с ним, хотя бы изредка.
   — Значит, так. Ты, давай, выздоравливай. Я уезжаю в командировку, вернусь двенадцатого и сразу приду к тебе, обещаю.
   Он поцеловал меня и ушел, а я стала осмысливать наш разговор.
   Конечно, он был прав, когда говорил, что речи не было о разводе. Но одно дело встречаться с мужиком, хоть и женатым, но свободным, не дающим ежедневного отчета жене, да еще и со своей хатой — это была проблема из проблем, свободная хата — и совсем другой расклад, если у него за спиной маячат жена и дети. Собственно, я ведь тоже не собиралась посылать Сереже радиограмму с просьбой о разводе. Свободной и с хатой оказалась я, правда, всего до одиннадцати часов вечера, но вряд ли теперь нам удастся проводить вместе ночи, так что, в любом случае, Евгений не сможет бывать со мной до более позднего часа.
   Мои разумные мысли нисколько не утешали. Я понимала, что слабая сторона я, что ради меня на жертвы идти не собираются, а, напротив, хотят так обставить наше общение, чтобы оно ни в коем случае не затрагивало семью и не мешало ее безмятежному существованию. Так ведь и я не хотела бы тревожить свою семью… Вроде бы мы с Евгением были в одинаковом положении, но что-то мешало мне в это поверить.