Идти осталось немного. Не знаю, говорю ли я это вслух или только про себя, но я говорю: «Осталось чуть-чуть, Джек, — придерживая его под своим мокрым плащом, — уже почти пришли». И теперь, когда мы миновали изгиб Пирса, можно смотреть сквозь пелену на центр Маргейта, точно мы оказались на разных берегах, на разных островах. Нам видны Марин-террас и вереница увеселительных заведений, мимо которых мы ехали, — они подмигивают нам огоньками, как маленькие игрушечные домики, словно пытаются сказать: эй, мы здесь. А за ними, на фоне бледной полосы в небе, вырисовывается чертово колесо и горка, и можно даже представить себе, что сейчас там катаются какие-нибудь ненормальные — в раскачивающихся кабинках, дребезжащих машинах, вопят и орут под дождем и ветром, точно они еще большие психи, чем мы.
Вик уже добрался до конца. Он замирает там, вглядываясь вдаль. Капитан на мостике. Над ним, на приподнятой части Пирса, возвышается башенка с сигнальным огнем, как маленький маячок, но там, где стоит он, только каменная площадка и обрыв. Он начинает прохаживаться туда-сюда, поджидая нас. Это кстати, что Вик дошел до места первым, посмотреть, все ли в порядке, не забыли ли чего, нехорошо ведь будет, если что-то упущено. Мы догоняем его, а он оборачивается и глядит на нас, прямой и неподвижный, точно ветер решил огибать его стороной, и выдает нам одну из своих корректных улыбок, которые всегда держит про запас. Пристальней всех он глядит на меня.
— Ну вот и пришли, — говорит он. Но здесь нет ничего, кроме огромных каменных плит, уложенных вплотную друг к другу, — все они корявые, щербатые, в ямины налилась вода, — и низкого гранитного парапета, вроде бордюра на тротуаре, почти совсем разбитого, да еще ветра, брызг и дождя. С одной стороны волны кидаются на Пирс и расшибаются вдребезги, а с другой булькают и квохчут, точно извиняясь. В одном направлении Маргейт и Страна Грез, в другом открытое море. Хотя там не только открытое море, потому что теперь, когда мы можем заглянуть за приподнятую часть Пирса, нам становится видна старая ржавая железная конструкция, торчащая из воды ярдах в трехстах, похожая на остатки разрушенного моста. Волны так и скачут вокруг нее.
— Это Дамба, — говорит Винс. Ему приходится повысить голос: мешает ветер. — Тот ее кусок, который никак не снесет.
— Может, сегодня снесет, — говорит Ленни.
Мы в конце пути, и я держу Джека. Вы, наверно, знаете, как надо действовать в конце. Я всегда думал, что будет пауза, время, чтобы в последний раз собраться с мыслями, и кто-нибудь, может, захочет что-нибудь сказать и подаст знак. Будет небольшая задержка, как если бы вы сели за стол с иностранцами и стали озираться по сторонам, потому что не знаете, принято ли у них читать молитву. Но я не медлю. Я вынимаю из-под плаща банку, Джек Артур Доддс, и ничего не говорю, просто зажимаю ее под локтем и отвинчиваю крышку, точно все остальное уже сделано, и тут дождь начинает ослабевать, как будто он устроил перерыв, чтобы нам можно было спокойно развеять прах, и это само по себе уже знак, больше не надо. Мы в конце. Я спросил: «Чем он занимался в конце?», и Эми ответила: «Сидел в кровати, слушал радио, а потом, сказала сестра, он снял наушники, так спокойно, аккуратно, и сказал: „Ну вот. Теперь все в порядке“, и она на минутку вышла по какой-то надобности, а когда вернулась, он был уже мертвый». Я отворачиваю крышку и сую ее в карман, потом становлюсь спиной к ветру, протягиваю вперед руку с банкой и говорю: «Давайте» — словно предлагаю им коробку с леденцами или раздаю паек. Не торопитесь, каждый по очереди, две руки зараз туда не пролезут. Ленни берет первым, вынимает горсть — кое-что просыпается у него между пальцами, — и Вик говорит: «Вытрите руки насухо» — и сам вытирает свои платком, и мне ясно зачем. Это чтобы Джек не прилип к нам, чтобы часть Джека не осталась на наших руках. Но у меня и платка нет, не сообразил как-то. Сегодня тем более, мне это и в голову не пришло — платок захватить. Потом Вик опускает внутрь руку и достает свою порцию. Потом Винс поддергивает вверх рукав, но мешкает, точно желая сказать: «После тебя, Рэйси», потому что он-то ведь делает это по второму разу, он уже брал из этой банки, а может, просто потому, что решил пропустить меня вперед. Но я не хочу передавать мокрую банку, ее не так легко удержать, и поэтому говорю: «Давай, Винси, давай». И он достает горсть, и они все подходят к краю с подветренной стороны Пирса, вытянув руки и сжав их в кулак, словно собираются отпустить на волю маленьких пташек, но мы должны сделать это вместе, так что они ждут меня. Вик говорит:
— Я бы на вашем месте не подходил слишком близко к краю. Ветром все унесет, не волнуйтесь, — точно мы такие дураки, что даже этого не понимаем. Того гляди начнет раздавать спасательные жилеты. И я чувствую, что должен сделать это быстро, как семена сеют, только одной свободной рукой, поэтому я подхожу к парапету, прикрывая банку от ветра, опускаю туда руку и поднимаю горсть праха к ее горловине. Он мягкий и зернистый одновременно и почти белый, он как мягкий белый песок на пляже. Потом сразу вытаскиваю руку и бросаю. Кажется, мы все бросили вместе, хотя на остальных я не смотрю. Я смотрю на то, что бросил.
— Прощай, Джек, — говорю я. Я говорю это ветру. И они повторяют: «Прощай, Джек».
Вик не ошибся. Ветер подхватывает все и уносит в одно мгновение. Только что было, и вот уже нет. Потом я снова беру банку обеими руками, мельком заглядываю внутрь и говорю: «Давайте, давайте», и все они собираются около меня, чтобы взять еще по горсти. Нам четверым здесь, пожалуй, на два захода с лишком. Они снова по очереди запускают туда руки. Вторая попытка. И я делаю то же самое, и мы опять бросаем вместе: тонкий белый след, как струйка дыма, перед тем как исчезнуть, и несколько чаек кидаются вниз непонятно откуда и снова уносятся, точно их обманули. Потом я вижу, что по третьему разу всем не достанется, и начинаю черпать из банки сам, они вроде бы не возражают. Я черпаю и черпаю, моя рука как зверек, который роется в норке, и знаю, что под конец надо будет перевернуть банку и постучать по дну, как делают, когда кончается коробка с кукурузными хлопьями. Одна горсть, две, больше нету.
— Прощай, Джек, — говорю я. Небо и море и ветер смешались в одно целое, но если бы и не смешались, я видел бы то же самое из-за пелены, которая застит мне глаза. Лица Вика и Винса кажутся белыми пятнами, но лицо Ленни похоже на маяк, а вдалеке видны огни Маргейта. Можно стоять в конце Маргейтского пирса и смотреть прямиком на Страну Грез. Потом я бросаю последнюю горсть, и чайки опять возвращаются проверить, и я опрокидываю банку и трясу ее, как будто собираюсь и банку отправить в море, послание в бутылке, Джек Артур Доддс, спасите наши души, и прах, который я нес у своей груди, который был Джеком, еще совсем недавно одним из нас, уносит ветер, подхватывает и уносит, и прах становится ветром и ветер становится Джеком из которого сделаны все мы.
Вик уже добрался до конца. Он замирает там, вглядываясь вдаль. Капитан на мостике. Над ним, на приподнятой части Пирса, возвышается башенка с сигнальным огнем, как маленький маячок, но там, где стоит он, только каменная площадка и обрыв. Он начинает прохаживаться туда-сюда, поджидая нас. Это кстати, что Вик дошел до места первым, посмотреть, все ли в порядке, не забыли ли чего, нехорошо ведь будет, если что-то упущено. Мы догоняем его, а он оборачивается и глядит на нас, прямой и неподвижный, точно ветер решил огибать его стороной, и выдает нам одну из своих корректных улыбок, которые всегда держит про запас. Пристальней всех он глядит на меня.
— Ну вот и пришли, — говорит он. Но здесь нет ничего, кроме огромных каменных плит, уложенных вплотную друг к другу, — все они корявые, щербатые, в ямины налилась вода, — и низкого гранитного парапета, вроде бордюра на тротуаре, почти совсем разбитого, да еще ветра, брызг и дождя. С одной стороны волны кидаются на Пирс и расшибаются вдребезги, а с другой булькают и квохчут, точно извиняясь. В одном направлении Маргейт и Страна Грез, в другом открытое море. Хотя там не только открытое море, потому что теперь, когда мы можем заглянуть за приподнятую часть Пирса, нам становится видна старая ржавая железная конструкция, торчащая из воды ярдах в трехстах, похожая на остатки разрушенного моста. Волны так и скачут вокруг нее.
— Это Дамба, — говорит Винс. Ему приходится повысить голос: мешает ветер. — Тот ее кусок, который никак не снесет.
— Может, сегодня снесет, — говорит Ленни.
Мы в конце пути, и я держу Джека. Вы, наверно, знаете, как надо действовать в конце. Я всегда думал, что будет пауза, время, чтобы в последний раз собраться с мыслями, и кто-нибудь, может, захочет что-нибудь сказать и подаст знак. Будет небольшая задержка, как если бы вы сели за стол с иностранцами и стали озираться по сторонам, потому что не знаете, принято ли у них читать молитву. Но я не медлю. Я вынимаю из-под плаща банку, Джек Артур Доддс, и ничего не говорю, просто зажимаю ее под локтем и отвинчиваю крышку, точно все остальное уже сделано, и тут дождь начинает ослабевать, как будто он устроил перерыв, чтобы нам можно было спокойно развеять прах, и это само по себе уже знак, больше не надо. Мы в конце. Я спросил: «Чем он занимался в конце?», и Эми ответила: «Сидел в кровати, слушал радио, а потом, сказала сестра, он снял наушники, так спокойно, аккуратно, и сказал: „Ну вот. Теперь все в порядке“, и она на минутку вышла по какой-то надобности, а когда вернулась, он был уже мертвый». Я отворачиваю крышку и сую ее в карман, потом становлюсь спиной к ветру, протягиваю вперед руку с банкой и говорю: «Давайте» — словно предлагаю им коробку с леденцами или раздаю паек. Не торопитесь, каждый по очереди, две руки зараз туда не пролезут. Ленни берет первым, вынимает горсть — кое-что просыпается у него между пальцами, — и Вик говорит: «Вытрите руки насухо» — и сам вытирает свои платком, и мне ясно зачем. Это чтобы Джек не прилип к нам, чтобы часть Джека не осталась на наших руках. Но у меня и платка нет, не сообразил как-то. Сегодня тем более, мне это и в голову не пришло — платок захватить. Потом Вик опускает внутрь руку и достает свою порцию. Потом Винс поддергивает вверх рукав, но мешкает, точно желая сказать: «После тебя, Рэйси», потому что он-то ведь делает это по второму разу, он уже брал из этой банки, а может, просто потому, что решил пропустить меня вперед. Но я не хочу передавать мокрую банку, ее не так легко удержать, и поэтому говорю: «Давай, Винси, давай». И он достает горсть, и они все подходят к краю с подветренной стороны Пирса, вытянув руки и сжав их в кулак, словно собираются отпустить на волю маленьких пташек, но мы должны сделать это вместе, так что они ждут меня. Вик говорит:
— Я бы на вашем месте не подходил слишком близко к краю. Ветром все унесет, не волнуйтесь, — точно мы такие дураки, что даже этого не понимаем. Того гляди начнет раздавать спасательные жилеты. И я чувствую, что должен сделать это быстро, как семена сеют, только одной свободной рукой, поэтому я подхожу к парапету, прикрывая банку от ветра, опускаю туда руку и поднимаю горсть праха к ее горловине. Он мягкий и зернистый одновременно и почти белый, он как мягкий белый песок на пляже. Потом сразу вытаскиваю руку и бросаю. Кажется, мы все бросили вместе, хотя на остальных я не смотрю. Я смотрю на то, что бросил.
— Прощай, Джек, — говорю я. Я говорю это ветру. И они повторяют: «Прощай, Джек».
Вик не ошибся. Ветер подхватывает все и уносит в одно мгновение. Только что было, и вот уже нет. Потом я снова беру банку обеими руками, мельком заглядываю внутрь и говорю: «Давайте, давайте», и все они собираются около меня, чтобы взять еще по горсти. Нам четверым здесь, пожалуй, на два захода с лишком. Они снова по очереди запускают туда руки. Вторая попытка. И я делаю то же самое, и мы опять бросаем вместе: тонкий белый след, как струйка дыма, перед тем как исчезнуть, и несколько чаек кидаются вниз непонятно откуда и снова уносятся, точно их обманули. Потом я вижу, что по третьему разу всем не достанется, и начинаю черпать из банки сам, они вроде бы не возражают. Я черпаю и черпаю, моя рука как зверек, который роется в норке, и знаю, что под конец надо будет перевернуть банку и постучать по дну, как делают, когда кончается коробка с кукурузными хлопьями. Одна горсть, две, больше нету.
— Прощай, Джек, — говорю я. Небо и море и ветер смешались в одно целое, но если бы и не смешались, я видел бы то же самое из-за пелены, которая застит мне глаза. Лица Вика и Винса кажутся белыми пятнами, но лицо Ленни похоже на маяк, а вдалеке видны огни Маргейта. Можно стоять в конце Маргейтского пирса и смотреть прямиком на Страну Грез. Потом я бросаю последнюю горсть, и чайки опять возвращаются проверить, и я опрокидываю банку и трясу ее, как будто собираюсь и банку отправить в море, послание в бутылке, Джек Артур Доддс, спасите наши души, и прах, который я нес у своей груди, который был Джеком, еще совсем недавно одним из нас, уносит ветер, подхватывает и уносит, и прах становится ветром и ветер становится Джеком из которого сделаны все мы.