Страница:
Оксби оказался у доски «Химикаты и яды».
– Есть что-нибудь новое?
Энн ответила:
– Я хотела, чтобы Джоунз рассказал, но он еще не вернулся из Массачусетса. Я просила его исследовать негативы Шелбурна, они, похоже, уничтожены кислотой. К сожалению, я больше ничего не узнала о человеке, который покупал столько ДФФ в Марселе.
– О Мецгере? – уточнил Оксби.
Энн кивнула:
– Докторе Мецгере. Мы знаем о нем столько же, сколько знали две недели назад, боюсь, что больше и не узнаем.
– Но попытаться стоит, – сказал Оксби. – Найдите доктора Мецгера, и вы, возможно, найдете Вулкана.
Он вернулся к доске «Соображения и вопросы».
– А здесь что?
– Все еще не возьму в толк, почему был убит Кларенс Боггс, почему убийца использовал такой редкий яд и положил его в машину в такой странной самодельной упаковке, – ответила Энн. – Любопытно, что Мецгер купил большую часть яда в Марселе. – Она помолчала, на ее лице отразилось удивление. – И разве не странно, что мистер Пинкстер расторг договор о страховке автопортрета в июне этого года? Потом фотографии, которые мы никогда не увидим, потому что, по странному стечению обстоятельств, негативы также были уничтожены. Кто знал о негативах? Очевидно, мистер Пинкстер знал, и Дэвид Блейни. Возможно, Кларенс Боггс. Но он убит. Вулкан знал, что в тот день в галерее был фотограф, но знал ли он фотографа? – Она кивнула. – Думаю, да. И бедный Моряк. Что знал он? – Она нахмурилась. – Как говорила Алиса, все странее и странее.
– Отлично, Энни. А ты, Джимми? Какие зацепки?
– Начну с того, что у меня голова трещит от всех этих вопросов, которыми забила себе голову сержант Браули. Я бросил размышлять о ставках мистера Боггса, поэтому я больше не подозреваю его агентов. Но меня очень заинтересовало другое, и это привело меня туда, где я никогда не был. Понимаете, когда мы стали проверять имя мистера Пинкстера, выяснилось, что на него работает лодочник с лицензией в лондонском порту. Это временная лицензия, потому что он не проходит никаких тестов, просит продления и платит вовремя. Парни из округа Темзы помогли мне выследить буксир – он стоит у пирса Кадоган. Это старый буксир, команда – греческая пара. У буксира даже имя греческое – «Сепера» – и греческий флаг на корме.
Оксби написал на доске «Сепера» и с полминуты смотрел на слово.
– Это может быть простой забавой или своеобразным вложением денег. Наемный буксир? – Оксби повернулся к Джимми. – Возвращайся на полицейский катер и выясни, зачем Пинкстеру этот буксир. Если у тебя будут проблемы, я улажу это с главным инспектором Уикрофтом; он только что стал вторым лицом в округе Темзы. У тебя что-то еще?
Джимми отрицательно помотал головой.
– Энни, – сказал Оксби, – проследите, чтобы Джоунз съездил в фотолабораторию Шелбурна, а потом я хочу, чтобы вы ускорили расследование, касающееся Астрид Харальдсен. Она для меня загадка, красивая и скучная или милая и чертовски умная – я еще не решил. Проследите, чтобы проверили, училась ли она в Высшей школе искусств и ремесел в Осло – точное название школы в ее деле. – Оксби стоял теперь перед доской, на которой было написано «Вулкан». – К сожалению, я ничего не могу добавить к описанию Вулкана – только мысли, а их у нас и без того достаточно.
Оксби отдал поручения своим помощникам, а потом отослал их, предупредив, что им не придется расслабляться. Перед тем как уйти, он медленно прошел мимо пяти досок, останавливаясь перед каждой на несколько минут. Затем Оксби запер кабинет 1518 и направился к лифту. Не успел он дойти до него, как его остановил офицер из отдела Хестона и вручил конверт.
– Я был у вас в кабинете, половины мебели нет на месте. Все в порядке?
– Да, спасибо.
В конверте с пометкой «Срочно» было сообщение от Анри Трама, переданное из центрального отделения судебной полиции Парижа:
Глава 37
Глава 38
Глава 39
Глава 40
– Есть что-нибудь новое?
Энн ответила:
– Я хотела, чтобы Джоунз рассказал, но он еще не вернулся из Массачусетса. Я просила его исследовать негативы Шелбурна, они, похоже, уничтожены кислотой. К сожалению, я больше ничего не узнала о человеке, который покупал столько ДФФ в Марселе.
– О Мецгере? – уточнил Оксби.
Энн кивнула:
– Докторе Мецгере. Мы знаем о нем столько же, сколько знали две недели назад, боюсь, что больше и не узнаем.
– Но попытаться стоит, – сказал Оксби. – Найдите доктора Мецгера, и вы, возможно, найдете Вулкана.
Он вернулся к доске «Соображения и вопросы».
– А здесь что?
– Все еще не возьму в толк, почему был убит Кларенс Боггс, почему убийца использовал такой редкий яд и положил его в машину в такой странной самодельной упаковке, – ответила Энн. – Любопытно, что Мецгер купил большую часть яда в Марселе. – Она помолчала, на ее лице отразилось удивление. – И разве не странно, что мистер Пинкстер расторг договор о страховке автопортрета в июне этого года? Потом фотографии, которые мы никогда не увидим, потому что, по странному стечению обстоятельств, негативы также были уничтожены. Кто знал о негативах? Очевидно, мистер Пинкстер знал, и Дэвид Блейни. Возможно, Кларенс Боггс. Но он убит. Вулкан знал, что в тот день в галерее был фотограф, но знал ли он фотографа? – Она кивнула. – Думаю, да. И бедный Моряк. Что знал он? – Она нахмурилась. – Как говорила Алиса, все странее и странее.
– Отлично, Энни. А ты, Джимми? Какие зацепки?
– Начну с того, что у меня голова трещит от всех этих вопросов, которыми забила себе голову сержант Браули. Я бросил размышлять о ставках мистера Боггса, поэтому я больше не подозреваю его агентов. Но меня очень заинтересовало другое, и это привело меня туда, где я никогда не был. Понимаете, когда мы стали проверять имя мистера Пинкстера, выяснилось, что на него работает лодочник с лицензией в лондонском порту. Это временная лицензия, потому что он не проходит никаких тестов, просит продления и платит вовремя. Парни из округа Темзы помогли мне выследить буксир – он стоит у пирса Кадоган. Это старый буксир, команда – греческая пара. У буксира даже имя греческое – «Сепера» – и греческий флаг на корме.
Оксби написал на доске «Сепера» и с полминуты смотрел на слово.
– Это может быть простой забавой или своеобразным вложением денег. Наемный буксир? – Оксби повернулся к Джимми. – Возвращайся на полицейский катер и выясни, зачем Пинкстеру этот буксир. Если у тебя будут проблемы, я улажу это с главным инспектором Уикрофтом; он только что стал вторым лицом в округе Темзы. У тебя что-то еще?
Джимми отрицательно помотал головой.
– Энни, – сказал Оксби, – проследите, чтобы Джоунз съездил в фотолабораторию Шелбурна, а потом я хочу, чтобы вы ускорили расследование, касающееся Астрид Харальдсен. Она для меня загадка, красивая и скучная или милая и чертовски умная – я еще не решил. Проследите, чтобы проверили, училась ли она в Высшей школе искусств и ремесел в Осло – точное название школы в ее деле. – Оксби стоял теперь перед доской, на которой было написано «Вулкан». – К сожалению, я ничего не могу добавить к описанию Вулкана – только мысли, а их у нас и без того достаточно.
Оксби отдал поручения своим помощникам, а потом отослал их, предупредив, что им не придется расслабляться. Перед тем как уйти, он медленно прошел мимо пяти досок, останавливаясь перед каждой на несколько минут. Затем Оксби запер кабинет 1518 и направился к лифту. Не успел он дойти до него, как его остановил офицер из отдела Хестона и вручил конверт.
– Я был у вас в кабинете, половины мебели нет на месте. Все в порядке?
– Да, спасибо.
В конверте с пометкой «Срочно» было сообщение от Анри Трама, переданное из центрального отделения судебной полиции Парижа:
Расследование… Астрид Харальдсен приостановлено… Наш агент сильно ранен, преследуя объект… Несчастный случай произошел на станции метро „Рамбюто" 3 ноября в 13.20… Опасность и последствия вашей просьбы описаны не полностью… Составлена жалоба… Поиск Вулкана во Франции – не ваше дело.
Глава 37
Плотный воскресный поток автомобилей и прошедший короткий ливень затрудняли движение по лондонским улицам. Дорога до Блетчингли была невыносимо скучной. Получив сообщение Феликса Лемье о повышении стоимости страховки, Оксби решил нанести Алану Пинкстеру неожиданный визит. Среди дел, которые он взял с собой во Францию, был отчет о страховом статусе коллекции Пинкстера, информация, собранная подразделением по борьбе с подделками. Новость о том, что убит бродяга, была еще одной причиной для визита Оксби. Он допросит Пинкстера без присутствия второго офицера, что являлось нарушением процедуры. Но так он делал всегда и был готов к тому, что Хестон поднимет шум.
Особняк Алана Пинкстера изначально назывался «Вид на долину». Он был построен в 1848 году и выходил на когда-то нетронутую долину, на которую теперь наползли площадки для гольфа «Годстоун-Хиллз» и автострада М23. Дверь открыла мужеподобная миссис Пэджитт, экономка. Казалось, ее ничуть не впечатлило удостоверение Оксби, и она с неохотой сказала, что мистер Пинкстер и его дочь уехали в Мейдстон, в графство Кент, на выходные и что мистер Пинкстер ожидается позже.
Оксби обнаружил, что картинная галерея заперта и что машин, которые указывали бы на присутствие сотрудников, в этот воскресный день нет. Он надеялся увидеть Дэвида Блейни, но вместо этого столкнулся с охранником в сопровождении злющего добермана. Оксби вернулся к машине. Через полчаса появился знакомый черный «мерседес».
– Что привело вас сюда? – спросил Пинкстер с нескрываемым раздражением.
– Вопросы, – ответил Оксби со зловещей улыбкой. – Мое дело – задавать вопросы, а если я их не буду задавать, то мне придется несладко.
– Послушайте, инспектор, мне не нравятся неожиданные визиты полиции, и как раз сейчас я очень занят.
– Всего десять минут, – сказало Оксби. – Мне вправду нужна ваша помощь.
Пинкстер нахмурился, нервно потряс головой и осторожно потрогал покрасневшую кожу над губой.
– К черту все, давайте.
Они прошли на террасу и уселись на толстые лимонно-желтые подушки на белых плетеных креслах. Оксби положил свою фуражку на стол и взял блокнот и диктофон.
– Если вы не возражаете, я включу это. – Он включил диктофон и поставил его на стол.
– Мистер Пинкстер, ваша картина все еще в галерее?
– Зачем вам это? – спросил Пинкстер с подозрением.
– У нас нет ее фотографий, ни до уничтожения, ни после. Нам очень важно иметь эти снимки для протокола.
– Фотографии застывшей массы краски? Какая от них может быть польза?
– Я уже сказал: для протокола, чтобы наши криминалисты смогли сравнить их с другими картинами.
Я с уважением отношусь к частной собственности, но содействие с вашей стороны будет для нас бесценно.
– Я могу сфотографировать картину. Скажите, что вам еще нужно.
– Значит, то, что осталось от картины, сейчас в вашей галерее?
– Вы, кажется, удивлены? – спросил Пинкстер.
– Ведь страховщики могли забрать ее.
– Им это не надо.
– Почему, как вы полагаете?
– Не знаю, – отрезал Пинкстер.
– Я навел справки. Предположительно, по крайней мере так нам сообщают, в случае с картиной в Эрмитаже страховки вообще не было. Картина в Национальной галерее была застрахована Советом по искусству, и до сих пор мы не получили отчета о гибели картины в бостонском музее. Ваша картина была единственной, которая находилась в частном владении, и мы, естественно, полагаем, что вы застраховали ее на случай кражи или повреждений у Ллойда. – Оксби нагнулся вперед. – Но у Ллойда нам сообщили, что все ваши картины всегда страховались временно и что срок страховки автопортрета Сезанна истек в июне. Это так?
– Там были очень высокие страховые взносы. Я хотел договориться о более приемлемых условиях.
– У Ллойда?
– Я… не помню. Этим занимаются мои сотрудники.
– Вы допустили, чтобы такая ценная картина осталась незастрахованной?
– Я возражаю против ваших умозаключений, инспектор, – рассерженно сказал Пинкстер. – Это было сделано ненамеренно, и я не мог и подумать, что с ней случится такое.
– Но, мистер Пинкстер, вы знали, что была опасность…
– Именно поэтому взносы так подскочили. – Пинкстер наконец посмотрел Оксби в глаза. – Я хотел снять картину со стены и убрать подальше и даже велел Кларенсу Боггсу заняться этим. – Краснота вокруг его рта усилилась. – Как вы знаете, это не было сделано.
– Вы собираетесь нанять того же фотографа, который был в галерее в день гибели картины?
Пинкстер отвернулся.
– Я не нанимаю фотографов, за это отвечает Дэвид Блейни.
– Понятно. – Оксби перевернул страницу в блокноте. – Кстати, вы видели снимки, сделанные в тот роковой день?
Пинкстер медленно покачал головой:
– Я получил отчет Блейни о них, но фотографы появляются в галерее от случая к случаю.
– Кажется, Блейни сказал, что вы хотели просмотреть фотографии, прежде чем их увидит кто-нибудь еще. – Оксби поискал что-то в блокноте. – Вот. У меня даже записано.
Пинкстер тяжело вздохнул.
– Я тогда был ужасно расстроен, и я… – Он нервно поерзал в кресле. – Теперь я вспоминаю, что знал, какому фотографу была поручена та работа, и что велел ему сразу послать мне снимки.
– Вы забыли, что видели снимки, хотя сами позвонили фотографу. Странно, не правда ли?
– Я забыл, черт возьми,– с досадой выпалил Пинкстер. – Я был чертовски расстроен, как и сейчас.
– Ну а теперь, когда вы вспомнили, что видели снимки, не скажете ли, зачем именно вы хотели их увидеть?
– Я надеялся, что найду что-нибудь, что подскажет мне, кто уничтожил мою картину.
– Но ничего не нашли?
– Нет, – он слабо развел руками, – только несколько женщин. Но если бы я что-то заметил, вы бы знали. Это глупый вопрос.
– Я задаю много вопросов, – сухо сказал Оксби. Иногда приходится задавать и глупые. Несколько женщин, говорите. Но на одной фотографии был и мужчина.
– Может быть, и так, я не помню. – Пинкстер отодвинулся в кресле и сел прямо. – К чему все эти вопросы о фотографиях?
– Дело в том, что мы, очевидно, так и не увидели некоторых снимков. Блейни пытался заказать их у фотографа повторно. Я не помню, как его зовут, но вы должны его знать…
– Иан Шелбурн.
– Да, конечно, Шелбурн. Он не отвечал на наши звонки, очевидно потому, что был в отъезде. – Оксби проверил диктофон, а потом поставил его на место. – И вот еще что. В аллее за фотоателье Шелбурна был найден труп бездомного бродяги по прозвищу Моряк. Вы об этом слышали?
Пинкстера слегка передернуло, но Оксби заметил это.
– Я не вожусь с бродягами, – неудачно пошутил Пинкстер.
– Я так и не думал. Но кто-то проник в фотолабораторию Шелбурна и уничтожил все, что касалось снимков, сделанных в вашей галерее именно в тот день. Была использована кислота, может быть – но это только догадка – тот самый растворитель, которым уничтожили картины. Что вы об этом думаете?
– Что вы имеете в виду? – вспыхнул Пинкстер.
– Я ничего не имею в виду, я спрашиваю только, потому что вы знакомы с Шелбурном и могли знать о Моряке и о взломе.
Пинкстер громко вздохнул:
– Шелбурн пришел ко мне еще до того, как мы начали строить галерею, и спросил, можно ли ему фотографировать здание по ходу работ. Он сказал, что собирается сделать фотожурнал или что-то в этом роде. Я ему разрешил, и с тех пор он стал одним из наших фотографов. Я не вмешиваюсь в это и ничего не знаю о Моряке и о взломе.
Тут Пинкстер резко поднялся, указал на часы и сказал:
– Ваши десять минут истекли, инспектор.
Особняк Алана Пинкстера изначально назывался «Вид на долину». Он был построен в 1848 году и выходил на когда-то нетронутую долину, на которую теперь наползли площадки для гольфа «Годстоун-Хиллз» и автострада М23. Дверь открыла мужеподобная миссис Пэджитт, экономка. Казалось, ее ничуть не впечатлило удостоверение Оксби, и она с неохотой сказала, что мистер Пинкстер и его дочь уехали в Мейдстон, в графство Кент, на выходные и что мистер Пинкстер ожидается позже.
Оксби обнаружил, что картинная галерея заперта и что машин, которые указывали бы на присутствие сотрудников, в этот воскресный день нет. Он надеялся увидеть Дэвида Блейни, но вместо этого столкнулся с охранником в сопровождении злющего добермана. Оксби вернулся к машине. Через полчаса появился знакомый черный «мерседес».
– Что привело вас сюда? – спросил Пинкстер с нескрываемым раздражением.
– Вопросы, – ответил Оксби со зловещей улыбкой. – Мое дело – задавать вопросы, а если я их не буду задавать, то мне придется несладко.
– Послушайте, инспектор, мне не нравятся неожиданные визиты полиции, и как раз сейчас я очень занят.
– Всего десять минут, – сказало Оксби. – Мне вправду нужна ваша помощь.
Пинкстер нахмурился, нервно потряс головой и осторожно потрогал покрасневшую кожу над губой.
– К черту все, давайте.
Они прошли на террасу и уселись на толстые лимонно-желтые подушки на белых плетеных креслах. Оксби положил свою фуражку на стол и взял блокнот и диктофон.
– Если вы не возражаете, я включу это. – Он включил диктофон и поставил его на стол.
– Мистер Пинкстер, ваша картина все еще в галерее?
– Зачем вам это? – спросил Пинкстер с подозрением.
– У нас нет ее фотографий, ни до уничтожения, ни после. Нам очень важно иметь эти снимки для протокола.
– Фотографии застывшей массы краски? Какая от них может быть польза?
– Я уже сказал: для протокола, чтобы наши криминалисты смогли сравнить их с другими картинами.
Я с уважением отношусь к частной собственности, но содействие с вашей стороны будет для нас бесценно.
– Я могу сфотографировать картину. Скажите, что вам еще нужно.
– Значит, то, что осталось от картины, сейчас в вашей галерее?
– Вы, кажется, удивлены? – спросил Пинкстер.
– Ведь страховщики могли забрать ее.
– Им это не надо.
– Почему, как вы полагаете?
– Не знаю, – отрезал Пинкстер.
– Я навел справки. Предположительно, по крайней мере так нам сообщают, в случае с картиной в Эрмитаже страховки вообще не было. Картина в Национальной галерее была застрахована Советом по искусству, и до сих пор мы не получили отчета о гибели картины в бостонском музее. Ваша картина была единственной, которая находилась в частном владении, и мы, естественно, полагаем, что вы застраховали ее на случай кражи или повреждений у Ллойда. – Оксби нагнулся вперед. – Но у Ллойда нам сообщили, что все ваши картины всегда страховались временно и что срок страховки автопортрета Сезанна истек в июне. Это так?
– Там были очень высокие страховые взносы. Я хотел договориться о более приемлемых условиях.
– У Ллойда?
– Я… не помню. Этим занимаются мои сотрудники.
– Вы допустили, чтобы такая ценная картина осталась незастрахованной?
– Я возражаю против ваших умозаключений, инспектор, – рассерженно сказал Пинкстер. – Это было сделано ненамеренно, и я не мог и подумать, что с ней случится такое.
– Но, мистер Пинкстер, вы знали, что была опасность…
– Именно поэтому взносы так подскочили. – Пинкстер наконец посмотрел Оксби в глаза. – Я хотел снять картину со стены и убрать подальше и даже велел Кларенсу Боггсу заняться этим. – Краснота вокруг его рта усилилась. – Как вы знаете, это не было сделано.
– Вы собираетесь нанять того же фотографа, который был в галерее в день гибели картины?
Пинкстер отвернулся.
– Я не нанимаю фотографов, за это отвечает Дэвид Блейни.
– Понятно. – Оксби перевернул страницу в блокноте. – Кстати, вы видели снимки, сделанные в тот роковой день?
Пинкстер медленно покачал головой:
– Я получил отчет Блейни о них, но фотографы появляются в галерее от случая к случаю.
– Кажется, Блейни сказал, что вы хотели просмотреть фотографии, прежде чем их увидит кто-нибудь еще. – Оксби поискал что-то в блокноте. – Вот. У меня даже записано.
Пинкстер тяжело вздохнул.
– Я тогда был ужасно расстроен, и я… – Он нервно поерзал в кресле. – Теперь я вспоминаю, что знал, какому фотографу была поручена та работа, и что велел ему сразу послать мне снимки.
– Вы забыли, что видели снимки, хотя сами позвонили фотографу. Странно, не правда ли?
– Я забыл, черт возьми,– с досадой выпалил Пинкстер. – Я был чертовски расстроен, как и сейчас.
– Ну а теперь, когда вы вспомнили, что видели снимки, не скажете ли, зачем именно вы хотели их увидеть?
– Я надеялся, что найду что-нибудь, что подскажет мне, кто уничтожил мою картину.
– Но ничего не нашли?
– Нет, – он слабо развел руками, – только несколько женщин. Но если бы я что-то заметил, вы бы знали. Это глупый вопрос.
– Я задаю много вопросов, – сухо сказал Оксби. Иногда приходится задавать и глупые. Несколько женщин, говорите. Но на одной фотографии был и мужчина.
– Может быть, и так, я не помню. – Пинкстер отодвинулся в кресле и сел прямо. – К чему все эти вопросы о фотографиях?
– Дело в том, что мы, очевидно, так и не увидели некоторых снимков. Блейни пытался заказать их у фотографа повторно. Я не помню, как его зовут, но вы должны его знать…
– Иан Шелбурн.
– Да, конечно, Шелбурн. Он не отвечал на наши звонки, очевидно потому, что был в отъезде. – Оксби проверил диктофон, а потом поставил его на место. – И вот еще что. В аллее за фотоателье Шелбурна был найден труп бездомного бродяги по прозвищу Моряк. Вы об этом слышали?
Пинкстера слегка передернуло, но Оксби заметил это.
– Я не вожусь с бродягами, – неудачно пошутил Пинкстер.
– Я так и не думал. Но кто-то проник в фотолабораторию Шелбурна и уничтожил все, что касалось снимков, сделанных в вашей галерее именно в тот день. Была использована кислота, может быть – но это только догадка – тот самый растворитель, которым уничтожили картины. Что вы об этом думаете?
– Что вы имеете в виду? – вспыхнул Пинкстер.
– Я ничего не имею в виду, я спрашиваю только, потому что вы знакомы с Шелбурном и могли знать о Моряке и о взломе.
Пинкстер громко вздохнул:
– Шелбурн пришел ко мне еще до того, как мы начали строить галерею, и спросил, можно ли ему фотографировать здание по ходу работ. Он сказал, что собирается сделать фотожурнал или что-то в этом роде. Я ему разрешил, и с тех пор он стал одним из наших фотографов. Я не вмешиваюсь в это и ничего не знаю о Моряке и о взломе.
Тут Пинкстер резко поднялся, указал на часы и сказал:
– Ваши десять минут истекли, инспектор.
Глава 38
Пинкстер подождал, пока машина Оксби не свернет с подъездной аллеи, прошел в свой кабинет в галерее и набрал длинный номер. Он прижал трубку к уху.
– Да.
Только одно слово, но произнес его, несомненно, Аукруст.
– Они спрашивают о каком-то бродяге. Что произошло?
– Случайность. Он зашел в фотолабораторию, и это было ошибкой. Он убежал, я его поймал и…
Пинкстер ждал дальнейших объяснений.
– Продолжай, что же, черт возьми, случилось?
– Я его ударил, и он упал.
– Ты толкнул его. Мерзавец, ты убил его.
– Я сказал, это была случайность.
– Ты слишком часто ошибаешься. Ты не думаешь, и ты чертовски сглупил.
– Не говори со мной так.
– Я буду говорить, как хочу. Почему ты не забрал папки и не сжег их? Зачем оставлять улики?
– То, что осталось от растворителя, окислилось. Потребуются месяцы, чтобы выяснить формулу,– в голосе звучала гордость, – может, вечность! Ты не прав. Я не оставлял улик.
– Еще большая глупость. Ты действительно веришь в то, что можешь перехитрить самую хитрую криминалистическую лабораторию в мире? Ты неисправимый эгоист.
– Я сказал: там нет улик.
– Мертвое тело – улика. Взлом фотолаборатории – улика. Уничтоженные негативы с твоим чертовым химикатом – улика.
Аукруст не отвечал. Наконец Пинкстер сказал:
– Я хочу, чтобы ты приехал в Лондон в четверг. Будь на «Сепере» в шесть часов и принеси с собой картину Девильё.
День завершился с неуловимой переменой источника света солнце уступило место неоновым лампочкам и фонарикам, которыми были оформлены рождественские приветствия; наступил вечер. Комната Астрид была темной и маленькой, и, сидя на кровати, она могла дотронуться до выцветших штор, висевших на узком окошке. На углу дома было кафе, полное молодых клерков, отдыхающих с друзьями. В то утро она спускалась в кафе, ожидая, что увидит там ту молодую темноволосую женщину, которая заменила агента в куртке с детройтскими тиграми. Женщины не было, как и черного седана, в котором она обычно сидела. Астрид пошла в ближайший супермаркет и купила сыр и круассаны, а потом вернулась в отель, сделав круг, но не увидела никого, кто бы мог сойти за «сыщика». И все-таки ей казалось, что за ней следят.
В девять она должна была встретиться с Педером: они собирались поужинать вместе. Он дал ей четкие указания: такси через Сену, потом обратно к Лионскому вокзалу, где она должна была пройти через вокзал к Рю де Шалон и к витринам магазина детской одежды. Педер встретит ее там, и они пойдут в маленький ресторан рядом с больницей Святого Антония.
Астрид говорила очень быстро, но едва ли громче, чем шептавшаяся юная парочка за соседним столом.
– Там никого нет, Педер, женщины нет, и нет обеих машин. Но мне все кажется, что за мной следят, что кто-то меня все время преследует.
– Я уезжаю завтра. – Он положил палец ей под подбородок и приподнял его. – Ты должна остаться, пока Ллуэллин не приедет в Париж.
– Нет, Педер, я больше не хочу оставаться здесь одна Он резко двинул рукой и сжал ее подбородок.
– Ты сделаешь, как я скажу.
– Ну пожалуйста, можно я поеду с тобой?
Он сжал подбородок сильнее, так что она еле могла говорить.
– Мне… больно…
– Перестань говорить, что ты хочешь и чего не хочешь. Они скорее всего просто следят за тобой. Пусть себе следят, пока ты ищешь свой антиквариат, тот, о котором говорила Ллуэллину и Оксби в Фонтенбло. Ясно?
Она кивнула, и он отпустил ее. Она сразу начала тереть больное место и робко спросила:
– Как долго я буду одна?
– Несколько дней, неделю.
– А почему ты в Париже? – спросила она.
Педер сразу забыл про боль, которую только что причинил ей. Он взял ее руку и нежно погладил, не осознавая, что она боится, как бы он не схватил ее своими огромными ручищами и не сделал ей больно. Его злость быстро прошла, и он сказал:
– Потому что я хочу быть с тобой, хочу, чтобы ты меня всего целовала. – Он прошептал: – Я хочу заняться с тобой любовью.
– Да.
Только одно слово, но произнес его, несомненно, Аукруст.
– Они спрашивают о каком-то бродяге. Что произошло?
– Случайность. Он зашел в фотолабораторию, и это было ошибкой. Он убежал, я его поймал и…
Пинкстер ждал дальнейших объяснений.
– Продолжай, что же, черт возьми, случилось?
– Я его ударил, и он упал.
– Ты толкнул его. Мерзавец, ты убил его.
– Я сказал, это была случайность.
– Ты слишком часто ошибаешься. Ты не думаешь, и ты чертовски сглупил.
– Не говори со мной так.
– Я буду говорить, как хочу. Почему ты не забрал папки и не сжег их? Зачем оставлять улики?
– То, что осталось от растворителя, окислилось. Потребуются месяцы, чтобы выяснить формулу,– в голосе звучала гордость, – может, вечность! Ты не прав. Я не оставлял улик.
– Еще большая глупость. Ты действительно веришь в то, что можешь перехитрить самую хитрую криминалистическую лабораторию в мире? Ты неисправимый эгоист.
– Я сказал: там нет улик.
– Мертвое тело – улика. Взлом фотолаборатории – улика. Уничтоженные негативы с твоим чертовым химикатом – улика.
Аукруст не отвечал. Наконец Пинкстер сказал:
– Я хочу, чтобы ты приехал в Лондон в четверг. Будь на «Сепере» в шесть часов и принеси с собой картину Девильё.
День завершился с неуловимой переменой источника света солнце уступило место неоновым лампочкам и фонарикам, которыми были оформлены рождественские приветствия; наступил вечер. Комната Астрид была темной и маленькой, и, сидя на кровати, она могла дотронуться до выцветших штор, висевших на узком окошке. На углу дома было кафе, полное молодых клерков, отдыхающих с друзьями. В то утро она спускалась в кафе, ожидая, что увидит там ту молодую темноволосую женщину, которая заменила агента в куртке с детройтскими тиграми. Женщины не было, как и черного седана, в котором она обычно сидела. Астрид пошла в ближайший супермаркет и купила сыр и круассаны, а потом вернулась в отель, сделав круг, но не увидела никого, кто бы мог сойти за «сыщика». И все-таки ей казалось, что за ней следят.
В девять она должна была встретиться с Педером: они собирались поужинать вместе. Он дал ей четкие указания: такси через Сену, потом обратно к Лионскому вокзалу, где она должна была пройти через вокзал к Рю де Шалон и к витринам магазина детской одежды. Педер встретит ее там, и они пойдут в маленький ресторан рядом с больницей Святого Антония.
Астрид говорила очень быстро, но едва ли громче, чем шептавшаяся юная парочка за соседним столом.
– Там никого нет, Педер, женщины нет, и нет обеих машин. Но мне все кажется, что за мной следят, что кто-то меня все время преследует.
– Я уезжаю завтра. – Он положил палец ей под подбородок и приподнял его. – Ты должна остаться, пока Ллуэллин не приедет в Париж.
– Нет, Педер, я больше не хочу оставаться здесь одна Он резко двинул рукой и сжал ее подбородок.
– Ты сделаешь, как я скажу.
– Ну пожалуйста, можно я поеду с тобой?
Он сжал подбородок сильнее, так что она еле могла говорить.
– Мне… больно…
– Перестань говорить, что ты хочешь и чего не хочешь. Они скорее всего просто следят за тобой. Пусть себе следят, пока ты ищешь свой антиквариат, тот, о котором говорила Ллуэллину и Оксби в Фонтенбло. Ясно?
Она кивнула, и он отпустил ее. Она сразу начала тереть больное место и робко спросила:
– Как долго я буду одна?
– Несколько дней, неделю.
– А почему ты в Париже? – спросила она.
Педер сразу забыл про боль, которую только что причинил ей. Он взял ее руку и нежно погладил, не осознавая, что она боится, как бы он не схватил ее своими огромными ручищами и не сделал ей больно. Его злость быстро прошла, и он сказал:
– Потому что я хочу быть с тобой, хочу, чтобы ты меня всего целовала. – Он прошептал: – Я хочу заняться с тобой любовью.
Глава 39
Остановись там, Эмили. – Маргарита Девильё подалась вперед, указывая на подъездную аллею у дома Фредерика Вейзборда. – Я не была здесь с тех пор, как умерла Сесиль, – сказала она задумчиво. – Она была чудесным человеком. Ей пришлось несладко, ведь быть замужем за Фредди – это же чистилище на земле. Но у Сесиль был ее сад. – Маргарита снова вытянула руку. – Останавливайся здесь.
Они поднялись по лестнице и постучали в переднюю дверь. Цепочку сняли, и дверь открылась.
– Я Маргарита Девильё, а это моя компаньонка. Я звонила и предупреждала, что приеду сегодня.
Иди стояла в сторонке, наклонив голову; она выглядела немного озадаченной.
– Вы мадам Девильё?
– Конечно, – категорично заявила Маргарита. – Это вас удивляет?
Иди оглядела Маргариту и сказала:
– Просто месье Вейзборд говорил, что вы старая, он говорил…
– Он часто говорил неправду, – резко сказала Маргарита, как говорила всегда, когда речь шла о Фредерике Вейзборде. – Я знала его слишком хорошо, вот почему я не переступала порог этого дома со дня смерти его жены. – Маргарита бросила взгляд на комнаты, примыкающие к холлу, и сказала Иди: – Я пришла за картиной, которую месье Вейзборд забрал у меня.
Эмили догнала Иди, и вместе с Маргаритой они стали с двух сторон от экономки. Маргарита сказала:
– Картина – это портрет мужчины, – она раздвинула руки,– вот такого размера, в раме. Вы ее видели?
Иди подняла руку, указывая на верхний этаж.
– Он повесил ее над кроватью, картину человека с темной бородой. – Иди кивнула. – Но ее там нет. Она пропала.
– Что значит – пропала? – воскликнула Маргарита.
– Ее там больше нет, – повторила Иди. – Я не заходила в его спальню до… думаю, до понедельника, а умер он в пятницу вечером в своем кабинете, вон там. – Она махнула в сторону кабинета – Меня попросили найти его лучший костюм для похорон – тогда-то я и увидела, что картина пропала.
– Вы ее искали? – с беспокойством спросила Маргарита
Иди покачала головой:
– Она мне не нравилась, и мне было все равно, на стене она или где еще.
– Может, он отнес ее в кабинет. Отведите меня туда.
Иди провела Маргариту и Эмили в кабинет, которым не пользовались уже неделю; в нем пахло старым табачным дымом. Они посмотрели везде, где могла быть спрятана картина, но через несколько минут стало понятно, что искать бесполезно.
– Может быть, она все-таки в спальне? – спросила Маргарита.
Они прошествовали по лестнице в спальню Вейзборда и осмотрели высокий шкаф; поискав в других комнатах, они вернулись в спальню. Иди указала на крючок над кроватью:
– Сюда он ее повесил.
Маргарита осмотрела комнату: ее взгляд скользнул по тумбочкам, по комоду, потом по кровати, которая была аккуратно застелена толстым покрывалом, туго натянутым поверх груды подушек. Она села на кровать и разгладила покрывало, как будто собиралась найти картину под ним.
– Посмотри под кроватью, Эмили. Туда мы не заглядывали.
Эмили встала на колени и пошарила под кроватью.
– Там что-то есть, – сказала она и вытащила раму.
Маргарита опустилась на колени рядом с Эмили, перед которой лежала пустая рама.
– Это она. – Маргарита посмотрела на Эмили, а потом на Иди грустными глазами. – Зачем он вынул картину из рамы?
– Здесь был мужчина, – начала Иди, – который сказал, что он его друг. Он пришел тогда вечером, чтобы сделать месье Вейзборду сюрприз. У него была бутылка вина. Он сказал, что это подарок.
– Как он выглядел? – спросила Маргарита.
– Высокий, – сказала Иди, закрыв глаза и роясь в памяти. – Темные волосы и повязка на ухе, и у него была странная сумка: длинная и круглая.
– Он был француз?
Иди покачала головой.
– Он говорил по-французски, но с акцентом, которого я не знаю.
– Скандинавским? – спросила Маргарита и произнесла несколько предложений с сильным акцентом. – Так? – спросила она Иди.
Иди на мгновение задумалась.
– Пожалуй, так.
– Это был Педер, – сказала Маргарита Эмили. – Я хочу снова пройти в кабинет.
Эмили взяла раму, и они вернулись в кабинет Вейзборда. Здесь теперь присутствовал новый запах – сладкий, цветочный аромат дешевых духов. В огромном кресле Вейзборда сидел Леток, его черные волосы были разделены на пробор. Один глаз все еще был красным и слезился, на худом лице играло высокомерное и самодовольное выражение. Позади него стояла Габи в короткой юбке и черных чулках; это от нее пахло духами.
– Что вам здесь надо? – воскликнула Иди.
– Чтобы итальянская putain[25] приготовила нам поесть.
Иди схватила со стола стеклянное пресс-папье и подняла его над головой.
– Ты, мерзавец, зовешь меня шлюхой, я проклинаю твою семью, всех до одного!
– Надеюсь на это, – ухмыльнувшись, сказал он, вскочил и выхватил пресс-папье у нее из рук. – Они все дерьмо, и можешь их всех проклясть, прежде всего моего отца. – Леток с вызовом посмотрел на Маргариту. – Вы пришли сюда по делу?
– Конечно, по делу, – ответила Маргарита. – Месье Вейзборд был моим адвокатом, а его жена моей подругой. Я бывала здесь много раз. – Она посчитала молодого человека дерзким и потенциально опасным.
– У меня здесь тоже дело. Деньги. Мне надо шестьдесят тысяч франков.
– Немало, – сказала Маргарита. – Каким образом вы заработали так много?
– Это касается только меня и старика, – ответил Леток.
– Но Вейзборд мертв, и денег не будет. Вам еще нужно будет доказать, что он был вам должен.
Леток покачал головой:
– А вам-то какого черта надо от Вейзборда?
Маргарита рассердилась, но вдруг поняла, что Леток неуверен в себе и не может понять, почему ему не светят деньги, которые Вейзборд был ему должен.
– Я хочу получить картину, которую Вейзборд забрал у меня.
– У него была картина, он собирался продать ее в Женеве. – Леток отодвинулся от стола. – Я отвозил его в галерею и был с ним, когда он обо всем договаривался. Они сказали, что продадут ее за двести пятьдесят миллионов франков.
– Где вы в последний раз видели картину?
– В спальне Вейзборда. Он повесил ее на стену как распятие, дурак.
– Она пропала. Под кроватью мы нашли только раму.
– Мерзавец Аукруст – это он забрал ее. Он был здесь в тот вечер, когда Вейзборд умер.
– Он сказал, что убьет меня, – вклинилась Габи, – он приставил мне к горлу нож. – Она взволнованно указала пальцем на свое горло.
– Нет, нет, – запротестовала Маргарита, – он бы так не сделал. Я его знаю. Он очень нежный…
– Он нежен, как дикий кабан. Посмотрите на мои глаза, они все еще красные от того, чем он меня обрызгал. И он проткнул стеклом руку одного парня. Он убил Вейзборда, вот что я думаю.
Маргарита села в кресло рядом со столом.
– Вы можете его найти?
– Я здесь, чтобы получить, что мне причитается. Здесь есть серебро, фарфор и картины, которые я могу продать.
– Вы и ложки из дома не заберете, – нахмурилась Иди.
– Найдите картину, – сказала Маргарита, – и я заплачу вам десять тысяч франков.
– Десять? Вейзборд мне должен шестьдесят.
Маргарита покачала головой:
– Я знала этого адвоката слишком хорошо. Вы ни франка не получите.
Глаза Летока метались от Габи к Маргарите.
– А что я получу, если не найду картину?
– Докажите, что попытались, и я заплачу вам пять тысяч франков.
Они поднялись по лестнице и постучали в переднюю дверь. Цепочку сняли, и дверь открылась.
– Я Маргарита Девильё, а это моя компаньонка. Я звонила и предупреждала, что приеду сегодня.
Иди стояла в сторонке, наклонив голову; она выглядела немного озадаченной.
– Вы мадам Девильё?
– Конечно, – категорично заявила Маргарита. – Это вас удивляет?
Иди оглядела Маргариту и сказала:
– Просто месье Вейзборд говорил, что вы старая, он говорил…
– Он часто говорил неправду, – резко сказала Маргарита, как говорила всегда, когда речь шла о Фредерике Вейзборде. – Я знала его слишком хорошо, вот почему я не переступала порог этого дома со дня смерти его жены. – Маргарита бросила взгляд на комнаты, примыкающие к холлу, и сказала Иди: – Я пришла за картиной, которую месье Вейзборд забрал у меня.
Эмили догнала Иди, и вместе с Маргаритой они стали с двух сторон от экономки. Маргарита сказала:
– Картина – это портрет мужчины, – она раздвинула руки,– вот такого размера, в раме. Вы ее видели?
Иди подняла руку, указывая на верхний этаж.
– Он повесил ее над кроватью, картину человека с темной бородой. – Иди кивнула. – Но ее там нет. Она пропала.
– Что значит – пропала? – воскликнула Маргарита.
– Ее там больше нет, – повторила Иди. – Я не заходила в его спальню до… думаю, до понедельника, а умер он в пятницу вечером в своем кабинете, вон там. – Она махнула в сторону кабинета – Меня попросили найти его лучший костюм для похорон – тогда-то я и увидела, что картина пропала.
– Вы ее искали? – с беспокойством спросила Маргарита
Иди покачала головой:
– Она мне не нравилась, и мне было все равно, на стене она или где еще.
– Может, он отнес ее в кабинет. Отведите меня туда.
Иди провела Маргариту и Эмили в кабинет, которым не пользовались уже неделю; в нем пахло старым табачным дымом. Они посмотрели везде, где могла быть спрятана картина, но через несколько минут стало понятно, что искать бесполезно.
– Может быть, она все-таки в спальне? – спросила Маргарита.
Они прошествовали по лестнице в спальню Вейзборда и осмотрели высокий шкаф; поискав в других комнатах, они вернулись в спальню. Иди указала на крючок над кроватью:
– Сюда он ее повесил.
Маргарита осмотрела комнату: ее взгляд скользнул по тумбочкам, по комоду, потом по кровати, которая была аккуратно застелена толстым покрывалом, туго натянутым поверх груды подушек. Она села на кровать и разгладила покрывало, как будто собиралась найти картину под ним.
– Посмотри под кроватью, Эмили. Туда мы не заглядывали.
Эмили встала на колени и пошарила под кроватью.
– Там что-то есть, – сказала она и вытащила раму.
Маргарита опустилась на колени рядом с Эмили, перед которой лежала пустая рама.
– Это она. – Маргарита посмотрела на Эмили, а потом на Иди грустными глазами. – Зачем он вынул картину из рамы?
– Здесь был мужчина, – начала Иди, – который сказал, что он его друг. Он пришел тогда вечером, чтобы сделать месье Вейзборду сюрприз. У него была бутылка вина. Он сказал, что это подарок.
– Как он выглядел? – спросила Маргарита.
– Высокий, – сказала Иди, закрыв глаза и роясь в памяти. – Темные волосы и повязка на ухе, и у него была странная сумка: длинная и круглая.
– Он был француз?
Иди покачала головой.
– Он говорил по-французски, но с акцентом, которого я не знаю.
– Скандинавским? – спросила Маргарита и произнесла несколько предложений с сильным акцентом. – Так? – спросила она Иди.
Иди на мгновение задумалась.
– Пожалуй, так.
– Это был Педер, – сказала Маргарита Эмили. – Я хочу снова пройти в кабинет.
Эмили взяла раму, и они вернулись в кабинет Вейзборда. Здесь теперь присутствовал новый запах – сладкий, цветочный аромат дешевых духов. В огромном кресле Вейзборда сидел Леток, его черные волосы были разделены на пробор. Один глаз все еще был красным и слезился, на худом лице играло высокомерное и самодовольное выражение. Позади него стояла Габи в короткой юбке и черных чулках; это от нее пахло духами.
– Что вам здесь надо? – воскликнула Иди.
– Чтобы итальянская putain[25] приготовила нам поесть.
Иди схватила со стола стеклянное пресс-папье и подняла его над головой.
– Ты, мерзавец, зовешь меня шлюхой, я проклинаю твою семью, всех до одного!
– Надеюсь на это, – ухмыльнувшись, сказал он, вскочил и выхватил пресс-папье у нее из рук. – Они все дерьмо, и можешь их всех проклясть, прежде всего моего отца. – Леток с вызовом посмотрел на Маргариту. – Вы пришли сюда по делу?
– Конечно, по делу, – ответила Маргарита. – Месье Вейзборд был моим адвокатом, а его жена моей подругой. Я бывала здесь много раз. – Она посчитала молодого человека дерзким и потенциально опасным.
– У меня здесь тоже дело. Деньги. Мне надо шестьдесят тысяч франков.
– Немало, – сказала Маргарита. – Каким образом вы заработали так много?
– Это касается только меня и старика, – ответил Леток.
– Но Вейзборд мертв, и денег не будет. Вам еще нужно будет доказать, что он был вам должен.
Леток покачал головой:
– А вам-то какого черта надо от Вейзборда?
Маргарита рассердилась, но вдруг поняла, что Леток неуверен в себе и не может понять, почему ему не светят деньги, которые Вейзборд был ему должен.
– Я хочу получить картину, которую Вейзборд забрал у меня.
– У него была картина, он собирался продать ее в Женеве. – Леток отодвинулся от стола. – Я отвозил его в галерею и был с ним, когда он обо всем договаривался. Они сказали, что продадут ее за двести пятьдесят миллионов франков.
– Где вы в последний раз видели картину?
– В спальне Вейзборда. Он повесил ее на стену как распятие, дурак.
– Она пропала. Под кроватью мы нашли только раму.
– Мерзавец Аукруст – это он забрал ее. Он был здесь в тот вечер, когда Вейзборд умер.
– Он сказал, что убьет меня, – вклинилась Габи, – он приставил мне к горлу нож. – Она взволнованно указала пальцем на свое горло.
– Нет, нет, – запротестовала Маргарита, – он бы так не сделал. Я его знаю. Он очень нежный…
– Он нежен, как дикий кабан. Посмотрите на мои глаза, они все еще красные от того, чем он меня обрызгал. И он проткнул стеклом руку одного парня. Он убил Вейзборда, вот что я думаю.
Маргарита села в кресло рядом со столом.
– Вы можете его найти?
– Я здесь, чтобы получить, что мне причитается. Здесь есть серебро, фарфор и картины, которые я могу продать.
– Вы и ложки из дома не заберете, – нахмурилась Иди.
– Найдите картину, – сказала Маргарита, – и я заплачу вам десять тысяч франков.
– Десять? Вейзборд мне должен шестьдесят.
Маргарита покачала головой:
– Я знала этого адвоката слишком хорошо. Вы ни франка не получите.
Глаза Летока метались от Габи к Маргарите.
– А что я получу, если не найду картину?
– Докажите, что попытались, и я заплачу вам пять тысяч франков.
Глава 40
Наклонность Оксби действовать самостоятельно не была поколеблена, даже когда Эллиот Хестон прислал своему инспектору меморандум, в котором цитировались правила процедуры расследования, а именно то, что во время официального допроса должен присутствовать второй офицер. Это был мягкий выговор, сопровождавшийся запиской, в которой выражалась надежда, что второго предупреждения не потребуется. Хестон также попросил Оксби проинформировать его обо всех действиях, которые были предприняты по делу Вулкана, но о которых по небрежности забыли доложить. Записки Хестона были краткими, а замечания никогда не были личными. Оксби сделал то, что всегда делал с меморандумами. Он скомкал его и бросил в мусорную корзину.
Исчезновение фотографий никак не выходило у него из головы. Его волновало уже не то, что было на этих снимках. Важным было то, что, кто бы ни вылил кислоту на негативы, он же был ответствен и за уничтожение картин – по крайней мере, такие выводы делал Оксби. Неплохая гипотеза, думал он. Вполне вероятно, что Пинкстер знал больше, но не признавался. И что с Моряком? Вскрытие показало, что у него была больная печень и рак желудка, но умер он от травмы черепа. Оксби задело и то, что Хестон наломнил ему о протоколе, поэтому сержант Браули должна была сопровождать его к Иану Шелбурну. Возможно, ему удастся сосредоточиться на том, что он хочет узнать.
Иану Полу Шелбурну было около сорока лет; это был грузный мужчина, с проседью в волосах, голубоглазый, светлокожий, одет он был в выцветшие джинсы и свитер. Шелбурн говорил несколько монотонно и вообще был немногословен. Он предложил провести допрос в съемочной студии. Они принесли два стула, а Шелбурн примостился на табурете для пианино перед голубым полотном, куда усаживал своих клиентов, чтобы снимать. Так как цвет его одежды и глаз почти совпадал с цветом полотна, казалось, что Шелбурн вот-вот исчезнет. Вот что значит проводить слишком много часов в фотолаборатории, подумал инспектор.
Исчезновение фотографий никак не выходило у него из головы. Его волновало уже не то, что было на этих снимках. Важным было то, что, кто бы ни вылил кислоту на негативы, он же был ответствен и за уничтожение картин – по крайней мере, такие выводы делал Оксби. Неплохая гипотеза, думал он. Вполне вероятно, что Пинкстер знал больше, но не признавался. И что с Моряком? Вскрытие показало, что у него была больная печень и рак желудка, но умер он от травмы черепа. Оксби задело и то, что Хестон наломнил ему о протоколе, поэтому сержант Браули должна была сопровождать его к Иану Шелбурну. Возможно, ему удастся сосредоточиться на том, что он хочет узнать.
Иану Полу Шелбурну было около сорока лет; это был грузный мужчина, с проседью в волосах, голубоглазый, светлокожий, одет он был в выцветшие джинсы и свитер. Шелбурн говорил несколько монотонно и вообще был немногословен. Он предложил провести допрос в съемочной студии. Они принесли два стула, а Шелбурн примостился на табурете для пианино перед голубым полотном, куда усаживал своих клиентов, чтобы снимать. Так как цвет его одежды и глаз почти совпадал с цветом полотна, казалось, что Шелбурн вот-вот исчезнет. Вот что значит проводить слишком много часов в фотолаборатории, подумал инспектор.