Джимми нажал кнопки, и в верху клавиатуры зажегся маленький зеленый огонек. Он нажал кнопку «Один», и слева сразу послышался тихий шум. Он направил фонарик на стену и увидел, что первая панель стала поворачиваться. Когда он нажал «Три», панель перед ним медленно повернулась. Когда он нажал кнопку прямо под «Три», над ним загорелись огни и осветили то, что было за панелью, которая теперь была повернута. Джимми поднялся и подошел к картине, которая висела на синем муслиновом фоне. Это была шагаловская «Цирковая арена».
   Он направил фонарик на следующую панель.
   – Боже правый, что она здесь делает? – громко прошептал Джимми. Он не включал над маленькой картиной свет, но осветил ее фонариком. Он смотрел на картину, не веря собственным глазам, секунду или две, потом сзади кто-то выхватил фонарик, и сильные руки обхватили его грудь под мышками, а потом сдавили шею. Мощные руки держали его. Это произошло в одно мгновение. Джимми удалось опуститься на колени и броситься вперед, сгруппировавшись при падении. Но Аукруст, который был тяжелее и сильнее, схватил Джимми за голову и прижал его подбородок к груди.
   – Ты, мерзавец, – удалось произнести Джимми. – Я из полиции…
   – Да хоть сам премьер-министр, – сказал Аукруст. – Тебе пора уходить, и у меня есть хорошее средство, чтобы тебе помочь.
   Джимми почувствовал, как одна рука отпустила его, но другая крепко держала шею. Потом он ощутил в воздухе запах, сильный антисептический запах. В тусклом свете фонарика в десяти футах от себя он увидал источник этого запаха: рука, которая прежде держала его, теперь подносила к его лицу кусок материи. Джимми закричал во всю мощь и со всей злостью, на которую был способен. Он надеялся, что сработает фактор внезапности и он сможет вырваться от противника. Он двинул локтями назад и начал работать ногами, потом снова закричал и высвободился. Джимми подскочил к двери и открыл ее. Он начал подниматься, прежде чем Аукруст достиг ступенек. У Джимми теперь было преимущество, поскольку он был маленьким и подвижным. Он вскарабкался на палубу, спрыгнул на причал и исчез в темноте.

Глава 42

   Роберто Оливейра не был человеком привычки, но, если выдавалась возможность, любил обедать в ресторане отеля «Красивый берег» на набережной Мон-Блан. Ему нравилось, что вокруг него вертятся и предоставляют один и тот же столик, что знакомые официанты и их помощники приветствуют его и окружают особым вниманием. Это производило сильное впечатление на его коллег и потенциальных клиентов. Когда он был один, то обдумывал предложения от возможных продавцов или отдыхал, читая газету. В этот день в начале января Оливейра, однако, не мог расслабиться, и газета не доставила ему удовольствия. Какой-то предприимчивый репортер писал о предрождественском аукционе Кольер, утверждая, что аукцион был бы очень удачным, если бы на продажу выставили автопортрет Сезанна, как обещала рекламная кампания.
   – И ничего о наших успехах, – сказал Оливейра вслух. – Ни слова о том, что мы продали пейзаж Сезанна за одиннадцать миллионов…
   Он сложил газету и хлопнул ею по столу. Оливейра удивился, обнаружив, что за столом уже не один. Мужчина, севший напротив него, был ему смутно знаком. Это был худой молодой человек с черными волосами и длинноватым носом.
   Оливейра пристально посмотрел на него:
   – Вы были с месье Вейзбордом, когда он привозил автопортрет Сезанна.
   – Вейзборд мертв. Картину украли, – прямо сказал Леток.
   – Думаете, я? – со смехом спросил Оливейра, будто речь шла о чем-то несерьезном. – Я хотел, чтобы Вейзборд оставил ее у нас, но он никому не доверял. Когда я узнал, что он умер, я понял, что это провал.
   Леток помотал головой:
   – Я знаю, у кого она.
   – У кого?
   – У того, кто убил Вейзборда.
   Оливейра недоверчиво покачал головой:
   – Об убийстве в газетах ничего не говорилось. Вы уверены?
   Леток кивнул:
   – Я знаю этого негодяя. Если вы услышите о нем или увидите его в Женеве, позвоните мне. – Он написал телефонный номер на спичечном коробке и подвинул его к Оливейре. – Это крупный норвежец, у которого несколько имен. Мне известно имя Аукруст. Педер Аукруст.

Глава 43

   На обе картины, стоявшие без рам на мольбертах, падал яркий свет, проникавший сквозь окно в кабинете Ллуэллина Слева стояла картина, которую дед Ллуэллина купил у Амбруаза Воллара в 1904 году, а справа – фотокопия, так похожая на оригинал, что их можно было различить только при самом пристальном рассмотрении. Невероятная разница в их стоимости составляла 40 миллионов долларов, и это по самым скромным подсчетам. Что касается копии, то ее итоговая стоимость составила 246814 долларов, включая обед с омарами Найджела Джоунза на пирсе Антони.
   Алекс Тобиас поднял настоящий портрет с должным почтением и положил его внутрь плоской, похожей на поднос упаковки, которую он затем поместил в открытый ящик. Ящик был сделан из плотного винила и окрашен в черный цвет. В целом он был чуть больше обычной картины, девятнадцать на шестнадцать дюймов и меньше дюйма в толщину. Тобиас вопросительно посмотрел на Ллуэллина, будто не был уверен в том, как тот отреагирует.
   – Волнуетесь? – спросил он.
   – Ну конечно, – сказал Ллуэллин. – Но все же я думаю только о том, как обезвредить Вулкана.
   Тобиас рассмеялся:
   – Я не думал об этом так; на самом деле я считаю, что неделя в Провансе и так довольно заманчива. Но это ничто, если я не могу поймать негодяя.
   Ллуэллин поднял ящик.
   – Как вы собираетесь везти его? Его нельзя просто сунуть под мышку.
   – В этой старой штуке, – Алекс указал на чемодан, обычный старый чемодан завзятого путешественника. – Чемодану двадцать лет, а можно подумать, что все сто. – Он улыбнулся. – Но в нем двойное дно. – Тобиас вытащил из чемодана одежду, поднял плоское дно, положил туда ящик, опустил второе дно и легонько по нему похлопал, потом положил назад одежду, закрыл чемодан и повернул диск замка. – Если возникнет необходимость, я воспользуюсь этим. – Он пропустил покрытую кожей цепочку через ручку и защелкнул на запястье.
   – Ваша жена знает об этом?
   Тобиас покачал головой:
   – Нет, и я не скажу ей, пока мы не приедем в Нарбонн. Это уже за границей, во Франции, в трех часах езды от Барселоны. – Он улыбнулся, и вокруг его глаз появились морщинки. – Мы будем похожи на старую нью-йоркскую пару в отпуске. Неплохо, правда?
   – Ну да, – ответил Ллуэллин. – Все же я немного беспокоюсь, зная, что картина находится на дне старого чемодана.
   – Но не простого чемодана, – сказал Тобиас, – и понесет его не какой-нибудь старый дурак. Подойдем к окну, я покажу вам кое-что. Вот в том сером седане два человека, оба полицейские, каждый из них с оружием; они опытные, и оба – мои старые друзья. Один будет со мной, пока я не сяду в самолет.
   – Они знают?
   Тобиас покачал головой:
   – Они не спрашивают, я не говорю. Меня встретят в Барселоне, когда я сойду с самолета. – Тобиас одарил Ллуэллина успокаивающей улыбкой. – Чтобы не беспокоиться, я ничего не делаю наполовину.
   – Я уезжаю в Париж в следующий вторник, шестого, и возьму с собой то, что все будут считать подлинным Сезанном. Никаких сопровождающих, никаких друзей с пистолетами. Только Фрейзер и Клайд…– Он улыбнулся. – Черт, Клайда не будет со мной, он будет в другом отсеке самолета.
   – Еще не поздно, – сказал Тобиас. – Вы можете передумать.
   Ллуэллин внимательно посмотрел на детектива и вздохнул.
   – Я вам доверяю, Алекс. – Он протянул ему руку, и они обменялись крепким рукопожатием. Фрейзер проводил Тобиаса вниз по лестнице.
   Ллуэллин посмотрел, как Тобиас сел в серую машину и отъехал.
   – Портрета нет,– сказал он вслух. – Либо я только что побил рекорд по благотворительности, либо сделал самую большую ошибку в жизни.
   Фрейзер вернулся и услышал тихие слова Ллуэллина.
   – Вы правильно поступили, сэр. Вот увидите.
   Фрейзер всегда отличался оптимизмом.

Глава 44

   Джимми Мурраторе закрыл дверь в кабинет Оксби и сел в кресло напротив инспектора.
   – Как я и обещал, я решил узнать, зачем Пинкстеру буксир и почему он зарегистрировал на свое имя судно, которое используется как туристическое или прогулочное. Однако старый буксир вроде никогда не берут напрокат – по крайней мере, так говорят мои ребята.
   Оксби не смог сдержать улыбки. Джимми вечно говорил то слишком заумно, то нарочито небрежно.
   – Хватит ходить вокруг да около, – произнес Оксби. – Скажи, что там с тобой случилось.
   Джимми начал с самого начала, описав, как он сработался с округом Темзы и следовал за «Сеперой» Пинкстера от причала до Кэнэри-Уорф, где на судно провели двух посетителей.
   – И вот…
   – Известно, кто эти посетители? – перебил Оксби.
   – И да и нет, – ответил Джимми. – За ними следят, и я ожидаю ответа через день или два. Потом, после встречи, «Сепера» направилась к пирсу Тауэр, где Пинкстер вышел и взял такси. Я хотел, чтобы и за ним поехали, но не смог ни с кем связаться.
   – Известно, что у него два дома, – сказал Оксби, – один на земле, другой плавучий. Может, у него есть еще один, и нам надо это узнать.
   Джимми рассказал, что буксир вернулся к пирсу Кадоган и шкипер с женой пошли в бар.
   – Я пробрался на буксир и спустился вниз, как я понял, в штаб Пинкстера.
   – Что ты нашел?
   – Большое помещение, но там было очень темно. У меня был маленький фонарик, и с его помощью – ну и повезло, конечно, – я открыл пару панелей. За одной панелью была картина русского художника… яркая, необычная мазня… этого…
   – Шагала? – догадался Оксби.
   – На картине цирк, очень много красок. Я не мог поверить в то, что увидел рядом. Это был портрет, шеф, я клянусь, хотя я и недолго смотрел на него – может, секунды две. Если бы я его увидел снова, то узнал бы.
   – Сезанн? – тихо спросил Оксби.
   – Ну да. Не может быть, чтобы это был другой художник. Тогда-то меня и ударил кто-то огромный, подкравшись сзади.
   Джимми описал, как он вырвался:
   – Он отпустил руку. А я не растерялся.
   – А потом?
   – Я сбежал с буксира, а потом меня подобрал Томпкинс. Мы вернулись обратно и сидели на воде, пока не увидели, что шкипер и женщина вернулись. Вот так-то. Кто бы ни схватил меня, он ушел, пока я ждал Томпкинса.
   Оксби что-то написал.
   – У тебя был ордер на обыск?
   – Нет, шеф…
   – Ты доложил об инциденте дежурному инспектору?
   – Нет…
   – А ты попытался сразу сообщить мне об этом небольшом происшествии?
   – Инспектор Оксби, я…
   – Хорошо. Все останется между нами, и если ты получишь дополнительную информацию или вспомнишь другие подробности этого эпизода на борту «Сеперы», я надеюсь, что ты передашь мне все лично. Никаких письменных отчетов.

Глава 45

   Кондо остановился у ворот, назвал свое имя и пояснил, что он и мисс Симада хотят посетить галерею по приглашению мистера Пинкстера. Один из охранников проверил эту информацию, а второй в это время направил видеокамеру на машину и пассажиров в ней. Кондо пропустили. Дэвид Блейни ждал его и показал, как пройти в кладовую в подвале галереи.
   – Она там, – грустно сказал он. – Не знаю, зачем вам нужно смотреть на эту картину, но прошу вас.
   Мари Симада грациозно поклонилась, взяла сумку, в которой было очень много отделений, и сразу начала вытаскивать оттуда что-то похожее на хирургические инструменты. Она извлекла несколько маленьких бутылочек, в которых была жидкость разных цветов, и много всяких пустых пузырьков. Пинцетом она отколупнула кусочек застывшей краски и ножами собрала несколько образцов, капнув на каждый немного цветной жидкости. Затем она тщательно осмотрела холст и отрезала несколько кусочков, некоторые из которых были с краской; один из них, величиной в квадратный дюйм, который она отщипнула от края картины, не был покрыт ни краской, ни лаком; растворитель также на него не попал.
   Она действовала быстро и профессионально. Через сорок минут Симада начала собирать свои инструменты и пузырьки и бережно положила все в сумку.
   Она поклонилась Блейни, поблагодарила его за сотрудничество, потом кивнула Кондо. Они сели в машину и уехали.

Глава 46

   Фрейзер и Клайд сели в самолет до Парижа в понедельник вечером; к полудню во вторник багаж, пса и старого слугу устроили в номере на верхнем этаже отеля «Мерис» на улице Риволи. В тот же вечер Фрейзер отправился на такси в аэропорт, чтобы встретить самолет Ллуэллина, который должен был приземлиться в 10.45. Здесь также были сотрудники Объединения национальных музеев, возглавляемые Мирей Леборнь. Она горячо поприветствовала Ллуэллина и представила своих коллег.
   – Как вы долетели? – спросила она.
   – Очень хорошо и быстро, – ответил Ллуэллин.
   Неожиданно группу осветили яркие огни, и из-за камеры раздался громкий голос:
   – Bienvenue![27] Месье Ллуэллин!
   Вне всякого сомнения, это был Скутер Олбани.
   Андре Лашо, помощник Леборнь, тихий, как монах, на встрече совета безопасности, сейчас суетился и прыгал вокруг Ллуэллина.
   – Вы понимаете, насколько знаменитой стала ваша картина?
   – Мы отвезем вас в отель, – довольно сказала Леборнь.
   Фрейзер занял место рядом с Лашо, который был за рулем низкого «ситроена»; Ллуэллин и Леборнь сидели сзади.
   – Вы должны знать, что, пока вы в Париже, у вас будет самая лучшая охрана, какая только возможна, – сказала Мирей Леборнь. – Даже сейчас за нами едет машина, и еще одна впереди нас. В отеле и весь завтрашний день полицейские будут наблюдать за каждым вашим шагом.
   – Это уж слишком, – сказал Ллуэллин почти умоляюще. – В этом нет необходимости.
   Леборнь покачала головой; она выглядела обеспокоенной.
   – Анри Трама недоволен тем, что вы так рискуете. На самом деле он хотел бы, да и я тоже, чтобы вы поехали прямо в Экс-ан-Прованс. Вы об этом не думали?
   – Думал, – кивая, сказал Ллуэллин. – Но я буду придерживаться своего плана Я в безопасности. – Он понял, что она не верит в это. – Правда.
   – Я должна сообщить вам, что Трама может подать жалобу в отдел национальной безопасности, – сказала Мирей.
   – Жалобу? На что? – удивился Ллуэллин.
   – Точно не знаю, что-то связанное с нарушением судопроизводства и дипломатических правил со стороны Скотланд-Ярда.
   Не успел Ллуэллин войти в номер гостиницы, как зазвонил телефон. Это был Джек Оксби.
   – Трама отказался организовать охрану после Лиона. Ваше присутствие в качестве громоотвода может прерваться, даже не начавшись. Вы разочарованы?
   – Конечно. Я уже настроился и хотел пройти через это.
   – Я не могу гарантировать вашу безопасность.
   – Кто у вас есть?
   – У меня двое.
   – Вооружены?
   – Неофициально.
   – Значит, нас пятеро. Я рискну.
   – Пятеро?
   – Фрейзер и я – это четыре. Скутер сойдет за половину. Клайд – за другую.
   Презентация Ллуэллина была назначена на восемь вечера в среду, 9 января. Он собирался коротко рассказать о творчестве Сезанна, а потом показать портрет. Это должно было происходить в музее д'Орсэ, столетнем вокзале, который перестроили за 1,3 миллиарда франков, чтобы размещать и выставлять там предметы искусства периода с 1848 по 1914 годы. Лучше здесь, думал Ллуэллин, чем в Национальном музее современного искусства в Центре Жоржа Помпиду, ярко выкрашенном здании, снаружи окруженном трубами и оттого похожего на скелет динозавра.
   Толпа из шести сотен человек, которые пришли посмотреть на картину и послушать Эдвина Ллуэллина, заполнила самую большую галерею; не случайно это оказалась галерея, где висели работы Сезанна и его современников. В конце галереи была платформа, на которой располагалась кафедра, а за ней – ярко освещенный мольберт с портретом, накрытым каштановой материей.
   Ллуэллин сам принес картину, тактично отказавшись от помощи и не привлекая внимания к тому факту, что он никому не позволял притрагиваться даже к раме.
   Он не заметил, как Анри Трама поднялся на платформу и стал за ним; когда Ллуэллин повернулся, то даже не сразу узнал Трама. На совете безопасности Трама не был одет в форму. Сейчас на нем была черная форма с полосками золотого галуна на лацканах и отворотах рукава и рядом ленточек на пиджаке.
   Трама обошелся без любезностей:
   – Я не могу гарантировать вашу безопасность, когда вы покинете Лион. – Он смотрел Ллуэллину в глаза. – На самом деле я не могу гарантировать вашу безопасность даже до этого момента и буду очень рад, если вы направитесь прямо в Экс-ан-Прованс и позабудете те игры, которые инспектор Оксби придумал для вас.
   Ллуэллин на мгновение задумался. Трама говорил по-английски с сильным акцентом, в отличие от их прошлой встречи. В голосе комиссара была злость. Ллуэллин ответил:
   – Со мной все будет в порядке. У меня есть надежный сопровождающий и отличная сторожевая собака. – Он улыбнулся с хитрецой. – Нориджтерьеры становятся особенно осторожны, когда они не дома.
   К ним подошли Мирей Леборнь и Гюстав Билодо. У Билодо было три минуты, за которые он должен был официально пригласить всех на выставку Сезанна в его любимый музей Гране.
   Скутер Олбани навел камеру на эту четверку, потом залез на платформу и поставил микрофон между собой и Ллуэллином. Он выглядел так, будто никогда и капли в рот не брал. Скутер взял короткое интервью и закончил репортаж для вечерних новостей, который телекомпании с радостью выпустили в эфир.
   Затем интервью продолжилось, и к Олбани присоединилась команда с французского телевидения. Один репортер взял интервью у Мирей Леборнь и Гюстава Билодо и уже собирался снимать Ллуэллина, когда Анри Трама отправил их в зал.
   Мирей Леборнь объявила собравшимся, что в одиннадцать часов ей нужно уйти, чтобы заместить заболевшего директора музея д'Орсэ, а потом огласила имена хранителей, которые находились в зале. Гюстав Билодо говорил мало и нервно, на его щеках блестели капельки пота. Он очень волновался на публике, особенно оттого, что его мечта представлять Поля Сезанна вот-вот должна была осуществиться.
   – Приезжайте на выставку заранее, если сможете, – сказал он, зачитав официальное приглашение. – Открытие девятнадцатого января, в день рождения Сезанна.
   Настала очередь Ллуэллина. Он говорил на почти забытом французском, который учил в Академии Дирфилд, но он утешал себя мыслью, что публика пришла посмотреть на картину, а не критиковать его французский.
   – Мы все обязаны Гюставу Билодо, – сказал он.
   Потом, дойдя до кульминационного момента своей речи, он сдернул с картины покрывало. Раздались аплодисменты, которые перешли в бурную овацию.
   – Мне жаль, что сегодня вы не сможете посмотреть на картину поближе, – сказал он. – Но в Экс-ан-Провансе у вас будет возможность любоваться ею сколько угодно. Там вы увидите и другие картины этого гения, который положил начало одному из самых важных движений нашего века.
   Из глубины галереи за ним наблюдал высокий широколицый мужчина со светло-русыми волосами. Педер Аукруст хлопал, но в это время его занимали десять человек из публики. Четверо были в форме. На троих были темно-серые костюмы, белые рубашки и синие галстуки, очевидно, это были сотрудники какого-то охранного агентства, а может, охрана музея. Еще он заметил двух привлекательных женщин и был позабавлен тем, как они притворялись туристками, хлопая и улыбаясь, и постоянно перевешивали сумки с одного плеча на другое, как будто в них было что-то тяжелое – например, пистолет «Смит-Вессон». Еще там был человек, которого Аукруст знал, он чувствовал это, и пытался вспомнить его имя или обстоятельства встречи. Но не мог.

Глава 47

   «Ше Блан», грязно-серый мотель на Рю Седэн в торговом квартале одиннадцатого района, примостился между высоким пустым зданием и салоном полировки мебели, от которого по всей окрестности распространялся тяжелый запах растворителя, краски и лака. Педер Аукруст велел Астрид прийти по этому адресу, и она ждала его возвращения из д'Орсэ, с презентации Ллуэллина.
   – В газетах фотографий Ллуэллина больше, чем президента Франции, и охраны, соответственно, тоже, – сказал Педер и бросил экземпляр «Фигаро» на колени Астрид. – Посмотри. Сияет, как будто получил в наследство еще десять миллионов долларов.
   – Этот человек рядом с ним – Фрейзер, – сказала Астрид.
   – Картина не такая большая, как ты описывала.
   – В той раме она казалась больше.
   Аукруст смотрел на Астрид немигающим взглядом, который пронизывал ее прямо до порванных обоев за креслом, в котором она сидела.
   – Мне нужна эта картина, и нужна прежде, чем она доберется до Экс-ан-Прованса.
   – Что ты с ней сделаешь?
   – Пинкстер, возможно, очень глуп, но он очень много знает, и у него есть деньги. Я с ним договорился насчет картины твоего дружка.
   – Ты не можешь уничтожить ее.
   – Ты беспокоишься за картину или за Ллуэллина?
   – Он хороший человек. Ты ему не навредишь?
   – Это зависит… от тебя. Я хочу, чтобы ты позвонила ему и сказала, что тебе нужна его помощь.
   – Помощь в чем?
   Аукруст стоял у окна, скрестив руки на груди и повернувшись спиной к Астрид.
   – Ты скажешь ему, что у тебя нет денег и что твои билеты на самолет украли.
   – Я не могу этого сделать.
   Он проигнорировал ее возражения.
   – Ты позвонишь ему с железнодорожного вокзала в Лионе и скажешь, что, когда ты вернулась в отель в Париже, кто-то был в номере, поджидая тебя. Да, это сработает.
   – Я сказала: нет, Педер.
   – Вообрази, что это твой номер и здесь какой-то мужчина поджидает за дверью. – Аукруст прислонился к стене, так, чтобы оказаться за дверью, когда она откроется. – Ты входишь в номер, руки у тебя заняты каталогами из антикварных магазинов, и ты подходишь к столу – вот так – и кладешь их. Потом поворачиваешься, чтобы закрыть дверь, но она уже закрыта; он тихо закрыл ее и запер. – Педер усмехнулся.– Он приказал тебе не кричать, а если ты будешь шуметь, он сделает тебе больно – очень больно.
   – Пожалуйста, Педер, это слишком похоже. Я хочу…
   – Тогда он сказал, что ты хорошенькая, и подошел к тебе вот так и обнял тебя. – Педер обнял ее и прижал к себе сильно, без чувства. – Он поцеловал тебя, заставил сесть на кровать, пока искал твои деньги и билеты. Тогда ты закричала и побежала к двери. Делай это! Иди к двери!
   – Ты пугаешь меня, Педер, не надо…
   – Делай, что я сказал!
   Она осторожно подошла к двери.
   – Кричи на меня. Астрид, давай.
   – Прекрати! Мне страшно, не видишь? Перестань, Педер! – И она, испугавшись, закричала по-настоящему, не играя.
   Он бросился к ней, схватил за руки, сорвал с нее блузку, стащил юбку и швырнул на кровать. Он дважды ударил ее. Она начала плакать.
   – За что? Не надо, Педер…
   Он разорвал на ней чулки и сорвал трусики, тяжело дыша, зажав ей рот огромной рукой.
   – Вот что он сделал. Запомни и расскажи Ллуэллину.
   Теперь она была слишком напугана, чтобы кричать, и беспомощно смотрела, как он раздевается. Он забрался на нее, глядя со злобой. Она подняла руки, протестуя, но он отвел их. Он ударил ее по щеке, а потом по губам – тыльной стороной ладони, и разбил ей губы в кровь. Вместо злобного выражения на его лице появилась ухмылка, и он показал ей, гордо, что был готов.
   – И скажи Ллуэллину, что он тебя изнасиловал. И он ее изнасиловал.

Глава 48

   Эллиот Хестон закрыл дверь в свой офис и пошел к столу для совещаний, за которым сидел Джек Оксби, склонившись над письмом. Письмо состояло из трех коротких абзацев и занимало едва ли полстраницы. Оксби внимательно читал его, водя карандашом по каждой строчке. Он оторвался от письма и посмотрел на Хестона.
   – Когда это пришло?
   – Меньше часа назад. Его послали ночью из сыскной полиции и доставили с курьером сегодня утром.
   – Что ты собираешься предпринять?
   – Сначала объясню комиссару, как Ярд впутался в то, что французы называют цирком Ллуэллина Они злятся, что им пришлось установить специальное охранное подразделение в д'Орсэ вчера вечером, и они не хотят давать Ллуэллину еще охрану, в то время как сорок тысяч фермеров угрожают перекрыть все главные маршруты во Франции.
   Оксби покраснел от гнева.
   – Можно подумать, что они ничего не знают о том, что уничтожаются картины Сезанна, не говоря уже об убийствах. Эти сонные тетери надеялись, что Вулкан исчезнет сам по себе до начала выставки. Теперь, когда она открывается менее чем через две недели, они проснулись, Трама играет в салочки и хочет прослыть героем.
   Хестон взял письмо и прочитал вслух:
   – «Мы глубоко сожалеем, что охрана мистера Ллуэллина не может быть организована в Авиньоне… и так далее… и так далее… и предлагаем, чтобы Ллуэллин направился из Лиона прямо в Экс-ан-Прованс». – Хестон сурово посмотрел на Оксби. – Такое же письмо было отправлено в американское посольство в Париже.