Страница:
— Эй, да это же поджигательница.
Белый человечек в первый раз поднял на нее глаза. Это была женщина.
— Черт! — воскликнула она и, вскочив на ноги, отошла к дверям, предоставляя широкую скамью в распоряжение Эйнджел.
И тут же принялась голосить:
— Вы не можете оставить это существо здесь. Я требую соблюдения прав!
— Я тоже несказанно рада видеть тебя, бритоголовая.
— Этот грызун пытался убить меня, вы не можете…
— Если ты не будешь следить за своей паскудной речью, я придушу тебя.
Вскоре бритоголовой стало ясно, что копов нимало не заботит ее положение, и она повернулась к Эйнджел, которая тем временем заняла в трехметровой камере одну из коек.
— Не подходи ко мне, — сказала она.
Эйнджел никогда не думала, что человеческий страх имеет такой омерзительный запах. Тот факт, что она когда-то прикоснулась к этому безволосому существу, вызвал у нее чувство гадливости и желание немедленно вымыть руки.
— Я и не думаю шевелиться, пинки, — улыбнулась Эйнджел. — Я надеюсь, что у тебя хватит самообладания.
Она посмотрела на парашу, находившуюся рядом с койкой.
Пинки медленно поползла по решетке вниз, пока не очутилась на полу.
— Попробуй только прикоснуться ко мне!
— Не беспокойся, мне неохота тратить потом целый час, выскребая из-под когтей дерьмо.
Пинки, несмотря на то, что когти на лапах кролика не представляли большой опасности, поморщилась.
— Только тронь меня — у меня полно друзей.
— Ага, знаю. Шайка крикливых наркоманов, у которых головы так перегрелись, что мозги потекли. Если ты лучшая и умнейшая из них, то мне и беспокоиться не о чем.
Женщина не двинулась с места, а только бросала на Эйнджел гневные взгляды.
Эйнджел не унималась:
— Что, стояла у бара и глазела, ухмыляясь до тех пор, пока они тебя не сцапали? Вот уж действительно жутковатый образчик расы господ. Будешь тут козлом отпущения.
По всему было заметно, что пинки порядком сдрейфила. Было похоже, что до того инцидента, на который так надеялись копы, уже рукой подать. Эйнджел возбудилась до такого состояния, что теперь ей было плевать на все. Если эта шавка сделает против нее выпад, она о стенку ее размажет, и еще одним мешком дерьма в городе станет меньше. По всем статьям за это ей должны поставить памятник.
Пинки по-прежнему бросала на нее полные ярости взгляды, однако сохраняла благоразумие, поскольку очень боялась за свою жизнь.
— Ну-ну, поговори у меня. Когда мы придем к власти, то сотрем таких как ты с лица земли.
— Кто? «Рыцари»? Ты, должно быть, шутишь!
— Я говорю не о…
Удивительно, что здесь внизу может быть так тихо. Это был новый блок камер предварительного заключения. Здесь пахло машинным маслом и свежим бетоном. Запах параши почти не ощущался. От ближайших соседей их отделяло не менее двух камер.
Почти абсолютная тишина, воцарившаяся во всем блоке, могла свидетельствовать только об одном — что пинки сказала что-то весьма существенное, что заставило тех, кто здесь находился, призадуматься.
Дальше все происходило, как в замедленной съемке. Эйнджел свесила ноги с койки, а пинки вскочила на ноги.
— О ком это ты говоришь?
— Не приближайся ко мне.
Впервые за долгое время Эйнджел снова ощутила присутствие на щеке нового шрама. Он уже стал практически незаметен, ощущалось только небольшое натяжение на щеке. Эйнджел поймала себя на том, что скалит зубы, как какой-нибудь маньяк-убийца. В висках стучало, ноздри щекотал запах крови, которая, как она полагала, появилась из раскрывшейся на щеке раны.
— Ну, говори!
Эйнджел медленно приближалась к пинки. Мышцы ног напряглись, и она с трудом их передвигала.
— Это останется между нами — тобой, мной да теми проститутками, что сидят в трех камерах от нас.
— Ты не посмеешь.
— А кто остановит меня, уродина? Ты так бахвалилась своими друзьями в высоких инстанциях. Почему бы тебе не сказать мне, кто они?
Она буквально пригвоздила пинки взглядом. Внезапно она осознала, что со стороны эта сцена, должно быть, смотрится ужасно глупо. Ну да ладно, среди моро в состязании кто кого переглядит, кролики всегда выходят победителями.
Однако у лысой потаскухи имелись все основания перетрусить. Эйнджел чувствовала, как в ней закипает злость и нарастает желание разорвать что-нибудь в клочья. От приступа ярости нервы ее натянулись, как канаты.
Пинки забилась в угол и замерла там. Эйнджел приближалась к ней.
— Ну, говори же, удиви меня именами своих друзей.
— Не прикасайся ко мне.
— У них должна быть веская причина, чтобы позволить тебе извиваться, как уж под вилами.
— Убирайся вон!
— Скажи мне…
Эйнджел подошла к лысой уже настолько близко, что носки их обуви соприкасались. Она приподнялась на цыпочках и лицо ее стало вровень с лицом пинки.
— Назови мне имена этих людей, и я не трону тебя. Валяй, говори. Похоже, это может у тебя здорово получиться.
Эйнджел пристально смотрела в глаза пинки. Та не шевелилась и хранила молчание.
— Не хочешь? Может быть, помочь тебе?
Эйнджел слегка подалась вперед. Губы ее растянулись в ухмылке, а щека ужасно болела. Она еле сдерживала непреодолимое желание дать волю рукам и обрушиться на эту маленькую лысую голову. Мышцы от напряжения дрожали. Эта сцена напомнила ей другую — сцену с Игалесом. Ничего, она справиться с собой.
— Сначала я отгрызу тебе нос.
Она высунула язык и и провела им по лицу пинки, ощутив солоноватый вкус пота и страха.
Когда язык Эйнджел прошелся по переносице пинки, та закатила глаза и испустила чуть слышный стон. Затем с силой оттолкнула Эйнджел и бросилась на прутья решетки.
— Выпустите меня отсюда! Немедленно выпустите меня отсюда! Я сознаюсь во всем, только спасите от этого животного!
Эйнджел собиралась сказать что-то еще, или даже напасть на пинки и показать мерзавке воистину звериный лик, но в этот момент в блоке предварительного заключения поднялся адский шум. Ворота всех пустых камер одновременно распахнулись, и копы в полном обмундировании, которое обычно надевают при усмирении уличных беспорядков, принялись заталкивать в них толпы моро обоего пола. Копы выстроились вдоль стен, сжимая в руках дубинки, напомнившие Эйнджел палки для загона скота, а мимо них тек поток поросших шерстью моро.
Черт, подумала Эйнджел, эти лица совсем не похожи на членов банд и прочий сброд, кого можно было бы ожидать в каталажке. Во-первых, моро в толпе имели на себе чересчур много одежды. Существовала явная линейная зависимость между уровнем дохода и количеством пинковой одежды, которую носили моро. Среди задержанных Эйнджел даже увидела моро в галстуках. По внешнему виду некоторых из них можно было сказать, что они подверглись грубому обращению. Двое или трое вообще не могли передвигаться без посторонней помощи. Запах испражнений теперь перебивал запах мокрой шерсти и крови.
Потребность сразиться у Эйнджел сразу куда-то пропала. Она перестала дрожать, и напряжение отпустило ее.
Что касается пинки, то та разволновалась еще больше, особенно волнение ее возросло, когда проходящие мимо моро стали замечать ее.
— Боже, теперь я умру.
Она скорчилась и. забилась под койку.
— Вероятно, — согласилась Эйнджел и потерла затекшее бедро. — Если тебе повезет, — добавила она.
Волна моро на минуту схлынула. К дверям их камеры пробились два полицейских. Ворота отползли в сторону.
— Пришел мой адвокат?
Больше всего на свете Эйнджел мечтала выбраться из этого паскудного места.
— Я ни хрена не знаю о твоем адвокате, кролик, — сказал один из копов. — В этом блоке следует провести разделение.
Второй коп пошарил рукой под койкой, и, нащупав пинки, обхватил поджигательницу за талию.
— Вылезай, Беркли. Сейчас тебя поместят к твоим приятелям.
Пинки начала сучить ногами и визжать:
— Вы не посмеете забрать меня отсюда!
Одному из копов она угодила ногой в промежность, но тот был в защитном обмундировании и только слегка поморщился.
— Надень на нее наручники! — сказал он второму копу, хватая ее за ноги.
Менее чем через пять минут они покидали камеру, пинки болталась между ними, как подарок на рождественской елке.
Едва за ними затворилась дверь, как камера Эйнджел стала наполняться мокрыми моро. Эйнджел окружили высокие фигуры, и из того, что происходило за пределами камеры, она больше ничего не видела. Единственное, что ей оставалось, пока в камере не набилось народу больше, чем селедок бочке, — это занять место на койке возле самой параши.
Хотя Эйнджел уже утратила возможность дальше наблюдать за ходом событий, она тем не менее, хорошо слышала, чем сопровождался уход пинки со сцены. Та уходила под аккомпанемент ворчания и брани моро. Было слышно, что дважды или трижды полицейские пустили в ход дубинки, по-видимому, в ответ на действия арестованных, когда тех не удовлетворяло простое словесное оскорбление.
Когда поток моро в камеру прекратился, мир Эйнджел обрел некую видимость покоя. Ее окружали моро в основном из семейства собачьих, среди которых затесался один весьма экзотический экземпляр. Раньше таких она никогда не видела.
Он немного ниже ее и походил на некий гибрид кролика и крысы. Поскольку он больше других подходил ей по росту, Эйнджел обратилась к нему.
— Что, на улице идет дождь?
Он покачала головой.
— Они применили брандспойты.
Очевидно, перед зданием муниципалитета столкнулись две демонстрации, моро и пинков. Поскольку они друг друга терпеть не могут, произошел конфликт. Судя по описанию, свалка началась в вестибюле муниципалитета. В результате потасовки самому помещению был нанесен значительный материальный ущерб, который возрос еще больше после того, как для усмирения демонстрантов полицейские применили водометы.
Дело закончилось тем, что всех участников выступления копы рассовали по ближайшим каталажкам.
Экзотический экземпляр, шиншилла, даже не был участником демонстрации. Он просто ехал вниз по улице Ван Несс, когда копы остановили его. Непроизвольно Эйнджел оказалась замешанной в кошмар, поколебавший правовую систему Фриско. Приливная волна моро пошла на убыль и вскоре превратилась в жалкий ручеек.
Копы вскоре устроили перекличку, по видам ли, по первой букве фамилии, или по какому-то иному, одним им ведомому принципу. Эйнджел показалось, что имена они называли каждые десять-пятнадцать минут, но толпа тем не менее не уменьшалась.
По прошествии часа из камеры, что располагалась у дверей блока, до них дошел слух, что, во-первых, всех их собираются выпустить на свободу, и, во-вторых, каждый из них подвергнется минимальному наказанию, и, наконец, лица, имеющие криминальное прошлое, будут высланы в Окленд. Еще ходили слухи о том, что имелись погибшие, сначала число их ограничивалось двумя, потом оно выросло до десяти, и напоследок — до пятнадцати жертв. Потом говорили о том, что на самом деле никто не умер, хотя в сводке новостей имелись подобные сообщения.
Одни слухи сменялись другими. Пронесся шепоток о том, что ожидалось прибытие отца Альвареса де Коллор, потом заговорили о Сильвии Харпер и о представителях средств массовой информации. Другие утверждали, что не придет никто, так как полиция держала происшедшее в тайне. Кто-то пустил утку о том, что людей уже выпустили. Что во всем было замешано ФБР…
Время шло, и Эйнджел чувствовала себя все более изолированной от внешнего мира. Все труднее становилось отличать правду от очевидной чепухи. По прошествии десяти часов прошел слух о том, что все моро будут расстреляны и с помощью армейского корпуса инженерных войск захоронены в братской могиле в районе Президио. Эта новость заставила Эйнджел заволноваться.
Последние сведения, дошедшие до нее, касались президента Мередита и его союзников с Альфы Центавра. Узнать детали ей не довелось, поскольку наконец выкликнули ее имя.
К этому времени толпа обитателей камеры настолько поредела, что она могла протиснуться к двери практически не наступая на людей. В первые часы после прибытия моро она своими глазами видела, как людям, чтобы пробраться к выходу, приходилось буквально лезть по головам своих товарищей.
В дверях ее поджидала высокая сутулая фигура Де Гармо. Он выглядел так, словно спал не больше нее. Адвоката сопровождал полицейский в полной военной амуниции. Когда дверь камеры открылась, ему пришлось немало потрудиться, чтобы сдержать напор находящейся внутри толпы моро.
— Наконец-то, — пробормотала Эйнджел, выходя из помещения, ставшее ее домом на целых четырнадцать часов.
— К вашему сведению, залог был внесен десять часов назад. Но город наш увяз в бюрократизме. К тому же система не рассчитана на ведение дел такого большого количества человек.
Когда они подошли к выходу из блока камер предварительного заключения, дверь перед ними распахнулась и внутрь вошли два полицейских. У одного из них в руках имелся карманный компьютер, с которого он считывал какие-то данные.
— Джизус Монтойя.
Уходя Эйнджел услышала голоса двух разных моро.
— Здесь!
Один из копов замотал головой и поднес руку к козырьку защитного шлема.
— Черт, что будем делать?
Выйдя наружу, Эйнджел сначала была ослеплена неожиданной яркостью светового дня. Повернувшись к адвокату, она спросила:
— Какой сегодня день?
— Четверг, сейчас уже около двенадцати.
— Спасибо, что вытащили меня из этой дыры. Я думала, что это никогда не кончится.
— Многие люди в этом здании чувствуют то же самое. Вам нужно благодарить Бога за то, что там сейчас делается.
Де Гармо проводил ее до обочины дороги, где был припаркован «БМВ».
— Разве машина не нужна копам в качестве вещественного доказательства или чего-то еще?
Де Гармо усмехнулся.
— Единственное, что они могли вам инкриминировать, так это то, что вы покинули место происшествия. Пострадавшая сторона ни на чем не настаивала, особенно после того, как я их информировал, что иначе против них будет выдвинуто обвинение в нанесении оскорбления.
— А что городские власти?
Де Гармо провел рукой по черному «ежику» стриженных волос.
— Вам исключительно повезло. Они настолько обеспокоены тем, что произошло, что мне было относительно просто уладить это дело, так как, кроме этой чепухи, у них на шее висит масса других, более серьезных дел. К тому же я указал им, что обвинение против вас и яйца выеденного не стоит, что может подтвердить любой судья штата.
Эйнджел покачала головой.
— К черту все. Сколько я вам должна за хлопоты?
— Вы получите счет.
— Ладно, хорошо.
Эйнджел набрала шифр и открыла дверцу автомобиля.
— Я отблагодарила вас?
Де Гармо кивнул.
Как странно изменился мир, в котором теперь жила Эйнджел. Одним из показателей этой перемены был факт, что адвокат перестал быть для нее некой аморфной гипотетической фигурой, одним из числа той абстрактной массы, куда она сваливала и полицейских, и политиков.
— Да, вот еще что, — сказал Де Гармо, когда она села за баранку автомобиля. — Я добился того, чтобы больница Святого Луки выдала нам прах мистера Дорсета. Они даже предложили нам заплатить за похороны…
Эйнджел зевнула:
— Послушайте, не могли бы мы поговорить на эту тему в другой раз?
— Хорошо, но следует отдать последние распоряжения.
— Завтра, ладно? Мне нужно прийти в себя и хоть немного поспать.
— Значит, до завтра.
Де Гармо протянул ей руку, и Эйнджел горячо пожала ее.
«Да, — подумала она, — до конца недели этого сукиного сына, Байрона, следовало бы предать земле».
Она включила скорость и надавила на педаль газа, которую продолжала жать всю дорогу, пока не подъехала к дому.
ГЛАВА 15
Белый человечек в первый раз поднял на нее глаза. Это была женщина.
— Черт! — воскликнула она и, вскочив на ноги, отошла к дверям, предоставляя широкую скамью в распоряжение Эйнджел.
И тут же принялась голосить:
— Вы не можете оставить это существо здесь. Я требую соблюдения прав!
— Я тоже несказанно рада видеть тебя, бритоголовая.
— Этот грызун пытался убить меня, вы не можете…
— Если ты не будешь следить за своей паскудной речью, я придушу тебя.
Вскоре бритоголовой стало ясно, что копов нимало не заботит ее положение, и она повернулась к Эйнджел, которая тем временем заняла в трехметровой камере одну из коек.
— Не подходи ко мне, — сказала она.
Эйнджел никогда не думала, что человеческий страх имеет такой омерзительный запах. Тот факт, что она когда-то прикоснулась к этому безволосому существу, вызвал у нее чувство гадливости и желание немедленно вымыть руки.
— Я и не думаю шевелиться, пинки, — улыбнулась Эйнджел. — Я надеюсь, что у тебя хватит самообладания.
Она посмотрела на парашу, находившуюся рядом с койкой.
Пинки медленно поползла по решетке вниз, пока не очутилась на полу.
— Попробуй только прикоснуться ко мне!
— Не беспокойся, мне неохота тратить потом целый час, выскребая из-под когтей дерьмо.
Пинки, несмотря на то, что когти на лапах кролика не представляли большой опасности, поморщилась.
— Только тронь меня — у меня полно друзей.
— Ага, знаю. Шайка крикливых наркоманов, у которых головы так перегрелись, что мозги потекли. Если ты лучшая и умнейшая из них, то мне и беспокоиться не о чем.
Женщина не двинулась с места, а только бросала на Эйнджел гневные взгляды.
Эйнджел не унималась:
— Что, стояла у бара и глазела, ухмыляясь до тех пор, пока они тебя не сцапали? Вот уж действительно жутковатый образчик расы господ. Будешь тут козлом отпущения.
По всему было заметно, что пинки порядком сдрейфила. Было похоже, что до того инцидента, на который так надеялись копы, уже рукой подать. Эйнджел возбудилась до такого состояния, что теперь ей было плевать на все. Если эта шавка сделает против нее выпад, она о стенку ее размажет, и еще одним мешком дерьма в городе станет меньше. По всем статьям за это ей должны поставить памятник.
Пинки по-прежнему бросала на нее полные ярости взгляды, однако сохраняла благоразумие, поскольку очень боялась за свою жизнь.
— Ну-ну, поговори у меня. Когда мы придем к власти, то сотрем таких как ты с лица земли.
— Кто? «Рыцари»? Ты, должно быть, шутишь!
— Я говорю не о…
Удивительно, что здесь внизу может быть так тихо. Это был новый блок камер предварительного заключения. Здесь пахло машинным маслом и свежим бетоном. Запах параши почти не ощущался. От ближайших соседей их отделяло не менее двух камер.
Почти абсолютная тишина, воцарившаяся во всем блоке, могла свидетельствовать только об одном — что пинки сказала что-то весьма существенное, что заставило тех, кто здесь находился, призадуматься.
Дальше все происходило, как в замедленной съемке. Эйнджел свесила ноги с койки, а пинки вскочила на ноги.
— О ком это ты говоришь?
— Не приближайся ко мне.
Впервые за долгое время Эйнджел снова ощутила присутствие на щеке нового шрама. Он уже стал практически незаметен, ощущалось только небольшое натяжение на щеке. Эйнджел поймала себя на том, что скалит зубы, как какой-нибудь маньяк-убийца. В висках стучало, ноздри щекотал запах крови, которая, как она полагала, появилась из раскрывшейся на щеке раны.
— Ну, говори!
Эйнджел медленно приближалась к пинки. Мышцы ног напряглись, и она с трудом их передвигала.
— Это останется между нами — тобой, мной да теми проститутками, что сидят в трех камерах от нас.
— Ты не посмеешь.
— А кто остановит меня, уродина? Ты так бахвалилась своими друзьями в высоких инстанциях. Почему бы тебе не сказать мне, кто они?
Она буквально пригвоздила пинки взглядом. Внезапно она осознала, что со стороны эта сцена, должно быть, смотрится ужасно глупо. Ну да ладно, среди моро в состязании кто кого переглядит, кролики всегда выходят победителями.
Однако у лысой потаскухи имелись все основания перетрусить. Эйнджел чувствовала, как в ней закипает злость и нарастает желание разорвать что-нибудь в клочья. От приступа ярости нервы ее натянулись, как канаты.
Пинки забилась в угол и замерла там. Эйнджел приближалась к ней.
— Ну, говори же, удиви меня именами своих друзей.
— Не прикасайся ко мне.
— У них должна быть веская причина, чтобы позволить тебе извиваться, как уж под вилами.
— Убирайся вон!
— Скажи мне…
Эйнджел подошла к лысой уже настолько близко, что носки их обуви соприкасались. Она приподнялась на цыпочках и лицо ее стало вровень с лицом пинки.
— Назови мне имена этих людей, и я не трону тебя. Валяй, говори. Похоже, это может у тебя здорово получиться.
Эйнджел пристально смотрела в глаза пинки. Та не шевелилась и хранила молчание.
— Не хочешь? Может быть, помочь тебе?
Эйнджел слегка подалась вперед. Губы ее растянулись в ухмылке, а щека ужасно болела. Она еле сдерживала непреодолимое желание дать волю рукам и обрушиться на эту маленькую лысую голову. Мышцы от напряжения дрожали. Эта сцена напомнила ей другую — сцену с Игалесом. Ничего, она справиться с собой.
— Сначала я отгрызу тебе нос.
Она высунула язык и и провела им по лицу пинки, ощутив солоноватый вкус пота и страха.
Когда язык Эйнджел прошелся по переносице пинки, та закатила глаза и испустила чуть слышный стон. Затем с силой оттолкнула Эйнджел и бросилась на прутья решетки.
— Выпустите меня отсюда! Немедленно выпустите меня отсюда! Я сознаюсь во всем, только спасите от этого животного!
Эйнджел собиралась сказать что-то еще, или даже напасть на пинки и показать мерзавке воистину звериный лик, но в этот момент в блоке предварительного заключения поднялся адский шум. Ворота всех пустых камер одновременно распахнулись, и копы в полном обмундировании, которое обычно надевают при усмирении уличных беспорядков, принялись заталкивать в них толпы моро обоего пола. Копы выстроились вдоль стен, сжимая в руках дубинки, напомнившие Эйнджел палки для загона скота, а мимо них тек поток поросших шерстью моро.
Черт, подумала Эйнджел, эти лица совсем не похожи на членов банд и прочий сброд, кого можно было бы ожидать в каталажке. Во-первых, моро в толпе имели на себе чересчур много одежды. Существовала явная линейная зависимость между уровнем дохода и количеством пинковой одежды, которую носили моро. Среди задержанных Эйнджел даже увидела моро в галстуках. По внешнему виду некоторых из них можно было сказать, что они подверглись грубому обращению. Двое или трое вообще не могли передвигаться без посторонней помощи. Запах испражнений теперь перебивал запах мокрой шерсти и крови.
Потребность сразиться у Эйнджел сразу куда-то пропала. Она перестала дрожать, и напряжение отпустило ее.
Что касается пинки, то та разволновалась еще больше, особенно волнение ее возросло, когда проходящие мимо моро стали замечать ее.
— Боже, теперь я умру.
Она скорчилась и. забилась под койку.
— Вероятно, — согласилась Эйнджел и потерла затекшее бедро. — Если тебе повезет, — добавила она.
Волна моро на минуту схлынула. К дверям их камеры пробились два полицейских. Ворота отползли в сторону.
— Пришел мой адвокат?
Больше всего на свете Эйнджел мечтала выбраться из этого паскудного места.
— Я ни хрена не знаю о твоем адвокате, кролик, — сказал один из копов. — В этом блоке следует провести разделение.
Второй коп пошарил рукой под койкой, и, нащупав пинки, обхватил поджигательницу за талию.
— Вылезай, Беркли. Сейчас тебя поместят к твоим приятелям.
Пинки начала сучить ногами и визжать:
— Вы не посмеете забрать меня отсюда!
Одному из копов она угодила ногой в промежность, но тот был в защитном обмундировании и только слегка поморщился.
— Надень на нее наручники! — сказал он второму копу, хватая ее за ноги.
Менее чем через пять минут они покидали камеру, пинки болталась между ними, как подарок на рождественской елке.
Едва за ними затворилась дверь, как камера Эйнджел стала наполняться мокрыми моро. Эйнджел окружили высокие фигуры, и из того, что происходило за пределами камеры, она больше ничего не видела. Единственное, что ей оставалось, пока в камере не набилось народу больше, чем селедок бочке, — это занять место на койке возле самой параши.
Хотя Эйнджел уже утратила возможность дальше наблюдать за ходом событий, она тем не менее, хорошо слышала, чем сопровождался уход пинки со сцены. Та уходила под аккомпанемент ворчания и брани моро. Было слышно, что дважды или трижды полицейские пустили в ход дубинки, по-видимому, в ответ на действия арестованных, когда тех не удовлетворяло простое словесное оскорбление.
Когда поток моро в камеру прекратился, мир Эйнджел обрел некую видимость покоя. Ее окружали моро в основном из семейства собачьих, среди которых затесался один весьма экзотический экземпляр. Раньше таких она никогда не видела.
Он немного ниже ее и походил на некий гибрид кролика и крысы. Поскольку он больше других подходил ей по росту, Эйнджел обратилась к нему.
— Что, на улице идет дождь?
Он покачала головой.
— Они применили брандспойты.
Очевидно, перед зданием муниципалитета столкнулись две демонстрации, моро и пинков. Поскольку они друг друга терпеть не могут, произошел конфликт. Судя по описанию, свалка началась в вестибюле муниципалитета. В результате потасовки самому помещению был нанесен значительный материальный ущерб, который возрос еще больше после того, как для усмирения демонстрантов полицейские применили водометы.
Дело закончилось тем, что всех участников выступления копы рассовали по ближайшим каталажкам.
Экзотический экземпляр, шиншилла, даже не был участником демонстрации. Он просто ехал вниз по улице Ван Несс, когда копы остановили его. Непроизвольно Эйнджел оказалась замешанной в кошмар, поколебавший правовую систему Фриско. Приливная волна моро пошла на убыль и вскоре превратилась в жалкий ручеек.
Копы вскоре устроили перекличку, по видам ли, по первой букве фамилии, или по какому-то иному, одним им ведомому принципу. Эйнджел показалось, что имена они называли каждые десять-пятнадцать минут, но толпа тем не менее не уменьшалась.
По прошествии часа из камеры, что располагалась у дверей блока, до них дошел слух, что, во-первых, всех их собираются выпустить на свободу, и, во-вторых, каждый из них подвергнется минимальному наказанию, и, наконец, лица, имеющие криминальное прошлое, будут высланы в Окленд. Еще ходили слухи о том, что имелись погибшие, сначала число их ограничивалось двумя, потом оно выросло до десяти, и напоследок — до пятнадцати жертв. Потом говорили о том, что на самом деле никто не умер, хотя в сводке новостей имелись подобные сообщения.
Одни слухи сменялись другими. Пронесся шепоток о том, что ожидалось прибытие отца Альвареса де Коллор, потом заговорили о Сильвии Харпер и о представителях средств массовой информации. Другие утверждали, что не придет никто, так как полиция держала происшедшее в тайне. Кто-то пустил утку о том, что людей уже выпустили. Что во всем было замешано ФБР…
Время шло, и Эйнджел чувствовала себя все более изолированной от внешнего мира. Все труднее становилось отличать правду от очевидной чепухи. По прошествии десяти часов прошел слух о том, что все моро будут расстреляны и с помощью армейского корпуса инженерных войск захоронены в братской могиле в районе Президио. Эта новость заставила Эйнджел заволноваться.
Последние сведения, дошедшие до нее, касались президента Мередита и его союзников с Альфы Центавра. Узнать детали ей не довелось, поскольку наконец выкликнули ее имя.
К этому времени толпа обитателей камеры настолько поредела, что она могла протиснуться к двери практически не наступая на людей. В первые часы после прибытия моро она своими глазами видела, как людям, чтобы пробраться к выходу, приходилось буквально лезть по головам своих товарищей.
В дверях ее поджидала высокая сутулая фигура Де Гармо. Он выглядел так, словно спал не больше нее. Адвоката сопровождал полицейский в полной военной амуниции. Когда дверь камеры открылась, ему пришлось немало потрудиться, чтобы сдержать напор находящейся внутри толпы моро.
— Наконец-то, — пробормотала Эйнджел, выходя из помещения, ставшее ее домом на целых четырнадцать часов.
— К вашему сведению, залог был внесен десять часов назад. Но город наш увяз в бюрократизме. К тому же система не рассчитана на ведение дел такого большого количества человек.
Когда они подошли к выходу из блока камер предварительного заключения, дверь перед ними распахнулась и внутрь вошли два полицейских. У одного из них в руках имелся карманный компьютер, с которого он считывал какие-то данные.
— Джизус Монтойя.
Уходя Эйнджел услышала голоса двух разных моро.
— Здесь!
Один из копов замотал головой и поднес руку к козырьку защитного шлема.
— Черт, что будем делать?
Выйдя наружу, Эйнджел сначала была ослеплена неожиданной яркостью светового дня. Повернувшись к адвокату, она спросила:
— Какой сегодня день?
— Четверг, сейчас уже около двенадцати.
— Спасибо, что вытащили меня из этой дыры. Я думала, что это никогда не кончится.
— Многие люди в этом здании чувствуют то же самое. Вам нужно благодарить Бога за то, что там сейчас делается.
Де Гармо проводил ее до обочины дороги, где был припаркован «БМВ».
— Разве машина не нужна копам в качестве вещественного доказательства или чего-то еще?
Де Гармо усмехнулся.
— Единственное, что они могли вам инкриминировать, так это то, что вы покинули место происшествия. Пострадавшая сторона ни на чем не настаивала, особенно после того, как я их информировал, что иначе против них будет выдвинуто обвинение в нанесении оскорбления.
— А что городские власти?
Де Гармо провел рукой по черному «ежику» стриженных волос.
— Вам исключительно повезло. Они настолько обеспокоены тем, что произошло, что мне было относительно просто уладить это дело, так как, кроме этой чепухи, у них на шее висит масса других, более серьезных дел. К тому же я указал им, что обвинение против вас и яйца выеденного не стоит, что может подтвердить любой судья штата.
Эйнджел покачала головой.
— К черту все. Сколько я вам должна за хлопоты?
— Вы получите счет.
— Ладно, хорошо.
Эйнджел набрала шифр и открыла дверцу автомобиля.
— Я отблагодарила вас?
Де Гармо кивнул.
Как странно изменился мир, в котором теперь жила Эйнджел. Одним из показателей этой перемены был факт, что адвокат перестал быть для нее некой аморфной гипотетической фигурой, одним из числа той абстрактной массы, куда она сваливала и полицейских, и политиков.
— Да, вот еще что, — сказал Де Гармо, когда она села за баранку автомобиля. — Я добился того, чтобы больница Святого Луки выдала нам прах мистера Дорсета. Они даже предложили нам заплатить за похороны…
Эйнджел зевнула:
— Послушайте, не могли бы мы поговорить на эту тему в другой раз?
— Хорошо, но следует отдать последние распоряжения.
— Завтра, ладно? Мне нужно прийти в себя и хоть немного поспать.
— Значит, до завтра.
Де Гармо протянул ей руку, и Эйнджел горячо пожала ее.
«Да, — подумала она, — до конца недели этого сукиного сына, Байрона, следовало бы предать земле».
Она включила скорость и надавила на педаль газа, которую продолжала жать всю дорогу, пока не подъехала к дому.
ГЛАВА 15
Восемь часов спустя Эйнджел наматывала круги вокруг останков «Кроличьей норы» и размышляла о тех событиях, которые перевернули ее жизнь.
В своих вещах она откопала одну старую реликвию из Кливленда, музыкальную пластинку, которую, включив проигрыватель на полную мощность, теперь прослушивала на видеокоме «БМВ». Это была настоящая музыка моро — гитарный скрежет какой-то безвестной уличной музыкальной группы, о которой за пределами Кливленда никто и не слышал. В отличие от синтетической музыкальной дребедени, которая в огромных количествах засоряла каналы видеокома на Западном побережье, эта музыка когда-то существовала в реальной жизни, а не только в памяти компьютера.
Рвущие душу аккорды и стихи на ломаном арабском — вот все, что напоминало ей о том времени, когда все в жизни было просто и понятно. Эйнджел очень хотела вернуться в свое прошлое, на темные городские улицы, законы которых были ей хорошо известны, когда она думала, что будет жить вечно и весь мир ее заключался в нескольких городских кварталах.
В прошлое, когда не приходилось волноваться о будущем.
«Должно быть, и в самом деле живется хреново, раз с болью в сердце вспоминаешь жизнь в полусгоревшем здании в окружении всякого отребья, когда и месяца не проходило, чтобы не замели или не порешили хорошего товарища».
Достали, это уж точно. Эта мысль не давала ей покоя. Размеренность ее жизни, в которой не осталось ни одного нетронутого уголка, казалось, была утрачена навсегда. Эйнджел чувствовала себя выпотрошенной, лишенной опоры.
Перемены даже Лей не обошли стороной.
Эйнджел с силой опустила кулак на рулевое колесо машины.
Даже ее лучшую подругу. Черт возьми! Ее единственную подругу в этом городе. Но самым худшим было то, что к этому она совершенно не была подготовлена. Ни слова, ни полслова не услышала она ни от кого, прежде чем оказалась в самой гуще этой неразберихи.
Переход из одного состояния в другое оказался таким незаметным, что она до сих пор не могла понять, что же произошло на самом деле. Итак, начнем по-порядку. Лей пришла домой и, увидев Эйнджел снова дома, сначала страшно обрадовалась.
Сначала…
Эйнджел направила «БМВ» вниз по Маркету к побережью, затем в Мишн Дистрикт к пожарищу, тому месту, где когда-то стоял бар. Она совершенно бесцельно гоняла по городу, стараясь привести мысли в порядок. Вот уже в который раз, как заезженная пластинка, повторяющая одну и ту же фразу, колесила она по кольцу, не в состоянии вырваться из него. Маркет, Бийл, Мишн и Секонд.
Точка зрения Лей была Эйнджел вполне ясна. Ей ничего не стоило встать на место подруги. Кому захочется искать приключений на свою голову. Наверно, вообще не стоило связываться с полицией, усложнять жизнь Лей. Эйнджел старалась быть сдержанной и рассудительной, но против собственной воли они перешли на крик.
Посещение офиса мистера Кея джентльменом азиатского происхождения также ничуть не помогло делу. Тогда Эйнджел пришлось объяснять, как она оказалась в одной связке с кем-то, причастным к теневому бизнесу, имеющим отношение к подземному компьютеру. Предсказуемые последствия, последовавшие за таким откровением, заставили Эйнджел бежать из апартаментов и спасаться в «БМВ».
Вот уже битых два часа колесит она по южной части Маркета.
Эйнджел нужно было проветриться. Она, конечно, могла бы прогуляться пешком, но в окружении нескольких тонн брони ей было куда спокойнее. Это плюс «Беретта», — Лей ясно дала ей понять, что больше не потерпит присутствия оружия в доме. Пистолет Эйнджел засунула под водительское сиденье.
Она пыталась сосредоточиться, хотя ей совсем не хотелось прилагать никаких усилий, тем более умственных.
Еще раз, обогнув угол Чайнатауна, она свернула на Секонд. Ее не переставало преследовать сообщение мистера Кея.
«Дорогая мисс Лопес, — говорилось в письме. — Я согласен возместить вам обнаруженные мною билеты, боюсь, что два из них не являются подлинниками, так как подделать примитивную защиту, имеющуюся на билетах Футбольной лиги не людей, гораздо легче, чем воспроизвести тонкую шифровку, скрывающую данные на пластиковых карточках, которые вы мне дали… » Далее следовал текст, примерно такого же содержания, занимавший целую страницу. Вкратце суть его сводилась к тому, что на расшифровку закодированной информации могут уйти долгие дни компьютерного времени, причем успех дешифровки зависел от того, правильный ли алгоритм он выбрал.
Об этом ей сообщили в затемненной комнате, в которой имелось всего несколько реальных предметов, по которым она могла ориентироваться.
Сомнений в том, что Байрон являлся курьером, переправлявшим информацию, не было. Мистер Кей крутил в руках его «почтовый ящик», — два подделанных билета на футбольные матчи, которые Байрон дал ей. Один из них, по иронии судьбы, оказался на игру денверской команды, — и послание самого Байрона, в котором содержались намеки относительно его «посылки». Эйнджел теперь стало ясно как день, чем Байрон зарабатывал на жизнь. Он брал информацию у лица «А» и передавал ее лицу «Б». Причем информация эта была такого свойства и ценности, что доверять ее средствам коммуникации, тем более видеокому, не представлялось возможным.
Однако осознание этого факта не принесло ее душе желанного успокоения, поскольку она все еще не знала, какой характер имела передаваемая им информация. Ей оставалось только ждать. Вся жизнь ее зависела теперь от неопределенной даты между настоящим и будущим, когда мистер Кей сумеет найти ключ к информации, закодированной на двух пластиковых карточках. Только тогда узнает она, что именно передавал Байрон.
Во всяком случае, она уже сейчас знала источник этой чертовой информации. Все, кто был причастен к делу, мистер Кей, Де Гармо, даже этот параноик Анака, не сомневались на счет того, на кого работал Байрон Дорсет. Байрон передавал информацию для «Ван Дайн», которая представляла собой исполинский конгломерат. В стране, казалось, не существовало отрасли, до которой не дотянулись щупальца гиганта, начиная от коммуникационной сети видеокомов и кончая обороной. Сразу после землетрясения, благодаря рвению, с которым эта компания принялась восстанавливать город, она обосновалась в самом сердце Сан-Франциско. За что ни возьмись, будь то восстановление Пирамиды и Койт Тауэр, или куполообразное уродство на Алькатрасе, считавшееся местом обитания пришельцев, все было делом рук «Ван Дайна».
Вопрос, не дававший Эйнджел покоя, состоял в том, работал ли Байрон на «Ван Дайн» в тот момент, когда ему перегрызли горло. Этот мучивший ее вопрос на целый порядок добавлял тумана во все дело.
Тем не менее ей было ясно и другое — что на протяжении более десятка лет у Байрона все шло без сучка и задоринки. Своевременная, без задержки и проблем, передача сверхсекретных сведений для «Ван Дайн» помогла ему сколотить капиталец в несколько миллионов баксов. Так продолжалось вплоть до настоящего момента.
И вдруг Байрон дает осечку.
Эйнджел понимала, что его дела не могли иметь ничего общего ни с наркобизнесом, ни с вооруженными разборками, столь распространенными в ее родном Кливленде. Но как бы то ни было, результат ей хорошо известен. Если нечто устоявшееся вдруг дает такой сбой, это может иметь только одно объяснение.
Кто-то зарвался.
Почти наверняка она знала и другое — тот, кто зарвался, хотел получить больше денег. У Эйнджел имелись подозрения, что этим зарвавшимся был Байрон.
Она бродила по пепелищу «Кроличьей норы» и продолжала ломать голову, теряясь в беспросветных дебрях неясности.
Для кого-то информация, оставленная на билетах, стоила кругленькую сумму. Мистер Кей не пожалел бесценного компьютерного времени, эквивалентного по стоимости нескольким миллионам, ради того, чтобы добраться до нее. Какое все это имеет отношение к тому, что Байрону на Эдди-стрит какой-то моро располосовал горло?
Голова у Эйнджел пошла кругом. Еще столько дерьма ей предстояло разгрести, еще столько неясного было в этом деле.
— Не спеши, — скомандовала она себе. — Нужно быть последовательной и не прыгать через ступеньки.
Начнем с того, что Байрон облажался. Но как можно было рисковать такой чертовски выгодной работой? Ответ простой: хотелось получить больше денег. Этот незамысловатый закон она вызубрила с самого раннего детства, когда жила на улице. Стоит пожадничать — и расплата не заставит себя долго ждать. По какой-то непонятной причине Байрон вдруг решил изменить золотому правилу, которому следовал на протяжении десяти лет, и это погубило его.
Эйнджел понимала, что это были всего лишь ее догадки, но кроме догадок, ничего другого ей не оставалось. Несмотря на то, что кашу, заваренную Байроном, пришлось расхлебывать ей, она с удивлением для себя отметила, что ей приятно осознавать тот факт, что основной удар пришелся все же по нему самому.
Итак, следующим этапом головоломки, которую она добровольно принялась решать, было установить, что Байрон делал до того, как пошел на повышение ставки. Большой трудности ответ на этот вопрос не представлял. Он был курьером. В его обязанности входила доставка информации заказчику. Эйнджел могла себе даже представить, где он мог допустить осечку. Байрон в своей записке к ней обмолвился о посещении игры Фриско-Денвер. Более того, информация, о которой идет речь, содержится на билетах на тот самый матч. Раз так, то обменяться билетными карточками с каким-нибудь болельщиком Денвера, было бы проще пареной репы.
Однако до того как состоялось это рандеву, произошло нечто, помешавшее ему.
В своих вещах она откопала одну старую реликвию из Кливленда, музыкальную пластинку, которую, включив проигрыватель на полную мощность, теперь прослушивала на видеокоме «БМВ». Это была настоящая музыка моро — гитарный скрежет какой-то безвестной уличной музыкальной группы, о которой за пределами Кливленда никто и не слышал. В отличие от синтетической музыкальной дребедени, которая в огромных количествах засоряла каналы видеокома на Западном побережье, эта музыка когда-то существовала в реальной жизни, а не только в памяти компьютера.
Рвущие душу аккорды и стихи на ломаном арабском — вот все, что напоминало ей о том времени, когда все в жизни было просто и понятно. Эйнджел очень хотела вернуться в свое прошлое, на темные городские улицы, законы которых были ей хорошо известны, когда она думала, что будет жить вечно и весь мир ее заключался в нескольких городских кварталах.
В прошлое, когда не приходилось волноваться о будущем.
«Должно быть, и в самом деле живется хреново, раз с болью в сердце вспоминаешь жизнь в полусгоревшем здании в окружении всякого отребья, когда и месяца не проходило, чтобы не замели или не порешили хорошего товарища».
Достали, это уж точно. Эта мысль не давала ей покоя. Размеренность ее жизни, в которой не осталось ни одного нетронутого уголка, казалось, была утрачена навсегда. Эйнджел чувствовала себя выпотрошенной, лишенной опоры.
Перемены даже Лей не обошли стороной.
Эйнджел с силой опустила кулак на рулевое колесо машины.
Даже ее лучшую подругу. Черт возьми! Ее единственную подругу в этом городе. Но самым худшим было то, что к этому она совершенно не была подготовлена. Ни слова, ни полслова не услышала она ни от кого, прежде чем оказалась в самой гуще этой неразберихи.
Переход из одного состояния в другое оказался таким незаметным, что она до сих пор не могла понять, что же произошло на самом деле. Итак, начнем по-порядку. Лей пришла домой и, увидев Эйнджел снова дома, сначала страшно обрадовалась.
Сначала…
Эйнджел направила «БМВ» вниз по Маркету к побережью, затем в Мишн Дистрикт к пожарищу, тому месту, где когда-то стоял бар. Она совершенно бесцельно гоняла по городу, стараясь привести мысли в порядок. Вот уже в который раз, как заезженная пластинка, повторяющая одну и ту же фразу, колесила она по кольцу, не в состоянии вырваться из него. Маркет, Бийл, Мишн и Секонд.
Точка зрения Лей была Эйнджел вполне ясна. Ей ничего не стоило встать на место подруги. Кому захочется искать приключений на свою голову. Наверно, вообще не стоило связываться с полицией, усложнять жизнь Лей. Эйнджел старалась быть сдержанной и рассудительной, но против собственной воли они перешли на крик.
Посещение офиса мистера Кея джентльменом азиатского происхождения также ничуть не помогло делу. Тогда Эйнджел пришлось объяснять, как она оказалась в одной связке с кем-то, причастным к теневому бизнесу, имеющим отношение к подземному компьютеру. Предсказуемые последствия, последовавшие за таким откровением, заставили Эйнджел бежать из апартаментов и спасаться в «БМВ».
Вот уже битых два часа колесит она по южной части Маркета.
Эйнджел нужно было проветриться. Она, конечно, могла бы прогуляться пешком, но в окружении нескольких тонн брони ей было куда спокойнее. Это плюс «Беретта», — Лей ясно дала ей понять, что больше не потерпит присутствия оружия в доме. Пистолет Эйнджел засунула под водительское сиденье.
Она пыталась сосредоточиться, хотя ей совсем не хотелось прилагать никаких усилий, тем более умственных.
Еще раз, обогнув угол Чайнатауна, она свернула на Секонд. Ее не переставало преследовать сообщение мистера Кея.
«Дорогая мисс Лопес, — говорилось в письме. — Я согласен возместить вам обнаруженные мною билеты, боюсь, что два из них не являются подлинниками, так как подделать примитивную защиту, имеющуюся на билетах Футбольной лиги не людей, гораздо легче, чем воспроизвести тонкую шифровку, скрывающую данные на пластиковых карточках, которые вы мне дали… » Далее следовал текст, примерно такого же содержания, занимавший целую страницу. Вкратце суть его сводилась к тому, что на расшифровку закодированной информации могут уйти долгие дни компьютерного времени, причем успех дешифровки зависел от того, правильный ли алгоритм он выбрал.
Об этом ей сообщили в затемненной комнате, в которой имелось всего несколько реальных предметов, по которым она могла ориентироваться.
Сомнений в том, что Байрон являлся курьером, переправлявшим информацию, не было. Мистер Кей крутил в руках его «почтовый ящик», — два подделанных билета на футбольные матчи, которые Байрон дал ей. Один из них, по иронии судьбы, оказался на игру денверской команды, — и послание самого Байрона, в котором содержались намеки относительно его «посылки». Эйнджел теперь стало ясно как день, чем Байрон зарабатывал на жизнь. Он брал информацию у лица «А» и передавал ее лицу «Б». Причем информация эта была такого свойства и ценности, что доверять ее средствам коммуникации, тем более видеокому, не представлялось возможным.
Однако осознание этого факта не принесло ее душе желанного успокоения, поскольку она все еще не знала, какой характер имела передаваемая им информация. Ей оставалось только ждать. Вся жизнь ее зависела теперь от неопределенной даты между настоящим и будущим, когда мистер Кей сумеет найти ключ к информации, закодированной на двух пластиковых карточках. Только тогда узнает она, что именно передавал Байрон.
Во всяком случае, она уже сейчас знала источник этой чертовой информации. Все, кто был причастен к делу, мистер Кей, Де Гармо, даже этот параноик Анака, не сомневались на счет того, на кого работал Байрон Дорсет. Байрон передавал информацию для «Ван Дайн», которая представляла собой исполинский конгломерат. В стране, казалось, не существовало отрасли, до которой не дотянулись щупальца гиганта, начиная от коммуникационной сети видеокомов и кончая обороной. Сразу после землетрясения, благодаря рвению, с которым эта компания принялась восстанавливать город, она обосновалась в самом сердце Сан-Франциско. За что ни возьмись, будь то восстановление Пирамиды и Койт Тауэр, или куполообразное уродство на Алькатрасе, считавшееся местом обитания пришельцев, все было делом рук «Ван Дайна».
Вопрос, не дававший Эйнджел покоя, состоял в том, работал ли Байрон на «Ван Дайн» в тот момент, когда ему перегрызли горло. Этот мучивший ее вопрос на целый порядок добавлял тумана во все дело.
Тем не менее ей было ясно и другое — что на протяжении более десятка лет у Байрона все шло без сучка и задоринки. Своевременная, без задержки и проблем, передача сверхсекретных сведений для «Ван Дайн» помогла ему сколотить капиталец в несколько миллионов баксов. Так продолжалось вплоть до настоящего момента.
И вдруг Байрон дает осечку.
Эйнджел понимала, что его дела не могли иметь ничего общего ни с наркобизнесом, ни с вооруженными разборками, столь распространенными в ее родном Кливленде. Но как бы то ни было, результат ей хорошо известен. Если нечто устоявшееся вдруг дает такой сбой, это может иметь только одно объяснение.
Кто-то зарвался.
Почти наверняка она знала и другое — тот, кто зарвался, хотел получить больше денег. У Эйнджел имелись подозрения, что этим зарвавшимся был Байрон.
Она бродила по пепелищу «Кроличьей норы» и продолжала ломать голову, теряясь в беспросветных дебрях неясности.
Для кого-то информация, оставленная на билетах, стоила кругленькую сумму. Мистер Кей не пожалел бесценного компьютерного времени, эквивалентного по стоимости нескольким миллионам, ради того, чтобы добраться до нее. Какое все это имеет отношение к тому, что Байрону на Эдди-стрит какой-то моро располосовал горло?
Голова у Эйнджел пошла кругом. Еще столько дерьма ей предстояло разгрести, еще столько неясного было в этом деле.
— Не спеши, — скомандовала она себе. — Нужно быть последовательной и не прыгать через ступеньки.
Начнем с того, что Байрон облажался. Но как можно было рисковать такой чертовски выгодной работой? Ответ простой: хотелось получить больше денег. Этот незамысловатый закон она вызубрила с самого раннего детства, когда жила на улице. Стоит пожадничать — и расплата не заставит себя долго ждать. По какой-то непонятной причине Байрон вдруг решил изменить золотому правилу, которому следовал на протяжении десяти лет, и это погубило его.
Эйнджел понимала, что это были всего лишь ее догадки, но кроме догадок, ничего другого ей не оставалось. Несмотря на то, что кашу, заваренную Байроном, пришлось расхлебывать ей, она с удивлением для себя отметила, что ей приятно осознавать тот факт, что основной удар пришелся все же по нему самому.
Итак, следующим этапом головоломки, которую она добровольно принялась решать, было установить, что Байрон делал до того, как пошел на повышение ставки. Большой трудности ответ на этот вопрос не представлял. Он был курьером. В его обязанности входила доставка информации заказчику. Эйнджел могла себе даже представить, где он мог допустить осечку. Байрон в своей записке к ней обмолвился о посещении игры Фриско-Денвер. Более того, информация, о которой идет речь, содержится на билетах на тот самый матч. Раз так, то обменяться билетными карточками с каким-нибудь болельщиком Денвера, было бы проще пареной репы.
Однако до того как состоялось это рандеву, произошло нечто, помешавшее ему.