Страница:
Со временем она сама начала заниматься изучением английского языка, иногда советуясь с Яном. В Китай с визитом приехал президент Никсон. На одной государственной радиостанции стартовала программа изучения английского языка. Изучение людьми английского языка больше не считалось политически некорректным, хотя это было достаточно необычным для учащихся школы, где на первом месте было «промывание мозгов».
Поползли слухи о том, что Инь навещает Яна. И действительно, она, несмотря на доставляемое неудобство соседям, навещала его довольно часто. Комната в общежитии была маленькой и тесной, с тремя двухъярусными кроватями. Когда она приходила и садилась, чтобы поговорить с Яном, другие пятеро соседей по комнате чувствовали, что должны уйти и где-то гулять на холоде, потому что сразу догадывались, что «занятия английским» всего лишь предлог. Они больше говорили о другом, нежели о ее проблемах с английским. Глядя в английские книжки, лежащие на столе, они держались за руки под столом.
Она могла начать с весьма туманного замечания о том, что знание английского языка когда-нибудь может пригодиться даже такому бесправному человеку, как Ян, и ее занятия с ним вселяют в нее новую надежду.
Они занимались не только языком, но также и литературой, хотя в школе было невозможно достать учебники. В качестве учебного пособия Яну приходилось использовать романы и поэмы. Инь насыщала свои студенческие годы политической деятельностью. В аудитории она получала мало знаний. А от него она впитывала все, что не смогла получить ранее. Читая английский роман «Случайная жатва», она запомнила цитату: «Моя жизнь началась с тобой, и мое будущее продолжается с тобой – больше ничего». Она повторила это Яну с дрожащими слезинками на глазах.
В эпиграфе романа «По ком звонит колокол», который Ян переводил, она прочитала абзац: «Нет человека, который был бы как остров сам по себе; каждый человек – кусочек континента, часть основного… Смерть каждого человека умаляет и меня, потому что я вовлечен в человечество. И поэтому никогда не узнаешь, по ком звонит колокол; он звонит по тебе». Ян сказал, что это цитата Джона Донна, который в восхитительной любовной поэме сравнил расставшихся влюбленных с двумя точками предела.
В короткой истории О. Генри она прочла, что смысл жизни заключается в одиноком листочке, нарисованном на стене, и, когда Ян сравнил себя с тем листочком, она остановила его, закрывая ему рот рукой.
Это был момент, когда она поняла, что нет пути назад: она нашла ответы на все вопросы с помощью Яна. Это была страсть, которую она раньше не испытывала, страсть, наполняющая ее существование новым смыслом.
И для него роман был подтверждением его человеческих качеств, несмотря на все политические бедствия, которые свалились на него. Как в книжном сюжете, он боролся за свою любовь, за один из тех идеалов, к которому он стремился все эти годы. Он разочаровался в одном жизненном эпизоде, но сейчас его наполняла вера.
Любовь может прийти поздно, но с ее приходом ты понимаешь разницу между прошлым и настоящим.
«Школа 7 мая» располагалась в болотистой местности, в Цинпу. Поблизости не было ни библиотеки, ни какого-нибудь захудалого кинотеатра. Они не сидели в комнате, а стали в открытую гулять, держась за руки. Для влюбленных существовать – значит находиться рядом. Яну было сорок пять. Если не обращать внимания на сломанные очки, то он напоминал старого крестьянина, с грубыми чертами лица, седого как лунь, с явно выраженными признаками сутулости. Что касается Инь, тогда ей было около тридцати.
Ее не считали красавицей, но она была вдохновлена страстью и рядом с ним просто расцвела. Люди смущались, глядя на то, как она бесстыдно липла к нему.
«Его белые волосы сверкали на фоне ее розовых щек», – гласила известная цитата. Но в этом выражении был заложен негативный смысл, намек на то, что пара не подходила друг другу. Что влюбленные нашли друг в друге, конечно, дело каждого. Оба они были одиночками.
Руководство кадровой школы было недовольно. Мог разразиться политический скандал. Вместо того чтобы перевоспитываться, они влюбляются. Это было политически возмутительным. В начале семидесятых годов романтическая любовь была политическим табу. Могли подумать, что руководство школы ведет себя недостойно по отношению к председателю Мао и партии.
Они не пытались скрывать свой роман. Это доказывало, что они были слишком наивными.
Как только Пэйцинь начала листать книгу, Юй сказал:
– В восьми современных революционных пекинских операх нет женатых пар – разве что мадам Айцинь, да и то ее муж отстранен от дел. Это все политическая страсть, в этих операх отсутствуют личные чувства.
– Вот то, что я искала, – сказала Пэйцинь, усаживаясь поудобнее. – Давай я зачитаю тебе.
«Они жили в мире, где не было ничего, что они могли бы считать само собой разумеющимся. Ни веры, ни надежды, ни убежденности. Кроме его в ней и ее в нем.
После трудового дня в хлеву, позади кадровой школы, он иногда читал ей стихи на китайском, а потом на английском языке, или на грядке рисового поля, где их руки были перепачканы землей, в то время как из ветхого репродуктора раз за разом повторялись цитаты председателя Мао, а в воздухе над бесплодным полем парили черные вороны.
Они поняли, что культурная революция была национальной катастрофой, где каждый индивидуум был разломан на кусочки, «сгорел дотла», как сказано в революционном лозунге. Однако для них это было подобно возрождению из пепла.
Ян особенно любил стихотворение под названием «Ты и я», написанное в XIII веке поэтессой по имени Гуань Даошэн. Стихи были страстными, что не часто встретишь в классической китайской поэзии.
– Но такая страсть в кадровой школе едва ли могла быть понятой. И что еще хуже, так это то, что эту страсть увидел один из руководителей школы, расценив это как бесстыдный вызов партии.
После этого было созвано собрание для показательной проработки. Ян стоял на временно сооруженном помосте и выслушивал слова осуждения, в которых говорилось, что он является отрицательным примером реакционных интеллектуалов, что он влюбился, противопоставив себя идеологическим реформам.
Участь Инь была немногим лучше: помимо строгого выговора по партийной линии, ей приказали стоять босой на помосте рядом с ним. На ней не было таблички, зато на ее шею повесили гирлянду связанных шнурками рваных ботинок, как знак позора, используемый веками, как предупреждение, что ею пользовались множество мужчин, именно столько, сколько на ней грязных ботинок.
Здесь приводится известная цитата председателя Мао, – продолжала Пэйцинь. – «В этом мире нет беспричинной любви или ненависти». Должно быть, в этом и кроется причина этих двух «черных элементов», слившихся друг с другом, сказали революционные критики. У них, должно быть, общая ненависть к культурной РЕВОЛЮЦИИ, заключили они.
Инь и Ян оставались непокорными, продолжая встречаться в любое время и в любом месте, где только возможно, несмотря на повторные предупреждения со стороны руководства кадровой школы.
Потом его поместили в «отдельную комнату» лишив тем самым всякого контакта с внешним миром и Инь. Ему приказали целыми днями писать исповеди и самокритику. Он отказался, заявляя, что нет ничего неправильного в том, что один человек любит другого. Прошла неделя, Яна отправили на весь день работать на рисовые поля, потом обратно заключили в изолятор, где он писал по вечерам.
Она также ужасно страдала. Половина ее головы была сбрита наголо. Это была специальная прическа, названная стрижкой Инь-Ян, применяемая к классовым врагам, – жестокая забава с использованием имен семьи. Она даже не заботилась о том, чтобы носить шляпу, просто расплачивалась за свою страсть ценой гордости.
Что еще хуже, ей не разрешалось видеть Яна. После рабочего дня она могла только прогуливаться одна вокруг хижины, в которой он содержался, надеясь поймать беглым взглядом его силуэт в окне. Она продолжала повторять строчки, которым он научил ее:
Что касается Яна, то официально было объявлено, что он умер своей смертью.
Он не был казнен или забит до смерти, как другие интеллектуалы, поэтому не было нужды выявлять обстоятельства его последних дней жизни. В те годы подобным образом умерли многие. Никто не беспокоился о нем. Ничего не было сделано для него и в первые несколько лет после культурной революции.
В начале восьмидесятых годов власти издали документ под названием «Поправки к кампании критики правых элементов в пятидесятых годах», в котором говорилось, что очернение огромного числа интеллектуалов было ошибкой, хотя «в это время были некоторые люди, вынашивающие злобные планы против правительства». В любом случае выжившие больше не считались правыми, поэтому в праздники они как ни в чем не бывало запускали фейерверки. Был снят фильм о тех правых, кому посчастливилось найти свою любовь во время осуждения, и кто каким-то чудом выжил и теперь должен принести себя в жертву ради построения социализма.
В запоздалой поминальной службе с Яна посмертно был снят ярлык правого и он был назван «товарищем Яном». Мало кто из его коллег посетил ту поминальную службу. Некоторых из них не позвали, потому что руководство школы было уверено в том, что люди, должно быть, уже позабыли его. На поминальной службе смерть Яна была названа «печальной и серьезной потерей современной китайской литературы». Об этом событии было сообщено в местной газете.
Хотя был еще один случай, не получивший освещения. Цяо Мин, один из главных руководителей школы, тоже пришел на поминальную службу. Инь со злостью плюнула ему в лицо. Люди поспешно разняли их. «Прошлое есть прошлое», – сказали ей и ему.
Жизнь текла как обычно. Она осталась одна и занималась правкой рукописей стихов Яна. Шанхайское издательство опубликовало собрание его сочинений. Но это все до того, как был напечатан роман «Смерть китайского профессора», когда о Яне снова заговорили, точнее, о романтических отношениях между Инь и Яном.
Вот суть истории, – сказала Пэйцинь в конце своего рассказа. – Все, что я тебе сказала, основано на информации, собранной мной в библиотеке из рецензий и из воспоминаний очевидцев.
– Есть что-нибудь еще?
– Ну, есть много откликов о книге.
– Расскажи мне о них.
Некоторые верили, что история их романа очень правдива. А кто-то даже обвинял ее в его смерти. Не будь их отношений, руководство не стало бы «взъерошивать перья» и преследовать его. Он мог бы выжить. – Пэйцинь уселась поудобнее и прижалась к плечу Юя. – Кто-то совсем не верил в историю. По одной простой причине: в кадровой школе не было места для романтической любовной истории. Спальные комнаты были тесными, и они не могли найти другого места, чтобы встречаться, даже если бы у них было желание и энергия. Не говоря уже о политической атмосфере. Руководство кадровой школы могло быть более бдительным.
– Так что ты думаешь о книге?
– Когда я прочитала ее в первый раз, у меня сложилось неоднозначное впечатление. Некоторые части мне понравились, остальные нет. Хоть я и люблю поэзию Яна, тем не менее была разочарована.
– Правда? Ты не говорила мне об этом.
– В начале семидесятых я прочитала многое из его стихов, и ты знаешь, было небезопасно обсуждать их.
– Но я все-таки не пойму, почему ты была разочарована. Это ее книга, не его.
– Не смейся, но я думаю, он заслуживает большего, а мое первое прочтение могло быть предвзятым.
– Ты имеешь в виду кого-то лучше той женщины на фотографии, на задней стороне обложки книги – сморщенной женщины среднего возраста в очках? – спросил Юй.
– Не знаю. Эта книга могла быть лучше, – сказала Пэйцинь. – Мне не нравится чрезмерно детализированное описание организации хунвейбинов. Это совсем неуместно. И потом, некоторые из этих описаний вызвали у меня отвращение.
– А что с ними было не так?
– Некоторые моменты там очень трогательные, некоторые похожи на мелодраму, что-то вроде страстно влюбленных тинейджеров. Сложно представить, что человек в таком возрасте и такого опыта может быть таким наивным.
– Что ж, в те годы люди хватались за все, – сказал Юй. – Они вынуждены были хвататься за любую соломинку, чтобы сохранить некое сходство с человеком. Это, должно быть, касалось и ее и его.
– Может быть, так оно и было, – согласилась Пэйцинь. – Возможно, я была без ума влюблена в его творчество. На этот раз, зная всю их подноготную и прочтя книгу во второй раз более внимательно, я поняла, что Инь, судя по всему, проявляла о нем большую заботу. То, что была чересчур эмоциональной, должно быть, плохо сказалось на ее писании. Она была женщиной, имеющей чувство жалости.
– Я тоже так думаю. – Юй потянулся к пачке сигарет, лежащей на прикроватной тумбочке.
– Пожалуйста, не надо, – сказала Пэйцинь, повернув голову, чтобы посмотреть на будильник, который стоял там же. – Мы так долго говорим о других…
Под одеялом он почувствовал ее пальчики, касающиеся его кожи. Это было так же, как в те годы в Юньнани, где позади их лачуги журчал ручеек.
Он прочитал в ее глазах желание и переложил подушку со спинки кровати. Это была одна из тех редких ночей уединения, когда они не пытались сдерживать дыхание или стараться делать как можно меньше звуков и движений, потому что слились друг с другом.
Потом он долго держал ее за руку, с большой любовью, очень долго.
К его удивлению, Пэйцинь стала едва заметно похрапывать. Это случалось тогда, когда она сильно уставала. Наверное, за последние несколько дней она допоздна читала. Ради него.
Все эти годы жизнь Пэйцинь была полна сюрпризов.
Иногда он удивлялся, ведь она могла прожить совсем другую жизнь. Милая, талантливая, их пути могли и не пересечься вовсе, но вообще-то Юй был благодарен культурной революции. После стольких лет национальной катастрофы она все еще была с ним, даже сейчас присоединилась к нему, чтобы вести расследование.
Несмотря на все разочарования жизни, Юй считал себя счастливчиком.
Но вдруг его охватило беспокойство. Это было не только из-за Инь и Яна; это было что-то смутное и к тому же личное. Он понял, что никто не может предвидеть, будет ли в Китае другая культурная революция.
Надо было спать, а в его голове роились странные мысли. К счастью, Пэйцинь не писательница – это была одна не до конца сформированная мысль, с которой он наконец-то в ту ночь заснул.
9
Поползли слухи о том, что Инь навещает Яна. И действительно, она, несмотря на доставляемое неудобство соседям, навещала его довольно часто. Комната в общежитии была маленькой и тесной, с тремя двухъярусными кроватями. Когда она приходила и садилась, чтобы поговорить с Яном, другие пятеро соседей по комнате чувствовали, что должны уйти и где-то гулять на холоде, потому что сразу догадывались, что «занятия английским» всего лишь предлог. Они больше говорили о другом, нежели о ее проблемах с английским. Глядя в английские книжки, лежащие на столе, они держались за руки под столом.
Она могла начать с весьма туманного замечания о том, что знание английского языка когда-нибудь может пригодиться даже такому бесправному человеку, как Ян, и ее занятия с ним вселяют в нее новую надежду.
Они занимались не только языком, но также и литературой, хотя в школе было невозможно достать учебники. В качестве учебного пособия Яну приходилось использовать романы и поэмы. Инь насыщала свои студенческие годы политической деятельностью. В аудитории она получала мало знаний. А от него она впитывала все, что не смогла получить ранее. Читая английский роман «Случайная жатва», она запомнила цитату: «Моя жизнь началась с тобой, и мое будущее продолжается с тобой – больше ничего». Она повторила это Яну с дрожащими слезинками на глазах.
В эпиграфе романа «По ком звонит колокол», который Ян переводил, она прочитала абзац: «Нет человека, который был бы как остров сам по себе; каждый человек – кусочек континента, часть основного… Смерть каждого человека умаляет и меня, потому что я вовлечен в человечество. И поэтому никогда не узнаешь, по ком звонит колокол; он звонит по тебе». Ян сказал, что это цитата Джона Донна, который в восхитительной любовной поэме сравнил расставшихся влюбленных с двумя точками предела.
В короткой истории О. Генри она прочла, что смысл жизни заключается в одиноком листочке, нарисованном на стене, и, когда Ян сравнил себя с тем листочком, она остановила его, закрывая ему рот рукой.
Это был момент, когда она поняла, что нет пути назад: она нашла ответы на все вопросы с помощью Яна. Это была страсть, которую она раньше не испытывала, страсть, наполняющая ее существование новым смыслом.
И для него роман был подтверждением его человеческих качеств, несмотря на все политические бедствия, которые свалились на него. Как в книжном сюжете, он боролся за свою любовь, за один из тех идеалов, к которому он стремился все эти годы. Он разочаровался в одном жизненном эпизоде, но сейчас его наполняла вера.
Любовь может прийти поздно, но с ее приходом ты понимаешь разницу между прошлым и настоящим.
«Школа 7 мая» располагалась в болотистой местности, в Цинпу. Поблизости не было ни библиотеки, ни какого-нибудь захудалого кинотеатра. Они не сидели в комнате, а стали в открытую гулять, держась за руки. Для влюбленных существовать – значит находиться рядом. Яну было сорок пять. Если не обращать внимания на сломанные очки, то он напоминал старого крестьянина, с грубыми чертами лица, седого как лунь, с явно выраженными признаками сутулости. Что касается Инь, тогда ей было около тридцати.
Ее не считали красавицей, но она была вдохновлена страстью и рядом с ним просто расцвела. Люди смущались, глядя на то, как она бесстыдно липла к нему.
«Его белые волосы сверкали на фоне ее розовых щек», – гласила известная цитата. Но в этом выражении был заложен негативный смысл, намек на то, что пара не подходила друг другу. Что влюбленные нашли друг в друге, конечно, дело каждого. Оба они были одиночками.
Руководство кадровой школы было недовольно. Мог разразиться политический скандал. Вместо того чтобы перевоспитываться, они влюбляются. Это было политически возмутительным. В начале семидесятых годов романтическая любовь была политическим табу. Могли подумать, что руководство школы ведет себя недостойно по отношению к председателю Мао и партии.
Они не пытались скрывать свой роман. Это доказывало, что они были слишком наивными.
Как только Пэйцинь начала листать книгу, Юй сказал:
– В восьми современных революционных пекинских операх нет женатых пар – разве что мадам Айцинь, да и то ее муж отстранен от дел. Это все политическая страсть, в этих операх отсутствуют личные чувства.
– Вот то, что я искала, – сказала Пэйцинь, усаживаясь поудобнее. – Давай я зачитаю тебе.
«Они жили в мире, где не было ничего, что они могли бы считать само собой разумеющимся. Ни веры, ни надежды, ни убежденности. Кроме его в ней и ее в нем.
После трудового дня в хлеву, позади кадровой школы, он иногда читал ей стихи на китайском, а потом на английском языке, или на грядке рисового поля, где их руки были перепачканы землей, в то время как из ветхого репродуктора раз за разом повторялись цитаты председателя Мао, а в воздухе над бесплодным полем парили черные вороны.
Они поняли, что культурная революция была национальной катастрофой, где каждый индивидуум был разломан на кусочки, «сгорел дотла», как сказано в революционном лозунге. Однако для них это было подобно возрождению из пепла.
Ян особенно любил стихотворение под названием «Ты и я», написанное в XIII веке поэтессой по имени Гуань Даошэн. Стихи были страстными, что не часто встретишь в классической китайской поэзии.
После того как Пэйцинь очень эмоционально прочитала эту длинную цитату, она сказала:
Сумасшедшие мы и отчаянны,
Горячи, словно жар от огня.
Две фигурки из глины гончарной,
Схожих так на тебя и меня.
Ты разрушь нас, гончар,
Вновь полей нас водою,
Преврати в мягкий глиняный ком.
Мы сольемся телами с тобою,
Два в одном, навсегда, два в одном».
– Но такая страсть в кадровой школе едва ли могла быть понятой. И что еще хуже, так это то, что эту страсть увидел один из руководителей школы, расценив это как бесстыдный вызов партии.
После этого было созвано собрание для показательной проработки. Ян стоял на временно сооруженном помосте и выслушивал слова осуждения, в которых говорилось, что он является отрицательным примером реакционных интеллектуалов, что он влюбился, противопоставив себя идеологическим реформам.
Участь Инь была немногим лучше: помимо строгого выговора по партийной линии, ей приказали стоять босой на помосте рядом с ним. На ней не было таблички, зато на ее шею повесили гирлянду связанных шнурками рваных ботинок, как знак позора, используемый веками, как предупреждение, что ею пользовались множество мужчин, именно столько, сколько на ней грязных ботинок.
Здесь приводится известная цитата председателя Мао, – продолжала Пэйцинь. – «В этом мире нет беспричинной любви или ненависти». Должно быть, в этом и кроется причина этих двух «черных элементов», слившихся друг с другом, сказали революционные критики. У них, должно быть, общая ненависть к культурной РЕВОЛЮЦИИ, заключили они.
Инь и Ян оставались непокорными, продолжая встречаться в любое время и в любом месте, где только возможно, несмотря на повторные предупреждения со стороны руководства кадровой школы.
Потом его поместили в «отдельную комнату» лишив тем самым всякого контакта с внешним миром и Инь. Ему приказали целыми днями писать исповеди и самокритику. Он отказался, заявляя, что нет ничего неправильного в том, что один человек любит другого. Прошла неделя, Яна отправили на весь день работать на рисовые поля, потом обратно заключили в изолятор, где он писал по вечерам.
Она также ужасно страдала. Половина ее головы была сбрита наголо. Это была специальная прическа, названная стрижкой Инь-Ян, применяемая к классовым врагам, – жестокая забава с использованием имен семьи. Она даже не заботилась о том, чтобы носить шляпу, просто расплачивалась за свою страсть ценой гордости.
Что еще хуже, ей не разрешалось видеть Яна. После рабочего дня она могла только прогуливаться одна вокруг хижины, в которой он содержался, надеясь поймать беглым взглядом его силуэт в окне. Она продолжала повторять строчки, которым он научил ее:
Вскоре Ян снова заболел. Из-за того, что руководство школы перестало обращать на него всякое внимание, ему было трудно получать правильное лечение. Фельдшер уверял, что серебряная игла для иглотерапии может излечить любую болезнь, потому что председатель Мао сказал, что традиционная китайская медицина может творить чудеса. Инь было отказано в посещении вплоть до последнего дня его жизни. Глядя на него, любой мог видеть, что он потерял всякую надежду. Тот день был очень холодный, а его руки в ее руках еще холоднее. Все его соседи по общежитию ушли из комнаты под разными предлогами, оставляя их двоих вместе. Держа ее руки, он оставался в сознании до конца, хоть и не мог говорить. Он умер в своей постели, на ее руках. Как в стихотворении, которое перевел Ян:
Ответь же, прекрасная звездная ночь,
лишь ты мне способна помочь.
Почему здесь стою на ветру и в мороз
в ожидании грез?
Не сейчас я потерян, а очень давно.
Мне уже все равно, мне уже все равно.
Спустя два года культурная революция завершилась. Кадровая школа была распущена. Инь снова вернулась в институт. Со знанием английского языка, которому ее научил Ян, ее взяли в институт преподавателем.
Если холодно тело как снег,
Если тело мое словно лед,
Лишь твое тепло мне вернет,
Жизнь вернет мне на целый век.
Что касается Яна, то официально было объявлено, что он умер своей смертью.
Он не был казнен или забит до смерти, как другие интеллектуалы, поэтому не было нужды выявлять обстоятельства его последних дней жизни. В те годы подобным образом умерли многие. Никто не беспокоился о нем. Ничего не было сделано для него и в первые несколько лет после культурной революции.
В начале восьмидесятых годов власти издали документ под названием «Поправки к кампании критики правых элементов в пятидесятых годах», в котором говорилось, что очернение огромного числа интеллектуалов было ошибкой, хотя «в это время были некоторые люди, вынашивающие злобные планы против правительства». В любом случае выжившие больше не считались правыми, поэтому в праздники они как ни в чем не бывало запускали фейерверки. Был снят фильм о тех правых, кому посчастливилось найти свою любовь во время осуждения, и кто каким-то чудом выжил и теперь должен принести себя в жертву ради построения социализма.
В запоздалой поминальной службе с Яна посмертно был снят ярлык правого и он был назван «товарищем Яном». Мало кто из его коллег посетил ту поминальную службу. Некоторых из них не позвали, потому что руководство школы было уверено в том, что люди, должно быть, уже позабыли его. На поминальной службе смерть Яна была названа «печальной и серьезной потерей современной китайской литературы». Об этом событии было сообщено в местной газете.
Хотя был еще один случай, не получивший освещения. Цяо Мин, один из главных руководителей школы, тоже пришел на поминальную службу. Инь со злостью плюнула ему в лицо. Люди поспешно разняли их. «Прошлое есть прошлое», – сказали ей и ему.
Жизнь текла как обычно. Она осталась одна и занималась правкой рукописей стихов Яна. Шанхайское издательство опубликовало собрание его сочинений. Но это все до того, как был напечатан роман «Смерть китайского профессора», когда о Яне снова заговорили, точнее, о романтических отношениях между Инь и Яном.
Вот суть истории, – сказала Пэйцинь в конце своего рассказа. – Все, что я тебе сказала, основано на информации, собранной мной в библиотеке из рецензий и из воспоминаний очевидцев.
– Есть что-нибудь еще?
– Ну, есть много откликов о книге.
– Расскажи мне о них.
Некоторые верили, что история их романа очень правдива. А кто-то даже обвинял ее в его смерти. Не будь их отношений, руководство не стало бы «взъерошивать перья» и преследовать его. Он мог бы выжить. – Пэйцинь уселась поудобнее и прижалась к плечу Юя. – Кто-то совсем не верил в историю. По одной простой причине: в кадровой школе не было места для романтической любовной истории. Спальные комнаты были тесными, и они не могли найти другого места, чтобы встречаться, даже если бы у них было желание и энергия. Не говоря уже о политической атмосфере. Руководство кадровой школы могло быть более бдительным.
– Так что ты думаешь о книге?
– Когда я прочитала ее в первый раз, у меня сложилось неоднозначное впечатление. Некоторые части мне понравились, остальные нет. Хоть я и люблю поэзию Яна, тем не менее была разочарована.
– Правда? Ты не говорила мне об этом.
– В начале семидесятых я прочитала многое из его стихов, и ты знаешь, было небезопасно обсуждать их.
– Но я все-таки не пойму, почему ты была разочарована. Это ее книга, не его.
– Не смейся, но я думаю, он заслуживает большего, а мое первое прочтение могло быть предвзятым.
– Ты имеешь в виду кого-то лучше той женщины на фотографии, на задней стороне обложки книги – сморщенной женщины среднего возраста в очках? – спросил Юй.
– Не знаю. Эта книга могла быть лучше, – сказала Пэйцинь. – Мне не нравится чрезмерно детализированное описание организации хунвейбинов. Это совсем неуместно. И потом, некоторые из этих описаний вызвали у меня отвращение.
– А что с ними было не так?
– Некоторые моменты там очень трогательные, некоторые похожи на мелодраму, что-то вроде страстно влюбленных тинейджеров. Сложно представить, что человек в таком возрасте и такого опыта может быть таким наивным.
– Что ж, в те годы люди хватались за все, – сказал Юй. – Они вынуждены были хвататься за любую соломинку, чтобы сохранить некое сходство с человеком. Это, должно быть, касалось и ее и его.
– Может быть, так оно и было, – согласилась Пэйцинь. – Возможно, я была без ума влюблена в его творчество. На этот раз, зная всю их подноготную и прочтя книгу во второй раз более внимательно, я поняла, что Инь, судя по всему, проявляла о нем большую заботу. То, что была чересчур эмоциональной, должно быть, плохо сказалось на ее писании. Она была женщиной, имеющей чувство жалости.
– Я тоже так думаю. – Юй потянулся к пачке сигарет, лежащей на прикроватной тумбочке.
– Пожалуйста, не надо, – сказала Пэйцинь, повернув голову, чтобы посмотреть на будильник, который стоял там же. – Мы так долго говорим о других…
Под одеялом он почувствовал ее пальчики, касающиеся его кожи. Это было так же, как в те годы в Юньнани, где позади их лачуги журчал ручеек.
Он прочитал в ее глазах желание и переложил подушку со спинки кровати. Это была одна из тех редких ночей уединения, когда они не пытались сдерживать дыхание или стараться делать как можно меньше звуков и движений, потому что слились друг с другом.
Потом он долго держал ее за руку, с большой любовью, очень долго.
К его удивлению, Пэйцинь стала едва заметно похрапывать. Это случалось тогда, когда она сильно уставала. Наверное, за последние несколько дней она допоздна читала. Ради него.
Все эти годы жизнь Пэйцинь была полна сюрпризов.
Иногда он удивлялся, ведь она могла прожить совсем другую жизнь. Милая, талантливая, их пути могли и не пересечься вовсе, но вообще-то Юй был благодарен культурной революции. После стольких лет национальной катастрофы она все еще была с ним, даже сейчас присоединилась к нему, чтобы вести расследование.
Несмотря на все разочарования жизни, Юй считал себя счастливчиком.
Но вдруг его охватило беспокойство. Это было не только из-за Инь и Яна; это было что-то смутное и к тому же личное. Он понял, что никто не может предвидеть, будет ли в Китае другая культурная революция.
Надо было спать, а в его голове роились странные мысли. К счастью, Пэйцинь не писательница – это была одна не до конца сформированная мысль, с которой он наконец-то в ту ночь заснул.
9
Старший следователь Чэнь проснулся от резкого, раздражающего звука будильника, стоящего на прикроватной тумбочке. Ему хотелось сдаться, хотя его все еще мучили сомнения в правильности его решения, и он не знал, как быть.
Он поднялся, протирая глаза. За окном на улице все еще было пасмурно.
«Это не мое расследование», – сказал он себе еще раз. Юй делает все, что в его силах. На этом этапе его вмешательство уже не повлияет на результат. Сейчас приоритетом для него должен стать лежащий на столе перевод проекта «Новый Мир».
Что касалось перевода, то Гу не оказывал на него никакого давления, в отличие от секретаря парткома Ли, настоятельно рекомендовавшего ему взяться за это дело. Правда, Гу тоже настаивал, хотя не напрямую. Иногда Чэню казалось, что Белое Облако была приставлена к нему не столько как помощница, а как тонкий намек на то, что он должен сконцентрировать свое внимание на переводе.
Чэнь все еще чувствовал, что должен что-то сделать для следствия. Для этого было несколько причин. Он должен внести свой вклад в это дело, для Яна, или если не лично для него самого, то хотя бы просто ради имени писателя, чья карьера была трагически короткой и чьи работы Чэнь должен был бы прочесть раньше.
В школьные годы Чэнь прочел роман «Мартин Иден» Лондона, переведенный Яном, и знал, что Ян был один из самых почитаемых переводчиков английских детективов, но потом Чэнь выучил английский и стал читать книги в оригинале. Когда Чэнь сам начал писать стихи, он перестал читать поэзию Яна, к тому же тогда книги сложно было достать. Тем временем вышло в свет собрание сочинений Яна, но Чэнь уже стал начинающим кадровым партийным работником и был настолько занят, что не мог читать столько, сколько ему хотелось.
На самом деле Чэнь понимал, что его писательская карьера сейчас достигла критического уровня. Слишком много книг ждали своей очереди, чтобы он наконец прочел их. Если принять участие в очередном расследовании убийства, неизвестно, сколько он еще продержится как писатель.
Он чувствовал сходство с Яном, поэт такой же человек, что и переводчик. И случись драматический поворот событий в политике, с Чэнем может произойти то же, что и с Яном.
Чэнь не знал, что Ян переводил с китайского на английский, чего Чэнь раньше никогда не делал, за исключением небольших фрагментов из стихов для друга из Штатов.
Он взял кофейник и пошел заваривать бразильский кофе, подарок его дальней подруги.
Потом Чэнь достал текст перевода стихов Яна, который дал ему Юй. Вместо того чтобы изучить этот текст, отпечатанный на компьютере, он сосредоточился на рукописном варианте. Оба текста были практически идентичными, Чэнь понял, что читая эту рукопись, можно проникнуть в творческий мир писателя.
Общее впечатление от рукописи Яна было таковым: он очень добросовестно пытался сделать все, чтобы текст был доступен для чтения современным английским читателям. Внимание Чэня привлекли некоторые краткие заметки на полях: «Глава 3», «гл.11», «гл. 8 или гл. 26», «гл. 12, если не гл. 15», «Для конца».
Очевидно, эти сноски имели значение для одного Яна.
Возможно, это были главы книг, которыми он пользовался при переводе, решил Чэнь. Классические китайские стихи могут содержать бесконечное количество свободных трактовок. Как большой ученый, Ян, вероятно, довольно много потрудился, прежде чем закончил этот необычный перевод.
Чэнь не мог уловить в этих пометках какой-либо смысл. Если Ян хотел пронумеровать страницы, то сделал бы это внизу листа, а тут главы. Было бы гораздо легче сделать ссылки где-нибудь в конце.
Сборник состоял из стихов Яна, которые Чэнь тут же узнал, даже на английском языке. Однако некоторые из них были не такими, какими должны были быть в оригинале. Возможно, Ян выбрал эти стихи из ранних и менее известных сборников. Это некоторым образом объясняло наличие тех сносок.
Отсутствие вступления и заключения навело Чэня на другую мысль. Он тоже писал заключения для разных проектов, в которых цитировал одну или две строки. Ян, наверное, находился на заключительном этапе перевода стихов, но скоропостижно скончался, так и не успев закончить их.
Несмотря на свою неудачную попытку выявить хоть какое-то отношение этой рукописи к делу, Чэнь не откладывал ее, но понимал, почему Инь так трепетно относилась к рукописи.
В ней были прекрасные любовные стихи, о которых Инь упоминала в предисловии и в которых были запечатлены самые запоминающиеся дни их жизни. В кадровой школе они вместе сосредоточенно, держась за руки, изучали стихи на английском и на китайском языках. В одну из таких ночей они, должно быть, почувствовали, что Су Дунпо писал эти стихи именно для них и что они сами были связаны навечно через эти строки:
Он встал, подошел к окну и стал пристально вглядываться в уже недремлющую улицу. Через дорогу он увидел неожиданно появившегося мальчугана, который поспешно выходил из двери, завязывая одной рукой красный пионерский галстук, а в другой держал жареную рисовую лепешку. На спине у него был объемный ранец. Чэнь вспомнил, что вот также тридцать лет назад он сам спешил в школу. Старший следователь собрался с мыслями и вернулся к столу, заваленному словарями и бумагами.
Теперь у него еще нашлось задание для Белого Облака. Она должна съездить в шанхайскую библиотеку. Некоторые из стихов, переведенных Яном, могли оказаться в английских учебниках. Хотя Чэнь и не был уверен, но это могло быть в период предшествующий кампании борьбы с правыми в середине пятидесятых годов. Если это так, то были бы понятны шифрованные заметки на полях этой рукописи. Чэнь не надеялся узнать что-то важное или более значимое, ему просто было любопытно. Вдобавок ко всему в библиотеке должны быть каталоги китайских и иностранных издателей. Он попытается связаться с некоторыми из них, чтобы понять, могли ли они быть заинтересованы в выпуске сборника. Это было не к спеху, но ему становилось комфортно при мысли, что он предпринимает попытки сделать что-то для погибшей.
Таким образом Чэнь давал Белому Облаку задание, которое она могла выполнить за пределами его квартиры. Только после этого он чувствовал, что найдет в себе силы отрешиться от этой проблемы и заняться переводом. Так он и сделал. Около двух часов он плодотворно работал, прежде чем пришла Белое Облако. Очень помогал портативный компьютер.
Уже когда солнечный свет начал пробиваться через окно, в комнату вошла Белое Облако. В ее руках был бумажный пакет с небольшими жареными булочками. К тому времени он уже напечатал несколько страниц. Чэнь объяснил ей новое задание: найти в журналах стихи, переведенные Яном, и установить издателей, которые могли быть заинтересованы в публикации сборника этих стихов. К тому же он интуитивно чувствовал, что это поможет обнаружить кое-что еще, хотя и не знал что. Это был ход с дальним прицелом. Сам он вряд ли пошел бы в библиотеку, несмотря на свое чутье, но благодаря Белому Облаку это было возможно.
– Как тебе известно, мне приходится оказывать помощь следователю Юю. В любом случае это в моих силах, – объяснил ей Чэнь, – но у меня мало времени, чтобы и помогать, и работать над переводом мистера Гу. Так что твоя услуга мне очень необходима.
– Маленькая секретарша и нужна для того, чтобы выполнять все требования босса, – сказала Белое Облако, лукаво улыбаясь. – Все, что угодно. Вам не нужно объяснять. Мистер Гу не раз это подчеркивал. Так как насчет вашего обеда?
Он поднялся, протирая глаза. За окном на улице все еще было пасмурно.
«Это не мое расследование», – сказал он себе еще раз. Юй делает все, что в его силах. На этом этапе его вмешательство уже не повлияет на результат. Сейчас приоритетом для него должен стать лежащий на столе перевод проекта «Новый Мир».
Что касалось перевода, то Гу не оказывал на него никакого давления, в отличие от секретаря парткома Ли, настоятельно рекомендовавшего ему взяться за это дело. Правда, Гу тоже настаивал, хотя не напрямую. Иногда Чэню казалось, что Белое Облако была приставлена к нему не столько как помощница, а как тонкий намек на то, что он должен сконцентрировать свое внимание на переводе.
Чэнь все еще чувствовал, что должен что-то сделать для следствия. Для этого было несколько причин. Он должен внести свой вклад в это дело, для Яна, или если не лично для него самого, то хотя бы просто ради имени писателя, чья карьера была трагически короткой и чьи работы Чэнь должен был бы прочесть раньше.
В школьные годы Чэнь прочел роман «Мартин Иден» Лондона, переведенный Яном, и знал, что Ян был один из самых почитаемых переводчиков английских детективов, но потом Чэнь выучил английский и стал читать книги в оригинале. Когда Чэнь сам начал писать стихи, он перестал читать поэзию Яна, к тому же тогда книги сложно было достать. Тем временем вышло в свет собрание сочинений Яна, но Чэнь уже стал начинающим кадровым партийным работником и был настолько занят, что не мог читать столько, сколько ему хотелось.
На самом деле Чэнь понимал, что его писательская карьера сейчас достигла критического уровня. Слишком много книг ждали своей очереди, чтобы он наконец прочел их. Если принять участие в очередном расследовании убийства, неизвестно, сколько он еще продержится как писатель.
Он чувствовал сходство с Яном, поэт такой же человек, что и переводчик. И случись драматический поворот событий в политике, с Чэнем может произойти то же, что и с Яном.
Чэнь не знал, что Ян переводил с китайского на английский, чего Чэнь раньше никогда не делал, за исключением небольших фрагментов из стихов для друга из Штатов.
Он взял кофейник и пошел заваривать бразильский кофе, подарок его дальней подруги.
Потом Чэнь достал текст перевода стихов Яна, который дал ему Юй. Вместо того чтобы изучить этот текст, отпечатанный на компьютере, он сосредоточился на рукописном варианте. Оба текста были практически идентичными, Чэнь понял, что читая эту рукопись, можно проникнуть в творческий мир писателя.
Общее впечатление от рукописи Яна было таковым: он очень добросовестно пытался сделать все, чтобы текст был доступен для чтения современным английским читателям. Внимание Чэня привлекли некоторые краткие заметки на полях: «Глава 3», «гл.11», «гл. 8 или гл. 26», «гл. 12, если не гл. 15», «Для конца».
Очевидно, эти сноски имели значение для одного Яна.
Возможно, это были главы книг, которыми он пользовался при переводе, решил Чэнь. Классические китайские стихи могут содержать бесконечное количество свободных трактовок. Как большой ученый, Ян, вероятно, довольно много потрудился, прежде чем закончил этот необычный перевод.
Чэнь не мог уловить в этих пометках какой-либо смысл. Если Ян хотел пронумеровать страницы, то сделал бы это внизу листа, а тут главы. Было бы гораздо легче сделать ссылки где-нибудь в конце.
Сборник состоял из стихов Яна, которые Чэнь тут же узнал, даже на английском языке. Однако некоторые из них были не такими, какими должны были быть в оригинале. Возможно, Ян выбрал эти стихи из ранних и менее известных сборников. Это некоторым образом объясняло наличие тех сносок.
Отсутствие вступления и заключения навело Чэня на другую мысль. Он тоже писал заключения для разных проектов, в которых цитировал одну или две строки. Ян, наверное, находился на заключительном этапе перевода стихов, но скоропостижно скончался, так и не успев закончить их.
Несмотря на свою неудачную попытку выявить хоть какое-то отношение этой рукописи к делу, Чэнь не откладывал ее, но понимал, почему Инь так трепетно относилась к рукописи.
В ней были прекрасные любовные стихи, о которых Инь упоминала в предисловии и в которых были запечатлены самые запоминающиеся дни их жизни. В кадровой школе они вместе сосредоточенно, держась за руки, изучали стихи на английском и на китайском языках. В одну из таких ночей они, должно быть, почувствовали, что Су Дунпо писал эти стихи именно для них и что они сами были связаны навечно через эти строки:
Предисловие было написано умело. Инь не пыталась рассказать о многом и почти не описывала cцен, где она и Ян, находясь в кадровой школе, читали и обсуждали эти стихи. Но закончила предисловие сценой, где она, стоя в одиночестве, читала стихи, написанные Ли Юем, которые однажды глубокой ночью читал ей Ян:
Пробил страж ночной уже третий раз.
Светлый диск луны на небе угас.
Бредет лошадь тощая, кляча клячею,
Человек на ней вида мрачного.
Когда ветер западный повернет на нас?
Палец, вверх подняв, узнаем тотчас.
Ветру вольному нету времени.
Все несется он вдаль по темени.
Рукопись была выдержана в сентиментальных тонах. И сейчас Чэнь держал в руках эти нежные стихи. Неудивительно, что Инь хранила рукопись в банковской ячейке.
Когда умрет цветок весенний, отжив свой срок сполна?
Когда зайдет за горизонт осенняя луна?
Кто ныне в думы о былом тебе откроет дверцу?
О том, что было и прошло, тебе расскажет сердце.
Вновь на мансарде, как в прошлую ночь,
ветер гуляет восточный.
В свете прекрасной луны мне невмочь
дом этот видеть воочию.
И резные перила, и ступени из мрамора
неизменны всегда.
Лишь подвластна течению времени ее красота.
Сколько горя в себе я ношу?
Горе – быстрые струи потока
этой длинной весенней реки,
что несет свои воды с Востока.
Он встал, подошел к окну и стал пристально вглядываться в уже недремлющую улицу. Через дорогу он увидел неожиданно появившегося мальчугана, который поспешно выходил из двери, завязывая одной рукой красный пионерский галстук, а в другой держал жареную рисовую лепешку. На спине у него был объемный ранец. Чэнь вспомнил, что вот также тридцать лет назад он сам спешил в школу. Старший следователь собрался с мыслями и вернулся к столу, заваленному словарями и бумагами.
Теперь у него еще нашлось задание для Белого Облака. Она должна съездить в шанхайскую библиотеку. Некоторые из стихов, переведенных Яном, могли оказаться в английских учебниках. Хотя Чэнь и не был уверен, но это могло быть в период предшествующий кампании борьбы с правыми в середине пятидесятых годов. Если это так, то были бы понятны шифрованные заметки на полях этой рукописи. Чэнь не надеялся узнать что-то важное или более значимое, ему просто было любопытно. Вдобавок ко всему в библиотеке должны быть каталоги китайских и иностранных издателей. Он попытается связаться с некоторыми из них, чтобы понять, могли ли они быть заинтересованы в выпуске сборника. Это было не к спеху, но ему становилось комфортно при мысли, что он предпринимает попытки сделать что-то для погибшей.
Таким образом Чэнь давал Белому Облаку задание, которое она могла выполнить за пределами его квартиры. Только после этого он чувствовал, что найдет в себе силы отрешиться от этой проблемы и заняться переводом. Так он и сделал. Около двух часов он плодотворно работал, прежде чем пришла Белое Облако. Очень помогал портативный компьютер.
Уже когда солнечный свет начал пробиваться через окно, в комнату вошла Белое Облако. В ее руках был бумажный пакет с небольшими жареными булочками. К тому времени он уже напечатал несколько страниц. Чэнь объяснил ей новое задание: найти в журналах стихи, переведенные Яном, и установить издателей, которые могли быть заинтересованы в публикации сборника этих стихов. К тому же он интуитивно чувствовал, что это поможет обнаружить кое-что еще, хотя и не знал что. Это был ход с дальним прицелом. Сам он вряд ли пошел бы в библиотеку, несмотря на свое чутье, но благодаря Белому Облаку это было возможно.
– Как тебе известно, мне приходится оказывать помощь следователю Юю. В любом случае это в моих силах, – объяснил ей Чэнь, – но у меня мало времени, чтобы и помогать, и работать над переводом мистера Гу. Так что твоя услуга мне очень необходима.
– Маленькая секретарша и нужна для того, чтобы выполнять все требования босса, – сказала Белое Облако, лукаво улыбаясь. – Все, что угодно. Вам не нужно объяснять. Мистер Гу не раз это подчеркивал. Так как насчет вашего обеда?