Страница:
Я поинтересовался:
— Зачем он мне?
— Даешь! — удивился Егоров. — Начальник охраны без пушки. Это как?
— Ходил же без пушки. И ничего.
— А теперь возможно «чего». Вот разрешение на ствол. А это — твоя официальная ксива. Как говаривали когда-то в здешних краях: аусвайс.
Он выложил на барьер тощую красную книжицу, вроде комсомольского билета, с золотым тиснением «КПРФ» на обложке и гербовую бумагу с печатями. Я просмотрел документы. Разрешение на ношение и хранение огнестрельного оружия было выдано московской милицией. Содержание книжицы гласило, что гр-н Пастухов С.С. является начальником охраны кандидата в губернаторы гр-на Антонюка Л.А.
— Я все еще начальник охраны Антонюка?
— А почему нет? — не понял Егоров. — Есть вопросы?
— Поднакопилось.
— Смогу — отвечу, — пообещал он. Я укрепил «тэтэшник» на стенде и отстрелял обойму. В хороших руках была пушка. Не знаю в чьих, но в хороших. Я перезарядил пистолет и спросил:
— А где глушитель?
— Ну, Серега! То вообще брать не хотел, теперь глушитель требуешь. Нет для него глушителя. И не было никогда. Зачем тебе?
— Мало ли.
— Мало ли что?
— Мало ли все. Знать бы.
— Ладно, пошли обедать. Потом поговорим.
Мы вышли из тира. Туман исчез. В насыщенных рассеянным светом облаках скользило неяркое солнце.
Сосны. Дюны. Бесконечные плоские волны, с легким шипением набегающие на песок.
Егоров с удовольствием огляделся:
— Балтика!..
— Чья это база?
— Проехали. Следующий.
— Зачем ты меня сюда привез?
— Не вопрос. Познакомить с ребятами.
— Зачем ты меня им засветил?
— Чтобы знали в лицо и не пристрелили в случае чего. Теперь ясно?
— Почему в охрану Антонюка набраны люди, которые понятия не имеют об этой работе?
— Они не хуже, чем охрана губернатора.
— Они лучше. Но это не ответ.
— Это мои люди. Ответ?
— Кто такой смуглый?
— Выбрось из головы. Тебе показалось.
— Зачем ты меня пасешь?
— Проехали.
— Зачем меня пасет этот смуглый?
— Про него я тебе уже все сказал.
— Какие сигареты ты куришь?
— Это имеет значение?
— Ни малейшего.
— Для чего же спросил?
— Чтобы получить ответ. Хоть один.
— Считаешь, не получил?
— Пока нет.
— "Кэмэл".
— Теперь получил. Один.
Егоров ткнул сигарету в пепельницу и внимательно на меня посмотрел. Как всегда, словно бы насмешливо — из-за излома брови. Но в этот раз насмешливость можно было не брать в расчет. Это была форма. А содержание его взгляда было другим. Я не сразу понял каким. Потом понял. Отсутствующим. Вот так он на меня и посмотрел — внимательно-отсутствующим взглядом. Как будто мысленно был где-то совсем в другом месте, и ему понадобилось некоторое время, чтобы вернуться в реальность, в которой за просторным, во всю стену, окном не в лад покачивались мачты «Драконов» и терся бортом о причальные сваи серый сторожевик.
Мы сидели в небольшом холле на втором этаже одного из санаторных блоков, в цоколе которого располагалась столовая. Правильней сказать — уютное, оформленное в прибалтийском стиле кафе. Только столы были длинные, каждый человек на десять.
И официанток не было. Каждый подходил к стойке, набирал что хотел, наливал борщ из фарфоровых супниц и располагался за столом. Скатерти, хорошая посуда, мельхиоровые приборы, эти супницы. Флотские дела. И бутылки без этикеток — с белым и красным сухим вином.
Обедали шумно, с завидным аппетитом, вполне естественным для молодых здоровых мужиков, от души поработавших в спортзале. На меня не то чтобы не обращали внимания, но словно бы предоставили самому себе. Хотя поглядывали с интересом.
Особенно Миня. С Егоровым тоже держались свободно, но с заметной уважительностью. Примерно как флотские офицеры держатся за обеденным столом с капитаном. Так что Егоров не соврал, когда сказал о них: «Мои люди». Только вот про этого смуглого он не мог бы сказать: «Один из них». За этим общим столом он был бы неуместен, как волк в веселой собачьей стае.
— У меня тоже есть пара вопросов, на которые ты не ответишь, — проговорил наконец Егоров. — Или рискнешь?
Я кивнул:
— Попробую.
— Зачем ты ходил на митинги губернатора?
— Интересовался его программой.
— Зачем?
— Чтобы оценить его шансы.
— Твоя забота — Антонюк, а не губернатор.
— Моя забота — киллер. Если его не вычислить, Антонюка не уберечь.
— Ты три раза уходил от хвоста.
— Четыре.
— Да? Мне доложили — три.
— Твои проблемы.
— С кем ты встречался?
— Ни с кем.
— Тогда зачем уходил?
— Проверить. Смогу ли уйти, если понадобится.
— Сможешь?
— От тебя смогу. От смуглого трудней. Но я постараюсь.
— Хвостов больше не будет.
— Да ну?
— Я тебе говорю.
— Зачем они были нужны?
— Страховка.
— А теперь спроси, какие сигареты я курю.
— Ты же не куришь.
— Правильно. Вот так бы я тебе и ответил. И в нашем разговоре это был бы не единственный честный ответ. По крайней мере, с моей стороны.
На лице Егорова вновь появилось его обычное насмешливое выражение. Он похлопал меня по колену:
— Расслабься, Серега. И давай о деле. Завтра первый тур выборов. Пятьдесят процентов плюс один голос не наберет никто. Это, думаю, ты уже понял. Второй тур — через две недели. Вот тут и разгорятся страсти.
— Какие страсти? — удивился я. — У Антонюка тридцать один процент. У губернатора двадцать один.
— Плохо считаешь, — возразил Егоров. — Во втором туре губернатор получит голоса «Яблока». Двадцать один и семнадцать. Тридцать восемь.
— А Антонюк — голоса жириновцев. Тридцать один плюс двенадцать. Сорок три.
— Во-первых, пять процентов разницы — мизер. Во-вторых, все эти рейтинги — фуфло. Их нужно принимать с большой поправкой. На все. Даже на погоду. Заштормит Балтика — на выборы вообще никто не придет.
— Избиратели Антонюка придут. Народ закаленный. И не забывай, что впереди — 7 ноября.
— Это неудачно совпало, — согласился Егоров. — Но все меры будут приняты.
Погасят всю задолженность по пенсиям и зарплате. А это главное.
— А раньше нельзя было?
— Откуда мне знать? Что я — Минфин? В общем, за две недели много чего может случиться.
— Губернатор все равно не выиграет. Он не хочет выигрывать.
— Ты тоже заметил? Похоже на то.
— Что с ним могло стрястись?
— Не наши проблемы. У нас дело простое — засечь киллера.
— Очень простое, — подтвердил я. — Особенно, если его нет.
— Вот как? — переспросил Егоров. — Кто же убил Комарова? Я покивал:
— Это интересный вопрос. Даже очень.
— Твои действия?
— Я обязан докладывать?
— Угорел я от тебя, Серега. Говорить с тобой — как вдоль кювета идти. Весь в репьях. Ничего ты не обязан. Это я обязан тебя прикрывать. И быть у тебя на подхвате. Что я и делаю. Держи. Ключи от «пассата». А это техпаспорт и доверенность.
— Зачем мне машина?
— Блядей катать. Антонюк будет в области выступать — на автобусе за ним ездить?
И еще. Зайди к нему. Он уже несколько раз спрашивал, где его начальник охраны.
Тут уж я не выдержал:
— А по телевизору мне не нужно выступить? Чтобы меня каждая собака в городе знала?
— Твои дела. Не хочешь — не ходи. Но согласись: выглядит странновато, что Антонюк с тобой не знаком. Не находишь?
— Ему не нужна охрана.
— Не умничай. Тебе не за то заплатили. Если с Антонюком что-нибудь случится, счет тебе будет выставлен по полной программе. Сам знаешь, как расторгаются такие контракты.
— Догадываюсь. Хотя в моей практике таких случаев не было.
— Таких случаев много и не бывает. Первый — он же последний. У меня все. У тебя ко мне?
— У меня к тебе и не было ничего.
— Возвращайся в город. Связь через Гену. Больше мы с тобой не встретимся. По крайней мере, до конца операции.
— Я буду по тебе скучать.
— Поди-ка ты — знаешь куда?
— Уже в пути.
Поговорили, в общем. Да, жизнь быстротечна, но воспоминания сохраняют нам молодость. Как там еще? А, вот как: мертвые остаются молодыми.
…На следующий день, в воскресенье вечером, телеведущий Эдуард Чемоданов объявил предварительные результаты выборов. В них приняло участие более 60 процентов избирателей, имеющих право голоса. Следовательно, выборы можно было считать состоявшимися.
Приглашенный Эдуардом Чемодановым в прямой эфир председатель областной избирательной комиссии ознакомил уважаемых телезрителей с последними данными, поступившими с участков, предупредив, что цифры эти не окончательные, но — как показывает практика — достаточно точно отражающие расстановку сил.
Кандидату от ЛДПР отдали свои голоса 12 процентов жителей города и области, принявших участие в выборах. Опять при своих. «Яблоко» набрало 14,7 процента.
Кандидат движения «Наш дом — Россия», губернатор области Хомутов, получил 20,6 процента, а кандидат от КПРФ Антонюк ровно на 10 процентов больше — 30,6.
Несложный подсчет показывал, что если «Яблоко» отдаст свои голоса НДР, а соколы Жириновского перепорхнут на жердочку КПРФ, то отрыв Антонюка от Хомутова составит 7,3 процента.
Хватит их ему для победы? Не факт. Особенно, если спешно подбросят бабок на погашение долгов по пенсиям и зарплате.
Да, не факт. Что из этого вытекало? Только одно: пришла мне пора распрощаться с ролью стороннего наблюдателя.
III
— Зачем он мне?
— Даешь! — удивился Егоров. — Начальник охраны без пушки. Это как?
— Ходил же без пушки. И ничего.
— А теперь возможно «чего». Вот разрешение на ствол. А это — твоя официальная ксива. Как говаривали когда-то в здешних краях: аусвайс.
Он выложил на барьер тощую красную книжицу, вроде комсомольского билета, с золотым тиснением «КПРФ» на обложке и гербовую бумагу с печатями. Я просмотрел документы. Разрешение на ношение и хранение огнестрельного оружия было выдано московской милицией. Содержание книжицы гласило, что гр-н Пастухов С.С. является начальником охраны кандидата в губернаторы гр-на Антонюка Л.А.
— Я все еще начальник охраны Антонюка?
— А почему нет? — не понял Егоров. — Есть вопросы?
— Поднакопилось.
— Смогу — отвечу, — пообещал он. Я укрепил «тэтэшник» на стенде и отстрелял обойму. В хороших руках была пушка. Не знаю в чьих, но в хороших. Я перезарядил пистолет и спросил:
— А где глушитель?
— Ну, Серега! То вообще брать не хотел, теперь глушитель требуешь. Нет для него глушителя. И не было никогда. Зачем тебе?
— Мало ли.
— Мало ли что?
— Мало ли все. Знать бы.
— Ладно, пошли обедать. Потом поговорим.
Мы вышли из тира. Туман исчез. В насыщенных рассеянным светом облаках скользило неяркое солнце.
Сосны. Дюны. Бесконечные плоские волны, с легким шипением набегающие на песок.
Егоров с удовольствием огляделся:
— Балтика!..
* * *
— Давай свои вопросы.— Чья это база?
— Проехали. Следующий.
— Зачем ты меня сюда привез?
— Не вопрос. Познакомить с ребятами.
— Зачем ты меня им засветил?
— Чтобы знали в лицо и не пристрелили в случае чего. Теперь ясно?
— Почему в охрану Антонюка набраны люди, которые понятия не имеют об этой работе?
— Они не хуже, чем охрана губернатора.
— Они лучше. Но это не ответ.
— Это мои люди. Ответ?
— Кто такой смуглый?
— Выбрось из головы. Тебе показалось.
— Зачем ты меня пасешь?
— Проехали.
— Зачем меня пасет этот смуглый?
— Про него я тебе уже все сказал.
— Какие сигареты ты куришь?
— Это имеет значение?
— Ни малейшего.
— Для чего же спросил?
— Чтобы получить ответ. Хоть один.
— Считаешь, не получил?
— Пока нет.
— "Кэмэл".
— Теперь получил. Один.
Егоров ткнул сигарету в пепельницу и внимательно на меня посмотрел. Как всегда, словно бы насмешливо — из-за излома брови. Но в этот раз насмешливость можно было не брать в расчет. Это была форма. А содержание его взгляда было другим. Я не сразу понял каким. Потом понял. Отсутствующим. Вот так он на меня и посмотрел — внимательно-отсутствующим взглядом. Как будто мысленно был где-то совсем в другом месте, и ему понадобилось некоторое время, чтобы вернуться в реальность, в которой за просторным, во всю стену, окном не в лад покачивались мачты «Драконов» и терся бортом о причальные сваи серый сторожевик.
Мы сидели в небольшом холле на втором этаже одного из санаторных блоков, в цоколе которого располагалась столовая. Правильней сказать — уютное, оформленное в прибалтийском стиле кафе. Только столы были длинные, каждый человек на десять.
И официанток не было. Каждый подходил к стойке, набирал что хотел, наливал борщ из фарфоровых супниц и располагался за столом. Скатерти, хорошая посуда, мельхиоровые приборы, эти супницы. Флотские дела. И бутылки без этикеток — с белым и красным сухим вином.
Обедали шумно, с завидным аппетитом, вполне естественным для молодых здоровых мужиков, от души поработавших в спортзале. На меня не то чтобы не обращали внимания, но словно бы предоставили самому себе. Хотя поглядывали с интересом.
Особенно Миня. С Егоровым тоже держались свободно, но с заметной уважительностью. Примерно как флотские офицеры держатся за обеденным столом с капитаном. Так что Егоров не соврал, когда сказал о них: «Мои люди». Только вот про этого смуглого он не мог бы сказать: «Один из них». За этим общим столом он был бы неуместен, как волк в веселой собачьей стае.
— У меня тоже есть пара вопросов, на которые ты не ответишь, — проговорил наконец Егоров. — Или рискнешь?
Я кивнул:
— Попробую.
— Зачем ты ходил на митинги губернатора?
— Интересовался его программой.
— Зачем?
— Чтобы оценить его шансы.
— Твоя забота — Антонюк, а не губернатор.
— Моя забота — киллер. Если его не вычислить, Антонюка не уберечь.
— Ты три раза уходил от хвоста.
— Четыре.
— Да? Мне доложили — три.
— Твои проблемы.
— С кем ты встречался?
— Ни с кем.
— Тогда зачем уходил?
— Проверить. Смогу ли уйти, если понадобится.
— Сможешь?
— От тебя смогу. От смуглого трудней. Но я постараюсь.
— Хвостов больше не будет.
— Да ну?
— Я тебе говорю.
— Зачем они были нужны?
— Страховка.
— А теперь спроси, какие сигареты я курю.
— Ты же не куришь.
— Правильно. Вот так бы я тебе и ответил. И в нашем разговоре это был бы не единственный честный ответ. По крайней мере, с моей стороны.
На лице Егорова вновь появилось его обычное насмешливое выражение. Он похлопал меня по колену:
— Расслабься, Серега. И давай о деле. Завтра первый тур выборов. Пятьдесят процентов плюс один голос не наберет никто. Это, думаю, ты уже понял. Второй тур — через две недели. Вот тут и разгорятся страсти.
— Какие страсти? — удивился я. — У Антонюка тридцать один процент. У губернатора двадцать один.
— Плохо считаешь, — возразил Егоров. — Во втором туре губернатор получит голоса «Яблока». Двадцать один и семнадцать. Тридцать восемь.
— А Антонюк — голоса жириновцев. Тридцать один плюс двенадцать. Сорок три.
— Во-первых, пять процентов разницы — мизер. Во-вторых, все эти рейтинги — фуфло. Их нужно принимать с большой поправкой. На все. Даже на погоду. Заштормит Балтика — на выборы вообще никто не придет.
— Избиратели Антонюка придут. Народ закаленный. И не забывай, что впереди — 7 ноября.
— Это неудачно совпало, — согласился Егоров. — Но все меры будут приняты.
Погасят всю задолженность по пенсиям и зарплате. А это главное.
— А раньше нельзя было?
— Откуда мне знать? Что я — Минфин? В общем, за две недели много чего может случиться.
— Губернатор все равно не выиграет. Он не хочет выигрывать.
— Ты тоже заметил? Похоже на то.
— Что с ним могло стрястись?
— Не наши проблемы. У нас дело простое — засечь киллера.
— Очень простое, — подтвердил я. — Особенно, если его нет.
— Вот как? — переспросил Егоров. — Кто же убил Комарова? Я покивал:
— Это интересный вопрос. Даже очень.
— Твои действия?
— Я обязан докладывать?
— Угорел я от тебя, Серега. Говорить с тобой — как вдоль кювета идти. Весь в репьях. Ничего ты не обязан. Это я обязан тебя прикрывать. И быть у тебя на подхвате. Что я и делаю. Держи. Ключи от «пассата». А это техпаспорт и доверенность.
— Зачем мне машина?
— Блядей катать. Антонюк будет в области выступать — на автобусе за ним ездить?
И еще. Зайди к нему. Он уже несколько раз спрашивал, где его начальник охраны.
Тут уж я не выдержал:
— А по телевизору мне не нужно выступить? Чтобы меня каждая собака в городе знала?
— Твои дела. Не хочешь — не ходи. Но согласись: выглядит странновато, что Антонюк с тобой не знаком. Не находишь?
— Ему не нужна охрана.
— Не умничай. Тебе не за то заплатили. Если с Антонюком что-нибудь случится, счет тебе будет выставлен по полной программе. Сам знаешь, как расторгаются такие контракты.
— Догадываюсь. Хотя в моей практике таких случаев не было.
— Таких случаев много и не бывает. Первый — он же последний. У меня все. У тебя ко мне?
— У меня к тебе и не было ничего.
— Возвращайся в город. Связь через Гену. Больше мы с тобой не встретимся. По крайней мере, до конца операции.
— Я буду по тебе скучать.
— Поди-ка ты — знаешь куда?
— Уже в пути.
Поговорили, в общем. Да, жизнь быстротечна, но воспоминания сохраняют нам молодость. Как там еще? А, вот как: мертвые остаются молодыми.
…На следующий день, в воскресенье вечером, телеведущий Эдуард Чемоданов объявил предварительные результаты выборов. В них приняло участие более 60 процентов избирателей, имеющих право голоса. Следовательно, выборы можно было считать состоявшимися.
Приглашенный Эдуардом Чемодановым в прямой эфир председатель областной избирательной комиссии ознакомил уважаемых телезрителей с последними данными, поступившими с участков, предупредив, что цифры эти не окончательные, но — как показывает практика — достаточно точно отражающие расстановку сил.
Кандидату от ЛДПР отдали свои голоса 12 процентов жителей города и области, принявших участие в выборах. Опять при своих. «Яблоко» набрало 14,7 процента.
Кандидат движения «Наш дом — Россия», губернатор области Хомутов, получил 20,6 процента, а кандидат от КПРФ Антонюк ровно на 10 процентов больше — 30,6.
Несложный подсчет показывал, что если «Яблоко» отдаст свои голоса НДР, а соколы Жириновского перепорхнут на жердочку КПРФ, то отрыв Антонюка от Хомутова составит 7,3 процента.
Хватит их ему для победы? Не факт. Особенно, если спешно подбросят бабок на погашение долгов по пенсиям и зарплате.
Да, не факт. Что из этого вытекало? Только одно: пришла мне пора распрощаться с ролью стороннего наблюдателя.
III
Офис Фонда социального развития, президентом которого был руководитель областной организации КПРФ и кандидат в губернаторы Лев Анатольевич Антонюк, располагался в здании бывшего Дома политического просвещения — объемистой стекляшке, какие мне приходилось видеть везде, где случалось бывать. Даже в Грозном. Там, правда, от нее остались только осколки и покореженный фугасами каркас. Но в городе К.
Дом политпросвета был пока цел. Один этаж занимал фонд Антонюка, на других гнездились разнообразные АО, ТОО, «лимитеды» и «интернейшнлы», а внизу сверкала золотом на черном Лабрадоре вывеска банка «Народный кредит» и кучковались охранники в черных костюмах и при галстуках, разводя ля-ля-тополя с голенастыми младшими менеджерами.
Так что, если бы я был киллером, я не стал бы доставать «красного кандидата»
Антонюка на его рабочем месте. Хлопотно, наскочит случайно какой-нибудь младший менеджер, визгу не оберешься. Я бы поинтересовался, где он живет.
Я и поинтересовался.
Он жил в старой части города, на пятом этаже семиэтажного дома послевоенной постройки, реконструированного, как мне рассказали, в начале 80-х годов и приведенного в соответствие со скромными требованиями, которые предъявляли к своему жилью ответственные партийные и советские руководители, нуждавшиеся после трудов в спокойном отдыхе. Расположение дома на краю старинного дубового парка как нельзя лучше отвечало этому условию. Дом был длинный, вместительный, на шесть подъездов. Из чего можно было сделать вывод, что партийно-хозяйственное руководство областью требовало немалого количества номенклатурных специалистов.
Немалого, но, видно, все-таки недостаточного. Потому что со временем для ответработников были построены новые дома повышенной комфортности, но этот по старой памяти так и называли обкомовским. В нем жили люди, карьеры которых достигли пика как раз к моменту распределения здесь квартир, а выше не двинулись, потеряли энергию, как артиллерийский снаряд на излете. Так что они испытывали, должно быть, чувство неполноценности, вспоминая о временах, когда в подъездах круглосуточно дежурили милиционеры, а к площадке перед домом подкатывали черные «Волги» и неразговорчивые водители разносили по квартирам увесистые пакеты с продовольственными заказами.
И только новые времена вернули им ощущение собственной значимости. Что ни говори, а дом был основательный, в прекрасном месте, с видом на дубовые и липовые аллеи. Сюда потянулись удачливые бизнесмены, на площадке перед домом засверкали шикарные «мерседесы» и 940-е «вольвешники». Милиции в подъездах не появилось, но замаячили амбалы-телохранители, сопровождавшие новых хозяев жизни.
«Фольксваген-пассат», выделенный в мое распоряжение Егоровым, был не последней модели, но выглядел вполне достойно. Я оставил его возле глухого торца дома, рядом с лестницей под жестяным козырьком, ведущей в подвал, а сам прошел в первый подъезд, поднялся на лифте на пятый этаж и несколько раз позвонил в одну из двух квартир, выходивших на лестничную площадку.
Как я и ожидал, на звонок никто не ответил. Жена Антонюка и их взрослая дочь с грудным ребенком жили на взморье на капитальной зимней даче, он уезжал туда на субботу и воскресенье, а в будни ночевал в городской квартире. И иногда, между нами, девушками, не один, а с симпатичной рыженькой молодой женщиной, учительницей соседней школы. Не знаю, чему она учила школьников, а вот курсантов милицейских школ вполне могла бы кое-чему научить. Больно уж ловко и незаметно, лисичкой, умудрялась она юркать в квартиру Антонюка и исчезать из нее. У нее были свои ключи, а у меня нет, но замки оказались из тех, про которые один мой знакомый, бывший старший лейтенант спецназа Дмитрий Хохлов, по кличке Боцман, уважительно отзывается: «Говна пирога».
Я вошел в квартиру и аккуратно запер за собой дверь. Прислушался. Квартира была живая, дышала спокойствием и уютом, но никого в ней не было. На всякий случай я обошел, подсвечивая себе узким лучом фонарика, все четыре комнаты, образовавшиеся от соединения двух соседних квартир, заглянул на кухню, которую правильней было бы назвать столовой. Так и есть, никого. По-видимому, Антонюк на финальном отрезке предвыборной гонки решил не рисковать своей репутацией примерного семьянина.
Вернувшись в просторную прихожую, я ощупал карманы одежды, висевшей в стенном шкафу, потом проверил трюмо. И не зря. В верхней ящике лежал здоровенный газовый револьвер типа кольт. Я разрядил его и вернул на место. После чего прошел в гостиную, уселся в кресло, развернув его в сторону прихожей, и принялся ждать.
Антонюк должен был вернуться домой около восьми вечера. Он всегда возвращался примерно в это время, когда у него не было предвыборных мероприятий. Так и оказалось. Не успели напольные часы в гостиной отбить последний удар, как послышался гул лифта и лязганье металлической двери. Я приник к глазку. Из лифта вышел Антонюк, за ним было двинулись Гена и Миня из команды Егорова, но Антонюк остановил их небрежным жестом:
— Все в порядке, друзья мои. Спасибо. До завтра.
Снова хлопнула дверь, кабина покатилась вниз.
Ну, твою мать, охрана!
Я вернулся в кресло. Антонюк разделся в прихожей, вошел в гостиную и щелкнул выключателем.
И увидел меня.
Если бы он был сердечником, я бы, конечно, не пошел на этот эксперимент. Но он не производил впечатления нездорового человека. Напротив, оставлял впечатление вполне здорового. Крепенький, белобрысый, лысоватый, с летним загаром.
Килограммов десять лишнего веса было, конечно, но тут уж, видно, ничего не поделаешь. Презентации, приемы. Положение обязывает. Но по утрам бегал трусцой по парку среди прекрасных старых дубов по засыпанным золотыми листьями аллеям — показывали в каком-то предвыборном рекламном ролике. Так что насчет его сердца я мог не беспокоиться.
Я и не беспокоился.
— Кто вы такой? Что вы тут делаете? Я намерен был ответить на эти вопросы, но не сейчас.
Поэтому лишь молча пожал плечами. Он быстро сунул руку в карман.
Я укоризненно покачал головой.
— Никогда так не делайте. Не суйте руку в карман. Тем более — быстро. Я-то знаю, что в кармане у вас нет оружия, а другой может не знать. И это плохо кончится.
— А вы-то откуда знаете? — спросил Антонюк, несколько обескураженный моим назидательным тоном.
— Понятия не имею. Знаю, и все. От человека с оружием исходит другое излучение.
Если вы понимаете, о чем я говорю. Другой тон. Запах. Цвет. Ну, не знаю. Но что-то исходит. От вас не исходит.
— Ладно, я больше не буду быстро совать руку в карман.
— Прекрасно, — одобрил я. — Один полезный урок из нашего общения вы уже извлекли. Еще бы парочку, и все было бы в полном порядке.
Антонюк был не робкого десятка, нужно отдать ему должное. Он довольно быстро освоился и резко спросил:
— Что это значит?
А вот к ответу на этот вопрос я был вполне готов.
Я нацелил в него указательный палец и сказал:
— Это значит, что вы убиты. Он отступил в прихожую.
— Не нужно. Лев Анатольевич. Поздно. Я бросил на пол патроны от его газовика.
Они весело заскакали по буковому паркету. Он посмотрел на них и перевел взгляд на меня:
— Убит, значит? Очень интересно. Позвольте полюбопытствовать — из чего? Из вашего пальца?
Ничего не скажешь, крепкий мужик. Он даже начал мне нравиться. Не каждый сможет взять себя в руки в такой ситуации. Но отпускать ему комплименты не входило в мою задачу. В мою задачу входило совсем другое. Поэтому я извлек из подмышечной кобуры «тэтэшник» и передернул затвор, досылая патрон в казенник. Причем не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Давая ему возможность оценить тусклый блеск вороненой стали, упругое клацанье ухоженного и хорошо смазанного механизма, мое любовное и умелое с ним обращение. После чего встал и приставил ствол к его лбу.
Тут вот он Побледнел. Побледнеешь. Я бы и сам побледнел.
— Вот из чего, — объяснил я, хотя никаких объяснений не требовалось. — Один выстрел в лоб. Потом, когда вы упадете, еще один выстрел в голову. У нас, профессионалов, он называется прощальным. Иногда говорят — контрольным. Но я предпочитаю говорить «прощальным». По-моему, это гораздо правильней. — Я сел и поинтересовался, поигрывая «тэтэшником»:
— У вас еще есть вопросы?
— Выстрелы услышат. Вы не успеете уйти.
Да что они, сговорились?
— Это мои проблемы, а не ваши, — терпеливо объяснил я то, что совсем недавно объяснял Мине. — Ваши проблемы закончились. Все. И личные. И общественные. Все.
Понимаете?
— Чего вы от меня хотите? — спросил он.
— Попробуйте угадать. Это не очень трудно. Но требует другого взгляда на ситуацию.
— У меня нет ни денег, ни ценностей.
— Да ладно вам прибедняться! Как говорил в таких случаях один мой знакомый по кличке Артист: «Не верю».
— Это говорил не ваш знакомый бандит, а Константин Сергеевич Станиславский! Если вам что-нибудь напоминает это имя! — довольно нервно поправил меня Антонюк.
— Серьезно? Надо же. Вот засранец. А выдавал эти слова за свои. Буду знать.
Только он не бандит, он и в самом деле артист. С незаконченным театральным образованием. И мечтает сыграть Гамлета. Но вряд ли когда-нибудь сыграет.
Знаете, почему? Для него не существует вопроса: «Быть или не быть?» Он сначала стреляет, а потом начинает над этим раздумывать. Но недолго раздумывает. Нет, недолго.
Антонюк вынул из внутреннего кармана пиджака пачку баксов в банковской упаковке и бросил мне на колени.
— Пять тысяч. Берите и уходите.
— А говорили, что у вас денег нет. Или это для вас не деньги?
Он вытащил еще пачку.
— Десять. Забирайте и проваливайте. И забудьте обо мне.
— Не могу, — честно признался я. — Я обязан все время о вас помнить. За это мне заплатили. И гораздо больше.
— Пятьдесят! Вы получите пятьдесят тысяч долларов!
— Столько мне и заплатили.
— Значит, договорились?
— А мои обязательства? Исполнение договора в натуре. Так вроде пишут нынче в контрактах? Неустойка. Упущенная выгода. Да со мной ведь и контракт-то заключили не коммерческий. А такой, за неисполнение которого отвечают вовсе не бабками.
— А чем?
— Жизнью.
— Моей?
— Моей, Лев Анатольевич. Как, по-вашему, мне это надо?
Он помедлил и хмуро кивнул.
— Пойдемте!
И направился в кухню.
Я бросил баксы на стол и пошел следом. Антонюк вытащил из морозилки пластмассовый кювет с заиндевевшей клубникой, извлек из-под нее увесистый пакет в плотной обертке. Не говоря ни слова, перенес пакет в гостиную и положил на стол.
— Сто. Здесь ровно сто тысяч баксов. Этого, надеюсь, хватит?
— Ни хрена себе! — удивился я. — Они у вас что, скоропортящиеся?
— Больше у меня нет. Ни копейки. Остальное — в деле, в акциях.
— В каких?
— Какое ваше собачье дело? В акциях порта, верфи. Для вас может быть важно только одно: они неликвидны. Я не могу вынуть их и положить на стол! И уберите, наконец, свою пушку! Или хотя бы поставьте на предохранитель!
— Вы так хорошо разбираетесь в оружии? — удивился я. — Не ожидал. Вы правы. Это венгерский вариант ТТ. Он действительно с предохранителем. У обычных «тэтэшников» нет предохранителя. Не раз пытались приделать. Как правило, неудачно. Например, в китайской девятимиллиметровой модели «213». Потом научились. У венгров хорошо получилось. Китайцы в конце концов тоже справились.
У их «ТУ-90» вполне нормальный предохранитель. Почему убили Комарова?
— Откуда я, черт возьми, знаю?! Не в свое дело сунулся!
— В какое дело мог сунуться безобидный историк?
— История, мой молодой друг, не такая уж безобидная штука! Вы пришли рассказывать мне об оружии? Или слушать мою лекцию об истории?
— С интересом послушал бы.
— Хватит болтать! Берите доллары и исчезайте. Можете не проверять — банковская упаковка. Больше вы ничего не выжмете из меня, даже если разрежете на куски.
Обещаю, что о нашей встрече никто не узнает.
— Как же вы объясните исчезновение ста штук?
— Мне не нужно никому ничего объяснять. Это черный нал. Избирательный фонд.
— Надо же! Не из дешевых, оказывается, удовольствие!
— Вы и понятия не имеете, насколько не из дешевых! Знаете, сколько стоит минута эфира? А ролик?
— Нет. Сколько?
— А митинг? За один предмет требуют уже по двадцать баксов!
— За какой предмет? — не понял я.
— За любой! Знамя, лозунг, плакат.
— Сделать?
— Поносить! Просто в руках подержать! Каких-нибудь два часа! Совсем обнаглели!
Умело он затягивал разговор. Не пережимая. Не выходя из роли. Хорошо на меня реагируя. Опытный политик, если искусство политика заключается в умении быстро сориентироваться и выбрать верную тактику поведения. Должно быть, именно в этом оно и заключается. А в чем еще?
— Интересно с вами разговаривать, — сказал я. — Но времени больше нет. Минуты через три здесь будет СОБР. Или ОМОН. Они и так что-то задерживаются. А в другой раз. Лев Анатольевич, вы все-таки так не делайте. Бабки, конечно, большие, но жизнь дороже. Вы согласны со мной?
— Чего я не должен делать? — хмуро спросил он.
— То, что сделали, когда сунули руку в карман. Давать сигнал тревоги. Если за вами гонятся, сели на хвост вашей машине, лупят по колесам из «АКМов» — тогда да. А уж попали в такой расклад, лучше не дергаться. Представьте: ворвутся, пальба. Киллер вас не прикончит, так собровцы могут зацепить. Что там у вас в кармане? Фишка? Брелок? Покажите.
Он показал. Брелок. Новейшая разработка «Америкэн ВИП секьюрити». Сигнал поступает на милицейский пульт, компьютер выдает координаты объекта с точностью до метра. Для отлова угнанных машин подобная система уже довольно давно действует. А для особо важных персон только вводится. У нас, по крайней мере.
Сообразили наконец, что машина не дороже жизни. И до города К., выходит, дошло.
А что — богатых людей на душу населения здесь не меньше, чем в Москве. Или даже больше: граница, порт, импорт-экспорт, лимитед-интернейшнл.
Я посмотрел на часы.
— Даже странно. Где они застряли? Заправиться, не иначе, заехали.
В этот момент из-за окна донесся приглушенный стеклами вой милицейских сирен. Я выглянул. С шоссе к обкомовскому дому сворачивали две «Волги» с мигалками.
В густом тумане, среди дубов.
Фары, мигалки, сирены. Эффектное зрелище.
— Этот-то фейерверк зачем? — вырвалось у меня. — Можете мне объяснить?
— Нет, — ответил Антонюк. — А как нужно?
— Точно так же, только втихую. И без заезда на заправку. А где оцепление? В двух «Волгах» — максимум восемь оперативников. Если большое начальство не увязалось.
А чтобы такой дом оцепить, нужен взвод!
— Я смотрю, вы в этих делах хорошо разбираетесь, — заметил Антонюк.
— В этих делах я разбираюсь на уровне учебного спецкурса. Но по сравнению с вашими ментами я, судя по всему, академик. Пойдемте, Лев Анатольевич.
— Вы не берете деньги?
— Нет.
Тут он снова побледнел.
— Быстрей! — поторопил я и показал стволом «тэтэшника» на выход.
— Куда мы? Куда вы меня?
— Вы спросили, как я уйду после того, как вас прикончу. Сейчас покажу.
Внизу уже захлопали двери. Я вызвал лифт, втолкнул в кабину Антонюка и нажал кнопку верхнего, седьмого этажа. Они, конечно, ринутся по лестнице на своих двоих, но этажи в этом доме были высокие, не «хрущоба». Пять этажей — две с половиной минуты даже в хорошем темпе. Да еще застрянут у квартиры. Пока вышибут дверь, пока то да се. Можно было даже особенно не спешить. Но и зря время терять тоже было не резон.
Дом политпросвета был пока цел. Один этаж занимал фонд Антонюка, на других гнездились разнообразные АО, ТОО, «лимитеды» и «интернейшнлы», а внизу сверкала золотом на черном Лабрадоре вывеска банка «Народный кредит» и кучковались охранники в черных костюмах и при галстуках, разводя ля-ля-тополя с голенастыми младшими менеджерами.
Так что, если бы я был киллером, я не стал бы доставать «красного кандидата»
Антонюка на его рабочем месте. Хлопотно, наскочит случайно какой-нибудь младший менеджер, визгу не оберешься. Я бы поинтересовался, где он живет.
Я и поинтересовался.
Он жил в старой части города, на пятом этаже семиэтажного дома послевоенной постройки, реконструированного, как мне рассказали, в начале 80-х годов и приведенного в соответствие со скромными требованиями, которые предъявляли к своему жилью ответственные партийные и советские руководители, нуждавшиеся после трудов в спокойном отдыхе. Расположение дома на краю старинного дубового парка как нельзя лучше отвечало этому условию. Дом был длинный, вместительный, на шесть подъездов. Из чего можно было сделать вывод, что партийно-хозяйственное руководство областью требовало немалого количества номенклатурных специалистов.
Немалого, но, видно, все-таки недостаточного. Потому что со временем для ответработников были построены новые дома повышенной комфортности, но этот по старой памяти так и называли обкомовским. В нем жили люди, карьеры которых достигли пика как раз к моменту распределения здесь квартир, а выше не двинулись, потеряли энергию, как артиллерийский снаряд на излете. Так что они испытывали, должно быть, чувство неполноценности, вспоминая о временах, когда в подъездах круглосуточно дежурили милиционеры, а к площадке перед домом подкатывали черные «Волги» и неразговорчивые водители разносили по квартирам увесистые пакеты с продовольственными заказами.
И только новые времена вернули им ощущение собственной значимости. Что ни говори, а дом был основательный, в прекрасном месте, с видом на дубовые и липовые аллеи. Сюда потянулись удачливые бизнесмены, на площадке перед домом засверкали шикарные «мерседесы» и 940-е «вольвешники». Милиции в подъездах не появилось, но замаячили амбалы-телохранители, сопровождавшие новых хозяев жизни.
«Фольксваген-пассат», выделенный в мое распоряжение Егоровым, был не последней модели, но выглядел вполне достойно. Я оставил его возле глухого торца дома, рядом с лестницей под жестяным козырьком, ведущей в подвал, а сам прошел в первый подъезд, поднялся на лифте на пятый этаж и несколько раз позвонил в одну из двух квартир, выходивших на лестничную площадку.
Как я и ожидал, на звонок никто не ответил. Жена Антонюка и их взрослая дочь с грудным ребенком жили на взморье на капитальной зимней даче, он уезжал туда на субботу и воскресенье, а в будни ночевал в городской квартире. И иногда, между нами, девушками, не один, а с симпатичной рыженькой молодой женщиной, учительницей соседней школы. Не знаю, чему она учила школьников, а вот курсантов милицейских школ вполне могла бы кое-чему научить. Больно уж ловко и незаметно, лисичкой, умудрялась она юркать в квартиру Антонюка и исчезать из нее. У нее были свои ключи, а у меня нет, но замки оказались из тех, про которые один мой знакомый, бывший старший лейтенант спецназа Дмитрий Хохлов, по кличке Боцман, уважительно отзывается: «Говна пирога».
Я вошел в квартиру и аккуратно запер за собой дверь. Прислушался. Квартира была живая, дышала спокойствием и уютом, но никого в ней не было. На всякий случай я обошел, подсвечивая себе узким лучом фонарика, все четыре комнаты, образовавшиеся от соединения двух соседних квартир, заглянул на кухню, которую правильней было бы назвать столовой. Так и есть, никого. По-видимому, Антонюк на финальном отрезке предвыборной гонки решил не рисковать своей репутацией примерного семьянина.
Вернувшись в просторную прихожую, я ощупал карманы одежды, висевшей в стенном шкафу, потом проверил трюмо. И не зря. В верхней ящике лежал здоровенный газовый револьвер типа кольт. Я разрядил его и вернул на место. После чего прошел в гостиную, уселся в кресло, развернув его в сторону прихожей, и принялся ждать.
Антонюк должен был вернуться домой около восьми вечера. Он всегда возвращался примерно в это время, когда у него не было предвыборных мероприятий. Так и оказалось. Не успели напольные часы в гостиной отбить последний удар, как послышался гул лифта и лязганье металлической двери. Я приник к глазку. Из лифта вышел Антонюк, за ним было двинулись Гена и Миня из команды Егорова, но Антонюк остановил их небрежным жестом:
— Все в порядке, друзья мои. Спасибо. До завтра.
Снова хлопнула дверь, кабина покатилась вниз.
Ну, твою мать, охрана!
Я вернулся в кресло. Антонюк разделся в прихожей, вошел в гостиную и щелкнул выключателем.
И увидел меня.
Если бы он был сердечником, я бы, конечно, не пошел на этот эксперимент. Но он не производил впечатления нездорового человека. Напротив, оставлял впечатление вполне здорового. Крепенький, белобрысый, лысоватый, с летним загаром.
Килограммов десять лишнего веса было, конечно, но тут уж, видно, ничего не поделаешь. Презентации, приемы. Положение обязывает. Но по утрам бегал трусцой по парку среди прекрасных старых дубов по засыпанным золотыми листьями аллеям — показывали в каком-то предвыборном рекламном ролике. Так что насчет его сердца я мог не беспокоиться.
Я и не беспокоился.
— Кто вы такой? Что вы тут делаете? Я намерен был ответить на эти вопросы, но не сейчас.
Поэтому лишь молча пожал плечами. Он быстро сунул руку в карман.
Я укоризненно покачал головой.
— Никогда так не делайте. Не суйте руку в карман. Тем более — быстро. Я-то знаю, что в кармане у вас нет оружия, а другой может не знать. И это плохо кончится.
— А вы-то откуда знаете? — спросил Антонюк, несколько обескураженный моим назидательным тоном.
— Понятия не имею. Знаю, и все. От человека с оружием исходит другое излучение.
Если вы понимаете, о чем я говорю. Другой тон. Запах. Цвет. Ну, не знаю. Но что-то исходит. От вас не исходит.
— Ладно, я больше не буду быстро совать руку в карман.
— Прекрасно, — одобрил я. — Один полезный урок из нашего общения вы уже извлекли. Еще бы парочку, и все было бы в полном порядке.
Антонюк был не робкого десятка, нужно отдать ему должное. Он довольно быстро освоился и резко спросил:
— Что это значит?
А вот к ответу на этот вопрос я был вполне готов.
Я нацелил в него указательный палец и сказал:
— Это значит, что вы убиты. Он отступил в прихожую.
— Не нужно. Лев Анатольевич. Поздно. Я бросил на пол патроны от его газовика.
Они весело заскакали по буковому паркету. Он посмотрел на них и перевел взгляд на меня:
— Убит, значит? Очень интересно. Позвольте полюбопытствовать — из чего? Из вашего пальца?
Ничего не скажешь, крепкий мужик. Он даже начал мне нравиться. Не каждый сможет взять себя в руки в такой ситуации. Но отпускать ему комплименты не входило в мою задачу. В мою задачу входило совсем другое. Поэтому я извлек из подмышечной кобуры «тэтэшник» и передернул затвор, досылая патрон в казенник. Причем не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Давая ему возможность оценить тусклый блеск вороненой стали, упругое клацанье ухоженного и хорошо смазанного механизма, мое любовное и умелое с ним обращение. После чего встал и приставил ствол к его лбу.
Тут вот он Побледнел. Побледнеешь. Я бы и сам побледнел.
— Вот из чего, — объяснил я, хотя никаких объяснений не требовалось. — Один выстрел в лоб. Потом, когда вы упадете, еще один выстрел в голову. У нас, профессионалов, он называется прощальным. Иногда говорят — контрольным. Но я предпочитаю говорить «прощальным». По-моему, это гораздо правильней. — Я сел и поинтересовался, поигрывая «тэтэшником»:
— У вас еще есть вопросы?
— Выстрелы услышат. Вы не успеете уйти.
Да что они, сговорились?
— Это мои проблемы, а не ваши, — терпеливо объяснил я то, что совсем недавно объяснял Мине. — Ваши проблемы закончились. Все. И личные. И общественные. Все.
Понимаете?
— Чего вы от меня хотите? — спросил он.
— Попробуйте угадать. Это не очень трудно. Но требует другого взгляда на ситуацию.
— У меня нет ни денег, ни ценностей.
— Да ладно вам прибедняться! Как говорил в таких случаях один мой знакомый по кличке Артист: «Не верю».
— Это говорил не ваш знакомый бандит, а Константин Сергеевич Станиславский! Если вам что-нибудь напоминает это имя! — довольно нервно поправил меня Антонюк.
— Серьезно? Надо же. Вот засранец. А выдавал эти слова за свои. Буду знать.
Только он не бандит, он и в самом деле артист. С незаконченным театральным образованием. И мечтает сыграть Гамлета. Но вряд ли когда-нибудь сыграет.
Знаете, почему? Для него не существует вопроса: «Быть или не быть?» Он сначала стреляет, а потом начинает над этим раздумывать. Но недолго раздумывает. Нет, недолго.
Антонюк вынул из внутреннего кармана пиджака пачку баксов в банковской упаковке и бросил мне на колени.
— Пять тысяч. Берите и уходите.
— А говорили, что у вас денег нет. Или это для вас не деньги?
Он вытащил еще пачку.
— Десять. Забирайте и проваливайте. И забудьте обо мне.
— Не могу, — честно признался я. — Я обязан все время о вас помнить. За это мне заплатили. И гораздо больше.
— Пятьдесят! Вы получите пятьдесят тысяч долларов!
— Столько мне и заплатили.
— Значит, договорились?
— А мои обязательства? Исполнение договора в натуре. Так вроде пишут нынче в контрактах? Неустойка. Упущенная выгода. Да со мной ведь и контракт-то заключили не коммерческий. А такой, за неисполнение которого отвечают вовсе не бабками.
— А чем?
— Жизнью.
— Моей?
— Моей, Лев Анатольевич. Как, по-вашему, мне это надо?
Он помедлил и хмуро кивнул.
— Пойдемте!
И направился в кухню.
Я бросил баксы на стол и пошел следом. Антонюк вытащил из морозилки пластмассовый кювет с заиндевевшей клубникой, извлек из-под нее увесистый пакет в плотной обертке. Не говоря ни слова, перенес пакет в гостиную и положил на стол.
— Сто. Здесь ровно сто тысяч баксов. Этого, надеюсь, хватит?
— Ни хрена себе! — удивился я. — Они у вас что, скоропортящиеся?
— Больше у меня нет. Ни копейки. Остальное — в деле, в акциях.
— В каких?
— Какое ваше собачье дело? В акциях порта, верфи. Для вас может быть важно только одно: они неликвидны. Я не могу вынуть их и положить на стол! И уберите, наконец, свою пушку! Или хотя бы поставьте на предохранитель!
— Вы так хорошо разбираетесь в оружии? — удивился я. — Не ожидал. Вы правы. Это венгерский вариант ТТ. Он действительно с предохранителем. У обычных «тэтэшников» нет предохранителя. Не раз пытались приделать. Как правило, неудачно. Например, в китайской девятимиллиметровой модели «213». Потом научились. У венгров хорошо получилось. Китайцы в конце концов тоже справились.
У их «ТУ-90» вполне нормальный предохранитель. Почему убили Комарова?
— Откуда я, черт возьми, знаю?! Не в свое дело сунулся!
— В какое дело мог сунуться безобидный историк?
— История, мой молодой друг, не такая уж безобидная штука! Вы пришли рассказывать мне об оружии? Или слушать мою лекцию об истории?
— С интересом послушал бы.
— Хватит болтать! Берите доллары и исчезайте. Можете не проверять — банковская упаковка. Больше вы ничего не выжмете из меня, даже если разрежете на куски.
Обещаю, что о нашей встрече никто не узнает.
— Как же вы объясните исчезновение ста штук?
— Мне не нужно никому ничего объяснять. Это черный нал. Избирательный фонд.
— Надо же! Не из дешевых, оказывается, удовольствие!
— Вы и понятия не имеете, насколько не из дешевых! Знаете, сколько стоит минута эфира? А ролик?
— Нет. Сколько?
— А митинг? За один предмет требуют уже по двадцать баксов!
— За какой предмет? — не понял я.
— За любой! Знамя, лозунг, плакат.
— Сделать?
— Поносить! Просто в руках подержать! Каких-нибудь два часа! Совсем обнаглели!
Умело он затягивал разговор. Не пережимая. Не выходя из роли. Хорошо на меня реагируя. Опытный политик, если искусство политика заключается в умении быстро сориентироваться и выбрать верную тактику поведения. Должно быть, именно в этом оно и заключается. А в чем еще?
— Интересно с вами разговаривать, — сказал я. — Но времени больше нет. Минуты через три здесь будет СОБР. Или ОМОН. Они и так что-то задерживаются. А в другой раз. Лев Анатольевич, вы все-таки так не делайте. Бабки, конечно, большие, но жизнь дороже. Вы согласны со мной?
— Чего я не должен делать? — хмуро спросил он.
— То, что сделали, когда сунули руку в карман. Давать сигнал тревоги. Если за вами гонятся, сели на хвост вашей машине, лупят по колесам из «АКМов» — тогда да. А уж попали в такой расклад, лучше не дергаться. Представьте: ворвутся, пальба. Киллер вас не прикончит, так собровцы могут зацепить. Что там у вас в кармане? Фишка? Брелок? Покажите.
Он показал. Брелок. Новейшая разработка «Америкэн ВИП секьюрити». Сигнал поступает на милицейский пульт, компьютер выдает координаты объекта с точностью до метра. Для отлова угнанных машин подобная система уже довольно давно действует. А для особо важных персон только вводится. У нас, по крайней мере.
Сообразили наконец, что машина не дороже жизни. И до города К., выходит, дошло.
А что — богатых людей на душу населения здесь не меньше, чем в Москве. Или даже больше: граница, порт, импорт-экспорт, лимитед-интернейшнл.
Я посмотрел на часы.
— Даже странно. Где они застряли? Заправиться, не иначе, заехали.
В этот момент из-за окна донесся приглушенный стеклами вой милицейских сирен. Я выглянул. С шоссе к обкомовскому дому сворачивали две «Волги» с мигалками.
В густом тумане, среди дубов.
Фары, мигалки, сирены. Эффектное зрелище.
— Этот-то фейерверк зачем? — вырвалось у меня. — Можете мне объяснить?
— Нет, — ответил Антонюк. — А как нужно?
— Точно так же, только втихую. И без заезда на заправку. А где оцепление? В двух «Волгах» — максимум восемь оперативников. Если большое начальство не увязалось.
А чтобы такой дом оцепить, нужен взвод!
— Я смотрю, вы в этих делах хорошо разбираетесь, — заметил Антонюк.
— В этих делах я разбираюсь на уровне учебного спецкурса. Но по сравнению с вашими ментами я, судя по всему, академик. Пойдемте, Лев Анатольевич.
— Вы не берете деньги?
— Нет.
Тут он снова побледнел.
— Быстрей! — поторопил я и показал стволом «тэтэшника» на выход.
— Куда мы? Куда вы меня?
— Вы спросили, как я уйду после того, как вас прикончу. Сейчас покажу.
Внизу уже захлопали двери. Я вызвал лифт, втолкнул в кабину Антонюка и нажал кнопку верхнего, седьмого этажа. Они, конечно, ринутся по лестнице на своих двоих, но этажи в этом доме были высокие, не «хрущоба». Пять этажей — две с половиной минуты даже в хорошем темпе. Да еще застрянут у квартиры. Пока вышибут дверь, пока то да се. Можно было даже особенно не спешить. Но и зря время терять тоже было не резон.