Страница:
— Ни малейших сомнений, — подтвердил капитан. — Они валяются там уже месяц. Я недавно случайно видел их. Ни в каких картотеках они не зафиксированы. Как и сам ствол.
— Где же ствол? — повторил майор.
Я заметил, как внутренне напрягся подполковник Егоров, но его состояние меня сейчас меньше всего интересовало.
— Вызывайте оперативников, — сказал я майору, — Или кого еще нужно? Следователя прокуратуры? Понятых? Кто должен присутствовать при изъятии ствола?
«Токагипт-58», из которого был убит историк Комаров, лежит в полиэтиленовом пакете под кустом сирени во дворе Матвея Салахова. Это за пять или шесть домов от особнячка Комаровых.
— Как он туда попал? — спросил капитан.
Я только пожал плечами.
— Это всего один маленький вопрос из тех, на которые вам еще придется ответить.
Думаю, сразу после убийства Салахов завернул ствол в пакет и бросил в куст, чтобы не заметили случайные прохожие.
— И не перепрятал надежней, когда шумиха улеглась? — недоверчиво спросил майор.
— Выходит, так, — согласился я. — Люди делают гораздо больше глупостей, чем кажется.
— А ты его, выходит, нашел? — вступил в разговор капитан. — Как? И когда?
— Как только понял, что никакого заезжего киллера в городе не было. С моей стороны было, наверное, не очень этично шарить по чужому палисаднику, когда хозяина нет дома, но у меня не было выбора. Мне нужно было абсолютно точно знать, кто убил Комарова.
— Зачем? — спросил майор.
— Олег Сергеевич, у каждого человека есть свои профессиональные тайны. Это — одна из них. Она имеет сугубо личный характер и не может представлять никакого интереса для следствия.
— Когда ты нашел пакет с пушкой? — гнул свою линию капитан. Хватка у него была, прямо скажем, бульдожья.
— Дней пять назад. Я его даже не разворачивал. Просто засунул поглубже в землю и присыпал палыми листьями.
— Неделю назад в здании телецентра Салахов был убит неизвестным злоумышленником, — бесстрастно проговорил майор.
— Да что вы?! — поразился я. — То-то все соседи удивлялись, что Салахова уже несколько дней не видно! А он, оказывается… Кто же его? Впрочем, извиняюсь. Это ваши профессиональные тайны, и я не собираюсь в них лезть. Мы как бы заключили джентльменское соглашение, правильно? Вы не лезете в мои профессиональные секреты, а я в ваши. И я не из тех людей, которые нарушают такие соглашения.
Нет, не из тех.
— А я из тех, — заявил капитан Смирнов. — И меня очень интересует такой вопрос: ты нашел пакет со стволом пять дней назад?
— Правильно, — подтвердил я. — В минувший четверг.
— А Салахов был убит в телецентре через два дня, в субботу. При этом восемь пуль в пол были выпущены из того же ствола, из которого был убит Комаров. Тут можешь не спорить, эксперты у нас не хуже московских. Так что же получается? Салахов убивает Комарова, швыряет ствол в куст сирени, потом делает из него восемь дырок в редакторской телецентра, а потом опять возвращает его на место. Уже мертвый.
Так получается?
Я улыбнулся так обаятельно, как не улыбался даже Ольге:
— Олег Сергеевич, Иван Николаевич. Я ведь специально предупредил вас, что предоставляю вам самим делать выводы и отвечать на вопросы, которые по ходу дела возникнут. Моя специальность — охрана особо важных персон. А ваша — уголовный розыск. Давайте заниматься каждый своим делом. Я вам покажу в присутствии всех процессуальных лиц, где лежит пакет с этим стволом. А как и когда он туда попал — это один из вопросов, которые вам придется решать. И думаю, что это не самый сложный вопрос.
— А какой самый сложный? — поинтересовался майор.
— В учебных спецкурсах он стоит на первом месте, — ответил я. — Мотив убийства.
— Где ты был двенадцатого октября во второй половине дня?
— Да вы, никак, подозреваете меня в убийстве Комарова? — вполне искренне удивился я.
— Я задал тебе вполне точный вопрос.
— Я отвечу достаточно точно. Где-то на подъезде к Хабаровску со стороны Владивостока. Я перегонял из Осаки свою новую тачку «ниссан-террано». На железнодорожной, платформе.
— Свидетели есть?
— Было три, остался один. Двое разбились на машине как раз после этой поездки.
— Кто он?
— Вы это узнаете. От моего адвоката. В последний день суда. Но не раньше.
— Я задерживаю вас на тридцать суток по президентскому указу. У нас есть основания полагать, что вы скрываете от следствия известные вам факты об убийстве Комарова и Салахова. Оружие есть? Я выложил «длинную девятку» и разрешение.
— Ух ты! — сказал капитан.
— Да, — проговорил я. — Это вам не «макарка». Я вполне добровольно выгрузил в полиэтиленовый пакет все документы и деньги и подставил руки, чтобы капитану не пришлось тратить, силы, надевая на меня браслетки.
— Ну, это лишнее, — поморщился майор.
— Положено, товарищ майор, — отрапортовал капитан.
За всеми этими действиями с чувством недоумения наблюдал Егоров, а я мельком поглядывал на него. Ну и что вы теперь, голубцы, будете делать? Вся ваша хитроумная операция накрылась. И без всяких подвохов с моей стороны. Ну, так скажем — почти без всяких. Но кто о них знает? Кто виноват в провале операции?
Группа прикрытия. А кто возглавлял эту группу? Подполковник Егоров. А мне что?
Отсижусь на нарах месяц, если не меньше, и будьте здоровы. СИЗО — это, конечно, не курорт. Но все же лучше, чем камера смертников. Поэтому я охотно погрузился в зарешеченный милицейский «уаз» и был даже польщен, когда по прибытии меня не сунули в камеру или в обезьянник, а пригласили в кабинет капитана Смирнова и угостили довольно говенным растворимым кофе.
Начать разговор капитану Смирнову было не просто. Что там ни говори, а я сдал им убийцу, на поисках которого они давно уже поставили жирный крест. Отсюда был и кофе, и предложение «Мальборо», которым, думается мне, не угощают всех уголовников подряд.
Наконец он сказал:
— Это не моя инициатива. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнул я.
— Но ты и его пойми!
— И его понимаю, — согласился я.
— А вот я тебя не понимаю! — заявил он. — Чему ты радуешься?
— Тому, что попал в руки к интеллигентным и воспитанным людям.
— Ты свою морду давно видел? — спросил он.
— Сегодня утром, когда пытался бриться. Но не вы же мне ее рассадили, правильно?
Бывает. Издержки производства. Зато я могу рассчитывать на справедливое и беспристрастное расследование моего дела.
— Между нами — есть дело?
— Нет. Будет завтра.
— Какое?
— Во время митинга застрелят губернатора.
— Кто?
— Я.
— Кто-то из нас опупел, — подумав, констатировал капитан Смирнов. — Только не пойму кто — ты или я? Как ты сможешь завтра убить губернатора, если будешь сидеть у нас в камере?
— Поэтому я и радуюсь, — объяснил я. — Это задержание избавляет меня от крайне неприятной работы.
— А если бы тебя не замели, ты в самом деле стрелял бы в губернатора?
— Нет. Но повесили бы на меня. Как вы думаете, зачем я отдал вам «тэтэшник», из которого убили Комарова?
— Начинаю догадываться. Правда, смутно, — признался капитан.
— Смутно, но правильно. Чтобы на меня не повесили и убийство Комарова.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Вы спросили — я ответил. Это одно. Второе — чтобы вы были в курсе, когда к вам попадет дело о террористическом нападении начальника охраны коммунистического кандидата на представителя прогрессивных демократических сил. Я понимаю, что сделать вы ничего не сможете. Дело скорее всего сразу заберут в Генпрокуратуру.
Но мне будет приятно, что хоть один человек знает правду.
— Знаешь, о чем я сейчас думаю? — неожиданно спросил капитан Смирнов. — Вот о чем. Как бы ты ни учился по арифметике в школе, а сообразить, что ты не мог найти пакет с пушкой через два дня после убийства Салахова в телецентре, как-нибудь уж смог бы.
— Да откуда я знал, что его убили? — горячо запротестовал я.
— Ладно, парень. Прибереги свои штучки для Москвы. У нас о каждом событии становится известно всем не то чтобы в момент свершения, а даже, как мне кажется, на полчаса раньше. Город у нас такой: все знают всех и все знают все.
Маленький город, понимаешь?
— Что маленький, понимаю, — согласился я, потому что оспаривать это утверждение было бы просто глупо.
— Так вот я и думаю, что ты специально перепутал даты, чтобы вызвать у майора подозрения. И чтобы он оформил твое задержание.
— Вы это сразу поняли? — с уважением спросил я.
— Нет, только сейчас, — честно ответил капитан Смирнов.
Без стука вошел майор Кривошеее, молча посмотрел на нас. Потом приказал капитану Смирнову, кивнув на меня:
— Этот человек свободен.
— Взять подписку о невыезде? — спросил капитан.
— Я сказал: свободен. Никаких подписок. Никаких ограничений в передвижениях.
Машину и все вещи, в том числе и личное оружие, немедленно вернуть. Желаю здравствовать, Пастухов. Мечтаю только об одном: чтобы нам с вами больше ни разу в жизни не встретиться.
Я искренне огорчился:
— Олег Сергеевич, а я-то в глубине души мечтал, что мы будем дружить домами, что вы будете приезжать в гости к нам половить лещей, а мы к вам.
Майор внимательно посмотрел на меня и отчетливо произнес:
— Сука ты, Пастухов! Понял? И молча вышел.
Капитан пощелкал кнопками селектора, переговорил с какими-то людьми и отключил связь.
— Неслабо, парень, — сказал он. — Очень неслабо. Звонок был из Москвы. А откуда — об этом я могу только догадываться. Дела-то, я гляжу, крутые. Не удалось тебе отсидеться у нас в СИЗО, а?
— Да я не очень на это и рассчитывал, — признался я. — Но ведь всегда хочется о чем-нибудь помечтать.
— То, что ты сказал о завтрашнем покушении на губернатора, правда?
— Да.
— На митинге будет примерно человек пятьдесят наших людей. Чем-нибудь мы можем помочь?
— Боже вас сохрани! — взмолился я. — Только одним: не лезьте никуда. Нам еще других трупов не хватает. Ваша задача — охрана общественного порядка. Вот и охраняйте его.
— Ну, тогда удачи тебе, парень.
— Спасибо, Иван Николаевич. Удача никому никогда не мешает. А завтра она мне будет ой как нужна!
— Сегодня в двадцать. Там же. Не на «пассате». Отрубите хвосты.
И исчез. Был человек — и нет человека. Это притом, что на улицах и народу-то было — раз, два и обчелся.
V
— Где же ствол? — повторил майор.
Я заметил, как внутренне напрягся подполковник Егоров, но его состояние меня сейчас меньше всего интересовало.
— Вызывайте оперативников, — сказал я майору, — Или кого еще нужно? Следователя прокуратуры? Понятых? Кто должен присутствовать при изъятии ствола?
«Токагипт-58», из которого был убит историк Комаров, лежит в полиэтиленовом пакете под кустом сирени во дворе Матвея Салахова. Это за пять или шесть домов от особнячка Комаровых.
— Как он туда попал? — спросил капитан.
Я только пожал плечами.
— Это всего один маленький вопрос из тех, на которые вам еще придется ответить.
Думаю, сразу после убийства Салахов завернул ствол в пакет и бросил в куст, чтобы не заметили случайные прохожие.
— И не перепрятал надежней, когда шумиха улеглась? — недоверчиво спросил майор.
— Выходит, так, — согласился я. — Люди делают гораздо больше глупостей, чем кажется.
— А ты его, выходит, нашел? — вступил в разговор капитан. — Как? И когда?
— Как только понял, что никакого заезжего киллера в городе не было. С моей стороны было, наверное, не очень этично шарить по чужому палисаднику, когда хозяина нет дома, но у меня не было выбора. Мне нужно было абсолютно точно знать, кто убил Комарова.
— Зачем? — спросил майор.
— Олег Сергеевич, у каждого человека есть свои профессиональные тайны. Это — одна из них. Она имеет сугубо личный характер и не может представлять никакого интереса для следствия.
— Когда ты нашел пакет с пушкой? — гнул свою линию капитан. Хватка у него была, прямо скажем, бульдожья.
— Дней пять назад. Я его даже не разворачивал. Просто засунул поглубже в землю и присыпал палыми листьями.
— Неделю назад в здании телецентра Салахов был убит неизвестным злоумышленником, — бесстрастно проговорил майор.
— Да что вы?! — поразился я. — То-то все соседи удивлялись, что Салахова уже несколько дней не видно! А он, оказывается… Кто же его? Впрочем, извиняюсь. Это ваши профессиональные тайны, и я не собираюсь в них лезть. Мы как бы заключили джентльменское соглашение, правильно? Вы не лезете в мои профессиональные секреты, а я в ваши. И я не из тех людей, которые нарушают такие соглашения.
Нет, не из тех.
— А я из тех, — заявил капитан Смирнов. — И меня очень интересует такой вопрос: ты нашел пакет со стволом пять дней назад?
— Правильно, — подтвердил я. — В минувший четверг.
— А Салахов был убит в телецентре через два дня, в субботу. При этом восемь пуль в пол были выпущены из того же ствола, из которого был убит Комаров. Тут можешь не спорить, эксперты у нас не хуже московских. Так что же получается? Салахов убивает Комарова, швыряет ствол в куст сирени, потом делает из него восемь дырок в редакторской телецентра, а потом опять возвращает его на место. Уже мертвый.
Так получается?
Я улыбнулся так обаятельно, как не улыбался даже Ольге:
— Олег Сергеевич, Иван Николаевич. Я ведь специально предупредил вас, что предоставляю вам самим делать выводы и отвечать на вопросы, которые по ходу дела возникнут. Моя специальность — охрана особо важных персон. А ваша — уголовный розыск. Давайте заниматься каждый своим делом. Я вам покажу в присутствии всех процессуальных лиц, где лежит пакет с этим стволом. А как и когда он туда попал — это один из вопросов, которые вам придется решать. И думаю, что это не самый сложный вопрос.
— А какой самый сложный? — поинтересовался майор.
— В учебных спецкурсах он стоит на первом месте, — ответил я. — Мотив убийства.
* * *
Еще через час, когда прибыли оперативники зачем-то со служебной собакой, пока пригласили понятых, произвели тщательный обыск в доме и во всех дворовых пристройках, когда с соблюдением всех формальностей извлекли из-под куста сирени «Токагипт-58», майор Кривошеев вдруг заявил мне:— Где ты был двенадцатого октября во второй половине дня?
— Да вы, никак, подозреваете меня в убийстве Комарова? — вполне искренне удивился я.
— Я задал тебе вполне точный вопрос.
— Я отвечу достаточно точно. Где-то на подъезде к Хабаровску со стороны Владивостока. Я перегонял из Осаки свою новую тачку «ниссан-террано». На железнодорожной, платформе.
— Свидетели есть?
— Было три, остался один. Двое разбились на машине как раз после этой поездки.
— Кто он?
— Вы это узнаете. От моего адвоката. В последний день суда. Но не раньше.
— Я задерживаю вас на тридцать суток по президентскому указу. У нас есть основания полагать, что вы скрываете от следствия известные вам факты об убийстве Комарова и Салахова. Оружие есть? Я выложил «длинную девятку» и разрешение.
— Ух ты! — сказал капитан.
— Да, — проговорил я. — Это вам не «макарка». Я вполне добровольно выгрузил в полиэтиленовый пакет все документы и деньги и подставил руки, чтобы капитану не пришлось тратить, силы, надевая на меня браслетки.
— Ну, это лишнее, — поморщился майор.
— Положено, товарищ майор, — отрапортовал капитан.
За всеми этими действиями с чувством недоумения наблюдал Егоров, а я мельком поглядывал на него. Ну и что вы теперь, голубцы, будете делать? Вся ваша хитроумная операция накрылась. И без всяких подвохов с моей стороны. Ну, так скажем — почти без всяких. Но кто о них знает? Кто виноват в провале операции?
Группа прикрытия. А кто возглавлял эту группу? Подполковник Егоров. А мне что?
Отсижусь на нарах месяц, если не меньше, и будьте здоровы. СИЗО — это, конечно, не курорт. Но все же лучше, чем камера смертников. Поэтому я охотно погрузился в зарешеченный милицейский «уаз» и был даже польщен, когда по прибытии меня не сунули в камеру или в обезьянник, а пригласили в кабинет капитана Смирнова и угостили довольно говенным растворимым кофе.
Начать разговор капитану Смирнову было не просто. Что там ни говори, а я сдал им убийцу, на поисках которого они давно уже поставили жирный крест. Отсюда был и кофе, и предложение «Мальборо», которым, думается мне, не угощают всех уголовников подряд.
Наконец он сказал:
— Это не моя инициатива. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнул я.
— Но ты и его пойми!
— И его понимаю, — согласился я.
— А вот я тебя не понимаю! — заявил он. — Чему ты радуешься?
— Тому, что попал в руки к интеллигентным и воспитанным людям.
— Ты свою морду давно видел? — спросил он.
— Сегодня утром, когда пытался бриться. Но не вы же мне ее рассадили, правильно?
Бывает. Издержки производства. Зато я могу рассчитывать на справедливое и беспристрастное расследование моего дела.
— Между нами — есть дело?
— Нет. Будет завтра.
— Какое?
— Во время митинга застрелят губернатора.
— Кто?
— Я.
— Кто-то из нас опупел, — подумав, констатировал капитан Смирнов. — Только не пойму кто — ты или я? Как ты сможешь завтра убить губернатора, если будешь сидеть у нас в камере?
— Поэтому я и радуюсь, — объяснил я. — Это задержание избавляет меня от крайне неприятной работы.
— А если бы тебя не замели, ты в самом деле стрелял бы в губернатора?
— Нет. Но повесили бы на меня. Как вы думаете, зачем я отдал вам «тэтэшник», из которого убили Комарова?
— Начинаю догадываться. Правда, смутно, — признался капитан.
— Смутно, но правильно. Чтобы на меня не повесили и убийство Комарова.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Вы спросили — я ответил. Это одно. Второе — чтобы вы были в курсе, когда к вам попадет дело о террористическом нападении начальника охраны коммунистического кандидата на представителя прогрессивных демократических сил. Я понимаю, что сделать вы ничего не сможете. Дело скорее всего сразу заберут в Генпрокуратуру.
Но мне будет приятно, что хоть один человек знает правду.
— Знаешь, о чем я сейчас думаю? — неожиданно спросил капитан Смирнов. — Вот о чем. Как бы ты ни учился по арифметике в школе, а сообразить, что ты не мог найти пакет с пушкой через два дня после убийства Салахова в телецентре, как-нибудь уж смог бы.
— Да откуда я знал, что его убили? — горячо запротестовал я.
— Ладно, парень. Прибереги свои штучки для Москвы. У нас о каждом событии становится известно всем не то чтобы в момент свершения, а даже, как мне кажется, на полчаса раньше. Город у нас такой: все знают всех и все знают все.
Маленький город, понимаешь?
— Что маленький, понимаю, — согласился я, потому что оспаривать это утверждение было бы просто глупо.
— Так вот я и думаю, что ты специально перепутал даты, чтобы вызвать у майора подозрения. И чтобы он оформил твое задержание.
— Вы это сразу поняли? — с уважением спросил я.
— Нет, только сейчас, — честно ответил капитан Смирнов.
Без стука вошел майор Кривошеее, молча посмотрел на нас. Потом приказал капитану Смирнову, кивнув на меня:
— Этот человек свободен.
— Взять подписку о невыезде? — спросил капитан.
— Я сказал: свободен. Никаких подписок. Никаких ограничений в передвижениях.
Машину и все вещи, в том числе и личное оружие, немедленно вернуть. Желаю здравствовать, Пастухов. Мечтаю только об одном: чтобы нам с вами больше ни разу в жизни не встретиться.
Я искренне огорчился:
— Олег Сергеевич, а я-то в глубине души мечтал, что мы будем дружить домами, что вы будете приезжать в гости к нам половить лещей, а мы к вам.
Майор внимательно посмотрел на меня и отчетливо произнес:
— Сука ты, Пастухов! Понял? И молча вышел.
Капитан пощелкал кнопками селектора, переговорил с какими-то людьми и отключил связь.
— Неслабо, парень, — сказал он. — Очень неслабо. Звонок был из Москвы. А откуда — об этом я могу только догадываться. Дела-то, я гляжу, крутые. Не удалось тебе отсидеться у нас в СИЗО, а?
— Да я не очень на это и рассчитывал, — признался я. — Но ведь всегда хочется о чем-нибудь помечтать.
— То, что ты сказал о завтрашнем покушении на губернатора, правда?
— Да.
— На митинге будет примерно человек пятьдесят наших людей. Чем-нибудь мы можем помочь?
— Боже вас сохрани! — взмолился я. — Только одним: не лезьте никуда. Нам еще других трупов не хватает. Ваша задача — охрана общественного порядка. Вот и охраняйте его.
— Ну, тогда удачи тебе, парень.
— Спасибо, Иван Николаевич. Удача никому никогда не мешает. А завтра она мне будет ой как нужна!
* * *
Возле моего «пассата», стоявшего на улице перед парадным входом в УВД, прохаживался смотритель маяка Столяров в том же сером поношенном плаще и в той же приплюснутой кепке. На этот раз он не стал спрашивать у меня, который час и незаметно совать в карман записки. Он просто прошел рядом, повернувшись спиной к сильному холодному ветру, вдруг потянувшему с Балтики, и негромко сказал:— Сегодня в двадцать. Там же. Не на «пассате». Отрубите хвосты.
И исчез. Был человек — и нет человека. Это притом, что на улицах и народу-то было — раз, два и обчелся.
V
Перед встречей со Столяровым я провел тщательную рекогносцировку местности. Я и прежде, на двух митингах Хомутова, приглядывался, что тут к чему, но так, на всякий случай — вдруг пригодится. А тут уж мной двигало не праздное любопытство.
Площадь Свободной России, бывшая имени Ленина, расстилалась как раз перед зданием бывшего обкома партии, а ныне губернаторской резиденции.
В скверике перед обкомом когда-то возвышалась бронзовая пятиметровая скульптура вождя всего прогрессивного человечества на обширном гранитном постаменте, цоколь которого украшали фигуры разных трудящихся — или уже освободившихся от цепей проклятого капитализма, или еще только готовящихся эти цепи разорвать и с презрением сбросить. В начале веселых 90-х бронзовую статую вождя с огромным трудом тремя кранами сдернули с пьедестала и увезли куда-то на переплавку.
Подступились с отбойными молотками и к постаменту. Но не тут-то было, бойки тупились в полминуты, а граниту хоть бы что. Привезли взрывников из соседней воинской части. Те долго ходили, считали, мерили, а потом заявили, что взорвать-то все можно, только от взрыва могут пойти трещины по стенам и даже по фундаменту бывшего обкома. Представители президентской администрации (губернаторов тогда еще не было) посовещались и решили, что здание все-таки жалко — добротное, еще послужит. А с постаментом все решилось само собой.
Поскольку фигуры изображенных трудящихся не несли в себе явного коммунистического заряда, то и решили: пусть себе будут. Верхнюю свободную площадку выровняли, обнесли перилами, сделали лесенку, поставили флагштоки, и стал постамент вполне нормальной трибуной. При нужде площадь радиофицировали, так что это место очень скоро стало традиционным для сборищ всей демократической общественности — в отличие от площади Победы, которую облюбовали для себя коммунисты.
Но сейчас я рассматривал трибуну и площадь отнюдь не с идеологических позиций.
Даже различия взглядов коммунистов и капиталистов на распределение прибавочной стоимости меня не волновали. Меня только одно волновало: откуда будут стрелять?
Обычно губернатор проходил из своей резиденции к трибуне по дорожке сквера, обсаженной елочками. Его сопровождали охранники и разные люди из его окружения, которые лезли к нему с разными вопросами — то ли вопросы действительно требовали решения, то ли, скорее всего, эти люди просто хотели засветиться перед начальством, помелькать у него на глазах. Иногда их было больше, иногда меньше.
Но всегда кто-то мелькал, забегая перед губернатором или пристраиваясь рядом. А это означало, что на дорожке, по пути от подъезда к трибуне, доставать Хомутова нельзя — может не получиться с первого раза. А второго не будет. В том-то и фокус всего дела был — в том, что стрелять можно было только один раз. Или в крайнем случае два раза подряд. И после этого очень быстро, мгновенно передавать ствол.
Лестница на трибуну. Нет, тут тоже нельзя. Кто-то может идти рядом, сбоку, директриса будет перекрыта.
Сама трибуна. Сооружение было довольно просторное, на нем могли поместиться человек десять. Но обычно было человек пять — семь: доверенные лица губернатора, этот говорливый представитель НДР по фамилии Павлов — пресс-секретарь и помощники Хомутова, представители других демократических блоков. Поскольку завтрашний митинг был последним аккордом в целой симфонии политических страстей, нельзя было исключать, что на трибуну набьется и побольше народу.
Не разгуляешься.
Я поднялся на черную мокрую трибуну. Откуда-то слева, с моря, тянуло прямо-таки арктически-ледяным ветром. Если завтра такая же погода — слушать губернатора будет некому. Демократы — народ изнеженный, они привыкли сидеть перед телевизорами и почитывать газетки за утренним кофе. Это избирателей Антонюка, кое-кто из которых застал еще войну, погодой не испугаешь.
Сначала я не обратил внимания, почему дует слева. И только потом до меня дошло.
Между левым торцом обкома и примыкавшими домами был довольно большой проран, в него-то и прорывалось дыхание столь любимой подполковником Егоровым Балтики.
Ладно, не отвлекаемся. Трибуна. С фронта, когда Хомутов будет стоять у микрофона и говорить, стрелять нельзя. Во-первых, здесь будет наибольшее скопление слушателей. А во-вторых, перед самой трибуной, именно спереди, будет работать съемочная группа местного телевидения: оператор, осветители, режиссер — тот же Эдуард Чемоданов скорее всего. Оптимальная дистанция для выстрела даже из такого инструмента, как «длинная девятка», — пятнадцать метров. Даже десять, пожалуй, — стрелять же придется не из зафиксированного положения, а навскидку. Значит, фронт отпадает, стрелять будут сбоку. С какого?
Идеальным решением для меня было напялить на Боцмана и Муху бронежилеты и поставить на трибуне рядом с Хомутовым. Но губернатор и на прежних митингах был категорически против присутствия на трибуне охранников — и прежних, и нынешних.
Про то, чтобы он надел бронежилет, и разговора заводить не стоило — бесполезно.
Он считал это унизительным. И вспоминал, как во время речи Ельцина после первого путча его прикрывали бронированными щитками. Ему и тогда это не понравилось. Он считал, что Президент России должен быть смелым человеком. И очень я сомневался, что мне за оставшееся до митинга время удастся убедить его, что «смелость» и «глупость» — это довольно разные вещи. А предупредить я его не мог. По многим разным причинам. В частности, и потому, что мне запретил это делать смотритель маяка Столяров в самом конце нашего разговора. Я не знал, чем он руководствовался, но я верил: он знает, что делает.
Значит, сбоку. Слева или справа?
И тут до меня начало кое-что доходить. Слева от трибуны, если стоять спиной к губернаторской резиденции, газон был свежий, почти не вытоптанный, справа земля убита до твердости асфальта. Я припомнил несколько удивившую меня особенность прежних митингов Хомутова. Народ толпился не непосредственно перед трибуной, а чуть правее от нее. И тому, кто выступал, приходилось даже обращаться не прямо перед собой, а чуть вбок. Тогда я не понял, в чем дело, просто зафиксировал это в мозгу как некую данность. Но теперь это меня вдруг серьезно заинтересовало.
— Эй, парень, готовишься к выступлению? — окликнул меня снизу какой-то малый в милицейской шинели.
— Вроде того, — ответил я. — Осваиваюсь. И оттачиваю основные тезисы.
— Ты все ж таки слезай и чеши домой, — посоветовал он. — Не положено.
Я не очень понял, почему гражданину свободной демократической России не положено стоять в вечерний час на специально для этой цели созданной трибуне, но послушно спустился и остановился рядом со стражем закона.
— Скажите, сержант, — спросил я, — почему с правой стороны трибуны земля вытоптана, а с левой почти нетронутая, даже кустики сохранились и листья?
— Не здешний, что ли? — спросил он.
— Да. Приезжий. Из Москвы.
— Оно и видно. Ветер, дура. Не понимаешь? Из той дырки вечно тянет. Справа хоть трибуна немного прикрывает, а там такой сквозняк, что пяти минут не выстоишь.
— Значит, народ собирается в основном здесь, справа от трибуны? — уточнил я.
— Понятное дело. Кому же охота попусту кости морозить? Это нынче у нас хорошая осень. А иногда так Балтика дыхнет — конец света. Да и нынешнее ведро, видно, кончилось, — констатировал он, поворачиваясь спиной к ветру и растирая руки в черных шерстяных перчатках. — Так ты иди, иди, — повторил он. — Не положено здесь попусту шляться. Где на квартиру-то стал?
— В гостинице «Висла».
— Ишь ты! Бизнесмен! А с виду младше меня. Не подскажешь, каким бы мне бизнесом заняться? А то жена всю плешь пропилила: зарплата маленькая, зарплата маленькая.
А с чего ей быть большой? Взяток не беру. Потому как не дают, не ГАИ.
— Подскажу, — согласился я. — Организуй частное охранное агентство.
— Ну! — протянул он разочарованно. — У нас таких агентств — на каждом углу.
— Всем вашим охранникам я бы и метлы не доверил. Ты в какой милицейской школе учился?
— Ну, у нас, в здешней.
— Был у вас там человек, который чему-то тебя по-настоящему научил?
— Ну? Он и сейчас есть. Один капитан. На пенсию выпирают.
— Так вот пойди к нему и изложи свою мысль. Наберите человек шесть, и пусть он сделает из вас настоящих волкодавов. Я сам — начальник охраны. На, посмотри мое удостоверение, чтобы не думал, что я туфту гоню. Сейчас я временно работаю на Антонюка. Знаешь, сколько мои ребята зарабатывают? По пять тысяч баксов за две недели.
— Иди ты! — изумился сержант. — Кто же такие бабки может платить?!
— У вас мало богатых людей? У меня такое впечатление, что тут их больше, чем в Москве. Они и будут платить. Только за настоящее дело, а не за жевание жвачки.
Сможет твой капитан это сделать?
— Он-то сможет. Только как я с ним расплачусь?
— А никак. Возьмешь его в долю, и все дела.
— А как я смогу доказать, что мои люди чего-то стоят?
— Сержант, тебе надо все разжевать и в рот положить? Когда будете готовы на все сто, устрой городские соревнования охранников. На стадионе. И больше доказывать ничего не надо. Если они действительно будут чего-то стоить. На следующий день от заказов у вас отбоя не будет.
Он глубоко задумался. Настолько глубоко, что, казалось, забыл и о ветре, и обо мне. Я напомнил о себе деликатным покашливанием.
— Сержант, я еще минут десять погуляю здесь, а? Когда еще сюда судьба занесет.
— Ну, погуляй, — разрешил он и, подумав, заключил:
— Озадачил ты меня, парень.
Крепко озадачил. У нас в деревне говаривали: в Москве петухи яйца несут. И в самом деле несут?
— Несут, — ответил я. — Но очень, очень редко. Если бы мне на ум пришла какая-нибудь более выигрышная идея, любая, я без секунды сомнений поделился бы ею с этим сержантом. Потому что он невольно помог мне ответить на вопрос: откуда будут стрелять. Вот отсюда, справа, и будут. Из гущи толпы. И я даже уже знал, в какой момент. Как только губернатор закончит свое выступление у микрофона, он отойдет вот к этим перильцам трибуны и закурит — как всегда делал и на прошлых митингах. Не на сквозящем же ветру ему курить? И стоять он будет у самых перилец, даже, возможно, облокотившись на них. И между ним и толпой не будет никого. И как раз те самые десять метров. Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой.
Я еще немного походил по площади, прикидывая, как мне получше расставить ребят, и поймал частника.
До двадцати — времени, назначенного Столяровым, — оставалось минут сорок.
Тумана, к счастью, не было, ветер машине не помеха, так что я успел сменить четыре тачки, пока не убедился, что хвоста за мной нет. Без пяти пять я отпустил очередного «левака» у здания пароходства и в темноте прошел к началу мола.
«Жигуленок» Столярова без огней стоял у самой кромки воды. Понятия не имею, как он узнал меня в почти кромешной темноте, но, едва я приблизился к машине, пассажирская дверца открылась и смотритель маяка пригласил:
— Влезайте. Сегодня слишком холодно, чтобы разговаривать на улице, а в дом идти не хочется. Так что поговорим здесь.
Я подробно рассказал о результатах моей рекогносцировки. Он внимательно выслушал, потом заметил:
— Полностью с вами согласен. Хотя мне не повезло на такого словоохотливого сержанта. Но выводы у нас одинаковые, а это самое важное. В вас будут стрелять не раньше, чем будет убит губернатор, — помолчав, продолжал он, нещадно дымя «Мальборо». — Практически одновременно. Но не раньше. Иначе акция теряет смысл и всем будет непонятно, кто же убил губернатора, если террорист был уже мертв. Это для нас важно. Кто, по-вашему, будет стрелять в губернатора?
— Думаю, Миня. Самый молодой и маленький из них. Молодой, маленький, неприметный. Там есть такой Гена Козлов, так любое его движение сразу фиксируется окружающими. Он крупный. А Миня — неприметный.
— Согласен. Я специально наблюдал за этим Миней. А кто будет стрелять в вас?
— Думаю, сам Егоров.
— Почему вы так решили?
— Это всего лишь предположение, — счел нужным оговориться я. — Для всех я — начальник охраны Антонюка. И ребятам нужно объяснять, почему меня нужно застрелить. Ну, все можно объяснить. Даже приказать. Но это не так-то просто.
Чем больше людей знают о деталях операции, тем больше риск. Зачем его увеличивать? Есть и более важный момент. Егоров руководит операцией. Если все будет сделано без него, без его непосредственного участия, это как? С Комаровым он прокололся. С Салаховым просто обоср… Чем-то он должен доказать Профессору свою незаменимость и ценность? Думаю, что именно поэтому он и будет стрелять в меня сам. Тем более что он — как ему кажется — достаточно хорошо меня знает. Мы проводили с ним учебный бой на полигоне в моем бывшем училище.
— Он выиграл?
— Да. Но только потому, что я дал ему выиграть. Мне важно было не выиграть, а прокачать его.
— И что вы о нем можете сказать?
— Он не в форме. Курит, слишком много пьет. Миня — да, проблема. Егоров — нет.
— А остальные?
— Подстраховка. Перебросить ствол, вложить его мне в руку, создать панику в толпе, чтобы отвлечь внимание от происходящего. Я думаю, что они даже не посвящены в суть операции. Знают все только двое — Миня и сам Егоров. Да и Миня — лишь в рамках его задачи.
— И Профессор, который непосредственно будет руководить операцией, — подсказал Столяров.
— Он вечерним спецрейсом улетел в Москву.
— Откуда вы это узнали?
— Мой человек следил за ним.
— Артист?
— Да.
— Похоже, я его перехвалил. Впрочем, с Профессором очень трудно тягаться.
Когда-то он был самым лучшим оперативником КГБ. Годы, конечно, дают знать свое, но опыт — это опыт. Профессор не улетел. Он вошел на трап, самолет вырулил на взлетную полосу. После этого Профессор из грузового лючка пересел в машину аэродромного сопровождения, а самолет улетел без него. А вам Артист с чистой совестью доложил, что объект наблюдения отбыл в Москву. Вы хотите спросить, откуда я это знаю? Скажу. Я сам за ним следил. Я не верил, что Профессор улетит.
Не мог он оставить на Егорова операцию такой важности. Да еще тогда, когда посыпалась куча неожиданностей. Причиной многих неожиданностей были вы. Но главное, почему он не улетел, было то, что здесь я.
Площадь Свободной России, бывшая имени Ленина, расстилалась как раз перед зданием бывшего обкома партии, а ныне губернаторской резиденции.
В скверике перед обкомом когда-то возвышалась бронзовая пятиметровая скульптура вождя всего прогрессивного человечества на обширном гранитном постаменте, цоколь которого украшали фигуры разных трудящихся — или уже освободившихся от цепей проклятого капитализма, или еще только готовящихся эти цепи разорвать и с презрением сбросить. В начале веселых 90-х бронзовую статую вождя с огромным трудом тремя кранами сдернули с пьедестала и увезли куда-то на переплавку.
Подступились с отбойными молотками и к постаменту. Но не тут-то было, бойки тупились в полминуты, а граниту хоть бы что. Привезли взрывников из соседней воинской части. Те долго ходили, считали, мерили, а потом заявили, что взорвать-то все можно, только от взрыва могут пойти трещины по стенам и даже по фундаменту бывшего обкома. Представители президентской администрации (губернаторов тогда еще не было) посовещались и решили, что здание все-таки жалко — добротное, еще послужит. А с постаментом все решилось само собой.
Поскольку фигуры изображенных трудящихся не несли в себе явного коммунистического заряда, то и решили: пусть себе будут. Верхнюю свободную площадку выровняли, обнесли перилами, сделали лесенку, поставили флагштоки, и стал постамент вполне нормальной трибуной. При нужде площадь радиофицировали, так что это место очень скоро стало традиционным для сборищ всей демократической общественности — в отличие от площади Победы, которую облюбовали для себя коммунисты.
Но сейчас я рассматривал трибуну и площадь отнюдь не с идеологических позиций.
Даже различия взглядов коммунистов и капиталистов на распределение прибавочной стоимости меня не волновали. Меня только одно волновало: откуда будут стрелять?
Обычно губернатор проходил из своей резиденции к трибуне по дорожке сквера, обсаженной елочками. Его сопровождали охранники и разные люди из его окружения, которые лезли к нему с разными вопросами — то ли вопросы действительно требовали решения, то ли, скорее всего, эти люди просто хотели засветиться перед начальством, помелькать у него на глазах. Иногда их было больше, иногда меньше.
Но всегда кто-то мелькал, забегая перед губернатором или пристраиваясь рядом. А это означало, что на дорожке, по пути от подъезда к трибуне, доставать Хомутова нельзя — может не получиться с первого раза. А второго не будет. В том-то и фокус всего дела был — в том, что стрелять можно было только один раз. Или в крайнем случае два раза подряд. И после этого очень быстро, мгновенно передавать ствол.
Лестница на трибуну. Нет, тут тоже нельзя. Кто-то может идти рядом, сбоку, директриса будет перекрыта.
Сама трибуна. Сооружение было довольно просторное, на нем могли поместиться человек десять. Но обычно было человек пять — семь: доверенные лица губернатора, этот говорливый представитель НДР по фамилии Павлов — пресс-секретарь и помощники Хомутова, представители других демократических блоков. Поскольку завтрашний митинг был последним аккордом в целой симфонии политических страстей, нельзя было исключать, что на трибуну набьется и побольше народу.
Не разгуляешься.
Я поднялся на черную мокрую трибуну. Откуда-то слева, с моря, тянуло прямо-таки арктически-ледяным ветром. Если завтра такая же погода — слушать губернатора будет некому. Демократы — народ изнеженный, они привыкли сидеть перед телевизорами и почитывать газетки за утренним кофе. Это избирателей Антонюка, кое-кто из которых застал еще войну, погодой не испугаешь.
Сначала я не обратил внимания, почему дует слева. И только потом до меня дошло.
Между левым торцом обкома и примыкавшими домами был довольно большой проран, в него-то и прорывалось дыхание столь любимой подполковником Егоровым Балтики.
Ладно, не отвлекаемся. Трибуна. С фронта, когда Хомутов будет стоять у микрофона и говорить, стрелять нельзя. Во-первых, здесь будет наибольшее скопление слушателей. А во-вторых, перед самой трибуной, именно спереди, будет работать съемочная группа местного телевидения: оператор, осветители, режиссер — тот же Эдуард Чемоданов скорее всего. Оптимальная дистанция для выстрела даже из такого инструмента, как «длинная девятка», — пятнадцать метров. Даже десять, пожалуй, — стрелять же придется не из зафиксированного положения, а навскидку. Значит, фронт отпадает, стрелять будут сбоку. С какого?
Идеальным решением для меня было напялить на Боцмана и Муху бронежилеты и поставить на трибуне рядом с Хомутовым. Но губернатор и на прежних митингах был категорически против присутствия на трибуне охранников — и прежних, и нынешних.
Про то, чтобы он надел бронежилет, и разговора заводить не стоило — бесполезно.
Он считал это унизительным. И вспоминал, как во время речи Ельцина после первого путча его прикрывали бронированными щитками. Ему и тогда это не понравилось. Он считал, что Президент России должен быть смелым человеком. И очень я сомневался, что мне за оставшееся до митинга время удастся убедить его, что «смелость» и «глупость» — это довольно разные вещи. А предупредить я его не мог. По многим разным причинам. В частности, и потому, что мне запретил это делать смотритель маяка Столяров в самом конце нашего разговора. Я не знал, чем он руководствовался, но я верил: он знает, что делает.
Значит, сбоку. Слева или справа?
И тут до меня начало кое-что доходить. Слева от трибуны, если стоять спиной к губернаторской резиденции, газон был свежий, почти не вытоптанный, справа земля убита до твердости асфальта. Я припомнил несколько удивившую меня особенность прежних митингов Хомутова. Народ толпился не непосредственно перед трибуной, а чуть правее от нее. И тому, кто выступал, приходилось даже обращаться не прямо перед собой, а чуть вбок. Тогда я не понял, в чем дело, просто зафиксировал это в мозгу как некую данность. Но теперь это меня вдруг серьезно заинтересовало.
— Эй, парень, готовишься к выступлению? — окликнул меня снизу какой-то малый в милицейской шинели.
— Вроде того, — ответил я. — Осваиваюсь. И оттачиваю основные тезисы.
— Ты все ж таки слезай и чеши домой, — посоветовал он. — Не положено.
Я не очень понял, почему гражданину свободной демократической России не положено стоять в вечерний час на специально для этой цели созданной трибуне, но послушно спустился и остановился рядом со стражем закона.
— Скажите, сержант, — спросил я, — почему с правой стороны трибуны земля вытоптана, а с левой почти нетронутая, даже кустики сохранились и листья?
— Не здешний, что ли? — спросил он.
— Да. Приезжий. Из Москвы.
— Оно и видно. Ветер, дура. Не понимаешь? Из той дырки вечно тянет. Справа хоть трибуна немного прикрывает, а там такой сквозняк, что пяти минут не выстоишь.
— Значит, народ собирается в основном здесь, справа от трибуны? — уточнил я.
— Понятное дело. Кому же охота попусту кости морозить? Это нынче у нас хорошая осень. А иногда так Балтика дыхнет — конец света. Да и нынешнее ведро, видно, кончилось, — констатировал он, поворачиваясь спиной к ветру и растирая руки в черных шерстяных перчатках. — Так ты иди, иди, — повторил он. — Не положено здесь попусту шляться. Где на квартиру-то стал?
— В гостинице «Висла».
— Ишь ты! Бизнесмен! А с виду младше меня. Не подскажешь, каким бы мне бизнесом заняться? А то жена всю плешь пропилила: зарплата маленькая, зарплата маленькая.
А с чего ей быть большой? Взяток не беру. Потому как не дают, не ГАИ.
— Подскажу, — согласился я. — Организуй частное охранное агентство.
— Ну! — протянул он разочарованно. — У нас таких агентств — на каждом углу.
— Всем вашим охранникам я бы и метлы не доверил. Ты в какой милицейской школе учился?
— Ну, у нас, в здешней.
— Был у вас там человек, который чему-то тебя по-настоящему научил?
— Ну? Он и сейчас есть. Один капитан. На пенсию выпирают.
— Так вот пойди к нему и изложи свою мысль. Наберите человек шесть, и пусть он сделает из вас настоящих волкодавов. Я сам — начальник охраны. На, посмотри мое удостоверение, чтобы не думал, что я туфту гоню. Сейчас я временно работаю на Антонюка. Знаешь, сколько мои ребята зарабатывают? По пять тысяч баксов за две недели.
— Иди ты! — изумился сержант. — Кто же такие бабки может платить?!
— У вас мало богатых людей? У меня такое впечатление, что тут их больше, чем в Москве. Они и будут платить. Только за настоящее дело, а не за жевание жвачки.
Сможет твой капитан это сделать?
— Он-то сможет. Только как я с ним расплачусь?
— А никак. Возьмешь его в долю, и все дела.
— А как я смогу доказать, что мои люди чего-то стоят?
— Сержант, тебе надо все разжевать и в рот положить? Когда будете готовы на все сто, устрой городские соревнования охранников. На стадионе. И больше доказывать ничего не надо. Если они действительно будут чего-то стоить. На следующий день от заказов у вас отбоя не будет.
Он глубоко задумался. Настолько глубоко, что, казалось, забыл и о ветре, и обо мне. Я напомнил о себе деликатным покашливанием.
— Сержант, я еще минут десять погуляю здесь, а? Когда еще сюда судьба занесет.
— Ну, погуляй, — разрешил он и, подумав, заключил:
— Озадачил ты меня, парень.
Крепко озадачил. У нас в деревне говаривали: в Москве петухи яйца несут. И в самом деле несут?
— Несут, — ответил я. — Но очень, очень редко. Если бы мне на ум пришла какая-нибудь более выигрышная идея, любая, я без секунды сомнений поделился бы ею с этим сержантом. Потому что он невольно помог мне ответить на вопрос: откуда будут стрелять. Вот отсюда, справа, и будут. Из гущи толпы. И я даже уже знал, в какой момент. Как только губернатор закончит свое выступление у микрофона, он отойдет вот к этим перильцам трибуны и закурит — как всегда делал и на прошлых митингах. Не на сквозящем же ветру ему курить? И стоять он будет у самых перилец, даже, возможно, облокотившись на них. И между ним и толпой не будет никого. И как раз те самые десять метров. Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой.
Я еще немного походил по площади, прикидывая, как мне получше расставить ребят, и поймал частника.
До двадцати — времени, назначенного Столяровым, — оставалось минут сорок.
Тумана, к счастью, не было, ветер машине не помеха, так что я успел сменить четыре тачки, пока не убедился, что хвоста за мной нет. Без пяти пять я отпустил очередного «левака» у здания пароходства и в темноте прошел к началу мола.
«Жигуленок» Столярова без огней стоял у самой кромки воды. Понятия не имею, как он узнал меня в почти кромешной темноте, но, едва я приблизился к машине, пассажирская дверца открылась и смотритель маяка пригласил:
— Влезайте. Сегодня слишком холодно, чтобы разговаривать на улице, а в дом идти не хочется. Так что поговорим здесь.
Я подробно рассказал о результатах моей рекогносцировки. Он внимательно выслушал, потом заметил:
— Полностью с вами согласен. Хотя мне не повезло на такого словоохотливого сержанта. Но выводы у нас одинаковые, а это самое важное. В вас будут стрелять не раньше, чем будет убит губернатор, — помолчав, продолжал он, нещадно дымя «Мальборо». — Практически одновременно. Но не раньше. Иначе акция теряет смысл и всем будет непонятно, кто же убил губернатора, если террорист был уже мертв. Это для нас важно. Кто, по-вашему, будет стрелять в губернатора?
— Думаю, Миня. Самый молодой и маленький из них. Молодой, маленький, неприметный. Там есть такой Гена Козлов, так любое его движение сразу фиксируется окружающими. Он крупный. А Миня — неприметный.
— Согласен. Я специально наблюдал за этим Миней. А кто будет стрелять в вас?
— Думаю, сам Егоров.
— Почему вы так решили?
— Это всего лишь предположение, — счел нужным оговориться я. — Для всех я — начальник охраны Антонюка. И ребятам нужно объяснять, почему меня нужно застрелить. Ну, все можно объяснить. Даже приказать. Но это не так-то просто.
Чем больше людей знают о деталях операции, тем больше риск. Зачем его увеличивать? Есть и более важный момент. Егоров руководит операцией. Если все будет сделано без него, без его непосредственного участия, это как? С Комаровым он прокололся. С Салаховым просто обоср… Чем-то он должен доказать Профессору свою незаменимость и ценность? Думаю, что именно поэтому он и будет стрелять в меня сам. Тем более что он — как ему кажется — достаточно хорошо меня знает. Мы проводили с ним учебный бой на полигоне в моем бывшем училище.
— Он выиграл?
— Да. Но только потому, что я дал ему выиграть. Мне важно было не выиграть, а прокачать его.
— И что вы о нем можете сказать?
— Он не в форме. Курит, слишком много пьет. Миня — да, проблема. Егоров — нет.
— А остальные?
— Подстраховка. Перебросить ствол, вложить его мне в руку, создать панику в толпе, чтобы отвлечь внимание от происходящего. Я думаю, что они даже не посвящены в суть операции. Знают все только двое — Миня и сам Егоров. Да и Миня — лишь в рамках его задачи.
— И Профессор, который непосредственно будет руководить операцией, — подсказал Столяров.
— Он вечерним спецрейсом улетел в Москву.
— Откуда вы это узнали?
— Мой человек следил за ним.
— Артист?
— Да.
— Похоже, я его перехвалил. Впрочем, с Профессором очень трудно тягаться.
Когда-то он был самым лучшим оперативником КГБ. Годы, конечно, дают знать свое, но опыт — это опыт. Профессор не улетел. Он вошел на трап, самолет вырулил на взлетную полосу. После этого Профессор из грузового лючка пересел в машину аэродромного сопровождения, а самолет улетел без него. А вам Артист с чистой совестью доложил, что объект наблюдения отбыл в Москву. Вы хотите спросить, откуда я это знаю? Скажу. Я сам за ним следил. Я не верил, что Профессор улетит.
Не мог он оставить на Егорова операцию такой важности. Да еще тогда, когда посыпалась куча неожиданностей. Причиной многих неожиданностей были вы. Но главное, почему он не улетел, было то, что здесь я.