Страница:
— Сказать вам, что будет? — спросил Тимашук. Полковник обреченно махнул рукой.
— Сам знаю. Кончилась моя служба. Пойду на пенсию. Что делать. Рано или поздно это должно было случиться. И так полтора года переслужил.
— Вы не на пенсию пойдете, — возразил Тимашук. — Вас вышибут из армии без всякой пенсии. И это в лучшем случае. А скорей всего — пойдете под трибунал. А как вы хотели? Чем должна заниматься ваша часть? Охранять объект. Так вы его охраняете?
Пять сопляков парализуют огромный аэродром. Пять! А у вас целый полк!
— Они не сопляки, — хмуро сказал полковник. — Они диверсанты. И не просто диверсанты. И еще не известно, пять их или не пять.
— Это вы расскажете трибуналу. И добавите, что взяли их мои люди, а не ваши.
Потому что ваших мудаков они перебили бы и ушли. Все, полковник. У меня нет времени вас уговаривать. Идите и докладывайте. Запретить не могу.
Полковник снял форменную фуражку и большим клетчатым платком вытер лоб.
— Что же делать, Олег Николаевич? — растерянно спросил он. — Никогда в такую передрягу не попадал. Много чего повидал, но чтобы такое. Даже сейчас не могу прийти в себя.
— Скажите спасибо, что обошлось без трупов. Тут бы вам точно не избежать трибунала. Ничего не делать. Сошлетесь на меня. Я запретил докладывать. Речь идет о сохранении гостайны. Эта обязанность возложена на меня. Закончен разговор. Свободны, полковник.
Тулин потоптался, нахлобучил фуражку и вышел.
Гриб червивый. Как он до полковника дослужился? В молодости, видно, рвал удила.
И вот, пожалуйста. Итог жизни. Боже сохрани от такой судьбы.
Тимашук вызвал охранника и приказал принести из красного уголка или из телевизорной кресло. Любое. Лишь бы с подлокотниками и с высокой спинкой. И крепкое. Охранник кинулся выполнять приказ. Бегом. В команде Сивопляса все приказы выполнялись бегом. Как и положено в армии. Здесь вразвалочку не ходили.
Если бы такой порядок был во всей армии, это была бы другая армия. И другая страна.
Тимашук сел на верстак и закурил. Обычно он старался курить не больше пяти-шести сигарет в лень. Эта была уже десятая. Или двадцатая. Да, последняя в пачке.
Черт. Сейчас бы вернуться в гостиницу, сбросить пропотевший камуфляж, принять на грудь полноценные сто пятьдесят и завалиться спать. Часов на двенадцать. Добрать за недосып двух минувших сумасшедших суток. Но некогда было спать. Нужно было выжимать из удачи все до последней капли.
В кейсе, который он принес с собой из гостиницы, была видеокамера, диктофон и недопитая бутылка «Блэк лэйбла». Но пить было нельзя. Предстояла очень непростая работа. Допросить пять человек. На это может уйти вся ночь. Не просто допросить.
Вынуть из них все, что они знают. Для этого нужна ясная голова.
* * *
Тимашук умел делать эту работу. Не сказать, что любил, нечего там было любить, но уважал в себе умение профессионала. Он не раз делал ее в Берлине. Накануне вывода из ГДР Западной группы войск Берлин был затянут густым туманом предательства. Рушилось незыблемое, от хваленой дисциплины не осталось и следа.
Солдаты продавали и пропивали домкраты и запчасти к грузовикам, офицеры — сами грузовики, а генералы — автоколонны. Для западных разведок открылся Клондайк.
Особисты работали как грузчики. Какие там агентурные разработки и тонкие оперативные комбинации. Нужен был результат. Сегодня, сейчас. Подозрение приравнивалось к обвинению. Под подозрением были все. А сам Тимашук? Не затронула его душу всеобщая гниль, не обжигал искус? Еще как обжигал. И ему было с чем уйти на Запад. Он даже знал как. Сами собой, бесконтрольно складывались в сознании профессионально просчитанные схемы. Химеры бессонницы. Ночная игра ума.
И кто знает, какой малости не хватило, чтобы воспринять эту игру как практическую задачу.
В душевном смятении покидали советские офицеры со своими притихшими семьями обжитые военные городки уплывающей в историческое небытие Германской Демократической Республики. После благополучной жизни в ГДР их ждала незнакомая, страшная, разрушенная Россия. Подполковник Тимашук улетал с облегчением. Он выстоял. Он остался верным присяге. Вот только того, чему он присягал, больше не существовало. На этом месте в душе была пустота. Прошло время, прежде чем она заполнилась новым смыслом.
* * *
Ладно. Все это лирика. Нужно работать.
Принесли кресло. Тимашук осмотрел, покачал. Годится. Поставил в глубине бокса, спинкой к глухой стене. Установил в углу, на инструментальном стеллаже, видеокамеру, объективом на кресло. Потом проверил пистолет, вернул его в кобуру и вызвал Сивопляса:
— Давай сюда Пастухова!
* * *
Отдавая приказ переодеть арестованных в солдатские робы и рассадить по отдельным камерам, подполковник Тимашук преследовал две цели. Первая была практическая: осмотреть камуфляж, прощупать — нет ли вшитых ампул, радиозакладок, определить тип изделия, хотя бы примерный год выпуска. Могла обнаружиться фабричная метка или даже, если повезет, штамп воинской части. Вторая цель была психологическая: вырвать диверсантов из привычной жизненной среды, лишить малейшей иллюзии защищенности, оставить один на один с собой. В темноте. Темнота всегда безнадежна.
В швах ничего не нашлось, никаких меток и штампов тоже. Но покрой, качество ткани, форма разгрузочных жилетов, вспененные прослойки выдавали тип экипировки.
«Танкер» или усовершенствованная «Выдра». Тонкое шерстяное белье. Ручной вязки шерстяные носки. Прыжковые ботинки из мягкой воловьей кожи, облегающие ногу лучше фирменного «Адидаса». В такой одежке не промокнешь и не вспотеешь, не замерзнешь даже на голой земле. И стоит она — как хорошая тройка от «Ле Монти».
Простых десантников в такую униформу не обряжают.
Что ж, с формой все ясно. Посмотрим, что у них с содержанием.
Загремела дверь, врезанная в железные ворота бокса. Два охранника втолкнули Пастухова. Руки в наручниках впереди, придерживают спадающие штаны. Гимнастерка без пуговиц. На ногах — ссохшиеся кирзовые сапоги. Но вряд ли он чувствовал себя особенно дискомфортно. А если и чувствовал, виду не показывал.
Спокойное молодое лицо. Спокойные серые глаза. Щурится после темноты, помаргивает от света люминесцентных ламп. Ни страха, ни настороженности. Так, обычный интерес к тому, куда это его привели. Немытые волосы со следами хорошей стрижки. Темная щетина. В камуфляже он казался крепче, крупней. Обычный парень.
Почему, интересно, он командир этой пятерки? Вряд ли случайно.
По знаку Тимашука «черные» подвели диверсанта к креслу и вышли.
— Садитесь, — кивнул Тимашук. — Наручники не сниму. Чтобы вас не отвлекали ненужные мысли.
Пастухов продолжал стоять.
— Моя фамилия Тимашук. Подполковник ГРУ Тимашук. Я отвечаю за безопасность объекта. Вас накормили?
— Да, спасибо.
— Есть жалобы на обращение?
— Нет. Есть вопрос. Что с нашим товарищем? Его фамилия Мухин.
— С ним все в порядке. Пищевое отравление. Сделали промывание желудка, дали снотворное.
— Я хочу убедиться.
— Прикажете отвести вас к нему? — с иронией поинтересовался Тимашук.
— Пусть его осмотрит Перегудов. Он врач.
— Мы этим займемся. После нашего разговора.
— Нет. Сейчас.
Тимашук почувствовал раздражение. Это было плохо, не правильно. Нужно не раздражаться, а настроиться на волну допрашиваемого, синхронизироваться с его биополем. Он взял себя в руки. Лишь позволил себе заметить:
— Не думаю, Пастухов, что вы можете ставить условия.
— Могу. Иначе никакого разговора не будет.
— Уступаю, — подумав, сказал Тимашук. — Цените.
Он вызвал Сивопляса, приказал отвести арестованного Перегудова в санчасть, потом доставить сюда.
Только после этого Пастухов сел. Поерзал, устраиваясь. Положил ногу на ногу. Без вызова. Просто положил ногу на ногу. Потому что ему так было удобней. И Тимашук вдруг понял, что этот парень ему не нравится. Резко. Активно. И понял почему.
Он знал этот тип людей. Первачи. Мажоры. Такие были в «консерватории». Их отбирали из молодых офицеров-"афганцев", хорошо показавших себя в боях. Потом отчислили всех. Они были неуправляемыми. Не потому, что не подчинялись приказам.
Нет, подчинялись. Прекрасно проходили все виды тестирования. Но от них исходило чувство превосходства над окружающими. Оно было не явным, не вызывающим. Это была не гордыня, а скорей снисходительность. Словно бы они знали что-то такое, чего не знали и не могли знать другие. И не потому, что они убивали. Многие убивали. Но даже матерые полковники ГРУ с двадцатилетним опытом работы в поле с сожалением констатировали: не наш материал, не наш. Хороший материал, но jhc наш.
Таким был и этот Пастухов. Он и в солдатском хэбэ третьего срока носки выглядел так, будто на плечах у него офицерские погоны. Капитан. Майор. Такие к сорока становятся генералами. Этот не станет.
Тимашук постарался заглушить в себе неприязнь.
— Не будем терять время, — сказал он. — У меня его очень мало. Вы человек военный, должны меня понимать. Я выполняю приказ. И только. Вы сделали свое дело, я должен сделать свое. И я его сделаю. Все, что мне нужно узнать, я узнаю.
Каким образом — это зависит от вас. Что вы на это скажете?
— А что я должен сказать? — спросил Пастухов.
— Вы не правильно сформулировали вопрос, — поправил Тимашук. — Вам следовало спросить: «Что я могу сказать?»
— Что я могу сказать? — повторил Пастухов. — Я понимаю, подполковник, чего вы от меня ждете. Вы хотите узнать, кто нас сюда послал. Что это за Центр. Я сам очень хочу это узнать. Но все, что знали, мы уже сказали.
— Вы сказали, что не знаете ничего.
— Это так и есть.
Тимашук помолчал. Пока все шло нормально. Нормально пока все шло. Полного контакта нет. Но нет и активного противодействия. Сейчас нужен плавный переход.
— Значит ли это, что вы готовы со мной сотрудничать? — спросил он.
— Мы сотрудничаем с вами с самого начала. Вспомните. Вы спросили на горе: где остальные? Мы вам честно ответили: нет никаких остальных.
— Их действительно нет? Пастухов усмехнулся:
— Если бы они были, вы бы уже об этом узнали. Нормально. Можно разворачиваться.
— Каждый человек знает гораздо больше того, что ему кажется, — проговорил Тимашук. — Только не всегда понимает, что именно он знает. В некотором смысле человек всеведущ. Он знает даже свое будущее. Вспомните бытовое: «Я как знал!», «Я как чувствовал!» Вы согласны со мной?
— Да, — кивнул Пастухов. — Мне и самому это приходило в голову.
— Тогда давайте поговорим. Попытаемся выяснить, что вы знаете. Как вы на это?
— Давайте, — согласился Пастухов. — Почему бы и нет?
За дверью послышалась возня, лязг железа. Сивопляс ввел в бокс Перегудова. Он был в такой же линялой робе, как и Пастухов, в солдатских ботинках без шнурков.
Руки в наручниках за спиной. Гимнастерка на крепких плечах потемнела от дождя, блестели залысины. Рядом с коренастым, затянутым в черную униформу Сивоплясом с его шрамом на угрюмом лице Перегудов выглядел европейцем-миссионером, захваченным пиратами на Карибских островах. Тимашук не сразу понял, откуда в его сознании взялись Карибы. Потом понял: загар. Глубокий, грубый. Откуда у него, интересно, такой загар?
Доктор Перегудов. Никогда не подумаешь, что этот интеллигентный доктор без колебаний всадил ракету в «Мрию».
Майор Перегудов. Так-то верней.
Пастухов встретил вошедшего внимательным взглядом. Тот кивнул:
— Будет жить. Спит. Ты в порядке?
— Как видишь. Ведем с подполковником интеллигентный разговор. Правда, интеллигентность дается ему нелегко. Но он справляется.
— Я выполнил ваше условие? — спросил Тимашук.
Пастухов подтвердил:
— Да, полностью.
— Увести! — бросил Тимашук Сивоплясу. Но когда Перегудов был уже у двери, окликнул:
— Минутку, майор!
Тот не отреагировал. Сивопляс с удивлением оглянулся, не понимая, к кому обращается Тимашук:
— Вы ему, товарищ подполковник, или где?
— Я говорю вам, Перегудов, — объяснил Тимашук.
— Почему вы назвали меня майором?
— Мне следовало сказать — капитан?
— Вы что-то напутали. Когда-то я действительно был капитаном. Майором не был. И никогда не буду.
— Я не напутал, — проговорил Тимашук. — Нет, Перегудов, не напутал. Вы представлены к очередному воинскому званию «майор». Вы, капитан Пастухов, тоже.
Сивопляс, поздравь товарищей офицеров.
— Они мне не товарищи.
— Господ офицеров.
— Они мне не господа.
— Экий ты мизантроп. Придется мне. Майор Перегудов. Майор Пастухов. Мои поздравления. Пленники с недоумением переглянулись.
— Что за фигню он несет? — спросил Пастухов.
— Взгляните сами, — предложил Тимашук. — Пастухов, подойдите.
Перегудов и Пастухов уставились на дисплей «Азимута».
— "Центр — Пастухову. За успешное выполнение задания…" — прочитал Перегудов. — Ничего не понимаю. Ты понимаешь?
— Не больше тебя. Какой-то анекдот.
— Вы переигрываете, господа офицеры, — укорил Тимашук.
— По-моему, это вы переигрываете, — ответил Пастухов.
— Полагаете, это я набил шифрограмму? Нет. Она во входящем файле. Я не смог бы отправить ее сам себе. Есть и еще доказательство. На прошлом допросе вы сказали, что служили в армии и были офицерами. Называли вы свои звания?
— Я — нет, — подумав, сказал Перегудов.
— Я тоже вроде бы нет, — подтвердил Пастухов. — Могли назвать ребята.
— Они тоже не называли. У меня есть магнитозапись допросов. Могу прокрутить. Но надеюсь, вы поверите мне на слово. Откуда же я узнал ваши звания?
— Любопытный вопрос, — заметил Перегудов.
— Но очень простой, — сказал Тимашук. — Я узнал их из этой вот шифрограммы вашего Центра. И даже взял на себя смелость ответить за вас.
— Что же вы ответили? — спросил Пастухов. Тимашук переключил дисплей на исходящую линию. На экране появилось:
«Пастухов — Центру. Служим России». Тимашуку показалось, что по лицу Перегудова скользнула какая-то тень. Какое-то мгновенное напряжение. И ничего похожего на лице Пастухова.
— "Служим России", — повторил он. — Док, мы служим России?
— Да.
И снова что-то произошло. Тимашук обматерил себя. Нужно было включить видеокамеру. Импровизация. Импровизации нужно готовить. Он внимательно всмотрелся в лица новоявленных майоров. Ничего. Проехали. Но кое-что он все-таки понял:
Перегудов пойдет на допрос вторым. Да, вторым. Это правильно.
Пастухов покачал головой и засмеялся:
— Представляю, как в этом Центре офонарели.
— Это уж точно, — с усмешкой согласился Перегудов.
— Увести, — приказал Тимашук. — Продолжим, — сказал он, когда за Перегудовым и Сивоплясом со скрежетом закрылась дверь, а Пастухов вернулся в кресло. — Вы по-прежнему утверждаете, что вы — рядовой запаса?
— Да я уж и не знаю, кто я такой. Может, и в самом деле майор?
— Оставим этот вопрос открытым. Пока. Займемся частностями. Значит, вас повесткой вызвали на переподготовку в подмосковный учебно-тренировочный центр воздушно-десантных войск?
— Да.
— Почему вы решили, что это центр ВДВ?
— У меня же есть глаза.
— Адреса части вы, конечно, не помните?
— Почему, помню. Шестьдесят пятый километр Егорьевского шоссе. От деревни Зюкино поворот налево. Еще около десяти километров до КПП.
— Как вы туда добирались?
— На машине.
— На какой?
— На своей.
— Марка?
— "Ниссан-террано".
— Как добирались ваши товарищи?
— Тоже на машинах.
— Марки?
— У Перегудова — «мерседес». У Хохлова — «форд-скорпио». У Злотникова — «мазератти». У Мухи — мотоцикл «харлей-дэвидсон».
— Муха — прозвище от фамилии?
На губах Пастухова появилась усмешка.
— Нет, — сказал он. — От гранатомета РПГ-18 «Муха».
— К концу вторых суток вас экипировали, вооружили и отвезли в Кубинку, — продолжал Тимашук.
— Да.
— Куда вы дели свои машины?
— Загнали в гараж. Зампотех обещал, что с ними ничего не случится. Из «мерса»
Дока даже стерео-систему забрал. Чтобы не приватизировали. И все кассеты.
— Док — Перегудов?
— Да.
— Какие кассеты?
— Попса. Самая что ни на есть. «На вернисаже как-то раз случайно встретила я вас».
— Вот как? Перегудов любит попсу?
— Он всегда любил старый джаз. Эллингтон, Глен Миллер, Бени Гудман. Не знаю, с чего его на попсу потянуло.
— Значит, вас вызвали повестками, вы приехали на машинах, машины загнали в гараж. Вы понимаете, почему я вас об этом спрашиваю?
— Да. Вам все это кажется невероятным.
— А вам?
— Мне тоже.
— Едем дальше, — кивнул Тимашук. — Из Кубинки вас доставили на авиабазу, а оттуда на вертолете Ми-17 — к месту выброски. Я не рискнул бы отправлять такую диверсионную группу без прикрытия. Вам дали прикрытие?
— Да.
— Кто?
— Те, кто нас отправлял, — ответил Пастухов без малейшей заминки.
— Какое?
— Пять «черных акул».
— Пять «черных акул»? — переспросил Тимашук. — На прошлом допросе вы этого не сказали.
— Вы не спрашивали.
— Вы уверены, что ваши товарищи подтвердят то, что вы сейчас сказали?
— Почему нет? Конечно, подтвердят. Особенно если вы будете расспрашивать их так же вежливо, как меня.
Подполковник Тимашук потянулся за сигаретой. Но сигарет не было, пустая пачка «Мальборо» валялась на верстаке. И это мелкое житейское обстоятельство вдруг воспринялось как дурной знак.
* * *
Пять «черных акул».
Если он не врет…
* * *
— Вы сказали — пять «черных акул», — повторил Тимашук. — Можете уточнить тип вертолетов?
— Ка-50.
— Ка-50 или Ка-52?
— Ка-50.
— В чем разница между ними?
— Вы меня проверяете? Или сами не знаете?
— Отвечайте на вопрос.
— Экипаж на «пятидесятых» — один человек. На Ка-52 — двое.
— Вооружение?
— Ракеты «воздух — воздух».
— Сколько штук?
— Шесть. По три с каждой стороны.
* * *
Не врет.
* * *
Тимашук понял, что нужно срочно менять тактику допроса. Так он ничего не добьется. Он раскрыл кейс и извлек из бокового кармана небольшой шприц-тюбик.
Показал Пастухову:
— Знаете, что это такое?
— Догадываюсь.
— Что же это?
— Сыворотка правды. Пентанол или скополамин.
— Правильно, — подтвердил Тимашук. — Но не совсем. Мы называем это — «Ангельское пение». Все сыворотки правды парализуют волю. Этот препарат — тоже. Но главное — он полностью раскрепощает подкорку. В основе, конечно, наркотики. Укол действует полчаса. После этого человек возвращается в реальность. Что с ним было, не помнит. При одной дозе — без последствий. Вторая доза растормаживает подсознание на более глубоком уровне. Но после этого человек превращается в олигофрена.
Навсегда.
Тимашук замолчал, давая возможность клиенту усвоить сказанное. Пастухов с хмурым интересом рассматривал шприц-тюбик.
— Мы обойдемся одной дозой, — успокоил его Тимашук. — Вы же не будете включать внутренние тормоза?
— Не буду, — пообещал Пастухов. — А мы не можем обойтись без этого пения?
— Нет. У меня очень мало времени. Я вам уже об этом сказал. Хочу предупредить еще об одном. Таких тюбиков у меня всего три. А вас пятеро. Так или иначе, но я узнаю то, что мне нужно. Троим повезет. Двоим — нет. Мне придется применить к ним не столь утонченные методы допроса. Я хотел бы этого избежать.
— Я тоже, — сказал Пастухов. — Работайте, подполковник. Делайте свое дело.
Тимашук вызвал Сивопляса. С его помощью широкой лентой скотча надежно связал клиенту ноги, а руки, освобожденные от браслеток, примотал к подлокотникам.
Объяснил:
— Необходимая предосторожность. На разных людей «Ангельское пение» действует по-разному. Бывают и всплески физической активности.
— Мне остаться? — спросил Сивопляс. — Чтобы на всякий случай ничего.
— Нет. Жди за дверью. Понадобишься — позову.
Сивопляс вышел. Тимашук обнажил левую руку Пастухова, смочил носовой платок «Блэк лэйблом» и протер кожу. Умело ввел в вену иглу и выдавил из тюбика мутноватую жидкость. Вновь протер место укола. Повернул голову, увидел рядом, очень близко, глаза Пастухова. И невольно отшатнулся.
Это были глаза рыси.
Серые. Настороженные.
Таящие в себе какую-то жуть.
Он выбросил пустой шприц-тюбик и отошел в угол бокса. Включил видеокамеру. И только после этого стал смотреть на Пастухова.
* * *
Через три минуты препарат начал действовать.
Он включил видеокамеру и уставился на меня своим тяжелым подозрительным взглядом.
Как на.
Как на подыхающую гадюку. Будто ждал, когда можно будет подойти ближе.
До чего же неприятный тип. Весь из комплексов. С такими можно иметь дело только в двух случаях. Когда они в полном порядке. В полнейшем. Или когда по уши в говне. А чуть высунулся хотя бы до подбородка — все, конец любому нормальному разговору. С чего бы это? Здоровый, крепкий мужик. Высокий, спортивный. Даже красивый. Если бы не этот взгляд. Будто его все время хотят унизить. Все. И нужно постоянно доказывать, что ты не из тех. Даже нацепил перед штурмом погоны на камуфляж. Чтобы никто не забыл случайно, что он, блин, подполковник, а не хухры-мухры.
Бедолага. Трудно ему живется. Все время в состоянии круговой обороны. И я тоже хорош. Чего я к нему прицепился? Ну, надел погоны. Ну, сунулся к нам. Может, совсем не для того, чтобы показать, какой он крутой мэн. А наоборот — чтобы не подставлять своих. А я тут выстраиваю. Ну, тыкал нам в морды стволом. И я бы на его месте тыкал. Смотрит на нас диким зверем. И что? Явились какие-то хмыри болотные, устроили тарарам на объекте, за безопасность которого он отвечает.
Самолет взорвали. Как он после этого должен на нас смотреть?
Да нет, нормальный мужик. Даже приятный. Это он снаружи такой. А внутри — очень приятный человек. Который другому человеку — друг, товарищ и брат.
* * *
Как хорошо. Как тихо. И какие-то высокие нежные голоса. Дети поют. Ну да.
«Ангельское пение». Это и есть ангелы. Ангелы поют.
Извините, подполковник, заслушался. Ничего, что я вас так называю? У меня и мысли нет вас задеть. Честное слово. «Товарищ подполковник» проехали. А до «господин подполковник» не доехали. Просто Олег? Очень хорошо. А я — Сергей. Или Пастух. Как хотите. На «ты»? Да ради бога. Конечно, давай поговорим. Мы и разговариваем. Разве нет?
* * *
Светлеет.
Какой чистый свет.
Как перед восходом солнца.
Как это сколько нас? Пятеро, конечно. Да, Ми-17 рассчитан на двадцать четыре десантника. Откуда я знаю, почему нам дали эту машину? Какую дали, такую и дали.
Может, другой не было. Ну если тебе трудно поверить, не верь. А я говорю то, что есть. Не знаю, чем доказать. В Кубинку нас везли на мерседесовском джипе. Туда только пять человек и влезают. Плюс водитель и подполковник из части, он нас сопровождал. Если тебя и это не убеждает, тогда не знаю.
* * *
Майор? Какой майор? Слушай, Олег, кончай ты эту бодягу. Никакой я не майор. Тебя просто купили. А ты купился. Ну кто, кто! Эти, из Центра. Не знаю, из какого Центра. Но там сидят не мудаки. Суки — возможно. Но не мудаки. Они-то знали, что мы разжалованы. Это ты не знал. На этом они и сыграли. «Служим России».
Погорячился ты. Они теперь все знают. И что мы живы. И что мы взяты.
* * *
Ну, как откуда знают? Ты же контрразведчик. А задаешь такие вопросы.
Навигационная программа. Она дает координаты рации. И ясно, что сигналы идут с территории объекта. А если бы мы были трупами, ты никогда не ответил бы «Служим России».
* * *
Еще светлее. И ангелы ближе.
Почему не ответил бы? А ты сам подумай. Смог бы ты от имени пяти трупов ответить: «Служим России»? Подумай, подумай. Вот то-то же. Правильно задумался.
Я бы не смог. Да ладно, не наговаривай на себя. И ты бы не смог. Ну если бы было время подумать, тогда другое дело. А у тебя было время?
* * *
Ну вот, набычился. Выбрось из головы. Все это такая ерунда, что и думать не стоит. Слушай, Олег, откуда ты взялся? У меня такое чувство, будто я тебя знаю с детства. Будто ты все время был где-то рядом и только теперь объявился. И я могу говорить с тобой обо всем.
Странно, да? Мы все живем в скорлупе. В оболочке. Привычки, приличия. Даже с самыми близкими людьми молчим. С друзьями. С женой. Бывает, готов открыться, ан нет. Что-то мешает, держит. И отделываешься словесной шелухой, шуточками.
Думаешь: поймут. А иногда так хочется сказать, что ты их любишь. И услышать, что они тебя тоже любят.
* * *
Подожди. Помолчи. Дай послушать.
Кто мы? Ну и вопросы ты задаешь. Я не знаю, Олег. Рад бы ответить, но что? Док иногда говорит: сироты новой России. Шутит, конечно. А может, и не шутит.
Да нет, я не ухожу от ответа. Я пытаюсь найти ответ. Пожалуйста, могу и конкретно. Но разве конкретность все объясняет? Вот ты. Подполковник ГРУ. Это и есть ты? Это только часть тебя. Не самая большая. И наверняка не самая главная.
Так же и мы. В одной ипостаси: столяр, врач, охранник, артист. В другой — наемники. Солдаты удачи.
Как какие наемники? Обыкновенные. Нас нанимают, мы работаем. Конечно, за деньги.
За какие? Иногда за большие, иногда за маленькие.
Нет, не криминал. На бандитов мы не работаем. Только раз пришлось. Но это был не обычный бандит. Международный террорист. Карлос Перейра Гомес. Да, Пилигрим, он же Взрывник. Откуда ты знаешь? Ну да, по сводкам Интерпола, у тебя же есть к ним доступ. А мы и знать не знали, кто он такой.
— Сам знаю. Кончилась моя служба. Пойду на пенсию. Что делать. Рано или поздно это должно было случиться. И так полтора года переслужил.
— Вы не на пенсию пойдете, — возразил Тимашук. — Вас вышибут из армии без всякой пенсии. И это в лучшем случае. А скорей всего — пойдете под трибунал. А как вы хотели? Чем должна заниматься ваша часть? Охранять объект. Так вы его охраняете?
Пять сопляков парализуют огромный аэродром. Пять! А у вас целый полк!
— Они не сопляки, — хмуро сказал полковник. — Они диверсанты. И не просто диверсанты. И еще не известно, пять их или не пять.
— Это вы расскажете трибуналу. И добавите, что взяли их мои люди, а не ваши.
Потому что ваших мудаков они перебили бы и ушли. Все, полковник. У меня нет времени вас уговаривать. Идите и докладывайте. Запретить не могу.
Полковник снял форменную фуражку и большим клетчатым платком вытер лоб.
— Что же делать, Олег Николаевич? — растерянно спросил он. — Никогда в такую передрягу не попадал. Много чего повидал, но чтобы такое. Даже сейчас не могу прийти в себя.
— Скажите спасибо, что обошлось без трупов. Тут бы вам точно не избежать трибунала. Ничего не делать. Сошлетесь на меня. Я запретил докладывать. Речь идет о сохранении гостайны. Эта обязанность возложена на меня. Закончен разговор. Свободны, полковник.
Тулин потоптался, нахлобучил фуражку и вышел.
Гриб червивый. Как он до полковника дослужился? В молодости, видно, рвал удила.
И вот, пожалуйста. Итог жизни. Боже сохрани от такой судьбы.
Тимашук вызвал охранника и приказал принести из красного уголка или из телевизорной кресло. Любое. Лишь бы с подлокотниками и с высокой спинкой. И крепкое. Охранник кинулся выполнять приказ. Бегом. В команде Сивопляса все приказы выполнялись бегом. Как и положено в армии. Здесь вразвалочку не ходили.
Если бы такой порядок был во всей армии, это была бы другая армия. И другая страна.
Тимашук сел на верстак и закурил. Обычно он старался курить не больше пяти-шести сигарет в лень. Эта была уже десятая. Или двадцатая. Да, последняя в пачке.
Черт. Сейчас бы вернуться в гостиницу, сбросить пропотевший камуфляж, принять на грудь полноценные сто пятьдесят и завалиться спать. Часов на двенадцать. Добрать за недосып двух минувших сумасшедших суток. Но некогда было спать. Нужно было выжимать из удачи все до последней капли.
В кейсе, который он принес с собой из гостиницы, была видеокамера, диктофон и недопитая бутылка «Блэк лэйбла». Но пить было нельзя. Предстояла очень непростая работа. Допросить пять человек. На это может уйти вся ночь. Не просто допросить.
Вынуть из них все, что они знают. Для этого нужна ясная голова.
* * *
Тимашук умел делать эту работу. Не сказать, что любил, нечего там было любить, но уважал в себе умение профессионала. Он не раз делал ее в Берлине. Накануне вывода из ГДР Западной группы войск Берлин был затянут густым туманом предательства. Рушилось незыблемое, от хваленой дисциплины не осталось и следа.
Солдаты продавали и пропивали домкраты и запчасти к грузовикам, офицеры — сами грузовики, а генералы — автоколонны. Для западных разведок открылся Клондайк.
Особисты работали как грузчики. Какие там агентурные разработки и тонкие оперативные комбинации. Нужен был результат. Сегодня, сейчас. Подозрение приравнивалось к обвинению. Под подозрением были все. А сам Тимашук? Не затронула его душу всеобщая гниль, не обжигал искус? Еще как обжигал. И ему было с чем уйти на Запад. Он даже знал как. Сами собой, бесконтрольно складывались в сознании профессионально просчитанные схемы. Химеры бессонницы. Ночная игра ума.
И кто знает, какой малости не хватило, чтобы воспринять эту игру как практическую задачу.
В душевном смятении покидали советские офицеры со своими притихшими семьями обжитые военные городки уплывающей в историческое небытие Германской Демократической Республики. После благополучной жизни в ГДР их ждала незнакомая, страшная, разрушенная Россия. Подполковник Тимашук улетал с облегчением. Он выстоял. Он остался верным присяге. Вот только того, чему он присягал, больше не существовало. На этом месте в душе была пустота. Прошло время, прежде чем она заполнилась новым смыслом.
* * *
Ладно. Все это лирика. Нужно работать.
Принесли кресло. Тимашук осмотрел, покачал. Годится. Поставил в глубине бокса, спинкой к глухой стене. Установил в углу, на инструментальном стеллаже, видеокамеру, объективом на кресло. Потом проверил пистолет, вернул его в кобуру и вызвал Сивопляса:
— Давай сюда Пастухова!
* * *
Отдавая приказ переодеть арестованных в солдатские робы и рассадить по отдельным камерам, подполковник Тимашук преследовал две цели. Первая была практическая: осмотреть камуфляж, прощупать — нет ли вшитых ампул, радиозакладок, определить тип изделия, хотя бы примерный год выпуска. Могла обнаружиться фабричная метка или даже, если повезет, штамп воинской части. Вторая цель была психологическая: вырвать диверсантов из привычной жизненной среды, лишить малейшей иллюзии защищенности, оставить один на один с собой. В темноте. Темнота всегда безнадежна.
В швах ничего не нашлось, никаких меток и штампов тоже. Но покрой, качество ткани, форма разгрузочных жилетов, вспененные прослойки выдавали тип экипировки.
«Танкер» или усовершенствованная «Выдра». Тонкое шерстяное белье. Ручной вязки шерстяные носки. Прыжковые ботинки из мягкой воловьей кожи, облегающие ногу лучше фирменного «Адидаса». В такой одежке не промокнешь и не вспотеешь, не замерзнешь даже на голой земле. И стоит она — как хорошая тройка от «Ле Монти».
Простых десантников в такую униформу не обряжают.
Что ж, с формой все ясно. Посмотрим, что у них с содержанием.
Загремела дверь, врезанная в железные ворота бокса. Два охранника втолкнули Пастухова. Руки в наручниках впереди, придерживают спадающие штаны. Гимнастерка без пуговиц. На ногах — ссохшиеся кирзовые сапоги. Но вряд ли он чувствовал себя особенно дискомфортно. А если и чувствовал, виду не показывал.
Спокойное молодое лицо. Спокойные серые глаза. Щурится после темноты, помаргивает от света люминесцентных ламп. Ни страха, ни настороженности. Так, обычный интерес к тому, куда это его привели. Немытые волосы со следами хорошей стрижки. Темная щетина. В камуфляже он казался крепче, крупней. Обычный парень.
Почему, интересно, он командир этой пятерки? Вряд ли случайно.
По знаку Тимашука «черные» подвели диверсанта к креслу и вышли.
— Садитесь, — кивнул Тимашук. — Наручники не сниму. Чтобы вас не отвлекали ненужные мысли.
Пастухов продолжал стоять.
— Моя фамилия Тимашук. Подполковник ГРУ Тимашук. Я отвечаю за безопасность объекта. Вас накормили?
— Да, спасибо.
— Есть жалобы на обращение?
— Нет. Есть вопрос. Что с нашим товарищем? Его фамилия Мухин.
— С ним все в порядке. Пищевое отравление. Сделали промывание желудка, дали снотворное.
— Я хочу убедиться.
— Прикажете отвести вас к нему? — с иронией поинтересовался Тимашук.
— Пусть его осмотрит Перегудов. Он врач.
— Мы этим займемся. После нашего разговора.
— Нет. Сейчас.
Тимашук почувствовал раздражение. Это было плохо, не правильно. Нужно не раздражаться, а настроиться на волну допрашиваемого, синхронизироваться с его биополем. Он взял себя в руки. Лишь позволил себе заметить:
— Не думаю, Пастухов, что вы можете ставить условия.
— Могу. Иначе никакого разговора не будет.
— Уступаю, — подумав, сказал Тимашук. — Цените.
Он вызвал Сивопляса, приказал отвести арестованного Перегудова в санчасть, потом доставить сюда.
Только после этого Пастухов сел. Поерзал, устраиваясь. Положил ногу на ногу. Без вызова. Просто положил ногу на ногу. Потому что ему так было удобней. И Тимашук вдруг понял, что этот парень ему не нравится. Резко. Активно. И понял почему.
Он знал этот тип людей. Первачи. Мажоры. Такие были в «консерватории». Их отбирали из молодых офицеров-"афганцев", хорошо показавших себя в боях. Потом отчислили всех. Они были неуправляемыми. Не потому, что не подчинялись приказам.
Нет, подчинялись. Прекрасно проходили все виды тестирования. Но от них исходило чувство превосходства над окружающими. Оно было не явным, не вызывающим. Это была не гордыня, а скорей снисходительность. Словно бы они знали что-то такое, чего не знали и не могли знать другие. И не потому, что они убивали. Многие убивали. Но даже матерые полковники ГРУ с двадцатилетним опытом работы в поле с сожалением констатировали: не наш материал, не наш. Хороший материал, но jhc наш.
Таким был и этот Пастухов. Он и в солдатском хэбэ третьего срока носки выглядел так, будто на плечах у него офицерские погоны. Капитан. Майор. Такие к сорока становятся генералами. Этот не станет.
Тимашук постарался заглушить в себе неприязнь.
— Не будем терять время, — сказал он. — У меня его очень мало. Вы человек военный, должны меня понимать. Я выполняю приказ. И только. Вы сделали свое дело, я должен сделать свое. И я его сделаю. Все, что мне нужно узнать, я узнаю.
Каким образом — это зависит от вас. Что вы на это скажете?
— А что я должен сказать? — спросил Пастухов.
— Вы не правильно сформулировали вопрос, — поправил Тимашук. — Вам следовало спросить: «Что я могу сказать?»
— Что я могу сказать? — повторил Пастухов. — Я понимаю, подполковник, чего вы от меня ждете. Вы хотите узнать, кто нас сюда послал. Что это за Центр. Я сам очень хочу это узнать. Но все, что знали, мы уже сказали.
— Вы сказали, что не знаете ничего.
— Это так и есть.
Тимашук помолчал. Пока все шло нормально. Нормально пока все шло. Полного контакта нет. Но нет и активного противодействия. Сейчас нужен плавный переход.
— Значит ли это, что вы готовы со мной сотрудничать? — спросил он.
— Мы сотрудничаем с вами с самого начала. Вспомните. Вы спросили на горе: где остальные? Мы вам честно ответили: нет никаких остальных.
— Их действительно нет? Пастухов усмехнулся:
— Если бы они были, вы бы уже об этом узнали. Нормально. Можно разворачиваться.
— Каждый человек знает гораздо больше того, что ему кажется, — проговорил Тимашук. — Только не всегда понимает, что именно он знает. В некотором смысле человек всеведущ. Он знает даже свое будущее. Вспомните бытовое: «Я как знал!», «Я как чувствовал!» Вы согласны со мной?
— Да, — кивнул Пастухов. — Мне и самому это приходило в голову.
— Тогда давайте поговорим. Попытаемся выяснить, что вы знаете. Как вы на это?
— Давайте, — согласился Пастухов. — Почему бы и нет?
За дверью послышалась возня, лязг железа. Сивопляс ввел в бокс Перегудова. Он был в такой же линялой робе, как и Пастухов, в солдатских ботинках без шнурков.
Руки в наручниках за спиной. Гимнастерка на крепких плечах потемнела от дождя, блестели залысины. Рядом с коренастым, затянутым в черную униформу Сивоплясом с его шрамом на угрюмом лице Перегудов выглядел европейцем-миссионером, захваченным пиратами на Карибских островах. Тимашук не сразу понял, откуда в его сознании взялись Карибы. Потом понял: загар. Глубокий, грубый. Откуда у него, интересно, такой загар?
Доктор Перегудов. Никогда не подумаешь, что этот интеллигентный доктор без колебаний всадил ракету в «Мрию».
Майор Перегудов. Так-то верней.
Пастухов встретил вошедшего внимательным взглядом. Тот кивнул:
— Будет жить. Спит. Ты в порядке?
— Как видишь. Ведем с подполковником интеллигентный разговор. Правда, интеллигентность дается ему нелегко. Но он справляется.
— Я выполнил ваше условие? — спросил Тимашук.
Пастухов подтвердил:
— Да, полностью.
— Увести! — бросил Тимашук Сивоплясу. Но когда Перегудов был уже у двери, окликнул:
— Минутку, майор!
Тот не отреагировал. Сивопляс с удивлением оглянулся, не понимая, к кому обращается Тимашук:
— Вы ему, товарищ подполковник, или где?
— Я говорю вам, Перегудов, — объяснил Тимашук.
— Почему вы назвали меня майором?
— Мне следовало сказать — капитан?
— Вы что-то напутали. Когда-то я действительно был капитаном. Майором не был. И никогда не буду.
— Я не напутал, — проговорил Тимашук. — Нет, Перегудов, не напутал. Вы представлены к очередному воинскому званию «майор». Вы, капитан Пастухов, тоже.
Сивопляс, поздравь товарищей офицеров.
— Они мне не товарищи.
— Господ офицеров.
— Они мне не господа.
— Экий ты мизантроп. Придется мне. Майор Перегудов. Майор Пастухов. Мои поздравления. Пленники с недоумением переглянулись.
— Что за фигню он несет? — спросил Пастухов.
— Взгляните сами, — предложил Тимашук. — Пастухов, подойдите.
Перегудов и Пастухов уставились на дисплей «Азимута».
— "Центр — Пастухову. За успешное выполнение задания…" — прочитал Перегудов. — Ничего не понимаю. Ты понимаешь?
— Не больше тебя. Какой-то анекдот.
— Вы переигрываете, господа офицеры, — укорил Тимашук.
— По-моему, это вы переигрываете, — ответил Пастухов.
— Полагаете, это я набил шифрограмму? Нет. Она во входящем файле. Я не смог бы отправить ее сам себе. Есть и еще доказательство. На прошлом допросе вы сказали, что служили в армии и были офицерами. Называли вы свои звания?
— Я — нет, — подумав, сказал Перегудов.
— Я тоже вроде бы нет, — подтвердил Пастухов. — Могли назвать ребята.
— Они тоже не называли. У меня есть магнитозапись допросов. Могу прокрутить. Но надеюсь, вы поверите мне на слово. Откуда же я узнал ваши звания?
— Любопытный вопрос, — заметил Перегудов.
— Но очень простой, — сказал Тимашук. — Я узнал их из этой вот шифрограммы вашего Центра. И даже взял на себя смелость ответить за вас.
— Что же вы ответили? — спросил Пастухов. Тимашук переключил дисплей на исходящую линию. На экране появилось:
«Пастухов — Центру. Служим России». Тимашуку показалось, что по лицу Перегудова скользнула какая-то тень. Какое-то мгновенное напряжение. И ничего похожего на лице Пастухова.
— "Служим России", — повторил он. — Док, мы служим России?
— Да.
И снова что-то произошло. Тимашук обматерил себя. Нужно было включить видеокамеру. Импровизация. Импровизации нужно готовить. Он внимательно всмотрелся в лица новоявленных майоров. Ничего. Проехали. Но кое-что он все-таки понял:
Перегудов пойдет на допрос вторым. Да, вторым. Это правильно.
Пастухов покачал головой и засмеялся:
— Представляю, как в этом Центре офонарели.
— Это уж точно, — с усмешкой согласился Перегудов.
— Увести, — приказал Тимашук. — Продолжим, — сказал он, когда за Перегудовым и Сивоплясом со скрежетом закрылась дверь, а Пастухов вернулся в кресло. — Вы по-прежнему утверждаете, что вы — рядовой запаса?
— Да я уж и не знаю, кто я такой. Может, и в самом деле майор?
— Оставим этот вопрос открытым. Пока. Займемся частностями. Значит, вас повесткой вызвали на переподготовку в подмосковный учебно-тренировочный центр воздушно-десантных войск?
— Да.
— Почему вы решили, что это центр ВДВ?
— У меня же есть глаза.
— Адреса части вы, конечно, не помните?
— Почему, помню. Шестьдесят пятый километр Егорьевского шоссе. От деревни Зюкино поворот налево. Еще около десяти километров до КПП.
— Как вы туда добирались?
— На машине.
— На какой?
— На своей.
— Марка?
— "Ниссан-террано".
— Как добирались ваши товарищи?
— Тоже на машинах.
— Марки?
— У Перегудова — «мерседес». У Хохлова — «форд-скорпио». У Злотникова — «мазератти». У Мухи — мотоцикл «харлей-дэвидсон».
— Муха — прозвище от фамилии?
На губах Пастухова появилась усмешка.
— Нет, — сказал он. — От гранатомета РПГ-18 «Муха».
— К концу вторых суток вас экипировали, вооружили и отвезли в Кубинку, — продолжал Тимашук.
— Да.
— Куда вы дели свои машины?
— Загнали в гараж. Зампотех обещал, что с ними ничего не случится. Из «мерса»
Дока даже стерео-систему забрал. Чтобы не приватизировали. И все кассеты.
— Док — Перегудов?
— Да.
— Какие кассеты?
— Попса. Самая что ни на есть. «На вернисаже как-то раз случайно встретила я вас».
— Вот как? Перегудов любит попсу?
— Он всегда любил старый джаз. Эллингтон, Глен Миллер, Бени Гудман. Не знаю, с чего его на попсу потянуло.
— Значит, вас вызвали повестками, вы приехали на машинах, машины загнали в гараж. Вы понимаете, почему я вас об этом спрашиваю?
— Да. Вам все это кажется невероятным.
— А вам?
— Мне тоже.
— Едем дальше, — кивнул Тимашук. — Из Кубинки вас доставили на авиабазу, а оттуда на вертолете Ми-17 — к месту выброски. Я не рискнул бы отправлять такую диверсионную группу без прикрытия. Вам дали прикрытие?
— Да.
— Кто?
— Те, кто нас отправлял, — ответил Пастухов без малейшей заминки.
— Какое?
— Пять «черных акул».
— Пять «черных акул»? — переспросил Тимашук. — На прошлом допросе вы этого не сказали.
— Вы не спрашивали.
— Вы уверены, что ваши товарищи подтвердят то, что вы сейчас сказали?
— Почему нет? Конечно, подтвердят. Особенно если вы будете расспрашивать их так же вежливо, как меня.
Подполковник Тимашук потянулся за сигаретой. Но сигарет не было, пустая пачка «Мальборо» валялась на верстаке. И это мелкое житейское обстоятельство вдруг воспринялось как дурной знак.
* * *
Пять «черных акул».
Если он не врет…
* * *
— Вы сказали — пять «черных акул», — повторил Тимашук. — Можете уточнить тип вертолетов?
— Ка-50.
— Ка-50 или Ка-52?
— Ка-50.
— В чем разница между ними?
— Вы меня проверяете? Или сами не знаете?
— Отвечайте на вопрос.
— Экипаж на «пятидесятых» — один человек. На Ка-52 — двое.
— Вооружение?
— Ракеты «воздух — воздух».
— Сколько штук?
— Шесть. По три с каждой стороны.
* * *
Не врет.
* * *
Тимашук понял, что нужно срочно менять тактику допроса. Так он ничего не добьется. Он раскрыл кейс и извлек из бокового кармана небольшой шприц-тюбик.
Показал Пастухову:
— Знаете, что это такое?
— Догадываюсь.
— Что же это?
— Сыворотка правды. Пентанол или скополамин.
— Правильно, — подтвердил Тимашук. — Но не совсем. Мы называем это — «Ангельское пение». Все сыворотки правды парализуют волю. Этот препарат — тоже. Но главное — он полностью раскрепощает подкорку. В основе, конечно, наркотики. Укол действует полчаса. После этого человек возвращается в реальность. Что с ним было, не помнит. При одной дозе — без последствий. Вторая доза растормаживает подсознание на более глубоком уровне. Но после этого человек превращается в олигофрена.
Навсегда.
Тимашук замолчал, давая возможность клиенту усвоить сказанное. Пастухов с хмурым интересом рассматривал шприц-тюбик.
— Мы обойдемся одной дозой, — успокоил его Тимашук. — Вы же не будете включать внутренние тормоза?
— Не буду, — пообещал Пастухов. — А мы не можем обойтись без этого пения?
— Нет. У меня очень мало времени. Я вам уже об этом сказал. Хочу предупредить еще об одном. Таких тюбиков у меня всего три. А вас пятеро. Так или иначе, но я узнаю то, что мне нужно. Троим повезет. Двоим — нет. Мне придется применить к ним не столь утонченные методы допроса. Я хотел бы этого избежать.
— Я тоже, — сказал Пастухов. — Работайте, подполковник. Делайте свое дело.
Тимашук вызвал Сивопляса. С его помощью широкой лентой скотча надежно связал клиенту ноги, а руки, освобожденные от браслеток, примотал к подлокотникам.
Объяснил:
— Необходимая предосторожность. На разных людей «Ангельское пение» действует по-разному. Бывают и всплески физической активности.
— Мне остаться? — спросил Сивопляс. — Чтобы на всякий случай ничего.
— Нет. Жди за дверью. Понадобишься — позову.
Сивопляс вышел. Тимашук обнажил левую руку Пастухова, смочил носовой платок «Блэк лэйблом» и протер кожу. Умело ввел в вену иглу и выдавил из тюбика мутноватую жидкость. Вновь протер место укола. Повернул голову, увидел рядом, очень близко, глаза Пастухова. И невольно отшатнулся.
Это были глаза рыси.
Серые. Настороженные.
Таящие в себе какую-то жуть.
Он выбросил пустой шприц-тюбик и отошел в угол бокса. Включил видеокамеру. И только после этого стал смотреть на Пастухова.
* * *
Через три минуты препарат начал действовать.
Он включил видеокамеру и уставился на меня своим тяжелым подозрительным взглядом.
Как на.
Как на подыхающую гадюку. Будто ждал, когда можно будет подойти ближе.
До чего же неприятный тип. Весь из комплексов. С такими можно иметь дело только в двух случаях. Когда они в полном порядке. В полнейшем. Или когда по уши в говне. А чуть высунулся хотя бы до подбородка — все, конец любому нормальному разговору. С чего бы это? Здоровый, крепкий мужик. Высокий, спортивный. Даже красивый. Если бы не этот взгляд. Будто его все время хотят унизить. Все. И нужно постоянно доказывать, что ты не из тех. Даже нацепил перед штурмом погоны на камуфляж. Чтобы никто не забыл случайно, что он, блин, подполковник, а не хухры-мухры.
Бедолага. Трудно ему живется. Все время в состоянии круговой обороны. И я тоже хорош. Чего я к нему прицепился? Ну, надел погоны. Ну, сунулся к нам. Может, совсем не для того, чтобы показать, какой он крутой мэн. А наоборот — чтобы не подставлять своих. А я тут выстраиваю. Ну, тыкал нам в морды стволом. И я бы на его месте тыкал. Смотрит на нас диким зверем. И что? Явились какие-то хмыри болотные, устроили тарарам на объекте, за безопасность которого он отвечает.
Самолет взорвали. Как он после этого должен на нас смотреть?
Да нет, нормальный мужик. Даже приятный. Это он снаружи такой. А внутри — очень приятный человек. Который другому человеку — друг, товарищ и брат.
* * *
Как хорошо. Как тихо. И какие-то высокие нежные голоса. Дети поют. Ну да.
«Ангельское пение». Это и есть ангелы. Ангелы поют.
Извините, подполковник, заслушался. Ничего, что я вас так называю? У меня и мысли нет вас задеть. Честное слово. «Товарищ подполковник» проехали. А до «господин подполковник» не доехали. Просто Олег? Очень хорошо. А я — Сергей. Или Пастух. Как хотите. На «ты»? Да ради бога. Конечно, давай поговорим. Мы и разговариваем. Разве нет?
* * *
Светлеет.
Какой чистый свет.
Как перед восходом солнца.
Как это сколько нас? Пятеро, конечно. Да, Ми-17 рассчитан на двадцать четыре десантника. Откуда я знаю, почему нам дали эту машину? Какую дали, такую и дали.
Может, другой не было. Ну если тебе трудно поверить, не верь. А я говорю то, что есть. Не знаю, чем доказать. В Кубинку нас везли на мерседесовском джипе. Туда только пять человек и влезают. Плюс водитель и подполковник из части, он нас сопровождал. Если тебя и это не убеждает, тогда не знаю.
* * *
Майор? Какой майор? Слушай, Олег, кончай ты эту бодягу. Никакой я не майор. Тебя просто купили. А ты купился. Ну кто, кто! Эти, из Центра. Не знаю, из какого Центра. Но там сидят не мудаки. Суки — возможно. Но не мудаки. Они-то знали, что мы разжалованы. Это ты не знал. На этом они и сыграли. «Служим России».
Погорячился ты. Они теперь все знают. И что мы живы. И что мы взяты.
* * *
Ну, как откуда знают? Ты же контрразведчик. А задаешь такие вопросы.
Навигационная программа. Она дает координаты рации. И ясно, что сигналы идут с территории объекта. А если бы мы были трупами, ты никогда не ответил бы «Служим России».
* * *
Еще светлее. И ангелы ближе.
Почему не ответил бы? А ты сам подумай. Смог бы ты от имени пяти трупов ответить: «Служим России»? Подумай, подумай. Вот то-то же. Правильно задумался.
Я бы не смог. Да ладно, не наговаривай на себя. И ты бы не смог. Ну если бы было время подумать, тогда другое дело. А у тебя было время?
* * *
Ну вот, набычился. Выбрось из головы. Все это такая ерунда, что и думать не стоит. Слушай, Олег, откуда ты взялся? У меня такое чувство, будто я тебя знаю с детства. Будто ты все время был где-то рядом и только теперь объявился. И я могу говорить с тобой обо всем.
Странно, да? Мы все живем в скорлупе. В оболочке. Привычки, приличия. Даже с самыми близкими людьми молчим. С друзьями. С женой. Бывает, готов открыться, ан нет. Что-то мешает, держит. И отделываешься словесной шелухой, шуточками.
Думаешь: поймут. А иногда так хочется сказать, что ты их любишь. И услышать, что они тебя тоже любят.
* * *
Подожди. Помолчи. Дай послушать.
Кто мы? Ну и вопросы ты задаешь. Я не знаю, Олег. Рад бы ответить, но что? Док иногда говорит: сироты новой России. Шутит, конечно. А может, и не шутит.
Да нет, я не ухожу от ответа. Я пытаюсь найти ответ. Пожалуйста, могу и конкретно. Но разве конкретность все объясняет? Вот ты. Подполковник ГРУ. Это и есть ты? Это только часть тебя. Не самая большая. И наверняка не самая главная.
Так же и мы. В одной ипостаси: столяр, врач, охранник, артист. В другой — наемники. Солдаты удачи.
Как какие наемники? Обыкновенные. Нас нанимают, мы работаем. Конечно, за деньги.
За какие? Иногда за большие, иногда за маленькие.
Нет, не криминал. На бандитов мы не работаем. Только раз пришлось. Но это был не обычный бандит. Международный террорист. Карлос Перейра Гомес. Да, Пилигрим, он же Взрывник. Откуда ты знаешь? Ну да, по сводкам Интерпола, у тебя же есть к ним доступ. А мы и знать не знали, кто он такой.