Страница:
— Все объяснения потом. Запомните: вы меня не знаете, я вас не знаю.
— Запомним, — подал голос Артист. — Не знаем и знать не хотим. И никогда не захотим. Это вы тоже запомните.
— Отставить разговоры! — приказал Голубков. — Сейчас вас отправят в контрразведку округа. Не дергаться. Ясно? Оттуда я вас заберу. Тогда и будем объясняться. Пока скажу только одно… Он помолчал и сказал:
— Сукины дети. Сукины вы дети! Мы ведь вас уже похоронили!
— Поторопились, — буркнул несентиментальный Боцман. — Нашим-то хоть не сообщили?
— Нет. Хотел сначала сам убедиться.
— Большое вам за это человеческое спасибо, — сказал Артист.
— Что произошло с Тимашуком?
— А что с ним произошло? — удивился я. — Неосторожное обращение с оружием.
— Подробней! — потребовал Голубков.
— Да все очень просто, — пришел мне на помощь Артист. — Человек взял ПМ, дослал патрон, взвел курок и начал почесывать стволом висок. Чисто рефлекторно. Обычное дело. А потом нечаянно дернул пальцем.
— Не соскучишься с вами. Ладно. Так вот, — продолжал Голубков. — В округе — никому ничего. Молчать как… Мы не узнали, как именно мы должны молчать, потому что дверь бокса снова заскрежетала и нашему взору открылось зрелище не такое умилительное, как явление полковника Голубкова народу, но гораздо более живописное.
В центре композиции было инвалидное кресло-коляска — из современных, дорогих, с черной кожей и хромированными ободами. В нем восседал, чуть наперекосяк, с креном направо, хмурый немолодой мужик в мундире генерал-лейтенанта. Лампасов на генеральских штанах не было видно, потому что он был до пояса укутан клетчатым пледом. За спинку коляски держался полковник Тулин, выполнявший теперь роль сиделки при сановном сидельце, а весь задник чернел от охранников с угрожающе выставленными «калашами». От них отделился пират и приказал нам, подкрепляя слова выразительным движением ствола:
— Сидеть обратно и ни боже мой! Командуйте, товарищ генерал-лейтенант.
— Моя фамилия Ермаков, — представился сиделец. — Генеральный директор акционерного общества «Феникс». Вы полковник Голубков?
— Совершенно верно, — сухо подтвердил полковник.
— У меня для вас две новости. Вам присвоено воинское звание «генерал-майор».
Поздравляю. Вторая новость тоже хорошая. Приказом заместителя министра обороны вы уволены в запас с правом ношения формы и с пенсионным обеспечением согласно вашему новому воинскому званию. Вот выписки из документов.
Генерал-лейтенант передал Голубкову через Сивопляса два листка.
— Таким образом, все ваши полномочия прекращаются, — подвел итог сиделец. — Вы являетесь частным лицом и не имеете права находиться на территории секретного объекта.
— У меня есть сомнения в подлинности этих документов, — заявил Голубков, изучив листки.
— Они подлинные. Вы сможете в этом убедиться. В Москве. Я распорядился заправить ваш самолет. Летчик ждет. Счастливого пути, генерал.
— Замминистра не имел права отдавать этот приказ, — запротестовал Голубков. — Подразделение, в котором я служу, не подчинено Министерству обороны.
— Это ваши проблемы, — прервал сиделец. — Вы их будете решать со своим руководством. Полковник Тулин, проводите генерала.
— Слушаюсь, — сказал Тулин.
— Отставить! — рявкнул Голубков. — Полковник Тулин, вы здесь кто? Командир полка или прислуга за все? С каких это пор коммерсанты командуют на военном аэродроме?
— С тех пор, как аэродром арендован моей компанией, — разъяснил генерал-лейтенант. — Полковнику Тулину предписано выполнять все мои распоряжения.
— Вот он пусть и выполняет! — отрубил Голубков. — А я буду выполнять приказ моего руководства. Мне приказано расследовать ЧП на военном аэродроме российской армии. Российской армии, если кто не расслышал! И я выполню этот приказ. Всем выйти. Очистить помещение. Я провожу допрос и попрошу не мешать.
— Вы немедленно покинете аэродром, — заявил генерал-лейтенант.
— Я не покину аэродром, — заявил Голубков.
— Покинете, — повторил генерал-лейтенант.
— Не покину, — уперся Голубков. — И вы мне никто, чтобы отдавать приказы!
Схлестнулись маляры.
Если бы мне не приходилось раньше иметь дело с полковником Голубковым, я бы, пожалуй, поверил, что он именно тот, чей образ лепит из себя подручными средствами. Такими, как тупое выражение лица, суровый взгляд ревностного служаки и упертость начальника комендантского патруля. И даже лексику он начал заимствовать у Сивопляса.
— Не заставляйте меня применять силу, — предостерег Ермаков.
— Силу? — взъерепенился Голубков. — Это как понимать? Перед вами стоит пока еще действующий полковник, а не кто! Вы грозите мне применением силы? Тулин! И ты это терпишь? Я наведу вам здесь порядок, как торговцев из храма! Довели армию до базара! Повторяю приказ: всем очистить и не мешать исполнению! Выполнять, а то не отвечаю!
Для убедительности он извлек из кобуры табельный пистолет Макарова и помахал им перед носом генерал-лейтенанта, из-за спины которого торчали четыре автоматных ствола.
— Пардон боку, — сказал Сивопляс и деликатно обезоружил разбушевавшегося Голубкова.
— Ты это как? — изумился полковник. — А ну отдай! Отдай, а то еще хуже будет!
— Хватит, — поморщился генерал-лейтенант. — Не стройте из себя. Вам вернут оружие. Когда сядете в самолет.
— Я не сяду в самолет, — отрезал Голубков.
— В отдельный бокс его, — приказал генерал-лейтенант пирату. — Пусть подумает.
Увести!
— Ладно, уговорили, — объявил Голубков, отстраняясь от надвинувшегося на него Сивопляса. — Улечу. Но арестованных заберу с собой. Прикажите выделить Ми-8.
— У нас нет таких вертолетов, — проинформировал полковник Тулин.
— Вызовите из Читы.
— Не вижу необходимости, — возразил генерал-лейтенант. — Арестованные будут отправлены в округ тем транспортом, который есть в распоряжении командира части.
Сивопляс, проводи полковника к самолету. И проследи, чтобы он ни с кем не общался. Пистолет отдашь, когда он будет в кабине. ; — Советую подчиниться, полковник.
— Подчиняюсь, но оставляю за собой, — буркнул Голубков. Он вынул из кармана трубку мобильного телефона, нащелкал номер и хмуро бросил:
— Это Голубков. Лишен возможности действовать. Передать Дьякову… — Сивопляс! — крикнул генерал-лейтенант. Пират метнулся к полковнику и успел бы выхватить из его рук мобильник, если бы я ему маленько не помешал. Реакция у него была, прямо скажем… — …Начинать без приказа, — закончил Голубков фразу. Он, может быть, и еще что-нибудь сказал бы, но тут две короткие очереди из двух стволов, пущенные впритирочку к моей голове, довольно убедительно намекнули, что следует воздержаться от активных действий.
Пришлось воздержаться. Сивопляс забрал у Голубкова мобильник и отступил под прикрытие своей команды. Неслабенькая у него, однако, команда. Пальнуть навскидку так, что у меня даже ухо обожгло, — это надо уметь. Всем мужикам хорошо за тридцать. Ай да пират. Откуда у него такие кадры?
Между тем полковник Голубков закурил и поинтересовался:
— Выходит, мне и по телефону поговорить нельзя? Я что, арестован?
— Сами напросились, — объяснил генерал-лейтенант.
— Я хочу знать: арестован я или не арестован? — повысил голос Голубков.
— Да, арестованы, — подтвердил сиделец.
— И ты, полковник Тулин, допустишь это? — обратился Голубков к командиру полка.
— Позволишь в своей части арестовать российского офицера? И кому — каким-то бандитам? Капитан Тулин! Что с тобой сделалось? Под Кандагаром ты был совсем не такой. Что с тобой произошло, друг ситный?
— Господи, майор! — ахнул полковник Тулин. — Ты, что ли?
— Узнал? — поинтересовался Голубков.
— Твою мать, майор! А я нутром чую: видел где-то. Точно видел. Я ведь даже фамилию твою не знал! Командир диверсионного отряда. И все. Я ту ночь на всю жизнь запомнил. Свалились, отбили нас и ушли. Майор! Неужели ты?
Командир полка вышел из-за спинки кресла-коляски и шагнул к полковнику Голубкову, распахнув руки.
Но Голубков не спешил падать в его объятия.
— Вижу, узнал, — повторил он. — А вот я тебя не узнал.
Тулина словно толкнули в грудь. Он остановился, опустил руки и плечи. Потом поправил фуражку и вытянулся по стойке «смирно»:
— Приказывайте.
— Объявить боевую тревогу, — приказал Голубков. — Аэродром закрыть. Все вылеты отменить, погрузку истребителей прекратить. Всех посторонних задержать до выяснения. Генерал-лейтенанта Ермакова изолировать. Выполняй, капитан Тулин.
— Есть выполнять, товарищ майор! — вытянулся полковник.
— Не спешите, Тулин, — остановил его генерал-лейтенант. — Здесь приказы отдаю я.
— Я вам, товарищ генерал-лейтенант запаса, не Тулин, — отчеканил полковник и даже стал будто бы не таким коротеньким. — Я вам полковник Тулин. И приказы здесь отдаю я. Спасибо, майор, что напомнил, кто есть кто и откуда вышел. А ваши дела, господин Ермаков, у меня уже вот — в горле. Я немедленно доложу обо всем командующему округу. Обо всем. Под трибунал — пойду под трибунал. Но в ваших грязных делах я больше участвовать не буду!
— Где вы видели грязные дела, полковник? — поинтересовался Ермаков.
— Везде! Летчики куплены, мои офицеры куплены, таможня куплена. Я что, не вижу, сколько модулей вы грузите, а сколько по документам проходит? Инженера полгода держите под землей — это светлое дело? На труп подполковника Тимашука даже взглянуть не зашли. А он вам служил верой и правдой! Все, к чему вы прикасаетесь, превращается в грязь и кровь! И это к вам вернется. А если не вернется, значит, Бога нет!
— Взять! — бросил сиделец. «Черные» окружили Тулина.
— С дороги! — рыкнул полковник. «Черные» не пошевелились.
— Отойти от полковника! — скомандовал Голубков.
— Взять обоих, — приказал генерал-лейтенант Сивоплясу. — В разные боксы.
Приставить охрану. Держать до моего распоряжения. Выполняйте.
* * *
Действенность приказов определяется не теми, кто их отдает, а теми, кто выполняет. «Черные» умели выполнять приказы. Оба полковника даже трепыхнуться не успели. Они исчезли в дверном проеме. «Черные» с «калашами» тут же сомкнули ряды, обрекая нас на роль публики, которая может выражать свои чувства всеми доступными способами, а не может только одного — лезть на сцену и вмешиваться в действие. Артист выразил свои чувства непродолжительным аплодисментом.
— Браво, — сказал он. — Антракт. Не думаю, что он будет слишком долгим. Господин генерал-лейтенант, вы чистый Рузвельт. Не боитесь кончить так же, как он?
Сиделец посмотрел на него с хмурым недоумением:
— А как он кончил? Артист объяснил:
— Он всего месяц не дожил до победы. Такая досада.
— Займись ими, — бросил генерал-лейтенант Сивоплясу и выкатился из бокса.
* * *
…Этот приказ тоже был выполнен. Нами занялись, и в итоге восстановилось статус-кво. Мы снова оказались прикованными к трубам, разве что свет не выключили. Да еще Дока переместили с его трона на бетонный пол. Ему бы радоваться после многочасового неподвижного сидения в кресле, но он почему-то не радовался. Пыхтел, сопел, скрежетал цепью браслеток по трубе. Потом сказал:
— Ничего не понимаю. Они по-прежнему собираются отправить «Руслан»?
— Расслабься, Док, — посоветовал ему Артист. — Как говорит мой друг-флибустьер: лучше вспомни о своем будущем.
Муха заворочался на носилках, приподнял голову, оглядел нас жалобным взглядом и сказал:
— Жрать охота.
— Шашлычка? — поинтересовался Артист.
— Не издевайся, а? — попросил Муха.
— Потерпи, — отозвался Боцман. — У меня такое чувство, что скоро нас всех накормят. И мало не покажется.
Вот и у меня было точно такое же чувство.
"Миллион, миллион, миллион алых роз
Из окна, из окна видишь ты…"
Артист оказался прав: антракт не затянулся. Публика даже не успела как следует обсудить первый акт, как начался второй. В боксе появился Сивопляс, за ним еще один «черный» с охапкой наших камуфляжек, потом третий вывалил на пол из мешка наши десантные прыжковые, а попросту говоря — спецназовские ботинки. Логично было предположить, что следом въедет электрокар с оружием и боеприпасами, но вместо него в дверном проеме встали «черные» с «калашами».
— Переодеться без никаких, — приказал Сивопляс. — Повезетесь в округ в своем виде.
По его знаку с нас сняли браслетки и предоставили некоторую свободу действий.
Пока мы сбрасывали хэбэшки и не без удовольствия натягивали такую родную «Выдру-ЗМ», все «черные» настороженно следили за каждым нашим движением.
Особенно напряженным и даже, как мне показалось, необычно хмурым был вид у пирата. Он и раньше-то не выглядел весельчаком, а тут и вовсе будто бы вобрал в себя всю мрачность мира.
Знак судьбы лежал на мрачном его… Стоп. А ведь это чувство у меня уже было. Я видел уже этот знак — на челе подполковника Тимашука.
Говорят, Бог троицу любит. Может быть. Но то, что судьба любит двоицу, — это точно. В мире все двояко. Каждой твари по паре. У человека всего по два, чего не по одному, а по три нет ничего. Сама жизнь состоит всего из двух половин. И даже снаряд дважды падает в одну и ту же воронку гораздо чаще, чем принято думать.
Неужели и этот снаряд снова нацелился в нас?
Через пять минут мы были готовы, а Мухе и не пришлось переодеваться — его как унесли в санчасть в камуфляже, да так и оставили. На нас снова накинули наручники, но как-то необычно. Дока, Боцмана и Артиста сковали в цепь, а меня — персонально. В чем смысл этого, я не понял, но спрашивать не решился, потому что от Сивопляса в его теперешнем настроении вместо ответа можно было получить по зубам, чего как-то не хотелось. Какая, интересно, муха его укусила?
— Вперед! — скомандовал пират и стволом показал на выход.
В нашем сопровождении было задействовано пятеро «черных». Один шел впереди, двое сбоку, а еще двое тащили носилки с Мухой. Замыкал шествие Сивопляс. В начале и конце длинного бетонного коридора тоже была выставлена охрана. В такой ситуации невольно ощущаешь свою значительность. Для полноты картины не хватало толпы репортеров у выхода. Чтобы зажужжали телекамеры, засверкали блицы, обрушился град репортерских вопросов, и весь мир узрел бы новых героев нашего времени и узнал, что из прохладительных напитков они предпочитают пепси, к лесбиянкам относятся с интересом, а вот гомосексуалистов не уважают.
От коридора, тускло освещенного плафонами, шло несколько боковых ответвлений.
Когда мы поравнялись с одним из них, вдруг послышалась музыка, чьи-то очень немузыкальные вопли и звон стекла. Будто кто-то вдребадан пьяный отводил душу под караоке и метал пустые бутылки в железную дверь.
Это было настолько неожиданно, что я даже приостановился. Но тут же мне в спину больно ткнули стволом, давая понять, что отвлекаться не следует. Я человек догадливый, все понял и до конца пути уже не отвлекался, тем более что отвлекаться было больше не на что.
У выхода из ремзоны нас ждал аэродромный «пазик» с выбитыми стеклами, заделанными фанерой и кусками дюраля. Он был подогнан вплотную к воротам, как подгоняют автозак к дверям следственного изолятора. Но и в то короткое время, пока нас грузили в автобус, я успел умилиться хмурому ветреному дню, который после темницы показался ослепительно ярким и многоцветным, как первомайская демонстрация в старые добрые времена.
На фоне низких летящих облаков плыли мачты аэродромных прожекторов, трепыхался флажок на вышке руководителя полетов, стыли полусферы радаров. А неподалеку от выхода из подземных ангаров возвышался огромный самолет с надписью «Аэротранс» на фюзеляже. При виде его я слегка прибалдел и не сразу понял, что это не «Мрия». У «Мрии» шесть турбин, а у этого было только четыре. Это был Ан-124.
«Руслан». Я поискал взглядом «Мрию» и обнаружил ее остатки в дальнем конце летного поля.
Задняя аппарель «Руслана» была опущена, возле нее суетились солдаты в оцеплении «черных», подвозили со стороны ремзоны какие-то разномерные ящики.
— Это не модули истребителей, — сказал Док. — Что же это они грузят?
Его вопрос остался безответным, потому что новый тычок автоматным стволом в спину напомнил мне, что и сейчас отвлекаться не следует.
Артиста, Дока и Боцмана усадили сзади, прицепили к поручням, меня снова почему-то выделили, отвели боковое сиденье, носилки с Мухой поставили в проходе.
Один из «черных» сел за руль, а Сивопляс и еще двое расположились в передней части автобуса лицами к нам, что было вполне грамотно и говорило о том, что пират дело знает туго. Сравнительная малочисленность конвоя меня слегка удивила, но с моей стороны это было чистым тщеславием. Четверо с «калашами» против пятерых в браслетках — выше крыши.
Автобус продребезжал по бетонке и после короткой остановки миновал КПП.
Сивопляса здесь хорошо знали и уважали, ему достаточно было махнуть рукой, чтобы ворота открылись. «Пазик» выкатился на шоссе, водитель прибавил ходу. Поплыли навстречу березовые колки и заросли кустарников вдоль обочин, подернутые зеленым флером свежей листвы.
* * *
По моим прикидкам, до Читы было часа три-четыре езды, но «пазик» неожиданно свернул с шоссе к широко раскинувшемуся селу с добротными бревенчатыми избами и высокими, как по всей Сибири, воротами. Возле одного из окраинных домов автобус остановился, Сивопляс вышел и стукнул по калитке массивным железным кольцом. На стук взъярились собаки, потом появилась дородная хозяйка, эдакая ядреная забайкальская казачка в кацавейке, выслушала пирата и согласно покивала. По знаку Сивопляса двое «черных» подхватили носилки с Мухой и потащили к выходу.
— Эй! А это зачем? — потребовал я объяснений.
— Зачем нужно, — объяснил Сивопляс. — Будешь спрашивать, когда тебя спросят.
Пришлось удовлетвориться. Поворот событий был странным, но угрозы, как мне показалось, не содержал. Муху втащили в дом, «черные» вернулись, автобус выехал из села и затрясся по грунтовке, вскоре свернувшей к берегу широкой спокойной реки.
— Наводит на размышления, — заметил Док. Возможно, он имел в виду отделение Мухи от коллектива, но скорей то, что эта грунтовка не могла быть дорогой в областной центр.
Так и оказалось. «Пазик» скатился по крутому съезду и остановился у свайного причала, к которому был пришвартован довольно задрипанного вида катер без каких-либо признаков команды. Даже вахтенного не было. Все это мне не понравилось.
Такой катер не мог принадлежать воинской части. Скорей — рыбоохране или лесосплавщикам. Нас собираются транспортировать в округ на этом катере? В армии так не делается. В армии на все существует четкий порядок. И всякое отклонение от него не может не насторожить. Особенно в нашем положении.
— Наводит на размышления, — повторил Док. Но предаваться размышлениям на берегу пустынных волн нам не дали. Через три минуты мы оказались в темном вонючем кубрике, застучал судовой дизель, и по легкой качке можно было понять, что плавание началось.
— И куда же мы плывем? — задал риторический вопрос Артист.
— Плавает говно, — машинально поправил Боцман по своей привычке, которая осталась у него еще со времен службы в морской пехоте.
— И куда же мы плывем, как говно? — откорректировал формулировку своего вопроса Артист.
Я напряг память, пытаясь вспомнить карту, которую мы изучали в ленинской комнате с «Моральным кодексом строителя коммунизма». И вспомнил.
— Это Ингода, — сказал я. — Она впадает в Читу.
— Река не может впадать в город, — рассудительно заметил Док. Он всегда говорил рассудительно, кроме тех случаев, когда нужно говорить очень быстро. Но в этот раз его рассудительность почему-то вызвала у меня раздражение. Я огрызнулся:
— Но ты понял, что я хотел сказать?
— Ты хотел сказать, что в нижнем течении этой реки расположен областной центр Чита. Правильно? — Вот именно, — подтвердил я. — Это я и сказал, но гораздо короче. В двадцать первом веке так будут говорить все. Привыкай.
— И знаменитый монолог Гамлета будет звучать так: «Да или как? Вот в чем», — сказал Артист. — Если вы оба не заткнетесь, я набью вам морды из собственных ручек.
— Извини, Док, — сказал я.
— Все в порядке, — сказал Док.
Катер неожиданно ткнулся в берег. Дверь кубрика открылась, появился Сивопляс и показал на меня стволом «калаша»:
— На выход. Сам. Остальные на месте.
— Акт третий, — прокомментировал Артист, пока я выбирался из кубрика.
— А сколько всего? — спросил Боцман.
— В классической трагедии — пять.
— Тогда еще поживем, — заключил Боцман.
* * *
Для третьего акта классической трагедии место действия было выбрано подходящее.
Во всяком случае, для его обозначения длинных ремарок не требовалось.
«Берег реки. Рыбацкий навес. Ветер».
Даже причала не было — мостки, с каких в деревнях полощут белье. Навес на высоком берегу был узкий и длинный, покрытый шифером. Между опорными столбами были натянуты шнуры. На них, видно, вялили рыбу. Место открытое, хорошо проветривается, в стороне от жилья с коровниками и свинарниками. Значит, без мух.
От мостков к навесу вела узкая крутая тропка. В одном месте я оступился и едва не потерял равновесие, но Сивопляс поддержал меня за плечо. И не стволом «калаша», а рукой. Его предупредительность так меня удивила, что я даже спасибо не сказал. Но то, что последовало за этим, было не просто удивительно, а хрен знает что. Он указал мне на лавку:
— Садись, в ногах нет. — И сел сам. — Даю вводные. У меня приказ: всех вас при попытке к бегству. Это понятно?
Это было понятно. Это было уже давно понятно. Даже не нужно было спрашивать, кто отдал этот приказ. Но я все же спросил:
— Генерал-лейтенант? Сивопляс подумал и кивнул:
— Он.
— Давай дальше.
— Сейчас мы с тобой сверимся и сбежите, — продолжал Сивопляс. — Мои не в курсе, так что вот так. Сделать все нужно чисто. Смогут твои? Мои не из лыка мочалка, учти к сведению. Ты чего головой мотаешь, как на новые ворота?
— Не пройдет, командир, — сказал я. — Мы не будем сбегать.
— Это как?
— Не хочу облегчать твою совесть. Тебе придется выполнить приказ. В натуральном виде. И потом на Страшном суде долго и нудно объяснять, что заставило тебя сгубить четыре безоружных невинных души. Чувство долга? Любовь к Родине? Не думаю, что там вообще поймут, что ты этим хочешь сказать.
— Это ты про себя, что невинный? — удивился Сивопляс. — А кто подполковника Тимашука и ухом не моргнул?
— Я-то при чем?
— Не мути мне в голове воду. Я все видел на пленке. Как сначала маленький его, потом ты. И слышал, как ты командовал: «Быстро, все по местам». Так что давай не надо.
— За свои грехи я отвечу сам. А ты будешь отвечать за свои.
— Дурак ты и уши у тебя соленые! — разозлился Сивопляс и неожиданно заговорил нормальным русским языком:
— Ты что ж думаешь — я хочу вас спровоцировать на попытку к бегству?
— А нет? — спросил я.
— Тогда зачем я вашего парня к своей бабе завез?
— Не знаю, — признался я.
— Да затем, что если он в воду прыгнет, так сразу пойдет ко дну, как колун без ручки! Молчи и слушай. Твои парни свяжут моих в придачу со мной. Катер поставишь на малый ход, горючку перекроешь, поплывет по течению. В Потапове забираете маленького, берете у хозяйки мой «жигуль». Уходите на Улан-Удэ до Транссиба.
Тачку бросите, сядете в поезд. На все про все у вас полсуток. Раньше катер вряд ли найдут, места глухие. Успеете уйти до тревоги — ваше счастье. Если вопросы есть, давай быстро. Время идет.
— Вопросы есть. Два. Но мне было бы проще с тобой разговаривать, если бы ты снял с меня браслетки, — запустил я пробный шар.
— Повернись, — приказал он и отщелкнул наручники. — Только потом держи их в руках за спиной для полной видимости.
Я растер запястья и запустил следующий шар:
— Ты не мог бы в знак доверия дать мне подержать твой «калаш»?
— Держи.
Я еле успел поймать брошенный автомат. Заряжен. Полный рожок. И патроны не холостые. Я вернул «калаш» пирату и задал первый вопрос:
— Зачем устраивать захват твоих парней, если они с тобой заодно?
— Затем, что объяснять им все — сутки уйдут. И не умею я объяснять.
— Но кое-что тебе объяснить придется. Это второй вопрос. Главный. Почему ты принял это решение?
Хмурое лицо пирата посмурнело еще больше.
— Ладно, — шумно вздохнув, сказал он. — Попробую. Когда вас раздевали, я видел спину твоего парня. Чернявого.
— Боцмана, — подсказал я.
— Пусть Боцмана. А теперь смотри. — Он расстегнул широкий офицерский ремень, выпростал из-под него форменку и повернулся ко мне спиной:
— Задирай.
Я задрал.
— Ясно? — спросил он.
— Ясно, — сказал я.
Он привел одежду в порядок, долго молчал, глядя, как ветер рябит холодную гладь полноводной реки, величественной в своей несуетности.
Как Стикс.
Потом добавил:
— Скажу еще. Я смотрел пленку с допросами. Одно место смотрел два раза. С допросом доктора. Он сказал: «Нас всех убили на той войне». Так вот, меня тоже убили на той войне. Не на вашей, а на моей. В Афгане. Мы свои. А своих я убивать не дам. Все. Подъем. Давай работать.
* * *
Работу мы сделали быстро, не отходя от берега. Рассудили, что нет резона усложнять дело и нырять в ледяную воду. Мужики были жилистые и верткие, как пантеры. Но на нашей стороне был эффект неожиданности и преимущества молодости.
— Запомним, — подал голос Артист. — Не знаем и знать не хотим. И никогда не захотим. Это вы тоже запомните.
— Отставить разговоры! — приказал Голубков. — Сейчас вас отправят в контрразведку округа. Не дергаться. Ясно? Оттуда я вас заберу. Тогда и будем объясняться. Пока скажу только одно… Он помолчал и сказал:
— Сукины дети. Сукины вы дети! Мы ведь вас уже похоронили!
— Поторопились, — буркнул несентиментальный Боцман. — Нашим-то хоть не сообщили?
— Нет. Хотел сначала сам убедиться.
— Большое вам за это человеческое спасибо, — сказал Артист.
— Что произошло с Тимашуком?
— А что с ним произошло? — удивился я. — Неосторожное обращение с оружием.
— Подробней! — потребовал Голубков.
— Да все очень просто, — пришел мне на помощь Артист. — Человек взял ПМ, дослал патрон, взвел курок и начал почесывать стволом висок. Чисто рефлекторно. Обычное дело. А потом нечаянно дернул пальцем.
— Не соскучишься с вами. Ладно. Так вот, — продолжал Голубков. — В округе — никому ничего. Молчать как… Мы не узнали, как именно мы должны молчать, потому что дверь бокса снова заскрежетала и нашему взору открылось зрелище не такое умилительное, как явление полковника Голубкова народу, но гораздо более живописное.
В центре композиции было инвалидное кресло-коляска — из современных, дорогих, с черной кожей и хромированными ободами. В нем восседал, чуть наперекосяк, с креном направо, хмурый немолодой мужик в мундире генерал-лейтенанта. Лампасов на генеральских штанах не было видно, потому что он был до пояса укутан клетчатым пледом. За спинку коляски держался полковник Тулин, выполнявший теперь роль сиделки при сановном сидельце, а весь задник чернел от охранников с угрожающе выставленными «калашами». От них отделился пират и приказал нам, подкрепляя слова выразительным движением ствола:
— Сидеть обратно и ни боже мой! Командуйте, товарищ генерал-лейтенант.
— Моя фамилия Ермаков, — представился сиделец. — Генеральный директор акционерного общества «Феникс». Вы полковник Голубков?
— Совершенно верно, — сухо подтвердил полковник.
— У меня для вас две новости. Вам присвоено воинское звание «генерал-майор».
Поздравляю. Вторая новость тоже хорошая. Приказом заместителя министра обороны вы уволены в запас с правом ношения формы и с пенсионным обеспечением согласно вашему новому воинскому званию. Вот выписки из документов.
Генерал-лейтенант передал Голубкову через Сивопляса два листка.
— Таким образом, все ваши полномочия прекращаются, — подвел итог сиделец. — Вы являетесь частным лицом и не имеете права находиться на территории секретного объекта.
— У меня есть сомнения в подлинности этих документов, — заявил Голубков, изучив листки.
— Они подлинные. Вы сможете в этом убедиться. В Москве. Я распорядился заправить ваш самолет. Летчик ждет. Счастливого пути, генерал.
— Замминистра не имел права отдавать этот приказ, — запротестовал Голубков. — Подразделение, в котором я служу, не подчинено Министерству обороны.
— Это ваши проблемы, — прервал сиделец. — Вы их будете решать со своим руководством. Полковник Тулин, проводите генерала.
— Слушаюсь, — сказал Тулин.
— Отставить! — рявкнул Голубков. — Полковник Тулин, вы здесь кто? Командир полка или прислуга за все? С каких это пор коммерсанты командуют на военном аэродроме?
— С тех пор, как аэродром арендован моей компанией, — разъяснил генерал-лейтенант. — Полковнику Тулину предписано выполнять все мои распоряжения.
— Вот он пусть и выполняет! — отрубил Голубков. — А я буду выполнять приказ моего руководства. Мне приказано расследовать ЧП на военном аэродроме российской армии. Российской армии, если кто не расслышал! И я выполню этот приказ. Всем выйти. Очистить помещение. Я провожу допрос и попрошу не мешать.
— Вы немедленно покинете аэродром, — заявил генерал-лейтенант.
— Я не покину аэродром, — заявил Голубков.
— Покинете, — повторил генерал-лейтенант.
— Не покину, — уперся Голубков. — И вы мне никто, чтобы отдавать приказы!
Схлестнулись маляры.
Если бы мне не приходилось раньше иметь дело с полковником Голубковым, я бы, пожалуй, поверил, что он именно тот, чей образ лепит из себя подручными средствами. Такими, как тупое выражение лица, суровый взгляд ревностного служаки и упертость начальника комендантского патруля. И даже лексику он начал заимствовать у Сивопляса.
— Не заставляйте меня применять силу, — предостерег Ермаков.
— Силу? — взъерепенился Голубков. — Это как понимать? Перед вами стоит пока еще действующий полковник, а не кто! Вы грозите мне применением силы? Тулин! И ты это терпишь? Я наведу вам здесь порядок, как торговцев из храма! Довели армию до базара! Повторяю приказ: всем очистить и не мешать исполнению! Выполнять, а то не отвечаю!
Для убедительности он извлек из кобуры табельный пистолет Макарова и помахал им перед носом генерал-лейтенанта, из-за спины которого торчали четыре автоматных ствола.
— Пардон боку, — сказал Сивопляс и деликатно обезоружил разбушевавшегося Голубкова.
— Ты это как? — изумился полковник. — А ну отдай! Отдай, а то еще хуже будет!
— Хватит, — поморщился генерал-лейтенант. — Не стройте из себя. Вам вернут оружие. Когда сядете в самолет.
— Я не сяду в самолет, — отрезал Голубков.
— В отдельный бокс его, — приказал генерал-лейтенант пирату. — Пусть подумает.
Увести!
— Ладно, уговорили, — объявил Голубков, отстраняясь от надвинувшегося на него Сивопляса. — Улечу. Но арестованных заберу с собой. Прикажите выделить Ми-8.
— У нас нет таких вертолетов, — проинформировал полковник Тулин.
— Вызовите из Читы.
— Не вижу необходимости, — возразил генерал-лейтенант. — Арестованные будут отправлены в округ тем транспортом, который есть в распоряжении командира части.
Сивопляс, проводи полковника к самолету. И проследи, чтобы он ни с кем не общался. Пистолет отдашь, когда он будет в кабине. ; — Советую подчиниться, полковник.
— Подчиняюсь, но оставляю за собой, — буркнул Голубков. Он вынул из кармана трубку мобильного телефона, нащелкал номер и хмуро бросил:
— Это Голубков. Лишен возможности действовать. Передать Дьякову… — Сивопляс! — крикнул генерал-лейтенант. Пират метнулся к полковнику и успел бы выхватить из его рук мобильник, если бы я ему маленько не помешал. Реакция у него была, прямо скажем… — …Начинать без приказа, — закончил Голубков фразу. Он, может быть, и еще что-нибудь сказал бы, но тут две короткие очереди из двух стволов, пущенные впритирочку к моей голове, довольно убедительно намекнули, что следует воздержаться от активных действий.
Пришлось воздержаться. Сивопляс забрал у Голубкова мобильник и отступил под прикрытие своей команды. Неслабенькая у него, однако, команда. Пальнуть навскидку так, что у меня даже ухо обожгло, — это надо уметь. Всем мужикам хорошо за тридцать. Ай да пират. Откуда у него такие кадры?
Между тем полковник Голубков закурил и поинтересовался:
— Выходит, мне и по телефону поговорить нельзя? Я что, арестован?
— Сами напросились, — объяснил генерал-лейтенант.
— Я хочу знать: арестован я или не арестован? — повысил голос Голубков.
— Да, арестованы, — подтвердил сиделец.
— И ты, полковник Тулин, допустишь это? — обратился Голубков к командиру полка.
— Позволишь в своей части арестовать российского офицера? И кому — каким-то бандитам? Капитан Тулин! Что с тобой сделалось? Под Кандагаром ты был совсем не такой. Что с тобой произошло, друг ситный?
— Господи, майор! — ахнул полковник Тулин. — Ты, что ли?
— Узнал? — поинтересовался Голубков.
— Твою мать, майор! А я нутром чую: видел где-то. Точно видел. Я ведь даже фамилию твою не знал! Командир диверсионного отряда. И все. Я ту ночь на всю жизнь запомнил. Свалились, отбили нас и ушли. Майор! Неужели ты?
Командир полка вышел из-за спинки кресла-коляски и шагнул к полковнику Голубкову, распахнув руки.
Но Голубков не спешил падать в его объятия.
— Вижу, узнал, — повторил он. — А вот я тебя не узнал.
Тулина словно толкнули в грудь. Он остановился, опустил руки и плечи. Потом поправил фуражку и вытянулся по стойке «смирно»:
— Приказывайте.
— Объявить боевую тревогу, — приказал Голубков. — Аэродром закрыть. Все вылеты отменить, погрузку истребителей прекратить. Всех посторонних задержать до выяснения. Генерал-лейтенанта Ермакова изолировать. Выполняй, капитан Тулин.
— Есть выполнять, товарищ майор! — вытянулся полковник.
— Не спешите, Тулин, — остановил его генерал-лейтенант. — Здесь приказы отдаю я.
— Я вам, товарищ генерал-лейтенант запаса, не Тулин, — отчеканил полковник и даже стал будто бы не таким коротеньким. — Я вам полковник Тулин. И приказы здесь отдаю я. Спасибо, майор, что напомнил, кто есть кто и откуда вышел. А ваши дела, господин Ермаков, у меня уже вот — в горле. Я немедленно доложу обо всем командующему округу. Обо всем. Под трибунал — пойду под трибунал. Но в ваших грязных делах я больше участвовать не буду!
— Где вы видели грязные дела, полковник? — поинтересовался Ермаков.
— Везде! Летчики куплены, мои офицеры куплены, таможня куплена. Я что, не вижу, сколько модулей вы грузите, а сколько по документам проходит? Инженера полгода держите под землей — это светлое дело? На труп подполковника Тимашука даже взглянуть не зашли. А он вам служил верой и правдой! Все, к чему вы прикасаетесь, превращается в грязь и кровь! И это к вам вернется. А если не вернется, значит, Бога нет!
— Взять! — бросил сиделец. «Черные» окружили Тулина.
— С дороги! — рыкнул полковник. «Черные» не пошевелились.
— Отойти от полковника! — скомандовал Голубков.
— Взять обоих, — приказал генерал-лейтенант Сивоплясу. — В разные боксы.
Приставить охрану. Держать до моего распоряжения. Выполняйте.
* * *
Действенность приказов определяется не теми, кто их отдает, а теми, кто выполняет. «Черные» умели выполнять приказы. Оба полковника даже трепыхнуться не успели. Они исчезли в дверном проеме. «Черные» с «калашами» тут же сомкнули ряды, обрекая нас на роль публики, которая может выражать свои чувства всеми доступными способами, а не может только одного — лезть на сцену и вмешиваться в действие. Артист выразил свои чувства непродолжительным аплодисментом.
— Браво, — сказал он. — Антракт. Не думаю, что он будет слишком долгим. Господин генерал-лейтенант, вы чистый Рузвельт. Не боитесь кончить так же, как он?
Сиделец посмотрел на него с хмурым недоумением:
— А как он кончил? Артист объяснил:
— Он всего месяц не дожил до победы. Такая досада.
— Займись ими, — бросил генерал-лейтенант Сивоплясу и выкатился из бокса.
* * *
…Этот приказ тоже был выполнен. Нами занялись, и в итоге восстановилось статус-кво. Мы снова оказались прикованными к трубам, разве что свет не выключили. Да еще Дока переместили с его трона на бетонный пол. Ему бы радоваться после многочасового неподвижного сидения в кресле, но он почему-то не радовался. Пыхтел, сопел, скрежетал цепью браслеток по трубе. Потом сказал:
— Ничего не понимаю. Они по-прежнему собираются отправить «Руслан»?
— Расслабься, Док, — посоветовал ему Артист. — Как говорит мой друг-флибустьер: лучше вспомни о своем будущем.
Муха заворочался на носилках, приподнял голову, оглядел нас жалобным взглядом и сказал:
— Жрать охота.
— Шашлычка? — поинтересовался Артист.
— Не издевайся, а? — попросил Муха.
— Потерпи, — отозвался Боцман. — У меня такое чувство, что скоро нас всех накормят. И мало не покажется.
Вот и у меня было точно такое же чувство.
"Миллион, миллион, миллион алых роз
Из окна, из окна видишь ты…"
Артист оказался прав: антракт не затянулся. Публика даже не успела как следует обсудить первый акт, как начался второй. В боксе появился Сивопляс, за ним еще один «черный» с охапкой наших камуфляжек, потом третий вывалил на пол из мешка наши десантные прыжковые, а попросту говоря — спецназовские ботинки. Логично было предположить, что следом въедет электрокар с оружием и боеприпасами, но вместо него в дверном проеме встали «черные» с «калашами».
— Переодеться без никаких, — приказал Сивопляс. — Повезетесь в округ в своем виде.
По его знаку с нас сняли браслетки и предоставили некоторую свободу действий.
Пока мы сбрасывали хэбэшки и не без удовольствия натягивали такую родную «Выдру-ЗМ», все «черные» настороженно следили за каждым нашим движением.
Особенно напряженным и даже, как мне показалось, необычно хмурым был вид у пирата. Он и раньше-то не выглядел весельчаком, а тут и вовсе будто бы вобрал в себя всю мрачность мира.
Знак судьбы лежал на мрачном его… Стоп. А ведь это чувство у меня уже было. Я видел уже этот знак — на челе подполковника Тимашука.
Говорят, Бог троицу любит. Может быть. Но то, что судьба любит двоицу, — это точно. В мире все двояко. Каждой твари по паре. У человека всего по два, чего не по одному, а по три нет ничего. Сама жизнь состоит всего из двух половин. И даже снаряд дважды падает в одну и ту же воронку гораздо чаще, чем принято думать.
Неужели и этот снаряд снова нацелился в нас?
Через пять минут мы были готовы, а Мухе и не пришлось переодеваться — его как унесли в санчасть в камуфляже, да так и оставили. На нас снова накинули наручники, но как-то необычно. Дока, Боцмана и Артиста сковали в цепь, а меня — персонально. В чем смысл этого, я не понял, но спрашивать не решился, потому что от Сивопляса в его теперешнем настроении вместо ответа можно было получить по зубам, чего как-то не хотелось. Какая, интересно, муха его укусила?
— Вперед! — скомандовал пират и стволом показал на выход.
В нашем сопровождении было задействовано пятеро «черных». Один шел впереди, двое сбоку, а еще двое тащили носилки с Мухой. Замыкал шествие Сивопляс. В начале и конце длинного бетонного коридора тоже была выставлена охрана. В такой ситуации невольно ощущаешь свою значительность. Для полноты картины не хватало толпы репортеров у выхода. Чтобы зажужжали телекамеры, засверкали блицы, обрушился град репортерских вопросов, и весь мир узрел бы новых героев нашего времени и узнал, что из прохладительных напитков они предпочитают пепси, к лесбиянкам относятся с интересом, а вот гомосексуалистов не уважают.
От коридора, тускло освещенного плафонами, шло несколько боковых ответвлений.
Когда мы поравнялись с одним из них, вдруг послышалась музыка, чьи-то очень немузыкальные вопли и звон стекла. Будто кто-то вдребадан пьяный отводил душу под караоке и метал пустые бутылки в железную дверь.
Это было настолько неожиданно, что я даже приостановился. Но тут же мне в спину больно ткнули стволом, давая понять, что отвлекаться не следует. Я человек догадливый, все понял и до конца пути уже не отвлекался, тем более что отвлекаться было больше не на что.
У выхода из ремзоны нас ждал аэродромный «пазик» с выбитыми стеклами, заделанными фанерой и кусками дюраля. Он был подогнан вплотную к воротам, как подгоняют автозак к дверям следственного изолятора. Но и в то короткое время, пока нас грузили в автобус, я успел умилиться хмурому ветреному дню, который после темницы показался ослепительно ярким и многоцветным, как первомайская демонстрация в старые добрые времена.
На фоне низких летящих облаков плыли мачты аэродромных прожекторов, трепыхался флажок на вышке руководителя полетов, стыли полусферы радаров. А неподалеку от выхода из подземных ангаров возвышался огромный самолет с надписью «Аэротранс» на фюзеляже. При виде его я слегка прибалдел и не сразу понял, что это не «Мрия». У «Мрии» шесть турбин, а у этого было только четыре. Это был Ан-124.
«Руслан». Я поискал взглядом «Мрию» и обнаружил ее остатки в дальнем конце летного поля.
Задняя аппарель «Руслана» была опущена, возле нее суетились солдаты в оцеплении «черных», подвозили со стороны ремзоны какие-то разномерные ящики.
— Это не модули истребителей, — сказал Док. — Что же это они грузят?
Его вопрос остался безответным, потому что новый тычок автоматным стволом в спину напомнил мне, что и сейчас отвлекаться не следует.
Артиста, Дока и Боцмана усадили сзади, прицепили к поручням, меня снова почему-то выделили, отвели боковое сиденье, носилки с Мухой поставили в проходе.
Один из «черных» сел за руль, а Сивопляс и еще двое расположились в передней части автобуса лицами к нам, что было вполне грамотно и говорило о том, что пират дело знает туго. Сравнительная малочисленность конвоя меня слегка удивила, но с моей стороны это было чистым тщеславием. Четверо с «калашами» против пятерых в браслетках — выше крыши.
Автобус продребезжал по бетонке и после короткой остановки миновал КПП.
Сивопляса здесь хорошо знали и уважали, ему достаточно было махнуть рукой, чтобы ворота открылись. «Пазик» выкатился на шоссе, водитель прибавил ходу. Поплыли навстречу березовые колки и заросли кустарников вдоль обочин, подернутые зеленым флером свежей листвы.
* * *
По моим прикидкам, до Читы было часа три-четыре езды, но «пазик» неожиданно свернул с шоссе к широко раскинувшемуся селу с добротными бревенчатыми избами и высокими, как по всей Сибири, воротами. Возле одного из окраинных домов автобус остановился, Сивопляс вышел и стукнул по калитке массивным железным кольцом. На стук взъярились собаки, потом появилась дородная хозяйка, эдакая ядреная забайкальская казачка в кацавейке, выслушала пирата и согласно покивала. По знаку Сивопляса двое «черных» подхватили носилки с Мухой и потащили к выходу.
— Эй! А это зачем? — потребовал я объяснений.
— Зачем нужно, — объяснил Сивопляс. — Будешь спрашивать, когда тебя спросят.
Пришлось удовлетвориться. Поворот событий был странным, но угрозы, как мне показалось, не содержал. Муху втащили в дом, «черные» вернулись, автобус выехал из села и затрясся по грунтовке, вскоре свернувшей к берегу широкой спокойной реки.
— Наводит на размышления, — заметил Док. Возможно, он имел в виду отделение Мухи от коллектива, но скорей то, что эта грунтовка не могла быть дорогой в областной центр.
Так и оказалось. «Пазик» скатился по крутому съезду и остановился у свайного причала, к которому был пришвартован довольно задрипанного вида катер без каких-либо признаков команды. Даже вахтенного не было. Все это мне не понравилось.
Такой катер не мог принадлежать воинской части. Скорей — рыбоохране или лесосплавщикам. Нас собираются транспортировать в округ на этом катере? В армии так не делается. В армии на все существует четкий порядок. И всякое отклонение от него не может не насторожить. Особенно в нашем положении.
— Наводит на размышления, — повторил Док. Но предаваться размышлениям на берегу пустынных волн нам не дали. Через три минуты мы оказались в темном вонючем кубрике, застучал судовой дизель, и по легкой качке можно было понять, что плавание началось.
— И куда же мы плывем? — задал риторический вопрос Артист.
— Плавает говно, — машинально поправил Боцман по своей привычке, которая осталась у него еще со времен службы в морской пехоте.
— И куда же мы плывем, как говно? — откорректировал формулировку своего вопроса Артист.
Я напряг память, пытаясь вспомнить карту, которую мы изучали в ленинской комнате с «Моральным кодексом строителя коммунизма». И вспомнил.
— Это Ингода, — сказал я. — Она впадает в Читу.
— Река не может впадать в город, — рассудительно заметил Док. Он всегда говорил рассудительно, кроме тех случаев, когда нужно говорить очень быстро. Но в этот раз его рассудительность почему-то вызвала у меня раздражение. Я огрызнулся:
— Но ты понял, что я хотел сказать?
— Ты хотел сказать, что в нижнем течении этой реки расположен областной центр Чита. Правильно? — Вот именно, — подтвердил я. — Это я и сказал, но гораздо короче. В двадцать первом веке так будут говорить все. Привыкай.
— И знаменитый монолог Гамлета будет звучать так: «Да или как? Вот в чем», — сказал Артист. — Если вы оба не заткнетесь, я набью вам морды из собственных ручек.
— Извини, Док, — сказал я.
— Все в порядке, — сказал Док.
Катер неожиданно ткнулся в берег. Дверь кубрика открылась, появился Сивопляс и показал на меня стволом «калаша»:
— На выход. Сам. Остальные на месте.
— Акт третий, — прокомментировал Артист, пока я выбирался из кубрика.
— А сколько всего? — спросил Боцман.
— В классической трагедии — пять.
— Тогда еще поживем, — заключил Боцман.
* * *
Для третьего акта классической трагедии место действия было выбрано подходящее.
Во всяком случае, для его обозначения длинных ремарок не требовалось.
«Берег реки. Рыбацкий навес. Ветер».
Даже причала не было — мостки, с каких в деревнях полощут белье. Навес на высоком берегу был узкий и длинный, покрытый шифером. Между опорными столбами были натянуты шнуры. На них, видно, вялили рыбу. Место открытое, хорошо проветривается, в стороне от жилья с коровниками и свинарниками. Значит, без мух.
От мостков к навесу вела узкая крутая тропка. В одном месте я оступился и едва не потерял равновесие, но Сивопляс поддержал меня за плечо. И не стволом «калаша», а рукой. Его предупредительность так меня удивила, что я даже спасибо не сказал. Но то, что последовало за этим, было не просто удивительно, а хрен знает что. Он указал мне на лавку:
— Садись, в ногах нет. — И сел сам. — Даю вводные. У меня приказ: всех вас при попытке к бегству. Это понятно?
Это было понятно. Это было уже давно понятно. Даже не нужно было спрашивать, кто отдал этот приказ. Но я все же спросил:
— Генерал-лейтенант? Сивопляс подумал и кивнул:
— Он.
— Давай дальше.
— Сейчас мы с тобой сверимся и сбежите, — продолжал Сивопляс. — Мои не в курсе, так что вот так. Сделать все нужно чисто. Смогут твои? Мои не из лыка мочалка, учти к сведению. Ты чего головой мотаешь, как на новые ворота?
— Не пройдет, командир, — сказал я. — Мы не будем сбегать.
— Это как?
— Не хочу облегчать твою совесть. Тебе придется выполнить приказ. В натуральном виде. И потом на Страшном суде долго и нудно объяснять, что заставило тебя сгубить четыре безоружных невинных души. Чувство долга? Любовь к Родине? Не думаю, что там вообще поймут, что ты этим хочешь сказать.
— Это ты про себя, что невинный? — удивился Сивопляс. — А кто подполковника Тимашука и ухом не моргнул?
— Я-то при чем?
— Не мути мне в голове воду. Я все видел на пленке. Как сначала маленький его, потом ты. И слышал, как ты командовал: «Быстро, все по местам». Так что давай не надо.
— За свои грехи я отвечу сам. А ты будешь отвечать за свои.
— Дурак ты и уши у тебя соленые! — разозлился Сивопляс и неожиданно заговорил нормальным русским языком:
— Ты что ж думаешь — я хочу вас спровоцировать на попытку к бегству?
— А нет? — спросил я.
— Тогда зачем я вашего парня к своей бабе завез?
— Не знаю, — признался я.
— Да затем, что если он в воду прыгнет, так сразу пойдет ко дну, как колун без ручки! Молчи и слушай. Твои парни свяжут моих в придачу со мной. Катер поставишь на малый ход, горючку перекроешь, поплывет по течению. В Потапове забираете маленького, берете у хозяйки мой «жигуль». Уходите на Улан-Удэ до Транссиба.
Тачку бросите, сядете в поезд. На все про все у вас полсуток. Раньше катер вряд ли найдут, места глухие. Успеете уйти до тревоги — ваше счастье. Если вопросы есть, давай быстро. Время идет.
— Вопросы есть. Два. Но мне было бы проще с тобой разговаривать, если бы ты снял с меня браслетки, — запустил я пробный шар.
— Повернись, — приказал он и отщелкнул наручники. — Только потом держи их в руках за спиной для полной видимости.
Я растер запястья и запустил следующий шар:
— Ты не мог бы в знак доверия дать мне подержать твой «калаш»?
— Держи.
Я еле успел поймать брошенный автомат. Заряжен. Полный рожок. И патроны не холостые. Я вернул «калаш» пирату и задал первый вопрос:
— Зачем устраивать захват твоих парней, если они с тобой заодно?
— Затем, что объяснять им все — сутки уйдут. И не умею я объяснять.
— Но кое-что тебе объяснить придется. Это второй вопрос. Главный. Почему ты принял это решение?
Хмурое лицо пирата посмурнело еще больше.
— Ладно, — шумно вздохнув, сказал он. — Попробую. Когда вас раздевали, я видел спину твоего парня. Чернявого.
— Боцмана, — подсказал я.
— Пусть Боцмана. А теперь смотри. — Он расстегнул широкий офицерский ремень, выпростал из-под него форменку и повернулся ко мне спиной:
— Задирай.
Я задрал.
— Ясно? — спросил он.
— Ясно, — сказал я.
Он привел одежду в порядок, долго молчал, глядя, как ветер рябит холодную гладь полноводной реки, величественной в своей несуетности.
Как Стикс.
Потом добавил:
— Скажу еще. Я смотрел пленку с допросами. Одно место смотрел два раза. С допросом доктора. Он сказал: «Нас всех убили на той войне». Так вот, меня тоже убили на той войне. Не на вашей, а на моей. В Афгане. Мы свои. А своих я убивать не дам. Все. Подъем. Давай работать.
* * *
Работу мы сделали быстро, не отходя от берега. Рассудили, что нет резона усложнять дело и нырять в ледяную воду. Мужики были жилистые и верткие, как пантеры. Но на нашей стороне был эффект неожиданности и преимущества молодости.