Страница:
Ермаков уже понимал, в чем была его ошибка. Он недооценил масштаб игры, которую вел Г. Сам Ермаков мыслил конкретными реалиями конкретного дела. Г. видел дальше. Самоубийственное решение отправить «Мрию», которую перехватят в Лахоре, входило в намерение. Г. использовал ситуацию. Ермаков этого не знал и потому так резко возражал против отправки «Мрии». Он не за себя волновался, хотя и знал об угрозе своей жизни. Он волновался за судьбу дела. И теперь оказался в смертельной ловушке.
Ермаков обернулся к сыну:
— Копия шифрограммы от этого Пастухова есть?
— Нет. Я сделал только одну распечатку.
— А на дискете?
— Нет.
— Еще шифрограммы были?
— В ту ночь не было. А потом меня сняли с красной линии и дали отгулы.
— Текст помнишь?
— Там было всего несколько слов. «Пастухов — Центру. Десантированы в исходную точку маршрута».
— Сможешь впечатать его в дискету? В ту, куда ты скачал файлы из вашей базы данных?
— Зачем? — не понял Юрий.
— Не задавай лишних вопросов!
— Смогу.
— Включай «ноутбук».
— Но… У меня нет дискеты.
— Где она?
— Дома. Ты сказал, чтобы я ее вернул. Но я… — Черт. Ладно. Езжай за ней — и сразу сюда, — приказал Ермаков. — Одна нога здесь, другая там. Когда будешь выезжать из Москвы, позвони.
— Что происходит, батя? — спросил Юрий.
— Не знаю, — ответил Ермаков. И повторил:
— Не знаю.
Но он уже знал.
* * *
Юрий вышел. Было слышно, как заработал мотор его «Нивы». Ермаков вспомнил слова сына:
«Он учил меня водить машину». Что ж, хотя бы у Юрия останется о подполковнике Тимашуке добрая память.
Ермаков связался с главным диспетчером «Аэротранса». Тот подтвердил: получен приказ отправить в Потапово «Руслан». Борт готовится, вылетит из Домодедова в три ночи. Последние остатки сомнений исчезли. Ермаков набрал номер прямого телефона Г.
— А, Ермаков! — раздался в трубке козлиный баритон генерала армии. — Как твоя жопа?
— Речь не о моей жопе, а о твоей, — холодно прервал Ермаков. — Слушай внимательно и не перебивай. Тебе уже звонили из Потапова?
— Допустим.
— Так вот, у меня есть то, чего не смог получить Тимашук. И уже не получит.
Понимаешь, о чем я говорю?
— Пока нет.
— Дискета. С информацией из базы данных известного тебе управления.
— То, что скачал твой парень? Ты мне о ней говорил.
— На ней есть и то, о чем я тебе не говорил. Шифровка из Потапова. Очень короткая. Она начинается так: «Пастухов — Центру».
— Не тяни, так твою! — выругался Г. — Что в шифровке?
— "Десантированы в исходную точку маршрута".
— И все?
— Тебе этого мало?
Г. умел быстро соображать. И быстро принимать решения.
— Все понял, — сказал он. — Посылаю к тебе курьера. Отдашь ему дискету.
— Откуда ты знаешь, где я?
— Знаю. На даче. Мне доложили. Жди.
— Не спеши. Я тебе ее не отдам.
— Не дури, Ермаков! — прикрикнул Г.
— Содержание шифровки ты знаешь. А дискета останется у меня. Я ее отдам, когда дойдет до дела. И не тебе. Я хочу быть нужным. И сейчас для меня это единственный способ.
— Ты на что, распротак, намекаешь? Да ты… — Заткнись. Ты знаешь на что. Мы с тобой работаем не первый год. Мог бы убедиться, что я не совсем дурак. Не говорю уж про то, что ты называл меня своим другом. Понимаю, это большая политика. А в большой политике нет друзей. Есть интересы. Так вот, твой интерес сейчас — чтобы я был жив и здоров.
— Ладно, не выступай, — буркнул Г. — Сейчас я созвонюсь с кем надо, и утром подъедем. Прямо с утра. Ты только сиди там и никуда не уезжай.
— Так-то лучше.
— Никуда не уезжай! — повторил Г. — Понял? — Понял, понял, — сказал Ермаков и положил трубку.
* * *
За окнами было уже совсем темно, фонари в саду туманились от дождя. Привычный уют кабинета казался призрачным, хрупким. У Ермакова было ощущение, что он идет по тонкому льду. Одно неверное движение — и он окажется в темных глубинах, населенных химерами из страшных снов.
Почему-то снова вспомнились слова сына: «Он учил меня водить машину. Тебе было некогда, а он учил». Царапнуло: «Тебе было некогда». Но ему действительно было некогда. Вся его жизнь была подчинена делу. Без него росли дети, без него старела и спивалась жена, выживал из ума отец. И даже мужские сборища с баней и ночными застольями, которые он устраивал на даче и которые создали ему репутацию радушного и хлебосольного хозяина, тоже были нужны для дела — помогали расширять связи, налаживать доверительные отношения с нужными для дела людьми.
И к чему все это привело? К тому, что он, как обложенный флажками волк, вынужден судорожно искать выход? Это и есть плата за его служение России?
Да есть ли Бог? Не отвернулся ли он от этой несчастной страны?
* * *
В дверь постучали. Заглянул охранник:
— Товарищ генерал-лейтенант, к вам гость.
— Кто?
— Не сказал. Сказал, что вы его ждете. Приехал на «ауди». Номера дипломатические.
Ермаков тяжело помолчал, залпом выпил виски и кивнул:
— Зови.
* * *
Даже если бы охранник не сказал, что гость приехал на машине с дипломатическими номерами, Ермаков сразу узнал бы в нем иностранца. И еще точней — штатника. Это была особая порода американцев, выросших на хорошей пище, на чистом воздухе загородных вилл, на бейсболе в юности и на регулярных занятиях спортом в зрелом возрасте, с ежедневными бассейнами, тренажерами и массажными кабинетами. Рослые, самоуверенные, они к пятидесяти годам словно бы консервировались и потом лишь седели, блекли глазами, обтягивались пергаментной кожей их лица и руки, но сами оставались такими же несогбенными и источающими то же высокомерие и ту же властность хозяев мира. Они не очень выделялись в американской толпе, но за границей сразу бросались в глаза, а в России и вовсе выглядели негоциантами, с надменной снисходительностью взирающими на зачуханных аборигенов.
Гостю Ермакова было лет пятьдесят, как и самому Ермакову, но при первом же взгляде на него Ермаков ощутил себя старым, грязным, плохо подстриженным и плохо выбритым, хотя принял ванну и побрился сразу же, как только вернулся из больницы. Ему даже захотелось спрятать свои неухоженные ногти, чтобы при рукопожатии они не сравнились с наверняка отполированными ногтями гостя.
Но тот и не думал протягивать руку. Остановился в дверях, держа руки в карманах светлого расстегнутого плаща, окинул кабинет равнодушным взглядом, потом без приглашения опустился в кресло и вытянул длинные ноги в туфлях, перемазанных мокрой глиной. Его ничуть не смутило, что он испачкал дорогой ковер. В глине были и брюки, и даже полы плаща. Ермаков со злорадством отметил, что «ауди» гостя завязла на съезде с шоссе, разбитом строительной техникой, и этому штатнику пришлось вытаскивать свою задницу из салона и толкать машину.
— Нужно ли мне представляться? — спросил наконец гость, холодно и даже словно бы брезгливо рассматривая Ермакова.
— Не трудитесь. Все равно соврете, — ответил Ермаков, в свою очередь исподлобья разглядывая гостя и отмечая, что пребывание в России все же наложило отпечаток на его волевое лицо: вот и тени под глазами обозначились, а потом превратятся в мешки, а там и почки с печенью дадут о себе знать от российской воды и халявной выпивки на гостеприимных русских застольях.
Коротким движением руки Ермаков указал на бар:
— Самообслуживайтесь.
Гостю потребовалась маленькая пауза. Чтобы понять, что хотел сказать Ермаков.
Этого неологизма он не знал. В Гарварде его этому не научили. Или в Вест-Пойнте.
Или где там находится племзавод, на котором выращивают таких жеребцов.
— Take yourself, <Возьмите сами (англ.).> — повторил Ермаков.
— Thank’s. — Гость подошел к бару. — Would you lake to speak English? <Хотите говорить по-английски? (англ.).> — спросил он, с видом знатока рассматривая бутылки.
— Нет, — ответил Ермаков. — Мы в России. А здесь пока еще говорят по-русски.
— O’key, будем говорить по-русски, — равнодушно согласился гость. Он плеснул в стакан виски из квадратной бутылки с темной этикеткой, поискал взглядом ведерко со льдом. Но понял, видно, что хочет слишком многого, и вернулся в кресло.
— Я ждал другого человека, — сказал Ермаков, имея в виду, что на контакт с ним должен был выйти не дипломат, а глубоко законспирированный агент. — Вы понимаете, о чем я говорю.
— Да, понимаю. Он не смог прийти. Два часа назад он был арестован возле вашей московской квартиры.
— Вот как? Его расколют в два счета. Или уже раскололи.
Гостю вновь потребовалась маленькая пауза, чтобы понять, что хотел сказать Ермаков. Он объяснил:
— Заставят говорить.
— Возможно, — кивнул гость, небрежно вертя в руках стакан и лишь изредка делая небольшие глотки.
— И после этого вы не побоялись приехать ко мне?
— То, что я намерен с вами обсудить, это всего лишь варианты вашего поведения.
Возможные варианты, и только. Перейдем к делу. Вы дали знак неким людям, назовем их третьей стороной, что принимаете их условия.
— Что вы называете знаком? — спросил Ермаков, отметив, как аккуратно его гость выстраивает фразы. Матерый волчара. Опасается прослушки.
— Вы потребовали отменить их доступ к вашему счету в Дойче-банке. Они это сделали.
— Это значит, что я готов вас выслушать, — возразил Ермаков. — И ничего больше.
— Не меня, господин Ермаков. Их. Но вы ошибаетесь. Шесть миллионов долларов — слишком большая цена за вашу готовность выслушать их. Это цена за вашу готовность работать на них.
— А если я откажусь?
— Вы не откажетесь. Во всяком случае, они в этом не сомневаются.
— Снова пошлют снайпера?
— Я не исключаю этого варианта.
— Каковы же их условия?
— Сначала вопрос. На известном вам забайкальском аэродроме сейчас находятся пятнадцать истребителей, подготовленных к продаже. Каким образом вы намерены передать их талибам?
— С чего вы взяли, что я отвечу?
— То, что вы можете ответить, я знаю. Вы планировали, что они уйдут своим ходом.
Афганские летчики инфильтруются в Таджикистан и прибудут в Потапово под видом таджикских перегонщиков или стажеров. Это не предположение. Первые шесть человек уже перешли границу в районе Бадахшана и находятся в Душанбе. Они взяты под наблюдение. Пока их не трогают, чтобы не спугнуть остальных. Как только появятся остальные, вся группа будет арестована. И вопрос у меня не что вы собирались делать. А что собираетесь делать сейчас, зная то, что я вам сказал.
— Откуда у вас эта информация?
— Это не важно. Важно, что информация достоверная. Вы не знаете ответа. Что ж, я так и думал. Вернемся к делу. У вас есть только два пути. Первый: немедленно, не теряя ни одного часа, добиться приема на самом высоком уровне. Как минимум на уровне первого вице-премьера. Или даже самого премьера. И проинформировать его о том, что происходит в Потапове.
— О чем?
— Обо всем. В частности, о «Руслане». Ермаков промолчал.
— Да, о «Руслане», — повторил гость. — И о своей позиции, которую вы ранее высказали своему шефу в весьма энергичной форме. Уверен, что премьер Кириенко выслушает вас с очень большим интересом. И примет меры. В итоге контракт с аль-Джаббаром будет расторгнут, ЗАО «Феникс» прекратит свое существование, оборудование будет возвращено в НПО имени Жуковского. А торговля российскими истребителями вернется в законное русло. В более-менее законное. Потому что в России ничего абсолютно законного не существует. — Исключено, — твердо сказал Ермаков. — Даже если я захочу это сделать, мне и близко не дадут подойти к Белому дому.
— Это техническая проблема. Сложная, но при желании ее можно решить. При большом желании.
— Я этого не сделаю. Россия потеряет миллиарды долларов.
— Нельзя потерять того, чего нет. У России нет этих миллиардов.
— Будут.
— Моральный аспект вас не волнует?
— О морали мы будем говорить, когда накормим страну.
— Завоевав Афганистан, талибы не остановятся. Они станут угрозой для России. Об этом вы не думаете?
— К тому времени Россия вновь станет великой державой. Никому и в голову не придет поднять на нее руку.
— Вы патриот, — с холодной иронией заметил гость. — Но очень своеобразный.
— Послушайте, вы! — вскинулся Ермаков, но сдержался. — Да, я патриот. Вам этого не понять.
— Это трудно понять, — согласился гость. — Потому что за свою любовь к родине вы расплачиваетесь чужими жизнями. И считаете это в порядке вещей. Что ж, тогда у вас остается только один выход. Принять условия третьей стороны. Они состоят из двух пунктов. Пункт первый: вы не должны препятствовать вылету из Потапова самолета «Руслан» с известным вам грузом. Пункт второй: завтра утренним рейсом вы с сыном вылетаете в Стамбул из Шереметьева-2. Для лечения. Билеты и все документы уже ждут вас в справочном бюро в пакете на ваше имя. В Стамбуле вас встретят и переправят в Соединенные Штаты.
— Говорите уж прямо: выкрадут, — бросил Ермаков.
— Зачем? Вы попросите политического убежища. И вам его предоставят. В обмен на это вы расскажете все, что знаете о подпольной торговле российскими вооружениями. Ваши показания будут документированы. Об этом дадут знать в Москву. Российская сторона не захочет огласки. Таким образом будет достигнут тот же результат, что и в первом варианте.
— А меня уберут. Правильно?
— Напротив. Вы получите новые документы и охрану по программе защиты свидетелей.
Вы очень ценный свидетель. И будете довольно долго им оставаться. Плюс шесть миллионов. Их вы уже получили. Третья сторона полагает, что это поможет вам избавиться от тоски по родине. Или сделать ее менее жгучей.
— Вы все сказали? А теперь послушайте меня. Передайте этой третьей стороне… — Я не могу ничего передать, — перебил гость. — Но мне интересно узнать, какой из двух вариантов вы выбрали.
— Третий! — отрезал Ермаков. — Пусть присылают своего снайпера. Срать я хотел на их угрозы. Слово «срать» в русском языке означает… — Я знаю, что означает это слово. И все другие слова. Потому что русский — мой родной язык. Английский — всего лишь рабочий. Я вынужден был им пользоваться почти двадцать лет. Но не думаю, господин Ермаков, что снайпер понадобится. Ему не в кого будет стрелять. Это всего лишь мое предположение. Насколько оно правильно, сейчас узнаем.
Гость вытащил из кармана плаща миниатюрный радиопередатчик и произнес:
— Зайди.
В кабинете появился плотный парень в черной кожаной куртке. В руках у него была спортивная сумка. В ответ на вопросительный взгляд гостя он доложил:
— Нашли. Там, где и думали. В подвале, около газового котла.
Он поставил сумку на стол и осторожно извлек из нее коробку, похожую на небольшой автомобильный аккумулятор. На верхней панели был наборный пульт и дисплей с мигающей точкой, отсчитывающей секунды.
— Поставлено на пять утра. Будет похоже на взрыв газа.
— Сможешь остановить отсчет?
— Нужно знать код отмены. А эти не говорят.
— Не говорят? Надо же, — слегка удивился гость. — Давай их сюда.
Парень вышел. Через минуту он появился с напарником, долговязым молодым человеком в джинсовом костюме. Они втолкнули в кабинет телохранителей Ермакова.
Оба были в наручниках. От их профессиональной невозмутимости не осталось и следа. Вид у обоих был хмурый и одновременно растерянный — как у людей, неожиданно оказавшихся в совершенно непривычном для них положении.
— Код? — обратился к ним гость.
— Не помню, — буркнул один из них.
— Вы? — повернулся гость ко второму.
— Да пошел ты! — огрызнулся тот.
— Обоих в подвал, — приказал гость. — Заряд туда же. Вспомнят — остановят отсчет. Нет — нет.
Охранников увели. Гость допил виски и встал.
— Господин Ермаков, вы поедете с нами. Это не похищение. Мои люди отвезут вас в вашу московскую квартиру. Только и всего. Как вы сами понимаете, оставаться вам в этом доме не стоит.
— Я не нуждаюсь в вашей помощи, — решительно отказался Ермаков.
— Как знаете. Но не забудьте — заряд поставлен на пять утра.
— Взрыва не будет. Они вспомнят код отмены.
— Обязательно вспомнят, — согласился гость. — Тот, который им сообщили. Но я не уверен, что им сообщили правильный код. Спасибо за виски. Очень хороший сорт, давно я его не пил. Если у вас нет ко мне вопросов, позвольте откланяться.
— Кто вы такой? — спросил Ермаков.
— Представляются в начале разговора, а не в конце. Скажу только одно. Человека, который должен был выйти с вами на контакт, арестовали мои люди. И он действительно раскололся. И очень быстро. Желаю вам принять правильное решение.
С порога гость обернулся.
— Знаете, что было для меня самым трудным в нашей встрече? Не разуться в прихожей.
Он вышел. Ермаков подкатил кресло к бару, схватил квадратную бутылку с черной этикеткой, из которой наливал себе гость.
Так и есть: «Блэк лэйбл».
Телефонный звонок заставил Ермакова вернуться к столу.
— Это я, — услышал он голос сына. — Дискету нашел, выезжаю.
— Нет, — ответил Ермаков. — Нет, сиди дома. И никуда ни шагу, понял?
— Но дискета… — К черту дискету. Это уже не имеет значения.
— Что случилось, батя?
— Ничего.
— А зачем к тебе приезжал Нифонтов?
— Кто ко мне приезжал? — переспросил Ермаков.
— Начальник нашего управления. Генерал-лейтенант Нифонтов. Я видел его тачку, она буксовала у стройки. С ним были два наших оперативника. Капитан Евдокимов и лейтенант Авдеев. Только номера на тачке были почему-то дипломатические… Алло!..
Алло, ты слушаешь?
— Да, — сказал Ермаков. — Да, слушаю. Сиди дома и жди моего звонка. И вот что еще… — Что?
— Я тебя люблю.
В трубке воцарилось молчание. Потом Юрий сказал:
— Я тебя тоже.
Ермаков хотел положить трубку, но в мембране вновь раздался голос сына:
— Что-то все-таки случилось?
— Ничего не случилось.
— Но… Ты мне никогда этого не говорил. Я сейчас приеду.
— Нет, — сказал Ермаков. — Все в порядке. Он положил трубку. Долго сидел, сгорбившись в кресле и невидяще глядя перед собой. Какое-то смутное беспокойство заставило его вновь набрать номер домашнего телефона. Но подошел не сын. Подошла жена.
— Котик! — пьяно пропела она. — Ты где? Я по тебе так соскучилась!
* * *
Ермаков вырвал шнур и в бешенстве швырнул аппарат в сторону бара. Зазвенели бутылки. Одна разбилась. С черной этикеткой. С дубовой столешницы на ковер потекла струйка виски.
Это был «Блэк лэйбл», самый почитаемый сорт в Главном разведывательном управлении российского Генерального штаба.
Ермаков достал из ящика письменного стола мобильный телефон и набрал номер:
— Господин Джаббар? Возьмите своих людей и заезжайте за мной. В три ноль-ноль мы вылетаем в Потапово. На «Руслане».
Глава XIII
Ермаков обернулся к сыну:
— Копия шифрограммы от этого Пастухова есть?
— Нет. Я сделал только одну распечатку.
— А на дискете?
— Нет.
— Еще шифрограммы были?
— В ту ночь не было. А потом меня сняли с красной линии и дали отгулы.
— Текст помнишь?
— Там было всего несколько слов. «Пастухов — Центру. Десантированы в исходную точку маршрута».
— Сможешь впечатать его в дискету? В ту, куда ты скачал файлы из вашей базы данных?
— Зачем? — не понял Юрий.
— Не задавай лишних вопросов!
— Смогу.
— Включай «ноутбук».
— Но… У меня нет дискеты.
— Где она?
— Дома. Ты сказал, чтобы я ее вернул. Но я… — Черт. Ладно. Езжай за ней — и сразу сюда, — приказал Ермаков. — Одна нога здесь, другая там. Когда будешь выезжать из Москвы, позвони.
— Что происходит, батя? — спросил Юрий.
— Не знаю, — ответил Ермаков. И повторил:
— Не знаю.
Но он уже знал.
* * *
Юрий вышел. Было слышно, как заработал мотор его «Нивы». Ермаков вспомнил слова сына:
«Он учил меня водить машину». Что ж, хотя бы у Юрия останется о подполковнике Тимашуке добрая память.
Ермаков связался с главным диспетчером «Аэротранса». Тот подтвердил: получен приказ отправить в Потапово «Руслан». Борт готовится, вылетит из Домодедова в три ночи. Последние остатки сомнений исчезли. Ермаков набрал номер прямого телефона Г.
— А, Ермаков! — раздался в трубке козлиный баритон генерала армии. — Как твоя жопа?
— Речь не о моей жопе, а о твоей, — холодно прервал Ермаков. — Слушай внимательно и не перебивай. Тебе уже звонили из Потапова?
— Допустим.
— Так вот, у меня есть то, чего не смог получить Тимашук. И уже не получит.
Понимаешь, о чем я говорю?
— Пока нет.
— Дискета. С информацией из базы данных известного тебе управления.
— То, что скачал твой парень? Ты мне о ней говорил.
— На ней есть и то, о чем я тебе не говорил. Шифровка из Потапова. Очень короткая. Она начинается так: «Пастухов — Центру».
— Не тяни, так твою! — выругался Г. — Что в шифровке?
— "Десантированы в исходную точку маршрута".
— И все?
— Тебе этого мало?
Г. умел быстро соображать. И быстро принимать решения.
— Все понял, — сказал он. — Посылаю к тебе курьера. Отдашь ему дискету.
— Откуда ты знаешь, где я?
— Знаю. На даче. Мне доложили. Жди.
— Не спеши. Я тебе ее не отдам.
— Не дури, Ермаков! — прикрикнул Г.
— Содержание шифровки ты знаешь. А дискета останется у меня. Я ее отдам, когда дойдет до дела. И не тебе. Я хочу быть нужным. И сейчас для меня это единственный способ.
— Ты на что, распротак, намекаешь? Да ты… — Заткнись. Ты знаешь на что. Мы с тобой работаем не первый год. Мог бы убедиться, что я не совсем дурак. Не говорю уж про то, что ты называл меня своим другом. Понимаю, это большая политика. А в большой политике нет друзей. Есть интересы. Так вот, твой интерес сейчас — чтобы я был жив и здоров.
— Ладно, не выступай, — буркнул Г. — Сейчас я созвонюсь с кем надо, и утром подъедем. Прямо с утра. Ты только сиди там и никуда не уезжай.
— Так-то лучше.
— Никуда не уезжай! — повторил Г. — Понял? — Понял, понял, — сказал Ермаков и положил трубку.
* * *
За окнами было уже совсем темно, фонари в саду туманились от дождя. Привычный уют кабинета казался призрачным, хрупким. У Ермакова было ощущение, что он идет по тонкому льду. Одно неверное движение — и он окажется в темных глубинах, населенных химерами из страшных снов.
Почему-то снова вспомнились слова сына: «Он учил меня водить машину. Тебе было некогда, а он учил». Царапнуло: «Тебе было некогда». Но ему действительно было некогда. Вся его жизнь была подчинена делу. Без него росли дети, без него старела и спивалась жена, выживал из ума отец. И даже мужские сборища с баней и ночными застольями, которые он устраивал на даче и которые создали ему репутацию радушного и хлебосольного хозяина, тоже были нужны для дела — помогали расширять связи, налаживать доверительные отношения с нужными для дела людьми.
И к чему все это привело? К тому, что он, как обложенный флажками волк, вынужден судорожно искать выход? Это и есть плата за его служение России?
Да есть ли Бог? Не отвернулся ли он от этой несчастной страны?
* * *
В дверь постучали. Заглянул охранник:
— Товарищ генерал-лейтенант, к вам гость.
— Кто?
— Не сказал. Сказал, что вы его ждете. Приехал на «ауди». Номера дипломатические.
Ермаков тяжело помолчал, залпом выпил виски и кивнул:
— Зови.
* * *
Даже если бы охранник не сказал, что гость приехал на машине с дипломатическими номерами, Ермаков сразу узнал бы в нем иностранца. И еще точней — штатника. Это была особая порода американцев, выросших на хорошей пище, на чистом воздухе загородных вилл, на бейсболе в юности и на регулярных занятиях спортом в зрелом возрасте, с ежедневными бассейнами, тренажерами и массажными кабинетами. Рослые, самоуверенные, они к пятидесяти годам словно бы консервировались и потом лишь седели, блекли глазами, обтягивались пергаментной кожей их лица и руки, но сами оставались такими же несогбенными и источающими то же высокомерие и ту же властность хозяев мира. Они не очень выделялись в американской толпе, но за границей сразу бросались в глаза, а в России и вовсе выглядели негоциантами, с надменной снисходительностью взирающими на зачуханных аборигенов.
Гостю Ермакова было лет пятьдесят, как и самому Ермакову, но при первом же взгляде на него Ермаков ощутил себя старым, грязным, плохо подстриженным и плохо выбритым, хотя принял ванну и побрился сразу же, как только вернулся из больницы. Ему даже захотелось спрятать свои неухоженные ногти, чтобы при рукопожатии они не сравнились с наверняка отполированными ногтями гостя.
Но тот и не думал протягивать руку. Остановился в дверях, держа руки в карманах светлого расстегнутого плаща, окинул кабинет равнодушным взглядом, потом без приглашения опустился в кресло и вытянул длинные ноги в туфлях, перемазанных мокрой глиной. Его ничуть не смутило, что он испачкал дорогой ковер. В глине были и брюки, и даже полы плаща. Ермаков со злорадством отметил, что «ауди» гостя завязла на съезде с шоссе, разбитом строительной техникой, и этому штатнику пришлось вытаскивать свою задницу из салона и толкать машину.
— Нужно ли мне представляться? — спросил наконец гость, холодно и даже словно бы брезгливо рассматривая Ермакова.
— Не трудитесь. Все равно соврете, — ответил Ермаков, в свою очередь исподлобья разглядывая гостя и отмечая, что пребывание в России все же наложило отпечаток на его волевое лицо: вот и тени под глазами обозначились, а потом превратятся в мешки, а там и почки с печенью дадут о себе знать от российской воды и халявной выпивки на гостеприимных русских застольях.
Коротким движением руки Ермаков указал на бар:
— Самообслуживайтесь.
Гостю потребовалась маленькая пауза. Чтобы понять, что хотел сказать Ермаков.
Этого неологизма он не знал. В Гарварде его этому не научили. Или в Вест-Пойнте.
Или где там находится племзавод, на котором выращивают таких жеребцов.
— Take yourself, <Возьмите сами (англ.).> — повторил Ермаков.
— Thank’s. — Гость подошел к бару. — Would you lake to speak English? <Хотите говорить по-английски? (англ.).> — спросил он, с видом знатока рассматривая бутылки.
— Нет, — ответил Ермаков. — Мы в России. А здесь пока еще говорят по-русски.
— O’key, будем говорить по-русски, — равнодушно согласился гость. Он плеснул в стакан виски из квадратной бутылки с темной этикеткой, поискал взглядом ведерко со льдом. Но понял, видно, что хочет слишком многого, и вернулся в кресло.
— Я ждал другого человека, — сказал Ермаков, имея в виду, что на контакт с ним должен был выйти не дипломат, а глубоко законспирированный агент. — Вы понимаете, о чем я говорю.
— Да, понимаю. Он не смог прийти. Два часа назад он был арестован возле вашей московской квартиры.
— Вот как? Его расколют в два счета. Или уже раскололи.
Гостю вновь потребовалась маленькая пауза, чтобы понять, что хотел сказать Ермаков. Он объяснил:
— Заставят говорить.
— Возможно, — кивнул гость, небрежно вертя в руках стакан и лишь изредка делая небольшие глотки.
— И после этого вы не побоялись приехать ко мне?
— То, что я намерен с вами обсудить, это всего лишь варианты вашего поведения.
Возможные варианты, и только. Перейдем к делу. Вы дали знак неким людям, назовем их третьей стороной, что принимаете их условия.
— Что вы называете знаком? — спросил Ермаков, отметив, как аккуратно его гость выстраивает фразы. Матерый волчара. Опасается прослушки.
— Вы потребовали отменить их доступ к вашему счету в Дойче-банке. Они это сделали.
— Это значит, что я готов вас выслушать, — возразил Ермаков. — И ничего больше.
— Не меня, господин Ермаков. Их. Но вы ошибаетесь. Шесть миллионов долларов — слишком большая цена за вашу готовность выслушать их. Это цена за вашу готовность работать на них.
— А если я откажусь?
— Вы не откажетесь. Во всяком случае, они в этом не сомневаются.
— Снова пошлют снайпера?
— Я не исключаю этого варианта.
— Каковы же их условия?
— Сначала вопрос. На известном вам забайкальском аэродроме сейчас находятся пятнадцать истребителей, подготовленных к продаже. Каким образом вы намерены передать их талибам?
— С чего вы взяли, что я отвечу?
— То, что вы можете ответить, я знаю. Вы планировали, что они уйдут своим ходом.
Афганские летчики инфильтруются в Таджикистан и прибудут в Потапово под видом таджикских перегонщиков или стажеров. Это не предположение. Первые шесть человек уже перешли границу в районе Бадахшана и находятся в Душанбе. Они взяты под наблюдение. Пока их не трогают, чтобы не спугнуть остальных. Как только появятся остальные, вся группа будет арестована. И вопрос у меня не что вы собирались делать. А что собираетесь делать сейчас, зная то, что я вам сказал.
— Откуда у вас эта информация?
— Это не важно. Важно, что информация достоверная. Вы не знаете ответа. Что ж, я так и думал. Вернемся к делу. У вас есть только два пути. Первый: немедленно, не теряя ни одного часа, добиться приема на самом высоком уровне. Как минимум на уровне первого вице-премьера. Или даже самого премьера. И проинформировать его о том, что происходит в Потапове.
— О чем?
— Обо всем. В частности, о «Руслане». Ермаков промолчал.
— Да, о «Руслане», — повторил гость. — И о своей позиции, которую вы ранее высказали своему шефу в весьма энергичной форме. Уверен, что премьер Кириенко выслушает вас с очень большим интересом. И примет меры. В итоге контракт с аль-Джаббаром будет расторгнут, ЗАО «Феникс» прекратит свое существование, оборудование будет возвращено в НПО имени Жуковского. А торговля российскими истребителями вернется в законное русло. В более-менее законное. Потому что в России ничего абсолютно законного не существует. — Исключено, — твердо сказал Ермаков. — Даже если я захочу это сделать, мне и близко не дадут подойти к Белому дому.
— Это техническая проблема. Сложная, но при желании ее можно решить. При большом желании.
— Я этого не сделаю. Россия потеряет миллиарды долларов.
— Нельзя потерять того, чего нет. У России нет этих миллиардов.
— Будут.
— Моральный аспект вас не волнует?
— О морали мы будем говорить, когда накормим страну.
— Завоевав Афганистан, талибы не остановятся. Они станут угрозой для России. Об этом вы не думаете?
— К тому времени Россия вновь станет великой державой. Никому и в голову не придет поднять на нее руку.
— Вы патриот, — с холодной иронией заметил гость. — Но очень своеобразный.
— Послушайте, вы! — вскинулся Ермаков, но сдержался. — Да, я патриот. Вам этого не понять.
— Это трудно понять, — согласился гость. — Потому что за свою любовь к родине вы расплачиваетесь чужими жизнями. И считаете это в порядке вещей. Что ж, тогда у вас остается только один выход. Принять условия третьей стороны. Они состоят из двух пунктов. Пункт первый: вы не должны препятствовать вылету из Потапова самолета «Руслан» с известным вам грузом. Пункт второй: завтра утренним рейсом вы с сыном вылетаете в Стамбул из Шереметьева-2. Для лечения. Билеты и все документы уже ждут вас в справочном бюро в пакете на ваше имя. В Стамбуле вас встретят и переправят в Соединенные Штаты.
— Говорите уж прямо: выкрадут, — бросил Ермаков.
— Зачем? Вы попросите политического убежища. И вам его предоставят. В обмен на это вы расскажете все, что знаете о подпольной торговле российскими вооружениями. Ваши показания будут документированы. Об этом дадут знать в Москву. Российская сторона не захочет огласки. Таким образом будет достигнут тот же результат, что и в первом варианте.
— А меня уберут. Правильно?
— Напротив. Вы получите новые документы и охрану по программе защиты свидетелей.
Вы очень ценный свидетель. И будете довольно долго им оставаться. Плюс шесть миллионов. Их вы уже получили. Третья сторона полагает, что это поможет вам избавиться от тоски по родине. Или сделать ее менее жгучей.
— Вы все сказали? А теперь послушайте меня. Передайте этой третьей стороне… — Я не могу ничего передать, — перебил гость. — Но мне интересно узнать, какой из двух вариантов вы выбрали.
— Третий! — отрезал Ермаков. — Пусть присылают своего снайпера. Срать я хотел на их угрозы. Слово «срать» в русском языке означает… — Я знаю, что означает это слово. И все другие слова. Потому что русский — мой родной язык. Английский — всего лишь рабочий. Я вынужден был им пользоваться почти двадцать лет. Но не думаю, господин Ермаков, что снайпер понадобится. Ему не в кого будет стрелять. Это всего лишь мое предположение. Насколько оно правильно, сейчас узнаем.
Гость вытащил из кармана плаща миниатюрный радиопередатчик и произнес:
— Зайди.
В кабинете появился плотный парень в черной кожаной куртке. В руках у него была спортивная сумка. В ответ на вопросительный взгляд гостя он доложил:
— Нашли. Там, где и думали. В подвале, около газового котла.
Он поставил сумку на стол и осторожно извлек из нее коробку, похожую на небольшой автомобильный аккумулятор. На верхней панели был наборный пульт и дисплей с мигающей точкой, отсчитывающей секунды.
— Поставлено на пять утра. Будет похоже на взрыв газа.
— Сможешь остановить отсчет?
— Нужно знать код отмены. А эти не говорят.
— Не говорят? Надо же, — слегка удивился гость. — Давай их сюда.
Парень вышел. Через минуту он появился с напарником, долговязым молодым человеком в джинсовом костюме. Они втолкнули в кабинет телохранителей Ермакова.
Оба были в наручниках. От их профессиональной невозмутимости не осталось и следа. Вид у обоих был хмурый и одновременно растерянный — как у людей, неожиданно оказавшихся в совершенно непривычном для них положении.
— Код? — обратился к ним гость.
— Не помню, — буркнул один из них.
— Вы? — повернулся гость ко второму.
— Да пошел ты! — огрызнулся тот.
— Обоих в подвал, — приказал гость. — Заряд туда же. Вспомнят — остановят отсчет. Нет — нет.
Охранников увели. Гость допил виски и встал.
— Господин Ермаков, вы поедете с нами. Это не похищение. Мои люди отвезут вас в вашу московскую квартиру. Только и всего. Как вы сами понимаете, оставаться вам в этом доме не стоит.
— Я не нуждаюсь в вашей помощи, — решительно отказался Ермаков.
— Как знаете. Но не забудьте — заряд поставлен на пять утра.
— Взрыва не будет. Они вспомнят код отмены.
— Обязательно вспомнят, — согласился гость. — Тот, который им сообщили. Но я не уверен, что им сообщили правильный код. Спасибо за виски. Очень хороший сорт, давно я его не пил. Если у вас нет ко мне вопросов, позвольте откланяться.
— Кто вы такой? — спросил Ермаков.
— Представляются в начале разговора, а не в конце. Скажу только одно. Человека, который должен был выйти с вами на контакт, арестовали мои люди. И он действительно раскололся. И очень быстро. Желаю вам принять правильное решение.
С порога гость обернулся.
— Знаете, что было для меня самым трудным в нашей встрече? Не разуться в прихожей.
Он вышел. Ермаков подкатил кресло к бару, схватил квадратную бутылку с черной этикеткой, из которой наливал себе гость.
Так и есть: «Блэк лэйбл».
Телефонный звонок заставил Ермакова вернуться к столу.
— Это я, — услышал он голос сына. — Дискету нашел, выезжаю.
— Нет, — ответил Ермаков. — Нет, сиди дома. И никуда ни шагу, понял?
— Но дискета… — К черту дискету. Это уже не имеет значения.
— Что случилось, батя?
— Ничего.
— А зачем к тебе приезжал Нифонтов?
— Кто ко мне приезжал? — переспросил Ермаков.
— Начальник нашего управления. Генерал-лейтенант Нифонтов. Я видел его тачку, она буксовала у стройки. С ним были два наших оперативника. Капитан Евдокимов и лейтенант Авдеев. Только номера на тачке были почему-то дипломатические… Алло!..
Алло, ты слушаешь?
— Да, — сказал Ермаков. — Да, слушаю. Сиди дома и жди моего звонка. И вот что еще… — Что?
— Я тебя люблю.
В трубке воцарилось молчание. Потом Юрий сказал:
— Я тебя тоже.
Ермаков хотел положить трубку, но в мембране вновь раздался голос сына:
— Что-то все-таки случилось?
— Ничего не случилось.
— Но… Ты мне никогда этого не говорил. Я сейчас приеду.
— Нет, — сказал Ермаков. — Все в порядке. Он положил трубку. Долго сидел, сгорбившись в кресле и невидяще глядя перед собой. Какое-то смутное беспокойство заставило его вновь набрать номер домашнего телефона. Но подошел не сын. Подошла жена.
— Котик! — пьяно пропела она. — Ты где? Я по тебе так соскучилась!
* * *
Ермаков вырвал шнур и в бешенстве швырнул аппарат в сторону бара. Зазвенели бутылки. Одна разбилась. С черной этикеткой. С дубовой столешницы на ковер потекла струйка виски.
Это был «Блэк лэйбл», самый почитаемый сорт в Главном разведывательном управлении российского Генерального штаба.
Ермаков достал из ящика письменного стола мобильный телефон и набрал номер:
— Господин Джаббар? Возьмите своих людей и заезжайте за мной. В три ноль-ноль мы вылетаем в Потапово. На «Руслане».
Глава XIII
Ремонтный бокс, в котором мы провели эту не лучшую в нашей жизни ночь, находился на глубине метров пять или шесть, под многотонными слоями земли и бетона.
Никакие звуки с поверхности сюда не могли проникнуть. Лишь утром, о наступлении которого мне не очень уверенно сообщили мои биологические часы, сбитые с толку поясным временем и темнотой, перекрытие передало бетону пола и стен легкую вибрацию. Это могло свидетельствовать, что на аэродроме совершил посадку какой-то самолет. Скорей всего — истребитель. Транспортник заставил бы землю содрогнуться сильней. И нетрудно было догадаться," что приземление этого истребителя будет иметь для нас какие-то последствия. Потому что все, что происходило на поверхности, могло иметь для нас последствия. И вряд ли приятные.
Когда «черные» унесли бренные останки невезучего подполковника Тимашука, а пират молча забрал видеокамеру и ушел, выключив свет, Док, вещая со своего трона, ввел нас в курс дела. В могильной темноте бокса голос его звучал не то чтобы виновато, но словно бы не слишком уверенно, а все слова, в общем-то правильные, выглядели так, как если бы на кладбище читали вслух газету «Комсомольская правда» еще старых добрых времен. Но мы бодрыми комсомольскими голосами тех же старых добрых времен заверили Дока, что все о'кей, что мы просто счастливы послужить России и гаранту ейной конституции даже в такой вот роли бессловесного быдла. Что мы к этой роли привыкли еще с Чечни и было бы даже странно, если бы вдруг сильные мира сего вздумали объяснять дорогим россиянам не только что нужно делать, но и для чего. Потому что они и сами этого не знают, а сначала делают, а потом начинают соображать, а чего же это они сделали. И в конце концов говорят:
«Ексель-моксель, хотели как лучше, а получилось, как всегда».
Во всяком случае, стало понятно, почему сработал самоликвидатор «Селены» после того, как в управлении получили последний привет от подполковника Тимашука: по передатчику могли вычислить Центр. Оставалось надеяться, что генерал-лейтенант Нифонтов и полковник Голубков позаботятся о том, чтобы наши героические трупы были преданы земле пусть без воинских почестей, но хотя бы по-человечески. И хорошо бы эту заботу они проявили без промедления, пока мы и в самом деле не стали трупами. А о реальности такого исхода говорила вся атмосфера бокса. В ней все еще словно бы витали ангелы смерти и пели нежными детскими голосами, а за железными дверями беззвучно струился Стикс, и бессонный паромщик Харон в черной униформе с «калашом» вместо кормового весла стоял на своем посту. Он всегда на посту, ему некогда отлучаться. Безработица ему не грозит.
«Влюбленных много, он один на перепра-а-ве…» Вот и говори после этого, что попса портит художественный вкус народа. Вкус она, может, и портит, но душевное здоровье сохранить помогает.
Потому что дает возможность не думать о том, о чем лучше не думать.
* * *
Прошло не меньше часа после того, как приземлился истребитель, но ничего не происходило. Я попытался задремать, но тут бетонная коробка бокса снова содрогнулась от вибрации куда более сильной. Это уж точно был какой-то тяжелый транспортник. И едва вибрация стихла, как в коридоре послышались голоса, загрохотали засовы и двери бокса со скрежетом распахнулись. Я успел сообразить, что это оживление нашей жизни никак не может быть связано с посадкой транспортника, потому что он еще только-только заруливал на стоянку. Но тут вспыхнул свет, и внимание мое переключилось на картину, открывшуюся нашим взорам.
Картина была такая. В дверном проеме — с грозным видом, расставив ноги и сунув руки в карманы армейского плаща, — стоял полковник Голубков, которого я не сразу узнал, потому что никогда раньше не видел в форме. За правым его плечом возвышался пират с «калашом» на изготовку. А слева стоял коротенький местный полковник, которого мы видели во время допроса в караулке. У него была поза продавца, который демонстрирует оптовому покупателю богатства своего лабаза. Он даже рукой повел, как бы предлагая полюбоваться. И сопроводил свой жест словами:
— Вот смотрите. Все пятеро. Вполне живые. И никакой попытки к бегству не было.
Понятия не имею, откуда вы это взяли. Погиб подполковник Тимашук, я вам докладывал. Неосторожное обращение с оружием. А эти — вот они. Какие же это трупы?
Мы произвели шевеление, чтобы показать, что мы и в самом деле не трупы. И даже Муха оживленно заскрипел носилками, демонстрируя, что он ожил.
— Что это они у вас тут как звери по углам? Снять наручники! — приказал Голубков.
— Это опасно, — предупредил полковник.
— Сейчас, Тулин, здесь командую я. Вы уже докомандовались. Выполняйте приказ!
— Снимай, Сивопляс, — кивнул полковник Тулин пирату.
По команде пирата в боксе появились трое «черных», встали у двери, выставив «калаши». Сивопляс разрезал скотч на руках и ногах Дока, потом прошел по боксу, освобождая нас от браслеток.
— Всем выйти! — приказал Голубков, когда с этой приятной для нас процедурой было покончено.
Я ожидал, что Сивопляс воспротивится, но он лишь сказал:
— Если что, так имейте в виду. Я не знаю, как должно быть, но вы делаете не правильно.
— Кру-гом! — скомандовал Голубков.
— Один тоже вот говорил «кругом», а сейчас узнает происхождение жизни. Есть «кругом». У вас своя голова за плечами.
Полковник Тулин и «черные» вышли.
— Вы в порядке? — спросил Голубков, оглядывая нас быстрым внимательным взглядом.
— С нами потом, — ответил Док. — Как у вас?
— Нормально. Теперь нормально. Почти все.
— Почти? — переспросил Док.
— Да. Они выслали вместо «Мрии» «Руслан». Но с ним мы разберемся без вас.
Слушайте внимательно. Официальная версия: я прилетел из Москвы расследовать эпизод с «Мрией».
— Долго же вы летели, — заметил я. — Не иначе как на крыльях любви.
— Наоборот, быстро, — оборвал Голубков, почему-то не расположенный к шуткам. — На МиГ-29УБ. Поэтому прилетел один. Команда на подходе.
— Какая команда? — полюбопытствовал Боцман.
Никакие звуки с поверхности сюда не могли проникнуть. Лишь утром, о наступлении которого мне не очень уверенно сообщили мои биологические часы, сбитые с толку поясным временем и темнотой, перекрытие передало бетону пола и стен легкую вибрацию. Это могло свидетельствовать, что на аэродроме совершил посадку какой-то самолет. Скорей всего — истребитель. Транспортник заставил бы землю содрогнуться сильней. И нетрудно было догадаться," что приземление этого истребителя будет иметь для нас какие-то последствия. Потому что все, что происходило на поверхности, могло иметь для нас последствия. И вряд ли приятные.
Когда «черные» унесли бренные останки невезучего подполковника Тимашука, а пират молча забрал видеокамеру и ушел, выключив свет, Док, вещая со своего трона, ввел нас в курс дела. В могильной темноте бокса голос его звучал не то чтобы виновато, но словно бы не слишком уверенно, а все слова, в общем-то правильные, выглядели так, как если бы на кладбище читали вслух газету «Комсомольская правда» еще старых добрых времен. Но мы бодрыми комсомольскими голосами тех же старых добрых времен заверили Дока, что все о'кей, что мы просто счастливы послужить России и гаранту ейной конституции даже в такой вот роли бессловесного быдла. Что мы к этой роли привыкли еще с Чечни и было бы даже странно, если бы вдруг сильные мира сего вздумали объяснять дорогим россиянам не только что нужно делать, но и для чего. Потому что они и сами этого не знают, а сначала делают, а потом начинают соображать, а чего же это они сделали. И в конце концов говорят:
«Ексель-моксель, хотели как лучше, а получилось, как всегда».
Во всяком случае, стало понятно, почему сработал самоликвидатор «Селены» после того, как в управлении получили последний привет от подполковника Тимашука: по передатчику могли вычислить Центр. Оставалось надеяться, что генерал-лейтенант Нифонтов и полковник Голубков позаботятся о том, чтобы наши героические трупы были преданы земле пусть без воинских почестей, но хотя бы по-человечески. И хорошо бы эту заботу они проявили без промедления, пока мы и в самом деле не стали трупами. А о реальности такого исхода говорила вся атмосфера бокса. В ней все еще словно бы витали ангелы смерти и пели нежными детскими голосами, а за железными дверями беззвучно струился Стикс, и бессонный паромщик Харон в черной униформе с «калашом» вместо кормового весла стоял на своем посту. Он всегда на посту, ему некогда отлучаться. Безработица ему не грозит.
«Влюбленных много, он один на перепра-а-ве…» Вот и говори после этого, что попса портит художественный вкус народа. Вкус она, может, и портит, но душевное здоровье сохранить помогает.
Потому что дает возможность не думать о том, о чем лучше не думать.
* * *
Прошло не меньше часа после того, как приземлился истребитель, но ничего не происходило. Я попытался задремать, но тут бетонная коробка бокса снова содрогнулась от вибрации куда более сильной. Это уж точно был какой-то тяжелый транспортник. И едва вибрация стихла, как в коридоре послышались голоса, загрохотали засовы и двери бокса со скрежетом распахнулись. Я успел сообразить, что это оживление нашей жизни никак не может быть связано с посадкой транспортника, потому что он еще только-только заруливал на стоянку. Но тут вспыхнул свет, и внимание мое переключилось на картину, открывшуюся нашим взорам.
Картина была такая. В дверном проеме — с грозным видом, расставив ноги и сунув руки в карманы армейского плаща, — стоял полковник Голубков, которого я не сразу узнал, потому что никогда раньше не видел в форме. За правым его плечом возвышался пират с «калашом» на изготовку. А слева стоял коротенький местный полковник, которого мы видели во время допроса в караулке. У него была поза продавца, который демонстрирует оптовому покупателю богатства своего лабаза. Он даже рукой повел, как бы предлагая полюбоваться. И сопроводил свой жест словами:
— Вот смотрите. Все пятеро. Вполне живые. И никакой попытки к бегству не было.
Понятия не имею, откуда вы это взяли. Погиб подполковник Тимашук, я вам докладывал. Неосторожное обращение с оружием. А эти — вот они. Какие же это трупы?
Мы произвели шевеление, чтобы показать, что мы и в самом деле не трупы. И даже Муха оживленно заскрипел носилками, демонстрируя, что он ожил.
— Что это они у вас тут как звери по углам? Снять наручники! — приказал Голубков.
— Это опасно, — предупредил полковник.
— Сейчас, Тулин, здесь командую я. Вы уже докомандовались. Выполняйте приказ!
— Снимай, Сивопляс, — кивнул полковник Тулин пирату.
По команде пирата в боксе появились трое «черных», встали у двери, выставив «калаши». Сивопляс разрезал скотч на руках и ногах Дока, потом прошел по боксу, освобождая нас от браслеток.
— Всем выйти! — приказал Голубков, когда с этой приятной для нас процедурой было покончено.
Я ожидал, что Сивопляс воспротивится, но он лишь сказал:
— Если что, так имейте в виду. Я не знаю, как должно быть, но вы делаете не правильно.
— Кру-гом! — скомандовал Голубков.
— Один тоже вот говорил «кругом», а сейчас узнает происхождение жизни. Есть «кругом». У вас своя голова за плечами.
Полковник Тулин и «черные» вышли.
— Вы в порядке? — спросил Голубков, оглядывая нас быстрым внимательным взглядом.
— С нами потом, — ответил Док. — Как у вас?
— Нормально. Теперь нормально. Почти все.
— Почти? — переспросил Док.
— Да. Они выслали вместо «Мрии» «Руслан». Но с ним мы разберемся без вас.
Слушайте внимательно. Официальная версия: я прилетел из Москвы расследовать эпизод с «Мрией».
— Долго же вы летели, — заметил я. — Не иначе как на крыльях любви.
— Наоборот, быстро, — оборвал Голубков, почему-то не расположенный к шуткам. — На МиГ-29УБ. Поэтому прилетел один. Команда на подходе.
— Какая команда? — полюбопытствовал Боцман.