Страница:
{* О графе Питерборо Уолпол пишет: "Он был из тех людей с легкой душой и легкомысленным обаянием, расточающих вокруг себя сотни bons-mots и рифмованных безделок, которые мы, сочинители, пишущие с мучительным трудом, собираем и храним, пока автор с удивлением не видит, что стал писателем. Таков был этот лорд с внушительной осанкой и предприимчивым характером; бесстрашный и смелый, как Амадис, но гораздо более стремительный в своих передвижениях; говорят, никто в Европе не видел больше королей и больше форейторов... по словам одного его друга, этот человек не мог ни жить, ни умереть, как простой смертный".
"От графа Питерборо Попу.
Прошу Вас быть справедливым и беспристрастным к моему письму, сделав скидку на пасмурный и дождливый день; дух мой падает вместе с барометром, и я бываю совершенно удручен, когда меня гнетут мысли о дне рождения или о поездке в Лондон.
Долг перед близкими влечет меня в Лондон, но беспечная лень и расстроенное здоровье удерживают в сельской глуши: однако если я буду жив, придется мне появиться в день моего рождения...
Вы как будто досадуете, что я не позволяю Вам любить или воспевать более одной женщины единовременно. Если я затею с Вами об этом тяжбу, то, конечно, любые присяжные признают меня неправым. А поэтому, сэр, я с магометанской терпимостью позволяю Вам исповедовать плюрализм.
Я вижу, Вы не исправились после наказания; снова повторяю Вам> Вы не должны подходить к женщинам рассудочно; Вы же знаете, мы всегда обожествляем тех, перед кем преклоняемся на земле; и разве все достойные люди не говорят нам, что мы должны отбросить разум во всем, что касается Божества?
Я был бы рад получить весточку от Свифта. Прошу Вас, когда будете писать ему, упомяните, что я жду его с нетерпением в месте, столь же необычном и уединенном, как он сам.
Ваш..."
Питерборо женился на знаменитой певице миссис Анастасии Робинсон.}
Мы уже говорили, что главные юмористы этого времени, за исключением Конгрива, составляли то, что сейчас называют мужской компанией. Они каждый день проводили много часов, почти четвертую часть суток, в клубах и кофейнях, там они обедали, пили и курили. Остроты и новости передавались изустно; любая газета в 1710 году содержала лишь малую толику того или другого. Вожди вещали, верные habitues {Завсегдатаи (франц.).} сидели вокруг; приходили посторонние и благоговейно внимали. Штаб-квартира старика Драйдена была "у Уилла" на Рассел-стрит, угол Боустрит; Поп видел его там, когда самому ему было двенадцать лет отроду. Общество обычно собиралось на втором этаже, который в те времена назывался "столовый этаж", и рассаживалось за столиками, покуривая трубки. Известно, что щеголи тех времен считали за большую честь получить щепотку табаку из Драйденовой табакерки. А когда началось царствование Аддисона, он со свойственной ему от природы тактичностью - назовем ото благоразумием - учредил двор и назначил чиновников своего королевского дома. Его дворец был "у Баттона", напротив заведения Уилла *. Спокойная независимость, молчаливая уверенность в мощи своей империи отличали этого великого человека. Министрами Аддисона были Баджелл, Тикел, Филипс, Кэри, шталмейстером - честный Дик Стиль, который был для него тем же, чем Дюрок для Наполеона или Гарди для Нельсона, - человек, слепо исполнявший волю своего господина и готовый умереть за него. Аддисон проводил с этими людьми каждый день семь или восемь часов. Мужское общество просиживало над своими чашами с пуншем и трубками почти столько же времени, сколько дамы в тот век над тузом пик и козырной семеркой. Поп, появившись в свете, почти тотчас же очутился при дворе короля Джозефа и стал его самым ревностным, вернейшим, покорнейшим слугой **. Дик Стиль, редактор "Болтуна", слуга мистера Аддисона и свой собственный, немалая величина в литературном мире, покровительствовал молодому поэту и несколько раз давал ему поручения. Юный мистер Поп исполнил эти поручения весьма недурно и быстро (совсем мальчиком он был приверженцем одряхлевшей знаменитости Уичерли *** и целый год ухаживал за этим впавшим в детство старым юмористом); он жаждал подружиться с писателями, добиться прочного положения и признания. Он счел за честь быть допущенным в их общество, пользоваться доверием друга мистера Аддисона, капитана Стиля. Благодаря своим выдающимся способностям он удостоился чести возвестить торжество Аддисонова "Катона" своим восхитительным прологом и, так сказать, возглавить триумфальное шествие. Не удовлетворившись этим актом почтения и восхищения, он решил отличиться еще более, напустившись на врагов Аддисона, и написал в прозе пасквиль на Джона Денниса, который глубоко оскорбил его возвышенного патрона. Мистеру Стилю было велено написать мистеру Деннису и сообщить ему, что памфлет мистера Попа, направленный против него, написан без ведома и одобрения мистера Аддисона ****. В самом деле, "Рассказ доктора Роберта Норриса о безумии Дж. Д." - низменная и пошлая сатира, и великолепный Аддисон не мог желать, чтобы кто-либо из его приверженцев нанес подобный удар в литературной борьбе. Когда Поп написал этот памфлет, он был близко связан со Свифтом. Памфлет так грязен, что опубликован, кроме всего прочего, вместе с сочинениями Свифта. На нем есть недостойный отпечаток руки учителя. Свифт восхищался и от души наслаждался поразительным талантом молодого паписта из окрестностей Виндзорского леса, который ни разу в жизни не бывал в стенах университета, но покорил профессоров и докторов своим талантом. Он поощрял его и, кроме того, любил его, покровительствовал ему и учил делать пакости. Жаль, что Аддисон полюбил его не так сильно. Тогда лучшая сатира, которая когда-либо была написана, не появилась бы вовсе; и одна из лучших репутаций, какие видел свет, осталась бы незапятнанной. Но тот, кто почти не имеет себе равных, не может носить на себе пятно, а Поп был еще выше. Когда Поп, пытаясь найти себя и воспарив на своих бессмертных молодых крыльях, обнаружил, что и он тоже гений, за которым не угнаться в тот век ничьим крылам, он покинул общество Аддисона, сам вознесся в поднебесье и запел собственную песнь.
{* "Баттон, который прежде служил лакеем в семействе графини Уорик, впоследствии под покровительством Аддисона содержал кофейню на южной стороне Рассел-стрит, за два дома от Ковент-Гардена. Там обычно собирались тогдашние литературные знаменитости. Говорят, что, когда у Аддисона произошла какая-то неприятность с графиней, он увел все общество из кофейни Баттона.
Из кофейни он вернулся в таверну, где часто засиживался допоздна и много пил". - Д-р Джонсон.
Кофейня Уилла была на западной стороне Боу-стрит, "на углу Рассел-стрит". (См. "Справочник улиц Лондона".)
** "Мое знакомство с мистером Аддисоном началось в 1712 году: мне он тогда понравился, и я очень любил с ним разговаривать. В скором времени мистер Аддисон посоветовал мне "не довольствоваться рукоплесканиями половины англичан", а добиваться признания всей Англии. Он часто и много беседовал со мной об умеренности в политике и нередко винил своего ближайшего друга Стиля в слишком глубокой приверженности партийным интересам. Он поддержал мое намерение перевести "Илиаду", которая была начата в том же году и закончена в 1718 г.". - Поп, "Примечательные случаи" Спенса.
"Аддисон жил вместе с Баджеллом и, кажется, Филипсом. Гэя они называли одним из моих eleves {Учеников (франц.).}. Они сердились на меня за то, что я поддерживаю такие тесные отношения с доктором Свифтом и некоторыми бывшими членами кабинета". - Поп, "Примечательные случаи" Спенса.
*** "Мистеру Блоунту
21 янв. 1715-1716 гг.
Я знаю, что подробности, касающиеся недавнего поступка известного поэта и нашего друга Уичерли, будут для вас чрезвычайно интересны. Он часто говорил мне и, думается, всем своим знакомым, что женится, как только почувствует приближение неминуемой смерти. И действительно, за несколько дней до смерти он подвергся этому обряду и объединил два таинства, которые, как говорят мудрые люди, мы должны свершать в самую последнюю очередь; ибо, как вы, быть может, заметили, брак стоит в наыем катехизисе следом за последним миропомазанием, как некий намек на порядок, в котором они должны происходить. Старик лежал, удовлетворенный сознанием того, что разом оказал услугу женщине, которая, как он слышал, этого достойна, и выразил негодование по поводу того, что его прямой наследник дурно к нему относится. Несколько сотен фунтов, которые принесла ему жена, покрыли его долги; записанные на жену 500 фунтов годовых послужили ей вознаграждением; а племяннику пришлось утешаться жалкими остатками заложенного имения. После того как это свершилось, я видел нашего друга дважды, - больной, он вел себя скромнее, чем когда был здоров, не особенно боялся смерти, а также (чего скорее можно было ожидать) не особенно стыдился своего брака. Накануне дня смерти он призвал молодую жену к своему смертному одру и серьезно молил ее не отказать ему в одной, последней просьбе. Когда она заверила его, что все исполнит, он сказал: "Моя дорогая, я хочу только, чтобы ты никогда больше не выходила замуж за старика". Не могу не отметить, что болезнь, которая часто разрушает ум и рассудок, все же редко способна заглушить то чувство, которое мы называем юмором. Мистер Уичерли проявил юмор даже в последнюю свою минуту, хотя просьба его кажется мне несколько жестокой, - почему он лишил ее возможности удвоить записанную на нее сумму на столь же необременительных условиях?
Как ни тривиальны эти подробности, я лично не без удовлетворения узнаю про такие пустяки, когда они касаются выдающегося человека или характеризуют его. Самые мудрые и остроумные из людей редко оказываются умней или остроумней всех прочих в эти суровые минуты; наш друг, по крайней мере, закончил свой путь почти так же, как и жил; и драматургическое правило Горация можно применить и к нему, как к драматургу:
"Servetur ad imum
Qualis ab incepto processerit et sibi constet" {1}.
Остаюсь... и проч.".
{1} ...Какими на сцену вышли они,
Такими пускай и уходят.
**** "Аддисон, хорошо знавший свет, вероятно, понимал, как эгоистична дружба Попа; и, считая за лучшее скрыть проявление этой дружбы, сообщил Деннису через Стиля, что сожалеет об оскорблении". - Джонсон, "Биография Аддисона".}
Попу никак невозможно было остаться вассалом мистера Аддисона; и когда он отрекся от своей вассальной зависимости и обрел собственный трон, монарх, которого он покинул, надо полагать, был расположен к нему отнюдь не дружески *. Они не сделали ничего дурного, из-за чего могли бы невзлюбить друг друга. Каждый лишь поддался влечению своей натуры и обстоятельствам своего положения. Когда Бернадот стал наследником трона, наследный принц Швеции, естественно, сделался врагом Наполеона. "У людей много страстей и порывов, писал мистер Аддисон в "Зрителе" за несколько лет до того, как произошла размолвка между ним и мистером Попом, - естественно побуждающих принижать и чернить достоинства того, кто возвышается в людских глазах. Все, кто вступили в свет с такими же, как у него, достоинствами и прежде считались равными ему, склонны видеть в его славе принижение собственных заслуг. Те, которые некогда были равными ему, завидуют и клевещут, потому что теперь он стал выше их, а те, которые раньше стояли выше его, - потому что теперь видят в нем равного". Неужели мистер Аддисон, полагая, и, быть может, вполне справедливо, что поскольку молодой мистер Поп не имел университетского образования, он не мог знать греческий язык, а следовательно, не мог перевести Гомера, действительно побудил своего молодого друга мистера Тикела, окончившего Колледж королевы, перевести этого поэта и помог ему собственными знаниями и мастерством? ** Естественно, что мистер Аддисон сомневался в познаниях этого дилетанта в области греческой литературы и, высоко ставя мистера Тикела, окончившего Колледж королевы, помог этому бесхитростному молодому человеку. Естественно, с другой стороны, что мистер Поп и друзья мистера Попа решили, что этот перевод, который противопоставляется его переводу, так внезапно преданный гласности и так давно сделанный, - хотя товарищи Тикела по Колледжу никогда о нем не слышали и хотя, когда Поп впервые написал мистеру Аддисону о своем плане, Аддисон ничего не знал о подобном же замысле Тикела из Колледжа королевы,естественно, что мистер Поп и его друзья, которые думали о своих собственных интересах, увлечениях и пристрастиях, решили, что перевод Тикела был лишь проявлением враждебности по отношению к Попу и они вправе считать, что под стремлением мистера Тикела прославиться скрывается зависть мистера Аддисона - если это можно назвать завистью.
{* "В ярости от того, что я услышал, я написал мистеру Аддисону письмо, где было сказано, что "мне не привыкать к такому его поведению; что если мне придется резко отвечать ему, то я сделаю это не в такой грязной форме; что я честно выскажусь об его недостатках и признаю его достоинства; и прозвучит это приблизительно вот так". И я приложил черновой набросок того, что потом стали называть моей сатирой на Аддисона. С тех пор он был со мной очень любезен и, насколько я знаю, никогда не совершал по отношению ко мне несправедливости до самой своей смерти, последовавшей через три года". Поп, "Примечательные случаи" Спенса.
** "То, что Тикел мог совершить подлость, кажется нам совершенно невероятным; то, что Аддисон мог совершить подлость тем более кажется нам невероятным; но то, что эти два человека вступили в заговор, дабы совершить подлость, еще во сто крат невероятнее". - Маколей.}
Ужели тот, чей пыл
Для гения и славы искрой был,
Любым из дарований наделенный,
Легко писать, вещать и жить рожденный,
Настолько самовластьем опьянен,
Что с братьями делить не станет трон?
Ужель склонится к помыслам злонравным,
Питая зависть к дарованьям равным,
И станет вязнуть во всеобщем зле,
И, не хуля, учить других хуле;
Проклятия хвалою прикрывать,
Врага бояться, друга предавать,
Льстецу внимать и потакать шуту,
В учтивость облекать нечистоту
И дружескому кругу, как Катон,
Навязывать свой собственный закон,
Довольствуясь хвалою острослова
И восхищеньем дурака любого?
Явись такой - была бы всем потеха.
Но Аттикус таков - и не до смеха.
"Я послал эти стихи мистеру Аддисону, - заявил Поп, - и с тех пор он всегда был со мной очень учтив". И не удивительно. Очень похоже, что не страх, а скорее стыд заставил его замолчать. Джонсон пересказывает разговор между Попом и Аддисоном после их ссоры, во время которой Поп горячился, а Аддисон старался держаться со спокойным презрением. Такое оружие, как у Попа, должно было поразить любое презрение. Оно во веки веков будет сверкать, пронзая память Аддисона насквозь. Величественный, он смотрит на нас из прошлого, не запятнанный ничем, кроме этого, бледный, спокойный и прекрасный: но зловещая рана кровоточит. Его следовало бы изображать как святого Себастьяна, с этой стрелой в боку. Когда он послал за Гэем и просил у него прощения, когда он велел своему пасынку присутствовать при своей кончине, можно не сомневаться, что он простил Попа, приготовившись показать, как должно умирать христианину.
Итак, Поп недолгое время пребывал при дворе Аддисона и в своих письмах рассказывает, что сидел в этом кругу избранных до двух часов ночи над пуншем и бургундским среди облаков табачного дыма. Если воспользоваться современным выражением, "интенсивность" этих viveurs {Прожигателей жизни (франц.).} прошлого века была ужасна. Питерборо жил так до тех пор, пока не попал прямо в зубы к смерти; Годолфин целые дни работал, а ночи напролет играл в карты; Болинброк * пишет Свифту в шесть утра из Доли, где он поселился в уединении, и, сообщая, что он встал свежий, бодрый и безмятежный, вспоминает свою жизнь в Лондоне, где в этот час он обычно только ложился спать, пресыщенный удовольствиями и измученный делами, причем голова его бывала часто полна всяких планов, а сердце столь же часто полно тревог. То была слишком тяжелая, слишком грубая жизнь для чувствительного, болезненного Попа. Один друг пишет мне, что он, Поп, единственный из писателей того времени, не растолстел **. Свифт был толст; Аддисон был толст; толст был и Стиль; Гэй и Томсон были невероятно толсты - все эти возлияния, пристрастие к пуншу, бражничество в клубе и в кофейне сокращали жизнь и заставляли людей того века носить все более просторные жилеты. Поп в "рачительной степени отдалился от своих буйных лондонских друзей и, обретя независимость благодаря любезному содействию Свифта *** и его друзей, а также благодаря бурному восхищению всей Англии, которое было справедливой наградой за его выдающийся перевод "Илиады", купил знаменитую виллу в Туикнэме, которую прославили его стихи и его жизнь; исполняя сыновний долг перед стариками родителями, он привез их туда, где они и прожили остаток своих дней, и там же он принимал друзей, иногда наезжая в Лондон в небольшой карете, из-за чего Эттербери назвал его "Гомером в ореховой скорлупе".
{* "От лорда Болинброка троим йеху из Туикнэма,
23 июля 1726 г.
Джонатан, Александр, Джон - блестящие триумвиры Парнаса!
Хотя вам, по всей вероятности, глубоко безразлично, где я и что делаю, все же мне хочется поверить, что это не так. Я убедил себя, что вы по меньшей мере пятнадцать раз за последние две недели посылали на ферму Доли и пребываете в отчаянье от моего долгого отсутствия. Поэтому, дабы облегчить вам эту великую душевную тягость, мне не остается ничего иного, как написать вам несколько строк; и я заранее радуюсь тому огромному удовольствию, какое это послание, несомненно, вам доставит. Дабы еще более увеличить это удовольствие и дать вам новые доказательства моего расположения, я также сообщаю вам, что снова побываю в ваших краях в конце будущей недели; надеюсь, что к тому времени на смену деловым увлечениям Джонатана придет нечто более подобающее профессору этой божественной науки, la bagatelle {Безделица (франц.).}. Прощайте, Джонатан, Александр, Джон, да возвеселятся ваши души!"
** Прайора следует исключить из дальнейшего перечня. "Он был высок ростом и худощав".
*** Свифт приложил много усилий, распространяя подписку на "Илиаду"; он же представил Попа Харли и Болинброку. Поп получил за "Илиаду" более 5000 фунтов, которые он частично потратил на ежегодные ренты, частично на покупку знаменитой виллы. Джонсон замечает, что "трудно найти человека, столь примечательного своим талантом, который так любил бы говорить о деньгах".}
"Мистер Драйден не был светским человеком", - эту парадоксальную фразу Поп сказал Спенсу, отзываясь о манерах и привычках знаменитого патриарха, восседавшего "у Уилла". Что же касается манер самого Попа, то у нас есть неоспоримые свидетельства современников, что манеры эти были самыми изысканными и безупречными. При его чрезвычайной чувствительности, известных всем вкусах, хрупком сложении, разящем юморе и страхе показаться смешным, Поп был именно таким человеком, каких мы называем блестяще воспитанными *. Его ближайшие друзья, за исключением Свифта, были красой и гордостью лучшего общества своего века. Гарт **, высокообразованный и доброжелательный, которого Стиль так чудесно описал, Кодрингтон назвал "прелестным человеком", а сам Поп - достойнейшим из христиан, хотя он об этом и не подозревает; Арбетнот ***, один из умнейших, остроумнейших, образованнейших, благороднейших людей на свете; Болинброк, Алкивиад своего века; щедрый Оксфорд; великолепный, остроумный, знаменитый и благородный Питерборо - все они были верными и преданными друзьями Попа, и это был, повторяем, самый блестящий кружок друзей, какой только видел свет. В часы досуга Поп очень любил встречаться с художниками и сам занимался живописью. Он состоял в переписке с Джервесом, у которого охотно учился, с Ричардсоном, знаменитым художником того времени, который по его просьбе нарисовал его мать и картину которого он просил у Ричардсона и благодарил за нее в одном из самых чудесных писем, какие когда-либо были написаны ****, с неподражаемым Неллером, который хвастался больше, писал безграмотней и рисовал лучше всех художников своего времени *****.
{* "Его (Попа) голос среди общей беседы звучал такой подлинной музыкой, что, помнится, честный Том Саутерн называл его "маленьким соловьем". Оррери.
** Гарт, которого Драйден называет "щедрым, как его муза", был йоркширцем. Он окончил университет в Кембридже и в 1691 году получил степень доктора медицины. Вскоре он обратил на себя внимание в литературных кругах стихотворением "Аптека", заметили его и в обществе, и он произнес речь на похоронах Драйдена. Он был непоколебимым вигом, видным членом Кит-Кэта и дружелюбным, общительным, способным человеком. Георг I посвятил его в рыцари шпагой герцога Мальборо. Умер он в 1718 году.
*** "Арбетнот был сыном священника шотландской епископальной церкви и принадлежал к древнему и славному шотландскому роду. Образование он получил в Абердине и, приехав в Лондон, - по обыкновению шотландцев, о чем так много говорят, - чтобы пробить себе дорогу, выдвинулся, раскритиковав "Исследование доктора Вудворда о Потопе". Затем он стал врачом датского принца Георга, а впоследствии - королевы Анны. Его принято считать самым знающим, остроумным и веселым членом клуба Скриблеруса. Суждения о нем юмористов его времени можно в изобилии найти в их письмах. Когда он смертельно заболел, то написал Свифту из своего дома в Хэмпстеде:
"Хэмпстед, 4 акт. 1734 г.
Мой дорогой и высокочтимый друг!
У Вас нет причины числить меня среди прочих Ваших забывчивых друзей, поскольку я написал Вам два длинных письма, но в ответ не получил ни слова. В первом я справлялся о Вашем здоровье; второе отправил довольно давно с неким Де ла Маром. Я могу искренне заверить Вас, что ни один из Ваших друзей или знакомых не относится к Вам так тепло, как я. Я вскоре покину сей суетный мир и буду перед смертью молить бога ниспослать благополучие Вам, равно как и остальным моим друзьям.
Я уехал сюда, настолько измученный водянкой и астмой, что не мог ни спать, ни дышать, ни есть, ни двигаться. Я совершенно искренне хотел умереть и молил бога, чтобы он призвал меня к себе. Вопреки моим ожиданиям, после того, как я отважился ездить верхом (от чего несколько лет воздерживался), я в значительной степени восстановил силы, сон и пищеварение... Все это, уверяю Вас, я сделал не для того, чтобы сохранить жизнь, а единственно ради облегчения; ибо сейчас я в положении человека, который почти добрался до гавани, и вдруг его снова отнесло в открытое море, человека, который вполне разумно надеется попасть в лучшее место и абсолютно уверен, что покинет прескверный мир. Нельзя сказать, чтобы я питал особое отвращение к этому миру, так как мне приносит утешение моя семья, а также доброта друзей и всех, кто меня окружает; но мир в целом мне не по душе, и я испытываю неотвратимое предчувствие бедствий, которые неминуемо обрушатся на мою родину. Однако, если я буду иметь счастье увидеть Вас, прежде чем умру, вы убедитесь, что я пользуюсь благами жизни со своей обычной бодростью. Не понимаю, почему Вы боитесь поездки в Англию; причины, которые Вы приводите, несерьезны, - я уверен, что эта поездка пойдет Вам на пользу. И вообще, советую Вам ездить верхом, что я всегда считал весьма полезным и теперь могу лишь подтвердить это, испытав на себе.
Мои домашние шлют Вам привет и наилучшие пожелания. Утрата одного из них нанесла мне первый тяжкий удар, и мне нелегко подготовить их должным образом, дабы они могли со стойкостью перенести потерю отца, который любит их и которого они любят, - это поистине самое тяжкое из моих испытаний. Боюсь, дорогой друг, что нам не суждено более увидеться в этом мире. Я до последнего мгновения сохраню к Вам любовь и уважение, глубоко убежденный, что Вы никогда не свернете с пути добродетели и чести; ибо ради всего, что есть в сем мире, не стоит хотя бы на шаг уклоняться с этого пути. Я был бы счастлив время от времени получать от Вас весточку; остаюсь, дорогой друг, самым искренним и верным Вашим другом и покорным слугой".
"От графа Питерборо Попу.
Прошу Вас быть справедливым и беспристрастным к моему письму, сделав скидку на пасмурный и дождливый день; дух мой падает вместе с барометром, и я бываю совершенно удручен, когда меня гнетут мысли о дне рождения или о поездке в Лондон.
Долг перед близкими влечет меня в Лондон, но беспечная лень и расстроенное здоровье удерживают в сельской глуши: однако если я буду жив, придется мне появиться в день моего рождения...
Вы как будто досадуете, что я не позволяю Вам любить или воспевать более одной женщины единовременно. Если я затею с Вами об этом тяжбу, то, конечно, любые присяжные признают меня неправым. А поэтому, сэр, я с магометанской терпимостью позволяю Вам исповедовать плюрализм.
Я вижу, Вы не исправились после наказания; снова повторяю Вам> Вы не должны подходить к женщинам рассудочно; Вы же знаете, мы всегда обожествляем тех, перед кем преклоняемся на земле; и разве все достойные люди не говорят нам, что мы должны отбросить разум во всем, что касается Божества?
Я был бы рад получить весточку от Свифта. Прошу Вас, когда будете писать ему, упомяните, что я жду его с нетерпением в месте, столь же необычном и уединенном, как он сам.
Ваш..."
Питерборо женился на знаменитой певице миссис Анастасии Робинсон.}
Мы уже говорили, что главные юмористы этого времени, за исключением Конгрива, составляли то, что сейчас называют мужской компанией. Они каждый день проводили много часов, почти четвертую часть суток, в клубах и кофейнях, там они обедали, пили и курили. Остроты и новости передавались изустно; любая газета в 1710 году содержала лишь малую толику того или другого. Вожди вещали, верные habitues {Завсегдатаи (франц.).} сидели вокруг; приходили посторонние и благоговейно внимали. Штаб-квартира старика Драйдена была "у Уилла" на Рассел-стрит, угол Боустрит; Поп видел его там, когда самому ему было двенадцать лет отроду. Общество обычно собиралось на втором этаже, который в те времена назывался "столовый этаж", и рассаживалось за столиками, покуривая трубки. Известно, что щеголи тех времен считали за большую честь получить щепотку табаку из Драйденовой табакерки. А когда началось царствование Аддисона, он со свойственной ему от природы тактичностью - назовем ото благоразумием - учредил двор и назначил чиновников своего королевского дома. Его дворец был "у Баттона", напротив заведения Уилла *. Спокойная независимость, молчаливая уверенность в мощи своей империи отличали этого великого человека. Министрами Аддисона были Баджелл, Тикел, Филипс, Кэри, шталмейстером - честный Дик Стиль, который был для него тем же, чем Дюрок для Наполеона или Гарди для Нельсона, - человек, слепо исполнявший волю своего господина и готовый умереть за него. Аддисон проводил с этими людьми каждый день семь или восемь часов. Мужское общество просиживало над своими чашами с пуншем и трубками почти столько же времени, сколько дамы в тот век над тузом пик и козырной семеркой. Поп, появившись в свете, почти тотчас же очутился при дворе короля Джозефа и стал его самым ревностным, вернейшим, покорнейшим слугой **. Дик Стиль, редактор "Болтуна", слуга мистера Аддисона и свой собственный, немалая величина в литературном мире, покровительствовал молодому поэту и несколько раз давал ему поручения. Юный мистер Поп исполнил эти поручения весьма недурно и быстро (совсем мальчиком он был приверженцем одряхлевшей знаменитости Уичерли *** и целый год ухаживал за этим впавшим в детство старым юмористом); он жаждал подружиться с писателями, добиться прочного положения и признания. Он счел за честь быть допущенным в их общество, пользоваться доверием друга мистера Аддисона, капитана Стиля. Благодаря своим выдающимся способностям он удостоился чести возвестить торжество Аддисонова "Катона" своим восхитительным прологом и, так сказать, возглавить триумфальное шествие. Не удовлетворившись этим актом почтения и восхищения, он решил отличиться еще более, напустившись на врагов Аддисона, и написал в прозе пасквиль на Джона Денниса, который глубоко оскорбил его возвышенного патрона. Мистеру Стилю было велено написать мистеру Деннису и сообщить ему, что памфлет мистера Попа, направленный против него, написан без ведома и одобрения мистера Аддисона ****. В самом деле, "Рассказ доктора Роберта Норриса о безумии Дж. Д." - низменная и пошлая сатира, и великолепный Аддисон не мог желать, чтобы кто-либо из его приверженцев нанес подобный удар в литературной борьбе. Когда Поп написал этот памфлет, он был близко связан со Свифтом. Памфлет так грязен, что опубликован, кроме всего прочего, вместе с сочинениями Свифта. На нем есть недостойный отпечаток руки учителя. Свифт восхищался и от души наслаждался поразительным талантом молодого паписта из окрестностей Виндзорского леса, который ни разу в жизни не бывал в стенах университета, но покорил профессоров и докторов своим талантом. Он поощрял его и, кроме того, любил его, покровительствовал ему и учил делать пакости. Жаль, что Аддисон полюбил его не так сильно. Тогда лучшая сатира, которая когда-либо была написана, не появилась бы вовсе; и одна из лучших репутаций, какие видел свет, осталась бы незапятнанной. Но тот, кто почти не имеет себе равных, не может носить на себе пятно, а Поп был еще выше. Когда Поп, пытаясь найти себя и воспарив на своих бессмертных молодых крыльях, обнаружил, что и он тоже гений, за которым не угнаться в тот век ничьим крылам, он покинул общество Аддисона, сам вознесся в поднебесье и запел собственную песнь.
{* "Баттон, который прежде служил лакеем в семействе графини Уорик, впоследствии под покровительством Аддисона содержал кофейню на южной стороне Рассел-стрит, за два дома от Ковент-Гардена. Там обычно собирались тогдашние литературные знаменитости. Говорят, что, когда у Аддисона произошла какая-то неприятность с графиней, он увел все общество из кофейни Баттона.
Из кофейни он вернулся в таверну, где часто засиживался допоздна и много пил". - Д-р Джонсон.
Кофейня Уилла была на западной стороне Боу-стрит, "на углу Рассел-стрит". (См. "Справочник улиц Лондона".)
** "Мое знакомство с мистером Аддисоном началось в 1712 году: мне он тогда понравился, и я очень любил с ним разговаривать. В скором времени мистер Аддисон посоветовал мне "не довольствоваться рукоплесканиями половины англичан", а добиваться признания всей Англии. Он часто и много беседовал со мной об умеренности в политике и нередко винил своего ближайшего друга Стиля в слишком глубокой приверженности партийным интересам. Он поддержал мое намерение перевести "Илиаду", которая была начата в том же году и закончена в 1718 г.". - Поп, "Примечательные случаи" Спенса.
"Аддисон жил вместе с Баджеллом и, кажется, Филипсом. Гэя они называли одним из моих eleves {Учеников (франц.).}. Они сердились на меня за то, что я поддерживаю такие тесные отношения с доктором Свифтом и некоторыми бывшими членами кабинета". - Поп, "Примечательные случаи" Спенса.
*** "Мистеру Блоунту
21 янв. 1715-1716 гг.
Я знаю, что подробности, касающиеся недавнего поступка известного поэта и нашего друга Уичерли, будут для вас чрезвычайно интересны. Он часто говорил мне и, думается, всем своим знакомым, что женится, как только почувствует приближение неминуемой смерти. И действительно, за несколько дней до смерти он подвергся этому обряду и объединил два таинства, которые, как говорят мудрые люди, мы должны свершать в самую последнюю очередь; ибо, как вы, быть может, заметили, брак стоит в наыем катехизисе следом за последним миропомазанием, как некий намек на порядок, в котором они должны происходить. Старик лежал, удовлетворенный сознанием того, что разом оказал услугу женщине, которая, как он слышал, этого достойна, и выразил негодование по поводу того, что его прямой наследник дурно к нему относится. Несколько сотен фунтов, которые принесла ему жена, покрыли его долги; записанные на жену 500 фунтов годовых послужили ей вознаграждением; а племяннику пришлось утешаться жалкими остатками заложенного имения. После того как это свершилось, я видел нашего друга дважды, - больной, он вел себя скромнее, чем когда был здоров, не особенно боялся смерти, а также (чего скорее можно было ожидать) не особенно стыдился своего брака. Накануне дня смерти он призвал молодую жену к своему смертному одру и серьезно молил ее не отказать ему в одной, последней просьбе. Когда она заверила его, что все исполнит, он сказал: "Моя дорогая, я хочу только, чтобы ты никогда больше не выходила замуж за старика". Не могу не отметить, что болезнь, которая часто разрушает ум и рассудок, все же редко способна заглушить то чувство, которое мы называем юмором. Мистер Уичерли проявил юмор даже в последнюю свою минуту, хотя просьба его кажется мне несколько жестокой, - почему он лишил ее возможности удвоить записанную на нее сумму на столь же необременительных условиях?
Как ни тривиальны эти подробности, я лично не без удовлетворения узнаю про такие пустяки, когда они касаются выдающегося человека или характеризуют его. Самые мудрые и остроумные из людей редко оказываются умней или остроумней всех прочих в эти суровые минуты; наш друг, по крайней мере, закончил свой путь почти так же, как и жил; и драматургическое правило Горация можно применить и к нему, как к драматургу:
"Servetur ad imum
Qualis ab incepto processerit et sibi constet" {1}.
Остаюсь... и проч.".
{1} ...Какими на сцену вышли они,
Такими пускай и уходят.
**** "Аддисон, хорошо знавший свет, вероятно, понимал, как эгоистична дружба Попа; и, считая за лучшее скрыть проявление этой дружбы, сообщил Деннису через Стиля, что сожалеет об оскорблении". - Джонсон, "Биография Аддисона".}
Попу никак невозможно было остаться вассалом мистера Аддисона; и когда он отрекся от своей вассальной зависимости и обрел собственный трон, монарх, которого он покинул, надо полагать, был расположен к нему отнюдь не дружески *. Они не сделали ничего дурного, из-за чего могли бы невзлюбить друг друга. Каждый лишь поддался влечению своей натуры и обстоятельствам своего положения. Когда Бернадот стал наследником трона, наследный принц Швеции, естественно, сделался врагом Наполеона. "У людей много страстей и порывов, писал мистер Аддисон в "Зрителе" за несколько лет до того, как произошла размолвка между ним и мистером Попом, - естественно побуждающих принижать и чернить достоинства того, кто возвышается в людских глазах. Все, кто вступили в свет с такими же, как у него, достоинствами и прежде считались равными ему, склонны видеть в его славе принижение собственных заслуг. Те, которые некогда были равными ему, завидуют и клевещут, потому что теперь он стал выше их, а те, которые раньше стояли выше его, - потому что теперь видят в нем равного". Неужели мистер Аддисон, полагая, и, быть может, вполне справедливо, что поскольку молодой мистер Поп не имел университетского образования, он не мог знать греческий язык, а следовательно, не мог перевести Гомера, действительно побудил своего молодого друга мистера Тикела, окончившего Колледж королевы, перевести этого поэта и помог ему собственными знаниями и мастерством? ** Естественно, что мистер Аддисон сомневался в познаниях этого дилетанта в области греческой литературы и, высоко ставя мистера Тикела, окончившего Колледж королевы, помог этому бесхитростному молодому человеку. Естественно, с другой стороны, что мистер Поп и друзья мистера Попа решили, что этот перевод, который противопоставляется его переводу, так внезапно преданный гласности и так давно сделанный, - хотя товарищи Тикела по Колледжу никогда о нем не слышали и хотя, когда Поп впервые написал мистеру Аддисону о своем плане, Аддисон ничего не знал о подобном же замысле Тикела из Колледжа королевы,естественно, что мистер Поп и его друзья, которые думали о своих собственных интересах, увлечениях и пристрастиях, решили, что перевод Тикела был лишь проявлением враждебности по отношению к Попу и они вправе считать, что под стремлением мистера Тикела прославиться скрывается зависть мистера Аддисона - если это можно назвать завистью.
{* "В ярости от того, что я услышал, я написал мистеру Аддисону письмо, где было сказано, что "мне не привыкать к такому его поведению; что если мне придется резко отвечать ему, то я сделаю это не в такой грязной форме; что я честно выскажусь об его недостатках и признаю его достоинства; и прозвучит это приблизительно вот так". И я приложил черновой набросок того, что потом стали называть моей сатирой на Аддисона. С тех пор он был со мной очень любезен и, насколько я знаю, никогда не совершал по отношению ко мне несправедливости до самой своей смерти, последовавшей через три года". Поп, "Примечательные случаи" Спенса.
** "То, что Тикел мог совершить подлость, кажется нам совершенно невероятным; то, что Аддисон мог совершить подлость тем более кажется нам невероятным; но то, что эти два человека вступили в заговор, дабы совершить подлость, еще во сто крат невероятнее". - Маколей.}
Ужели тот, чей пыл
Для гения и славы искрой был,
Любым из дарований наделенный,
Легко писать, вещать и жить рожденный,
Настолько самовластьем опьянен,
Что с братьями делить не станет трон?
Ужель склонится к помыслам злонравным,
Питая зависть к дарованьям равным,
И станет вязнуть во всеобщем зле,
И, не хуля, учить других хуле;
Проклятия хвалою прикрывать,
Врага бояться, друга предавать,
Льстецу внимать и потакать шуту,
В учтивость облекать нечистоту
И дружескому кругу, как Катон,
Навязывать свой собственный закон,
Довольствуясь хвалою острослова
И восхищеньем дурака любого?
Явись такой - была бы всем потеха.
Но Аттикус таков - и не до смеха.
"Я послал эти стихи мистеру Аддисону, - заявил Поп, - и с тех пор он всегда был со мной очень учтив". И не удивительно. Очень похоже, что не страх, а скорее стыд заставил его замолчать. Джонсон пересказывает разговор между Попом и Аддисоном после их ссоры, во время которой Поп горячился, а Аддисон старался держаться со спокойным презрением. Такое оружие, как у Попа, должно было поразить любое презрение. Оно во веки веков будет сверкать, пронзая память Аддисона насквозь. Величественный, он смотрит на нас из прошлого, не запятнанный ничем, кроме этого, бледный, спокойный и прекрасный: но зловещая рана кровоточит. Его следовало бы изображать как святого Себастьяна, с этой стрелой в боку. Когда он послал за Гэем и просил у него прощения, когда он велел своему пасынку присутствовать при своей кончине, можно не сомневаться, что он простил Попа, приготовившись показать, как должно умирать христианину.
Итак, Поп недолгое время пребывал при дворе Аддисона и в своих письмах рассказывает, что сидел в этом кругу избранных до двух часов ночи над пуншем и бургундским среди облаков табачного дыма. Если воспользоваться современным выражением, "интенсивность" этих viveurs {Прожигателей жизни (франц.).} прошлого века была ужасна. Питерборо жил так до тех пор, пока не попал прямо в зубы к смерти; Годолфин целые дни работал, а ночи напролет играл в карты; Болинброк * пишет Свифту в шесть утра из Доли, где он поселился в уединении, и, сообщая, что он встал свежий, бодрый и безмятежный, вспоминает свою жизнь в Лондоне, где в этот час он обычно только ложился спать, пресыщенный удовольствиями и измученный делами, причем голова его бывала часто полна всяких планов, а сердце столь же часто полно тревог. То была слишком тяжелая, слишком грубая жизнь для чувствительного, болезненного Попа. Один друг пишет мне, что он, Поп, единственный из писателей того времени, не растолстел **. Свифт был толст; Аддисон был толст; толст был и Стиль; Гэй и Томсон были невероятно толсты - все эти возлияния, пристрастие к пуншу, бражничество в клубе и в кофейне сокращали жизнь и заставляли людей того века носить все более просторные жилеты. Поп в "рачительной степени отдалился от своих буйных лондонских друзей и, обретя независимость благодаря любезному содействию Свифта *** и его друзей, а также благодаря бурному восхищению всей Англии, которое было справедливой наградой за его выдающийся перевод "Илиады", купил знаменитую виллу в Туикнэме, которую прославили его стихи и его жизнь; исполняя сыновний долг перед стариками родителями, он привез их туда, где они и прожили остаток своих дней, и там же он принимал друзей, иногда наезжая в Лондон в небольшой карете, из-за чего Эттербери назвал его "Гомером в ореховой скорлупе".
{* "От лорда Болинброка троим йеху из Туикнэма,
23 июля 1726 г.
Джонатан, Александр, Джон - блестящие триумвиры Парнаса!
Хотя вам, по всей вероятности, глубоко безразлично, где я и что делаю, все же мне хочется поверить, что это не так. Я убедил себя, что вы по меньшей мере пятнадцать раз за последние две недели посылали на ферму Доли и пребываете в отчаянье от моего долгого отсутствия. Поэтому, дабы облегчить вам эту великую душевную тягость, мне не остается ничего иного, как написать вам несколько строк; и я заранее радуюсь тому огромному удовольствию, какое это послание, несомненно, вам доставит. Дабы еще более увеличить это удовольствие и дать вам новые доказательства моего расположения, я также сообщаю вам, что снова побываю в ваших краях в конце будущей недели; надеюсь, что к тому времени на смену деловым увлечениям Джонатана придет нечто более подобающее профессору этой божественной науки, la bagatelle {Безделица (франц.).}. Прощайте, Джонатан, Александр, Джон, да возвеселятся ваши души!"
** Прайора следует исключить из дальнейшего перечня. "Он был высок ростом и худощав".
*** Свифт приложил много усилий, распространяя подписку на "Илиаду"; он же представил Попа Харли и Болинброку. Поп получил за "Илиаду" более 5000 фунтов, которые он частично потратил на ежегодные ренты, частично на покупку знаменитой виллы. Джонсон замечает, что "трудно найти человека, столь примечательного своим талантом, который так любил бы говорить о деньгах".}
"Мистер Драйден не был светским человеком", - эту парадоксальную фразу Поп сказал Спенсу, отзываясь о манерах и привычках знаменитого патриарха, восседавшего "у Уилла". Что же касается манер самого Попа, то у нас есть неоспоримые свидетельства современников, что манеры эти были самыми изысканными и безупречными. При его чрезвычайной чувствительности, известных всем вкусах, хрупком сложении, разящем юморе и страхе показаться смешным, Поп был именно таким человеком, каких мы называем блестяще воспитанными *. Его ближайшие друзья, за исключением Свифта, были красой и гордостью лучшего общества своего века. Гарт **, высокообразованный и доброжелательный, которого Стиль так чудесно описал, Кодрингтон назвал "прелестным человеком", а сам Поп - достойнейшим из христиан, хотя он об этом и не подозревает; Арбетнот ***, один из умнейших, остроумнейших, образованнейших, благороднейших людей на свете; Болинброк, Алкивиад своего века; щедрый Оксфорд; великолепный, остроумный, знаменитый и благородный Питерборо - все они были верными и преданными друзьями Попа, и это был, повторяем, самый блестящий кружок друзей, какой только видел свет. В часы досуга Поп очень любил встречаться с художниками и сам занимался живописью. Он состоял в переписке с Джервесом, у которого охотно учился, с Ричардсоном, знаменитым художником того времени, который по его просьбе нарисовал его мать и картину которого он просил у Ричардсона и благодарил за нее в одном из самых чудесных писем, какие когда-либо были написаны ****, с неподражаемым Неллером, который хвастался больше, писал безграмотней и рисовал лучше всех художников своего времени *****.
{* "Его (Попа) голос среди общей беседы звучал такой подлинной музыкой, что, помнится, честный Том Саутерн называл его "маленьким соловьем". Оррери.
** Гарт, которого Драйден называет "щедрым, как его муза", был йоркширцем. Он окончил университет в Кембридже и в 1691 году получил степень доктора медицины. Вскоре он обратил на себя внимание в литературных кругах стихотворением "Аптека", заметили его и в обществе, и он произнес речь на похоронах Драйдена. Он был непоколебимым вигом, видным членом Кит-Кэта и дружелюбным, общительным, способным человеком. Георг I посвятил его в рыцари шпагой герцога Мальборо. Умер он в 1718 году.
*** "Арбетнот был сыном священника шотландской епископальной церкви и принадлежал к древнему и славному шотландскому роду. Образование он получил в Абердине и, приехав в Лондон, - по обыкновению шотландцев, о чем так много говорят, - чтобы пробить себе дорогу, выдвинулся, раскритиковав "Исследование доктора Вудворда о Потопе". Затем он стал врачом датского принца Георга, а впоследствии - королевы Анны. Его принято считать самым знающим, остроумным и веселым членом клуба Скриблеруса. Суждения о нем юмористов его времени можно в изобилии найти в их письмах. Когда он смертельно заболел, то написал Свифту из своего дома в Хэмпстеде:
"Хэмпстед, 4 акт. 1734 г.
Мой дорогой и высокочтимый друг!
У Вас нет причины числить меня среди прочих Ваших забывчивых друзей, поскольку я написал Вам два длинных письма, но в ответ не получил ни слова. В первом я справлялся о Вашем здоровье; второе отправил довольно давно с неким Де ла Маром. Я могу искренне заверить Вас, что ни один из Ваших друзей или знакомых не относится к Вам так тепло, как я. Я вскоре покину сей суетный мир и буду перед смертью молить бога ниспослать благополучие Вам, равно как и остальным моим друзьям.
Я уехал сюда, настолько измученный водянкой и астмой, что не мог ни спать, ни дышать, ни есть, ни двигаться. Я совершенно искренне хотел умереть и молил бога, чтобы он призвал меня к себе. Вопреки моим ожиданиям, после того, как я отважился ездить верхом (от чего несколько лет воздерживался), я в значительной степени восстановил силы, сон и пищеварение... Все это, уверяю Вас, я сделал не для того, чтобы сохранить жизнь, а единственно ради облегчения; ибо сейчас я в положении человека, который почти добрался до гавани, и вдруг его снова отнесло в открытое море, человека, который вполне разумно надеется попасть в лучшее место и абсолютно уверен, что покинет прескверный мир. Нельзя сказать, чтобы я питал особое отвращение к этому миру, так как мне приносит утешение моя семья, а также доброта друзей и всех, кто меня окружает; но мир в целом мне не по душе, и я испытываю неотвратимое предчувствие бедствий, которые неминуемо обрушатся на мою родину. Однако, если я буду иметь счастье увидеть Вас, прежде чем умру, вы убедитесь, что я пользуюсь благами жизни со своей обычной бодростью. Не понимаю, почему Вы боитесь поездки в Англию; причины, которые Вы приводите, несерьезны, - я уверен, что эта поездка пойдет Вам на пользу. И вообще, советую Вам ездить верхом, что я всегда считал весьма полезным и теперь могу лишь подтвердить это, испытав на себе.
Мои домашние шлют Вам привет и наилучшие пожелания. Утрата одного из них нанесла мне первый тяжкий удар, и мне нелегко подготовить их должным образом, дабы они могли со стойкостью перенести потерю отца, который любит их и которого они любят, - это поистине самое тяжкое из моих испытаний. Боюсь, дорогой друг, что нам не суждено более увидеться в этом мире. Я до последнего мгновения сохраню к Вам любовь и уважение, глубоко убежденный, что Вы никогда не свернете с пути добродетели и чести; ибо ради всего, что есть в сем мире, не стоит хотя бы на шаг уклоняться с этого пути. Я был бы счастлив время от времени получать от Вас весточку; остаюсь, дорогой друг, самым искренним и верным Вашим другом и покорным слугой".